Кригер Борис Юрьевич
Альфа и Омега

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 15, последний от 14/01/2009.
  • © Copyright Кригер Борис Юрьевич (krigerbruce@gmail.com)
  • Размещен: 19/01/2010, изменен: 24/01/2010. 381k. Статистика.
  • Роман: Проза
  • Романы
  • Иллюстрации/приложения: 48 шт.
    • Оценка: 5.99*37  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Издательство "Llumina Press", 2008.
    Печатную версию можно заказать на сайте издательства.
    •   
       []
      
       []
      
       РОМАН
       Кригер, Борис. Альфа и Омега. -- Издательство Llumina Press, 2008.
       Редактор Валентина Кизило
      
       Мы часто совершаем необдуманные поступки, цена которых со временем становится непомерной, разъедающей нестойкие основы наших сердец. И кто знает, действительно ли мы виноваты, или это некий Божий промысел диктует нам свою волю, дабы мы прошли многократно повторяющиеся испытания? Испытания смертью, несчастной любовью, предательством... "Альфа и Омега" -- роман о безусловной любви, единственной форме любви, которая, по совести говоря, может именоваться любовью. Любви не за что-то и не вопреки чему-то. Любви, поставленной во главу угла, ставшей стержнем жизни, началом и концом, альфой и омегой...
      
       © Борис Кригер, 2008
       © 2008 Boris Kriger
       Контакт: kriger@list.ru
       Иллюстрации Иры Голуб
      
       All rights reserved. No part of this publication may be reproduced or transmitted in any form or by any means electronic or mechanical, including photocopy, recording, or any information storage and retrieval system, without permission in writing from both the copyright owner and the publisher.
       Requests for permission to make copies of any part of this work should be mailed to Permissions Department, Llumina Press, PO Box 772246, Coral Springs, FL 33077-2246
       ISBN:
       Printed in the United States of America by Llumina Press
       PCN
      
       Обложка []
      
      
      
      

      α

      
       Азбука жизни -- непростая наука. Она записана мудреными письменами, но их толкование таит великие радости.
       В одном раннем христианском манускрипте обнаружились слова Христа, утраченные в других источниках. Когда его спросили, можно ли иногда нарушать заповеди, мессия сказал: "Блажен, кто ведает, что творит, -- потом подумал и добавил: -- И проклят, кто не ведает".
      
       Блуждая среди букв алфавита собственной жизни, трудно отыскать его начало и конец, альфу и омегу, ради которых стоит жить. Увы, этой азбуке не учат ни в одной школе мира.
       ...Лекция тянулась бесконечно, как серая тоска подземного перехода.
      
       "Одно название -- философский факультет..." -- ворчливо подумал Николай. Он уже перепробовал все средства от скуки, за исключением тех шалостей, за которые его могли бы выгнать за дверь: глазел по сторонам, переписывался с двумя девчонками, сидящими с ним рядом, листал учебник... Плешивый лектор что-то тягуче и монотонно втолковывал сам себе, и от этого голоса мозги воспламенялись и вставали дыбом. "Какая бредятина", -- написал Николай на помятом огрызке бумажки и передал соседке. Она сидела так близко, что ему пока не удалось как следует ее разглядеть. Он только чувствовал легкий запах ее духов, свежий и неназойливый. Боковое зрение давало информацию о чем-то весьма милом, одетом в сиреневую одежду. Ну не поворачиваться же и исследовать пристальным взором подробности! Поэтому, осмотрев все вокруг себя, это направление он обозначил заповедным и терпел до конца лекции, чтобы, так сказать, напоследок полноценно визуально познакомиться со своей собеседницей, товарищем по шутливой переписке. Над ухом послышался приглушенный хихик. Это девочка прочла его записку. Он хотел написать что-то еще, но тут кандалы внезапно рухнули -- лекция закончилась.
       Николай поднялся и медленно посмотрел на свою соседку: два глубоких озерца смотрели на него так ясно и весело, что он не мог отвести от ее глаз взгляда. Девушка заметила его замешательство и улыбнулась.
       "Вот в такие моменты первого знакомства жизнь кажется действительно занимательной процедурой..." -- подумал он и отвел взгляд. Странное чувство легкой радости охватило его. Оно напоминало вдохновение. Ему по-прежнему хотелось осмотреть девочку, подробно, спокойно и обстоятельно оценить ее рост, формы, найти изъяны и успокоить себя, что не так уж она хороша, и что если и не достанется ему, то не велика потеря... Но пока это было совершенно невозможно, по крайней мере неудобно, и поэтому пришлось отложить этот план до лучших времен.
       -- Я -- Мира, -- весело представилась не до конца рассмотренная девушка.
       -- Из какого мира? -- неловко пошутил он.
       -- Из того самого, -- засмеялась она. -- Ты не подумай, я -- русская, а имя такое оттого, что мой папа повернут на мире во всем мире.
       -- Николай, -- угловато признался он. Ему не нравилось его имя. -- Только не вспоминай последнего государя императора! -- взмолился он.
       -- Как ты догадался, что именно это я и собиралась сделать?
       -- К сожалению, мы все весьма стандартные... И ничего с этим не поделаешь. Штампованные под копирку! -- неожиданно для самого себя неприветливо пробурчал Николай и тут же пожалел об этом. Зачем он это говорит? Вдруг обидит?
      
       []
      
       Но Мира в ответ неожиданно сделала несколько шагов назад и продемонстрировала себя, подняв руки вверх и слегка повращав торсом и бедрами, и ему ничего не оставалось, как во все глаза созерцать... Она была изящна, свитер мило облегал два пленительных холмика. Джинсы подчеркивали линию бедер. Он даже осмелился посмотреть на ее ножки. Он любил тайком изучать женские ступни, и, хотя это казалось ему неприличным, не мог не позволить себе и такую вольность. Аккуратные серые кроссовки завершали гардероб девушки.
       -- И ты будешь продолжать настаивать, что нас вылепили по одному стандарту? -- сказала Мира и в свою очередь смело скользнула по юноше взглядом, остановившись неприлично низко. Он почувствовал, что краснеет. Заметив, что смутила собеседника, она сама залилась краской и отвела взгляд.
       Они вышли из учебного корпуса и неторопливо побрели в сторону стрелки Васильевского острова. Николай подумал, что надо бы предложить понести ее сумку, но та оказалась совсем небольшой, и он передумал.
       -- Ты ходишь на лекции без тетрадок?
       -- Просто она у меня одна для всех лекций...
       -- Оригинально...
       -- Так удобнее, никогда не перепутаешь, какую тетрадку нужно сегодня взять...
       Он сосредоточенно зашуршал листвой.
       -- Хорошая погода! -- сказала она. -- Я люблю осень...
       -- Я тоже.
       -- Смотри, какие облака!
       -- Атмосферные явления... -- возразил он. -- Люди придают слишком много значения небесам. Смотрят на них, любуются. А по сути -- это ведь просто газы, водяные пары... -- завел он свою любимую песню.
       -- Философ! Ты все еще болеешь нигилизмом? Теперь это считается старомодным... Хотя, в общем, ты ведь совсем еще молоденький.
       -- А ты старенькая?
       -- А ты как думаешь?
       -- Мне кажется, ну... Дай подумать. Мне кажется, что тебе должно быть лет семнадцать. В университет сразу после школы. Так?
       -- Ха! Нет... Мне двадцать один, я замужем, и моему сыну уже годик...
       -- Не может быть!
       -- А тебе сколько?
       -- Восемнадцать...
       -- Ну, вот, видишь... Я старше тебя.
       -- И ты уже переболела нигилизмом, ницшеанством и шопенга... ну, как бы это сказать... шопенгарианством?
       -- Я переболела всем, даже Шопеном...
       -- А я, видимо, еще нет... Знаешь, мне казалось, что я не подвержен влияниям. Ничьим... А оказывается, если даже не впускаешь чей-нибудь авторитет в сознательную свою часть, он добирается до тебя через бессознательную...
       -- Да. Мне, старухе, это хорошо известно.
       -- Клянусь, я думал, ты только что со школьной скамьи...
       -- То есть ты признаешь, что я старуха?
       -- Нет! Хотя жалко, что ты...
       -- Старая?
       -- Замужем...
       -- Да, и мне жалко. Но ничего не попишешь. Узы любви, супружеской верности, крепкие оковы семейного счастья...
       -- Когда ты так много успела?
       -- Ну, времени было достаточно... Сейчас девочки взрослеют быстро.
       -- А я, видимо, еще не повзрослел...
       -- Что же, у тебя никого нет?
       -- Нет, я не сирота...
       -- Я понимаю. Нынче сироты встречаются не так часто. Я имела в виду...
       -- Девушка? Нет... Я был влюблен однажды, но по-детски, и она была совсем глупенькой...
       Он слушал себя как бы стороны, и со стороны же удивлялся, что так охотно отвечает на такие провока-ционные вопросы.
       -- Ты хочешь сказать, что никогда не... -- она на мгновение запнулась. -- Ну, у тебя никогда никого не было?
       -- Если ты в этом смысле, то... Ну, да... Не было...
       -- Не может быть! Ты морочишь мне голову.
       Он снова отчаянно зашуршал листвой.
       -- Как хочешь... Можешь не верить.
       -- Ты просто прикидываешься неопытным, хотя по виду вовсе не скажешь...
       -- Это потому, что я работал санитаром в морге.
       -- О боже мой! Как тебя туда занесло?
       -- Не знаю... Стечение обстоятельств...
       -- Тогда, по крайней мере, анатомия женского тела не является для тебя секретом?
       -- Нет... Впрочем, я не хотел бы использовать знания, приобретенные в прозекторской...
       -- И на том спасибо! А ты -- интересный молодой человек...
       -- А ты -- интересная старая женщина.
      
       -- Значит, ты -- новичок на ниве любви?
       -- А ты не новичок? Или новичка... Как сказать "новичок" в женском роде?
       -- Новичушка... -- Мира залилась смехом.
       Он почему-то разозлился.
       -- Любите вы разыгрывать из себя умудренных опытом. У тебя первая брачная ночь всего лишь полтора года назад свершилась... Не так ли?
       -- Ну, ты меня уморил... Провел лучшие годы в морге, а наивен, как ангел...
       -- Ангелам всегда приходится возиться с мертвецами... Работа у них такая.
       -- Современная девочка получает свой первый опыт иногда в пятнадцать, а порой и в тринадцать...
       -- Надо понимать, ты говоришь о себе...
       -- Ты меня осуждаешь?
       -- Ну, почему же... -- он пытался скрыть раздражение. -- Все мы дети своей эпохи... И сколько же у тебя было таких...
       -- Ухажеров? Тебе обязательно знать?
       -- Не знаю, как вышло, что мы об этом заговорили... Давай сменим тему.
       -- Пятнадцать...
       -- Что -- пятнадцать?
       -- Ухажеров...
       -- Считая мужа?
       -- Нет.
       Помолчав, он неуклюже взмахнул рукой:
       -- А погода стоит замечательная... И плывут твои облака на ветру.
       -- Я тебя разочаровала? -- чутко отозвалась она.
       -- Нет.
       -- Я вижу, что разочаровала. Ты думал, что я наивная школьница...
       -- Я ничего не думал.
       -- Ну, признайся...
       -- Да ничего я не думал... То есть да, думал... Но это не имеет значения... Мир вывернут наизнанку...
       -- Мир всегда был таким... Нам только кажется, что мир меняется. А это вовсе не так... -- она остановилась и замолчала.
       -- Итак, прогулка бывшего санитара из морга и многоопытной женщины дошла до своего логического конца... -- растерянно сказал Николай.
       -- Ты имеешь в виду, что мы подошли к остановке, или что больше никогда не станешь меня провожать, потому что я многоопытная?
       -- Нет, ни то, ни другое...
       -- Становится прохладно...
       -- Я дал бы тебе набросить на плечи что-нибудь, но...
       -- Я бы отказалась... Ты вообще неправильно меня понял. Я вовсе не разбитная девица и не собираюсь затащить тебя в постель...
       -- О, это было бы весьма заманчиво...
       -- Правда? Но я замужем...
       -- Муж не стенка...
       -- Нет, я -- не такая. Я просто хотела тебя проверить...
       -- На вшивость?
       -- Ну, не совсем... Просто хотела понять, что ты за человек.
       -- Ну, поняла?
       -- Нет... Мне кажется, у тебя тройное дно.
       -- Не думаю...
       -- А вот и мой трамвай.
       -- Я с тобой, а через три остановки пересяду на автобус. Так мне удобнее добраться до дома!
       -- Поехали...
       Они вошли в полупустой вагон.
       -- Так о чем это мы?
       -- О том, что я тебе нравлюсь...
       -- Почему ты так решила?
      
       -- Потому что тебе наверняка в противоположную сторону, а ты сел на трамвай, чтобы побыть со мной еще пару минут... -- ей явно нравилось подкалывать его.
       -- Вовсе нет. На автобусе быстрее.
       -- Значит, я тебе не нравлюсь?
      
       []
      
       -- Опять проверка на вшивость?
       -- Что же в этом вшивого? И потом, можно принять душ...
       -- Вместе?
       -- А что, я люблю, когда мне трут спинку, только не люблю, когда пристают, -- призналась Мира со смехом.
       -- Клянусь, в ванной я вел бы себя прилично, и позволил бы себе заняться только твоей спинкой...
       -- По-твоему, я такая грязная, что меня надо хорошенько вымыть?
       -- Ты -- не грязная.
       -- А какая я?
       -- Милая...
       -- Очень содержательный ответ... Тебе не пора выходить? Пока... Не принимай ничего всерьез... Я пошутила. Просто не хотелось приторной прогулки в стиле прошлого века...
       -- Получилось современно... Так все это шутка? Ты не замужем?
       -- А какая разница?
      
       Выйдя из вагона, он обернулся, пытаясь разглядеть Миру. Заметив легкое шевеление, он решил, что это она помахала ему рукой. Трамвай давно прогрохотал, а он продолжал ошеломленно стоять на продуваемой ветром площади.
      
       "Вот и пойми... Понравился я ей или просто смеется надо мной? Ведь наверняка все врет... Пятнадцать ухажоров у нее было... Замужем она... Совсем же еще девчонка. А я и уши распустил. А мила, черт возьми... Как мила... Но видать, не про мою честь... Не по вору шапка. Или как там про шапку?.."
       Он рассеянно пересек площадь и побрел к остановке, чтобы ехать в обратную сторону. Ему действительно было совершенно не по пути с ней. В трамвае, опустившись на подвернувшееся свободное сидение, Николай предался обычному ходу мыслей, который весьма отличался от того, что обычно выходило из его уст и оставалось во внешней среде. Он знал, что если бы дал себе волю, его, пожалуй, снова заключили бы в психиатрическую больницу, в коей ему довелось побывать по причине уклонения от призыва в армию. Там ему даже не пришлось притворяться: он просто дал добро на стриптиз своему обычно удерживаемому на привязи языку. В военкомате продукт этого сомнительного эксперимента был принят за шизофренический бред. Талантливые люди часто списываются со счетов как умалишенные. Так проще. Надежнее. По крайней мере, для окружающих. Однако вряд ли Николай был сумасшедшим в полноправном смысле этого слова. Просто ход его мыслей сплошь состоял из неожиданных сентенций, и не удивительно, потому что был он не столько прирожденным философом, сколько ярко выраженным поэтом, и его мысли были гораздо свежее, чем его обыденная, привычная речь.
       "Мира, Мира... Неужели я просто вульгарно влюбился? Вот так сразу, бесповоротно? Что за наивная истерия? Глупости! Допустим, мне нравится эта девочка, только и всего, но я вовсе не собираюсь раскисать... А влюбленность неизбежно приводит к раскисанию. Жизнь не устает предъявлять мне свои проверочные сюрпризы". Еще утром все было так просто и буднично, он был спокоен, и ночной сон, этот древний лорд исцелений, его вполне освежил. Ему снилась напряженная и отчасти фантастичная сценка, будто бы на его кровать присела Минерва. И, не долго ломаясь, отдалась ему... Ну... Пусть то была не Минерва, а нечто среднее между телеведущей в выпуске новостей и... "О боже мой! Та, что мне приснилась накануне сегодняшней встречи, была вылитая Мира! Или мне это теперь так кажется?.." Так или иначе, наутро он был готов к спокойному созерцанию мира. Правда, его непоседливая курительная трубка снова оживилась под утро, жадно желая проникнуть в какой-нибудь настоящий, а не воображаемый чехол, но ленивая логика вынужденного воздержания заставила его успокоить этот живой самострел, вечно отвлекающий своего хозяина от суеты повседневных дел. Он просто крепко сжал его в ладони и заснул еще раз, а когда проснулся, прилив неосуществимых намерений отступил, все успокоилось, и он поднялся с кровати, послушно утыкаясь лицом в медицинский сценарий своей жизни. Поспал, поел, облегчился... "Спасибо, Боженька, за мое животное бытие... Утром бочкообразный мир диктовал мне свои, словно сорвавшиеся с цепи законы, и я был вполне счастлив и доволен собой... Но теперь все внезапно провалилось в тартарары... Мне нужна эта девочка, словно я был только для того и рожден, чтобы смотреть в эти карнавальные, смеющиеся глаза! Ерунда... Она не для меня... Какая-то глупость. Да и как это возможно? Что за адскую услугу оказали мне мои гормоны, эти стражи эротических полетов в простынях вместо облаков?.. Мой мозг, словно едва потертое заветное местечко, уже не может думать ни о чем, кроме преступных подсвечников, тихого шепота, краденой любви... Мои виски послушно встречают пули мыслей о вынужденной борьбе за самку. Где они, завсегдатаи развратных салонов? Где блистательные казановы, донжуаны?.. Древние китайцы рекомендовали познавать за ночь минимум десять женщин, и ни одной не отдать свое семя... Я отдал бы все одной. Мне не нужно семерых! Или сколько там по китайским канонам? Они мне ни к чему. Эй, где вы, мои учителя?.. Научите меня обаять это перышко... Именно так -- Мира словно перышко, так легка, так воздушна... И не такая уж она красавица... Но от этой некрасавицы моя африканская затычка наполняется всполохами пламени, спасением от которого мог бы быть лишь воистину реактивный минет, он самый, родимый, этот истинный бог подростков, для которых поиск влажных, зубастеньких тюрем превращается в единственное развлечение. Влюбленность -- это вера в эрекцию новой эры. Только мы, русские дятлы, населяющую эту забытую Богом часть мира в начале девяностых двадцатого века, считаем друг друга бесполыми товарищами, компаньонами по зоне... Между тем фаллос, лингам... зовите как хотите... он, он король всех культов! И ему не страшны ни поддельные чудовища, ни опасные возможности, ни отловленные и пристреленные в пылу охоты лани..."
      
       Трамвай трясло, и Николай снова переключил внутреннее внимание на свой беспокойный эквивалент.
       "Вот он, мой округленный лингам... Единственный, безмозглый и отчаянный друг и предтеча неудач! Это же просто счастье, что моих мыслей не слышит какой-нибудь издевательский издатель... Он бы сладострастно опубликовал первые ужасы перезрелого девственника. Книги -- это братские могилы потаенных мыслей..."
       На следующий день он не видел ее до обеда, хотя она ни на минуту не выходила у него из головы. Лишь в очереди в столовую он встретил свою вчерашнюю собеседницу и поймал себя на неожиданном чувстве волнительного раздражения, которое -- и он прекрасно осознавал это -- было ничем иным, как чувством лисицы, той самой облезлой рыжей плутовки из басни, которая никак не могла достать виноград, слишком высоко нависающий над ее носом, и в утешение уверяла себя, что эта гроздь вовсе не так уж хороша... "И с чего она взяла, что понравилась мне? Попка плоская... Грудь слишком маленькая. И, видимо, неумна. Самоуверенная пустышка..." Но стоило Мире с улыбкой промолвить: "Ах, как хорошо, что ты мне подвернулся... Не так скучно будет стоять за котлетами", как раздражение вмиг растаяло и Николай почувствовал, что не может преодолеть ее обаяние.
       Очередь была на полчаса, не меньше, а посему нужно было заводить разговор. Мира почти ласково смотрела на него и молчала.
       -- Как семья? -- наигранно-заботливо спросил он, все еще надеясь, что замужество Миры не более чем розыгрыш.
       -- Спасибо... Так себе... -- призналась Мира, и вдруг сказала нечто, заставившее Николая оставить всякие надежды.
       -- Муж приставал... Пришлось уступить. Он у меня ни рыба ни мясо, но приставучий... Хотя, в общем, скучный... Нет, не так. Очень скучный человек. Я обычно сплю совсем без одежды, ну, так кожа лучше дышит, а тут специально завалилась спать одетая, прямо в чем была, чтобы не приставал. А он растолкал...
       Николай чувствовал, что Мира не шутит, хотя и не понимал, чем же он заслужил такую, казалось бы, опрометчивую или, того хуже, намеренную откровенность: она словно позволяла ему схватиться за эту ниточку и разом перевести общение на другой, более близкий, интимный уровень. Он попытался отделаться шуткой.
       -- Не успели познакомиться, а ты мне уже изменила... Да еще с кем... С собственным мужем! Какая безвкусица!
       Он внимательно посмотрел в глаза Миры, но ничего особенного в ее взгляде не нашел. Так, обычный взгляд, как будто речь шла о переписывании конспектов или еще о какой-нибудь университетской дребедени.
       -- Ну, в чем в чем, а в безвкусии меня еще не обвиняли.
       -- А ты всем рассказываешь о том, что спишь голая?
       И опять ее ответ привел его в замешательство.
       -- Нет. Только тебе, -- сказала она и совершенно неожиданно спросила: -- А почему ты решил заняться философией?
       -- Надо же чем-то заниматься... -- невнятно пробормотал Николай.
       -- А все-таки?
       -- Честно? Я ненавижу философию... -- внезапно признался он.
       -- Вот как... Хорошая причина...
       -- Я имею в виду современную философию. Сенека говорил, что занятия философией имеют своей целью поиск пути к человеческому счастью, ну или что-то в этом роде. А то, во что превратилась современная философия -- насмешка над человеком и его так и не обретенным счастьем. О чем спорят нынешние философы? О вопросах понятных, да и то вряд ли до конца понятных даже им самим. И что нам даст разрешение этих споров? Да и возможно ли найти удовлетворительные компромиссы между спорящими сторонами? И сделают ли они счастливее хоть кого-нибудь?
       -- А сделал ли твой Сенека хоть кого-нибудь счастливее?
       -- Он, по крайней мере, ставил перед собой такую задачу... Или вот, например, Эпикур... А знаешь, -- вдруг сказал он, -- возможно, они все же сделали людей счастливее...
       -- Ну, во всяком случае, они не сделали счастливым тебя...
       -- Почему? -- растерялся он.
       -- Ты не похож на счастливого человека...
       -- Почему? -- повторил он.
       -- Разве без хорошей, настоящей любви человек может быть счастлив? -- Мира пристально посмотрела ему в глаза, и он поспешно отвел взгляд.
       -- Кто ты? Жорж Санд, которая готова совратить несчастное шопеновское тело, и тем или не тем самым... неважно, но в конце концов погубить его певчую душу?
       -- Я говорила тебе, что устала от Шопена... И почему ты все время намекаешь, что я собираюсь тебя совратить?.. Ишь, какой недотрога! -- капризно поджала губки Мира.
       -- О, я вовсе не против, чтобы меня совратили... -- с энтузиазмом поспешил оправдаться Николай. -- Я никогда
       []
       не пользовался популярностью у лиц противоположного пола. Я даже как-то записал: "Мне никогда не носить красивых шляп, не любить красивых женщин"...
       -- Не обольщайся... То, что ты мне понравился, вовсе не означает, что ты станешь популярным среди дам... У меня не то что плохой, а скорее, извращенный вкус, это известный факт, так что не раскатывай губу насчет других девушек.
       -- Меня девушки не любят! -- попытался комично загнусавить Николай, но вышло фальшиво и не смешно.
       -- Зачем тебе другие девушки? Я тебя люблю, -- тихо, как бы сама себе, сказала Мира.
       Что это? Ему послышалось или она действительно призналась ему в любви? Вот так, сразу? В очереди за котлетами? Так не бывает. То есть с ним был однажды такой случай. Его первая любовь так и начала свой роман с ним -- встретила на лестнице и внезапно, в лоб, сказала: "Я тебя люблю"... Дальше этого дело, правда, не пошло. Дальнейшие отношения складывались под рефрен: "Прости, Николай, я, кажется, ошиблась..." А потом, многократно отказав навязчивому влюбленному, любовь его юности отдалась по пьяни его приятелю Михею. Николай их простил, назначил ей свидание, но она не пришла, и он возложил купленные для нее розы на одну из многочисленных могил на прилегавшем к парку кладбище.
       -- Итак, ты явился в философию, чтобы ее убить, разрушить, так сказать, изнутри?
       Мира, казалось, сама удивилась вырвавшейся как бы помимо ее воли фразе "Я тебя люблю...", которую тем не менее предпочла не превращать в шутку.
       -- А ты считаешь, что у всякого поступка должна быть определенная цель? Я, вообще-то, не очень восторженного мнения о самом себе, и, скорее, просто перемогаю жизнь, чем исполняю грандиозные цели... -- пояснил он блекло и совсем неторжественно.
       -- Это хорошо, что ты скромный... Я не люблю задавак... -- сделала вывод Мира.
       -- Что ж, ответим допросом на допрос... А тебя чем привлекла местная кузница философских кадров?
       -- Тебе честно или официальную версию? -- поинтересовалась Мира, прежде чем ответить.
       -- Давай начнем с официальной... -- пробормотал Николай, уже и так потрясенный излишней откровенностью девушки.
       -- Хорошо... По официальной версии я, разумеется, собираюсь улучшить мир...
       -- А по неофициальной?
       -- Женщина-философ -- это нонсенс... Так что я пытаюсь подсластить свою женскую долю... как водится... Мечтаю найти собственное счастье или хотя бы вырваться из душного мирка квартиры, пеленок, кастрюль...
       -- Честно и со вкусом!
       -- Тебя шокирует моя откровенность? -- Мира невинно потупила взгляд.
       -- О, вовсе нет... Скорее, наоборот... -- невпопад ответил Николай, и это не ускользнуло от пристального внимания собеседницы.
       -- А как может быть наоборот? Если не шокировала, тогда что же?
       -- Ну, если бы ты сообщила приемной комиссии, что цель твоего пребывания в этих стенах -- бегство от немощного мужа...
       -- Он вовсе не немощный. Мне даже бывает больно, настолько он не немощный. Правда, больше одного раза у него не получается, но и за один раз можно застрелиться от его напора...
       -- И тебе это не нравится?
       -- Эх, Николай, ты совсем еще мальчик... Женщину интересует совсем не это...
       -- Ну, поскольку девочкой я стану еще не скоро, то поясни мне, малохольному, что же нужно женщине? -- спросил Николай ершисто.
       -- Известное дело... Романтика... Любовь... Ласка... А так только в порнофильмах бывает, что набросился -- и все дела... Мы, женщины, устроены иначе...
       -- Неужели? Почему же тогда мы оба оказались на философском факультете? -- усмехнулся Николай. -- Ведь, кажется, Гегель утверждал, что разница между мужчинами и женщинами, как между растениями и животными.
       -- Я согласна с Гегелем.
       -- Ого!
       -- Да, представь себе, согласна... Женщины более чувственны, а поэтому всецело зависимы от своих эмоций... Они не могут принимать разумных решений в большой политике, науке...
       -- А мужчины могут? Не верю своим ушам, -- рассмеялся Николай. -- Такие соображения я ожидал бы услышать из уст какого-нибудь женоненавистника-крепостника-домостроевца... Может быть, ты просто прикалываешься?
       -- Ну, во всяком приколе есть доля прикола... -- Мира игриво поправила прическу. -- Почему все великие философы -- мужчины? Ты действительно считаешь, что из женщины, этого трепетного, зазывающего существа может выйти хороший философ, или, точнее, философка?
       -- Ты почитай Юма, особенно о скромности... Кстати, там популярно растолковано, почему женщине нужно иметь только одного партнера, а мужчине -- сколько ему вздумается...
       -- Что-то я у Юма такого не помню... Хотя, признаться, я, кажется, Юма не читала... Так, цитаты.
       -- О, цитаты бывают обманчивы...
       -- А ты тоже считаешь, что женщине нужно иметь только одного партнера?
       -- Ну, я заинтересованное лицо...
       -- В чем ты заинтересованное?
       -- Ну, ты же поймала меня на том, что ты мне нравишься...
       -- То есть ты предлагаешь мне, с виду вполне скромной девушке... Ну, хорошо, хорошо... вполне скромной женщине завести любовника?
       -- Почему бы и нет... Гегель, Юм, как и все человеческие существа, страдают предубеждениями, приступами невежества и самодовольства... Я, изволь заметить, считаю женщин не только равными мужчинам, но и более прекрасными, интересными, многогранными...
       -- Это потому, что у тебя пока ни одной не было... Боюсь, ты поменяешь свое мнение.
       -- Возможно... Конечно же, над этим нужно много размышлять. Мыслить -- вообще весьма полезное занятие... И тогда может прийти в голову то, что не пришло в голову Юму и Гегелю.
       -- Так ты не веришь в авторитеты?
       -- Нисколько... -- Николай встал в позу римского оратора и добавил: -- Я сам себе авторитет!
       -- Ну. Это еще Декарт призывал все проверять собственным умом...
       -- О, я верный последователь Декарта... -- он замолчал, а потом резко выдавил из своей, внезапно пересохшей, глотки: -- Как бы я любил тебя на груде книг...
       -- Чего-чего? Это что-то новенькое... Или мне послышалось? -- голос Миры рассыпался в целую лавину едва сдерживаемых хихиканий. -- Вот тебе на... Начал о Юме, а кончил...
       -- Я еще не кончил...
       -- Не привязывайся к словам. Пошляк, -- Мира взмахнула рукой и случайно шлепнула Николая по потаенному месту, и тот мгновенно почувствовал нестерпимый прилив незатейливого, как дневной свет, и от этого еще более плотского по своей сути желания. Он еле сумел скрыть внешние проявления своих чувств, сделав шаг назад и стараясь отвлечь ее внимание от внезапной припухлости.
       -- Извольте поверить, мадмуазель, меня ничего так не бодрит, как разговор о философии с хорошенькой барышней!
       -- Я вижу... -- шепнула Мира и хитренько отвела глаза. Она явно не ожидала такой живой реакции на свою выходку.
       -- Итак, отчего все философы -- мужчины? -- Николай был растерян, но пытался это скрыть. -- Я думаю, это пережитки прошлого. Теперь ты сама являешься живым примером... ну, феминизма, что ли. Вместо того чтобы торчать дома с кастрюлями...
       -- Ну, кто торчит, это еще посмотреть нужно... -- неожиданно рассмеялась Мира и снова посмотрела на его ширинку. Там все успокоилось, и она наигранно-недовольно фыркнула: -- Прошла любовь, завяли помидоры...
       Николай вконец смутился и решил пойти на абордаж.
       -- Ты ведь совершенно сознательно меня соблазняешь!
       Мира надула губки и отвернулась.
       -- С чего ты взял?.. Это совсем, совсем не так. Впрочем, если ты склонен заняться тантрическим сексом...
       -- Каким-каким сексом?
       -- Тантрическим! Это когда он на одном конце города, а она на другом. Он смотрит телевизор, а она стирает белье... Но кончать нельзя... Это очень эротично. Хочешь попробовать?..
       Наконец, откушав котлет, юные философы покинули столовую. Трапеза вызвала у них значительно меньше переживаний, чем предшествующий разговор.
      
      

      β

      
       Вечером Николай отправился к Михею. Приятель его был весельчак и болтун, но с ним, пожалуй, единственным можно было поговорить серьезно; правда, и он не был лишен вопиющих недостатков. Михей был вольным художником, бросил школу в классе девятом, и уже несколько лет зарабатывал новоделом, писал иконы под старину... Он был гений. По своей начитанности Михей превосходил любого, а его творческий потенциал лишь только начинал показывать молочные зубки... Все шептались: "То ли еще будет!"
       Николаю не терпелось выложить Михею историю своей внезапной любви. В этом был и шкурный интерес. Нужно было хотя бы приблизительно подыскать хату, на всякий случай... Гнездышко, так сказать... И квартира Михея была наиболее подходящим вариантом. Николай знал, что за бутылку водки тот согласится предоставить свои заваленные холстами апартаменты... Михей большую часть времени жил один, ибо его мать, разведенка, частенько отлучалась в командировки, и они давно поделили жилплощадь на два отдельных военных лагеря, запирая каждый свою половину на ключ. У них были даже раздельные холодильники!
       Николай начал издалека, но вместо того, чтобы выслушать и посочувствовать, Михей, закурив папироску, сел на любимого конька. Он считал себя истовым сократовцем и любил пофилософствовать с философами, полагая, что весьма изящно давит этих демагогов их же собственными аргументами. Выслушав рассказ о чувствах Николая, он глубокомысленно вопросил:
       -- Как можно отличить то, что мы в действительности чувствуем, от того, что нам только кажется, что мы чувствуем?
       -- А если попонятнее? -- рассеянно уточнил Николай, уже жалея, что поделился с Михеем своими думами. Из этого пустозвона ничего толкового не выколотишь. Так, сплошной треп.
       -- Ну, например, тебе кажется, что ты влюблен, а по-настоящему тебе просто хочется трахаться, и от этого ты думаешь, что влюблен, а на самом деле нет... Знаю, знаю... Ты сейчас потребуешь от меня определений... Что я понимаю под понятием "желание трахаться", а что -- под "быть влюбленным"? Короче, как гласит народная мудрость, "без бутылки... в голове опилки!", или, точнее, "без пузыря... мне все до фонаря!"
       -- Не паясничай... Есть выпить -- так и скажи... А нет -- не береди душу...
       -- Выпить у нас всегда имеется, -- победоносно заявил Михей, достав из-за шкафа непочатую бутылку "Пшеничной". -- Сейчас за колбаской сбегаю. У меня в холодильнике завалялась "докторская". Доктора рекомендуют именно ею закусывать "Пшеничную"... Какое-то исследование показало, что от этого в желудке начинает произрастать и колоситься пшеничка, и водка лучше в голову ударяет, ведь хлеб, брат, всему голова!
       -- Эх, Михей, Михей, ты бы послушал хоть раз со стороны, что ты несешь...
       -- А сам-то ты давно из психушки выписался? -- незлобиво огрызнулся Михей, который тоже закосил от армии, утверждая, что регулярно общается с настоящим ангелом.
       -- И откуда у тебя всегда бутылка?
       -- Есть добрые люди...
       -- Ты, Михей, мало того, что образами приторговываешь, так еще за это и водкой берешь! Христопродавец, одно слово!
       -- Ну. Ты мои еврейские корни не трожь... Я иудей только по матери! -- пробормотал Михей и разлил водку в две чайные чашки, поскольку никакой другой чистой посуды на кухне не нашел.
       Выпив, друзья закусили "докторской". Николай ворчливо сказал:
      
       -- Вот ты спрашиваешь, как можно отличить то, что мы в действительности чувствуем, от того, что нам только кажется, будто мы чувствуем? Мне кажется, как и в большинстве случаев, вопрос твой неправомерен... А посему на него нет и не может быть удовлетворительного ответа.
       -- Ты так отвечаешь почти на все мои вопросы...
       -- К сожалению, чаще всего проблема именно и состоит в постановке вопроса. Если вопрос поставлен неверно, то не следует и пытаться на него отвечать.
       -- А что же делать?
       -- Либо задать другой вопрос, либо отказаться от обсуждения данной темы, если осмысленная постановка вопроса невозможна.
       -- Ну а все-таки, почему же мой вопрос неправомерен? Это ты хотя бы можешь мне сказать? -- Михей начинал раздражаться.
       -- Ну хорошо. Если говорить просто, без столь ненавистных тебе "демагогий", то "чувствовалка"-то у нас одна, и если нам что-то кажется или мы что-то думаем, то так оно и есть, по крайней мере с нашей точки зрения, а никакая другая точка зрения по поводу того, что мы чувствуем, не является правомерной. Ибо мы сами являемся единственными мерилами самих себя!
       -- Не скажи. К примеру, взять хотя бы боль... Пусть боль субъективна, но ведь проводят же исследования... Да и пытки, в конце концов, почти на всех действуют освежающе!
       -- Вот именно, боль! -- подхватил Николай. -- Ощущение боли гораздо легче анализировать, чем состояние влюбленности... Хотя что-то общее между этими двумя напастями, конечно, имеется... -- рассудил он, входя во вкус разговора. Он снова чувствовал себя на высоте. Сейчас, когда его реальность состояла из бутылки и дыма папиросы, Мира казалось далеким утренним видением. -- Если не вдаваться в поэзию, боль, как бы она ни была субъективна, все же проявляется у всех более или менее похожим образом, не то что любовь... Иногда мы ощущаем боль или, например, радость, но вовсе не осознаем этого. То есть чувство остается на уровне подсознания. Поэтому существует два уровня ощущений -- глубинный, неосознанный, который и к чувствованию как таковому отнести нельзя, и осознанный, где мы как раз думаем, что у нас болит, и анализируем свои ощущения.
       -- Но ведь бывает, что боль внушают сами себе, тогда как причин для ее появления нет... Или, например, фантомные боли, когда конечность ампутирована, а пациент жалуется на боли в пальцах... -- возразил Михей.
       -- А что, если ампутировали лучшую часть души? -- пошутил Николай.
       -- Мы же договорились без поэзии... -- Михей, как и Николай, писал весьма недурные стихи, но считал это занятием бросовым.
       -- Вот именно тогда и получается, что боль есть, если мы ее осознаем, независимо от того, есть для нее причина или нет. Именно поэтому, если мы чувствуем себя влюбленными, то это значит, мы влюблены, хотя можно быть влюбленным, этого и не осознавая... -- сказал Николай и почувствовал, что начинает сам себе противоречить.
       -- Вот ты и запутался! -- обрадовался Михей. -- Значит, можно быть влюбленным, того не осознавая, в то время как для окружающих это более чем очевидно. Ну, и почему же тогда мой вопрос был нелегитимным?
       -- Да в том-то и дело, что вопрос, как отличить то, что мы в действительности чувствуем, от того, что нам кажется, будто мы чувствуем, бессмыслен, поскольку, перефразировав его в свете того, что мы обсудили, получится: как можно отличить то, что мы чувствуем, от того, что мы чувствуем? Чувствуешь бессмыслицу?
       -- Честно говоря, нет!
       -- Все дело в том, что ты полагаешь, будто существует некая реальная поверхность чувства, на которую проступают внутренние ощущения. В действительности это не так...
       -- Отчего же?
       -- Оттого, что то, что не поднялось на уровень осознания, то есть ощущение, о котором мы ничего не знаем, ощущением не является. Вот выделяется у тебя желудочный сок, но если ты здоров и не страдаешь изжогой, ничего тебе об этом напрямую неведомо... Ощущение, которое не ощутимо, уже не является ощущением. Понимаешь?
       -- Предмет любви может вызвать затаенный вздох восторга, едва-едва осознанный, а может вылиться в шекспировский сонет, запечатлев это чувство в веках... Хотя нужно отметить, что кроме двух-трех сонетов наследие Вильяма давно пора снести на помойку... О чем это я? Ах, да! Проявление чувства может быть очень разным...
       -- Но и в том и в другом случае невозможно разделить то, что мы чувствуем, и то, что мы только думаем, будто чувствуем... Хотя постой, мне кажется, я начинаю понимать суть твоего вопроса.
      
       []
      
       -- Наконец-то!
       -- Ты имеешь в виду ложную интерпретацию ощущений: это когда нам хочется трахаться, а сознание заставляет нас поверить, что нам хочется ваять скульптуры, ну, вроде пресловутой сублимации, подмены импульса... Но в моем случае, кажется, все ясно... Мне хочется неважно чего, лишь бы быть с ней, дышать ею, жить ею... Поэзия? Любовь? Мне плевать... Но таковы мои ощущения.
       Водка подходила к концу. Михей стал все чаще выразительно зевать, и Николай, откланявшись, нестойкой походкой вывалился из квартиры на белый свет...
      
       На первую лекцию он опоздал и, внаглую ввалившись в аудиторию, решительно проследовал к тому месту, где сидела она. Мира улыбнулась и хотела что-то сказать, но, одернутая преподавателем, смиренно замолчала. Николай опустился на стул рядом. От его сосредоточенного внимания не ускользнуло, что девушка преобразилась. То есть номинально она была все той же вчерашней игривой девчонкой, но черт или бог... короче, кто теперь разберет... ну, скажем, черт, как говорится, кроется в деталях. Многие женщины способны преображать себя настолько, что их искусство граничит с перевоплощением великих артистов, или даже с неким самоваянием, или с тем и другим в разных пропорциях. Николай не сразу понял, в чем состоял секрет произошедших перемен, и лишь разбив образ на детали, осознал, что Мира приложила особые усилия, чтобы выглядеть так -- обыденно для всех, но совершенно неотразимо для него.
       Она использовала макияж столь умело и с таким вкусом, что его присутствие практически не замечалось. Чуть заметный румянец оттенял миловидный овал лица, делая его еще более привлекательным. Нежная линяя лба переходила в профиль слегка курносого носика, милые
       []
       губки вели к подбородку, резко уходящему к шее. Тени на веках были в меру темны, брови аккуратно выщипаны, ресницы подкрашены... Только теперь он заметил, что глаза у Миры карие. У Николая глаза были почти такого же цвета, и он, честно говоря, не любил цвет своих глаз, считая его слишком драматичным, но в исполнении личика Миры Бог придал этому цвету особую красоту и осмысленность. Розовый оттенок слегка поблескивающей помады делал губки выпуклыми и выразительными. Николай не любил вульгарно накрашенных женщин, и это тонкое мастерство Миры придавать своему лицу естественную красоту обрадовало его так, словно ему сообщили какую-то исключительно приятную новость.
       Прическа тоже свидетельствовала о том, что над ней поработал профессиональный парикмахер, ведающий толк в тонком искусстве обольщения. Цвет Мириных волос слегка отдавал рыжинкой, и то только если свет падал под определенным углом, и эта неоднозначность цвета вызывала волнительное чувство неопределенности. Изгиб ее шеи сводил его с ума. Она была тонка и словно бы требовала особого внимания к бархатистости своей кожи. Тонюсенькая золотая цепочка, на которой небрежно висело сердечко, сделанное в виде ободочка, вела туда, вниз, к пьянящему вырезу кофточки, на первый взгляд белой, но при внимательном созерцании на ней обнаруживалась нежная серая полоска. Вырез опускался до первой из двух застежек, и от этого Николаю, смотревшему сбоку, была видна самая кромка боковой поверхности ее груди и даже одна из потаенных родинок, о существовании которой обычным смертным знать не должно... Нельзя было сказать, что декольте было вызывающе глубоким. Просто с той точки, с которой наблюдал его Николай, ему открывались некие потаенные ракурсы, которые начинали волновать его даже больше, чем прикрытая тканью выпуклость самой груди.
       Ему все казалось невероятным. Неужели под этой тканью скрывается обнаженное тело, нежное и желанное? Он не мог представить его себе, хотя напрягал весь свой обремененный философией ум. Какая она там, под этой ненавистной, но сладостной тканью? Какая у нее форма груди без лифчика? Большие соски или маленькие? Розоватые и выпуклые или под цвет кожи и плоские? Эти загадки занимали его больше, чем вопросы существования Бога и свободы воли, о которых скучно и монотонно талдычил лектор. Да и о чем ином он мог думать, когда всего в нескольких сантиметрах от его кончиков пальцев -- застежки, ведущие прямиком к самой что ни на есть подноготной правде. А какой у нее пупок? -- не унимался Николай. Он совершенно не мог представить свою возлюбленную обнаженной, ему даже казалось, что она так и родилась в этой кофточке, джинсах и черных демисезонных туфлях... Ну должны же быть где-то ее голые пяточки, коленки? Не может же быть, чтобы всего этого не существовало?
       Взгляд Николая упал на ее руки и растерянно остановился на обручальном кольце. Муж -- вот счастливчик, которому ведомы отгадки на все эти неразрешимые вопросы. Как выглядит ложбинка там, где заканчивается спина и намечается попка?
       Мира чувствовала, что он не сводит с нее глаз, и намеренно делала вид, будто внимательно слушает лекцию, хотя сама буквально купалась в волнах его трепетного внимания.
       Когда лекция наконец закончилась, они, не проронив ни слова, спустились в гардероб, торопливо оделись, вышли, пересекли площадь и сели на скамейку. Мира взяла его за руку.
       -- Поцелуй меня, пожалуйста... -- тихо попросила она и прикрыла глаза.
      
       []
      
       Сердце Николая билось, как пойманный чиж. Он едва дыша прикоснулся губами к ее губам. Мира тихонько вздохнула. Он осторожно отстранился.
       -- Еще! -- прошептала она.
      
