" Долг памяти"

или

" СМОТРИ, ЖИДЁНКА ПРИМОРИЛИ..."

... И остави нам долги наша,

якоже и мы оставляем должником

нашим...

За эпиграф квази кощунственный простите: главное обращение человечества к Творцу, Им же продиктованное не ради публицистического эпатажа. Добродетель прощения, - пишу, как на китайской исповеди-самокритике - мне всю жизнь и до сих пор чрезвычайно трудна. А вторая строчка названия текста, это восклицание по моему поводу одного зека в Явасе, в 1960 году.

"Долг памяти" ("devoir de mйmoire", словосочетание вошедшее, сколько знаю, только во французский язык) категория приблизительно пятнадцатилетней давности. Предмет этот был изобретён левой французской интеллигенцией, а потом перенята остальной Европой и Америкой.

"Долг памяти" - антиномия прощения, ведь один из синонимов "простить" есть "помочь себе забыть"...

Задача изобретателей кампании "Долга памяти" сделать, сорок лет спустя, из умопомрачительного гитлеровского геноцида европейских евреев, (Катастрофы, или Шоы) новую нулевую точку в отсчёте времени, какими были Рождество Христово, или простите по убеждению большевиков якобы выстрел Авроры - Зарей Новой Эры.

Долг в этой идиоме как школьное задание и урок - тот, который задаётся на дом учителем выучить наизусть, это то, что получает оброчный от десятника.

"Долг памяти", это систематическое сверхпроизводство учебно-вспомогательных пособий на тему геноцида в виде полиграфической, электронно-СМИшной, театральной и кинематографической продукции. Сейчас третья неделя февраля 2002 ого года, несколько дней как Франция отвлечена от готовящихся президентских выборов. А парижане под шоком от повсеместно расклеенной афиши фильма французского левого режиссёра Коста-Гавраса "Amen" ("Аминь") . Это экранизация пьесы немецкого драматурга Рольфа Хоххута (Rolf Hocchuth) "Викарий". Кинематографически посредственная лента трактует о равнодушном умалчивании приписываемом папе Пию XII по отношению к нацистским лагерям истребления. Автор говорит, что "Новозаветная Церковь есть пособники национал-социалистов". О чём в девяностые годы даже появились несколько монографий устанавливающих, что корни гитлеровского антисемитизма следует искать в средневековом христианстве! Архивы тех лет намечены Ватиканом к полному открытию в 2005 ому году и станет возможным серьёзное исследование тогдашней политики Святого Престола.

Автор афиши фильма "Amen" - художник, очень известный, прославился рядом вызывающе-кощунственных рекламных плакатов итальянской текстильной фирмы "Бенеттон". Он изобразил силуэт молодого эссесовского офицера сливающийся с профилем молодого ксендза, его двойника, на фоне большого распятия графически переходящего в свастику. Несколько французских церковных организаций поддержанных епископатом страны представили иск, жалуясь на оскорбление чувств верующих. Процесс они проиграли. Даже в напрочь секулярной Франции, где католицизм стал как бы ритуально-атавистическим, шок очень сильный! Ни в Ирландию, ни в Польшу, Испанию или Италию (не говоря о России) богохульники со своим дрянным плакатом не сунулись бы...

Многолетняя кампания по заучиванию "Долга памяти" (он сейчас как "История Шоы" введён обязательным предметом в программу французских гимназий) добилась почти общего принятия на веру аксиомы: нацизм по своим установкам был Империей Зла, коммунизм же, хоть и густо наошибался, был по сути своей очень к людям благорасположен...

Сам я покоя ради, годами просил у собственной памяти списывания накопленных ею по отношению к обоим Империям Зла - долгов и контрибуций. Каким бы я ненадёжным должником не был, но афиша на соседней авеню, "лагерным пеплом" застучала в моём сердце. Я всегда старался избегать займов, но "долг памяти" востребовал своего, и настали сроки хоть малыми долями начинать отдавать... Десяти лет возраста, в начале осени 1944 г. встречал в Париже, неделю до того освобождённого американцами из Дахау, любимого отца. Вместо человека статного, элегантного, военной выправки каким он был всегда из машины вышел неустойчивый на ногах беременный скелет с тусклыми глазами. Эта травма привела меня к длительной антигерманскости, от которой понадобились года избавиться.

И снова о "Долге памяти".