       Потресканный асфальт тротуаров мерно катился под ноги Николая и Миры. Они забыли о занятиях и брели, не разбирая направления. Так бывает, когда серость жизни неожиданно наталкивается на обновленную явь. Люди впадают в сомнамбулическое состояние и бредут себе куда-то...
       -- Нам нужно какое-нибудь укрытие... -- промолвила Мира, прижимаясь к Николаю.
       -- Да, да... я думал об этом... Я постараюсь скоро устроить...
       -- Нет, я не об этом... Хотя... Неважно. Устрой, -- Мира неожиданно до боли сжала его руку, так, что ему даже захотелось высвободиться, но он стерпел. -- Я хотела сказать, что опасность, таящаяся во всяком укрытии, это опасность потерять в нем самих себя... Так не хочется врать, выкручиваться, прятаться!
       -- Нам придется подвергнуть себя такому испытанию... -- серьезно отозвался он, а потом добавил: -- Хотя бы временно...
       -- Вот-вот начнется славное соревнование мамочек и мужей в стремлении отравить наше счастье, -- вздохнула Мира.
       -- Твое нелепое замужество -- случайный продукт приближающегося апокалипсиса, а твой муж -- привратник-каннибал.
       -- Не будем о нем...
       -- Все это не имеет значения. Значение имеешь только ты.
       -- Я верю, что мы будем счастливы. Несмотря ни на что! Да, я знаю, что рано или поздно мы будем счастливы!
       -- Ты моя домашняя долина... Я хочу в ней поселиться и никогда ее не покидать! Твои руки такие непривычные и такие родные одновременно. Целовать их -- словно пробовать обнаженное шампанское...
       Проходя мимо неромантических луж, Николай пошутил:
       -- Хвала шпионам! Мочась на улицах и в переулках, они оставляют друг другу секретные метки, как собаки.
       -- Да уж... Этот мир лучше всего приспособлен именно для шпионов. Мне кажется, все наши лекторы -- агенты спецслужб...
       -- Не говори... Наши лекции -- это атака имбецилов, преподаватели -- капающие на мозги сосальщики. Мне больше не нужно ни философии, ни славы, ни прозрения. Все, чего я хочу... Нет, "хочу" -- это слишком самонадеянно... Все, на что я уповаю, -- это только касание наших рук, -- тихо сказал Николай и нежно погладил кончиками пальцев Мирину ладонь.
       -- Вот и мы стали очередными каторжниками любви. Словно вооруженные инфекцией неведомой бациллы, мы бродим по городу, угрожая заразить этим безумным волшебством неподкупный Петербург... -- Мира грустно улыбнулась, и ему показалось, что в краешках глаз у нее заблестели слезы.
       -- Да, мы живем здесь и нам кажется, что это просто город... Нет. Этот город ничем невозможно удивить... Он видел такое, о чем даже самые страшные исторические книги умалчивают... Строительство на болотах... Мертвецы... Блокада... снова мертвецы повсюду... Да мало ли всего... Нашим городом вечно правят бандитствующие миротворцы. Моя нелегальная психика вряд ли когда-нибудь сможет переварить его историю.
       -- И среди всего этого мертвенного гранита -- наш карликовый пузырек счастья! Невероятно! -- Мира остановилась и стала смотреть на Неву.
      
       []
      
       -- Да... Эрмитаж принимает развлекательные ванны, а критики-мокрицы по-прежнему сношают гениев во все отверстия в их оголенных черепах, а те все нежатся в кокаиновой темнице экстаза...
       -- Как ты странно говоришь... -- удивленно сказала Мира.
       -- Я тебя пугаю?
       -- Нет, нет, я хочу тебя слушать. Звуки твоего голоса... Они -- удивительные. Говори, говори... Ты словно бы рождаешь стихи... Ты -- мой Мандельштам... Ты мой единственный и неповторимый гений.
       -- Это иллюзия... -- деланно рассмеялся Николай, хотя ему было приятно.
       -- Нет -- это единственная доступная мне явь! -- Мира прижалась к нему и тихо вздохнула: -- Зачем этому городу нужна очередная терапевтическая чума, полыхающие в огнях ада стриптизерши, матроны, отравившие макароны... Почему взрослые не играют в игрушки? В пупсиков, например?
       -- Потому, что у них есть иные развлечения... Например, одаренные артистическим искусством вагины... -- вырвалось у Николая, и он похолодел. Вдруг это обидит Миру? Он впервые так тесно общался с девушкой, и ему было трудно контролировать себя.
       -- Фу... как неэстетично, но в то же время как правдиво... -- неожиданно согласилась Мира. -- Знаешь, с мужем я почти всегда притворяюсь в постели, а с тобой мне даже не нужно заниматься любовью... Я все время на пике блаженства!
       -- Я не верю в семейное счастье... По крайней мере, в этом городе идейных насильников и идиотических поселянок. В любой семье муж неизменно становится досаждающим вампиром. Любовь чахнет в серых объятиях воскресной болезни под названием "Вынеси мусор!"
       -- А я верю в семейное счастье... с тобой!
       -- Петрарка утверждал, что у влюбленных нет и не может быть одной крыши... -- сказал Николай и подумал: "Как странно, она так говорит, будто свободна и готова выйти за меня замуж..."
       Мира словно прочла его мысли и, высвободившись из объятий, принялась размахивать руками и декламировать:
      
       Влюбленный попугай
       Читал стихи Петрарки,
       Которые он слышал
       По радио однажды.
      
       Влюбленный попугай
       Мечтал о синей сойке,
       Которую он видел
       Однажды за окном.
      
       Влюбленный попугай
       Считал, что он влюбленный.
       Хотя он долго думал:
       Что значит это слово?
      
       Читал стихи Петрарки,
       Которых он не понял,
       Мечтал о синей сойке,
       Которую не знал...
      
       -- Как замечательно! Это твои стихи?
       -- Нет, их сочинила одна девочка...
      
       -- Все равно прекрасно!
       -- Да, нам посчастливилось родиться здесь, где все дышит стихами!
       -- Противоречивый город. Я от него устал... Город, где по улицам бродит тень Пушкина и тут же, рядом, восставшие извращенцы рвут свои эскадронные глотки лозунгами: "Остановите болота!", а сами вечно тянут нас в исключительную топь...
       -- А почитай мне свои стихи...
       Николай подумал.
       -- Ну. Вот одно про Петербург...
      
       Город умер.
       Раздалось затишье.
       Том растрепан, и голос понур
       Четвертуемых четверостиший,
       Абортивных аббревиатур.
       Мозг расплющен. Он кажется плосче,
       Замурованный в кафель строки.
       Сотрясает Дворцовую площадь
       Торжествующий вздор. Изреки!
       Оправдайся! Не мы ли молили,
       Став немыми, кусая губ синь
       В кровь, -- "...in nomine patri, et filii
       Et spiritus sanсti...", -- Аминь!
       Прав лишь тот, кто грядёт. Разве тёмно
       За решеткою пальцев пяти?
       Но эффект от мостов разведённых
       Порождает дурной аппетит.
       Пятернями растерзанный саван,
       И поруганный в белой ночи
       Град Петра, городская канава --
       Склеп достойный. Он умер. Молчи.
      
       -- Хорошо, но страшно...
       -- Теперь я буду писать совсем другие стихи...
       -- Другие?
       -- Да, о тебе... Теперь все мои стихи будут только о тебе...
       -- Как здорово! -- Мира счастливо улыбнулась и доверчиво прижалась к его плечу.
      
      

      δ

      
       Между тем город погрузился в сумерки, и им пришлось расстаться. Проводив Миру, Николай отправился к Михею и напрямик, без лишних миндальностей, попросил одолжить ему ключ хоть на пару часов.
       -- Ну, ты силен, брат, -- завистливо просипел Михей. Он много курил, притом исключительно "Беломор". Сам Михей практически никогда не спал с одной и той же женщиной дважды, ибо считал это дурным вкусом и напрасной тратой времени... Несмотря на свои молодые годы, Михей мог поспорить с самыми выдающимися ловеласами за сомнительную ветвь первенства. Выглядел он старше своих лет, носил густую бороду "а-ля Карл Маркс" и нравился женщинам просто до истерики.
       -- Познакомишь? -- хитро спросил он, заранее зная ответ.
       -- Нет... Ты ее соблазнишь, и мне придется тебя убить...
       -- В очередной раз... -- вздохнул Михей и закурил папиросу.
       -- Что в очередной раз?
       -- Убить в очередной раз! -- подмигнул Михей.
       Кроме первой любви Николая, Михей еще пару раз увел у него потенциальных девочек. Это не мешало им оставаться друзьями.
       Устраивалась попойка, приглашались две девочки, и все заканчивалось тем, что Николай отправлялся домой, а Михей спал с обеими. Стеснительность Николая, его заурядная внешность и путанный, сложный язык мешали простым житейским отношениям...
       -- Только ты убери свои бросовые штаны, а то предметы твоего нехитрого туалета вечно раскиданы по всей хате... -- проворчал Николай, которому подмигивания Михея отнюдь не улучшили настроение.
       -- Ничего, ничего... Твоя торгующаяся нимфа даже не заметит моего беспорядка... Любовь к одной женщине -- словно перепорученные похороны...
       -- Что ты имеешь в виду?
       -- Ну. Какая разница, где упокоится несостоявшаяся жизнь, в настоящем склепе или в презервативе?.. И в том и в другом случае жизнь не состоялась, и так ли важно, на каком именно этапе! Есть ли разница, кто похоронит твое несостоявшееся потомство? Кстати, если тебе придет в голову славная идея воспользоваться резинкой, они у меня в письменном столе...
       -- Ты имеешь в виду стирательную резинку?
       -- Да, если ты сможешь натянуть ее себе на это место, то конечно, стирательную...
       -- Ты что, держишь презервативы в письменном столе? Оригинальное место хранения...
       -- Уж не обессудь... А где мне их хранить? В сберкассе? Тумбочки у меня нет, видишь сам... Бедность...
       -- Хотел бы я быть таким бедным, как ты...
       -- Кстати, там же, в столе, есть и дезодорант, если тебе захочется разрушить все мосты, ведущие к твоему невинному прошлому...
       -- Почему?
       -- Потому что девственники обычно не надушивают свои невинные подмышки.
       -- Бред! -- разозлился Николай.
       -- И я говорю, что бред... -- согласился художник.
       -- Ты знаешь, все, что мы говорим, -- это только странная поверхность наших истинных мыслей... А в них бесконечная борьба с бестолочами сомнений... -- пробормотал Николай.
       -- А в чем твои проблемы? Боишься, что не получится? Что ж, это бывает, когда в первый раз... Но она, я понимаю, девушка опытная. Ты, главное, выбрось все из головы...
       -- Какие-то у тебя больно модулярные представления о сексе... Любовь -- это когда небесные трубы...
       -- Любовь -- это когда китайский массаж в сочетании с французским поцелуем... -- перебил Михей. -- Я тебя предупредил. Будешь умничать -- опозоришься.
       -- А ты уходишь все дальше по черной авеню разврата...
       Михей засмеялся.
       -- У меня высокие чувства! А ты -- поклонник маркиза Де Сада, твой идеал -- окровавленные зубищи, твои партнеры -- адские командиры, поклонники волосатых задниц, голубые вампиры!
       -- Все сказал? Так... Квартиру не получишь! И заруби на носу: один раз -- еще не педераст, кроме того, я был тогда мертвецки пьян. Напрасно я с тобой поделился...
       -- Бывает.
       -- А ты вообще обмочившийся по умолчанию дилетант... Тебе до большого секса как мне до могил праотцов...
       -- Ты переобщался со своими заказчиками... Я имею в виду с твоими попами. Или попами? Как правильно? Твоя жизнь, Михей, -- это безвкусные пиры, пробные тела, злобные дома...
       -- Брось свои европейские комплексы. Мы потомки диких гуннов, нам привычно бросаться в неглиже на орущий от холода лед!
       -- Ты, Михей, король беспорядка! А твой приятель Пашка -- наркоторговец!
       -- Так, кажется, сейчас у меня обострится пиночная болезнь...
       -- Какая болезнь?
       -- Когда очень хочется пнуть под зад!
       -- Ты просто завидуешь моей чистой и светлой любви... Твой волосатый шлем не может вместить этой концепции...
       -- Тебе выдать талон в баню?
       -- Короче, мы придем завтра утром часов в десять... Ты где-нибудь погуляешь?
       -- Нам, братьям-проститутам, не привыкать. Бог с тобой. Несмотря на явные мутации твоей логики, нужен же и тебе какой-нибудь женский выход. Вот, кстати анатомический атлас. Ты его проштудируй, чтобы знать...
       -- Не кичись своей многоопытностью! Посмотри на свое логово! Оно напоминает не гнездышко влюбленных, а берлогу орангутанга!
       -- Тебе неведомы секреты декораций... Только в таком окружении мне приходят вулканические идеи!
       -- И как они не гибнут в твоих капканах, не запинаются о твои разбросанные всюду интимные предметы быта?
       -- Это все женские обвинения, а нам нужно поддерживать наш скупой мужской союз. Запомни, в сексе -- подробный план ничто, отключи голову. Иначе твоя сосиска будет висеть, как сдутый шарик!
       -- Ну что ты так беспокоишься за мою потенцию? У тебя был неудачный опыт?
       -- А у кого его не было?
       -- Я начинаю беспокоиться. Если у такого полового гиганта, как ты, были проблемы, то моя очевидная сила лопающегося по швам будущего начинает истекать в прошлое...
       -- Оргазм -- это убийственный десерт, его нужно заслужить! В анальных анналах бытия все так неудачно устроено, что тромбонные сладости легче отправляются в роскошные сортиры, чем в предназначенные для них гнезда... Это лишь необратимая галлюцинация, что у нас с тобой в штанах имеются на все готовые волонтеры-вибраторы. Все зависит от стечения обстоятельств, тонкого расположения звезд...
       -- Не нужно спать с двенадцатью женщинами за семь дней...
       -- Ты мне не указывай! Мальчишка!
       -- Даже потертозадые крестоносцы, свидетели Творца, берегли свои копья и не тратили сил на растерянные понапрасну соития. Михей, ты -- героиновый бог. Вместо того чтобы поддержать меня, ввести в атмосферу дружбы и романтики, все, что ты можешь мне предложить, -- это парочка дешевых подзаборных советов, приправленных твоей свежеиспеченной злобой... Она, между прочим, сказала, что ей достаточно одного звука моего голоса...
       -- Во-первых, не героиновый, а кокаиновый... С героином я не в ладах... Пора знать разницу... А ты у нас звезда мучительного секса, дикий принц, наполеоновская шкура Жозефины... Мое дело предупредить... Смотри, не прогори в амплуа безнадежного нимфомана... Мужская слабость, а вместе с ней и мужская неудовлетворенность -- основной бич цивилизации. Ведь именно они ответственны практически за все кровавые сертификаты истории... -- пустился в рассуждения Михей.
       -- Я всегда полагал, что, наоборот, всему виной воинственное либидо, мастурбация при отягчающих обстоятельствах и так далее.
       -- Э, нет... Удовлетворенному мужчине ничего не надо... Миром правят импотенты! Вот и наш город, нахлобучив парики балконов, следит за тем, как мужская слабость и половая неудовлетворенность его жителей перерастают в привычные самоубийства. Туманы вредны... Сырость губительна... В Питере дурной климат. Он хорош только для криминальных бобров и подвальных пустынь... -- раскапризничался Михей.
       Николай промолчал и положил в карман ключи от квартиры Михея.
       -- Ради бога, изыди до того, как мы придем. Вид твоей рожи может плохо подействовать на тонкость ситуации...
       -- Хорошо, хорошо... -- зевнул Михей.
      
       Вернувшись домой, в привычную рутину, Мира автоматически занялась домашними делами, но сама она, ее разум и душа были далеко. Уже несколько месяцев в ней происходило раздвоение. Для постороннего взгляда она ни в чем не изменилась, но внутренне в ней затаилась странная смесь отстраненности и борьбы с собой. Несмотря на выработанные отрицательным опытом скептицизм и "разумность", в ней внезапно снова проснулась сентиментальная мечтательная девочка, от которой она неимоверным усилием воли избавлялась несколько лет. Она плыла в ауре этой мечтательности, возвращаясь к самой себе. Никогда никому, кроме нее самой, не нужна была ее возвышенная натура, и с годами она выстроила защитную скорлупу, привычную и понятную для окружающих, внутри которой ее живая душа начинала тихо умирать, грозя превратить Миру в самую заурядную, ничем не примечательную тетку со стандартным набором жизненных сентенций, забот, обид и мелких, никчемных радостей. Как же трудно сохранить свою глубинную сущность, если она никому не только не нужна, а смешна и неудобна настолько, что даже самые близкие норовят отвернуться и в лучшем случае стараются снисходительно не замечать, а то и настоятельно советуют поскорее избавиться от всяческого романтизма и влиться в стройные ряды громогласно-стандартных борцов за выживание всеобщей "теточности"!
       И когда ты настолько преуспел в притворстве и вытравливании собственного "я", что тебя уже совершенно невозможно отличить от лучших образцов циничных, зубастых и клыкастых, вдруг судьба, словно в насмешку, приводит к тебе человека или явление, от которого внутри поднимается такая волна вытравленного "я", что все оболочки и скорлупы рассыпаются в прах, и ты с трудом пытаешься сохранить хотя бы видимость похожести на остальных. Нельзя сказать, чтобы Мира обдумывала все эти превращения внутри себя. Но они были такими мощными, что все ее силы уходили на сохранение внешнего "лица". Рядом не было человека, понимающего Миру настолько глубоко, чтобы заметить под обыденными формами существования какие-либо изменения в ее душе. И в этом-то и заключалось ее счастье и несчастье. Счастье -- потому что ей удавалось сохранять неизменность жизни, не тревожа ни родителей, ни мужа, ни маленького сына. Несчастье -- потому что, даже обладая полным набором родных людей, она оставалась абсолютно одинока, и никому не было дела, что же на самом деле представляет собой эта Мира...
       Единственной надеждой на понимание и душевную близость оставался сын, но он был еще настолько мал, что надежда эта терялась в туманных клубах будущего, не принося облегчения настоящему. Сын, собственно, и стал причиной ее вполне осознанного замужества. Ей очень хотелось иметь душу, заинтересованную именно в ней, Мире, хотя бы на самом базисном, животном уровне. А муж приложился к этому союзу Миры и крошечного младенца в качестве традиционной составляющей общепринятого представления о семейном счастье. По слабости души и незрелости лет Мира не смогла преодолеть боязни общественного мнения и охов-вздохов своих родителей по этому поводу. Муж в сознании Миры изначально был страдающей, обманутой стороной, нужной ей в корыстных целях как прикрытие, заслон от окружающего мира, своего рода "галочка", оправдание своего поиска и выращивания настоящей родной души. С самим мужем такого союза не получилось. Слишком разные они были люди. Мира видела его насквозь, жалела и прощала его недостатки. Она же оставалась для него непредсказуемой загадкой, полной необъяснимых сюрпризов. С обеих сторон все время шла своеобразная игра и представление себя и партнера чем-то иным, не вдаваясь в подробности внутренней сути. Мира пыталась изображать из себя рачительную и заботливую хозяйку, играя эту роль с легкостью чемпиона по баскетболу, попадающего огрызком яблока в корзину для бумаг и ясно осознавая, что это занятие очень скоро наскучит ей до чертиков. А на большие перспективы приложения своих сил рассчитывать не приходилось в связи с ограниченностью способностей партнера. Муж Миры занимался домом и хозяйством, всерьез прикладывая весь набор своей фантазии и сил, получая, однако, результат, может быть, и великолепный для какой-то другой гипотетической женщины, но у Миры вызывающий не более чем улыбку смущенного одобрения, как у матери вызывает творение ее трехлетнего сына в изобразительном искусстве, которое несомненно заслуживает одобрения и поощрения, хотя совершенно невозможно разобрать, что же именно там нарисовано...
       Неудивительно, что решение поступить на философский факультет было продиктовано отчаянным интеллектуальным голодом и болью, болью всех нерастраченных сил и способностей, покрывающихся толстой коркой обыденности и плесенью пошлости.
       Однако вместо славной философской школы, окруженной портиками Платона, вместо горячих споров и поиска истины с кафедры несли сухую ахинею плешивые лекторы, и не было в том, что они говорили, и толики надежды на необходимую душе и разуму зарядку, без которой любые научные термины превращаются в жалкую чушь.
       В Николае Бангушине своим измученным внутренним взором она, как рентгеном, увидела точно такую же загнанную душу, исступленно ищущую выхода и собеседника! Она была готова заплатить за каждое словечко с ним изменой мужу, родине, Богу, черту лысому... чему и кому угодно, лишь бы напитать себя снова, а может быть впервые, радостью истинного, не полуживотного бытия!
      
      

      ζ

      
       Ночь прошла в беспокойных метаниях... Николай то мечтал о завтрашнем дне, как он приведет Миру в квартиру Михея, как они будут сначала целоваться, а потом ничто их не остановит, он наконец сорвет с нее ненавистную одежду и будет целовать каждую ее клеточку, каждую малюсенькую родинку... То вдруг ему становилось страшно, что что-нибудь выйдет не так, либо что-нибудь помешает, либо с ним произойдет какая-нибудь несуразица, и он, стараясь не шуметь, выходил на балкон, где с залива дул неприятный, резкий ветер, и курил одну сигарету за другой, пока у него не разболелась голова, да так, что пришлось повязать ее холодной мокрой тряпкой и принять пару пилюль.
       Он еле дождался утра, и в шесть торжественно и неторопливо проследовал в душ. Заперев дверь, он разделся и мельком посмотрел в зеркало. Вдруг его передернуло от мысли, что вот это голое, волосатое существо с сутулой спиной и немного отвислым животом предстанет перед ее очами...
       -- Она меня возненавидит! Ее просто стошнит! -- почти в полный голос прохрипел Николай.
       За дверью послышался шорох.
       -- Ты что так рано проснулся? -- это была мама.
       -- У меня болела голова, не мог уснуть... -- крикнул через дверь Николай.
       -- Ты больше кури, у тебе не только голова отвалится.
       Слова матери навели его на грустные размышления о том, что именно еще может у него отвалиться. Посмотрев на свое причинное место, он остался крайне недоволен. В расслабленном состоянии его жгутик напоминал некое беспозвоночное существо, раздавленное хлебным фургоном. Конечно, в других обстоятельствах Николай был вполне доволен этим своим даром природы. Как-то утром он поднялся в полной красе, и Николай не устоял перед соблазном поднести к нему линейку. Двенадцать сантиметров его немного напугали, потому что он читал в какой-то книжке, что должно быть сантиметров пятнадцать, а лучше восемнадцать, но, прикинув размеры средней девушки и приняв во внимание, что его скромная гордость была весьма охватиста в толщину и покачивалась гордо и уверенно, он решил, что не будет комплексовать, что и такой сойдет, и еще, все говорят, это не важно, не в размере дело и так далее.
       Сегодня же, как назло, Николай был не в форме. У него даже мелькнула мысль все отменить, сказаться больным или просто ничего не сказать Мире о ключе, спокойно провести день в университете и, процеловавшись пару часов по подворотням, блаженно и немного устало проводить Миру восвояси.
       "Нет, нельзя упускать такой шанс. В конце концов... Если что, она поймет... Хотя если я слабак, то зачем ей гулять от мужа? Дружба -- это, конечно, само собой, но когда целуешься, разговоры не поразговариваешь, и поэтому, скорее всего, между нами нечто большее, чем дружба..." Так что нужно было решаться. Николай открыл воду, и из душа лениво потекла обжигающая вода. Он добавил холодной -- поток стал ледяным. Николай раздраженно убавил, и вода снова стала кипятком.
       "Что за чертовщина? За столько тысячелетий цивилизации люди не смогли придумать ничего разумнее...
      
       []
      
       Будь проклята эта страна..." Почему-то он был убежден, что за рубежом краны устроены по-другому, или там существуют некие кнопочки, которыми можно сбалансировать точную температуру воды.
       С грехом пополам Николай вымылся. Вытираясь, он снова посмотрел в зеркало. На этот раз он показался себе более привлекательным. А что? Молодое, здоровое тело. Если подтянуть живот -- все пропорции правильные. Руки сильные. Грудь широкая. Рост хороший. Ноги не кривые. Чего еще надо? Как ни странно, от этих мыслей и рассматривания себя что-то вдруг шевельнулось в его беспозвоночном отростке.
       -- Онанист и нарциссист, -- зло поставил он себе диагноз, но уже в более приободренном настроении оделся во все чистое и отправился в университет.
       "А вдруг не встанет? -- кольнуло его в последний раз. -- Что, если Михей не шутил? Да глупости... Когда целуюсь -- яйца потом квадратные становятся. Как же не встанет?.. А вдруг она не такая привлекательная? Все-таки рожала. Кто ее знает?"
       Николай Бангушин был человеком философского склада. Он читал Канта и Гегеля, и даже настолько был вовлечен во все эти материи, что не соглашался с обоими. Как получилось, что его мысли теперь сосредоточились на беспокойстве о своем беспозвоночном отростке, дурной пипетке, которой природа отводила скорее детородную, чем какую-либо другую роль? Интересная штука случается с полагающими себя возвышенными людьми, когда они лицом к лицу встречаются с необходимостью жить в материальном мире. Девяностые годы только начинались, и население было еще недостаточно развращено и посвящено во все таинства науки сладострастья. Кое-что Николаю удалось подсмотреть в парочке журналов, но в принципе он был девствен, несмотря на свой весьма продвинутый для таких вопросов возраст, и потому сейчас переживал не на шутку. Будучи внутри ранимым, застенчивым и неопытным ребенком, для окружающих он давно создал образ не мальчика, но мужчины, опытного и рассудительного, и даже Мира наотрез отказывалась верить, что она у него первая женщина.
       "Как Мира воспримет меня, если раскроется вся моя неопытность? И охота ей со мной возиться?" -- думал Николай, трясясь в трамвае. Как ни странно, качка не вызвала обычной реакции в его штанах, и он весьма озаботился этим нехорошим предзнаменованием.
       Мира, конечно же, говорила ему, что ее не интересует плотская сторона любви, что она балдеет от его голоса, что ей интересно с ним разговаривать, однако так получилось, что в последнее время все, что их интересовало, -- это бродить по улицам и бесконечно целоваться, почти ни о чем не говоря. У них появились излюбленные местечки на Петроградской стороне, на Васильевском, в районе Исаакиевской площади, у Николы Морского, на набережной Пряжки, в излучинах Крюкова канала, на Фонтанке... Николаю пару раз удавалось рукой проникнуть Мире под одежду, и он был восхищен бархатом ее скрытой от постороннего взгляда кожи, но погода была плохой, и скафандры свитеров, пальто, шарфов сковывали веление сердец.
       "Не могу справиться с собой. Я -- только человек. Что я могу поделать? Когда-нибудь занятие любовью станет для меня такой же рутиной, как чтение по-английски, -- Николай самостоятельно изучил этот язык, чтобы читать некоторых философов в оригинале. -- Когда-то он казался мне неведомым, странным, непобедимым, а сейчас я подсознательно проглатываю целые строки. Как хорошо, что в изучении английского мне не нужно было зависеть от других людей. Я занимался по книгам, и никто не наблюдал моего бессилия. С любовью сложнее... Но я же разумный человек. Мне нужно как-то успокоиться. Нужно найти какое-то решение, тактику на случай провала... Допустим, если она меня не простит... Значит, и не стоит ее любить... Это -- чушь. Она -- целый космосОна единственна в своем роде. У меня никогда не было и никогда не будет такого шанса. Такие женщины обычно не обращают на меня даже толики внимания. Мне повезло. Обстоятельства случайно сложились так, что Мира впала в иллюзию, будто именно я и есть то, что ей нужно в этот момент. И больше всего я боюсь, что эта иллюзия сегодня развеется. Секс -- очень опасная проверка отношений, особенно построенных не на сексе... Мне так кажется. Может, еще подождать? Не торопиться? Нет... Упущу шанс..."
       Увидев в гардеробе Миру, Николай тут же сбивчиво, но решительно объявил, что можно плюнуть на занятия и поехать к Михею. У нее сделалось такое мрачное лицо, что он испугался.
       -- Нам надо поговорить... -- серьезно сказала она. -- Пойдем куда-нибудь...
       Они ушли из университета и затаились в первой же подворотне.
       -- Мира, Мирочка... Я хотел тебе сказать... Я хотел сказать, что я хочу все это навсегда... Я не смогу пережить, если потеряю тебя... Ты... Пожалуйста, оставайся навсегда... -- затараторил Николай, задыхаясь от предчувствия.
       -- Я должна попросить у тебя прощения, -- тоже заторопилась Мира.
       -- За что? Ты нужна мне на всю жизнь... Да, навсегда... Какие извинения? Зачем?
       -- Я вела себя как умалишенная. Втянула тебя в эти безнадежные отношения.
       -- Я тебя люблю! О чем ты? -- задыхаясь, чуть не прокричал Николай.
       -- Тише! Нас кто-нибудь услышит... Я тоже тебя люблю, но ничего нельзя поделать. Я замужем. У меня маленький ребенок. Я не хочу причинять им боль. Наш роман зашел слишком далеко...
       -- Что произошло?
       -- Я боюсь...
       -- Чего? Может быть, я поспешил с этим дурацким ключом?
       -- Я боюсь, что в этом ключе и заключаются все твои намерения... Мне страшно, что ты только об этом и думаешь.
       -- Ты... Ты...
       -- Я -- очередная твоя девочка, с которой ты развлечешься и бросишь... а мне некуда будет податься после этого, только в петлю...
       -- Ну что такое ты говоришь! У меня и в мыслях... То есть ты не думай, что я...
       -- Именно так я и думаю. И я права.
       -- И никакая ты не очередная... Ты единственная!
       -- Это не имеет значения. Я не любви искала, повстречав тебя.
       -- Не любви?
       -- Ну, я имею в виду -- не плотской любви... А тебя заинтересовала именно эта сторона... Я искала понимания, я искала родную душу...
       -- И ты ее не нашла?
       -- Нашла, но эта душа ни о чем не может думать, кроме как о банальной койке...
       -- Глупости, это неправда!
       -- Я слишком хорошо знаю мужчин... Когда твой взгляд становится жестким и сосредоточенным, я отлично понимаю, о чем ты думаешь...
       -- Но я же только человек? Я же не ангел бесплотный... Я всего лишь человек, Мира!
       -- Значит, для меня этого слишком мало...
       -- Ты ищешь ангела?
       -- Я ищу любви... Не плотских утех, а именно любви в ее широком, безусловном значении... Прости меня... Я словно в бреду... Прости меня ради бога. Вокруг столько вертихвосток, гораздо более соблазнительных... Но только не надо меня... ПожалуйстаОтпусти меня... Ну зачем я тебе нужна? Отпусти! Слышишь? Я тебя заклинаю!
       Личико Миры сморщилось и слезы покатились по раскрасневшимся щекам. Всхлипывая, она невнятно и тускло бормотала:
       -- Ну хочешь, я тебя познакомлю с одной подругой? Ей все равно... Тебе понравится! Честное слово!
       -- О чем ты говоришь! Я даже... Я совсем даже не думал... -- Николай пытался соврать, но понял, что выйдет фальшиво и глупо. -- Да, ты права... Я только об этом и думаю. Я -- ничтожество. Я тебя не достоин...
       -- При чем тут это! Достоин, недостоин... Как на партсобрании... Давай забудем о том, что между нами было... Давай простим друг другу... Прости меня, что я искала в тебе невозможное, а нашла очередного мужчину.... А ты искал во мне женщину и нашел... очередную дуру! Идиотическую поселянку, которыми буквально кишит наш отмороженный город...
       -- Что же это такое! Ты все неправильно поняла... Я не тебя имел в виду...-- Николай обхватил голову и стал раскачивать ее из стороны в сторону... -- Что же делать? Как же мне объяснить... Ты видишь меня насквозь... Но я не такой, я не такой... Да, я потерял голову, ты свела меня с ума... Я и представить не мог, что женщина может быть такой привлекательной... Я всегда презирал плотское, думал, это бред, прах, ничтожное... Да, именно что-то ничтожное и незначительное. Во всяком случае, недостойное такого напряжения мысли, чувств...
       -- Ты меня совсем не знаешь... -- продолжала Мира свое.
       -- Я брежу тобой!
       -- Ты воображаешь себе некий вожделенный идол, а по-настоящему я совсем другая...
       -- Да, я воображаю тебя без одежды, все время, обсессивно думаю, какая ты там...
       -- Вот видишь... Я это чувствую. Я не могу тебе этого дать... Я совсем не в том состоянии...
       -- Но мне теперь ничего и не надо... Давай просто дружить, бродить по улицам, держать друг друга за руку... Разговаривать...
       -- Да, я всегда признавалась, что твой голос меня завораживает, но иногда ты говоришь такое, что мне хочется плакать. Иногда я просто в отчаянье, насколько мы далеки...
       -- Например?
       -- Я люблю наш город, а ты его глубинно ненавидишь...
       -- Глупости... Я тоже его люблю. Да и какой другой город мне любить?.. Да при чем тут город... За что же мне такое?..
       -- Вот именно... "За что тебе такое?.." А мне? Каково мне? Ты слишком сфокусирован на самом себе...
       -- Господи... Мира... Все, чего я хотел... Ну, не монах я... Да, я тебя хочу. Да, эта страсть выжигает меня изнутри, и я не нахожу себе места... -- проговорил он задыхающимся голосом, как будто прыгнул с моста в Неву и захлебнулся...
       -- Ты плачешь?
       -- Нет, просто попала в глаз соринка... и стало трудно дышать...
       -- Это ничего. Хуже, когда соринка попадает в душу... Ты плачешь...
       -- Нет.
       -- Я же вижу... Знаешь что? Как-то все нелепо получилось... Пойдем к твоему Михею... Только обещай не приставать. Ладно? Посидим спокойно. Поговорим, как люди... Не плачь, а то я тоже заплачу...
       -- Я не плачу... -- сказал Николай и вытер глаза.
      
      

      η

      
       Михей жил в Тучковом переулке, в мрачном дворе-колодце. Войдя в квартиру, они неожиданно наткнулись на хозяина, возившегося с каким-то тряпьем, замазанным красками...
       -- Не обращайте внимания... Считайте, что меня здесь нет... -- сказал Михей.
       Укоризненный и отчаянный взгляд Николая говорил: "Эх, ты, а еще друг... Уже одиннадцать, а ты все еще дома..."
       -- Ухожу я уже, не беспокойтесь... Я просто решил, что у вас что-то не состыковалось...
       Пристрастно оглядев Миру вначале с головы до ног, а потом с ног до головы, Михей степенно, даже как-то нарочито медлительно, удалился. Мира проводила волосатого гения тяжелым, немигающим взглядом.
       -- Ну вот, теперь он будет думать, что у нас что-то было... А вдруг у него общие знакомые с моим мужем?
       -- Значит, пострадаем ни за что... Я ведь обещал не приставать...
       -- Это уже не имеет значения. Как же ни за что? Измена налицо, и к бабке не ходи... Я ведь ни о ком и ни о чем думать не могу, кроме как о тебе. Несколько раз чуть не назвала мужа твоим именем...
       -- Правда? -- просиял Николай. -- Я тоже о тебе постоянно думаю, какая ты...
       -- Голая?
       -- Нет...
       -- Ну, не ври... Ты же меня постоянно раздеваешь глазами...
       -- Ну... Да...
       -- Ну, если тебе так важно это... -- сказала Мира и стала медленно стягивать свитер. Николай хотел ее остановить, сказать, что она не так его поняла, но не смог. У него пересохло горло, и он просто притих на стуле, впившись в нее взглядом.
       Она стала расстегивать рубашку, не сводя с Николая взгляда. Ему показалось, что ее глаза блестят от слез, но он молчал. Последние дни буквально ввели его в состояние помешанности на этом теле, одержимости, и он был готов на все, только чтобы увидеть предмет своего вожделения.
       Под рубашкой оказался лифчик совершенно неожиданного, ярко-красного цвета. Одеваясь утром, Мира словно старалась хоть как-то защитить себя от возможных посягательств. Красный цвет символизирует опасность, хотя некоторых он возбуждает, как быков на корриде, и склоняет к скоротечному бою...
       Николай смотрел на неожиданно обнажившийся живот Миры, и он показался ему совсем детским. Почему-то ему вспомнилась детская поликлиника и почудилось, что сейчас придет добрый доктор и начнет щупать Мирин животик. Николаю хотелось поделиться всем этим с Мирой, но он боялся даже дышать, опасаясь, что его болтовня все испортит, и Мира передумает.
       Мира была необыкновенно хороша даже в этом нелепом полуодетом состоянии. Но стоило ей расстегнуть лифчик и отбросить его в сторону, как у Николая невозможно и непоправимо закружилась голова... Две маленькие беззащитные грудки торчали как-то в сторону
       []
       друг от друга. Сосочки оказались тоже малюсенькими, ярко-розовыми и обворожительно выступали над овалами, как пипки на куполах церквушки.
       -- Вот ты какая... -- вырвалось у Николая.
       -- Какая? -- тихо спросила Мира
       -- Беззащитная...
       -- Вот и я говорю... -- вздохнула Мира.
       Николай не заметил, как Мира освободилась от всего остального и осталась только в красных трусиках, по-видимому, выбранных утром подсознательно, так же, как и лифчик. Она была хорошо сложена. Ничто в ее пропорциях не вызывало отрицательного чувства. Ноги были гладкими и стройными. Более всего Николая взволновали коленки. Они, как и животик, были совершено девчоночьи.
       Еще одно легкое движение, и Мира оказалась совершенно нагой. Она скрестила ноги так, что ее потайное место было совершенно сокрыто треугольником, образующимся внутренними границами бедер, уперла кулачки в бока и смущенно стала смотреть по сторонам.
       -- Можно одеваться? -- после паузы немного игриво спросила она.
       Ему показалось, что она чего-то ждет от него. Сначала он хотел спросить разрешения, но потом подумал, что словами только все испортит.
       Он тихо поднялся со стула и медленно, словно вокруг скульптуры в Летнем саду, обошел вокруг Миры, не сводя с нее глаз. Она продолжала смотреть в сторону, по-прежнему упираясь кулачками в стройные бока, отчего мышцы напряглись таким образом, что ее спина оказалась разделенной на две половинки пленительным желобком, идущим вдоль позвоночника и переходящим в заповедную ложбинку, ведущую к таинствам ее попки. Николай бережно коснулся Мириной спины чуть ниже лопаток и, не услышав возражений, стал медленно поглаживать ее обеими руками.
       -- Ты обещал не приставать, -- еле слышно прошептала Мира.
       -- Я не пристаю, -- отозвался он неожиданно низким голосом, и его руки принялись ласково бродить по Мириной спине, медленно пробираясь вперед и вниз. Затем тихонько поцеловал Миру в шею, и та тихо вздохнула. Оставаясь за ее спиной, он стал гладить ее грудь, которая оказалась неожиданно упругой. Соски застревали между пальцами, отчего грудь подрагивала и вызывала у Николая странный прилив эйфории. Он был выше Миры и легко просматривал из-за ее спины сверху вниз всю ее переднюю беззащитность. Теперь он осмелел, и его правая рука скользнула по Мириному животу вниз, постепенно прокладывая себе дорогу туда -- в центр мира, в альфу и омегу всего сущего... Левая его рука нежно оставалась на ее груди. Когда он коснулся заповедного места, Мира вздохнула и подалась всем телом назад, прижавшись к нему. Он видел, что она закрыла глаза и ждет от него более решительных действий.
       Указательным пальцем Николай стал несмело нащупывать невидимую для него область, и от этих поисков Мира пришла в еще большее волнение. Наконец он нащупал твердый бугорок и начал нежно теребить из стороны в сторону. Мира издала легкий стон и стала оседать, и на мгновение он испугался, что она упадет.
       Он помог ей опуститься на колени, а потом осторожно обошел ее и оказался спереди. Мира неожиданно жадно нащупала его ширинку, расстегнула ее и извлекла предмет его утренних беспокойств. Он был в полураспрямившемся состоянии, и Николай немного этого стеснялся, но стоило Мире впустить это самовольное существо к себе в рот, как вся его сущность помчалась туда, в этот малозначительный отросток, где теперь сконцентрировалось все его существо. Мира начала мерно водить головой, едва касаясь зубками поверхности уже гордо расправившегося почти во всей красе столбика. Николаю хотелось закрыть глаза, но он не мог отвести взгляда от головы Миры, ритмично приближающейся и удаляющейся от его живота, от своей руки, лежащей у нее на затылке и словно направляющей и указывающей темп и глубину проникновения, от ее плеч, неожиданно детских и ажурных. Ему не была видна вся ее грудь, а только правый сосок, мерно качающийся немного в стороне над главным предметом Мириного внимания, который разбух к этому времени настолько, что с трудом помещался в ее ротик, и Мире все чаще приходилось останавливаться и переводить дыхание. Казалось, что у нее сводит скулы. Но больше всего его завораживала ее попка, наблюдаемая им с высоты, и аккуратные пяточки, расставленные по сторонам от этой волнисто-бархатистой линии. Все, что делала Мира, и как она выглядела в этот момент, привело Николая в странный, неописуемый восторг. Ему казалось, что перед ним какое-то новое, инопланетное существо...
       Между тем Мира, это инопланетное, отвлеченное совершенство, переводила дыхание, чтоб проглотить слезы и остановить буквально рвотные приступы рыданий, которые были сейчас ну никак неуместны. Она чувствовала одержимую завороженность Николая этим привычным для нее, а для него новым и всепоглощающим процессом, и не хотела испортить ему это долгожданное блаженство, понимая и прощая ему его зацикленность и упоение. Точно так мы смотрим на ребенка, поглощенного радостью общения с наконец-то полученным щенком, которого он
       []
       безнадежно, в связи с маминой аллергией, выпрашивал в течение нескольких лет. И вот мама, наглотавшись всевозможных лекарств и улыбаясь, мысленно перебирает все неприятности, которые неизбежно последуют, глядя на незамысловатую радость своего дитяти, и сдерживает чуть горькие слезы умиления над его наивностью и своим самопожертвованием, и молчит как можно дольше, чтоб не испортить крохе долгожданный праздник...
      
      
      
      

      θ

      
       Дорожка мерно катилась под подошвы туго завязанных ботинок. Камешки, верные своим спутницам -- крошечным теням, отчетливо выделялись каждый на своем месте. Дорожная пыль, слегка дымясь и тут же оседая, напоминала поверхность Луны. Так в детстве, лишенном современных забав, бывало, летишь над дорогой, несомый легкой, еще не тронутой подагрой походкой, и воображаешь себя астронавтом, напряженно выбирающим место посадки.
       Наконечник трости, сработанной из крепкого тела бамбука, оставлял аккуратные кратеры на пустынной поверхности дорожки, создавая своим вмешательством в гармонию хаотичного узора песчинок еще более лунное настроение.
       Господин в сером плаще прогуливался без особой цели. Эксцентричная личность, коей являлся Николас Бэнг, редко вынуждала себя на целесообразные в обычном житейском смысле походы. Для этого у него были ассистенты, адвокаты, лакеи, повара... Прогулки для него были приятным способом погружения в мысли, в мире которых он предпочитал проводить большую часть своего бытия.
       В этом сорокалетнем мужчине с трудом можно было узнать Николая Бангушина. В нем изменилось практически все. Рано появившаяся седина, войдя в заговор с неуклонно наступающей на когда-то непокорную шевелюру лысиной, служила неоспоримым доказательством утекающего времени.
       Изменилось и имя, а с ним неизбежно пропал прежний человек, и на его месте возник новый. Так бывает с вещами, когда старый диван отправляется в свой последний путь на помойку, а продавленный им след на ковре покрывает собой диван новый, несмышленый, еще не познавший прелесть наших тяжеловесных задов, и таким образом, хотя в комнате и остается номинальная суть того же предмета, сия вещь уже вовсе не та, она пришла сменить своего проштрафившегося собрата, чьей виной была лишь отжитость потертых очертаний, плешивость, просижен-ность и отсутствие веры в людей. Диваны знают нас с такой неожиданной стороны, что трудно ожидать от них излишней привязанности и бескорыстного восхищения. Они уходят из нашей жизни легко, и точно так же легко Николай Бангушин сменил свою плотскую обитель -- пусть и не как перчатку, но все же без доли сожаления и редко задумываясь над самим процессом произошедших с ним перемен.
      
       Мистер Николас Бэнг уже двадцать лет проживал вдали от родных пенатов. Он смутно помнил обстоятельства, выбросившие его в начале девяностых из России. Сомнительный бизнес, а попросту говоря афера, заставил его, не попрощавшись ни с кем, с одним небольшим чемоданчиком, в котором было больше долларовых купюр, чем личных вещей, стремительно выехать в Финляндию. У него даже не было времени спрятать валюту, и, подъезжая к границе, он, пока его соседи по купе выходили покурить в тамбур, лихорадочно заворачивал свой нехитрый капитал в газетку и прятал в закуток на багажной полке вагона...
       Как философски настроенный мальчик ввязался в финансовую аферу, трудно сказать, но в те годы все словно с ума посходили, и после того как оба его партнера пали от пуль конкурентов, ему ничего не оставалось, как увезти их
       []
       общую кассу, купив себе туристическую путевку в Финляндию, однако без намерения вернуться назад.
       Позади остался брошенный первый курс университета, но Николай об этом не жалел. Философия в ее академическом виде вызывала у него стойкое чувство тошноты. Что его действительно мучило, так это то, что он оставлял в России Миру, с которой сроднился за эти полгода и не представлял жизни без нее.
       Накануне отъезда он лихорадочно позвонил ей, не обращая внимания, что трубку поднял ее муж. Мира немедленно приехала в заветное место, в котором прежде они проводили длинные вереницы сладостных часов. Выслушав сбивчивый рассказ Николая, она заплакала, а когда он протянул ей увесистую пачку долларов, бросила ее на пол.
       -- Ты не понимаешь... Я буду тебя ждать... Эти деньги нужны, чтобы ты могла приехать...
       -- Все кончено, -- рыдала Мира.
       -- Нет! Нет! Нет! -- в исступлении шептал Николай.
      
       Эта давняя сцена припомнилась господину в сером плаще без всякой внешней причины; возможно, какая-то сложная ассоциация возникла в его уме в результате разглядывания камешков на лунной дороге, и услужливая память внезапно подняла из глубин это давнее, отчаянное "Нет! Нет! Нет!"
      