В 1974 г. удалось повезти отца, только что выехавшего на сей раз окончательно из СССР в Берлин, где в тогдашнем французском секторе, на русском кладбище в Тегеле покоится мой дед Александр Васильевич Кривошеин. На второй день пребывания я спросил отца как он себя ощущает в стране, где последняя его побывка была не столь счастливой. "Никита, мне так приятно быть в свободной и богатой Германии!"

Сука Вышла Погулять

Как в театре Погодина, как в повестях Макаренко система советских политлагерей шестидесятых годов далеко не исключала перековки-покаяния своих подшефных: корявыми плакатами и выцветшими транспарантами она призывала погрязших в "болоте антисоветчины" граждан выходить на "свободу с чистой совестью". Так как социализм есть учёт, то могу допустить, что в архивах гулаговских НИИ можно обнаружить разбивку по группам, возрастам, срокам и статьям. А, следовательно, и политзеков вставших на "путь настоящего исправления" т.е. попросту ссучившихся.

Я числился в лагере п/я ЖХ 385-11, посёлок Явас, МАССР, по масти "молодых". Приехал я туда Первого Мая 1958 г.

Из нас меньше всего получилось дневальных, придурков, стукачей, певчих, шрифтовиков малюющих транспаранты и авторов для лагерной периодики. Были из "молодых" и коллеги по заключению прошагавшие большую дистанцию на пути к "исправлению", вплоть до того, что они состояли в "секциях внутреннего порядка" Расшифровывались эти три слова, зека как - "Сука Вышла Погулять". Это был внутрилагерный аналог "дружин общественного порядка", "красноповязочниками" или "советами коллектива" при лагерной администрации! (В нацистских "кацетах/ их аналогов звали "капо"). Здесь я имею в виду несколько членов "Краснопевцевской группы" (нашумевшее дело "историков" МГУ, 1957 г.). Именно этой группе, я отчасти обязан тому, как произошла рассказываемая история и драка, о которой позднее.

Органы не отказывались ни на день от привычки сажать, и это независимо от того какой политический климат на дворе. Ровно в день закрытия ХХ ого оттепельно-громового съезда киевский Городской (или Областной?) суд влепил немалые срока по украинской ст. 58-10-11 четырём молодым людям за антисоветскую, - в их случае социал-демократическую - агитацию. Действовали они несколько лет подряд, а начали ещё... ПРИ ЖИЗНИ СТАЛИНА!

Алик Фельдман (он же Аякс) и Анатолий Парташников (он же Парт), были киевские студенты причудливо сочетавшие поклонение Каутскому с прекрасным знанием Евангелия от Иоанна. Они стали первыми, кто обеспечил смычку в замедлившимся конвейере арестов.

Сразу же после 4 ноября 1956 ого, дня сформирования в Венгрии Временного рабоче-крестьянского правительства Яноша Кадара во всём бывшем СССР пошла прожорливая кампания гебешных репрессий.

В воскресенье 25 ого августа 1957 в 22 часа, на меня с криком "Этот человек государствененый преступник, его разыскивают органы государственной безопасности!" кинулись и вцепились в плечи и руки, четыре человека, несмотря на лето одетые в ватники. Это произошло у стен Донского монастыря в Москве. Одиннадцать месяцев спустя меня, снабжённого сроком Военным Трибуналом войск МВО, доставили в Дубровлаг, в Мордовию. Первый этап. Сильные ощущения.

Воронок с красной надписью "Мясо" по бокам (совсем как последних фразах "В круге первом") увёз из комфортной - как мы позднее поймём - Внутренней Тюрьмы на Большой Лубянке четырёх приговорённых : моего однокамерника Марата Чешкова, ревизиониста и востоковеда, Николая Обушенкова, историка и ревизиониста, одного безликого московского Пенсионера, сгинувшего потом в лагерном море - он где-то лишнего наговорил - и меня.

Во всех лагерных воспоминаниях, что я читал, говорится о сухом пайке на дорогу. Как заведено, пол буханки чёрного и в бумаге немалый ломоть солёной сельди, получил под расписку и я. Как и другие "сочинители-лагерники" я не подозревал, что негаданный гастрономический презент заготовлен для того, чтобы съевший его по пути мучился жаждой. Из бокса нас вывели корпусной старшина и конвойный сержант. Старшина прочитал напутственную "молитву", придётся потом её слушать не одну сотню раз:

"Вы перешли в полное распоряжение конвоя, все распоряжения конвоя выполнять". Это всего лишь реферат "молитвы", в полном варианте есть стих "прыжок вверх считается попыткой к бегству" и ещё другие заклинания...