       "Почему я один? Почему эта лунная пыль, эта безлюдность, это одиночество?.."
       В научных кругах Николас Бэнг слыл отнюдь не сентиментальным человеком. Случайно завидев его силуэт на дорожке, ведущей к замку в Кембриджшире, один из его
       []
       многочисленных оппонентов подумал бы, что вот, опять этот негодяй замышляет какие-нибудь новые козни, а один из немногочисленных его почитателей решил бы, что мистер Бэнг продумывает очередную философскую концепцию. Но догадаться, что мысли этого холодного человека были заняты чувствами, оставшимися в его далеком питерском прошлом, было невозможно.
       Мистер Бэнг имел весьма скандальную репутацию. Появившись пару десятилетий назад в Кембридже буквально ниоткуда, он несколько лет успешно учился философии, но, принявшись за докторат, так переругался со всеми, что обычно довольно умеренные в своей стервозности кембриджские корифеи, не сговариваясь, устроили ему обструкцию и никак не желали присваивать звание доктора философии. Дело в том, что скандалы Бэнга были связаны не только и не столько с его вздорным характером, а с тем, что он ставил под сомнение все и вся, словно эдакий Сократ или Декарт новоявленный... Ему не нравились устои современной науки, он утверждал, что академический зверинец принадлежит не будущему, а мракобесному прошлому, а его еретические утверждения о том, что основы научного подхода требуют пересмотра, не могли принять даже весьма умеренные и демократичные профессора. Особенно их обижало то, что приводимые Бэнгом доводы были весьма вескими и подпитывались из той области рассуждений, из которой приходит в наш мир всякая костоломная критика... Эти доводы основывались на ограниченной природе человеческого разума, на иллюзорности нашего мира, на вечной попытке ученых всех времен и народов учреждать себя в качестве мерила всех вещей.
       Его оппоненты считали его прощелыгой и богатым неандертальцем, хотя и признавали, что в его грубой манере вести дискуссию есть и элементы человека разумного, правда, находящегося на самой низшей ступени развития. После того как в результате тихой, змеиной борьбы одна из статей Бэнга каким-то невероятным образом появилась в престижном журнале, стало ясно, что житья в академической среде ему не дадут. Три раза его докторскую отправляли на доработку, и когда в очередной раз его защита была провалена базарными препирательствами, обычно не свойственными британским ученым мужьям, Бэнг сделал невероятное: он демонстративно ушел из университета. Но радость его невольных инквизиторов была недолговечной.
       Бэнг занимался финансовыми авантюрами на протяжении всей своей жизни. В конце девяностых его капитал вырос, как на дрожжах, поскольку созданный им интернетный сайт вопросов и ответов на вечные вопросы стал настолько популярен среди студентов всего мира, что количество его посетителей можно было сравнить с посещаемостью ведущих порносайтов. Модернизация сайта, превращение его в огромный мегаполис блогов, индивидуальных страничек, где люди начали высказывать свои мнения, принесли ему еще больше популярности.
      
       Перед самым началом кризиса интернетных компаний Бэнгу удалось выгодно продать свой сайт ведущей американской компании, работающей в области коммуникаций. Не нежась в роскоши, он немедленно вложил почти всю выручку в акции нефтедобывающих предприятий. Цены на нефть составляли тогда десять долларов за баррель, а десять лет спустя, когда цены перевалили за сто долларов, Бэнг неожиданно стал мультимиллионером. Как же поступил нефтяной магнат, когда его докторат был отвергнут в очередной раз? Он объявил войну родному университету. Это была настоящая война с многоплановыми атаками и ложными отступлениями. Потратив на учебу более пятнадцати лет, Бэнг не собирался отступать. Он ведь не зря переделал ласковую фамилию Бангушин в резкое английское слово "Бэнг", означающее "взрыв". Он действительно был подобен динамиту. Несколько его врагов-профессоров незаметным образом прибавили к своему послужному списку по инфаркту, факультет начал терять репутацию, поскольку Бэнг не скупился на массированную атаку против своей альма матер во всех доступных его кошельку и связям средствах массовой информации и Интернете. В конце концов мистера Бэнга неожиданно оповестили, что ему присвоено звание доктора, но было совершенно ясно, что путь в официальный научный мир для него закрыт навсегда.
       Однако Бэнг на этом не успокоился и продолжил свою более чем необычную деятельность. Казалось, этот человек поставил целью своей жизни дискредитировать современный научный мир. Сначала новоявленного Сократа игнорировали из презрения. Потом над ним стали смеяться. Когда же оказалось, что каждая насмешка дорого обходится ее автору, научная братия снова стала его игнорировать, но уже из боязни связываться... А между тем не обращать внимания на деятельность Бэнга было трудно. Через анонимные фонды и организации он переманивал под свое крыло лучших ученых, и настолько хорошо им платил, что многие стали его поддерживать, рискуя поплатиться своей репутацией в научном мире. Более всего Бэнгу нравилось сплачивать вокруг себя обиженных официальной наукой, и всего за пять лет у него появилась целая альтернативная империя, состоящая из исследовательских институтов, научных журналов и даже учебных заведений. Правда, на его просьбу выдать королевский чартер на основание нового университета в Великобритании Ее Величество ответила отказом. Нужно отдать мистеру Бэнгу должное: он воздержался от подачи на королеву в суд, хотя произошло это не столько потому, что такой шаг в принципе невозможен, а, скорее, потому, что в отказе Ее Величества было вежливое слово "пока", а следовательно, существовала надежда, что августейшее мнение изменится. Тем не менее в интервью газете "Сан" Бэнг пошутил, что если он поставит вопрос о свержении британской монархии, то, возможно, сразу получит чартер на университет. И эта выходка тоже сошла ему с рук.
       Чем же отличался этот авантюрист с большой дороги от какого-нибудь шарлатана, создающего новую секту? Тем, что Бэнг ничего не предлагал. У него не было новых теорий. Он только критиковал старые и требовал пересмотреть основы. Деятельность Бэнга именно потому была столь неуязвима, что критика его была справедливой. Ученые и философы и сами были прекрасно знакомы с этими аргументами, но либо старались умалчивать о них, либо упускали из вида. Да и как иначе? Ну не расходиться же по домам? Как и все наивные идеалисты, Бэнг был неудобен абсолютно всем. Он совал свой нос не только в философию. Он критиковал методы, применяемые в истории, психологии, социологии, и даже космология не обошлась без его уничтожающей критики. Казалось, этот человек упорно пытается изменить мышление человечества.
       Желтая пресса охотно поддерживала шумиху вокруг каждого очередного скандала, устроенного Бэнгом. Политики, правда, пока оставались нейтральными к этому ниспровергателю, поскольку старая добрая университетская система образования была им как кость в горле. Университеты, считали они, высасывают и разбазаривают общественные фонды, выдавая ворохи бессмысленных научных статей и неработоспособных выпускников с пышными дипломами.
       Самым непостижимым для оппонентов Бэнга было то, что от своей деятельности он не получал никакой очевидной выгоды. Его книги продавались плохо. Написаны они были скупым научным языком и не представляли интереса для широкой публики, а ученые, разумеется, не покупали их из принципа. Бэнг нес исключительно убытки, раздавая свои капиталы на различные альтернативные научные проекты и публикации. Будучи человеком почти доверчивым, он нередко оказывался жертвой плутов, пытающихся поживится его деньгами, но его наивность сочеталась с такой тонкой и жгучей мстительностью, что все-таки с ним старались не связываться.
       Отчего же прогулка Бэнга по дорожке, ведущей к замку, навеяла ему такое странное воспоминание? Может быть, Бэнг был не совсем счастлив? Может быть, ему хотелось детей, уюта, домашнего тепла? Он не хотел покупать дом, но снимать было неудобно, и пришлось часть своих вложений в акции нефтяных компаний употребить на приобретение себе пристанища. Николас не верил в частную собственность. Как и всякий философ, он отдавал себе отчет, что все мы в этом мире задерживаемся лишь на ничтожный отрывок времени и поэтому приобретение собственности бессмысленно, наивно и слишком связывает средства, которые можно употребить на более изысканные цели, например на досаждение научной братии или выколачивание денег из глобального энергетического дефицита.
       Массивный замок удовлетворял его амбициям. Но кроме него, там никто не жил. В девяностых Бэнг женился и несколько лет прожил с суховатой британкой, но было неясно, был ли этот брак заключен с целью получения британского вида на жительство, или имел какую-то искреннюю чувственную сторону.
       После того как Бэнг расстался с женой, у него было несколько кратковременных связей, но его непростой характер и род занятий быстро сводили их на нет. Он не вел монашеского образа жизни. Примерно раз в неделю он пользовался девочками по вызову, предпочитая тех, которые с трудом понимали по-английски, и никогда не оставлял их на ночь.
       Деревни, рядом с которыми поселился мистер Бэнг, носили названия Kirtling и Upend. С шестнадцатого по девятнадцатый век Kirtling была известна под именем Catlidge, а деревня Upend сначала назвалась Upheme, что на староанглийском означает "верхнее жилище". Эти две деревни уютно расположились на востоке графства Cambridgeshire, у самой границы с графством Suffolk, в пяти милях к югу от городка Newmarket.
       Бэнг неторопливо подошел к воротам своей крепости.
       Конечно, одному человеку вовсе не нужен замок, конечно, у Бэнга взыграли амбиции, но так или иначе, замок был приобретен.
       Первые упоминания о Киртлинге относятся к 1219 году. Более поздние источники сообщают, что в 1260 году здесь уже существовал ров и через него был переброшен мост. В пятнадцатом веке замок состоял из холла, кухни, часовни. В 1424 году по приказу его тогдашнего владельца графа Ворвика (Warwick) был построен новый холл. На это строительство ушло сто дубов, срубленных в Киртлингском парке.
       В 1537 году лорд Эдвард Норт (Edward North) снова перестроил замок. Был сооружен новый холл и построены башни, окружающие трехэтажное строение над воротами. К 1660 году Киртлингский замок был самым большим строением в Кембриджшире. Норты активно участвовали в политике. Эдвард Норт был близким советником короля Генриха Восьмого. Второй лорд Норт, Роджер, жил на широкую ногу. У него были повар, садовник, сапожник, врач, конюх, секретарь и даже шут.
       По сути дела, за исключением сапожника и врача, у мистера Бэнга было хозяйство, подобное хозяйству лорда Роджера Норта. Он тоже держал лошадей, а повар и шут у нынешнего хозяина замка были совмещены в одном лице. Повара Николас выписал себе из Италии, и этот кудесник кастрюль и поварешек носил смешную фамилию Пиво. Да, да, именно сеньор Джованни Пиво. Мистер Бэнг потешался над этим лингвистическим совпадением.
       Третий и четвертый лорды Норт имели охотничьи угодья, в которых было множество оленей. К концу восемнадцатого века замок пришел в запустение. В 1801 году большая его часть была снесена. От старого строения сохранились только знаменитые башни и трехэтажное здание над воротами, которые, кстати, стоят и по сей день.
       В 1827 году Мария Норт начала восстанавливать родовое гнездо, унаследовав его у своего эксцентричного дяди, который перешел в греческую ортодоксальную церковь и основал собственный университет на острове Корфу. Так что мистер Бэнг был не первым обитателем замка, кто грезил основать свой собственный университет.
       Приобретя замок, Бэнг затеял дорогостоящий ремонт и как истинный перфекционист превратил старую рухлядь в вершину современного изящества. От старого замка остались только стены, все остальное было изменено и выхолощено в соответствии с его вкусом. Казалось, вместе с обрывками старых обоев и обломками дряхлых диванов замок покинули и привидения.
       Войдя в огромный обеденный холл, Бэнг рассеянно оглядел недавно перестроенный камин и направился на кухню, где хозяйничал его единственный постоянный собеседник Джованни Пиво.
       -- Как прогулялись, сэр? -- весело спросил повар. -- Я приготовил вам горячий суп. Я всегда варю суп, когда на
       []
       небе тучи, а вы отправляетесь на прогулку... Ну кто же знал, что вы вернетесь до того, как он начнется...
       -- Кто начнется? -- растерянно спросил Николас, встрепенувшись под напором болтовни с итальянским акцентом. У Бэнга выработался условный рефлекс на голос повара, он ассоциировался у него с приемом пищи.
       -- Как же, как же... Сегодня будет дождь...
       -- Для Англии это действительно редкое явление... -- съязвил мистер Бэнг. -- Я голоден... Что у нас сегодня кроме супа?
       -- Сегодня пятница... Как всегда... Я достал три дюжины свежайших устриц... Сэр желает, чтобы я открыл бутылку шампанского? На второе -- филе Веллингтон, а на сладкое банановый торт.
       -- Отлично... Я пойду отдохну. Звякни в гонг, когда будет готово...
       -- Разумеется, сэр, -- Джованни приветливо и немного подобострастно улыбнулся.
       Николас очень ценил искусство своего повара, а также его способность мигом развеять любую хандру. В десять утра к завтраку, в четыре к обеду Джованни звонил в огромный гонг, установленный в столовой.
       Обедал мистер Бэнг в окружении своей немногочисленной прислуги. По правую руку он сажал Джованни, по левую садились рабочие, которые постоянно что-нибудь строили и перестраивали в замке. На другом конце огромного стола обычно сидели уборщица Мэг, экономка Сэндра и личный секретарь мистер Локхарт.
       Как ни странно, Бэнгу было хорошо в этой компании. Разговор за обедом завязывался бесхитростный, грубоватые шутки Джованни веселили собравшихся, и Бэнгу тоже было легко и весело. Ему казалось, что эти люди и составляют его семью. Со своими родителями, оставшимися в России, Николас не поддерживал особо теплых отношений, ограничиваясь отправкой им обильной денежной помощи и телефонными звонками пару раз в месяц. Зато о людях, собравшихся за столом, он заботился как о родных, знал по именам всех их домочадцев и всегда брал на себя труд решать их несложные проблемы. С ними Бэнг вел себя на равных, не ждал от них ни благодарности, ни особого уважения к себе, и за это они платили сносным отношением и даже некоторой иллюзией привязанности.
       Эти люди были приветливы и бесхитростны, они не спорили с ним о философии и, пожалуй, с радостью намяли бы его оппонентам бока, если бы те посмели появиться на пороге его замка.
      
      

      ι

      
       Нельзя сказать, что к Бэнгу не приезжали посетители. В последнее время, когда его антинаучная империя окрепла, к нему стали проявлять интерес то те, то другие лица. Бэнг принимал далеко не всех, но так или иначе почти каждый день после обеда в замке кто-нибудь появлялся. Николас приглашал только тех, беседа с кем, как он предполагал, могла быть ему интересна. Вот и сегодня к нему пожаловал профессор из Кембриджа, который тоже слыл весьма несносным критиканом современной науки.
       Собеседники расположились в креслах в уютном кабинете с книжными полками до потолка и двумя гобеленами и закурили по сигаре. После обыденных малозначительных фраз родился диалог в стиле забытых диалогов Платона.
       -- Вы, доктор Бэнг, полагаете, что именно вам и открылась истина... -- бормотал профессор, дружелюбно посмеиваясь. -- А что, по-вашему, есть истина? Как можно убедиться, что мы ее достигли? Можно ли вообще найти истину?
       -- Тут, конечно же, все дело в том, каково ваше определение истины, -- ответил Николас и в свою очередь улыбнулся.
       Профессор молчал. Он разглядывал статуэтки, расставленные по всему кабинету Бэнга. На рабочем столе красовался Гермес высотой с десяток дюймов. На книжном шкафу блистал мускулатурой Геракл. На книжных полках соседствовали Фемида и ссыльный, понурый Наполеон с привязанным к ноге ядром.
       -- Интересный выбор бронзовых статуэток... -- промолвил профессор.
       -- Вы, кажется, говорили об истине... Насколько же, по-вашему, истинно то, что вы только что произнесли?
       -- Кажется, вполне истинно... Что же такого неверного я успел сказать о ваших бронзовых статуэтках?
       -- Всего лишь то, что они не бронзовые. Они выполнены из особой резины...
       -- Не может быть! Позвольте? -- профессор поднялся и взял в руки статуэтку Гермеса. Она была гораздо легче, чем если бы была сделана из бронзы, но внешнее сходство с бронзовой статуэткой было полным.
       -- Вот видите, профессор, ваши органы чувств и жизненный опыт вас обманули... Итак, что же, по-вашему, является истиной?
       -- Обычно истиной считается соответствие высказывания или представления некоему критерию проверки на истинность, -- растерянно промолвил профессор и поставил статуэтку на место.
       -- Ну, недаром же различают разные виды истины, -- сказал Бэнг.
       -- А я полагал, что истина должна быть одна... -- пошутил профессор.
       -- Всякая истина относительна... Я не давал бы истине определение, не допускающее ее относительности. Относительность тоже, конечно, иллюзорна. Но абсолютная истина, пожалуй, более иллюзорна, чем истина относительная. Такая истина, которую все мироздание не в силах было бы опровергнуть, скорее всего, нонсенс. Истина в последней инстанции недостижима, и всякое разумное рассуждение не может обойтись без здравой толики агностицизма, скептицизма...
       Бэнгу было скучно, но он надеялся, что рано или поздно беседа потечет в интересном ему направлении.
      
       -- То есть, говоря банальным языком, к абсолютной истине можно только приблизиться, но достигнуть ее нельзя?
       -- Да, но по мере этого приближения создаются новые представления, а старые отбрасываются. В этом и заключается основной принцип человеческой мысли, и, если хотите, прогресс, и я не хотел бы, чтобы его у нас отняли, вернувшись к малопродуктивному заявлению, что мы знаем только то, что ничего не знаем. Ну, и что же дальше? Назад, в пампасы? В дикость? В темноту? -- загорячился профессор.
       -- Боже упаси! Я не пытаюсь лишить человека права на поиск истины. Более того, должно же существовать, хотя бы теоретически, несомненное, неизменное, раз и навсегда установленное знание. Эдакая действительно абсолютная истина. Скажем, если мы признаем: пусть она и недостижима, но вот же, существует идея такой абсолютной истины, а если такая идея возможна, значит, и абсолютная истина должна существовать... Пусть она недоступна нашим человеческим мозгам, и даже пускай она вообще никому недоступна. Но термин есть. Определение дано. Значит, абсолютная истина существует. Не так ли? Кроме того, так ли уж удачен термин "относительная истина"? Ведь более точным был бы термин "частичная истина", -- Бэнг потихоньку начинал увлекаться.
       -- Мне кажется, что понятие абсолютной истины чрезвычайно важно, как путеводная звезда, пусть воображаемая, но ведущая по нужному курсу... -- в
       []
       подслеповатых глазах профессора, обрамленных массивными линзами очков, появился слабый интерес.
       -- А зачем вам все это? -- неожиданно спросил Бэнг. -- Ну, существует некая абсолютная истина. Ну, скажем, она никому недоступна. Тогда как же она может стать путеводной? А если нет, тогда в чем смысл ее существования? Мы, люди, -- всего лишь операционные системы. Пусть с чувствами, переживаниями... Но все же просто куклы, механизмы, принимающие информацию и выдающие ее обратно. Зачем нам абсолютная истина? Возьмите истину аналитическую, имеющую место тогда, когда приписываемое предмету свойство содержится в самом его понятии. Или истину синтетическую -- когда приписывание этого свойства требует внесения дополнительной информации. Это полезные виды истины, которыми удобно оперировать. Разглагольствования же об абсолютной истине, возможно, предмет и занимательный, но, увы, бесполезный.
       -- То есть вы предлагаете измерять понятия мерой их полезности и отметать бесполезные или пока бесполезные с общепринятой точки зрения? Не ставите ли вы барьер, преграду развитию человеческой мысли? -- возразил профессор.
       -- Ну, не я же эти барьеры установил... -- хитро прищурился Бэнг. -- Возьмите хотя бы понятие мериксумуса.
       -- Извините... А что это? -- растерялся профессор.
       -- Да ничего... Я только что придумал это слово. Но, следуя вашей логике, раз я его придумал -- значит, оно существует... Желаете, чтобы я дал ему определение? Извольте...
       -- Пожалуй, не стоит... ведь это бессмысленно...
       -- Бессмысленно в той же мере, как и утверждение, что если абсолютная истина имеет определение, то она не может не существовать. В таком случае мы натыкаемся на понятие "существование"... Темная история... Ведь "существование" неразрывно связано с реальностью, а реальность -- это продукт того, что может быть воспринято нашими органами чувств, нашим сознанием, наконец... Но то, чего нет, или пусть даже и есть, но о существовании чего мы не предполагаем, разумно принять за несуществующее.
       -- Согласны ли вы, что понятие истины достаточно важно само по себе для того, чтобы возникла необходимость точно определить его?
       -- С этим трудно не согласиться, -- кивнул мистер Бэнг.
       -- Итак, скажем, что истина -- это некая характеристика, обозначающая степень совершенства мысли либо высказывания, позволяющая считать его познанием или знанием, -- заученно отчеканил профессор.
       -- В каком философском словаре вы вычитали такое определение? -- насмешливо уточнил мистер Бэнг.
       -- А вас не удовлетворяет такое определение? Впрочем, я сам пишу эти словари... -- несколько раздраженно ответил профессор.
       -- Нет, не удовлетворяет, -- резко произнес Бэнг.
       -- Почему?
       -- Вы пытаетесь преподнести мне решение уравнения, оставляя в ответе сплошные неизвестные.
       -- Отчего же?
       -- Посудите сами... "Совершенство мысли". Теперь нам нужно дать определение совершенства, и тут нам потребуется "истина". Видите, в чем проблема? Нельзя определять неизвестное через неизвестное, и в конце концов через самое себя...
       -- Чем ближе к истине, тем совершеннее... -- неуверенно пояснил профессор.
       -- В том-то и дело... Слова, слова, слова... А суть ускользает. А дальше вы, кажется, еще сказали "знание". Опять же, что есть знание, как не нечто, наиболее приближенное к истине? Вот и получается, что ваше с виду стройное и столь стандартное определение не выдерживает критики... Это все равно, что я определю свой мериксумус через какой-нибудь суммерикус... Много ли вам это даст?
       -- Ну, в таком случае, вы опять лишаете человечество возможности дать определения самым основным понятиям, -- возразил профессор и принялся разглядывать ряды книг. Книги в кабинете Бэнга были повсюду. Здесь он в основном держал свои коллекции энциклопедий. Кроме книжного шкафа, содержавшего первое издание Британики конца восемнадцатого века и относительно свежее издание ее же 1999 года в 33 томах, кабинет заполняли стеллажи с французскими и немецкими энциклопедиями.
       -- Отчего же? Если сделать необходимые оговорки, то определения вполне можно дать... -- вернул профессора к разговору мистер Бэнг.
       -- Ну, давайте скажем проще... Истиной может называться само знание (само содержание знания) или сама познанная действительность. Противоположными истине понятиями являются понятия лжи и заблуждения, -- задумчиво произнес профессор.
       -- И снова мы никуда не сдвинулись... -- улыбнулся Бэнг.
       -- Я начинаю понимать... Мне кажется, я знаю, какое определение вас удовлетворило бы... -- внезапно просиял профессор.
       -- Неужели?
       -- Да... А что, если я добавлю такую оговорку: истиной, в человеческом понимании...
       -- Вы совершенно правы... -- обрадовался Бэнг. -- Однако тогда уж позвольте мне... Истиной, в человеческом понимании, является знание, то есть некоторая информация, приобретенная в определенный момент развития человека, группы людей или человечества в целом, информация, проявляющаяся упорядоченностью выводов, основанных на анализе импульсов, поступающих от органов чувств или внутренних импульсов, возникающих в мозгу человека. Сравнивая эти индивидуальные выводы с выводами, полученными другими людьми, человек принимает знание о явлении или предмете как истинное или ложное.
       -- Но тогда, согласно вашему определению, если все мы видим, что солнце садится в море, то это и является истиной... -- не унимался профессор.
       -- Совершенно так... -- неожиданно согласился Бэнг. -- До тех пор, пока ваши уши не услышат или глаза не прочтут, что другие люди, опять же, пользуясь теми же органами чувств, оснащенными хитроумными приборами, утверждают, что виденное вами погружение дневного светила в море -- есть заблуждение, иллюзия... Вот вам и противоположные истине понятия -- понятия лжи и заблуждения. Всякое определение должно ссылаться на человека, его органы чувств и мыслительный процесс. В противном случае мы рискуем все время бродить вокруг да около, как это и происходит с философией тысячелетие за тысячелетием.
       -- Но мне кажется, что ваши оговорки подразумеваются сами собой?
       -- Дорогой профессор... Пусть так... Хотя это не совсем так. Человек склонен забывать относительность своей точки зрения...
       -- Ну, другой-то нам не дано... Точнее, нет доказательства, что точка зрения может быть иной... -- снова возразил профессор.
       -- В этом-то и коренится проблема... -- хитро улыбнулся Бэнг. -- Если вы нашли кошелек, а его законного хозяина рядом нет, это еще не значит, что кошелек -- ваш. Определение истины без указанных оговорок используется как общая категория, в частности как религиозное, философское, научное логическое понятие. В науках и философии используются самые разнообразные критерии истины. В логике, для которой истина является одним из преимущественных предметов изучения, такими критериями считаются непротиворечивость и логическая правильность. В некоторых религиях таким критерием зачастую является божественное откровение... А там уж недалеко и до костров с еретиками...
       -- Так вы отметаете кантовские "вещи в себе", то есть стороны предметов и явлений, недоступных нашему разуму? -- угрюмо уточнил профессор.
       -- Отчего же... Я просто рассматриваю мир как "вещь в себе", с некоторыми его участками, которые доступны нашему анализу. Кант был весьма радикален для своего времени, а я вполне скромен для своего... Вообще следует быть очень осторожными именно с определениями основных понятий. Это как если немного ошибиться в начале пути, а в результате приходишь совсем не в то место, куда собирался... Основные определения и есть такие начала, -- Бэнгу снова стало скучно.
       -- Нужно признать, что Парменид, который один из первых, или, по крайней мере, как вы любите уточнять, -- насколько нам известно, один из первых ввел философское понятие истины, использовав его как антитезу понятию "мнение". Таким образом, основным критерием истины признавалось постоянство, -- продолжил профессор.
       -- Похвальная осторожность... Однако основываться на постоянстве -- это ненадежно. Мы ведь можем наблюдать постоянство только в прошлом. Мы не знаем, останется ли наше постоянство столь уж постоянным в будущем... Ведь буря наиболее вероятна именно в самом конце долгого затишья! Классическое определение истины весьма поверхностно, однако представляет собой самую распространенную и укоренившуюся концепцию истины. Такое объяснение было принято многими философами разных эпох. Эта концепция называется классической концепцией истины. Впервые она была сформулирована Аристотелем. Ее суть сводится к формуле "Истина есть соответствие вещи и интеллекта..." По-латыни, кажется, это звучит так: "Veritas est adaequatio rei et intellectus". Уж простите... в греческом я слаб. Точнее всего, это можно сформулировать так: "Истина -- это адекватная информация об объекте, получаемая посредством его чувственного и интеллектуального постижения и характеризуемая с точки зрения ее достоверности". Другая, более упрощенная трактовка: "Истина -- адекватное отображение действительности в сознании".
       -- Ну, это не противоречит вашему определению с оговорками...
       -- Да, но выпадает человеческий фактор, и истина, основанная на отображении иллюзорной действительности, в человеческом сознании принимается за абсолют. На этом абсолюте строятся некоторые другие теоретические науки, а результат, разумеется, -- полная чушь.
       -- Что же нового вы предлагаете? -- не унимался профессор.
       -- Упаси боже, ничего нового я не предлагаю. Понимание истины как соответствия знаний вещам было свойственно в античности Демокриту, Эпикуру, Лукрецию. Классическая концепция истины была принята такими гигантами мысли, как Аристотель, Фома Аквинский, Гольбах, Гегель и даже Маркс. Классическая концепция присуща философам двадцатого века и многим современным философам. Такое понимание истины было свойственно, в частности, английским и французским философам-материалистам Нового времени. Они определяли истину довольно четко, постулируя ее в своих формулах как "адекватное отображение действительности", присоединяясь к приверженцам классической концепции. Материалисты довольно часто считали истину самоочевидной в смысле рационалистической интуиции.
       Бэнгу хотелось поскорее закончить разговор. Честно говоря, его клонило в сон, а он собирался вечером развлечься с девочкой. Пятница была самым подходящим днем, и, разрядившись, Бэнг мог предаться спокойным размышлениям в течение выходных...
       -- Что же вы думаете об идеалистической теории истины в античной философии?..
       Бэнг подумал, что ему вовсе уже не хочется разговаривать об этом, но все же ответил:
       -- Вы имеете в виду Платона, согласно которому истина есть вечная идея, как и прочие вневременные свойства других "идей"? Что ж, повторюсь... Положим, это так. Допустим, эти вечные идеи существуют. Хотя, скорее всего, это плод человеческого сознания. А значит -- всего лишь слова... Не более того. Красивые слова... Они не имеют практического смысла, при всей своей универсальной значимости. И сколько бы мы ни вторили Фоме Аквинскому, идеалистически трактовавшему учение Аристотеля, и Августину, опиравшемуся на взгляды Платона, проповедовавшему учение о врожденности истинных понятий и суждений, -- это дела не меняет. Все эти концепции проистекают из веры в особое положение человека в мире. И Декарт, и даже Гегель, считавший идею "истиной в себе и для себя", просто подтверждают мое сомнение... Мы рождаемся, живем и умираем в рамках нашего человеческого восприятия, мышления... Мы представляемся сами себе мерой всех вещей, даже тех, познание которых нам недоступно...
       -- В таком случае, вы отрицаете и иррациональный подход к пониманию истины.
       -- Экзистенциалисты противопоставляли объективной истине представление о личной истине, которая интуитивно постигает бытие. Хайдеггер считал, что сущность истины есть свобода. Поскольку эти соображения помогают нам существовать, они хороши, но увы, не имеют никакой самостоятельной ценности...
       -- Позвольте... Разве это не означает, что вы умаляете значение человека?
       -- Это было бы нецелесообразно... Самоуничижение ничему не способствует, а, скорее, мешает трезвому взгляду на мир в той же мере, как и самовозвеличивание.
       Бэнг встал. Профессор понял, что разговор подошел к концу.
      
      

      κ

      
       Проводив наскучившего ему профессора, Бэнг удостоверился, что прислуга ушла на выходные, и он в замке один. "Какая-то животная жизнь у меня получается", -- кольнула мысль, пока он набирал номер. Он пользовался услугами практически всех агентств, поставляющих девиц, и настолько боялся привязаться, что требовал каждый раз разных женщин. Поскольку их количество все же было ограничено, иногда приходилось проводить вечер в обществе одной и той же дамы. Впрочем, фантазия Бэнга была скупа, а девушек заранее инструктировали о его пристрастиях и о том, что клиент не любит разговорчивых.
       В этот раз Бэнг открыл дверь блондинке. Черты ее лица выдавали восточноевропейское происхождение. В силу определенных обстоятельств именно такие девушки нравились Бэнгу.
       "Наверное, полячка или чешка... Новенькая..." -- удовлетворенно подумал Бэнг.
       Он провел гостью в просторный салон, включил музыку и развалился в креслах. Девушка отошла на несколько шагов и стала медленно двигаться в ритм незамысловатой мелодии. Довольно быстро она освободилась от одежды и стала совершать соблазнительные движения. Бэнг не беспокоился за себя. Он принимал таблеточку виагры, чтобы не пропадали напрасно потраченные двести фунтов стерлингов за полтора часа.
       Он внимательно разглядывал стройную фигуру девушки, ее немного великоватую грудь, тонкую шею. Ему понравились ее ноги. Бэнг поманил соблазнительницу
       []
       пальцем и сладко отвел душу. Перед самым концом девушка неожиданно сжалась и стала лихорадочно царапать его спину.
       -- Еще! Да! Да! -- внезапно закричала она...
       "Русская", -- подумал Бэнг и кончил.
       Он был удивлен и растерян. Его гостьи еще ни разу не выказывали такого явного оргазма. В этих кругах потеря контроля над собой считалась совершенно непрофессиональной и нетипичной.
       -- Новенькая? -- по-русски спросил Бэнг, подавая девушке разбросанную одежду.
       -- Да... -- ответила она и потупила взгляд, не ожидая услышать русскую речь от солидного английского лорда, обитателя замка.
       -- Больше не приезжай, -- сказал Бэнг, расплатился и поспешно выставил ее за дверь.
       -- Козел... -- послышалось из-за двери, и это хорошо знакомое с детства ругательство показалось Бэнгу каким-то милым и неуверенным. Ему захотелось отворить дверь и позвать девушку обратно, но он сдержался.
       "Я же разумный человек... Всё. Довольно. Мне не нужно этих историй, привязанностей, хватит... С меня достаточно Миры. Да и других тоже. Я больше не позволю женщинам выкручивать шиворот-навыворот мои мозги..."
       Ночью Бэнг долго не мог уснуть. Что-то мешало ему прийти в обычное самодовольное расслабление, притягивающее сон. Он пробовал читать, специально выбрав из своей необъятной библиотеки одну из самых скучных книг: "Энгельс и Маркс о религии". Издание было английским, что прибавляло сухости в и без того до боли знакомый бред с редкими проблесками ясной мысли. Наконец, часам к двум ночи, книга выпала из его рук, и легкий одурманивающий сон окутал его беспокойное сознание...
       -- Все кончено! -- услышал он голос Миры.
       -- Нет! Нет! Нет! -- кричал Николай и целовал ее в губы, глаза, уши, чувствуя на своих губах горьковатый привкус Мириных слез.
       -- Я умоляю тебя... Я заклинаю тебя... останься! Я буду тебя прятать... Отдай эти проклятые деньги... Я брошу мужа... Только не оставляй меня... Зачем тебе все это?
       "И действительно, зачем мне все это? -- мучительно всхлипнул мистер Бэнг. -- Разве нельзя было жить обычной человеческой жизнью? Жениться на Мире, родить детей... Зачем мне эта мания величия? Берложное копошение? Тоже мне, выискался мессия..."
       Во сне Николай не закричал на Миру, как тогда, при реальном прощании. Наоборот, неожиданно легко согласился остаться, и она -- она посмотрела ему прямо в глаза и поверила. ПоверилаПоцелуи посыпались со всех сторон...
       -- Николушка, миленький...
       Тело Миры было стройно и привлекательно. Почему-то она была похожа на вечернюю блондинку, но Николаю было все равно. Он любил ее, как никогда прежде.
       "Проклятая таблетка... -- мелькнуло в голове Бэнга. Видимо, одного раза было мало, чтобы разрядиться..."
       Его подсознание словно расщепилось. Вот он Николай, мальчишка -- и любит свою драгоценную девочку, свою несчастную, заплаканную Миру.
       А вот он мистер Бэнг -- стоит и внимательно рассматривает себя и ее со стороны, трезво осознавая, что нет, не может быть, чтобы Мира сейчас выглядела, как двадцатилетняя... Столько лет прошло!
       И тут вошел Джованни.
       Мира, увидев повара, встрепенулась, оттолкнула Николая от себя, тот мгновенно слился с мистером Бэнгом в одно целое, а Мира стала торопливо прикрывать свою грудь, которая была вовсе не ее, а вечерней блондинки.
       "Запутался в бабах", -- мелькнуло в голове Бэнга.
       Между тем Джованни ничуть не смутился, а быстренько снял штаны и, не обращая внимания на изумленного Бэнга, с итальянскими прибаутками принялся насиловать Миру. Та не сопротивлялась.
       -- Люблю женское мясо, -- приговаривал Джованни, аккуратно ощупывая Мирину грудь.
       Бэнг пришел в ярость, схватил откуда ни возьмись появившийся огромный кухонный нож и зарезал повара. Мира испуганно посмотрела на окровавленные руки Бэнга и прошептала:
       -- Ты никогда не будешь счастлив!
      
       Она промолвила это так ясно и четко, что Бэнг немедленно проснулся. Мирин голос все еще звучал в его ушах. Бэнг даже включил свет и оглядел комнату. Конечно же, спальня была пуста.
       У него раскалывалась голова.
       -- Мне необходимо забыть тебя. Может быть, тебя давно и в живых-то нет... -- горячо зашептал Бэнг. В последнее время он все чаще разговаривал сам с собой,
       []
       правда, пока только шепотом. -- Почему ты меня не отпускаешь? Ведь ты же сама от меня отреклась?
       В который раз Бэнгу до мельчайших подробностей -- он помнил их наизусть, назубок -- вспомнилась давняя сцена. Мира наконец успокоилась, взяла деньги на билеты и пообещала, что как только разведется с мужем, приедет к нему... Приедет туда, куда он ее позовет... Она приедет, пусть только позовет... "Николушка, миленький!.."
       Оба торопились: он опаздывал на поезд, она -- в детский сад за ребенком, но едва поезд тронулся, он заметил на перроне Миру. "Значит, все-таки пришла проводить..." Николай опустил окно и, высунувшись, закричал:
      
       -- Мира, все будет хорошо! Ты ко мне приедешь, и мы обязательно поженимся!
      
       Попутчики в купе дружно заржали, а Мира вся сжалась, отвернулась и медленно ушла. Может, он ошибся? Может, это была не она?
      
       Когда уже из Финляндии Николай задал ей в письме этот вопрос, Мира на него не ответила.
       Она написала: "Николушка, я никого так не любила, как тебя, но я понимаю, что тебя сдерживаю... Я не хочу быть тебе обузой. Я оставляю тебя именно потому, что действительно тебя люблю, а ты не должен спорить со мной, потому что ты тоже меня по-настоящему любишь. Не пиши мне больше. Помни обо мне".
      
       Как ни странно, первое, что он почувствовал, -- огромное облегчение. "Да, ты права. Все чрезвычайно сложно. Я -- беглец. Ты несвободна... Спасибо тебе за все..."
       Затем он сел к столу и написал: "Мирчонок, мой зайчонок... Ну что ты говоришь?.. Я не отступлюсь. Я никогда тебя не предам. Скажи "да!", и я переверну этот мир вверх дном. Мира, стань моей женой. Ты согласна?"
       Он немедленно отправил письмо и принялся ждать ответа. Прошла неделя, другая, третья... Пора было съезжать со съемной квартиры, в которой он временно обосновался. Он остался еще на месяц. Ответа так и не пришло. Мирин телефон не отвечал...
       Утро наступило незаметно. Так подкрадывается светлая тень преждевременного дождя, так тихо и молчаливо накатывает чувство отчаяния -- необязательного, странного, неуместного... Вроде бы все хорошо, и нет нужды предаваться унынию, и нет никаких причин для шероховатой тоски, но то ли тяжелое предчувствие, то ли дремучее, первобытное, укоренившееся, как ржавый якорь, знание неизбежности разочарования прорастает во все уголки предутреннего подсознания. Николас Бэнг проснулся, хотя не мог с точностью сказать, спал ли он в этот предутренний час.
       "Кажется, я начинаю сходить с ума", -- с неожиданным облегчением подумал он и резко поднялся с постели. Голова закружилась, и в глазах стало темно.
       -- Ерунда... -- прохрипел Николас и, немного постояв в нерешительности, отправился умываться. Он страдал приступами ипохондрии и поэтому научился не придавать значения своему самочувствию.
      
       Влюбленный попугай
       Читал стихи Петрарки,
       Которые он слышал
       По радио однажды, --
      
       бормотал он, одеваясь. Сон не выходил у него из головы.
       Аккуратно одевшись -- не слишком помпезно, но по-деловому, -- Бэнг спустился в кабинет. Там ждал Локхарт, его секретарь. Только нечто экстраординарное могло заставить мистера Локхарта выйти на работу в субботнее утро.
       -- Что случилось? -- спросил мистер Бэнг, сдерживая подступивший ужас.
       Мистер Локхарт молча протянул мистеру Бэнгу газету. На первой полосе красовался огромный заголовок: "Апологет мракобесия: Парламентское расследование деятельности мистера Бэнга".
       -- Мне показалось, что я вам буду нужен, -- тихо промолвил секретарь и присел на краешек кресла для посетителей, стоявшего перед столом хозяина кабинета.
       Мистер Бэнг тяжело опустился в кресло и погрузился в чтение статьи. В связи с жалобами трех крупнейших университетов Объединенного Королевства была назначена парламентская комиссия по расследованию деятельности мистера Бэнга. Его обвиняли в намеренной дискредитации системы высшего образования, фальсификации фактов и даже мошенничестве. В статье также говорилось, что деятельность мистера Бэнга направлена против интересов Объединенного Королевства, и если его вина будет доказана, ему, Бэнгу грозит длительное тюремное заключение, а по окончании срока ему надлежит покинуть Великобританию. Заканчивалась статья оценкой деятельности Бэнга как "терроризма против британской науки".
       -- Вот теперь я узнаю этих подонков... А то все сидели в тени да утирались! Видимо, нашли своих людишек в правительстве, а может, какой-нибудь член парламента оказался чьим-то гей-любовником... В этой стране все работает через одно место... Вот бы узнать, кто конкретно за этим стоит? Мистер Локхарт, будьте любезны, наберите номер нашего адвоката... -- мистера Бэнга охватило чувство апатии и ему захотелось принять яду. -- Ах да, сегодня суббота... Разыщите его домашний номер...
       Не успел Бэнг сформулировать свою просьбу, как телефон зазвонил.
       -- А вот он и сам звонит... Наверное, уже прочел, негодяй... Почувствовал, что будет на чем поживиться...
       Однако это был не адвокат. Звонили с телевидения с просьбой дать интервью. Локхарт вежливым, бесцветным голосом пообещал передать просьбу мистеру Бэнгу и незамедлительно перезвонить с ответом.
       Не успел секретарь положить трубку, телефон зазвонил снова. И на этот раз звонили журналисты.
       -- Так дело не пойдет... -- промолвил Бэнг раздраженно. -- Скажите им, что я приглашаю всех на пресс-конференцию. Они хотят шоу? Они его получат... Мистер Локхарт, соберите всех завтра в полдень...
       -- Да, сэр... А где вы желаете с ними встретиться?
       -- Здесь... Пусть приезжают ко мне. Распорядитесь, чтобы подготовили обеденный зал. Пусть рабочие отодвинут стол в сторону и расставят стулья. Итак, до завтра мне необходимо выяснить, кто конкретно за этим стоит... Локхарт, миленький, переверните все, но дайте мне хотя бы версию... За последние годы на меня у стольких вырос зуб, что я прямо теряюсь в догадках, кто оказался таким шустрым...
       -- Слушаюсь, сэр.
       -- И еще, Локхарт...
       -- Да, сэр?
       -- Пожалуйста, свяжитесь с местными террористами и скажите им, что нам понадобится минимум пятьдесят килограммов взрывчатки. Когда все соберутся на пресс-конференцию, мы взорвем зал...
       От этой шутки у мистера Бэнга немного поднялось настроение.
       -- Хорошо, сэр, -- без тени улыбки ответил секретарь, -- только позвольте уточнить...
       -- Да! В чем дело?
       -- Обеденный зал мы только недавно отремонтировали... Может быть, лучше взорвать их на лужайке?
       -- А если пойдет дождь и загасит фитиль? -- парировал мистер Бэнг.
       -- Я об этом не подумал, сэр...
       -- Ничего, мой друг, ничего... Вы многому научитесь, если согласитесь сопровождать меня в тюрьму.
       -- Почту за честь, -- ответил Локхарт и отправился выяснять зачинщика скандала.
       Мистер Бэнг набрал номер адвоката. Тот ответил не сразу.
       -- И что же вы мне не звоните? -- скандально и с искренней обидой в голосе спросил Бэнг. -- Только не притворяйтесь, что ничего не знаете.
       -- Знаю, мистер Бэнг, -- непривычно холодно ответил адвокат. Несмотря на то что он был одним из самых дорогих адвокатов королевства, с Бэнгом он всегда разговаривал весьма приветливо.
       -- Мне не нравится ваш тон... Мне нужно понять, кто за этим стоит...
       -- Боюсь, сэр, в этом нет никакой тайны...
       -- Кто этот человек? Кто он? Ректор одного из университетов?
       -- Вы не смотрели выпуск новостей?
       -- Что, и там говорили об этом?
       -- Увы...
       -- Ну? Так кто он?
       -- Это не он, это она. Точнее, ее представители.
       -- Женщина? "Неужели вчерашняя блондинка?" -- мелькнуло в голове Бэнга.
       -- Ее Величество...
       От изумления трубка выпала у Бэнга из рук.
       -- Кроме всего, -- тон адвоката стал ледяным, -- вы обвиняетесь в публичном оскорблении британской монархии... Я не думаю, что смогу быть вам полезен как адвокат.
       -- Что? Вы боитесь за свой гонорар?
       -- Вовсе нет... Просто я британец, сэр, и не могу защищать врага моей королевы.
       Мистер Бэнг швырнул трубку так, что та раскололась пополам... "Черт, эти подонки подтрунивают над королевским двором, как им заблагорассудится, но стоило мне, чужаку, шутливо заикнуться о свержении монархии, сразу раздули дело... В этом мире ничего не изменилось. Пожалуй, еще и отрубят мне голову Ее Высочайшим повелением... Кажется, двор уже лет триста не вмешивался в политику... Надо же, как я умудрился их достать! Похоже, пора смываться..."
       Бэнга разрывали противоречивые чувства. Несомненно, произошедшее было сравнимо с тотальной катастрофой, но он не мог не понимать, что скандал такого масштаба взвинтил его известность до заоблачных высот. Теперь все будет зависеть от того, как он себя поведет. Если сделать несколько верных шагов, то он только выиграет от сложившейся ситуации. Единственное, что становилось ясным с каждой минутой, -- оставаться в замке, да и в Британии вообще, небезопасно. Скотленд Ярд может появиться на его пороге в любую минуту. Бэнг лихорадочно бросился устраивать свой отъезд...
       -- Мистер Локхарт! -- закричал Николас, забыв, что может вызвать секретаря по коммуникатору.
       Однако Локхарта не было на месте.
       "Сбежал... Тоже, небось, не хочет служить врагу своей королевы... И ведь что забавно! Я ничего не имею против британской монархии и тем более против Ее Величества! Все, чего я желал, -- это очистить науку от мракобесия и словоблудия... Освободить человеческую мысль! Как хорошо, что у меня нет семьи... Мне некого защищать, не за кого беспокоиться... А она верила в наше семейное счастье... А мне отрубят голову... Нет, замечательно, что она не со мной... Но если секретарь сбежал, кто же организует пресс-конференцию?"
       Мистер Бэнг включил телевизор и услышал собственный голос: "Нам понадобится минимум пятьдесят килограммов взрывчатки. Когда все соберутся на пресс-конференцию, мы взорвем зал..."
       "Это похоже на кошмарный сон! Локхарт -- предатель? Когда он успел? Это же была шутка!"
       Дверь в кабинет медленно отворилась. "Группа захвата? Отряд по борьбе с терроризмом?" Бэнг присел, спрятался за стол на случай, если сразу начнут стрелять.
       В комнату вошел Джованни.
       -- Вы все еще обижаетесь, что я изнасиловал Миру? -- весело спросил он. -- А я вот простил вас за то, что зарезали меня моим же кухонным ножом!
       -- А как же ты... -- растерялся Бэнг, выбираясь из своего укрытия.
       -- А я не умер. Меня оживила вера... Знаете, сэр, я ведь истовый католик... И, между прочим, работаю на разведку Ватикана. Так что вам не стоило критиковать современную космологию. Она вполне устраивает понтифика... Вот он и послал меня, чтобы отравить вас... Помните вчерашний супчик?
       Николас немедленно проснулся... Как повар мог узнать, что приснилось ему ночью? Значит, и все происходящее снова было лишь сном. Явь и иллюзия столкнулись, как два сорвавшихся с тормозов поезда.
       "Мне нужно что-то менять в своей жизни", -- подумал он, окончательно проснувшись.
      
      

      λ

      
       Мистер Бэнг долго не мог оправиться от своего сна. Он неохотно поднялся с постели. Его домом, этим гулким каменистым пристанищем, овладела несмелая суббота. Замок был пуст. Никто из прислуги в нем не жил, даже повар предпочел поселиться в небольшом домике в близлежащей деревне. Бэнг этому не препятствовал. Он любил свое одиночество, а сегодня ему просто необходимо было побыть одному.
       "Тогда удовлетворит себя земля за субботы свои во все дни запустения своего" -- вдруг припомнилась строка из Библии, и ему стало не по себе... В этих словах таилась угроза, словно то был упрек лично ему, беспокойному, вечно ввязывающемуся в бои с книжниками новой эры.
       Бэнг в халате бесцельно слонялся по комнатам. Его спальня располагалась на втором этаже, и, выйдя из нее, он задержался в галерее, стены которой до потолка были заставлены стеллажами с книгами. Николас фанатично собирал книги и поэтому они давно вырвались за пределы библиотеки, находящейся на первом этаже, и расползлись по всему замку. В самых неожиданных местах высились стеллажи. Иногда Бэнгу казалось, что его увлечение начинает граничить с манией, но он отмахивался от этих предательских мыслишек и продолжал приобретать книги коробками. Ничто не доставляло ему большего удовольствия, как неторопливое чтение или просто листание страниц, наугад выловленных в море позолоченных корешков и потертых книжек в мягких обложках. Николас ценил книгу не за внешний вид, а за ее подробность и обстоятельность, хотя, конечно же, не мог устоять и перед магией великолепных фолиантов, даже если они не содержали ничего особо знаменательного.
       В галерею на втором этаже выходили двери еще пяти комнат, но почти все были пусты и заперты. "Может, и в них поставить стеллажи? -- подумал Бэнг, а вслух сказал:
      
       -- Вот так сходят с ума... Вместо того чтобы наполнить такой волшебный дом детским смехом, я шпигую его мертвыми страницами.
       В полумраке галереи ему почудилось какое-то движение.
       -- Опять началось? -- громко и весьма раздраженно проворчал мистер Бэнг. Не то чтоб он боялся привидений, но так или иначе всякое старое жилье обладает определенной аурой, и неважно, являются ли видения плодами нашего расстроенного воображения, или истинными откликами потустороннего мира, большинство живых предпочитают избегать этих необъяснимых встреч. До ремонта мистер Бэнг не на шутку страдал от ощущения постоянного присутствия за своей спиной кого-то еще, особенно ему становилось не по себе, когда прислуга покидала замок. И хотя был он человеком весьма холодным и рассудительным и полагал, что даже встреча лицом к лицу с призраком не повергнет его в уныние, видимо, он переоценил свои способности, ибо привидения не появлялись как отблески света реального мира, а накатывали волнительной и весьма ужасающей волной беспокойства внутри самого Николаса, отчего казалось, что волосы подымаются дыбом, как в дурно написанном романе. Возможно, эти ощущения были исключительно плодом нездоровой психики мистера Бэнга, но судя по
       []
       тому, что жизнерадостный повар Джованни, проведя в замке всего лишь пару ночей, предпочел снять себе жилье в деревне, что-то за всем этим стояло.
       Именно поэтому мистер Бэнг затеял такой ремонт, какого эти стены давно не видели, и надо признать, теперь хозяину замка было не на что жаловаться. На время страх и чувство присутствия кого-то за спиной пропали без следа.
       Бэнг подошел к тому месту, где ему почудилось нечто белесое. Это был трепещущий кончик занавески. Кто-то оставил окно в галерее открытым.
       -- Слава богу, -- успокоился мистер Бэнг. -- Такие отвратительные сны снятся, что хоть святых выноси, а тут еще только привидений не хватало.
       Со снами у Бэнга действительно выходила неурядица. Спал он обычно крепко и сладко, и, пожалуй, в замке ему спалось лучше, чем где бы то ни было, но сны его мучили пренеприятнейшие, и предыдущая ночь вовсе не была исключением.
       Мистер Бэнг спустился по роскошной лестнице на первый этаж и прошел в кабинет. Его встретил неприятный запах вчерашних сигар.
       "Надо бросать курить... Все это дурные фантазии... Кому это нужно?" Он достал сигару из специального кедрового ящичка, повертел ее в руках и положил обратно. Курить не хотелось.
       Мистер Бэнг покинул кабинет, прошел в библиотеку, растерянно осмотрел шкаф со старинными французскими книгами, повертел в руках один из томиков Руссо миниатюрного издания, увидевшего свет еще до Великой французской революции. Николас всегда брезгливо относился к старому, но его страсть к книгам легко побеждала предубеждения...
       Мистер Бэнг отправился на кухню и, постояв немного, решил, что есть ему не хочется. В течение недели он так привыкал, что все подается ему на тарелке, что в выходные либо голодал, либо отправлялся в паб, находившийся на другом конце деревни. Одно время по выходным у него служил французский повар по имени Рёк, но несмотря на некоторый шик его манер и возможность практиковаться в языке Мольера, отношения с ним у мистера Бэнга не сложились. Однажды Рёк как-то сам по себе пропал, и Бэнг остался без источника пропитания на выходные. Джованни предлагал ему свои услуги, но Бэнг понимал, что нельзя требовать от человека работы без выходных и, поблагодарив доброго парня, отказался.
       "И зачем я его зарезал? Должно же это что-то значить? -- вдруг вспомнился ему кровавый сон. -- Эх, нет у меня на весь этот психоанализ сил... Хотя, впрочем, а чем это я так занят?"
       Мысль о делах омрачила небритый лик мистера Бэнга. Будучи вполне щепетильным и требовательным к своему внешнему виду на неделе, он позволял себе расслабиться в выходные. Легкая щетина шла к его еще не старому, но увы, совсем не молодому лицу.
       Итак, мистер Бэнг, не позавтракав и даже не выпив кофе, накинул плащ и вышел. Тишина замка внезапно стала давить, и ему захотелось на свежий воздух. Погода была прохладная. В воздухе пахло скошенной травой и влагой. Он прошел пару сотен ярдов по дорожке и оглянулся на замок.
       -- А что, вполне величественное сооружение, -- сказал он сам себе. Несмотря на то что Бэнг владел замком не первый год, он до сих пор не мог свыкнуться с этой мыслью. Казалось, когда он находился в кабинете или в обеденном зале, он был у себя дома, в привычной обстановке, но стоило ему посмотреть на замок со стороны, как ему начинало казаться, что это два совершенно разных пространства -- внутреннее и внешнее. Возможно, уничтожив старое убранство, Бэнг сумел изгнать ауру обитателей прежних веков, но снаружи замок по-прежнему оставался чужим и неприступным.
       -- Дела, дела... -- пробормотал он себе под нос и быстрым шагом отправился по направлению паба. Мистер Бэнг одновременно работал над тремя книгами, проверял переводы своих прежних книг на другие языки, переписывался с многими учеными. Несмотря на то что коммерческие дела не отнимали у него много времени, он неотступно следил за курсами акций, и это занятие тоже не придавало покоя его жизни.
       В деревне Kirtling остался только один паб Red Lion -- "Красный Лев", причем он располагался на ее южной оконечности, и в выходные дни мистеру Бэнгу приходилось совершать прогулку не менее мили, чтобы удовлетворить свой голод. Однако он любил прогулки и, вооружившись бамбуковой тростью, предпочитал пройтись не по дороге, а напрямик, преодолев небольшой лесок и пару полей.
       Раньше в деревеньке было еще два паба, но в 1992 году закрылся паб Beehive -- "Пчелиный Улей", а в 1999-м перестал существовать и знаменитый Queen's Head -- "Голова Королевы". Эту старинную гостиничку и питейное заведение переделали в жилой дом. Жители деревни со вздохами сожаления вспоминали былые веселые времена и жаловались, что нынче в Киртлинге негде выпить пинту эля. Они утверждали, что в "Красном Льве" подавали что угодно, но только не настоящий эль, и недоумевали, как можно было допустить, чтобы Queen's Head закрылся. Ведь это место было связано с посещением Киртлинг-холла самой Елизаветой Первой в 1578 году.
       Что поделать, население деревни неуклонно уменьшалось. Если по переписи 1801 года в ней проживало полторы тысячи человек, то теперь с трудом можно было насчитать пару сотен. Студенты и туристы тоже не баловали это местечко особым вниманием, потому что оно находилось милях в пятнадцати от Кембриджа и на отшибе от основных дорог. Мистера Бэнга такая уединенность в сочетании с близостью к крупнейшему академическому центру вполне устраивала.
       Здание, в котором расположилась таверна "Красный Лев", не представляло собой ничего особенного: скромный вход, два окна с перекрестьями в английском стиле. Крутой покат крыши, покрытой красной черепицей, контрастировал с белыми стенами.
       "Красным Львом" владел испанец Jose El Gallego из Vigo. Он превратил его в приличный ресторанчик, в котором подавалось около семидесяти традиционных местных блюд, в том числе и Newmarket sausages -- ньюмаркетские сосиски. Во время ланча там всегда были свежие французские булки, а по воскресеньям -- традиционный английский ростбиф.
       Добравшись до паба и заказав себе классический английский завтрак, неизменно состоящий из глазуньи с беконом, пары сосисок и апельсинового сока, мистер Бэнг наконец почувствовал себя вполне уютно. Женщина за стойкой паба была настолько немногословной, что Бэнг давно воспринимал ее не более чем еще один предмет обстановки. Кроме них двоих в прокуренном помещении питейного заведения никого не было. Все добропорядочные жители деревни еще почивали в пуховых постельках, не помышляя о пинтах горького темного эля, который у самого мистера Бнга обычно вызывал стойкое чувство тошноты.
       Разделавшись с яичницей, он вяло поковырял бекон вилкой и съел только небольшой кусочек. Последнее время ему мерещилось, что местная кухня, основанная на самых вредных блюдах, сведет его в гроб молодым. "Ведь это же чистый холестерин!" -- каждый раз приходило в голову мистеру Бэнгу, но пленительный запах жареного бекона брал верх над мнительностью. В это утро Николас оказался решительней. Кроме того, этот скрученный от жарки тонкий ломтик свиного сала каким-то странным образом переплелся в его сознании со сном, в котором он зарезал повара, и ему не захотелось есть бекон. "Мда, я безусловно схожу с ума", -- заключил про себя мистер Бэнг.
       Дверь паба открылась, и на пороге появился заспанный и небритый Джованни.
       -- А вот и наш сапожник без сапог, -- пошутил мистер Бэнг.
       -- Сэр! Зря вы отказались от моих услуг по выходным. В итоге нам обоим приходится столоваться в этой харчевне.
       Джованни никогда не хвалил пищу, приготовленную не им, даже если блюдо, приготовленное другими, выходило очень недурным. Повар подсел к столику, который занимал мистер Бэнг.
       -- У тебя есть сигареты? -- неожиданно спросил Бэнг. Он редко курил что-либо, кроме сигар.
       -- Конечно, сэр! -- радостно ответил Джованни и протянул пачку сигарет.
       Мистер Бэнг закурил непривычно тонкую сигарету, зажатую меж пальцев, привыкших к окружности сигары. Тем временем Джованни принесли его заказ, и он стал с аппетитом уплетать свой завтрак. Мистеру Бэнгу было стыдно за свой сон, ему хотелось извиниться перед Джованни, который, между прочим, был лет на десять старше его, хотя выглядел и вел себя как молодой парень.
       -- Сколько вам лет, Джованни? -- спросил мистер Бэнг.
       -- Вы однажды уже спрашивали, сэр... Сорок девять...
       -- Вы католик?
       -- Это, что интервью для "Плэйбоя?" -- пошутил Джованни.
       -- Извините... Можете не отвечать... -- смутился мистер Бэнг.
       -- А вы видели итальянца некатолика? Нет, я буддист... Конечно же, в детстве меня отправили в католическую школу, и настоятельница лупила меня линейкой по рукам так, что у меня до сих пор болят сухожилья, когда я шинкую капусту... Кстати, а что если нам пойти в замок и приготовить голубцы? Не обедать же в этом пабе... -- Джованни брезгливо поморщился. -- У нас в Италии делают замечательные голубцы. Мы отвариваем мясо и рис заранее, и лишь потом заворачиваем в капустные листья... И голубцы мы не тушим, а ставим в духовку...
       -- Как вы обходитесь без жены? -- внезапно спросил мистер Бэнг.
       -- Так же, как и вы, -- Джованни хитро подмигнул хозяину.
       -- Я не делаю тайны из своих кратких свиданий, так что можете мне не подмигивать... Но сейчас я имел в виду не это.
       -- А я тоже ничего не имел в виду. Да у меня и не хватило бы денег на таких девочек... Знаете Джоанну? Она живет в деревне... Ну, у нее еще двое детей... Разведенная... Ах да, вы редко бываете у меня на кухне... А к чему вы клоните? Хотите анекдот как раз про такую ситуацию?
       -- Ну, давай... -- весело согласился мистер Бэнг, заранее посмеиваясь. У Джованни был неисчерпаемый запас шуток.
      
       -- Свадебное путешествие... Ну, знаете, как принято... Viaggio di Nozze... Двое молодоженов из Сицилии собираются провести первую брачную ночь в гостиничном номере. Он уже nudo, ну то есть раздетый, лежит в кровати, а она еще прихорашивается в ванной. Когда молодая выходит, муж страстно говорит: -- Джульетта, мм... выключи свет в ванной! -- Мой муженек, зачем? -- Выключай без разговоров! Джульетта, задерни шторы! -- Да, дорогой! -- Джульетта, а теперь закрой ставни! -- Но зачем? Ведь занавески я задернула! -- Не задавай вопросов и поторопись! А теперь выключи свет! -- Что ты хочешь со мной сделать? -- Выключи свет и ложись рядом со мной! -- Non capisco... Я не понимаю... Джульетта, дрожа, ложится рядом с мужем: -- Джульетта... -- Говори... -- Джованни не выдержал и залился громким смехом...
       -- Ну, не тяни... Опять какая-то пошлость? -- с нетерпением вскричал мистер Бэнг. Женщина за стойкой равнодушно посмотрела в их сторону и снова принялась за протирание пивных кружек.
       -- Ti piace il mio orologio fosforescente? -- с трудом проговорил Джованни
       -- Что это значит?-- раздраженно спросил Бэнг.
      
       -- Тебе нравятся мои фосфоресцирующие часы?
       Мистер Бэнг посмотрел на руку Джованни. Она была волосата, но свободна от часов.
       -- Да не у меня часы!!! Это же шутка... Это жених решил похвастаться невесте фосфоресцирующими часами!
       Мистер Бэнг прыснул от смеха. Шутка ему понравилась.
       -- Вот так и в жизни: ждешь чего-то с напряжением, изводишь себя, а судьба всего лишь хочет показать тебе свои фосфоресцирующие часы... -- отсмеявшись, со вздохом произнес он.
       Лицо Джованни стало серьезным, хотя уголки глаз по-прежнему смеялись.
       -- Вы хороший философ, мистер Бэнг, -- промолвил повар. -- Не буду врать, я не читал ваших книг, несмотря на то, что вы мне подарили три или четыре... Не обижайтесь... Но поговорить с вами -- удовольствие.
       -- Отчего же? -- спросил мистер Бэнг, хотя было видно, что он польщен.
       -- Ну, как же... Вот вы меня спросили о моем отношении к католицизму... Меня об этом никто не спрашивал... С тех пор как я стал сбегать из церкви, моим храмом стала пиццерия. Религия не должна быть мучительной. Религия должна быть веселой! Жизнь человека и без того полна неприятностей... а они еще только добавляют... Бьют линейкой по рукам. Поститься заставляют! Вы знаете, что такое пост для повара? Это как падение Пизанской башни...
       -- Странное сравнение... Но спасибо за... -- мистер Бэнг подумал, за что поблагодарить повара, но не нашел удачного повода. -- Удивительно вы говорите...
      
       -- Ну что ж, сэр, с удивления начинается философия... -- серьезно ответил Джованни.
      
       -- Ничего себе... Вам это самому пришло в голову?
       -- А что, я что-то не так сказал?
       -- Просто то же самое сказал Платон... "Удивление и есть начало философии". Вы гораздо умнее, чем обычный повар... А не агент ли вы спецслужбы Ватикана? -- мистер Бэнг задал этот вопрос намеренно. Разговор был шутливый, но ему очень хотелось проследить реакцию Джованни.
       -- Увольте, сэр... Я всего лишь бедный повар... -- захныкал Джованни, посмеиваясь.
       -- Точно шпион, -- серьезно заключил мистер Бэнг. -- Лучше колитесь, а то я на целую неделю лишу вас чеснока и готовьте как хотите...
       -- Нет, только не это, -- взмолился повар и неожиданно вскочил. -- Пожалуй, я закажу себе пива. Вы не желаете?
       -- Пиво с утра? -- риторически вопросил мистер Бэнг, и вдруг вспомнил, что в России такие глупости никогда не принимались во внимание. -- А почему бы и нет... -- махнул он рукой.
       Повар принес две кружки светлого пива.
       -- Только это еще как-то можно пить... Остальное -- отрава! -- сердито заявил повар и исподлобья зыркнул на женщину за стойкой. -- Кстати, не желаете анекдот про пиво?
       Мистер Бэнг отпил из кружки и облизал губы.
       -- Давай... -- согласился он. -- Только постарайся не все рассказывать по-итальянски...
       -- Два любителя пива, после того как обошли почти все пивнушки в городе, решают отправиться домой к одному из них и выпить по последней бутылке. Перед дверью один говорит: "ТишеМоя жена уже спит!" На цыпочках входят в квартиру, муж идет на кухню, а приятель заглядывает в спальню. Возвращается на кухню взволнованный и говорит: "С'è un'altro a letto con tua moglie! -- Там еще один в кровати с твоей женой!" Муж отвечает: "Тсссссссссс! У меня только две бутылки! Ho solo due birre!"
      
       Мистер Бэнг для приличия похихикал, хотя эта шутка понравилась ему меньше. После кружки пива его потянуло на философию.
      
       -- А знаешь, Джованни, ты тоже философ. Ты относишься к жизни с иронией, а ведь ирония -- одна из древнейших форм философского размышления. В Древней Греции наиболее известный ее вариант -- сократовская ирония, когда мудрый представлялся глупым перед невеждами, мнящими себя знающими и мудрыми. Мне тоже кажется, Джованни, что ты притворяешься... Ты гораздо умнее, чем хочешь казаться...
       -- Еще раз спасибо, сэр! -- ответил повар и заказал еще по кружке.
       -- А чему ты радуешься? -- хитро улыбнулся Бэнг. -- Ведь слово "ирония" -- []
       -- обозначает по-гречески притворство!
       -- Ну, в таком случае, сэр, вы должны платить за мои услуги в три раза больше...
       -- Это почему?
       -- Потому что я оказался не только поваром, но и философом, и шутом...
       -- К Новому году я повышу тебе зарплату...
       -- Я пошутил, сэр...
       -- Во всякой шутке есть доля...
       -- ...есть доля притворства. Так?
      
       []
      
       После третьей кружки мистер Бэнг забыл, что разговаривает с собственным поваром. Ему казалось, что перед ним достойный собеседник.
      
       -- Я считаю, что ирония -- это не только и не столько притворство, -- заявил повар и незаметно икнул. -- Ирония -- это подход к жизни. Эта жизнь просто не может быть серьезной. Вот мы важничаем, важничаем... А по сути чем мы отличаемся от свиньи? Насадил ее на вертел -- и вся философия...
       -- Вы это о каннибализме? -- спросил Бэнг и вдруг с детским испугом подумал, что, похоже, повар знает о его сне. "Значит, все, что сейчас происходит, опять сон? Нет... Он ведь сказал о вертеле... Он не упомянул нож... Я слишком мнителен..."
       Бэнгу очень хотелось рассказать сон повару, облегчить душу и исключить возможность, что он снова блуждает в собственных снах... Это страшно -- переходить из одного сна в другой и не иметь возможности проснуться, когда единственной возможностью пробуждения является смерть, столь часто именуемая сном!
       -- Нет, это я о иронии жизни. Если бы жизнь действительно была столь важна, она не висела бы все время на волоске. Природа научилась бы ее оберегать, как оберегает действительно важные для нее вещи.
       -- Например?
       -- Вы знаете лучше меня... Этим "например" вы пытаетесь играть со мной в "ироничного Сократа". Какой может быть разговор о философии между поваром и профессором?
       -- Бросьте, я вовсе не намеревался над вами смеяться. Какие вещи для природы действительно важны?
       -- Она сама... Себя она сделала вечной и бескрайней, себе она обеспечила бессмертие и полную непроникновенность в свои тайны...
       -- Джованни, мы, конечно, немного выпили, но мне кажется, что вы говорите нечто чрезвычайно важное... Пожалуйста, не теряйте нить...
       -- Я постараюсь, -- кивнул Джованни и снова икнул, на этот раз более явственно. -- Итак, жизнь не может быть действительно ценной и серьезной вещью. Поэтому ирония в отношении к самому себе, своей жизни и всему окружающему -- единственное, что может оправдать человека перед самим собой. А Бог? Разве Господь Бог не ироничен? Он разве не потешался, вылепливая Адама? Вы когда-нибудь видели себя в зеркале nudo? То есть, извините, совершенно голым...
       Николасу Бэнгу внезапно вспомнилось, как он стоял перед зеркалом в ванной перед встречей с Мирой. Ему стало больно. Ему захотелось плакать.
       -- Трудно придумать что-либо нелепее, чем человеческое тело... Причем, если это очевидно нам самим, можете себе представить, как мы выглядим со стороны?
       Заказали еще пива. После шестого круга кружек повар заявил:
       -- Ирония -- вот основа мироздания!
       -- Ты знаешь, Джованни, а ведь мне приснилось, что я тебя зарезал... Ты не знаешь, к чему это?
       -- Это верный знак того, что вы мне повысите зарплату!
       -- А почему бы нам не вызвать девочек? Я угощаю... -- пробормотал опьяневший мистер Бэнг.
       -- Нет... Я пас... -- ответил Джованни, подумав. -- Знаете, сэр, я когда даже немного выпью, у меня это дело не очень работает... Ну, вы понимаете...
       -- Ерунда... Я дам тебе таблеточку...
       -- Да дело даже не в этом... Город маленький. Джоанна будет недовольна...
       -- А... Вот оно что... Но ведь она тебе никто!
       -- Как сказать, сэр... Я предпочитаю быть верным той женщине, которая меня любит...
       -- Джованни, что я слышу? Пиво сделало вас сентиментальным... А вот меня никто не любит...
       -- Так не бывает, сэр.
       -- Была одна история... Да уж лет двадцать прошло...
       -- Давние истории всегда особенно мучительны. Пойдемте, сэр, я приготовлю вам голубцы... Не беспокойтесь, в понедельник я не выставлю вам счет за эту услугу... Я ведь тоже должен сегодня что-то обедать...
       -- Джованни, ты мне как родная мать... Нет, ты даже больше, чем родная... Ты просто настоящая мать!
       Мистер Бэнг тяжело поднялся и, продолжая изъясняться в своих наилучших чувствах, они направились к замку. Джованни внимательно следил, чтобы Бэнг не упал, хотя и сам немного покачивался.
       -- Невероятно, Джованни! Меня развезло от каких-то... Сколько мы выпили? Кстати, в замке у нас припасено...
       -- Да, сэр, но если я выпью еще, то боюсь, что голубцы у меня не получатся...
       Воздух был пропитан туманом -- волшебным, прохладным, волнительным... Несмотря на то что на часах было около полудня, казалось, что уже смеркается. Сначала Бэнгу нравилась эта знаменитая особенность местного климата, но теперь ему остро хотелось солнца.
       -- Паршивая погода, -- признался мистер Бэнг. -- Представляю, Джованни, как вы скучаете по ясному небу вашей родины.
       -- Да бросьте, сэр... Посмотрите, какая красота! -- повар указал рукой на луг, мимо которого они проходили. -- Где такое увидишь? Дикие бледно-желтые цветы...
       -- Это нарциссы, Джованни, это нарциссы. Вот и я, как эти цветы, любуюсь сам собой... Нет у меня ничего стоящего в жизни!
       -- Побойтесь Бога, сэр! -- наигранно возмутился повар. -- Как вы можете так говорить? Ведь у вас есть я! К тому же, сэр, вы можете быть спокойны... Вы не похожи на цветок...
       -- Эх, Джованни, ты не оценил аллегории... Нельзя быть равнодушным при виде стройного и грациозного нарцисса... Но за его красотой -- трагедия... Понимаешь, Джованни? ТрагедияОдин из видов нарциссов ласково называют поэтическим. Я тоже в молодости писал стихи, правда, это было на другом языке, в иную эпоху... Да и я ли это был? А я и забыл, что нарциссы ведь цветут как раз в марте -- апреле... -- мистер Бэнг свернул с дорожки и углубился в травы.
       -- Куда вы, сэр? -- растерялся повар.
       -- Хочу насладиться запахом...
       -- Кажется, от нарциссов болит голова...
      
       []
      
       -- Голова болит от избытка выпитого... -- парировал мистер Бэнг и нежно сорвал цветок. -- Недаром название цветка произошло от греческого слова "наркао", то есть "одурманивающий"!
       -- Вы хорошо владеете греческим, сэр!
       -- Вовсе нет... Я бы сказал наоборот -- греческий овладел мной... Посмотрите, Джованни, какой лучистый, нежно-белый цветок, и он всегда склонен немного набок, и когда он растет у водоема, создается впечатление, будто он любуется своим отражением... Отсюда и пошла знаменитая легенда...
       -- Какая легенда, сэр? -- терпеливо спросил Джованни.
       -- А почему вы не обедаете с вашей женой, ну, с подругой? -- внезапно спросил Бэнг. Он надеялся услышать, что его общество итальянцу гораздо приятней и интересней.
       -- Она с детьми уехала к родственникам на выходные.
       -- Вот как... -- мистеру Бэнгу стало обидно. -- Вы, Джованни, могли бы догадаться соврать, что вам приятно проводить со мной время...
       -- Само собой, сэр... Если бы мы не были друзьями, я бы у вас не работал... -- Джованни потоптался на месте. -- Пойдемте, сэр, на улице зябко... Пойдемте в замок, и расскажите мне эту вашу легенду про цветок, а потом я приготовлю обед и тоже расскажу одну легенду, которую мне на днях поведала Джоанна... Вам это будет интересно...
       -- Отлично, -- сразу согласился Бэнг, и они, поддерживая друг друга, отправились домой. На лице мистера Бэнга играла расплывчатая улыбка, а в руке он держал бледно-желтый цветок. Редкие прохожие провожали парочку лукавыми взглядами. Даже в глубинке теперь стали привыкать к нестандартным ориентациям в выборе партнеров, но друзьям было наплевать, что о них подумают.
       -- Так что вы пытались рассказать о цветке? -- спросил повар уже на кухне, подготавливая капусту к ее сакральной миссии превратиться в полупрозрачную оболочку голубца.
       -- В древнегреческой легенде красивый молодой юноша Нарцисс жестоко отверг любовь нимфы, от безнадежной страсти бедняжка иссохла и превратилась в эхо, но перед смертью произнесла проклятие: "Пусть не ответит Нарциссу взаимностью тот, кого он полюбит". И вот однажды в жаркий полдень истомленный зноем молодой Нарцисс наклонился попить из ручья, и в его светлых струях увидел свое отражение. Никогда раньше не встречал он подобной красоты и потому потерял покой. Каждое утро он приходил к ручью, погружал свои руки в воду, чтобы обнять того, кого видел, но все было тщетно. Нарцисс перестал есть, пить, спать, потому что не в силах был отойти от ручья, и таял на глазах, пока не исчез бесследно. А на месте, где его видели последний раз, вырос душистый цветок холодной красоты. С тех пор мифические богини возмездия фурии украшают свои головы венками из нарциссов...
       -- Красивая легенда... Но какое отношение она имеет к вам? -- заинтересованно спросил повар и присел за кухонный стол.
       -- Давай выпьем виски... -- предложил мистер Бэнг.
       Повар подумал и согласился.
       -- Эта легенда про меня... Я в свое время жестоко отверг любовь. Мою нимфу звали Мира... Мне не нужно было ее оставлять... А я оставил, и она от безнадежной любви иссохла и превратилась в эхо, и это эхо не дает мне спать... Даже спустя двадцать лет... А я все любуюсь собственным отражением и скоро истаю, исчезну... -- мистер Бэнг опустил голову и заплакал.
       -- А эта ваша нимфа жива?
       -- Я не знаю... Я писал ей, звонил... Собирался даже поехать... Все напрасно...
       -- Николас, -- повар неожиданно обратился к мистеру Бэнгу по имени. -- Мне кажется, у вас просто весенняя хандра... Вы сами сказали, что прошло уже двадцать лет... Ваша нимфа подурнела с тех пор и стала совсем другой... Посмотрите, сколько на свете симпатичных девочек! Возьмите себе молодую жену, Николас! Я вас заклинаю... Вы по природе семейный человек...
       -- С чего вы взяли?
       -- Вы относитесь к своей прислуге, как к членам семьи... Вам давно пора завести детей. Кстати, в городе есть несколько вполне приличных девушек, которые были бы счастливы стать хозяйкой в вашем замке...
       -- В том-то и дело, Джованни, -- любви-то нет... Только холодный расчет.
       -- Сначала расчет, а потом и любовь появится...
       -- Глупости. Я уже был женат на англичанке. Вобла. Холодная...
       -- Ну, найдите себе кого-нибудь с горячей кровью...
       -- Джованни, ты не понимаешь... Ну, это будет просто девушка, пусть красивая, пусть молодая, пусть желанная, но всего лишь девушка...
       Джованни посмотрел на хозяина с явным непониманием.
       -- А чего же вам еще надо, сэр?
       -- Ты не понимаешь... Ты предлагаешь мне просто девушку... А Мира была... Она была... Да! Она была целым космосом!
       -- О... Тогда это серьезно... Николас, вам нужно ее отыскать и убедиться, что у вас в голове застрял бред юнца, или же что она действительно нимфа, богиня, вселенная, ну и так далее по списку...
       -- Если она меня отвергла тогда... Теперь слишком поздно. Да и жива ли она?
       -- А что, нельзя попытаться выяснить?
       -- Я боюсь... А вдруг ее нет в живых?
       -- Поразительно, сэр...
       -- Ладно, хватит об этом... Какая там у тебя легенда припасена? Опять что-нибудь скабрезное?
       -- Лишь в самой малой степени, сэр... На днях Джоанна объяснила мне, почему все в округе избегают ходить мимо нашего замка, сэр.
       -- Это что еще за вздор? -- рассердился мистер Бэнг. Он уже был сыт по горло всеми этими глупостями. -- Не хочу знать... Меньше знаешь, крепче спишь...
       -- Хорошо, сэр. Как пожелаете, -- улыбнулся Джованни и замолчал.
       -- Ну? Что ты молчишь? Тебе ведь не терпится рассказать? -- заворчал мистер Бэнг.
       -- Дело в том, что в тринадцатом веке в милях восьми от замка был мужской монастырь...
       -- Ну, разумеется... Я читал об этом в местном путеводителе.
      
       []
      
      
       -- Послушница женского монастыря, расположенного неподалеку, страстно влюбилась в монаха. Он ответил ей взаимностью, и влюбленные решились на побег. Запряженный лошадьми экипаж доехал до нашего замка, и тут по чьему-то доносу влюбленные были схвачены. Монаха повесили на месте, а послушницу живьем заточили в каменной стене с согласия и при активном содействии живших в нашем замке господ. С тех пор призраки девушки в серых одеждах и монаха в белом одеянии часто видели вблизи монастыря, но настоящие ужасы стали происходить с обитателями замка. В то время хозяином Киртлинг-холла был преподобный Генри Буллсаккер, и жизнь его семьи превратилась в сущий кошмар. По ночам здесь звучали шаги, хлопки, звон, раздавались потусторонние голоса и пение призраков под аккомпанемент органа. По двору бесшумно передвигалась призрачная карета. По коридору бродил монах с петлей на шее. Один из детей Генри однажды был разбужен шлепком по лицу. А дочь видела, как некто в старинной белой одежде наклонился над ее кроваткой. Окно в столовой пришлось заложить кирпичом, так как монах постоянно заглядывал в него. Не все могли выдержать подобное. Так, вся дворня сбежала без оглядки: над их спальнями постоянно слышались чьи-то шаги.
       -- Ну, что ж, Джованни, мне кажется, так даже интереснее... Ведь замок с привидениями-любовниками стоит дороже...Тем более, по-моему, сейчас, после ремонта, все стало спокойно...
       -- Пик активности призраков приходится на первую половину 1980-х годов, когда здесь поселились предыдущий хозяин с семьей. Вскоре после их переезда на стенах и на клочках бумаги начали появляться надписи, адресованные его жене, с просьбой о помощи. Все в доме стучало и бренчало, светилось и перемещалось с места на место. После того как кто-то невидимый напал на супругу, они решили продать замок вам.
      
       -- Джованни, я сделал ремонт, и теперь практически все пришло в полный порядок. Я не мог пройти мимо такой сделки. Я согласен, что недооценивал неудобства сожительства с привидениями, но теперь, кажется, все в порядке...
       -- Нам бы пригласить священника, освятить...
       -- Глупости, Джованни, вы же сами давеча сказали, что ваш храм -- пиццерия... Кроме того, эта парочка, по-моему, больше всего бесится именно от появления представителей церкви... Особенно католической!
       За разговорами бутылка виски незаметно истаяла, и мистеру Бэнгу стало дурно. Джованни заснул на диванчике при входе на кухню. Голубцы он так и не приготовил.
       -- Вот какие страсти, -- промолвил мистер Бэнг, решив выйти подышать воздухом. За окнами стемнело, но после выпитого и рассказанной истории ему было неуютно в замке. -- Хорошо, что повар заснул здесь...
       Выйдя, Бэнг стал жадно вдыхать напоенный туманами порыв ветра.
       -- Что же люди так сходят с ума из-за чувств? Сколько лет прошло! Семь-восемь веков? А эти влюбленные все не могут успокоиться.
       Мистер Бэнг уже решил вернуться в замок, как вдруг у него онемел затылок: по тропинке к дому, не касаясь земли, словно ступая по туману, приближалась фигура монаха в белом одеянии...
      
      

      μ

      
       Мистер Бэнг немедленно ретировался в дом и лихорадочно запер все замки. "Бесполезно. Эти злыдни легко проходят сквозь стены... -- он удивился рациональности своей мысли. -- Этому должно быть простое объяснение... Скорее всего, я просто сошел с ума и галлюцинирую... Нужно держать это в тайне, а то вмиг госпитализируют..." Сделав такой вывод, он помчался на кухню и разбудил повара. Джованни недовольно почмокал губами.
       -- Извините, сэр. Заснул... притомился. Голубцы?
       -- Какие, к эдакой матери, голубцы... Я вышел -- а там он!
       -- Кто?
       -- Белый монах!
       -- Какой монах? А, сэр изволит меня разыгрывать... Сегодня первое апреля?
       -- Ради бога, Джованни, миленький... Иди и посмотри что там, снаружи. Может быть, я просто галлюцинирую! Короче, Джованни, встань и иди! Это приказ!
       -- Хорошо, хорошо...
       Джованни с помятым лицом отправился к выходу.
       -- Постой! Нужно чем-нибудь вооружиться!
       -- Против призрака? Так они же бестелесные... Впрочем, вот... -- повар взял взбивалку для яиц. -- Я ему все воздушные потоки перемешаю... -- пошутил он, зевая.
       Мистер Бэнг забился в угол кухни и стал напряженно ждать.
       -- Я всегда знал, что рано или поздно это произойдет... -- несколько раз произнес он, хотя и сам не понял, имел он в виду встречу с призраком или свое сумасшествие.
       Между тем Джованни на ходу закурил сигарету и, продолжая зевать, принялся отпирать дверь. Стоило ему справиться с последним запором, как в проеме двери показался силуэт монаха.
       -- Mamma mia! -- вскричал повар.
       -- Здравствуйте, -- произнес монах вполне человеческим, не потусторонним голосом. -- Извините за поздний визит. Мне хотелось бы побеседовать с доктором Николасом Бэнгом.
       Повар быстро справился с собой и постарался сделать вид, что ничего необычного не произошло. Он четко видел, что перед ним стоит живой человек в монашеском одеянии. На левом запястье монаха поблескивали электронные часы. Кроме того, он держал в руке канцелярскую папку. Эта деталь почему-то полностью успокоила повара и даже привела его в шутливое расположение духа.
       -- Извините, а у вас назначена встреча?
       -- Дело в том, что я многократно писал мистеру Бэнгу, но он не ответил. Между тем у меня к нему дело чрезвычайной важности...
       Повар задумался. Ему настрого запрещалось впускать в дом посторонних без приглашения хозяина, но такую прекрасную возможность подтрунить над испуганным Бэнгом он пропустить не мог.
       -- Следуйте за мной, -- сухо сказал он наконец. Перед входом на кухню он попросил монаха подождать.
       -- Как прикажете доложить?
       -- Извините, я забыл представиться, -- смутился монах. -- Брат Иероним, из Иерусалима.
       -- Бенедиктинец?
       -- Да.
       -- Я так и думал...
       Джованни отворил дверь и голосом распорядителя бала торжественно объявил:
       -- Мистер Бэнг, к вам брат Иероним, бенедиктинский монах из Иерусалима.
       -- Иди ты к черту, -- зло отозвался мистер Бэнг из угла.
       -- Прошу вас, -- церемонно обратился повар к монаху.
       Мистер Бэнг, увидев монаха из плоти и крови, выпучил глаза. "Ах, это розыгрыш!" -- пронеслось у него в голове.
       -- Извините за позднее вторжение, -- неуверенно промолвил монах.
       Быстро придя в себя, мистер Бэнг поднялся ему навстречу.
       -- Поверьте, у меня дело чрезвычайной важности.
       Мистер Бэнг во все глаза смотрел на монаха.
       -- Михей, ты? -- наконец спросил он по-русски.
       -- Бангушин? -- в изумлении отозвался монах. -- Не может быть!
       Тут пришло время удивляться повару: хозяин, произнеся фразу на непонятном языке, бросился к монаху и обнял его. "Так это розыгрыш!" -- подумал повар.
       Когда страсти улеглись, старые друзья расположились в кабинете. Джованни подал им холодные закуски и графин с хересом.
       -- Я пожалуй, пойду?
       -- Спасибо, Джованни... Ты меня очень выручил... -- растерянно попрощался с поваром мистер Бэнг.
       Когда они остались одни, Николай рассмеялся.
       -- Вот так-так! А мы приняли тебя за привидение... Тут у нас бытует легенда... Пренеприятное дело... А что это за маскарад? Какой ты, к черту, монах?
       -- Много времени прошло... -- уклончиво ответил Михей и улыбнулся: -- Ты тоже не очень похож на себя прежнего...
       -- Ну, расскажи, расскажи о себе! Рисуешь?
       -- Нет. Все больше горшки в монастыре расписываю. У нас там гончарная мастерская...
       -- Какой талант пропал! Как ты до такой жизни докатился?
       -- Да история нехитрая, -- скромно промолвил монах. Николай заметил, что Михей сильно изменился не только внешне. Прежде такого тихого, благожелательного тона у него не наблюдалось.
       -- Как ты, старый развратник, ухитрился стать монахом?
       -- В этом нет ничего удивительного... Святой Августин тоже многое в молодости позволял себе. Просто пришло время определиться...
      