Покидать насиженную, как её ещё обозначить, тюрьму, ехать в заведомо страшное место, было нам в большой стресс, и мы этого друг от друга не могли скрыть, а Пенсионеру всё видимо успело стать до лампочки... Полоски света только через две щели, повороты, ожидания у светофоров, задний ход.

Потом остановка во дворе Краснопресненской пересылки: очень много людей сажают в камеры на колёсах, заднюю, что попросторнее, и в боковые совсем маленькие одиночки. Их вид, их речь были для моих благополучно московских попутчиков шоком с последующим длительным окаменением. Ведь дальше осенней студенческой картофельной кампании они не ездили. Мне сразу вспомнилось моё месячное пребывание в фильтрационно-пересыльном лагере Люстдорф под Одессой в 1948 ом году, тогда мне было 14 лет. Но наши новые попутчики были куда страшнее люстдорфских насельников.

Оказывается Гойя с Босхом есть плоские академисты, ни в какие бездны подсознания им ездить за своими персонажами не приходилось: к нам в воронок из Краснопресненской пересылки, вогнали тех, которые могли бы быть "натурщиками" их фантазмов! Кто взялся бы за составление словесного портрета этих людей считался бы императором криминалистов, заслужил бы Ленинскую премию первой степени по литературе, или очень больших тиражей по части научной фантастики...

- "Выходи, по пятеркам построиться, взяться за руки !"

... Стоим в грязи по щиколотку. Потом узнали, что оказались в подконвойной зоне Казанского вокзала. Вот прибывает ещё два воронка из Бутырки, с блатными на борту, чтоб вагон не убыл порожняком. От нас они выстроены подальше, женщины отдельно.По одному в "столыпин" и первая для нас перекличка: - "Я буду называть фамилию, отвечайте инициалы полностью (с подлинным верно), год рождения, статью, срок!"

- "Чешков", - "Эм. А.- Марат Александрович, 1933 ого года, 58-10-11, восемь лет". "Проходи!" Уже не на "Вы" как учтивые лубянские старшины, говорят они на "Вы" и на расстрел вели. Кроме наших четырёх скромных ответов (58-10) , все к нам подсаженные с махорочными голосами: фамилии больше украинские, белорусские, прибалтийские, возраст пятьдесят и более, статья 58-1-б, 25 лет. Ввергающий в ужас вид, неведомая нам статья, не поддающиеся воображению сроки...И мы им сродни! Состояние тогдашнего изумления было таким сильным, что память и теперь в состоянии его восстановить, наподобие тому, как она способна зафиксировать острую боль. Только постепенно для нас наполнились значением эти цифры и буквы, их носители не стремились сами о себе повествовать .

Метафора "сельди в банке" и просто слово "тесно" к удушающей утромбованности не подходят. И солёная рыба с черняшкой, и жажда, и хотение в уборную. "Ссы в валенок!". Почти весь путь, молча.

Конвойные, меняясь по двое - по трое, подолгу стояли у решётки нашей клетки - купе и всматривались, как школьники на экскурсии в зоопарке. Призванные служить совсем недавно, они впервой везли политических, о десталинизации что-то смутно слыхали. Одну из четырёх-пяти просьб попить или быть выведенным они выполняли. На энный час вояжа соседние купе с блатными, стали орать:- "Фашистам воды, фашистам поссать, нас на сосаловку...!" и так очень громко и очень долго. В первый раз от тех блатных мы узнали как нас кликать. Частичное равноправие в режиме вагона начальник восстановил и нам стало дискомфортнее. Потом попривыкли, и даже сложились куплеты на мотив "Первым делом, первым делом самолёты..." с рефреном "А почему, потому что мы фашисты, лагерь стал для нас родимый дом..." (остальные строки не привожу по социально-политическому приличию).Забавно, но уголовники были правы. Этап с Пресни на девять десятых на самом деле состоял из всамделишных фашистов, а вовсе не метафорических. Мы были скорее готовы к встрече с живым Кентавром чем с этой разновидностью человеческой породы.

Вышерассказанное требует

политчаса и юридической справки.