       []
      
       -- И давно ты определился таким вот образом?
       -- Уже девять лет как я принял обеты...
       -- Невероятно...
       -- Я живу в монастыре под Иерусалимом... А ты как, Коля? Впрочем, деловая часть твоей жизни мне известна из прессы, но я никогда не подумал бы, что доктор Николас Бэнг -- это ты!!!
       -- Я промолчу про свое удивление на твой счет, иначе мы так и будем повторять друг другу: "Не может быть!!!"
       -- Да...
       -- Послушай... Может, это глупо... Столько лет прошло... Ты ничего не слышал о Мире?
       -- О ком?
       -- Ну, помнишь, у меня была девушка, мы часто приходили к тебе на квартиру.
       -- Ну, удивил... Не думал, что ты первым делом спросишь о ней...
       -- Как ты, кстати, справляешься без женщин?
       -- С Божьей помощью...
       -- Может, закажем девочек?
       -- Нет, я действительно верующий, и я действительно монах... Не по принуждению или расчету, а по призванию.
       -- Ну, извини...
       -- Мира твоя... Да ничего с ней особенного... Как была замужем, так и осталась, насколько я знаю. Последний раз я случайно встретил ее в Питере пару лет назад, когда был там с миссией.
       Бэнгу стало трудно дышать.
       -- Она не спрашивала обо мне?
       -- Кажется, нет... Просто здрасьте -- до свиданья. Она тоже потешалась над моим новым статусом, ну, и обменялись парой ничего не значащих фраз. Я спросил, как дела, она ответила, что все по-старому и так далее.
       -- Как она выглядит?
       -- Ты знаешь, не обратил внимания. Это она меня узнала и окликнула. Я ее, по понятным причинам, не разглядывал. А зачем она тебе?
       -- Ты будешь смеяться... но я ее люблю. До сих пор. Ничего не могу с собой поделать. Одно время я звал ее к себе, но она отказалась. Я переживал, потом стал по-тихоньку забывать. Даже состоял в законном браке с одной британкой... А вот в последнее время словно бы какой-то мост в прошлое открылся... Глупо?
       -- Не судья я тебе... Хотя звучит более чем странно для философа с твоей репутацией борца... и миллионера...
       -- В том-то и дело. Пока учился в Кембридже и делал деньги, я был настолько поглощен этими занятиями, что практически не думал ни о чем постороннем. Но теперь я, похоже, зашел в тупик... Вот давеча сон видел, что королева на меня в суд подала за оскорбление монархии и издевательство над британской наукой... Михей, я бьюсь, как рыба о земную твердь, но ничего не могу изменить. Уж сколько книг написал...
       -- Я читал...
       -- Спасибо! Но чем дальше, тем хуже... Так и до беды недалеко.
       -- Теперь я точно знаю, что меня привел к тебе Господь, -- тихо промолвил брат Иероним.
       -- Я весь внимание...
       -- Видишь ли... Я не только прочел твои книги, но и принял их за основу своего мировоззрения.
       -- Но как тебе удается сочетать то, что я пишу, с католической доктриной?
       -- Об этом мы поговорим позже. Это детали. Самое главное, я почерпнул из твоих книг, что несовершенство человечества -- вещь поправимая.
       -- Хммм... Вот уж точно, нам не дано предугадать, как наше слово отзовется...
       -- Я вижу приближение царства Божьего. И мы можем ускорить, да, именно ускорить его воцарение!
       Николай расхохотался.
       -- Прости, больше не буду. Давай я просто помолчу, а ты говори... Не волнуйся... Я не буду прерывать...
       -- Ну, если поконкретнее, я поддерживаю твою идею, что не нужно бояться создания искусственного интеллекта. Именно доверив ему основные функции управления человечеством, мы достигнем мира и благоденствия. Бунт машин -- дурь собачья. Искусственный интеллект -- это ступенька к потустороннему сакральному миру. Нужно создать такой интеллект, такую машину, такую программу, чтобы она была способна регулировать отношения между людьми, не подвергаясь воздействиям отрицательных эмоций. Жалость? Пожалуйста! Сострадание? Пожалуйста... Но только не злоба и не вражда. Я согласен с тобой, что программу можно научить быть милосердной. Это всего лишь определенное количество строчек кода. Власть нужно отобрать у национальных государств...
       -- И вернуть в лоно церкви? -- раздраженно нарушил свой обет молчания Николай.
       "Неужели еще один агент Ватикана?.." -- подумал он.
       -- Нет. Главным императивом должна стать абсолютная добровольность. Мы осуществляем твою мечту. Мы создаем такой глобальный интеллект, но в его лоно люди будут входить добровольно. Например, мы создадим электронные деньги... Назовем их в честь тебя... Бэнги! Звучит недурно? И все, кто пожелает, начнет рассчитываться через Интернет в этой новой валюте, которую можно будет свободно обменивать на валюты национальных государств. Мы никому не будем мешать, но потихоньку создадим новый мир экономических отношений. Создав программу, мы раз и навсегда лишим и себя и кого бы то ни было возможности вмешиваться в ее работу. Постепенно все больше и больше людей будут пользоваться этой глобальной валютой, не подверженной ни инфляции, ни спекуляции...
       -- Утопия... Ну, пусть так. Хорошо... Но кто же позволит нам сделать такой шаг? Да и нет пока на свете достаточно совершенной программы, которая могла бы взять на себя такие функции!
       -- Деньги -- это не главное. Главное, что люди перестанут зависеть от своих государств, погрязших в коррупции и дебилизме, и эти государства постепенно отомрут за ненадобностью...
       -- Михей... Ты прям как Руссо. Тот тоже делал прекрасные предсказания, а в итоге -- кровь французской революции... Можешь себе представить, как это дестабилизирует мир? Ни у меня, да и вообще ни у кого не хватит средств, чтобы обеспечить такой проект...
       -- А мы начнем не с этого... Прежде всего мы раз и навсегда решим энергетический кризис. Вот об этом мне и было видение. Это был даже не сон, а настоящее откровение, как в Писании. Я видел луч ярчайшего света, бьющий на землю с небес. А жадные земные зеркала впитывали эту энергию и доставляли людям. Очнувшись, я принялся за изнуряющий поиск и нашел такой проект. Это возможно! Есть люди, которые предложили запустить специальный спутник. Он будет конденсировать в себе энергию Солнца, не обкраденную плотными слоями земной атмосферы, и потом одним пучком отправлять эту энергию на Землю. В космосе, на достаточно высокой орбите, Солнце всегда будет освещать наш спутник, и таким образом мы сможем бесперебойно поставлять огромную энергию. Мы выбьем табурет из-под ног террористов и государств, которые их поддерживают. Мы приобретем самые большие богатства, когда-либо виденные на земле, но мы не станем ими пользоваться. Все уйдет в распоряжение созданного нами глобального искусственного интеллекта, который позаботится, чтобы больше не было голода, войн, болезней...
       -- Это все?
       -- Почти... Спасибо тебе за терпение... Мы также позаботимся найти средство, чтобы снизить людскую агрессию... Я слышал, существуют такие разработки: определенные радиоволны переменных частот могут оказывать такое действие на человеческий мозг...
       -- То есть ты предлагаешь завладеть миром?
       -- Нет... То есть да, но не насильственно... К нам будут присоединяться добровольно, ибо поймут, что Господь с нами, и от нас исходит Его свет. Мы не оставим власть в своих руках. Мы передадим ее глобальному интеллекту. Мы, как Солон, дадим людям новые чистые законы, а сами удалимся... Ну, что ты думаешь?
       -- Чудное сочетание христианской демагогии и дешевой научной фантастики. Я надеюсь, ты не собираешься просить меня за все это заплатить?
       -- Ты угадал.
       -- Я так и думал.
       -- Но ведь это же твои идеи!
       -- В очень приблизительной форме...
       -- Я знаю, мой язык тебя смущает. Я приготовил бумаги, связался со специалистами. Сам понимаешь, я все держу в строжайшем секрете...
       -- А почему ты не предложил эту идею вашему папе?
       -- Я предлагал...
       -- Замечательно. У него нет недостатка в средствах...
       -- Николай, мы должны быть снисходительны к католицизму... Ему уже две тысячи лет. Не так легко перестроить старинную религию...
       -- Снисходительны? Ты смеешься? Религия, с именем которой на устах проливалась и продолжает проливаться кровь! Индейцы, евреи, еретики... Сколько еще ей нужно жертв?
       -- Я здесь не с официальной миссией. Я не представляю Ватикан или католичество в целом. Я пришел к тебе как частное лицо...
       -- Михей, на что ты надеялся? Если бы ты чудесным образом не оказался моим старым другом, я велел бы повару пнуть тебя под зад с этакими бреднями...
       -- Не горячись. Я не придумал ничего такого, о чем ты сам не написал в своих книгах. О пользе и праве на существование глобального интеллекта, об энергии Солнца, о вреде национальных государств, о свободе человека...
       -- Да, но когда ты облек мои идеи в подобную форму, меня от них тошнит.
       -- Но хорошо, что я это сделал, пока ты жив, а не как в случае с Руссо, когда он уже не мог ничего поправить и остановить лезвия гильотин...
       -- Глубоко сомневаюсь, что Руссо смог что-либо изменить...
       -- Но ведь именно с его "Социальным контрактом" Марат носился по Парижу, баламутя чернь!
       -- Михей, давай я пожертвую на твой монастырь, и ты проведешь остаток жизни в приятных фантазиях... Хочешь, пожертвую миллион? Но я еще не настолько сошел с ума, чтобы продать выгодные нефтяные акции и выбросить деньги на ветер, запуская спутники и изобретая искусственный интеллект...
       -- Мне ничего не нужно... Спасибо. Наш монастырь обеспечен всем необходимым, а сам я дал обет бедности...
       -- Ну хорошо, Михей, не обижайся. Давай свои бумаги. Я подумаю.
       -- А я не сомневаюсь, что ты согласишься...
       -- С чего ты взял?
       -- У меня было видение, и я не могу ошибиться...
       -- Пусть будет так...
      
       Брат Иероним отказался ночевать в замке. Он остановился неподалеку, в небольшой гостинице Hill Farm, располагавшейся в старом фермерском доме, построенном не менее четырехсот лет назад. Мистер Бэнг проводил друга до ворот. В лунном свете действительно казалось, что монах летит над туманом.
       -- Ну, и что мне со всем этим делать? -- раздраженно произнес мистер Бэнг. В последнее время он все чаще разговаривал сам с собой вслух -- плата за уединенное одиночество. -- Что это? Очередной сон? Не слишком ли много сюрреализма в моей жизни? Дофилософствовался... Спятил. Совершенно идиотская жизнь. Как будто я потерял свою юность, и теперь человек без прошлого. Двадцать лет прошло, а я не живу. Живу только там, в воспоминаниях. Сны о Мире, мысли о Мире, явление Михея... Призраки юности не отпускают меня. Надо было оставаться в России с Мирой и жить нормальной совковой жизнью. Зачем мне все это надо? Но ты погляди-ка, Михей тоже не смирился с неприхотливостью российского существования... Монах! Да еще с какими фантазиями!
       Несмотря на усталость, мистер Бэнг, уже лежа в постели, взялся просматривать содержимое папки. Его поразила серьезность и взвешенность бумаг. Видимо, его давний друг морочил голову не ему первому. На первый взгляд проект со спутником представлялся исполнимым. Бэнг решил абстрагироваться от духовных соображений и стал размышлять как деловой человек, который просто желает извлечь выгоду из всего, что можно. Как ни крути, дело представлялось выигрышным, сулящим аховый куш, но риск был невероятным. Бэнгу пришлось бы все свои акции вложить в этот проект. Да еще и замок заложить. Однако если бы техническая сторона дела удалась, Бэнг смог бы начать поставлять энергию в десятки раз дешевле, чем она стоила сейчас, причем в таких объемах, что это неминуемо повлияло бы на ситуацию в мире. И прежде всего на цены на нефть.
       -- А что, если купить опции?.. Опции на продажу акций по теперешней цене, а когда они упадут в результате шумихи, связанной с новым источником энергии, только на этой операции можно будет наварить несметные деньжищи... -- рассуждал сам с собой Бэнг, зная, что даже на секунду не пошевелит пальцем, чтобы ввязаться в подобную авантюру. -- Я и так многим перешел дорогу, а если решусь на это, то не доживу до запуска спутника, тем более, что одного спутника будет недостаточно, чтобы повлиять на мировые цены на энергоносители... Конечно, для начала можно запустить один, а потом на вырученные от продажи энергии деньги запустить дополнительные... Нет. Это все полное сумасшествие...
       У мистера Бэнга смыкались глаза, папка уже почти выпала из его рук, как вдруг он заметил надпись "С.-Петербург". Запуск спутника планировался с помощью российской ракеты-носителя, и одна из фирм-разработчиц базировалась в городе на Неве.
       -- А почему бы не повалять дурака? Ну, съездить, поговорить с людьми... А там видно будет. Никто же не заставит меня ввязываться в эту бредятину... Потом привяжусь к чему-нибудь... По крайней мере, не будет скучно... Конечно, конечно... Затеять всю эту чехарду со спутником только для того, чтобы разыскать ее. Ну а как еще мне излечиться от Мириных чар? Будем считать, что эта поездка будет предпринята в оздоровительных целях.
      
      

      ν

      
       Воскресный день ворвался в спальню неожиданно свежим весенним светом. Так бывает, когда природа словно бы касается своего таинственного переключателя, и вот уже вместо пасмурной промозглости -- буйство жизни, новая весна. А бывает и так: в момент, когда все вокруг наполнено радостью и цветением жизни, ненароком обрушивается война, и в одно мгновение все становится угрюмым и неподатливым, будто и не было мирных забот. Так мир обыденных вещей таинственным образом переплетается с миром потусторонним, и наполненная призраками жизнь становится привычной, как кабинет психиатра, как тоскливая канитель дружеских визитов к ложу умирающего дня.
       Сходство между чередованиями времен года, войны и мира, дня и ночи поразительно. Кажется, что подспудно, где-то вблизи от нас, теплится простая основа всех вещей, но не дотянуться до нее... Она невпопад скачет и мается, как замученная канарейка, как бьющаяся в приливах видений Кассандра, которой не верят лишь потому, что втайне знают: в вещих устах прóклятой разгневанными богами пророчицы -- правда.
       Николасу, как всегда, не хотелось вставать. Он не выключил свет, потому что в последнее время детский страх темноты вновь поселился в его встревоженном рассудке. Тусклая лампа казалась абсурдной при ярком свете дня.
      
       []
      
       "Так и я пытаюсь светить, когда вполне достаточно ослепляющего наружного света, и никому нет дела до того, что именно освещается его фальшивыми лучами. Во всяком случае, я не несу в себе ничего такого, чего бы не пришло в этот мир с другими людьми. Тогда зачем все эти переживания? Что я хочу доказать? Кому? Мои обидчики детства давно превратились в жалких скотов, моим родителям глубоко наплевать, каковы подробности моих вселенских дебатов. Если это никому не нужно, почему я не могу успокоиться и тихо жить? Неужели весь смысл моей жизни не в том, что я делаю, и даже не в том, что я желал бы сделать? Но тогда в чем? И не смешно ли натощак натужно рассуждать, как в отрочестве, о смысле бытия?"
       Николас неохотно встал. Ему было стыдно за вчерашний день. Дурная попойка с поваром, удивительная и в чем-то несуразная встреча с белым монахом, оказавшимся при другом освещении старинным приятелем... Они уговорились встретиться сегодня в три часа пополудни. Михей собирался возвращаться в свой Иерусалим.
       "Что я ему скажу? Подспудно хочется во все вникнуть... Ведь заманчиво попробовать осуществить собственные предсказания... Но и рисковать благополучием ради такой авантюры не хочется. Совсем не хочется. Слишком дорого мне досталось это благосостояние..."
       Со стороны казалось, что мистер Бэнг -- баловень судьбы. Однако за его капиталами стояли, увы, незаметные для окружающих годы жизни, обменянной на вечное, нескончаемое беспокойство, риск, кипучую деятельность, от которой тошнит. Ему самому тоже было неведомо, насколько тяжко тянуть лямку успеха, пока в один роковой час все не начинало трескаться и лопаться по швам, -- а это случалось в жизни мистера Бэнга уже не раз. И не то чтобы дела шли хуже или происходило нечто катастрофическое. Нет. Внешне все оставалось спокойно, но внутри разыгрывалось такое, что не оставалось сил подсесть к компьютеру, поговорить по телефону, распечатать письмо... В такие периоды Николасу приходилось отбрыкиваться от всего, он начинал совершать ошибки, ему казалось, что все, что ему удалось за его издерганную жизнь, -- прах, дешевая мишура нарезанной бумаги... Он буквально болел всем своим существом и каждый раз чудом выходил из этого отвратительного, тошнотворного состояния. Бэнгу казалось, что вот и сейчас он близок к этому краю, к этой гулкой пропасти, к черному каньону, прорезавшему шероховатую поверхность его души.
       Пребывая в болезненной задумчивости, он уселся за старый, вечно плохо настроенный рояль и принялся перебирать клавиши. Постепенно его музицирование перекочевало в область, напоминающую несчастного Шопена. Одно время мистер Бэнг упорствовал в освоении скользкой вотчины музыки, этой праздничной страны, доступной немногим избранным, но так никогда и не преуспел как исполнитель. В присутствии других Николас играл редко и в основном прибегал к этому благородному времяпрепровождению, коротая свое задумчивое одиночество. Музыка, изливающаяся в окаменелое пространство замка, отгоняла назойливые призрачные тени, приводила в движение его собственные сферы, возвращала чувство контроля и властности, способность побуждать и распылять в пространстве смелые идеи и надежные выводы. Иногда Николас играл часами, и если бы нашелся у него скромный слушатель, то по интонациям аккордов и мелодий он легко научился бы понимать, в каком направлении текут мысли укротителя звукового пространства замка, заполняющего своим, подчас негармоничным настроением, иногда граничащим с какофонией, холодные пустоты под сводами неподвижных залов и темных суетливых коридоров. Звуки разносились далеко, даже под окнами некоторых комнат можно было различить обрывки музыкальных фраз. Духи замка, видимо, уважали способность Николаса покорять пространство реальной музыкой и, казалось, затихали в эти мгновения, оставляя нынешнего хозяина в абсолютном одиночестве, лицом к лицу с самим собой, со своей болью и пустотой, страстью и издерганностью, невостребованной любовью и нерастраченной ненавистью...
       Последний аккорд оборвался внезапно, словно Николас локтями ударил по клавишам, а надрывный стон рояльных струн, ушибленных молоточками, еще долго звучал, натыкаясь на камни стен и застекленные проемы окон-бойниц.
       Затем он отправился к лошадям. Конюшня находилась на северной стороне. Ров, когда-то окружавший замок со всех сторон, теперь был заполнен водой только на севере и востоке. У самого рва стояло неказистое здание. Оно было построено еще в те времена, когда лошади считались транспортным средством, а не признаком праздной роскоши.
       В конюшне было пять стойл, но только три из них были заняты. У мистера Бэнга был арабский скакун, которого он недолюбливал за дерзкий нрав, большой бельгийский тяжеловоз, спокойный, как диван, но внушительный, как доисторическое животное. Сегодня выбор Николаса пал на третьего коня гнедой масти. Английский чистокровный обошелся хозяину особенно дорого. Гордый носитель клички "Бандит" был сухим, поджарым, голова его с прямым профилем была средней величины, он имел прямую, относительно короткую, несколько наклонную к холке спину, прочную поясницу средней длины, немного приспущенный круп. Конечности у Бандита были длинные, сухие, с отлично развитыми суставами, хотя и не массивными. Бандит производил впечатление существа угловатого, максимально приспособленного к быстрому, прямолинейному движению. Он обладал живым, энергичным темпераментом, быстротой реакций и способностью к максимальной отдаче сил и энергии.
      
       Николас пожалел, что его конюх, как и все служащие, не приходил в выходные. Мистеру Бэнгу пришлось повозиться с упряжью, потому что он редко делал это сам. Забравшись в кожаное английское седло, Николас легкой рысью выехал из конюшни, высоко приподнимаясь в седле с каждым шагом лошади. На протяжении многих лет он брал уроки верховой езды и прекрасно держался в седле. Остановившись у запертых ворот, мистер Бэнг снова посетовал, что прошли те времена, когда верные слуги всегда были под рукой, и со вздохом спрыгнул со спины Бандита, чтобы отворить себе ворота. Снова забравшись в седло, Николас почувствовал себя свободным, как морская птица, вырвавшаяся на грозящий беспамятством океанский простор.
       Всадник проследовал рысью вдоль ограды замка и, направившись по дороге, ведущей на северо-запад, вмиг добрался до старой фермы, на которой расположился брат Иероним.
       "Полный сюрреализм... -- пронеслось у него в голове при виде экзотичной для этих мест фигурки монаха у дверей гостиницы. -- Может быть, я давно уже умер, и вся эта романтическая вязь событий мне только грезится? Умер... А может, я никогда и не жил?"
       Михей вывел приятеля из состояния задумчивости.
      
       []
      
       -- Боже, как романтично... Вот уж не ожидал увидеть вас верхом, милорд, -- улыбаясь, промолвил монах и почтительно поклонился всаднику.
       Николас спешился и, не обращая внимания на шутку друга, пожал ему руку. Он привязал коня к дереву и предложил Михею пройтись.
       -- Михей, я все-таки не успокоюсь, пока не пойму, как же ты стал монахом.
       -- Я не знаю, помнишь ли ты Пашку... Был у меня такой хороший знакомый. Точнее, партнер по бизнесу...
       -- Помню, помню твой бизнес... Наркота... Тем более интересно!
       -- Дело давнее... Не ерничай... Так или иначе, уже после твоего отъезда появление одним ранним утром на пороге моей квартиры мрачного сутулого человека в штатском, представившегося следователем, в сопровождении не менее мрачной и сутулой дамы, не предвещало ничего хорошего...
       -- Так тебя повязали?
       -- Вовсе нет... Последнее время дела у Пашки шли неважно. Во всяком случае, так он мне говорил. Скорее, даже не говорил, а выдавал полунамеками. Я чувствовал, что добром это кончиться не может: все эти секретные поездки в Европу, сумасшедшие деньги в полиэтиленовых мешках, которые проходили через руки Пашки, опять же наркота... как без нее, голубушки... Но сам помнишь, такое было время. Талантливые, умные мальчики, которые в прежние годы прозябали бы на скамьях учебных заведений, пускались во все тяжкие в надежде оседлать непоседливого конька-горбунка по имени счастье, которое не мыслилось нам в ином проявлении, как счет в швейцарском банке, вилла на Кипре и табун продажных девиц в спальне.
       -- Ну, только не начинай проповедовать праведный образ жизни, -- недовольно буркнул Николай и почему-то подумал о русской девушке, выставленной им за дверь и назвавшей его козлом. Ему захотелось ее разыскать, извиниться, может быть, даже поговорить...
       -- Следователь сообщил, что Паша пропал и что вполне вероятна насильственная природа его исчезновения. Я спросил, почему они так решили. Они объяснили, что его мать, вернувшись накануне вечером из командировки, нашла квартиру в полном беспорядке... На полу были обнаружены следы крови, и эксперты считали, что тело волокли по полу до входной двери. Свидетели показали, что двое неизвестных вынесли из подъезда несколько мешков и погрузили в машину. Не исключено, что тело было расчленено. Группа крови совпадала с Пашкиной.
       -- Не может быть! -- взмахнул руками Николай. -- Хотя чему удивляться... Россия... Мы уже стали забывать, что такое Россия!
       -- Я не стал долго раздумывать. Сразу сообразил, что следующий на очереди -- я. Собрал кой-какие вещички и переехал к епископу, который тогда гостил в Питере. Он и помог мне примкнуть к католической вере, а потом пристроил в монастырь...
       -- Так ты что же, до сих пор там прячешься от грехов юности?
       -- Ну, сначала это было основной причиной. Но прошло время, я года три ходил в послушниках, а потом понял, что братья, живущие со мной в монастыре, и есть моя семья. Они мои родные люди. Тебе это трудно понять... Кроме того, католичество так много мне дало...
      
       []
      
       -- Что именно, позволь спросить?
       -- Многое... За эти годы я очень изменился... Учился теологии, был даже представлен папе.
       -- Именно тогда ты и докучал ему своими прожектами?
       -- Николай, если ты не считаешь возможным серьезно рассмотреть мои предложения, так и скажи. Я все пойму. Только не надо иронизировать... Я понимаю, что прошло много лет, и оба мы весьма изменились...
       -- Поверь, мой вопрос о твоей приверженности к католической вере -- не праздный, он напрямую связан с твоим предложением. Я привык во всем разбираться досконально, и поэтому, пожалуйста, будь любезен, объясни подробнее, что заставило тебя положить свою жизнь на это дело... Мне трудно представить, что ты руководствуешься какими-то материальными интересами... Я -- философ, и мне обязательно нужно понять... Почему католичество? Почему не православие? Не ислам, наконец?
       -- В общем-то неважно, какой дорогой ты приходишь к Богу. Однако из всех христианских конфессий католическая Церковь обладает наиболее развитым социальным учением. И это понятно: именно она имела обширный опыт выполнения светских функций в период Средневековья, а позднее и взаимодействия с обществом и государством в условиях демократии... Без рассмотрения социальной доктрины католичества невозможно полностью понять причины, по которым многие идут не в православную церковь, а в католический храм.
       -- Мне кажется, что и те и другие -- негодяи, отягощенные веками кровавых тайн и явных смертоубийств, -- зло промолвил Николай. -- Я вовсе не атеист, но принадлежность к многократно скомпрометировавшим себя религиям считаю безумством...
       -- Видишь ли, какую школу, конфессию или философское учение ни возьми, всегда найдешь, чем они себя скомпрометировали. Стоит выхватить из исторического контекста любую человеческую инициативу -- и вот тебе, пожалуйста, полный набор: мракобесие, насилие и тому подобное. Ты считаешь себя философом, так изволь хотя бы попытаться понять, что ты оперируешь стереотипами. Вот вспомни начало девяностых в России -- другая мораль, другие поступки... Если даже на нашем веку мы умудрились сменить, по крайней мере трижды, социальную среду обитания, о чем можно говорить, вспоминая века истории церквей?.. То, что было принято в давние времена, считается дикостью в наше время, а то, что стало нормой в наши дни, прежде считалось бесовскими проказами. Какую альтернативу ты предлагаешь? Упразднить все религии? Каждому, подобно тебе, искать свой путь к Богу? Ну, не все на это способны... Я и не уверен, способен ли кто-нибудь найти этот путь в одиночку. Вот ты в своих книгах пишешь, что религия не имеет никакого отношения к Богу и ее нужно отделить от веры в Бога, что религия -- это всего лишь культ... Критиковать-то не сложно. Но в том-то и дело, что результатом твоей критики может стать еще больший хаос, еще большее насилие...
       -- Поповская пропаганда... -- недобро усмехнулся Николай.
       -- Взгляни на историю... Каждый раз, когда посягали на устои, когда вешали служителей церкви, -- начинался хаос. Человеческое стадо как было неуправляемо без высшей доктрины, так и остается неуправляемым...
       -- Михей, тот факт, что я приехал к тебе на коне (прости за невольный каламбур), еще не значит, что я настолько отсталый человек, что приму весь этот бред...
       -- Ну, отчего же бред. Послушай. Ты просто послушай, раз уж мы об этом заговорили. Так ли важно, представитель какой конфессии поднесет воды умирающему от жажды, накормит и научит грамоте его детей? Моя Церковь изменилась... Ты можешь спорить -- но это факт. Теперь мы уважаем свободу личности, хотя при этом и не изменили своим традициям...
       -- Жечь еретиков на кострах? Видишь ли, я все понимаю, Михей... Ты хочешь напоить жаждущих, накормить голодных. Я тоже спонсирую целую деревню в Судане. Я построил им школу, больницу. В этой деревушке больше никто не умирает от голода. Более того, я позаботился, чтобы у ее жителей появилось достойное занятие...
       -- Интересно, какое?
       -- Они плетут корзины...
       -- И кто же эти корзины у них покупает?
       -- Я и покупаю... -- скромно признался мистер Бэнг.
       -- И зачем тебе столько корзин?
       -- Я велел их доставлять в Европу и продавать как сувениры...
       -- Выгодно?
       -- Нет, конечно... Но не в этом дело. Они работают, заняты, гордятся своим трудом. Скука и безделье разлагают. Я пока не придумал ничего лучше этих корзин, -- это единственное, что жители деревни умеют производить... Но я наладил полив их полей, они постепенно осваивают эффективное земледелие. Я собираюсь купить им коз...
       -- Ну, не каждый же может позволить себе взять на поруки деревню...
       -- Каждый должен хотя бы чем-нибудь пытаться помочь. Пусть не голодающему африканцу, пускай собственному соседу...
       -- Хороший ты человек... Но ведь и наша Церковь занимается именно такой деятельностью.
       -- И впихивает свою идеологию...
       -- А ты не впихиваешь?
       -- Нет. Я все делаю анонимно через одну благотворительную организацию.
       -- То есть ты не против пойти по моему пути, рассмотреть мой проект... Ты просто не желаешь делать это под эгидой моей Церкви?
      
       -- Твой проект я рассмотрю как бизнесмен. Если это выгодно -- можешь рассчитывать на меня. Что же до твоих теорий... Опасно все это. Сам знаешь, куда добрыми намерениями путь выстлан... Я верю в постепенные изменения. Вот посмотри -- никто не обращал нас в веру в Интернет, никто не запрещал жить по-старому... Но постепенно, наблюдая, насколько выгодно и удобно пользоваться новшествами науки и техники, мы примкнули к нему сами -- без насилия, без трагедий, -- тогда, когда были готовы примкнуть. Мне кажется, именно так и следует проводить все социальные изменения. Организуй группу людей, желающих жить по-новому, и дай другим свободно присоединяться или покидать эту группу. И еще. Допустим, новая католическая Церковь -- это ангел в белых тапочках... Но ты призываешь меня помочь ей снова завладеть силовыми точками мира -- энергией! Может быть, речь идет о вашем реванше? Может быть, не так уж уютно твоей прозревшей Церкви в современном мире?
       -- Католическая Церковь в целом пессимистично смотрит на современное общество. Действительно, невозможно спорить с тем, что нравственное состояние, экономические и политические отношения в современном обществе не соответствуют христианским заповедям. Важно, какие выводы делает из этого Церковь. Можно упорно отрицать новые общественные устои, повторять мифы Средневековья, а можно признать объективный характер развития общества и предложить пути его совершенствования.
       -- Но ты предлагаешь мне дать вам в руки власть!
       -- Вовсе нет... Я хочу отдать власть в руки искусственному интеллекту, запрограммированному на основе христианских принципов. Именно поэтому моя идея и не понравилась моим собратьям... Я не собираюсь снова вернуть им власть. Они обязательно воспользуются ею дурно, как это повторялось многократно. Я предлагаю создать эквивалент нашего Спасителя на земле. И этим эквивалентом станет суперкомпьютер, недостижимый для прямого уничтожения, замкнутый на себе самом и потому не подвластный никаким компьютерным вирусам и хакерам.
       -- Таким ты видишь Второе Пришествие?
       -- А почему бы и нет?..
       -- Ну, дорогой, как тебя за это твои братья монахи до сих пор не изжарили на костре?
       -- Теперь это не принято.
       -- Хорошо, Михей, я, кажется, понял твою идею.... Ты собрался подложить динамит и под свою родную Церковь...
       -- Ну, я бы так не сказал...
      
       []
       -- Я достаточно хорошо знал тебя в молодости... -- рассмеялся Николай. -- Дай мне время во всем разобраться, все обдумать...
       -- Да, да... Конечно! Но только ты понимаешь, что это дело чрезвычайной секретности?
       -- Не маленький... Только ты наивен, как уж не знаю, который из апостолов. Если твоя идея представляет хоть какую-то реальную ценность, думаю, о ней уже знают все разведки мира.
      
       -- А я полагаю, что мы с тобой не настолько важные персоны, чтобы этим уважаемым, занятым людям тратить на нас с тобой драгоценное время... -- отозвался Михей, скромно потупив глаза.
       -- Не знаю, не знаю... -- вздохнул Николай и вспомнил о своих подозрениях, что его повар -- тайный агент Ватикана.
       -- Признайся, что я заинтриговал тебя своим появлением, -- рассмеялся монах, желая тем самым разрядить напряженную атмосферу беседы.
       -- Конечно, ведь я принял тебя за привидение...
       -- Да. Мне рассказали в гостинице эту легенду... Как ты живешь в этом замке? Освятить бы его...
       -- Если ты внимательно слушал сию легенду, то, наверное, заметил, что больше всего от этих привидений достается именно служителям Церкви. Не нужно было казнить ни в чем неповинных влюбленных... Это все твоя Церковь, уважающая свободу личности...
       -- Ну, мы ведь уже обсудили этот вопрос...
       -- Итак, ты хочешь, чтобы я взялся за осуществление новой "евангелизации" современного мира с помощью создания всесильного искусственного интеллекта и вручения ему чрезвычайных и необратимых полномочий. Ты хочешь дать ему в руки деньги, энергию, информацию... А что, если это превратится в глобальную антиутопию? Что, если твой электронный Мессия окажется лжепророком? А что, если это и есть антихрист?
       -- Позволь с тобой не согласиться... Мы ограничим наш суперинтеллект лучшими постулатами христианства.
       -- Допустим, что твои правила действительно прекрасны, но что, если произойдет какая-нибудь ошибка? Сбой? Ты, Михей, слишком много на себя берешь... Ты представляешь, с каким адским огнем ты затеял игру?..
       -- Я не предлагаю ничего такого, чего бы не было написано в твоих книгах. "Открой мои книги -- в них сказано все, что свершится..." Честный предсказатель будущего должен иметь смелость исполнить свои предсказания...
      
       -- Ну что ж... Я обещаю тебе все взвесить и дать ответ. Оставь мне свой адрес...
       Сделав круг вокруг гостиницы, они вернулись к привязанной лошади. Николай обнял Михея и вскочил в седло.
       -- Когда за тобой приедет кэб?
       -- Примерно через час.
       -- Сразу в аэропорт Хитроу?
       -- Да.
       -- Счастливого тебе пути...
       Мистер Бэнг пришпорил коня и умчался по направлению к замку.
      
      

      ξ

      
       Расседлав коня, он стал задумчиво чистить его слегка взмокшую спину щеткой.
       "Мне, пожалуй, следует забыть об этом предложении. Михей явно спятил с ума. Электронный мессия... Он бы еще придумал новую расу монстров-роботов. Это только иллюзия, что если сосредоточишь в своих руках колоссальную власть, то распорядишься ею лучше, чем другие. Власть вообще ни в коем случае не надо концентрировать... Пусть Михей прав, пускай со временем так все и произойдет, люди наконец-то начнут в полной мере использовать энергию Солнца, искусственный интеллект будет активно участвовать в нашей жизни, перевешивая человеческую глупость и непредсказуемость... Но только не наскоком, не с помощью еще одной революции. К человечеству нужно относиться бережно, как к несмышленому карапузу".
       Мистер Бэнг запер конюшню и вернулся в замок. От него упрямо пахло лошадью и брезжила нудная необходимость сменить одежду и принять душ. Он любил ощущение чисто вымытого тела, но ненавидел сам процесс, особенно когда оставался в замке один. Вода заглушала посторонние звуки, и мистеру Бэнгу казалось, что пока он отсутствует, в замке происходит нечто неприятное. На этот раз он постарался сократить процедуру до минимума.
       Наконец, освеженный, он собрался отправиться пообедать в "Красный Лев", но внезапно опять вспомнил о русской девушке, с которой он так неприятно расстался в пятницу.
       "А что, если пригласить ее в ресторан?" -- подумал мистер Бэнг, и эта мысль ему понравилась.
       Связавшись с агентством, он попросил прислать ему ту самую девушку.
       -- Хорошо, мы с ней свяжемся и перезвоним вам, если она свободна этим вечером, -- голос в трубке был сдержанно-вежливым, словно речь шла о записи на очередь к врачу.
       Через полчаса раздался звонок.
       -- Извините, сэр. Мисс Нелли не сможет к вам приехать. Мы пришлем вам другую девушку.
       -- Но я хотел встретиться именно с Нелли. Это ее настоящее имя?
       В трубке сдержанно хихикнули. На сайте агентства даже на фотографиях лица всех девушек были закрыты. "Конечно же, это не настоящее ее имя", -- подумал мистер Бэнг.
       -- Мистер Бэнг, вы знаете наши правила. Мы просто способствуем встрече между людьми, а что между вами происходит -- это не наше дело... Мисс Нелли сказала, что не желает с вами встречаться.
       -- Передайте ей, что я хочу извиниться... И пригласить ее в ресторан. Вот еще что. Я заплачу ей семьсот пятьдесят... За пару часов как за целую ночь!
       -- Хорошо, мы вам перезвоним.
       Через несколько минут из агентства сообщили, что Нэлли согласна и прибудет минут через сорок.
       -- Подготовьте, пожалуйста, деньги наличными и заплатите вперед... Не заставляйте девушку ждать.
       Мистер Бэнг отправился в кабинет, где в коробочке, стоявшей на книжной полке за статуэткой ссыльного Наполеона с прикованным к ноге ядром, он хранил тысячу фунтов на непредвиденные расходы. Видимо, тот факт, что Наполеон прикован, внушал мистеру Бэнгу доверие к этому простодушному преобразователю Европы.
       -- Тоже был еще тем миротворцем... -- ехидно пробормотал он, отсчитывая нужную сумму и ласково щелкая статуэтку Наполеона в нос.
       На этот раз Нелли показалась мистеру Бэнгу еще более молодой и привлекательной. "Незатасканная", -- пронеслось у него в голове.
       -- Здравствуйте, Нэлли! -- сказал он по-русски и безотлагательно вручил девушке пачку розовых пятидесятифунтовых банкнот с торжественным портретом королевы. "Если бы Ее Величество ведало, за что расплачиваются ее изображением", -- промелькнуло у него в голове.
       -- Здравствуйте, сэр, -- девушка пересчитала деньги и спрятала их в сумочку. Она деловито начала расстегивать блузку, но мистер Бэнг ее остановил.
       -- Во-первых, я хотел извиниться за свое поведение в пятницу...
       -- Ничего, ничего сэр. Я, честно говоря, не обиделась. Ничего такого и не произошло. Вы же не пытались изнасиловать меня пивной бутылкой.
      
       []
      
       -- Боже упаси... Но вы же не хотели ко мне приезжать? Значит, все-таки обиделись?
       -- Просто была занята... Я учусь в университете.
       -- В Кембридже? Чему вы учитесь?
       -- Получаю академическую степень по научной проституции, -- с серьезным лицом пошутила Нэлли. -- Завтра понедельник. У нас экзамен по безопасному сексу.
       -- А если серьезно?
       -- Я учусь медицине. Точнее -- нейрохирургии.
       -- Послушайте, Нелли, я хочу пригласить вас прогуляться. Погода, кажется, отличная, заодно и поужинаем.
       -- Но тогда мы не успеем заняться сексом... У меня есть только два часа.
       -- В таком случае давайте ограничимся прогулкой и ужином.
       -- Я польщена... Что ж, извольте.
       Они вышли из замка и прошли мимо церкви.
       -- Красиво у вас тут... -- приветливо заметила Нэлли. Теперь ее поведение ничем не отличалось от поведения любой другой девушки и ничем не выдавало ее экзотический род занятий.
       -- Итак, получив с вас семьсот пятьдесят фунтов, я чувствую себя обязанной вас как-то развлекать...
       -- Расскажите о себе...
       -- Я вам правда интересна? Ну что ж, извольте. Родители мои в России. Весьма состоятельные люди. Они отправили меня учиться в Кембридж. Вот и вся моя история.
       -- А что же заставляет вас заниматься этим?
       -- Чем? -- невинно спросила Нэлли и звонко рассмеялась.
       -- Нейрохирургией... -- поддержал ее шутку мистер Бэнг.
       -- Я страдаю крайней формой феминизма, а также ненасытной сексуальной потребностью... Так что общение с мужчинами в этом контексте -- мое хобби.
       -- Интересное признание из уст такой молодой девушки... Сколько вам лет?
       -- А вот это нетактичный вопрос...
       -- Извините...
       -- Ну, что ж. Двадцать два, раз уж вы спросили...
       -- Я мог бы быть вашим отцом...
       -- Очень уместное наблюдение.
       -- Мне казалось, вы старше, -- вздохнул мистер Бэнг с очевидным сожалением.
       -- А почему вас взволновал мой возраст? Ведь, кажется, нужно беспокоиться, чтобы ваша девушка по вызову не оказалась младше, чем нужно... Могут быть неприятности. Хотя я считаю, что в этом проявляется ханжество нашей эпохи.
       -- Я хотел предложить вам руку и сердце, -- внезапно пошутил Бэнг, -- но вы моложе меня на восемнадцать лет...
       Она засмеялась.
       -- Вы решили жениться на проститутке?
       -- На нейрохирурге.
       -- Вы серьезно?
       -- Более чем. Я хочу предложить вам руку и сердце.
       -- Зачем вам нейрохирург? У вас все в порядке с головой?
       -- Я давно хотел понять, что у меня в действительности внутри головы...
       -- Поверьте, это весьма неэстетичная картина...
       -- Когда-то, в далекой молодости, я работал санитаром в морге, так что можете не бравировать... Я тоже повидал многое.
       -- Это очень мило... Потрясающее родство интересов. Однако в любом случае мне пришлось бы вам отказать.
       -- Почему?
       -- Я не собираюсь замуж.
       -- Вообще?
       -- Это не для меня. Я не верю в брак.
       Некоторое время они шли молча. Девушка все больше нравилась мистеру Бэнгу. Она каким-то магическим образом напоминала ему Миру.
       -- Ну, могу я хотя бы предложить вам дружбу?
       -- Боюсь, что только в рамках нашего прейскуранта. Извините.
       -- Ничего, ничего... Это вполне логично.
       Ужин прошел вяло. Мистер Бэнг молчал. Нэлли не скучала и непринужденно рассказывала ему о своих снах. Например, на днях ей приснилось, что она -- дракон, изрыгающий пламень. Мистер Бэнг заметил, что дракон снится к счастью, и его обязательно нужно о чем-нибудь попросить. На что Нелли логично заметила, что когда снится, что ты сам -- дракон, совершенно неясно, кого просить. Потом мистер Бэнг попотчевал свою спутницу легендой своего замка, и Нэлли отметила, что ей жалко несчастную монашку, а монаха не жалко нисколечки, потому что во всем виноват именно он.
       -- Она ему доверилась, а он...
       -- А что он?
       -- А он ее погубил. Если собираешься осчастливить девушку, обеспечь ей безопасность. Организуй нормальный отъезд, а не скачки с препятствиями... Ни за что погубил девушку ваш монах...
       Бэнг тяжело вздохнул. Расскажи он ей историю с Мирой, она безусловно во всем обвинит его, как и несчастного монаха из легенды. И поди объясни, что бывают разные обстоятельства...
      
       Он вызвал кэб. В напряженном молчании, думая каждый о своем, они доехали до замка, сухо попрощались, и кэб увез его несостоявшуюся супругу в сторону Ньюмаркета, откуда дорога поворачивала на Кембридж.
       Мистер Бэнг нехотя разжег камин, который никак не желал разгораться и, закурив сигару, устроился подле огня и принялся раздраженно беседовать сам с собой.
       -- Ну, вот, мне отказала проститутка... Даже она не хочет за меня замуж. Никто не желает разделить со мной жизнь. Собаку купить, что ли, как советовал классик? Да вот беда, я терпеть не могу собак. Если бы жизнь длилась праздничные полтора часа, всякий мог бы собраться с силами и прожить ее достойно. Но жизнь -- долгое испытание, и как бы ты ни крепился и ни держался, рано или поздно обязательно превратишься в выжившего из ума паяца. Вот взять хоть эти выходные... Это же фарс, да и только.
       Мистер Бэнг посидел еще немного, тупо глядя на огонь, затем бросил окурок сигары в камин и отправился в кабинет, где принялся проверять свою электронную почту. Практически сразу ему попалось на глаза письмо от читателя.
       Уважаемый мистер Бэнг!
       Вашу книгу я прочел случайно. Мистер Бэнг, можно Вам сказать то, что я думаю? Я скажу честно, это может показаться грубым. Но грубить я ни в коем случае не хочу. И не хочу никак Вас обидеть. И делать этого не собираюсь. Мистер Бэнг, ерунда это все! Все эти Ваши философствования выеденного яйца не стоят. Потому что в них нет правды и сути. То ли Вы ее не понимаете (что маловероятно), то ли подсознательно скрываете ( это скорее всего). Все люди ведут себя в соответствии с какими-то мотивами. Именно мотивы людского поведения философ и должен рассматривать! Мотивы обусловливаются огромным числом факторов. Но это -- большущий разговор. Можно сделать такое сравнение. Высшая математика -- очень сложная наука. Но по сути своей она базируется на элементарной арифметике, то есть на четырех действиях. А они в свою очередь являются одним-единственным действием -- сложением или вычитанием (умножение -- это то же сложение, но по нескольку раз, а деление -- обратный процесс). Базирование сложнейшей математики на простейшей арифметике не отрицают даже профессионалы. Точно так же вся компьютерная техника зиждется на одном-единственном действии -- 0 или 1. То есть -- есть или нет. Прибавить или отнять. Плюс или минус. Вот она, суть вещей. Даже чрезвычайно путаные вещи на поверку оказываются простыми.
       У Вас как у "философа" я этого не увидел. Вы не можете дать мотивацию даже своему поведению, а лезете рассуждать про других. Вот Вы родились в России. Живете в Великобритании. В промежутке жили где-то еще (Финляндия). Какова была мотивация Вашего поведения? Я думаю, что в сущности Вы такой же Homo Sapiens, как и бомж на улице. Что бы ни говорилось о бесчеловечности Гитлера, но Homo Sapiens был и он. Не был же он собакой или крокодилом. А его сподвижники вспоминают его порой весьма человечные черты. Мы также знаем, что в юности он рисовал, и весьма недурно. Но кем и чем он стал и почему превратился в идола? И как такая нелюдь вдруг повела за собой миллионы вполне добропорядочных немцев? Вот о чем стоило бы подумать философу, а не пустословить. Для философии не обязательно брать исторические катаклизмы. Философия есть даже в быту, даже в отношениях между мужем и женой. Философия -- наука наук. Для Вас же, похоже, это хобби. Игра словами, за которыми нет сути вещей и событий.
       Всего Вам доброго.
       Нисколько не желающий Вас оскорбить, а просто откровенно выражающий свою точку зрения,
       С.
      
       Мистер Бэнг внезапно для себя самого положил руки на стол, уткнулся в них и зарыдал. Не то чтобы он не привык получать несправедливые отзывы. Но на сегодня ему, видимо, не хватало только этой капли. Философия -- дело его жизни -- чушь. Сам он -- такое дерьмо, что даже проститутка отказывается выйти за него замуж. Мельком прошмыгнула банальная мысль о самоубийстве...
       Где-то в самых глубинных недрах рыданий мистер Бэнг был совершенно спокоен. Он видел себя как бы со стороны, ясно мыслил и отдавал себе отчет, что это просто очередной нервный срыв, и хорошо, что он случился сейчас, когда его никто не видит.
       -- Даже порыдать по-человечески не могу, -- прорычал наконец он. -- Вечно эти мысли лезут в голову. Ненавижу! Ненавижу эту свою проклятую рациональность! Поплакал -- словно сдал анализ мочи. Жизнь -- такая огромная и неподатливая, что ее никак не удается вместить, втиснуть в некое прокрустово ложе повседневности. Она все время рвется наружу к смачным скандалам, трагикомичным сценам, к пустоблядству, к несметным сокровищам пошлостей, к животворящим источникам идиотизма. Боже мой, как я устал! Господи, прости меня, Господи! Ничего мне не помогло. Ни горы книг, ни ворох денег... Ничего у меня нет... Зачем все это? Зачем?
       Внезапно мистер Бэнг затих и выпрямился. Ему стало немного легче. Он уставился на жучка, пытающегося выбраться из корзины для бумаг, но все время скатывающегося вниз. Николас осторожно наклонил корзину, и жучок успешно выбрался на волю.
       -- Может быть, в этом простом действии и было предназначение всей моей жизни? Спасти от голодной смерти этого несчастного жучка?
       Понедельник начался неспокойно. Несколько раз звонил телефон. Мистер Бэнг проснулся в отвратительном состоянии духа и заставил себя не просматривать почту до завтрака, чтобы окончательно не испортить себе аппетита. По той же причине он гневно отстранил от себя утренние газеты.
       Джованни был непривычно угрюм и не упоминал о приключениях прошедших выходных. Он только учтиво поинтересовался:
       -- Ваш друг, сэр, не присоединится к обеду?
       -- Нет, он уехал.
       Мистер Локхарт удивленно приподнял бровь, но ничего не спросил. Он считал, что если будет необходимо, его посвятят в тонкости деловых свиданий мистера Бэнга, а если встреча не носила делового характера, нет надобности вникать в то, что его не касается.
       После завтрака секретарь принялся разбирать счета, а мистер Бэнг сел к компьютеру. Он привычно проверил различные рапорты, присланные от многочисленных центров, и напоследок решил мельком проверить курс своих акций.
       В первый момент он не поверил своим глазам. Цифры выглядели непривычно.
       -- Что за черт, -- выругался мистер Бэнг.
       -- Я могу вам помочь, сэр? -- чутко отозвался секретарь.
       -- Если верить тому, что показывает этот идиотский экран, я потерял около трех миллионов фунтов!
       -- Возможно, сэр, это связано с общим падением биржи. Вы не слышали новостей?
       -- Нет... Почему вы мне не сообщили?
       -- Сэр, вы не просили меня сообщать о состоянии биржи. Обычно вы сами следите за курсом акций. Если желаете, я буду просматривать курс каждое утро...
       -- Ах. Оставьте, оставьте... Все в порядке. Занимайтесь счетами...
       Состояние мистера Бэнга исчислялось приблизительно в сто тридцать миллионов фунтов стерлингов. Конечно, потеря трех миллионов не могла его разорить. Но что, если это только начало? Так или иначе мистер Бэнг входил в пренеприятнейшую полосу, когда нужно было принимать решения. Первым движением было продать большую часть акций и переждать, пока биржа определится.
       "Нет, это глупости. Из-за одного падения я не буду продавать акции, -- подумал он. -- Подожду еще несколько дней. Может быть, ситуация стабилизируется".
       Мистер Бэнг с головой погрузился в анализ мировых новостей. Ему было необходимо понять, что именно вызвало нестабильность на бирже. Складывалось впечатление, что нет единичного фактора, который повлиял на случившееся. Во всяком случае, речь не шла о кризисе на нефтяном рынке. Просто общая экономическая обстановка ухудшилась, потянув за собой и курсы акций, принадлежащие мистеру Бэнгу.
       На всякий случай он связался со своим брокером, но и тот заверил его, что падение временное и никаких действий не требуется. Мистер Бэнг, однако, не мог успокоиться и проверял ситуацию на интересующих его биржах весь день.
       Ему прислали на просмотр обложку его новой книги "Философия будущего", но и это не отвлекло его от буквально иступленного слежения за биржей.
       На следующий день положение ухудшилось. Потери Бэнга составили уже шесть миллионов фунтов стерлингов. Больше он ждать не мог. В среду мистер Бэнг отдал распоряжение продать большую часть акций, а деньги, вырученные от продаж, перевести на его текущий счет в Barclay Bank.
       На такую сумму мистер Бэнг мог получать пять процентов банковского интереса, что после выплаты налогов составляло двести семьдесят тысяч фунтов в месяц, или, проще говоря, шестьдесят семь тысяч фунтов в неделю. Таких денег мистеру Бэнгу хватило бы практически на любые фантазии и развлечения, при том, что основной капитал оставался бы нетронутым. Конечно, в Британии наблюдался определенный процент инфляции и сохранение капитала было бы иллюзорным. Однако если тратить только ту часть процента, которая давалась мистеру Бэнгу свыше инфляции, то капитал действительно оставался бы нетронутым.
       У мистера Бэнга были денежные обязательства. Он финансировал работу нескольких исследовательских центров, занимался благотворительностью, и эта деятельность, конечно, подтачивала его капитал. В том объеме, в котором мистер Бэнг позволял себе в настоящее время, она обходилось ему примерно в сто двадцать тысяч фунтов в месяц. Однако никто не сказал, что мистер Бэнг обязан поддерживать все эти начинания. Одним росчерком пера, нет, даже просто одной фразой, распоряжением, отданным мистеру Локхарту, пара десятков кормящихся от мистера Бэнга ученых оказалась бы на улице, а центры были бы закрыты.
       Деревня в Судане могла бы процветать и далее, потому что усилия по ее содержанию обходились мистеру Бэнгу всего лишь в восемь тысяч фунтов в месяц, -- потрата, которая не повлияла бы на его финансовое положение. А ученые нашли бы себе новую дойную корову...
       "А что, если так и поступить? -- тешил себя фантазией мистер Бэнг. -- Раз моя деятельность полный фарс, если это никому не нужно... Ну и пусть все убираются к чертовой матери. Себя, я, слава богу, обеспечил до конца дней своих... Я окружен тихой ненавистью союзников и открытой ненавистью оппонентов. Зачем мне это нужно?"
       Размышляя таким образом, мистер Бэнг лукавил: он знал, что вряд ли так поступит. Ну разве можно так вот, запросто, отказаться от того, что считаешь делом своей жизни? Мистеру Бэнгу было всего сорок лет, и он был вполне здоров. Чем же он занял бы себя в оставшиеся тридцать-сорок лет своей жизни? Если ему было скучно даже при активной деятельности, которую он вел в настоящее время, что уж говорить о полном отсутствии какой-либо деятельности?
       Мистеру Бэнгу захотелось вырваться из духоты замка. В кабинете возилась уборщица, повар шумел о чем-то на кухне. Он готовил утку по-пекински и оживленно обсуждал с экономкой, как привесить эту самую утку в духовке так, чтобы она не жарилась в собственном жире.
      
       -- Мистер Локхарт, вызовите шофера. Я хочу съездить в Кембридж.
      
       У мистера Бэнга было три автомобиля, но он не любил водить сам. Ситроеном пользовался повар. Микроавтобус использовали для транспортировки гостей мистера Бэнга: в нем было семь пассажирских мест и четыре телевизора. Сам мистер Бэнг любил пользоваться третьей автомашиной -- роскошным саабом.
       Когда он проходил мимо кухни, его окликнул повар.
       -- Что, Джованни, хочешь похвастаться, как тебе удалось подвесить утку в духовке?
       -- Сэр, как вы узнали?
       -- Утка прислала мне жалобу по электронной почте на твое бесчеловечное, точнее безуточное, отношение к ней.
      
       []
      
       -- А, вы слышали мой разговор с Сэндрой... -- догадался повар. -- Я хочу, чтобы они получились сочными, а кожица была бы хрустящей.
       Мистер Бэнг заглянул в духовку. Там деловито висели две утки, подвязанные за крылышки к решетке, установленной в верхней части духовки.
       -- Видите ли, сэр, там, где я покупаю уток, их продают без шей. Китайцы привешивают утку за шею. Я специально проверил рецепт и даже передачу посмотрел.
       -- Джованни, ты -- гений.
       -- Ну. Вы же похвастались мне обложкой вашей новой книжки? Вот и я не мог сдержаться и поделился своим открытием...
       -- Не торопись... Вдруг они у тебя упадут во время жарки...
       -- Я привязал их специальным шнуром...
       -- В России, когда хотели добиться подобного эффекта, жарили курицу на бутылке...
       -- Но не будет ли это считаться надругательством над птицей?
       Мистеру Бэнгу припомнилась фраза о пивной бутылке, произнесенная вчера Нелли, и ему стало противно.
       -- Хорошо, Джованни. Мне нужно идти.
       -- Попробуйте, какое я приготовил жаркое! -- повар откуда ни возьмись вытащил кастрюлю и принялся накладывать в тарелку кусочки мяса. -- Я не отпущу вас голодным!
       -- Я вернусь к обеду... Я не хочу есть...
       Отговорки были напрасны. Мистер Бэнг отведал жаркое. Мясо было жестковатым.
       -- Жестковато? -- спросил повар настороженно.
       -- Вкусно, но можно еще потушить... А зачем нам и жаркое, и утки?
       -- Чтобы вы не ходили в этот пошлый "Краснорожий Лев"... Поужинайте сегодня дома!
       -- Ты моя мама. Причем итальянская мама... -- рассмеялся Николас.
       Шофер немного задержался, и мистер Бэнг подумал, не сесть ли ему за руль самому. Но в конце концов сааб подкатил к крыльцу, и он уселся на заднее сидение.
       -- В Кембридж по Newmarket Road, любезный, -- промолвил он и погрузился в думы.
       "Вот так... У повара заботы простые и неприметные, но для него они составляют смысл его жизни. Как подвесить в духовке утку, дотушено ли жаркое... Бросить бы все и посвящать целые дни обсуждению тонкостей различных кулинарных рецептов... Но это иллюзия. Если не бежать вперед что есть сил -- обязательно окажешься позади. И зачем я отправился в город? Просто невозможно стало находиться дома. Мой кабинет -- такой изысканный, такой роскошный, стал для меня камерой пыток. Эти несколько дней, пока падал курс акций, стоили мне трех лет жизни. Каково! За три дня я потерял целое состояние, которое иной человек не заработает за всю жизнь!"
       При въезде в Кембридж машина остановилась на светофоре. Перед глазами мистера Бэнга оказалась вывеска туристического агентства.
       -- В Санкт-Петербург! -- прошептал он и, ничего не сказав шоферу, вышел из машины.
      
      

      ο

      
       Петербург встретил своего блудного сына бессловесным мутным рассветом. На всякий случай Николай все эти годы сохранял российское гражданство, и поэтому ему не потребовалось визы, чтобы прилететь в родную страну. Такси мягко скользило по бесшумным спящим улицам. Он ехал домой, позвонив из аэропорта родителям и доведя обоих до сердечных приступов. За прошедшие двадцать лет сын виделся с ними только три раза, и то не он, а они приезжали в Британию навещать его.
      
       Город за двадцать лет изменился и в то же время остался прежним. Николая внезапно охватило чувство небывалого, сказочного комфорта и покоя. Он дома. Он попытался представить, что этих двадцати лет вовсе не было, что он, дождавшись, когда сведут мосты, возвращается домой с вечеринки. Однако марево скоро развеялось. Все-таки по улицам родного города едет не Николай, а мистер Николас Бэнг. Он не мог сбросить с себя налет принадлежности к чужбине.
       -- По-русски говорите? -- спросил таксист.
       -- А что вас заставило решить, что я не говорю по-русски?
       -- Выглядите, как иностранец... -- был ответ таксиста.
       -- Вы считаете, мне следует переодеться, чтобы слиться с толпой?
       Таксист оценивающе посмотрел на мистера Бэнга.
       -- Не поможет. У вас лицо не наше. Вас любой школьник-шпаненок раскусит... Так что если приехали сюда шпионить, лучше сразу идите на Литейный с повинной...
       -- Хорошо, я подумаю над вашим предложением, -- отшутился Николай, хотя непроизвольно поежился. В этом таксисте просто клокотал дух гэбэшника.
       Он замолчал и отвернулся к окну. Они свернули на знакомую с детства улицу. Оказывается, так просто. Сонным рассветом подъехать к своему дому. Комок подкатил к горлу. Ему захотелось плакать. В голове внезапно завертелась песня Галича...
      
       Послушай, послушай, не смейся, когда я вернусь,
       и прямо с вокзала, разделавшись круто с таможней,
       и прямо с вокзала в ничтожный, кромешный, раешный,
       ворвусь в этот город, которым казнюсь и клянусь.
      
       Когда я вернусь... А когда я вернусь?..
      
       "Вот и вернулся, -- подумал Николай, когда такси остановилось во дворе родного дома. -- Сколько раз мне снилось, как я возвращаюсь сюда... Я настолько задушил в себе эту тоску, что теперь кажется невероятным, что за двадцать лет ни разу не пришло в голову такой простой мысли -- купить билет на самолет и прилететь... Чего я боялся? Старых разборок? Глупости... Столько воды утекло".
       Вид дома, однако, убеждал Николая в обратном.
      
       "Как такое может быть? Ничего не изменилось... Тот же облупленный вход в подъезд".
      
       []
      
       Расплатившись с таксистом, Николай взлетел по лестнице на четвертый этаж, мимолетно отметив, что в подъезде, как и тогда, как и всегда, воняло мочой.
       Дверь открыла мама.
       -- Мама!
       Он обнял ее. Она стала совсем хрупкой старушкой. Где-то на заднем плане появился сгорбившийся отец. У него в зубах красовалась неизменная "беломорина".
       -- Мог хотя бы предупредить! -- заплакала мать.
       -- Молодец, что приехал... -- заговорил отец слегка дрожащим голосом.
       -- Как вы тут живете? В подъезде вонь... Сколько раз я предлагал вам переехать... Ну, пусть не ко мне, так хоть на Кипр или Багамы...
       -- Мы из того рода грибы... где выросли, там и сгнием, -- хрипло сказал отец.
       -- Ты не волнуйся, мы ни в чем не нуждаемся. Тех денег, что ты нам посылаешь, нам даже слишком много. Мы откладываем. Тебе останется!
       -- Бред, -- пробормотал Николай.
       -- Давай за стол, -- сказал отец. -- Выпьем за встречу.
       Мать налила ему тарелку борща. Борщ показался ему вкуснее, чем стряпня его виртуозного итальянского повара. Водка же была отвратительной.
       -- Где вы берете такую гадость? -- спросил он, откашливаясь.
       -- Ничего, сынок... Это вкус отечества. Привыкнешь.
      
       Отец был прав. Николай, выпив первую рюмку с отцом, больше не просыхал. Каждый старый знакомый заставлял его выпить, а когда Николай пытался отмахиваться, его называли зажравшимся буржуем. Водка странным образом начала руководить жизнью Николая. Он хотел разыскать Миру, она была главной и тайной целью его приезда, но водка уводила его от этого очевидного дела. Толька через два дня ему удалось вырваться из объятий школьных друзей, ставших солидными дядями, и отправиться к дому, где когда-то жила Мира.
      
       Вот ее дом. Николай не раздумывая поднялся по лестнице. "Глупо конечно, и эти гвоздики... Кажется, она не любила эти цветы... А если откроет муж? Да и живет ли она здесь?"
      
       За дверью послышалось шарканье тапок.
       -- Кто там? -- спросил неприятный старушечий голос. Дверь оставалась в оцепенении и не собиралась отворяться.
       -- Извините... Мне нужна Мира.
       -- Так чего звонишь? И иди себе с миром. А то милицию вызову.
       -- Девушка по имени Мира... -- Николай никак не мог припомнить фамилию Миры. -- То есть женщина Мира...
       -- Женщин мира в телевизор показывают, а не за дверью высматривают. Нет тут таких.
       -- Она жила здесь. Когда-то. Ее зовут Мира. Я ее ищу.
       -- Никто здесь не живет. Я здесь хозяйка. И два сына у меня, есть кому защитить.
       -- Двадцать лет назад...
      
       []
      
       -- Ты что, пьяный? Иди давай отсюда... -- голос за дверью огрубел. -- Еще через двести лет приперся бы. Людей беспокоить.
       -- Бабушка, милая, отворите дверь... Я вам денег дам... Мне нужно ее найти, понимаете?
       -- Сейчас... Как же... Нашел дуру. Сейчас сыновей позову, они тебе мигом по шее наваляют!
       -- Я из-за границы приехал. Вот только чтоб сюда прийти. Откройте, пожалуйста.
       Видимо, старуха за дверью раздумывала. Наконец ехидно спросила:
       -- Я открою, а ты меня по темечку?
       -- Бабушка, я хороший... Видите, с цветами... Я вам сто долларов дам...
       После короткого молчания голос зазвучал мягче.
       -- Покажи деньги!
       Только теперь Николай заметил, что в двери есть глазок. Он помахал перед ним сотенной купюрой.
       -- Давай, милок, так сделаем... Дверь я тебе не открою. Ты просунь денюжку под дверь, а я скажу...
       Николай не раздумывая подчинился.
       -- Ой, милок, -- запричитал голос за дверью. -- Давно дело было. Я сама тут еще не жила, мне соседки опосля нашептали... Ты как сбежал... Все вы, мужики, беглецы, а девки расхлебывай... Она вначале вены взрезала, спасли, в больнице лежала, а потом повесилась твоя евреечка... Нехорошая это квартира, нехорошая...
      
       У Николая потемнело в глазах. Он не помня себя заколотил в дверь.
       -- Врешь, сука старая! Она не еврейка!
       -- Тебе виднее... А ну перестань буянить! Вмиг милицию вызову!
      
       Николай сам не свой сбежал по лестнице. Его душили рыдания, настоящие, без подспудных мыслей. Неприступный логик в его голове наконец заткнулся. Николай ревел, как разбуженный охотниками медведь!
       Он рухнул на скамейку у подъезда и, обхватив голову руками, стал раскачиваться взад и вперед. Ему хотелось рвать на себе одежду и посыпать голову пеплом, орать в голос, биться головой о вдрызг потресканную твердь скамейки.
       -- Это она из-за меня... Она же не могла без меня жить! А я!.. А она!.. Вены резала, повесилась, милая, Бог мойМира! Столько лет я думал о тебе, как о живой... А ты умерла, ушла, не выдержала... Оставила меня одного доживать. А я за тобой приехал... Мира, Мира... Вот отчего мне не жилось по-человечески все эти годы. Совесть, она-то знает... Боже, мой, как же я виноват!
      
       Назойливо вертелось в воспаленной голове стихотворение, написанное ему когда-то Мирой...
      
       Горький привкус июльского снега,
       Милый Господи, верь мне, прости!
       Для меня в нем блаженство, и нега,
       И саднящее чувство тоски.
       И, как в родах, исступленно тычась,
       Кровь от плоти, глаза лишь сухи,
       За песчинку из тысячи тысяч
       Я уже отмолила грехи.
       Пусть душа, как кровавая рана,
       Пусть безумие -- кара небес,
       Без надежды, без слез, без обмана,
       Все как есть -- я приму этот крест.
      
       Следом вспомнился его ставший пророческим ответ...
      
       Разлад умов оставив на потом,
       По трепетной шкале отмеривая запах
       Разбухших строк, найти дверной проем
       И обомлеть: как чинно тлеет запад
       За кольями домов. Какой холеный звук
       Зачат сознаньем, но убит гортанью.
       И молит лоб: "Подай на пропитанье!",
       А губы рвут последнее из рук.
       А это значит -- скудный твой супруг
       Не променяет слух на добродетель.
       И будут жадно дергать полы дети,
       Вопросом пола озаботясь вдруг.
       А я уйду в распоряженье слуг
       И буду сам копить себе монеты.
       А после там, быть может, взвою: "Где ты?"
       И тут почую: точно, скрипнул сук,
       Скандально облохмаченный веревкой.
       Ты никогда мне не казалась легкой.
       И вот когда приблизился каюк,
       Я вдруг постиг, что невесомость -- это
       Есть свойство всех, кто породнен петлей.
       И вот тогда захочется домой.
       И очень жаль, что нету дома, нету.
      
       -- Мужчина, вам плохо? -- раздался беспокойный женский голос.
      
       []
      
       -- Извините... я сейчас уйду, -- пробормотал Николай, утирая слезы. Силуэт женщины был трудно различим.
       -- Николушка??.. Ты?.. Неужели это ты?!
       Женщина, словно потеряв равновесие, покачнулась и рухнула на скамейку.
       -- Мира? -- не веря собственному голосу, вскричал Николай, и словно в беспамятстве принялся целовать ее лицо, руки. Она растерянно отвечала его поцелуям.
       Старуха ввела Николая в горькое заблуждение. В бывшей Мириной квартире действительно лет пятнадцать назад из-за несчастной любви повесилась девушка, но к Мире это не имело никакого отношения. Она была жива, проживала теперь в соседнем доме и возвращалась из магазина. На скамейке лежал пакет, из которого выразительно торчали пучки зеленого лука.
       -- Пойдем ко мне, -- решительно сказала Мира. -- Ты весь дрожишь... Я, по правде говоря, тоже.
       Захлопнув дверь, они сразу бросились друг другу в объятья. Казалось, самый титанический ураган не смог бы разомкнуть их рук. Это было не плотское метание, а самое настоящее всепоглощающее стремление к воссоединению раздробленных, исхлестанных колючими ветвями беспросветного ожидания душ.
       -- Невероятно... Я нашла тебя на скамейке у моего старого подъезда... Где ты был все эти годы?...
       -- Мира, почему ты не ответила на мое письмо? -- Николай внимательно посмотрел в знакомые до стона глаза.
       -- Какое письмо? -- прошептала Мира.
       -- Из Финляндии. Я звал тебя к себе... Я не согласился с твоим "прощай!" Я просил твоей руки...
       -- Я не получила этого письма...
       -- Я ждал ответа! Потом я пробовал звонить, но телефон был отключен...
       -- Да, нам поменяли номер. Ты написал мне такое письмо?!
       -- Мира, мне нет жизни без тебя. Я схожу с ума. Я всего достиг, но это ничто... Жалкий прах...
       -- Боже мой... Мне кажется, я брежу. Сколько лет прошло, Николушка?
       -- Двадцать...
       -- Я так ждала, чтобы ты мне написал такое письмо... Я кляла себя за то, что дала тебе уйти. Я думала -- тебе будет тяжело со мной... Я не вынесла бы, если бы твоя жизнь не удалась из-за меня... Вот видишь, ты всего добился...
       -- Все поправимо. Забудем об этих годах. Я тебя больше никуда не отпущу, мы вместе уедем.
       -- Николушка, миленький... Все очень изменилось. Я постарела, подурнела...
       -- Неправда!
       -- Тебя просто испугала старуха! Какие времена-то были... У нас в каждой квартире за двадцать лет либо кто-нибудь повесился, либо и того хуже... убили...
       -- Уедем прямо сейчас!
       -- Ты говоришь все это в горячке... Милый, я все еще замужем...
       -- Ерунда... Я все устрою. Я богат. Я очень богат... Мое состояние -- сто тридцать миллионов фунтов. У меня есть замок в Англии... Ты будешь счастлива!
       -- Николушка... Принц ты мой отыскавшийся... Ну при чем тут твои сто тридцать тысяч...
       -- Миллионов!
       -- Неважно... Ты же не у Рогожина меня торгуешь?
       -- Хоть у самого черта с рогами! Мира, произошло какое-то несправедливое, вселенское недоразумение... Ты должна была получить это письмо! Я тебя умоляю, не придумывай сложностей. Их нет! Такая любовь, как у нас, -- невероятна! Всю жизнь только ты одна... Перед нами все расступятся!
       -- Николушка, успокойся... Дай мне прийти в себя!
       -- Не надо приходить в себя...
       -- Но почему сейчас? Почему не пять лет назад? Почему не десять?
       -- Я думал, ты меня бросила... Я не хотел отравлять тебе жизнь. Пока вдруг не понял, что все это бред...
       -- Скоро вернется муж... -- Мира беспокойно поднялась.
       -- Давай уйдем сейчас же! -- Николай тоже вскочил.
       -- Николушка, я не могу сейчас... Давай встретимся завтра и все спокойно обсудим...
       -- Я не понимаю... Что с тобой случилось? Ты больше меня не любишь?
       -- Я...
       -- Боже мой! Мира, ты не любишь меня?
       -- Если я скажу, что люблю, то это будет значить, что я немедленно должна последовать за тобой хоть на край света...
       -- Что же тебе мешает?
       -- Давай поговорим завтра...
       -- Я не доживу до завтра...
       -- Место рядом со мной несвободно...
       -- Муж?
       -- Несколько лет назад в моей жизни появился очень дорогой мне человек...
      
       В жизни Миры мало что изменилось за эти годы. После разлуки с Николаем она бросила университет. Не то чтоб философия ей опротивела, просто она не могла входить под сень тех стен, где мимолетно отшумело ее заплаканное счастье.
      
       Далее потянулась бесконечная вереница однообразных дней. Сын рос, все больше отдаляясь. В тоске семейной суеты Мира оставалась совершенно одинокой, она старалась забиться в уголок и никого не видеть, а жизнь вытаскивала ее на подиум под едкий свет повседневных судилищ... Но более всего не давали ей покоя ее собственные противоречивые мысли.
       Мы совершаем необдуманные поступки, цена которых со временем становится непомерной, разъедающей нестойкие основы наших сердец. И кто знает, действительно ли мы виноваты, или это некий божий промысел диктует нам свою волю, дабы мы прошли многократно повторяющиеся испытания? Испытания смертью, несчастной любовью, предательством... Корень учения горек, но плод опыта со временем становится настолько ядовитым, что полностью выжигает все нутро...
       С раннего детства девочке внушают, что ее главное предназначение -- выйти замуж и рожать детей, а пребывание в доме родителей, свихнутых на этой теме денно и нощно, рано или поздно возымеет свой результат -- и вот тебе новая ячейка общества, основанная на опыте, позаимствованном у родителей. Дом и семья, построенные на зыбучем песке чужих иллюзий и не имеющие в основе крепкого фундамента любви и уважения... Без любви женщина вянет быстро, и даже присутствие в ее жизни маленького человечка -- родного существа, которому отдается все лучшее без остатка, -- не может заполнить гулкую пустоту сердца. Чем тоньше и ранимей ее природа, чем возвышенней и романтичней ее существо, тем невероятней в этом свинцовом мире найти неведомую, но обугленную тем же недугом одиночества душу.
       Птица, попавшая в чужую стаю, рискует быть заклеванной и отвергнутой, но из этой ситуации есть выход: перекраситься внешне и чирикать как все, сохраняя свой внутренний мир от посторонних взоров, или покинуть стаю, пробуя выжить самостоятельно и надеясь на фантастическую встречу. Если тебя не устраивает тяжелая и скучная работа, ее можно поменять -- может, не так легко и быстро, как хотелось бы, но довольно безболезненно. Если не интересна компания, то избежать неприятных людей тоже достаточно просто, сократив отношения до минимума. А куда деться в родном, но постылом доме, как избежать угнетающих встреч с человеком, предназначенным тебе Богом и людьми, как ограничить физическое и моральное насилие, как не озвереть от этого, не сойти с ума, когда твоя психика уже не выдерживает раздвоенности или растроенности твоей погибающей и задыхающейся сущности? Это самое страшное -- идти домой, как на каторгу, пожизненный этап, в пыточную камеру. От добра добра не ищут -- может, правы те, кому в семейном гнезде если не комфортно, то довольно сносно, и другой жизни они не представляют или не хотят себе представить? А ты просто зарвавшееся ничтожество, некоронованная принцесса, грезящая о несбыточном и рвущаяся, как птица в невидимых никому силках, и постепенно рассыпаешься в прах...
      
       Но когда уже кажется, что чаша страданий переполнилась до краев, и тоненькая жизненная ниточка, натянутая до предела, готова вот-вот оборваться, в постылую жизнь вдруг врывается чудо -- чудо внезапной любви, воскрешая угасшие утренние прозрения, наполняя пульсирующими жизненными токами ослабевшее сердце.
      
       "Милостивый Боже, если это твой очередной тактический ход, и эта любовь -- всего лишь иллюзия, дарующая мгновенье счастья и требующая взамен годы страданий, то я была согласна на нее и на это страдание, ибо нет ничего страшнее омертвения души и окаменелости сердца... Я согласна принять эту радость и эту боль, Господи, я согласна... -- исступленно шептала Мира. -- Потому что звуки его голоса нежно касались струн моего сердца, потому что мои глаза тонули в бесконечности его зрачков, потому что его несмелые прикосновения заставляли трепетать меня всю, без остатка..."
       Прошли годы. Раны постепенно рубцевались, напоминая о себе все реже... Мира устроилась на работу в библиотеку и буквально утопила себя в зыбком море слов, оформленных в подрагивающие строки, оттиснутые на тонкой зыби пожелтевших страниц казенных книг. Эта близость к многократно изученным словам позволила ей не превратиться окончательно в пошлую бабу, в стареющую злую тетку... Но любые книги мертвы, если в них не вносить удивительных поправок, диктуемых восторгом озябшего на ветрах бытия случая.
       ...Константин был невероятно худ. Когда он тихим голосом попросил работы Жака Деррида, у Миры забилось сердце. До сих пор никто ни разу не спрашивал книг ее любимого философа.
      
       []
      
       -- Какая работа вас конкретно интересует?
       -- "Письмо и различие".
       -- К сожалению, у нас нет этой книги... Но... Извините, может быть, это неудобно... но у меня есть эта книга дома. Я завтра могу принести ее... Зайдете?
       -- О, я был бы вам несказанно благодарен... -- Константин посмотрел Мире в глаза, и она внезапно смутилась.
       -- Вы тоже увлекаетесь Жаком Деррида?
       Она кивнула.
       -- Вы тоже считаете, что "мир есть текст"?
       -- Я верю в метод деконструкции, в процессе которой выясняется, что текст -- это случайный набор цитат-археследов, -- ответила Мира.
       -- Я тоже.
       Этот болезненно истощенный мужчина непреодолимо притягивал Миру своим тихим голосом, своей слабостью, бледностью, потусторонностью.
       -- Я пишу о нем диссертацию, -- он улыбнулся и опустился на стул. -- Основная идея заключается в том, что многослойность и загадочность текстов Деррида -- это зеркальное отражение сложности его личности. Как у почтовой открытки, у его философии и у него самого две нераздельно сросшиеся, образующие одно целое стороны. Он мыслитель-европеец, наследник, реинтерпретатор и оппонент линии Платона, Декарта, Гегеля, Гуссерля. В то же время он -- обладатель еврейского духовного наследия, составлявшего глубинный смысл его творчества...
       Они проговорили несколько часов. На следующий день она принесла нужную книгу, и он долго и восторженно благодарил Миру. Так завязалась дружба, постепенно перешедшая в нечто большее... Старенький диванчик за стеллажами книг стал хранителем их странной, испепеленной усталостью жизни близости.
      
      
      
      

      π

      
       Упругие путы запоя обвили Николая, словно удавы, ставшие модными обитателями даже некоторых коммунальных жилищ, заменив безобидных, тривиальных кошечек и болонок. Его комната в родительской квартире осталась той же, ничего не изменилось за два десятка лет: потертый письменный стол, огромный тяжелый шкаф темного коричневого цвета, расшатавшаяся кровать. Эти вещи были знакомы ему с незапамятного детства. Вернувшись после встречи с Мирой с непочатым ящиком водки, он сразу же заперся и практически не выходил, грубо крича на родителей и отгоняя их от себя.
       Он пил до тех пор, пока не начинал блевать. Потом он пил еще и еще. Постепенно водка залила все, что можно залить, и притупила то, что еще хоть как-то могло ранить...
       Мать то ругалась, то тихонько плакала под дверью, отец хмуро молчал. Неожиданно подступил май. И однажды, когда теплый порыв ветра ворвался в пропахшую табачным дымом и перегаром комнату, Николай, хотя и был весьма пьян, неожиданно пошел в ванную комнату и привел себя в порядок. На стене висело то же самое зеркало, щербины в котором были знакомы ему лучше, чем очертания континентов на географической карте. Он с трудом вымылся, побрился, надел чистое.
       -- Мам... -- спросил он рассеянно, не глядя на заплаканную мать, с удивлением взиравшую на преобразившуюся внешность сына. -- У вас Первомай все еще празднуют?
       -- Да кто как, -- растерялась мать. -- А ты что же, на демонстрацию собрался?
       -- Нет, просто поздравить кое-кого надобно... -- у него заплетался язык.
       -- Куда ж ты такой бухой пойдешь?
       -- А что? Я вполне... ничего! -- Николай пригладил оставшиеся от былой пышной шевелюры волосы на затылке. -- Совсем постарел я... -- вздохнул он.
      
       За дверью слышались голоса и звон посуды. Видимо, за столом собралась компания. Он решительно позвонил.
       -- Ничего, это даже хорошо, что все в сборе.
       Дверь открыла незнакомая девушка.
       -- Ой, а вы к кому? -- спросила она.
       -- Кажется, у Миры был сын...
       -- Я его невеста...
       -- Я так и подумал... А где Мира?
       -- Проходите...
       Он сразу же встретился глазами с Мирой. По левую руку от нее сидел грузный мужчина с хмурой внешностью. "Муж" -- с отвращением подумал Николай. По правую руку -- худой, буквально скелет, человек с глубоко запавшими глазами... "Любовник" -- еще с большим отвращением решил он.
       Спиной к нему сидел молодой человек, который удивленно обернулся и посмотрел на гостя. Он был поразительно похож на Миру. "Сын" -- почему-то тоже с отвращением подумал Николай.
       -- Вот и хорошо, что все в сборе! -- наигранно-весело заорал он. -- С праздником, дорогие товарищи!
       -- Мужик, ты кто? -- недружелюбно поинтересовался Мирин сын.
       -- Я? Я... -- он посмотрел на Миру.
       Она молчала.
       -- Я -- человек, который всю жизнь любил твою мать... А она променяла меня на твоего отца и на этого вот доходягу...
       Юноша с воинственным видом поднялся из-за стола. Он был выше Николая и шире в плечах.
       -- Сядь, -- твердым голосом сказала Мира. -- Хорошо, что пришел, -- она ласково взяла Николая за руку. -- Садись... Познакомьтесь. Это -- Николай, мой давний знакомый. Учились вместе на первом курсе универа.
       -- Милый, где тебя носило? -- прорычал муж.
       -- Посмотрите на себя... Посмотрите на вашу ублюдочную страну! -- вдруг взвился Николай. -- Как вы живете? В полуразрушенных домах, с подъездами, пропахшими мочой? В клетушках квартир с облупившейся штукатуркой и обвисшей проводкой? Чем вы так гордитесь? Душа у вас загадочная... Да нет у вас никакой души. Нет и не было. А была бы, вы бы всю ее водкой вытравили... Мира! У тебя нет будущего среди этих людей... Поедем со мной...
       -- Прекрати! -- заплакала Мира.
       -- А ты? -- он ткнул пальцем в сторону худосочного. -- Ну ладно, муж уже двадцать лет как объелся груш... А ты, сморчок недоношенный... Это ты занял место, которое подле нее не пусто?
       Тощий опустил глаза в тарелку.
      
       []
      
       -- Что вы можете ей дать, кроме засранной вдрызг жизни? Отпустите ее... Зачем она вам? Эта женщина -- космос... Нет, она больше чем космос... Вы найдете себе новых проституток и поломоек. Я каждому из вас дам по миллиону, нет, по десять миллионов долларов! Отпустите ее! Я не могу без нее жить... Она гниет с вами в этом смраде, в этой ядовитой пошлости...
       -- Пойдем потолкуем... -- внятно сказал муж и стал выталкивать скандалиста на лестничную клетку. -- Достала ты меня со своими интеллигентскими разборками... -- грубо прикрикнул он на попытавшуюся вмешаться Миру. -- Тоже мне, блядь с философским уклоном! Анна Лохматова недотраханная...
       -- Как ты смеешь ее оскорблять? -- Николая душила ярость.
       -- А ты, писатель гребаный... -- муж захлопнул за собой дверь. -- Думаешь, почему она к тебе тогда не уехала? Потому что я твое письмо прочел и уничтожил. "Мирчонок..." не про твою сучью морду честь...
       -- Я тебя убью! -- заорал Николай, бросился на мужа с кулаками, но внезапно словно натолкнулся на непреодолимое препятствие, расколовшее его нос пополам. Потом стены подъезда закачались и унеслись куда-то в сторону. Оглушительный удар затылком об пол довершил начатое...
       "Ну вот и все, -- он внезапно успокоился. -- Так даже лучше... Эта жизнь не стоила того, чтобы ее жить..." Его глаза залило кровью, и красные поля внезапно превратились в махровую черноту. Вокруг его головы медленно расползалось кровавое пятно.
       Выскочившая на площадку Мира, увидев распростертого Николая, забилась в истерике и принялась колотить мужа кулачками в грудь.
       -- Ты его убил!
       На лестничную клетку высыпали гости. Муж самодовольно вытирал кулак о свою светлую праздничную рубашку.
       -- Я думаю, жить будет, паскуда... Я просто дал ему в нос, причем, прошу заметить, он первый полез.
       -- Немедленно нужно "скорую", в больницу! -- закричала Мира, заметив, что Николай пошевелился.
       -- Не нужно... -- рассудительно сказала невеста сына. -- В больнице начнут выяснять, что да как, сообщат в милицию...
       -- Да, Юленька, ты сама его подлечи, ты же у нас медсестричка, -- хитро сказал Мирин муж.
       Николая перенесли в спальню. Мира принесла с кухни миску с водой. Юля смыла с его лица и головы кровь и осмотрела рану на затылке.
       -- Ничего страшного, голова всегда много кровит, а ранка малюсенькая... Нос, правда, сломан. Нужно сделать тугую тампонаду. Ну, и легкое сотрясение, конечно, раз отключился... Но жить будет...
       Мира зарыдала, и ее увели из комнаты.
       Николай полуоткрыл глаза. В первый момент он не мог понять, где находится. Вокруг него хлопотала молоденькая девушка. Она повернулась к нему спиной и поставила миску с водой на пол, при этом ее джинсы спустились, и он отчетливо заметил разрез между двумя завлекательными половинками попки. "Видимо, я у себя в замке, пригласил по пьяни проститутку а сам вырубился", -- подумал он.
       Девушка выпрямилась и повернулась к Николаю. На уровне его глаз оказался знойный пупок, выглядывающий из-под короткой маечки.
       -- Вот вы и пришли в себя...
       -- Да. Пожалуй.
       -- А вы правда миллионер? Ну, вы за тетю Миру предлагали миллионы...
       -- Да.
       -- А Константин сказал, что вы известный писатель, философ, что у вас замок в Англии... Он ваши книжки читал, и как только вы вошли, сразу узнал вас по фотографии на задней обложке... И зовут вас, кажется, мистер Бонг...
       -- Бэнг, -- вяло поправил он. -- Николас Бэнг.
       -- Ну, да, точно, мистер Бэнг. Звучит! Прямо как Джеймс Бонд! Давайте знакомиться! Я -- медсестра. Юля... Я теперь буду за вами ухаживать, раз вы такая знаменитость. Мне никогда еще не приходилось ухаживать за знаменито-стями... Знаете что, вам, наверное, лучше поехать сейчас домой. А то вы такого накуролесили тут! Я вас провожу на такси, а заодно еще раз осмотрю вашу рану, а то я ее наспех перевязала. Да и с носом у вас далеко не все в порядке.
       -- Хорошо, -- невнятно пролепетал Николай, к которому наконец вернулась память. Ему захотелось пропасть, исчезнуть, раствориться.
      
       Опираясь на руку медсестрички, он, проходя к выходу мимо Миры, пробормотал: "Извините", и отвел глаза.
       -- Тетя Мира, я его провожу, чтобы не было инцидентов.
       -- Я поеду с тобой, -- ревниво сказал сын Миры.
       -- А вот это не обязательно, ты еще по дороге с ним сцепишься... А мне работы прибавится...
       ...Родителей дома не было. Юля помогла Николаю добраться до комнаты. К его удивлению, она была хорошо проветрена и идеально прибрана. Никаких следов затяжного запоя не осталось.
       -- Чистенько, но бедновато для миллионера... -- разочарованно сказала Юля. -- А у вас в Англии правда свой замок имеется?
       -- С тремя башнями... -- пробормотал Николай, тяжело садясь на трескучую кровать. Он был польщен неподдельным интересом, который вызывал его замок у этой девушки. До сих пор, казалось, его необычайные достижения и богатства в России никого не интересовали.
       -- А в каком месте?
       -- В Кембриджшире... Киртлинг-холл называется.
       Ему безумно захотелось туда, назад, в свою незыблемую крепость.
       -- И вы приехали сюда, чтобы увезти в Киртлинг-холл тетю Миру? -- уточнила Юля. Она присела на стул подле Николая и принялась ловко перебинтовывать ему голову. -- Что вам, в Англии хорошеньких девочек не хватает? Хотя они там все грымзы...
       -- Да, уж... -- просопел в ответ Николай.
       -- А вам русские нравятся, да? Это бывает. Только тете Мире уже за сорок... К тому же она замужем, и у нее еще любовник имеется, ну, вы его видели, дядя Костя...
       -- Видел... -- прохрипел Николай.
       -- Думаю, вам нужна девушка помоложе.
      
       []
      
       -- Может быть, -- закивал он и закашлялся.
       -- Не вертите головой, а то повязка спадет. Вот лучше наклонитесь, -- сказала она, и Николай буквально уткнулся в разрез на ее майке.
       Он явственно почувствовал запах Юлиных духов. Духи этого стиля свидетельствовали о сильной натуре их обладательницы. Что это был за запах? Цитрус? Бергамот? Лимон? Этим запахам присущи напор и целеустремленность. Он тупо разглядывал Юлину грудь, едва прикрытую тканью майки.
       -- Ой, извините, -- наигранно смутилась девушка, проследив заинтересованный взгляд Николая. -- Вас не смущает, что я без лифчика? В Англии, наверное, это не принято...
       -- В Англии все принято, -- отупело откликнулся он и поцеловал Юлю в разрез майки.
       Она рассмеялась.
       -- Больной! Вы что, больной! Это не предусмотрено в процедурной карте...
       -- Хотя, пожалуй, вы так скорее поправитесь... -- добавила она и мигом стянула майку.
      
       Он вздохнул и положил обе руки на топорщившиеся девичьи грудки, белеющие в полумраке вечереющей комнаты. Юля едва слышно пискнула и, все еще сидя на стуле, словно приподнялась на цыпочки.
       -- У вас руки холодные, -- пояснила она.
       Они поцеловались. Поцелуй получился медленным и тягучим. За пределами охватившего их поцелуя тела их задвигались, словно исполняя таинственный танец. Молча, сосредоточенно они снимали одежду друг с друга. Николай, согрев руки, принялся так же молча и сосредоточенно
       []
       ласкать грудь девушки, осторожно оттягивая соски, которые он сжимал между пальцами, а Юля тихонько постанывала, пытаясь изловчиться и расстегнуть ему брюки. В молчании их руки потянулись друг к другу. Ладонь Юли легла на живот Николая и поползла вниз, встретив на своем пути то, что ожидала найти... Девичья ладошка охватила окрепшую твердь, и Николай привычно забыл обо всем. Обе руки его были на груди девушки, которая, очевидно, ему очень нравилась. Его голова была чуть откинута назад, и он издавал короткие стонущие звуки, в то время как Юля, неловко изогнувшись, передвигала сжатый кулачок вверх и вниз. Вдруг Николай тихо зарычал, и Юля наигранно испугалась.
       -- Погодите... У меня в сумочке, кажется, завалялся презик...-- она встала и, нетерпеливо переступая ножками, отправилась за своей сумочкой.
       Он отметил, что у нее очень красивые ноги -- худенькие, с чуть выпирающими коленными чашечками, но прекрасной формы, и странная, еще большая нега охватила все его тело. Его взгляд сосредоточился на ее изящных ягодицах, подрагивающих при ходьбе. Когда она вернулась, он раздвинул ей ноги и усадил на свои колени. Они сразу же застонали, вздрагивая. Некоторое время они двигались так, забыв о том, что вот-вот могут вернуться его родители. Наконец они неохотно разомкнулись, продолжая ласкать друг друга руками...
      
       -- Ну, теперь вы, как честный человек, должны на мне жениться... -- пошутила Юля.
       -- Ты же невеста Мириного сына? -- неуверенно отозвался Николай, тяжело дыша.
       -- Точно... -- словно спохватилась Юля. -- Вы так увлекли меня своими рассказами о замке, что я обо всем забыла... Ну, ничего, я это улажу...
       Она быстро оделась и ловко поправила сползшую повязку на лбу у Николая.
       -- Я зайду к вам завтра... Ну, как медсестра... Понимаете? У вас есть денежка на такси?
       Он протянул кошелек. Увидев пачку зеленных купюр, девушка присвистнула.
       -- Вы и впрямь миллионер, по нашим меркам...
       -- Возьми побольше, на всякий случай...
       -- Я возьму сотню баксов. Хорошо?
       -- Возьми две...
       -- Ну, возьму -- вам на лекарства, бинты и прочий перевязочный материал...
       -- Угу, -- промычал он.
       -- До свидания, мистер Бонг!
       -- Бэнг.
       -- Неважно!
       Николай упал на кровать. Из всего платного секса, испытанного им за его богатую подобного рода приключениями жизнь, то, что дала ему Юля, было высшим классом! Однако кроме плотского наслаждения, он ничего не испытывал к этой девушке. Его не оставляло ощущение, что он только что переспал с проституткой невероятного мастерства.
       -- Наши местные девицы берут максимум семьсот пятьдесят фунтов за ночь, а эта, пожалуй, захочет взять все... -- пробормотал он. -- Если Земля -- это сумасшедший дом нашей Вселенной, то Россия -- это сумасшедший дом Земли. Как Мира могла предпочесть меня этому Константину, мумии на двух ходулях?.. Ну что ж... Ты, Мира, предпочла это убожество, а я переспал с классной проституткой, с твоей, кстати, будущей невесткой... Так что мы квиты. Так, что ли?
       Он все еще был зол не на шутку, но боль поражения и потери Миры, кажется, начала потихоньку отступать.
       Внезапно в дверь заколотили.
       "Наверное, мама забыла ключи, -- решил Николай. -- Сейчас открою с повязкой на голове -- она в обморок..."
       Однако за дверью была вовсе не мама. Он едва успел разглядеть перекошенное лицо Мириного сына, как сокрушительный удар под дых заставил его согнуться в три погибели. Тут же он получил дополнительный удар коленом в лицо. Сломанный нос взвыл запредельной болью и отозвался резким отголоском в ране на затылке.
       -- Слушай, слизь задроченная... Если до вечера ты не уберешься из России, завтра тебе не жить... Я знаю, что ты с Юлькой трахался... Она у меня блядь профессиональная... Сколько ни отучал -- видимо, уже не отучу... Говорила мне мать, что все медсестры -- развратные... -- он напоследок пнул Николая в живот и устремился к выходу.
       Николай долго харкал кровью в родной ванной комнате, потом умылся и поспешно вызвал такси. Родителей по-прежнему не было дома. Он решил немедленно уехать, чтобы они не видели его теперешнего состояния и полученных в течение майского дня травм разнообразной степени тяжести. Чтобы они не волновались, он оставил на кухонном столе записку: "Срочные дела. Улетаю в Лондон вечерним рейсом. Ваш любящий сын".
       В аэропорту пограничник долго не мог поверить, что фотография в паспорте соответствует ее законному прообразу.
       -- У вас есть еще какой-нибудь документ с фотографией?
       Николай показал британские водительские права. Этот документ вызвал еще больше подозрений.
       -- Вы не похожи на иностранца... -- заключил пограничник, все же поставив штемпель в паспорт.
       "Теперь ни один таксист не подумал бы, что я не говорю по-русски", -- с язвительной самоиронией подумал Николай.
       ...Утром следующего дня, подъезжая к своему замку, мистер Бэнг решил, что не так уж плохо провел время. Пожалуй, таких острых ощущений он не испытывал за последние двадцать лет. Один мордобой чего стоил... Масса впечатлений. Очень ободряет... Ну а чувственных переживаний ему хватит до конца дней.
       Зайдя к Джованни на кухню, он позволил повару внимательно осмотреть раны на своем совершенно опухшем от массированных попоек лице.
       -- Сэр, я же вас предупреждал: не следует связываться с русской мафией. Сицилийская гораздо гуманнее. Доведя человека до вашего состояния, она обязательно добивает жертву. Посмотрите на себя! С такими ранами вы не жилец!
       -- Спасибо, утешил!
       -- Хотя, когда вы узнаете, что у нас сегодня на обед, вы неминуемо захотите остаться в живых... Кстати, вы уехали так внезапно... А утки в тот день получились отменными!
       -- Ну, я же обещал вернуться к обеду, -- виновато сказал мистер Бэнг. -- И исполнил свое обещание.
       -- С опозданием в три недели...
       -- Но я вернулся, -- упрямо повторил Бэнг.
       -- Вот и славно, сэр. Сегодня у нас на обед хвосты омаров, запеченные в духовке.
       -- Как обычно, с растопленным сливочным маслом и зеленью?
       -- Разумеется, сэр!
      
      
      

      ρ

      
       По возвращении на мистера Бэнга навалился такой ворох дел, требующих безотлагательных решений, что первые несколько дней особенно переосмысливать случившееся с ним в России было некогда, да и не хотелось. Пожалуй, он был рад с головой окунуться в привычные дела.
       Больше всего мистера Бэнга выбил из колеи (если предположить, что после поездки он был в своей колее) тот факт, что акции, от которых он так, как казалось, благоразумно избавился, невероятно подскочили в цене, превратив таким образом решение их продать в самый крупный финансовый просчет в его жизни. Если бы он не поддался панике и последовал советам своего брокера, его состояние составляло бы теперь сто пятьдесят миллионов. Скоропалительное решение обошлось ему в невероятную сумму -- двадцать миллионов фунтов.
       Теперь действовать было поздно. Индексы были высоки, вкладывать деньги в его излюбленные акции было бессмысленно, а в других финансовых сферах мистер Бэнг разбирался слабо. Он был философ, а этот род занятий пока не имеет соответствующего, по крайней мере прямого, отражения на рынках ценных бумаг.
       Если бы мистер Бэнг не отвлекся от своих дел, то, возможно, принял бы нужное решение и не упустил бы возможности сыграть на повышении.
       -- Итак, мои причуды уже обошлись мне в двадцать миллионов... Нужно прийти в себя, иначе все это может плохо кончиться... Локхарт, запишите меня к врачу...
       -- По какому поводу, сэр?
       -- Нервы шалят... Пусть выпишет таблетки...
       Но врач отказался дать мистеру Бэнгу спасительный рецепт.
       -- Я не вижу в вашем состоянии никаких признаков нервных расстройств. Вы просто адекватно реагируете на сложившиеся обстоятельства.
       -- И что же мне делать, доктор? Я -- издерганный человек, у меня нехорошо на душе ... Разве это не обязывает вас принять какие-нибудь меры?
       -- Пожалуй, вам, следует обратиться к психологу. Я могу порекомендовать вам Джули Брик, она практикует в Ньюмаркете.
       -- Джули... Пусть будет Джули...
       Мистер Бэнг взял телефон и адрес, хотя решил, что попробует обойтись без психолога по имени Джули... Джули -- это ведь как бы Юля по-английски, а мистер Бэнг еще не совсем отошел от терапии, предоставленной ему питерской медсестрой Юлей.
       Однако состояние его ухудшалось. Он совершенно не мог работать, все чаще впадал в состояние болезненной задумчивости. Наконец он решил, что ему нечего терять, и назначил встречу с Джули, оказавшейся мисс Джули Брик, то есть незамужней.
       -- Но если она не может устроить свою личную жизнь, как она осмеливается помогать другим?
       Несмотря на скептическое предубеждение, Джули понравилась ему сразу. Стоило ему расположиться в удобном кожаном кресле, как откуда-то появилась уверенность, что здесь ему помогут вернуться к обыденной жизни бунтаря-миллионера.
       Она была невысокого роста, лет тридцати с хвостиком, цвет ее глаз был неопределенный и менялся в зависимости от освещения: на свету глаза были бирюзовые, в полумраке -- зеленоватые. Волосы, русые с золотистым отливом, свободно падали на плечи, необыкновенные такие волосы, запоминающиеся. При знакомстве, пожимая ее руку, он обратил внимание на холод ее ладони и на странный браслет на правой руке, сотканный из позеленевших от времени монеток времен Римской империи.
      
       На первый взгляд Джули казалась абсолютно "холодной леди", не помышляющей ни о каких чувствах, но стоило услышать ее голос, как первое впечатление растворялось без следа.
       -- Вы недавно побывали в автокатастрофе? -- мягким голосом спросила она, полужестом указав на ссадины, украшавшие светлый лик неудавшегося Одиссея.
       Не дожидаясь дополнительных приглашений, мистер Бэнг поведал психологу о природе своих травм и о предыстории их приобретения.
       Джули внимательно выслушала и что-то записала в своем блокноте. Мистер Бэнг дорого бы дал, чтобы подсмотреть, что она пишет, ему почему-то почудилось, что в этой записи скрывалась отгадка его состояния, а значит, и ключ к излечению. Прочтешь "психопат-эротоман" -- и все станет ясно... Мистер Бэнг не скрыл подробностей своей личной жизни, намеренно описав и свои встречи с девушками по вызову, и свои романтические приключения в России. Он рассудил так: она психолог, пусть слушает. Ей по службе положено. Впрочем, он не заметил и тени смущения или удивления в ее глазах. Это почему-то обидело его.
       -- А если бы я сообщил вам, что собственноручно зарезал и съел всех девушек, с которыми переспал, вы бы так же невозмутимо записали об этом в своем блокноте? -- внезапно пробормотал мистер Бэнг, но и это замечание не произвело на Джули никакого впечатления.
       -- Мне пришлось бы сообщить об этом в полицию, мистер Бэнг, -- отрезала она. -- Вы, наверное, невнимательно прочли документ, который вас попросили подписать в приемной. Согласно закону, я обязана сообщать властям о любой противоправной деятельности, так что не советую вам делиться со мной подобными подробностями. Другое дело, если бы вам хотелось съесть всех женщин, с которыми вы имели интимные отношения. Это как раз мне было бы важно услышать, потому что нередко в скрытых желаниях коренятся причины неврозов.
       -- Позвольте мне вас разочаровать... Мне не хотелось их съесть...
       -- Ничего страшного... -- приветливо улыбнулась Джули и неожиданно попросила: -- Мистер Бэнг, расскажите о ваших отношениях с родителями.
       -- При чем тут они? -- возмутился мистер Бэнг.
       -- Я так и предполагала, что моя просьба рассказать о родителях вас встревожит.
       -- Ну, что ж... У нас никогда не было теплых отношений.
       -- Вы чувствуете, что недополучили в детстве родительской любви?
      
       []
      
       -- Ну, я бы не сказал, что они жестоко со мной обращались...
       -- А все-таки?
       -- Да... -- признался он. -- Ко мне всегда относились свысока и с некоторым презрением. Часто говорили, что я -- дурак, недотепа...
       -- Ваши родители занимались рукоприкладством?
       -- Нет... Хотя подзатыльники... Джули, подзатыльники считаются рукоприкладством?
       -- Безусловно...
       -- В таком случае вы видите перед собой знатного коллекционера оных...
       -- За что вам доставалось?
       -- Да ни за что... Просто у мамы было плохое настроение или не получалось что-нибудь со стряпней...
       -- Так ли? То есть вы никогда не позволяли себе досадных шалостей?
       -- Может быть, но я бы не сказал... Во всяком случае, я не припомню ни одного раза, когда почувствовал бы, что заслужил оплеуху.
       -- Вы не против, если я применю методику гипноза? Я постараюсь вернуть вас в детство, а вы попытайтесь не сопротивляться и рассказать все, что вы чувствуете...
       -- Забавная игра. Но какое отношение это имеет к моей сегодняшней личной жизни?
       -- Не знаю, но мне кажется, что гипноз может многое прояснить.
       Мистер Бэнг послушно лег на кушетку, а Джули принялась колдовать со своей методикой. Сначала она мерно раскачивала перед его глазами золотым кулончиком, произнося спокойные и умиротворяющие слова, потом начала считать. Бэнг затих.
       -- Вам восемь лет. Вы дома... Родители тоже дома. Что вы видите?
       -- Мама входит в комнату и начинает орать.
       -- Что ее возмутило?
       -- Брошенные на кровать мятые школьные брюки. Она кричит истерическим голосом и швыряет в меня учебник математики. Мне очень больно. Угол учебника чуть не выбил мне глаз. Я плачу... Это злит маму еще больше. Она хватает меня за волосы и с размаху ударяет головой об стену. Я ору от боли. Мне кажется, я лысый... Я плачу и зову на помощь... Мама орет: "А ну замолчи!"
       Бэнг заплакал и заметался на кушетке.
       -- А отец?
       -- Орет на меня и на мать, чтобы мы замолчали, чтоб в доме было тихо...
       -- Что было потом?
       -- Мне не разрешили смотреть телевизор и в наказание загнали спать в восемь вечера... Я лежу и шепчу: "Как я вас ненавижу. Я обязательно вам отомщу. Дайте время! Как я вас ненавижу!"
       Пациент впал в острое беспокойство.
       -- Сейчас я выведу вас из гипноза...
       Джули принялась считать, приговаривая свои простые заклинания, имеющие столь таинственную магическую силу. Наконец она щелкнула пальцами прямо над ухом мистера Бэнга, и он немедленно очнулся.
       -- Я дурно себя вел? Пытался к вам приставать? -- спросил он.
       -- Нет, все в порядке... Кстати, мистер Бэнг, принимая во внимание вашу особенность спать со всеми женщинами, которые вам встречаются, хочу предупредить, что завязывание личных и тем более интимных отношений с пациентами является грубейшим нарушением профессиональной этики.
       Он внимательно посмотрел ей в глаза. Она не отвела взгляд.
       -- Откровенность за откровенность, мисс Джули... А со мной вам хотелось бы нарушить профессиональную этику?
       К его удивлению, Джули залилась краской и отвернулась. В кабинете повисло напряженное молчание.
       -- Мистер Бэнг, -- наконец проговорила она, -- я прошу вас держать себя в руках и не повторять попыток затащить меня в постель.
       -- Ну зачем же в постель? Мне кажется, что ваша кушетка вполне удобная...
       -- Мистер Бэнг, вы переступаете черту. Еще одно слово, и я буду вынуждена отказаться от вас как от пациента...
       -- Я согласен, если это позволит вам не отказаться от меня как от мужчины.
       -- Нет, я просто потребую, чтобы вы немедленно покинули мой кабинет и более никогда не показывались мне на глаза...
       -- В таком случае, приношу вам свои самые что ни на есть сердечные извинения... Мне показалось, что я вам нравлюсь...
       -- Вы слишком самонадеянны.
       -- Нет. Просто вы мне очень нравитесь, мисс Джули, и мне показалось, что это взаимно.
       -- Вам показалось.
       -- Как психолог вы не можете не знать, что рассказы мужчины о своем детстве делают его беспомощным и привязывают к женщине, которой он доверился....
       -- Послушайте, мистер Бэнг...
       -- Мисс Джули, психологу не положено перебивать пациента.
       -- Иногда это совершенно необходимо... Либо замолчите, либо немедленно покиньте мой кабинет.
       -- Хорошо... Я молчу...
       -- Мистер Бэнг, мне вполне ясен ваш случай... Но я начну с вашего поведения в настоящий момент. Вам вовсе не хочется переспать со мной. То есть, возможно, у вас есть физическое влечение, но никаких чувств ко мне вы не испытываете, да и не можете испытывать. Мы с вами знакомы полчаса. Ваше поведение вызвано попыткой прекратить наши профессиональные отношения, потому что я коснулась очень болезненной точки вашей души. Родители нанесли вам серьезную травму.
       -- Мало ли кого бьют в детстве...
       -- Это правда, но каждый ребенок реагирует по-разному. Если бы вы обвиняли себя, говорили бы, что это вы были плохим, и вас били справедливо, у вас развился бы несколько иной невроз. Вы же постоянно ощущали несправедливость отношения к вам и вели себя весьма воинственно. По крайней мере, тайно после побоев клялись отомстить... И вы исполняете вашу клятву, мистер Бэнг. Вы мстите своим родителям.
       -- Мы практически не общаемся.
       -- Ну, во-первых, ваша месть в том и заключается, что вы попросту игнорируете их, соблюдая минимальные приличия. Во-вторых, поскольку вы не можете направить всю силу своей мести на родителей, вы ее сублимируете, перенося на других людей.
       -- Вы ошибаетесь. У меня дома много работников, и со всеми у меня прекрасные отношения... Мы живем как семья.
       -- Да, вы действительно создали себе подобие семьи из наемных работников, которых вы контролируете, задабривая высокой зарплатой и теплым отношением. Вам нужен этот круг защиты, эти люди создают вам иллюзию, что вы защищены. Однако вы прекрасно отдаете себе отчет в том, что стоит измениться вашему финансовому положению, и от этих добросердечных отношений не останется и следа... Более того, вы не сомневаетесь, что напоследок каждый из них изловчится пнуть вас под дых.
       -- Ну...
       -- Я не закончила... Итак, ваш ближний круг -- лишь эрзац семьи, фальшивка, временное решение проблемы. Мистер Бэнг, вас никогда не любили безусловной любовью. Вы и сами, разумеется, не умеете любить безусловно, просто так.
       -- Бескорыстно?
       -- Это слишком узко сказано... Любить не ожидая взаимности, любить без всяких причин. Такая любовь предполагается между близкими людьми. Не получив такой любви в детстве, вы мстите всем, особенно женщинам. Добившись финансовой мощи, вы покупаете любовь, манипулируете людьми, как пешками.
       -- Ну, у вас Гитлер какой-то выписывается...
       -- Поверьте, механизм развития таких личностей, как Гитлер, подобен тому, который я наблюдаю у вас... Могу поспорить, что у вас за пазухой имеется какой-нибудь план захвата мира!
       -- Ух... Да вы просто провидица...
       -- Вот видите.
       -- Почему же я его не осуществил до сих пор?
       -- Вы еще молоды. У вас все еще впереди.
       -- Вы слишком строги ко мне... Почему?
       -- Потому что вы своими приставаниями пытались мешать мне работать.
       -- Каюсь... Больше не буду...
       -- Мистер Бэнг, вы несчастный, измученный человек. Вы сказали, что в молодости работали санитаром в морге. Уже тогда вы пытались этим выместить свою злобу...
       -- Что вы имеете в виду?
       -- Я думаю, вы прекрасно знаете, что я имею в виду... Ведь мертвецы беспомощны...
       -- Джули... Я не издевался над мертвецами...
       -- Нет?
       -- Ну разве что невинные шутки...
       -- Вот видите... С одной стороны, вы все еще пытаетесь доказать своим родителям, что вы не придурок, с другой -- хотите отомстить им, но вас останавливают приличия. Зато женщинам вы мстите самозабвенно... Вот, к примеру, ваша старая любовь. Как ее зовут?
       -- Мира, -- выдохнул он.
       -- Вы сами не верите сказке о том, что за двадцать лет не нашли способа ее разыскать...
       -- Я был занят...
       -- В жизни нет ничего важнее любви.
       -- Вы так считаете?
       -- Во всяком случае, в вашей жизни. И подсознательно вы знаете, что именно эта Мира могла дать вам то, чего вам всегда не хватало. Безусловную любовь. Ту самую, которую, по всей видимости, она подарила вашему сопернику, этому слабому доходяге...
       -- Но тогда почему...
       -- Почему она предпочла его вам? Все дело в том, что она способна на эту безусловную любовь, а вы...
       -- А я не способен?
       -- Способны, -- Джули помолчала. -- Надеюсь, что способны... Но этому вам придется упорно учиться...
       -- Может, я как-нибудь обойдусь? -- попытался отшутиться Бэнг. Ему было не по себе.
       -- Не обойдетесь.
       -- Спасибо вам, доктор... -- Ему смертельно захотелось сию же секунду уйти. -- Вы мне очень помогли.
       -- Я вас разгневала, -- миролюбиво отозвалась Джули.
       -- Я обязательно приду к вам еще...
       -- Не думаю...
       -- Вы от меня отказываетесь?
       -- Нет.
       -- Тогда почему...
       Джули усмехнулась.
       -- Вы у меня не первый пациент с таким комплексом проблем. Боюсь, вы еще не готовы к выздоровлению. Возможно, на уровне чувств, где-то в глубине души, вы и соглашаетесь со мной. Но ваше рациональное начало твердит вам обратное... К сожалению, без потрясения, без серьезного жизненного краха вам не прийти к выздоровлению...
       -- Так что же вы мне посоветуете?
       -- Мистер Бэнг, вы умудрились вытащить из меня то, что я обычно даю пациентам за курс из двадцати встреч.
       -- Я заплачу вам за двадцать встреч сейчас. Только скажите, что мне делать?
       -- Попытайтесь завоевать мир, мистер Бэнг.
       Он округлил глаза. Он не понимал ее. Не понимал и внутри немного боялся.
       -- Вы шутите?
       -- Я не шучу. Сейчас вам не нужна ваша Мира. Потому что вы еще не готовы к любви, браку... Надо дорасти. Не мучьте зря себя и ее...
       -- Миру завоевать не дорос, а завоевать мир дорос?
       -- Именно так.
       -- А что, если своим советом вы обрекаете мир на нового Гитлера?
       -- Во-первых, у вас гораздо мягче сердце. И я не думаю, что то, что вы намерены совершить, является злым замыслом.
       -- Скорее наоборот...
       -- Ну вот видите, мистер Бэнг! Идите и завоевывайте мир. Если вам это удастся -- выиграет мир, а если вас постигнет неудача -- выиграете вы... Ваш рациональный ум наконец капитулирует перед вашей внутренней потребностью безусловной любви.
       -- И тогда я буду готов?
       -- И тогда вы будете готовы, -- эхом откликнулась она. Лицо ее было сосредоточенно и серьезно.
       Он помолчал, пытаясь осмыслить услышанное.
       -- Скажите, -- внезапно спросил он, -- вы дали мне этот совет только потому, что я обещал вам заплатить сразу за двадцать встреч?
       -- Нет, я просто испугалась, что вы сейчас приметесь насиловать меня на кушетке.
       -- Да, именно это мне, признаюсь, было бы очень приятно.
       -- Да. Это и есть ваша месть всем женщинам мира. Я вам только что пыталась это объяснить.
       Мистер Бэнг покачал головой.
       -- А если бы я не был вашим пациентом, у меня был бы шанс добиться вашего расположения? Подумайте, прежде чем отвечать... Ведь если вы ответите "нет", то снизите мою самооценку как мужчины и тем самым нанесете вред, а главная заповедь врача -- не навреди!
       -- Нет, мистер Бэнг, я не стала бы заниматься с вами любовью, и дело здесь не в вашей самооценке.
       -- А в чем? -- торопливо спросил он.
       -- Я, как и вы, нуждаюсь в безусловной любви, не построенной на физической привлекательности, плотской радости или холодном расчете.
       -- Но расчет способствует любви...
       -- Отчасти согласна с вами, хотя ваше предположение звучит нетривиально. В таком случае, какой мне смысл заниматься с вами любовными утехами на кушетке, тем более что через пять минут сюда войдет следующий пациент?
       -- Ну, зачем же... Мы могли бы встретиться после...
       -- Да, но после ваше удовольствие было бы не столь острым... Это был бы в какой-то степени компромисс. Сняв с меня одежду, то есть оставив в архетипическом состоянии беззащитности, вы обязательно попытались бы занять главенствующее положение и принялись бы воображать, что действие происходит в моем кабинете, на этой вот кушетке.
       -- Джули, вы -- страшный человек.
       -- Тем более оставьте мысль со мной переспать.
       -- Я упорный...
       -- Я знаю... Ваше упорство зиждется на вашем неврозе. Не добившись меня легитимными средствами, вы наверняка начнете предлагать мне баснословные деньги.
       -- Вы не оставляете мне другого выбора... Скажите, а если я смогу убедить ваш рассудок все-таки пойти на близость со мной, вы согласитесь?
       -- Мистер Бэнг, наша встреча подошла к концу. Вы должны мне за двадцать сеансов... Это полторы тысячи фунтов. Потрудитесь уплатить секретарше.
       -- Джули, а если я предложу вам сто тысяч фунтов за то, чтобы вы провели со мной вечер? У меня в замке... Вы ведь не замужем... И кажется, у вас никого нет... Что вам терять?
       -- Мистер Бэнг, я подумаю над вашим предложением... А сейчас позвольте мне заняться следующим пациентом... И, пожалуйста, не приходите сюда больше, курс вашего лечения закончен.
      
      
      
      

      ς

      
       Мистер Бэнг возвращался в замок в приподнятом настроении. "Конечно, жалко, что мне не удалось затянуть в постель эту штучку. Но кажется, она просветила меня насквозь... Я действительно не готов к этой самой безусловной любви. И вел-то так себя с Мирой именно потому, что и не готов, да и не в состоянии ее дать... Я ведь даже не выслушал ее, а она так хотела поговорить... Я не позволял себе думать о ней двадцать лет, а встретившись, не захотел, нет, не сумел выслушать ее. Нужно немедленно написать ей письмо, извиниться... И обязательно послать денег... Хотя она наверняка откажется... А я все равно пошлю, да так пошлю, чтобы трудно было отказаться. Короче, что-нибудь придумаю..."
       Он вернулся в замок, когда вся прислуга уже разошлась по домам, и сразу принялся за письмо.
       "Милый мой Мирчонок"! -- написал он, потом скомкал листок бумаги и взял чистый.
       Мира!
       Я не знаю, как начать, но чувствую, что обязан написать тебе. Только теперь, вернувшись домой, я внезапно осознал, как безобразно вел себя по отношению к тебе... Да и не только по отношению к тебе, но и к твоему сыну, другу, мужу, моим родителям...
       Не знаю, простишь ли ты меня, но я клятвенно молю твоего прощения!
       Если когда-нибудь твоя жизнь сложится так, что тебе захочется меня видеть, -- я буду у твоих ног в тот же час. Нет, в ту же секунду... Теперь же я не имею права тебя беспокоить, потому что мое присутствие доставляет тебе только страдания.
       Я немного болен... Я был у доктора, точнее, у психолога, и она разъяснила мне, что все дело в моих детских травмах, что я не умею любить безусловно, то есть бескорыстно, только еще в более широком понимании...
       Мира, я буду учиться, я обязательно научусь так любить!
       Я шлю тебе банковскую карточку, по которой ты можешь снимать до пятисот долларов в неделю. Денег на ней хватит лет на десять, если даже снимать ежедневно. За счет накручивающихся процентов сумма будет пополняться. Сколько всего денег на карточке, не скажу, чтобы тебя не испугать... Секретный код к карточке я пошлю отдельно. Если карточку украдут, не страшно. Ее можно заблокировать и получить другую, а вор все равно не вытащит больше недельного лимита.
       Я не скажу, как тебе распорядиться этими деньгами, потому что не хочу наносить больше вреда и обид, чем уже нанес...
       Я был бы счастлив, если бы ты смогла стать независимой и расстаться с теми, с кем тебе хотелось бы расстаться... Понимай как хочешь...
       Не могу сказать, что люблю. Потому что это значило бы, что я должен стоять день и ночь под твоими окнами... Но могу точно сказать, что роднее тебя у меня никого нет, не было и, наверное, никогда не будет.
       Твой
       Я.
      
       Мистер Бэнг был доволен своим письмом. Он отложил его в сторону и решил попросить секретаря отослать его с таким курьером, который бы гарантировал, что письмо будет передано Мире лично в руки, более того, чтобы в качестве доказательства ему, Бэнгу, предоставили фотографию в момент вручения. Больше он не будет полагаться на милость случая и совесть Мириного мужа...
       "Да, завтра съезжу в банк, оформлю карточку и сразу отдам Локхарту... Нет, сам поеду и передам в курьерскую контору... Должна же быть такая услуга? Ну, делают же фотографию, когда вручают судебные бумаги... Черт его знает, возможно ли такое в России... Если нет, пошлю специального курьера, сколько бы мне это ни стоило. Вот пусть хотя бы мистер Локхарт сам и съездит... Может, если ему достанется по морде от Мириного мужа, он перестанет ухмыляться над ссадинами на моем лице..."
       У входной двери тревожно зазвонил колокольчик.
       -- Хм... Кого принесло в такой час? Только бы не привидение монаха... Говорят, сейчас привидения взяли моду звонить по телефону... Интересно, скоро ли они начнут слать сообщения по электронной почте? -- бормоча себе под нос, мистер Бэнг наконец отворил дверь.
       -- Джули?
       Пожалуй, появлению призрака он удивился бы меньше.
       -- Добрый вечер, мистер Бэнг.
       -- Вы все-таки решили прийти? -- сказал он, пытаясь скрыть замешательство.
       -- Отчего вы сами открываете дверь? -- вопросом на вопрос ответила она.
       -- Прислуга разошлась по домам, час-то поздний... Входите.
       -- Вам ведь хотелось, чтобы я пришла? Вот я и решила продолжить разговор насчет вашего предложения.
       Честно говоря, пока он писал письмо Мире, он совершенно забыл о своем вожделении к психологу. Однако ему не хотелось обидеть женщину, тем более женщину, открывшую ему глаза на его внутренний мир и мотивы его поступков. Ведь именно Джули дала ему кончик веревочки, потянув за которую, можно было бы наконец понять, почему же он, мистер Бэнг, живет в таком абсолютном одиночестве, не имеет семьи, не уживается с коллегами, склочничает и практически не имеет друзей...
       -- Остается ли оно в силе?
       Мистер Бэнг бесстыже оглядел Джули с головы до ног. Ее фигура в обтягивающем платье выглядела вполне привлекательно.
       -- Я польщен.
       Он пригласил Джули не в салон с камином, где обычно принимал девушек, а в кабинет, видимо, подсознательно пытаясь избежать воплощения ставшей неактуальной дневной фантазии. Джули и в этом оказалась права. Он очень хотел взять ее во время приема, прямо на кушетке, где она ввела его в гипноз и воскресила мелочи детской обиды, выросшие до размеров мрачных айсбергов в его взрослой жизни. Сейчас он не испытывал к этой женщине ничего, кроме благодарности и теплой симпатии. Но как отказать? Может, выписать ей чек на сто тысяч и отпустить с миром?
       -- Джули, -- вкрадчиво сказал он. -- Я многое успел обдумать после нашего сеанса. На поверку оказалось, что я весьма аморальная личность... Вы были правы, Джули, и... Я много думал... Знаете, я готов выписать вам чек на сто тысяч. Просто так, бескорыстно... Я не хочу вас использовать, и не потому, что я вас не хочу... -- Он вконец запутался и махнул рукой, не договорив.
       -- Николас, вы позволите мне вас называть по имени?
       -- Да, конечно...
       -- Николас, я не возьму с вас деньги просто так... Вы расслабьтесь... Мы два взрослых, одиноких человека... Почему бы нам тихо не провести вечер? Вы ведь не заняты?
       -- О, с удовольствием. Тогда, может быть, нам будет удобнее в салоне. Вам налить чего-нибудь?
       -- Да, мартини, если можно...
       -- Конечно.
       Мистер Бэнг расслабился. Разумеется, Джули пришла с ним просто поговорить. А он в силу своей развращенности неправильно понял. А она пришла как к другу. Чтобы помочь. Он ведь заплатил ей за двадцать сеансов, вот она и захотела подлечить его еще как-нибудь...
       -- А давайте сыграем в карты... -- задумчиво предложила Джули.
       -- Давайте... -- с удивлением отозвался Бэнг, неся поднос с мартини для дамы и виски для себя.
       Поставив напитки на низкий столик у дивана, он отправился искать карты, размышляя о причудливых разновидностях психологической терапии. Наконец колода была найдена.
       -- Итак, предлагаю такие условия... Выигрываю я -- вы либо делаете, что я вам скажу, либо платите мне десять тысяч. Выигрываете вы -- я делаю то, что вы скажете...
       -- Хорошо, -- легко согласился мистер Бэнг на новый психологический эксперимент, который вряд ли будет страшнее гипноза. А деньги нужны, чтобы поставить его, Бэнга, перед необходимостью выполнять ее задания... -- Однако позвольте, а если выиграю я и вы не согласитесь выполнять мое желание, то вы мне заплатите?
       -- Вы не выиграете, Николас.
       -- А вдруг? Заплатите?
       -- Нет, в этом мы сделаем маленькое исключение... Я же дама... Если мне не захочется выполнять то, что вы мне прикажете, я просто скажу "нет", и вы попросите меня о чем-нибудь более приемлемом.
       -- Ну, что ж... -- Николаса бросило в дрожь, когда он начал тасовать колоду... -- Во что будем играть?
       -- Давайте в Блэк-Джек... Так быстрее...
       В первом коне выиграл мистер Бэнг.
       -- Что пожелаете, мистер Бэнг? -- спросила Джули и откинулась на спинку дивана.
       -- Николас, -- поправил он, пытаясь оттянуть время. Он впал в нерешительность. Ему по-прежнему не хотелось заниматься с ней любовью, хотя ее поза красноречиво говорила о том, что она пришла в замок играть отнюдь не в психологические игры. Но если она проиграет, а он заставит ее раздеться и переспит с ней, то ему не придется платить ей сто тысяч! Злой огонек азарта загорелся в его глазах. Разумеется, она может сказать "нет" и морочить до тех пор, пока не выиграет... А интересно, чего она хочет от него? Нужно разочек проиграть и посмотреть, что у нее на уме... Если не секс и не деньги, то что? Пожалуй, стоит повалять дурака...
       -- Не заставляйте даму ждать, -- настойчиво произнесла Джули.
       -- Джули, я хочу, чтобы вы рассказали историю своей жизни.
       -- В моем кабинете вы хотели чего-то другого, если мне, конечно, не изменяет память, -- с некоторым удивлением сказала Джули.
      
       Она рассказывала стандартную, как вечно низкое лондонское небо, историю своей жизни: школа, колледж, несчастная любовь, одиночество, а он чутко вслушивался в обыденные слова, пытаясь нащупать болевую точку.
       Во втором коне снова выиграл Бэнг, хотя хотел проиграть. Но Джули пришла настолько мелкая карта, что, к своему удивлению, он снова одержал верх. Теперь он решил действовать настойчивей.
       -- Джули, снимите, пожалуйста, платье... -- сказал он, гипнотизируя ее взглядом.
       -- Нет, -- ответила она.
       Бэнг перестал что-либо понимать.
       -- О чем же можно вас просить? -- в его голосе зазвучало легкое раздражение.
       -- Посмотрим.
       -- Хорошо. Снимите, пожалуйста, туфли.
       Джули немедленно подчинилась и осталась босиком. Он с юности любил женские ступни, а Джули была без чулок, и эта деталь начала заводить Николаса. Он почувствовал упрямую волну предвкушения. Ступни у нее были великоваты, но изящно очерчены. "Рано радуешься... -- мысленно прикрикнул он на себя. -- Может, она просто морочит тебе голову в психотерапевтических целях".
       Выиграла она. Николас с плохо скрываемым нетерпением ждал ее приказания.
       -- Снимите, пожалуйста, рубашку, -- твердо произнесла Джули.
       -- Э...
       -- Впрочем, вы можете выписать мне чек на десять тысяч фунтов и остаться в рубашке.
       Николас нехотя подчинился. Ему было неприятно сидеть с оголенным торсом под обстрелом внимательных взглядов партнерши по карточной игре.
       Снова выиграла Джули.
       -- Снимите, пожалуйста, брюки... -- сказала она тихим, но непреклонным голосом.
       -- Ну... Зачем вам? Я не понимаю вашей игры...
       -- А вам зачем было просить меня снять платье?
       -- Поверьте, мой вид разочарует вас с эстетической точки зрения.
       -- В таком случае, выпишите мне чек...
       Мистер Бэнг снял брюки и аккуратно сложил их рядом с собой.
       -- Как видите, мама хоть чему-то меня научила. -- Ему было страшно неудобно сидеть в трусах и носках перед этой пронзительной леди.
       Он выиграл.
       -- Снимите платье, -- настойчиво сказал он.
       -- Мы, кажется, уже обсуждали эту вашу просьбу... И я ответила вам "нет".
       -- То есть вы отказываетесь раздеваться...
       -- Попробуйте попросить меня снять другие элементы моего гардероба.
       Бэнг не на шутку рассердился и выпалил не раздумывая:
       -- Снимите трусики!
       К его удивлению, Джули немедленно подчинилась его приказу, швырнув белый комок на ковер.
       От этой внезапности Николас пришел в такое возбуждение, что его было трудно скрыть, принимая во внимание его весьма неполный гардероб.
       Джули без йоты смущения уставилась на эту пикантную деталь, и под ее пронзительным взглядом Николас немного остыл.
       Игра продолжилась. На этот раз выиграла она.
       -- Я не хотела форсировать события, но, Николас, вам тоже придется расстаться с трусами... Думаю, при вашей склонности к мстительности вы меня поймете.
       -- Пожалуй, Джули, я выпишу вам чек... -- пробормотал Николас и медленно стянул трусы. Его голый вид в носках вызвал у Джули приступ хохота. Это был, как говорится, удар ниже пояса. Гордость мистера Бэнга немедленно предала его и сморщилась настолько, что он стыдливо прикрылся руками.
       На этот раз выиграл он.
       -- Так, платье вы отказываетесь снять... А снять лифчик, не снимая платья?
       -- Я попробую, -- Джули напряглась, словно решала математическую задачку, и вскоре после сложной манипу-ляции лифчик полетел на пол...
       Это действие хотя бы частично привело Николаса в боевую форму.
       Снова выиграла она.
       -- Лягте на спину на ковер... -- повелела Джули. -- Нет, поближе к столику...
       -- А как же я буду играть?
       -- Я подам вам карты.
       Снова выиграла она.
       -- Позвольте мне привязать ваши руки к столу...
       -- Ну уж нет...
       -- Вы этим собираетесь выписывать чек? -- Джули указала на расправившуюся под действием обстоятельств отнюдь не письменную принадлежность мистера Бэнга.
       -- А где вы возьмете веревку? -- простонал он.
       -- Я воспользуюсь лифчиком.
       Джули, не давая ему опомниться, ловко связала его руки и привязала к ножке столика.
       -- Как же я буду играть? -- внезапно поинтересовался мистер Бэнг.
       -- А игра окончена... -- сообщила Джули и ловко натянула на него оказавшуюся зажатой у нее в кулачке резинку и, задрав платье, села на окончательно распрямившееся эго мистера Бэнга.
       Она так внезапно стала хлестать его ладонями по лицу, шее, груди, что он даже вскрикнул от неожиданности, но когда она принялась быстро двигаться вверх и вниз, он заметался, а потом притих в ожидании неизбежного.
       Обычно мистер Бэнг не любил такого рода игры. Он предпочитал возобладать над женщиной, и не позволял так обращаться с собой. Но, видимо, Джули была мастером своего дела: в этот вечер он был возбужден так, как, пожалуй, никогда прежде, причем без всяких пилюль для мужчин среднего возраста...
       -- Вот тебе, противный мальчишка, за твои издевательства над женщинами, -- вдруг закричала Джули и затряслась в фейерверке оргазма. Николас был так удивлен и растерян, что не успел разразиться ответным фейерверком...
       Она тут же покинула свой временный трон и направилась к двери.
       -- А? Джули? Уходишь? Развяжи же меня!
       Джули вернулась, натянула трусики и надела туфли.
       -- До свиданья, мистер Бэнг, -- сказала она.
       -- А как же лифчик?
       -- Оставьте его себе на память...
       Она подошла к распластанному на полу Бэнгу и наступила каблуком на все еще торчащего бойца. Пленник тут же сник.
       -- И вот еще вам... -- она разорвала и швырнула Бэнгу в лицо выписанный им чек за двадцать психотерапевтических встреч.
       Затем она взяла с дивана сумочку, раскрыла ее и извлекла на свет сто фунтов.
      
       []
      
       -- А это вам за ваши услуги, -- сказала она и шлепком припечатала бумажку Бэнгу на грудь. -- Думаю, вас это чему-нибудь научит, мистер миллионер.
       Джули, гордо подняв голову, вышла. Мистер Бэнг с видимым усилием высвободил руки, связанные лифчиком и, поспешно поднявшись с пола, одел трусы и брюки.
       Он залпом выпил остатки виски и отлепил от груди купюру, растерянно спрятав ее в карман брюк.
       -- Вот это женщина! -- произнес он.
      
      

      σ

      
       Наутро произошел конфуз. Уборщица Мэг предъявила мистеру Бэнгу найденный ею в салоне на полу лифчик. Она вручила его мистеру Бэнгу для опознания и спросила:
       -- Сэр, каковы будут ваши распоряжения по поводу этой вещи?
       Мистер Бэнг настолько растерялся, что принялся с серьезным видом рассматривать оказавшийся в его руках трофей. Лифчик был типа "брасьер" --
       лучший вариант для одежды с большим вырезом на груди. Этот лифчик только немного закрывает соски и сдавливает грудь по бокам, благодаря чему она кажется немного больше. Эти технические наблюдения воскресили в его памяти вчерашние события, обтягивающее платье Джули... Мистер Бэнг поморщился.
       -- Мэг, может, заберете его себе? -- без задней мысли вдруг спросил он. Уборщица пришла в негодование.
       -- Сэр, вы достаточно хорошо мне платите, и у меня нет необходимости донашивать чужое нижнее белье. К тому же я не пользуюсь такими... У меня все в порядке с размером груди.
       Тут мистер Бэнг впервые заметил, что у Мэг имеется грудь, причем вполне впечатляющего наполнения. Мэг поймала его воровской взгляд и немедленно вышла из кабинета, изящно хлопнув дверью.
       -- Извините... -- вырвалось запоздалое слово и шлепнулось о закрытую дверь.
      
       []
      
       "Ну вот, теперь наверняка уволится... Эх, Мэг... Что за проклятие висит надо мной в отношениях с женщинами? Они ненавидят меня за то, что я их не замечаю. Я словно не вижу в них полноценных людей, хотя это выходит подсознательно... Я как люди, описанные у Плутарха, настолько боюсь близких отношений, что предпочитаю одиночество, но не выдерживаю и завожу себе лошадей и слуг вместо возлюбленных и друзей...
       Мистер Локхарт застал мистера Бэнга стоящим в великой задумчивости с лифчиком в руках. Он выжидающе посмотрел на хозяина. Тот сначала не понял, в чем причина замешательства, но потом вручил лифчик секретарю.
       -- Избавьтесь от этого, пожалуйста...
       -- Хорошо, -- мистер Локхарт аккуратно положил лифчик в корзину для бумаг.
       Уладив дела с отсылкой Мире банковской карточки, мистер Бэнг развернул активную деятельность "по завоеванию мира", как и порекомендовала ему мисс Джули Брик, которой кроме этого совета удалось произвести на него поистине неизгладимое впечатление.
       Мистер Бэнг открыл папку, полученную от Михея, и нашел документ под названием "Передача солнечной энергии через спутник". Он усадил секретаря и начал диктовать ему план действий.
       -- Мистер Локхард, мы начинаем новый проект. Он будет называться "Альфа-Омега". Записали?
       -- Да, сэр.
       -- Мы займемся добычей экологически чистой энергии, используя энергию Солнца. Для этого вам нужно связаться с разработчиками, которые работали над апробированием технологии трансформации солнечной энергии через спутник на Землю. Они пытались это осуществить на необитаемом острове в Тихом Океане. Однако в самом разгаре работы правительство США лишило их финансовой поддержки, что меня не удивляет... Ведь правящие круги в Америке наверняка нагревают руки на высоких ценах на нефть и другие энергоносители. Последнюю реплику не записывайте.
       -- Безусловно, сэр.
       -- Мы возьмемся за финансирование этого проекта.
       -- Где находился остров?
       -- Где-то в островном государстве Палау в Тихом Океане. Но мы сразу займемся промышленной разработкой. На завершение их проекта было отведено немногим более четырех лет, а мы сделаем это за один год. И самое главное, Локхарт... Общая стоимость эксперимента была миллиард долларов, а нам нужно будет уложиться в четверть миллиарда.
       -- Извините, сэр, сколько это примерно в фунтах?
       -- Сто двадцать шесть миллионов.
       -- А... Как мы оплатим этот проект?
       -- Из моих личных средств.
       -- Извините, сэр, это конечно не мое дело, но насколько мне по долгу службы известно, это практически все ваше состояние.
       -- Останется приблизительно четыре миллиона. Я не могу рисковать деньгами, предназначенными для нашей подшефной деревни в Судане, и еще, вы помните, мы положили деньги на карточку... э... моей невесте!
       -- Поздравляю, сэр! Я не знал, что вы планируете жениться. Приветствую вас с прибытием на борт корабля под названием супружеская жизнь...
       -- Ну, пока рано приветствовать... Невеста еще не знает о моем намерении, к тому же, в силу досадного недоразумения, она замужем, и у нее имеется весьма противный любовник.
       -- Да, сэр...
       -- Что да? Вы считаете меня сумасшедшим?
       -- Ни в коей мере, сэр. Насколько мне известно, вы посещали психолога в Ньюмаркете. Я ведь лично назначал вам встречу. Чем закончился ваш визит?
       -- Если кратко, она посоветовала мне покорить мир, и сказала, что все мои проблемы от несчастного детства...
       -- И все?
       -- Нет, не все... Я предложил ей сто тысяч фунтов, если она согласится переспать со мной...
       -- ...?! -- лицо мистера Локхарта, и так чрезвычайно вытянутое, вытянулось еще более.
       -- Она отказала...
       Мистер Локхарт едва заметно улыбнулся. Он был горд за свою соотечественницу.
       -- А вечером, -- Бэнг наслаждался реакцией секретаря, -- она явилась сюда, предложила поиграть в карты на раздевание, связала меня своим лифчиком, изнасиловала и заплатила мне за это сто фунтов. Именно этот лифчик вы и опустили в корзину для бумаг... Я шокировал вас?
       -- Сэр, вы самая эксцентричная личность из всех, кого я знаю...
       -- Ну, круг ваших знакомых ведь не очень широк. Местный пастор да гробовщик.
       -- В свое время я служил...
       -- Ах, не начинайте снова рассказывать историю вашей жизни... Я знаю ее наизусть. Давайте займемся спутником. Вот вам бумаги... Хотя нет, давайте пройдемся по ним вместе. Насколько я понимаю, у вас не так много опыта в запуске спутников.
       -- Да, признаться, немного...
       -- Итак, нам нужно приобрести землю в Мексике, недалеко от границы с Калифорнией. Когда у нас появится дешевая энергия, мы дождемся очередного энергетического кризиса и убедим их купить нашу электроэнергию.
       -- Простите, а зачем нам земля в Мексике, и сколько нужно земли?
       -- Выясните у специалистов. Насколько я понимаю, нам хватит около квадратного километра где-нибудь в пустынном месте. Там мы разместим принимающие антенны. Спутник, обращающийся на орбите высотой пятьсот тысяч метров, будет передавать энергию в виде микроволн.
       -- Пятьсот тысяч футов?
       -- Нет, Локхарт, метров!
       -- Хорошо, сэр.
       -- Наши антенны, в свою очередь, будут преобразовывать энергию в постоянный ток и передавать дальше.
       -- Какие требования к спутнику?
       -- В данном случае фотоэлектрические элементы будут размещены непосредственно на спутнике. Они будут производить солнечную энергию эффективнее любого аналогичного наземного устройства. По оценкам специалистов, при переработке энергии Солнца в атмосфере теряется около восьмидесяти пяти процентов всей солнечной энергии, которую можно было бы использовать.
      
       -- Хорошо сэр...
       -- И ни в коем случае не связывайтесь с Россией по поводу запуска спутника... Пусть уж лучше Китай...
       Нежелание мистера Бэнга связываться с Россией было понятно. Последние впечатления об этой стране были яркими, но не самыми благоприятными. Однако очень скоро стало ясно, что для того чтобы уложиться в установленный бюджет, спутник можно было запустить только с помощью российской ракеты-носителя. Мистер Бэнг поворчал для порядка, но потом дал добро начать переговоры с фирмой-разработчицей в Санкт-Петербурге. Сам мистер Бэнг на этот раз в Петербург не поехал, хотя имел более чем серьезный, можно сказать деловой, повод.
       Как и за все в своей жизни, мистер Бэнг взялся за проект "Альфа-Омега" с рвением, хотя терпение его лопалось, когда речь заходила о нудных деталях. Он раздраженно просматривал счета, ругался с поставщиками, с трудом впихивая проект в прокрустово ложе бюджета. Деньги таяли быстрее, чем вешний снег, но этот факт не только не приводил мистера Бэнга в отчаяние, а как-то неожиданно бодрил, словно он срывал с себя одежды, оставаясь нагим в этом мире, где нагота является основным условием прихода и ухода... "Голыми явились на этот свет, голыми и уйдем", -- любил он повторять, разъясняя повару за обедом суть своих деловых манипуляций. Джованни в ответ только качал головой и волновался, что скоро потеряет работу.
       Так прошло лето и отшуршала неспешными листьями осень. От Миры ответа не было, хотя на этот раз он доподлинно знал, что письмо и карточку она получила. Имелась даже фотография, снятая курьером: растерянная Мира с желтым конвертом в руках...
       Вопреки советам Михея мистер Бэнг не держал своего проекта в тайне, но казалось, что никто в мире не обращал на него внимания. Мистер Бэнг верил, что лучше всего секреты сохраняются тогда, когда никто и не подозревает, что речь идет о секрете.
       Несколько раз он созванивался с Михеем. Тот был в восторге. Бэнг выделил ему средства на создание искусственного интеллекта, компьютерного мессии, и монах докладывал, что работы идут успешно.
       Когда Киртлинг-холл накрыли низкие зимние облака и в замке стало зябко и неуютно, мистер Бэнг купил билет и полетел в Иерусалим навестить своего старинного друга.
       -- Ну, показывай своего мессию, -- сказал Бэнг, расположившись с Михеем напротив компьютера в библиотеке монастыря.
       Тот ввел пароль, открылась страничка для диалога.
       -- Здравствуйте, -- поприветствовала Бэнга программа, на которую Михей возлагал надежды человечества.
       -- И вам не болеть, -- напечатал в ответ мистер Бэнг и принялся задавать каверзные вопросы. Сначала программа справлялась очень недурно, и действительно казалось, что она умудряется руководствоваться высокогуманными принципами и истиной христианской моралью, но в какой-то момент Бэнгу удалось ее запутать, привести в противоречие с самой с собой, и программа зависла.
       -- Ну и как же мы доверим этой наследнице механических кукол судьбу человечества? -- недовольно спросил Бэнг.
       Михей был заметно расстроен.
       -- У нас еще есть время...
       -- Я бы не сказал... Спутник практически готов к запуску. Весной у нас в руках будет колоссальная энергия, а значит, и власть...
       -- У тебя в руках, -- поправил Михей.
       -- Ты что, мне не доверяешь?
       -- Даже нашего Спасителя пытались искушать властью... Он настолько силен, что искушал самого Христа: показал ему "все царства мира и славу их" и сказал: "...все это дам тебе, если, пав, поклонишься мне". Давай сходим в храм... Помолиться надо.
       -- В какой храм?
       -- Гроба Господня...
       Мистер Бэнг не стал спорить, и они отправились в святая святых христианского мира -- в храм, возведенный на месте, где был распят, погребен, а затем воскрес Иисус Христос. Первая церковь Гроба Господня была заложена царицей Еленой и построена еще в третьем веке нашей эры. В дальнейшем храм несколько раз был разрушен, восстановлен, страдал от пожаров, перестраивался и расширялся. В 1810 году, после очередного пожара, он был вновь отстроен в том виде, в котором существовал до сих пор.
      
       Огромный мрачный архитектурный комплекс, включающий Голгофу с местом Распятия, поразил воображение Николая. Однако ему не хотелось в этом признаться, и он сделал вид, что его забавляет трепетное волнение, которое он наблюдал в своем спутнике, в чертах лица которого он все еще с легкостью узнавал старого приятеля Михея, безбожника и развратника.
       -- Слушай Михей, может, мне тоже записаться в монахи?.. В последнее время я веду целомудренный образ жизни. Не сплю с проститутками.
       -- Ты что? -- зашипел монах. -- Замолчи сейчас же! Мы же в храме!
       -- Не ворчи... Лучше возьми фотоаппарат и залезь на тот балкончик... Сфотографируй меня, -- попросил Николай.
       Чтобы не спорить, Михей взял фотоаппарат и поднялся на балкон.
       И тут случилось невероятное. Когда Николай картинно воздел руки вверх и дождался, пока вспыхнет вспышка, его внезапно обдало таким пронзительно-ярким светом, который явно не мог проистекать от фотоаппарата. Вернувшийся с балкона Михей посмотрел на него странным беспокойным взглядом и молча протянул другу электронный фотоаппарат. На экранчике Николай стоял с опущенными руками.
       -- Я точно помню, что когда фотографировал тебя, твои руки были воздеты вверх! -- недоуменно произнес Михей.
       -- Михей... Мне было видение...
       Николай произнес это так, что правдивость его слов не вызывала никакого сомнения.
       -- Какое видение? -- спросил Михей, поспешно выводя друга из-под тяжелых сводов купола храма.
       -- Мне трудно объяснить... Ты же понимаешь...
       -- Успокойся, скажи простыми словами...
      
       []
      
       -- Я словно бы услышал голос, который сказал мне так много... Но не словами...
       -- Да! Да!
       -- Мне не быть счастливым без Миры!
       -- Что? -- выдохнул Михей. -- И это все?
       -- А разве этого мало?
       -- Не может быть! Ты на пороге власти над всеми царствами мира, и тебе пришло видение про женщину?
       -- Да... Я почувствовал, что вся наша с тобой возня ничего не стоит... Что самое важное -- это не попытка создать царство Божие на земле с помощью компьютерных мессий и хитроумных спутников...
       -- А что же, что важно?
       -- Найти царство Божие в душе... А для меня это -- любовь к Мире.
       Михей вздохнул.
       -- Так что же, ты бросишь эту затею со спутником?
       -- Я не могу ее бросить... Иначе я разорен! Я потратил все свои деньги на эту идею...
      
      

      τ

      
       Вернувшись домой, Бэнг не мог заниматься делами. Пришедшие документы на страховку спутника он подписал не читая. Пути назад не было. Отказавшись от проекта, он оставался ни с чем, а решившись на запуск, он мог быть спокоен. Если старт не удастся, дорогостоящий спутник застрахован. Если же все сложится удачно, он твердо решил отстраниться от власти над своим детищем, как только сможет передать его под опеку искусственного интеллекта. Он как Солон решил дать миру новые законы, а сам удалиться.
       Буквально за неделю перед запуском мистер Бэнг заложил замок и получил ссуду в банке, на которую приобрел опции на падение цен на нефть. Он ожидал, что когда новость о его успехе облетит мир, это неизбежно отразится на бирже. Купив опций на несколько миллионов, он сможет фантастически умножить свои вложения и вернуть практически всю стоимость проекта еще до того, как ему удастся продать полученное электричество.
       Наконец настал решительный день. Как ни странно, запуск назначили именно на первое мая.
       Мистер Бэнг не находил себе места. Он метался по залам замка, пока наконец ему не позвонили с космодрома и до боли родной русский голос буднично отрапортовал:
       -- Спутник выведен на заданную орбиту.
       Гора свалилась с согбенных плеч мистера Бэнга. Он тут же позвонил в Мексику, чтобы узнать, все ли готово к приему энергии с спутника.
       И тут наступил крах. Ученые, работающие над проектом, заявили, что спутник оказался на орбите в три раза более высокой, чем расчетная.
       Бэнг до боли в глазах сверял цифры... Все сходилось. В расчетах указывалось миллион шестьсот сорок футов. В отчетах о запуске стояла та же цифра...
       -- О, господи! -- не своим голосом вдруг закричал Бэнг. До него наконец дошла суть ошибки: русские рассчитали орбиту в метрах, хотя она была задана в футах! Мистер Локхарт позаботился перевести метры в футы, но забыл уточнить, что получившаяся цифра была в футах!
       -- Локхарт! -- заорал мистер Бэнг.
       Секретаря не было на месте. На его столе лежала вежливая записка, что он более не может оказывать услуги мистеру Бэнгу.
       "Локхарт -- шпион? Он сделал это специально или, поняв, что произошло, смылся?.. Какая разница? Я разорен! Хотя, постой... Есть же страховка!"
       Мистер Бэнг стал лихорадочно читать страховой полис и наткнулся на параграф, гласящий, что стоимость спутника и запуска будет возмещена только в случае его механического уничтожения или серьезного повреждения. Ошибки в орбите страховка не покрывала!
       В кабинете все оставалось по-прежнему. По-прежнему мирно тикали стенные часы. Но ничего в кабинете, да и весь замок, больше мистеру Бэнгу не принадлежали.
       Заложив Киртлинг-холл и истратив полученные деньги на опции, которые обесценились в связи с тем, что никакого понижения не состоялось, мистер Бэнг стал официальным банкротом.
       Ему грозили нищета и унижение. У него появилась настойчивая мысль о самоубийстве. Теперь она казалась ясной и естественной, логичной и простой.
       -- Мистер Бэнг, -- вывела его из мертвенного оцепенения экономка Сэндра. -- Вам письмо. Кажется, из России.
       Разорвав конверт, мистер Бэнг сразу узнал Мирин почерк.
      
       Николушка!
       Прости меня. Я не могла тебе ответить сразу. Но теперь место рядом со мной опустело. Константин был болен раком, и я не могла оставить его до последнего часа. Он очень страдал. Смерть на расстоянии кажется картинной, но запах! Боже мой, я никогда не забуду этот запах... Последние часы его были ужасны. Я его любила, и он не мог без меня жить. Врачи были поражены... Он протянул на целый год дольше, чем они предполагали.
       Неожиданно оказалось, что Константин оставил мне в наследство квартиру своей покойной матери. Она находится в селе Тюбук, Каслинского района, Челябянской области. Я оставила мужа и переселилась туда. Квартира была, конечно, в ужасном состоянии. Было украдено совершенно все, даже раковины были выворочены и унесены. На меня упал кафель и больно поранил затылок и руку. Но теперь все начинает налаживаться. Местные жители меня приняли, хотя и считают интеллигенткой и фраером.
       Я поступила на работу в интернат для умственно отсталых детей. Учу их грамоте.
      
       []
      
       Ты не думай, Николушка, мой муж совсем неплохой человек. Я оставила его только потому, что мы всегда были и остались совершенно чужими людьми. Почему я не оставила его раньше? Сначала из-за сына, чтобы у него был отец, а потом из-за Константина. Муж, хотя и зарабатывал не много, давал деньги на врачей и лекарства. Он бывает груб, но он знал про нас с Константином, жалел его и закрывал глаза. Теперь, когда все кончилось, нас больше ничего с ним не связывает. Я слышала, он нашел другую женщину.
      
       Отношения с сыном у меня не сложились. Он считает, что ты рассорил его с невестой, ну а в том, что на горизонте объявился ты, разумеется, виновата я. Так что теперь я осталась совершенно одна.
       Нынче мне прямая дорога превратиться в старушку, вроде той, что живет в бывшей моей квартире, ну, которая напугала тебя рассказом, что я повесилась...
       Помнишь, как двадцать лет назад мы с тобой бродили по улицам Питера? Как было хорошо! Жалко, как жалко! Мы могли бы прожить с тобой всю жизнь!
       Ты не обижайся, но я не поеду в твой замок, я не стану твоей женой, потому что всю жизнь буду чувствовать себя несвободной. Мне достаточно тех двадцати лет, что я зависела от мужа...
       Прости меня, милый мой, милый мой Николушка.
       Твоя
       М.
       Николай залился слезами.
       -- Господи, Господи, скорее туда, пока место рядом с ней не занял какой-нибудь очередной доходяга... Она -- святая... Я -- низкий подлец... змееныш... Но она одинока... Она меня любит, ждет... -- причитал он, собирая самые необходимые вещи.
       Напоследок щелкнув Наполеона с ядром по носу, мистер Бэнг достал свой неприкосновенный возобновляемый запас, который держал на всякий случай. Тысячи фунтов -- а это все, что у него осталось, -- ему должно хватить на билет, чтобы добраться до Миры.
       Бэнг поспешно положил конверт с адресом Миры в карман.
       На кухне Джованни как ни в чем не бывало стряпал обед.
       -- Вы надолго? -- спросил он, увидев Бэнга с чемоданчиком в руках.
       -- Навсегда, -- вдруг зарыдал мистер Бэнг и бросился повару на шею. -- Прощайте, Джованни... Вы были правы... Я разорен. Простите. Мне нечем заплатить вам вашу последнюю зарплату.
       Джованни ласково погладил мистера Бэнга по плеши.
       -- Не беспокойтесь... Мне заплатят в Ватикане...
       -- Вы серьезно? -- ахнул Бэнг. -- Вы все-таки шпион?
       -- Конечно, сэр... Я работаю на разведку Ватикана, Мэг -- на британскую разведку, Сэндра -- на ЦРУ, Локхарт -- на Мосад...
       -- Он не выглядит как еврей!
       -- У него мама еврейка...
       -- Ну а рабочие?..
       -- Они работали на российскую внешнюю разведку.
       -- Вы все сказали, Джованни?
       -- Да...
       -- И вы хотите, чтобы я в это поверил?
       -- Нет...
       -- Как вы можете придуриваться в такой момент?
       -- Возьмите меня с собой. Вы ведь, если я правильно понимаю, в Россию? Я открою там уютный итальянский ресторанчик...
       -- Вы правда этого хотите, Джованни?
       -- Все чего я хочу, это чтобы вы не уезжали голодным. У меня прекрасный грибной суп. Откушайте в последний раз, окажите честь.
       Джованни усадил мистера Бэнга за кухонный стол.
       -- Не расстраивайтесь, Николас, вы ведь едете к ней...
       -- Как мне не расстраиваться? Мой дом был полон шпионами...
       -- Да, и не только дом...
       -- А что еще?
       -- Конюшня... Ваш арабский скакун -- агент саудовской разведки.
       -- Я никогда ему не доверял, -- сквозь слезы рассмеялся мистер Бэнг, давясь вкусным горячим супом.
       -- Вы взяли с собой теплые носки, сэр? В России климат холодный...
       -- Ты моя мама, Джованни... Ты мне больше, чем мама...
      
      

      υ

      
       "Я знал, что рано или поздно сойду с ума... Вот и свершилось. Я не страдаю безумием. Я наслаждаюсь каждым его мгновением..." -- перебирал гитарные струны вибрирующих мыслей Николай, пока самолет уносил его прочь от Британских остров, некогда столь вожделенных, а теперь тающих в сизой купели озябшей памяти.
       Самолет британских авиалиний уверенно взял курс на Москву. Там Николай пересел на самолет Трансаэро, летящий в Екатеринбург.
       Село Тюбук пряталось за небольшим сосновым бором в аккурат между Челябинском и Екатеринбургом. Николай долго трясся в автобусе, а в районе сто седьмого километра водитель неожиданно остановился и заявил: "Кому в Тюбук -- на выход".
       Час пути на своих двоих -- и вот он, Тюбук, полный тайн и загадок. Здесь живет его альфа и омега, начало и конец...
       Погода была ясной, и раскинувшееся перед ним село не выглядело мрачным и коварным, каким он воображал его в британской дали.
       Наконец заветная дверь. Звонок не работал. Николай лихорадочно постучал.
       -- Кто там? -- ответил знакомый, родной до самых затаенных ноток, звонкий голос.
       -- Мира, это я!
       Так прибой волнительного вдохновения набрасывается на заждавшийся берег. Они вместе. Слов нет. Только междометия и поцелуи. Их объятья напоминают смерч, пронесшийся над этими местами в июле 1971 года, когда треть села осталась без крыш... Все вращается в гудящем перемежении рук и спин. Такое несказанное явление. Наконец к ним возвращается сознание.
       -- Стыдно признаться самой себе, как я тебя ждала, мучительно, безнадежно... Звала...
       -- Мира -- я нищий, -- смеется Николай. -- Если ты меня прогонишь, я буду жить под твоим забором.
       -- Эх, Бангушин, Бангушин... Твоя фамилия происходит от легендарной булгаковской Банги... Ты такой же верный и терпеливый... Ты вернулся...
       -- Я вернулся навсегда.
       -- Ты правда теперь -- нищий?
       -- Нет, я богаче всех богачей... У меня есть ты... Мира, как притягательна твоя беззащитность. Прости меня за мою идиотскую жизнь, за двадцать лет разлук и разочарований...
       -- Как тебя угораздило разориться?
       -- Возжелал стать царицею морскою...
       -- Тонкое желание. Ты же не любишь воду!
       -- В том-то и дело... Не по Сеньке акваланг...
       -- На что же ты спустил свой капитал? На любовниц?
       -- Нет... Я запустил спутник... Только наши с тобой соотечественники закинули его в три раза выше, чем надо!
       -- Так ведь чем выше, тем лучше...
      
       []
      
       -- Конечно! Особенно если это освободило меня от тяжести и мрака власти... И подарило тебя!
       -- Я чувствую движение твоей души в каждом твоем прикосновении, трепетную дрожь твоего тела, и твой страх быть непонятым и не принятым.
       -- Мирочка, я больше ничего не желаю... Только говори мне эти слова часто-часто, и я буду понят... И может быть, прощен.
       -- Родной мой, я никогда на тебя не сердилась... Всю жизнь я тянулась к тебе каждой клеточкой, молекулой, атомом и еще тысячами нераскрытых учеными микроскопических каракатиц...
       Николай крепче обнял Миру и зашептал ей в ответ:
       -- И нет больше ни тебя ни меня -- мы одно существо, единое целое, в нас гармония прошлого, настоящего и будущего, мы сама бесконечность, мы альфа и омега нашего с тобой мира. Я люблю тебя, я так люблю тебя, что не найду слов...
       -- И не нужно никаких слов... Да, я так хотела снова обрести тебя, что боялась признаться в этом даже самой себе...
       Мира обвила руки вокруг шеи Николая.
      
       -- Но что же ты будешь делать без своих миллионов, замков, слуг? Без своих книг, ученых споров, смелых проектов завоевания мира? Ведь я тебе очень скоро наскучу...
       -- Нет-нет, это не так, -- Николай в ужасе посмотрел Мире в глаза, но они смотрели ласково, и он успокоился.
       -- Я просто буду рядом с тобой, буду слушать твой голос, рассказывать тебе сказки, писать тебе стихи, петь песни, наконец...
       -- Николушка... А ведь я никогда не слышала, как ты поешь...
       -- А у меня нет голоса... Но для тебя я буду петь все равно. Я выучусь играть на гитаре...
       -- Ну спой мне что-нибудь... А то опять убежишь доставать свой спутник, и я так никогда и не услышу, как ты поешь!
       -- Достать его будет труднее, чем запустить новый... Но я с этим завязал...
       -- Спой...
       -- Ну, смотри, только не прогони меня, как орущую кошку...
      
       Что было, то забудется едва ли,
       Сорокалетье взяв за середину,
       Мы постоим на этом перевале
       И молча двинем в новую долину.
      
       Николай пел хрипловатым, тихим голосом. У Миры по щеке потекла слезинка...
       -- Это Визбор? Спой еще!
       Ты проживаешь сумрачно во мне...
       Как тайное предчувствие бессмертья,
       Хоть годы нам отпущены по смете, --
       Огонь звезды горит в любом огне.
      
       -- Ты знаешь, Николушка, ты совсем не изменился. Все такой же восторженный мальчишка...
       -- А ты все та же милая девчонка...
       -- Давай пить чай! У меня есть сушки и ванильные сухарики!
       Наутро он подал ей тетрадный листочек. Она прочла:
      
       Как мне необходима отстраненность!
       Остроконечность линий берегов
       И ощущенье близости богов,
       Перетекающее в дождевую сонность.
      
       Как мне необходимо просто жить
       В неспешных колыханьях тихой мысли
       О глубине молочно-бледной выси,
       О светлых днях покоя и любви.
      
       Как мне необходима просто -- ты!
       Та,
       для кого на землю я был послан,
       Чтоб проживать с тобою эти вёсны
      
       Запоминая каждый миг весны!
      
      

      φ

      
       Первые дни прошли, как мимолетное дуновение счастья. Николаю все казалось замечательным. Мира по-прежнему не верила, что он сумеет забыть свою роскошную жизнь, но Николай отшучивался, что он был, есть и останется философом, и что просто из эпикурейства с его розой и бокалом вина перешел в стоицизм с его грубой тогой и строгой диетой.
       Большую часть времени они проводили в библиотеке интерната для умственно отсталых детей, где работала Мира. Он сидел на ее уроках и завороженно слушал ее голос.
       Всего в интернате было восемьдесят шесть человечков, от которых в свое время отказались родители, поскольку дети соображали немного медленнее своих сверстников. Теперь они жили здесь, на окраине села, и очень редко выходили за решетчатый забор.
       Директор детдома Анна Дмитриевна Дядикова приняла Николая хорошо. Конечно, ей не стали растолковывать непростую историю его жизни, Мира просто сказала -- мой очень близкий друг, и Анна Дмитриевна понимающе улыбнулась.
       -- У нас учителя истории и географии нет... Не поможете?
       -- Конечно, -- обрадовался Николай.
       -- Он еще английский язык преподавать может, -- похвасталась Мира.
       -- Правда? Ой, как здорово... Научите их хотя бы здороваться и прощаться...
       -- Научу... -- твердо пообещал Николай.
       -- Вы не думайте, дети у нас хорошие... Дети как дети -- общительные и любознательные. Конечно, наши выпускники не сильны в высшей математике. Зато они умеют работать, и занимаются этим все свободное от учебы время. Иначе нельзя -- не прокормиться. Наш детский дом недавно передан из областного и районного бюджетов в местный.
       -- Какой умник додумался до этого?
       Заведующая вздохнула.
       -- Не надо напрягать фантазию, чтобы представить себе годовой бюджет нашего заштатного села. Вот и работают наши ребятишки на картофельном поле, в саду и на животноводческой ферме. Слава богу, все они одеты -- не от Кардена, конечно, а от соседей из Снежинска, собравших гуманитарный груз. Обуви, правда, не хватает, но на дворе лето, так что пока все хорошо.
      
      

      χ

      
       После работы Мира и Николай подолгу плутали по селу. На улице была тишь да благодать. Тюбук раскинулся широко, и, чтобы дойти до дома, им приходилось минут сорок пылить по дороге мимо бревенчатых изб, одноэтажки сельской администрации, магазина "Смешанные товары" и небольшой мечети.
       Напротив здания администрации стояла столовая с неизменным меню -- пельмени и компот, но ни того, ни другого им отведать не удавалось, потому что как раз в это время в Тюбуке обычно отключали электричество.
      
       Повариха Дуся, сверив часы, неизменно говорила:
      
       -- Приходите через два часа.
       -- Спасибо, как-нибудь в следующий раз... Дома поедим, -- вежливо отвечала Мира.
       Дуся жалела влюбленных и продавала им пельмени сухим пайком. Они возвращались домой и варили их на двухкомфорочной газовой плитке.
       Мира все время беспокоилась:
       -- Николушка, ты точно выдержишь такую жизнь?
       -- А что, нормальная жизнь, замечательная! Мирочка, Мирчонок, маковка... Я не только не страдаю здесь, а впервые в жизни чувствую, что нахожусь именно на своем месте.
      
       []
      
      
       -- Народ в селе думает, что мы тихопомешанные... Давай хотя бы мотоцикл купим... Ты же мне какую-то карточку прислал. Я ею так никогда и не пользовалась... Там денег на мотоцикл хватит?
       -- Там и на вертолет хватит... Только нужно ли нам это? На еду хватает, и ладно... А я не умею его водить, да и прав у меня на мотоцикл нет...
       -- Не волнуйся, местная милиция пребывает в неизбывной летаргии, поэтому можно кататься без шлема и без прав!
       -- Ну, посмотрим... Давай еще немного пешком побродим... Как когда-то в Питере!
       И они, не размыкая рук, шли бродить по пыльным улицам. Улицу Первого Мая они не любили, а вот название улицы Мира Николаю очень нравилось. Он все время шутил: вот, мол, как мою Миру местный люд уважает, улицу ее именем назвали!
       -- Николушка, ты все-таки мне объясни... Ну что ты во мне нашел? Я -- простая баба, и некрасивая совсем. У тебя же было все! Наверное, женщины были -- пальчики оближешь... Пока я не пойму, как ты решился все бросить, -- не успокоюсь. Буду в три часа ночи просыпаться и рыдать тебе над ухом... Тебе это надо? Ну, признайся, что с тобой такое произошло?
       Николай задумался, и после недолгого молчания рассказал ей о видении, потрясшем его в храме Гроба Господня.
       Внезапно Мира опустилась на колени прямо в дорожную пыль и начала креститься.
       -- Господи! Услышал молитвы мои! Господи! Господи! Господи! -- слезы потекли у нее из глаз.
       -- Ну что ты! Что ты... -- Николай стал поднимать ее с колен. Люди увидят... Они и так думают, что мы юродивые... -- а сам улыбался и гладил Миру, едва касаясь ее волос.
       Однажды утром Миру начало рвать.
       -- Не иначе тюбукские пельмени не прижились, -- отмахнулась она.
       Но и на следующее утро неприятность повторилась.
       -- Николушка, ты будешь смеяться... Мне кажется, я беременна.
       -- Ты? Правда?
       -- Я не знаю... Но по всем народным признакам... Давай съездим в Касли, в больницу...
       -- У меня будет сын! -- Николай подхватил Миру на руки.
       -- Или дочь... Ой, только не тряси меня... Растрясешь!
       Он аккуратно вернул Миру на место.
       -- Мне ведь за сорок... Я уж думала, не забеременею... Поздновато рожать!
       -- Глупости... Мою маму бабушка родила в сорок четыре. А время какое было? Война! А сейчас хорошо! Мир! Мирочка! Мир во всем мире!
       -- Так уж и во всем...
      
       В больнице Мирины предположения подтвердились. Николай не мог найти себе места от радости. Он скакал, как десятилетний школьник.
       -- У меня будет карапуз! Или карапузка! У меня!
       -- Ну, и у меня тоже... -- скромно добавляла Мира.
       Скоро она вошла в состояние плавной благости, которое иногда нисходит на женщин, вынашивающих ребенка.
       Николай увлеченно ухаживал за ней, и, наплевав на приметы, где-то доставал детские вещички, старую кроватку, коляску...
       -- Плохая это примета...
       -- Глупости! Нас Бог хранит! -- уверенно отмахивался он.
       -- Только я буду рожать дома, Николушка...
       -- Что за глупости? А если понадобится помощь?
       -- Я договорилась с повивальной бабкой.
       -- Ну, тебе виднее, -- безоблачно ликовал Николай. Последнее время он глаз не мог отвести от маленьких детей.
       Потекли счастливые, буквально шелковые беременные будни. Николай снова начал писать стихи, чего с ним не случалось уже два десятилетия... Все свои стихотворения он неизменно посвящал Мире.
      
       Мои стихи пронизаны тобой,
       Как веточки, пронизанные небом,
       Как капельки, проникшие сквозь стекла,
       Пронизывают тонкий лед стекла.
       И дней моих нехитренький покрой
       Весь из тебя, укутавшись в нем, мне бы
       Всё наблюдать, как утра гаснут блекло
       И как почти что вечность протекла...
      
       Ультразвука делать не стали... Так и не знали, кто у них, мальчик или девочка.
       -- Тебе там темно? -- частенько спрашивал Николай, прижимая ухо к Мириному круглому животику.
       -- Ему там хорошо... -- отвечала Мира.
       -- А я не тебя спрашиваю, -- наигранно грубил Николай.
      
       -- Видно, мне так хорошо ходить беременной, что я так и останусь с тобой, беременная навсегда.
      
      
      

      ψ

      
       Наконец пришел срок. Они ждали родов со дня на день, но прошла сороковая неделя, потом сорок первая...
       На сорок второй неделе соседка башкирка нашептала Мире, что нужно заняться любовью, что это верный способ... Мол, скажи мужу, он тебя полюбит, тогда роды и начнутся...
       Вечером того же дня Мира, потупив глаза, сообщила об этом Николаю. Он немедленно принялся целовать ее, раздел ее, разделся сам... Они смешно копошились, пристраиваясь к друг другу. Мирин живот был везде... Однако в конце концов должное свершилось...
       На следующий день начались схватки и послали за повитухой.
      
       Мира не желала лежать. Она вышагивала по спальне, как Наполеон перед битвой. Вдруг она остановилась, как вкопанная.
       -- Мы забыли, Николушка...
       -- Что? -- не на шутку испугался Николай.
       -- Мы забыли расписаться... Так любили друг друга, что совершенно забыли пожениться!
       -- Я сделал тебе предложение еще двадцать лет назад...
       -- Не будет проблем с регистрацией ребенка?
       -- Глупости... Нынче и не такое регистрируют... А браки заключаются на небесах! Хотя, вот...
      
       Он встал на одно колено и торжественно заявил:
       -- Мира, стань, пожалуйста, моей женой.
       -- А у тебя колечко есть?
       -- Можно я тебе вместо колечка повяжу вот эту шерстяную ниточку? -- он вытянул из своего свитера тоненькую распушившуюся нить.
       -- Хорошо, -- просто согласилась Мира, позволила повязать себе на пальчик ниточку и снова принялась выхаживать по комнате.
       Схватки усилились. Отошли воды. Наконец явилась повитуха из Каслей. Старики каслинских повитух очень хвалили. Кроме выполнения своих прямых обязанностей повивальные бабки принимали участие в таинстве крещения и, выступая в качестве крестных, погружали ребенка в купель.
       Николай не желал покидать комнату, но повитуха выставила его.
       Начался кошмар. Мира металась и кричала в голос. Иногда повитуха деловито выбегала из комнаты.
       -- Ребенок большой. Не хочет выходить.
       Через три часа криков из-за двери Николай не выдержал и буквально силой ворвался к Мире.
       Та была в беспамятстве. Спутавшиеся волосы рассыпались по мокрому лбу. Он взял тряпочку и, намочив ее, принялся вытирать лоб.
       -- Потерпи, Мирочка, потерпи...
       Но она не слышала его. Он физически чувствовал, как ее буквально разрывает на части. На мгновение она замирала, но тут же принималась метаться снова.
       Часы этой пытки шли перед глазами Николая, как острая вереница кровавых гор. Он пытался сохранять спокойствие, пока на лице повитухи не появилось выражение испуга. Она шепнула:
       -- Знаешь, что, милок, вызывай-ка "скорую". Повезем в Касли, в больницу... Она у нас не разродится...
       -- Почему? -- в ужасе спросил Николай.
       -- Видимо, ребенок пошел личиком... Надо кесарево делать, операцию...
       -- Успеем довести?
       -- Нужно поторопиться, а то у нее матка порвется!
      
       Николай бросился к телефону. "Скорая" приехала через сорок минут.
       -- Повезло, -- с облегчением вздохнула повитуха.
      
       Миру погрузили в машину. У нее уже не было сил кричать. Она просто исступленно металась...
       Под шум мотора у него в голове зашептались строки Мириных стихов:
      
       И, как в родах, исступленно тычась,
       Кровь от плоти, глаза лишь сухи,
       За песчинку из тысячи тысяч
       Я уже отмолила грехи.
      
       Глаза Миры были действительно сухи. Иногда она открывала их, но Николай чувствовал, что она ничего не видит. "Она неминуемо умрет..." -- эта мысль пронзила его насквозь, и, едва коснувшись, искромсала всего изнутри, как пуля со смещенным центром.
       Наконец приехали в больницу. Миру на носилках внесли в приемный покой. Николай нес в руках ее тапочки.
       "Неужели эти тапочки -- все, что мне от нее останется!" -- в ужасе подумал он. Ему хотелось рыдать, но неимоверным усилием воли он держался. Вокруг Миры засуетились сестры и врачи и тут же увезли ее в операционную.
       Николая не пустили дальше дверей, ведущих из приемного покоя.
       -- Подождите! -- закричал он и, подбежав к каталке, на которой лежала Мира, поцеловал ее в сухие, как папиросная бумага, губы. На мгновенье ему показалась, что она прильнула к его губам.
       Николай метался по приемному покою, как загнанный зверь.
       -- Мужчина, не мельтешите. Лучше сходите, подышите воздухом, -- посоветовали ему.
       Он вышел. В холодной февральской ночи светили бесчувственные звезды. Вот и его детище, "Альфа-Омега", никчемный спутник, вертится где-то там в невообразимой вышине, в полутора тысячах километров от Земли. Николаю захотелось стать этим мертвым спутником и созерцать все беспристрастно со стороны.
       -- Не может быть, чтобы она умерла... не может быть! -- горячо шептал он в небо. -- Боже милосердный! Чему ты меня этим научишь? Как ты можешь такое со мной сотворить? Я послушался... Я последовал...
       -- Что же я с Господом торгуюсь?.. -- вдруг спохватывался он. -- Надо молиться!
       Он опустился на колени прямо в снег и, заливаясь слезами, зашептал давно заученную, но ни разу не повторенную им с детства молитву:
       -- Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли...
       Дальше он забыл и принялся повторять то же самое... а потом вдруг добавил:
       -- Господи, прости мне мою гордыню, прости мое скотское существование на этой земле, отпусти мне грехи мои... Мира -- святая. Она столько страдала... Она невинна... Пожалуйста, даруй ей жизнь... Дай нам утешиться ребеночком... Много, много я грешил. Мало я верил в Тебя. Но нет у меня ничего в целой Вселенной, кроме этой несчастной, растерзанной женщины! Пожалей ееНе наказывай меня ее смертью. Накажи как-нибудь иначе, я все приму, но только дай ей жить!
       Николай зарыдал и уткнулся лицом в тяжелый, покрытый колючей ледовой коркой снег.
      
       Кто-то тронул его за плечо. Над ним стояла бабка в белом халате.
       -- Врач велел передать...
       -- Что? Что? Что? Она умерла?!
       -- Да не ори ты... Она в операционной. Состояние тяжелое. Еле успели. Ничего пока не обещаем. Что ж вы сорокалетнюю бабу дома рожать оставили?
       -- Скажи, скажи... Она будет жить?
       -- Будет, будет... Раз доктор велел успокоить, значит, все вроде ничего... Но ты губу не раскатывай. Всякое бывает. Сами виноваты. Пойдем, налью тебе спиртику. Согреешься.
      
       []
      
       Николай сидел в подсобке и держал в трясущихся руках жестяную кружку с медицинским спиртом. Бабка налила себе тоже.
       -- Хороший спиртик. С вашего спиртзавода, из Тюбука...
       Он залпом выпил грамм тридцать. С непривычки его передернуло. Закусить было нечем. Занюхал рукавом.
       -- Слабый мужик пошел... -- разочарованно выдохнула бабка и легко опрокинула чарку...
       -- Может, сходишь? Узнаешь, чего там да как... -- плаксивым голосом взмолился Николай.
       -- Ладно, ладно... Только не буянь.
       Он тупо уставился на облупленную стену подсобки. Все философские теории, глубокие размышления превратились в едкий удушливый пепел. В голове было пусто, и только мерно бил колокол единственной мысли:
       -- Только бы была жива! Только бы была жива! -- Только бы была жива!
       Он исступленно, как магическое заклинание, повторял эти слова.
       Когда он заслышал шаркающие шаги возвращающейся бабки, сердце его упало куда-то вниз и, пронзив больничный пол, как масло, умчалось к центру Земли.
       -- Жива твоя евреечка! И ребеночек жив. Мальчик! С тебя причитается, паря...
      
      

      ω

      
       Прошло три года. Бангушины по-прежнему жили в Тюбуке душа в душу. Растили сынишку Костю. Имя выбрала Мира, а Николай не возражал.
       Однажды Мира принесла из интерната телескоп. У него вываливалась линза, и Николай взялся починить.
       -- Фто это такое? -- спросил трехлетний Костик.
       -- Это такая труба, в которую лучше видно звезды. Хочешь посмотреть? -- весело спросила Мира.
       -- Хачу тубу! Хачу тубу! -- весело закричал Костик.
       Они вышли на балкон. Сначала посмотрели на луну, а потом Мира сказала:
       -- А ты знаешь, Костик, что папа для меня звездочку на небо подвесил?
       -- Пьявдя-пьявдя? Вёздочку?
       -- Ага! Хочешь посмотреть? Альфа-Омега называется.
       -- Мальфа-Бамека?
       -- Угу...
       Мира повозилась с телескопом и показала сынишке звездочку. Тот деловито зажмурил не тот глаз. Мира его поправила.
       -- Видишь?
       -- Дя! Вёздочка! -- Костик помчался к папе.
      
       []
      
       -- Папа! Папочка! Я твою вёздочку видел, которую ты для мамочки подвесил! Пойдем, покажу...
       Николай улыбнулся и заглянул в телескоп.
       -- По-моему, это Альдебаран, -- пробормотал он.
       -- Сам ты Альдебаран, -- засмеялась Мира. -- А это моя звездочка, которую ты мне подарил... Мальфа-Бамека называется!
      
       ___________________
      
      

      Пояснения к роману "Альфа и Омега"

      
       Честно признаться, я не люблю художественную литературу. Во всяком случае, я был уверен в этом до недавнего времени. Я считал, что аморально автору становиться богом и распоряжаться судьбами героев на свое усмотрение или, еще хуже, в угоду читателям.
       Некоторое время я воздерживался от написания произведений подобного рода. Однако во время работы над "Альфой и Омегой" со мной случилось нечто необычное. Мои герои сами принялись диктовать мне свои жизни. Хотите верьте, хотите нет... У меня были совершенно иные планы на их счет...
       Пользуясь примером великих, например Толстого с его комментариями к известной своей скандальной репутацией "Крейцеровой сонате", я тоже поддался приступу легкой мании величия и решил написать пояснения к роману, в которых, в том числе, попытался ответить на отзывы первых читателей, ознакомившихся с романом еще до его публикации, в надежде на то, что эти пояснения смогут стать полезными не только для них, но и для меня самого. Конечно, если произведение, как в случае с Толстым, призывает отказаться от похоти и жить с женой как брат с сестрой, то тут уж поясняй не поясняй -- не поможет. Ну а если жена возжелает запретного плода и переспит с музыкантом, то можно ее зарезать, и суд тебя оправдает. Автор волен писать, что ему заблагорассудится, если, конечно, "он ведает, что творит".
      
       Мой роман начинается с неизвестного высказывания Иисуса Христа: "Блажен, кто ведает, что творит, и проклят, кто не ведает". Эта фраза обнаружена в Кембриджском кодексе (Cantabrigiensis D), известном под названием кодекс Безы (Bezae)1. Эта рукопись -- двуязычна: на левой странице -- греческий текст, на правой -- латинский. Кодекс датируется IV-- V веками нашей эры и содержит лишь часть Нового завета. Считается, что этот документ является копией более древнего манускрипта, написанного во втором, а может и первом веке, во всяком случае, в то же время, когда создавались тексты, ставшие каноническими. Этот кодекс содержит некоторые разночтения, не встречающиеся ни в какой другой древней рукописи. Теодор Беза, преемник Кальвина на посту Женевской Церкви, обнаружив в Лионском монастыре св. Иринея эту рукопись, так испугался, что в 1581 году отослал ее в Кембриджский университет с надписью: "Лучше скрыть, чем обнародовать". Там этот кодекс и скрывался от людских глаз почти два столетия. Мое внимание на этот манускрипт обратила Dr. Jenny Read-Heimerdinger, профессор Уэльского университета (University of Wales, Bangor). Она гостила у нас и обучала моего сына истории христианства.
      
       Вот как выглядит эта цитата по-гречески и латыни:
       []
       "В тот же день Он увидел человека, работающего в субботу, и сказал ему: Человек, если ты знаешь, что ты делаешь, ты благословен, но если ты не знаешь, что делаешь, ты проклят и являешься нарушителем Закона".
      
       Выходит, если ты ведаешь, что творишь, даже нарушая заповеди, то ты блажен, благословен (макариос). То же греческое слово все время употребляется в Нагорной проповеди Христа: "Блаженны миротворцы... Блаженны нищие духом..."
      
       Осознание своих действий ставится выше Закона! Не означает ли это, что Христос дает человеку полную свободу выбора, подразумевая, что Законы писаны лишь для тех, кто не ведает, что творит? То есть совесть человека, его ум, душа наверняка подскажут, что можно, а чего нельзя. Все, чего желает Христос, -- чтобы мы прислушивались к самим себе, и тем самым "ведали, что творим". И это для Него важнее, чем соблюдение даже самых основных законов.
       Чего греха таить, многие из нас всегда подспудно чувствовали, что так оно и есть... Вообще, так ли важно, что было сказано этим замечательным богочеловеком две тысячи лет назад? Разве мы не могли бы найти все это в самих себе, если бы осознавали свои поступки и мотивы, пытаясь сосуществовать в мире с окружающими и с самими собой?
       В том-то и сила этого учения, что Христос не принес нам ничего такого, чего бы не было заложено в нас со дня творения. Он лишь попытался пробудить это в нас. Поэтому нападки на Него бесполезны. Мифы -- не мифы, чудотворец или шарлатан... Какая разница? От этого не меняется суть вещей. Более того, совершенно не важно, христианин ты или иудей, мусульманин или буддист, или даже атеист. Ты все равно неизбежно придешь к сентенциям, проговариваемым Иисусом...
       Мой главный герой, будучи даже весьма упорным философом, не сразу приходит к тому, что все, что от него требуется, -- это "ведать, что он творит".
       Безусловная любовь в жизни человека очень важна, и понимание этого -- первый шаг к счастью. Паоло Коэльо писал: "Мы можем притвориться, что любим. Можем привыкнуть друг к другу. Можем испытывать дружеские, родственные чувства, быть во всем заодно, создать семью, каждую ночь заниматься сексом и даже получать наслаждение, и все равно -- постоянно ощущать какое-то зияние, пустоту, нехватку чего-то очень важного". Это важное и есть -- безусловная любовь.
       Некоторых читателей взволновала материальная часть романа. Почему я в конце книги лишил своего героя средств к существованию? Хотел ли я этим подчеркнуть бескорыстность главной героини, типа с милым рай и в шалаше? Считаю ли я, что они не могли бы быть счастливы в английском замке?
       Лично я не хотел лишать Николаса Бэнга его богатства и намечал совсем иную концовку... Но Бэнг решил по-своему. Просто у него поменялась шкала приоритетов. Он нашел свой стержень, свою альфу и омегу, начало и конец...
       Многие скажут, что по прошествии некоторого времени, когда первые страсти улягутся, Бэнгу покажется жизнь в этой деревне очень убогой, особенно после десятков лет такого богатства. Один из читателей пишет:
       "Вы помните, каков там быт, в каслинской глубинке? А сын его в какую школу пойдет? Для дебилов (простите, для умственно отсталых). Все сказки кончаются свадбой. Мне лично было бы интересно, как Бэнг справлялся бы с обычной жизнью, рутинной и каждодневной борьбой за существование в тех условиях, в которые вы его бросили. Я думаю, что двадцать лет его богатства и ее бедности наложили неизгладимые отпечатки на их личности. Личность вообще вещь не статичная. Люди меняются с годами. И его личностные изменения, думаю, были бы далеки от ее. Разве долгое ведение бизнеса не накладывает определенные черты на характер человека? Ну жесткость например. А разве привычка все получать по первому требованию не изменяет характер со временем, особенно у такого эгоиста, как Бэнг? А Мира? Разве двадцать лет выживания в постперестроечной России не повлияли на ее личность? Мне кажется, что в слишком разных обществах они вращались последние двадцать лет..."
       Все, конечно же, верно. Я и сам не знаю, что с моими героями случится после... Мира уже начала давать слабину -- предлагала купить мотоцикл... Жизнь, однако же, не всегда поддается бухгалтерскому учету, императивам прямой и очевидной выгоды.
       Недавно я воочию наблюдал, как люди на старости лет сорвались с насиженного места в Канаде и отправились строить новую, самостоятельную, как-то невообразимо по- своему свободную жизнь именно в село Тюбук. Ну, плохо им было в золотой клетке. Вот и поди, согласись, что такого не бывает. Вообще я, продолжая относиться с особой осторожностью к писательской выдумке, все время пытался быть документальным по мере сил. И герои, и места их обитания вымышлены лишь в малой степени, как раз-таки на бухгалтерском уровне есть расхождения, да и только...
       Спуститься с вершины можно только на нее взобравшись, поэтому многие, не побывавшие на этой высоте, не могут понять, что замок и множество обслуги, поваров и секретарей вовсе не гарантируют человеческого счастья. Власть же над людьми сулит как раз совершенно обратное... Бэнг достиг многого, но ему это не принесло счастья. Его последний шаг, сумасшедший план -- по сути, завладеть миром, -- осуществившись, вверг бы его в пучину еще большего несчастья. Видение в Храме Гроба Господня только подтвердило его худшие ожидания и указало путь.
       В том-то и дело, что нельзя воспринимать живых людей как нечто завершенное. Мы все находимся в постоянном поиске, сами себе противоречим, и именно это и делает нас столь интересными, по крайней мере, себе самим.
       Мой роман, конечно же, не говорит ничего нового. "Не в деньгах счастье", "Самое главное на свете -- это любовь"... Но так уж вышло, что подавляющее большинство из нас всю жизнь пытается опровергнуть прописные истины, тем самым лишь доказывая их правоту.
       Целый ряд замечаний относится к началу романа, где слишком откровенно описаны переживания Николая по поводу его отростка. По сути, там два героя, действующих самостоятельно... Николай и его "своевольный друг". Мужчины не любят, когда касаются их секретов, хотя я и не претендую на универсальность... Может быть, ходят по земле миллионы молодых людей, которые не прислушиваются к своим мужским достоинствам. Они тяжело трудятся, учатся, философствуют... А эти мелочи остаются за бортом их повседневности. В таком случае давайте согласимся, что я описал редкого индивидуума, у которого просто не все в порядке с этим делом. Это, конечно, разочарует некоторых читательниц, которые как раз сочли подобные наблюдения ценными:
      
       "...я с трепетом читала о внутренних переживаниях героя -- это та сфера, куда мужчины предпочитают не пускать женщин: слабости, страхи, неуверенность... хорошо, если женщина достаточно опытна, чтобы отличить робость от грубости, а если она сама открыта, неопытна и ранима?"
      
       Остальные замечания читателей -- в стиле "верю -- не верю", "так бывает -- так не бывает". Отчего Бэнг вдруг решил сделать предложение проститутке? Зачем он пошел на несусветную авантюру со спутником? Как он позволил психологу так с собой обойтись? Встречались даже замечания по стратегии мистера Бэнга, которую он использовал в игре на бирже.
       Во-первых, пожалуй, я никого не удивлю, заявив, что на свете всякое бывает. Во-вторых, роман вовсе не об этом.
       Этот роман -- о безусловной любви, единственной форме любви, которая, по совести говоря, может именоваться любовью. Любви не за что-то и не вопреки чему-то. Любви, поставленной во главу угла, ставшей стержнем жизни, началом и концом, альфой и омегой...
      
       1
       Fol.
       205 b.
       Loukas,
       Cap.
       VI
       (5)
      
  • Комментарии: 15, последний от 14/01/2009.
  • © Copyright Кригер Борис Юрьевич (krigerbruce@gmail.com)
  • Обновлено: 24/01/2010. 381k. Статистика.
  • Роман: Проза
    • Оценка: 5.99*37  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.