По ходу контрнаступления, после 1942 г. взятые в плен с оружием в руках "власовцы" были расстреляны на месте или осуждены. В городах и деревнях "коллаборантов" и "пособников" не сумевших уйти в обозе Вермахта судили показательно, часто вешали прилюдно с обязательным присутствием населения, в том числе школьников, а казни снимали для кинохроники, так было например в Киеве.

Сразу после войны англо-американские союзники провели в Германии несколько выдач "перемещённых лиц" Советам. Есть две очень обстоятельные английские книги на эту тему - лорда Николаса Бэтеля и графа Николая Толстого.

Пленных, ост-арбайтеров обоего пола и тех, что скрывались от заслуженного наказания задержанных на территориях занятых советскими частями направляли в фильтрационные лагеря, по большей части в Тульские. В результате фильтрации многим давали кому двадцать пять, кому десять. В тот же период советские репатриационные комиссии в Западной Германии, Франции и других странах уговорами и похищениями старались "подобрать" и увезти "в страну" остатки этих контингентов.

Существенный момент: с 1946 по 1950 год, в СССР была отменена смертная казнь, этим спаслись многие жизни. К весне 53-го года Конгресс США оценивал в более пятнадцать миллионов "популяцию" ГУЛАГа. В этой никогда не опровергнутой статистике было больше всего "за войну", "повторников" и,позднее, масса посаженных по ходу новой волны террора 1949 ого года. Атомный конец света был не за горами, а в лагерях стали даже говорить "лучше ужасный конец, чем ужас без конца".

Пятого марта 1953 г. Господь смилостивился над миром и Россией. В бытовых зонах сочинили куплеты о т. Сталине ничего общего не имевшие с позднейшими интеллигентскими стилизациями:

"Жил в железной башне Джугашвили,

Псы его цепные сторожили.

Без суда и без закона

Он убил три миллиона,

и его живые полюбили.

Братцы, что я вижу, что я слышу,

мудрый Ус залез к себе на крышу

И кричит всему народу

Х.. тебе, а не свободу,

Что ты скажешь этому уроду?

Но всему приходит свой конец,

Умер наш Учитель и Отец.

По нему поминки были,

Сутки трупы хоронили,

Тихо спи за идеал борец"

Очень быстро, через полтора года после того как Ус "хвост откинул", в Москву был приглашён канцлер Конрад Аденауэр. За три дня его пребывания в Первопрестольной, произошло дипломатическое признание Федеральной Германии и было заключено, не опубликованное соглашение, о возврате по домам немецких пленных в СССР.

Их положение в корне ухудшилось по ходу террора 49 ого года и уже мало, в чём определялось Женевскими конвенциями (Советским Союзом, в отличие от Рейха, ратифицированными). Большая часть офицерского состава, немало унтер-офицеров и солдат вызывались из лагерей военнопленных, подвергались быстротечному следствию и проходили через конвейерные заседания Военных трибуналов паяющих им мега-срока за несовершённые военные преступления.

В страшном Озерлаге, в Тайшете, Вермахтовский капитан рассказывал моему отцу как после 10 минутного судоговорения председальствующий, не удалившись на совещание, вынул из папки приговор полу-фабрикат и огласил. Уставший за долгий день военный толмач обернулся к капитану и буркнул: "Фюнф унд цванциг". Приговорённый был в недоумении: 25 дней не бывает, 25 недель - странно, 25 месяцев - много... Заметив вопросительное выражение переводчик пояснил "фунф унд цванциг ярен", чем вверг неискушенного немца в обморок. Десятками тысяч обычные пленные пополняли систему ГУЛАГа.

Почти сразу после отбытия Канцлера вышла так называемая "аденауэровская" амнистия. В отличии от поспешно-топорной "бериевской" амнистии июня 53 ого года, её положения были хорошо продуманны и очень точно сформулированы. Независимо от неё уже началась репатриация пленных не отнесённых к категории военных преступников. Очень многие из них не забыли потом русского языка и сохранили на всю жизнь благодарность к русскому народу, за поданный им на ходу, украдкой хлеб (это не клише - сам видел как такая милостыня свершалась в Ульяновске в 1950 г.), за не зверское отношение. Чтоб не только иностранцам на пользу, под действие амнистии, подпадали и власовцы, и лица сотрудничавшие с оккупационными властями, и вывезенные на работу в Германию. Последний пункт Указа определял те категории осуждённых, которые исключались из его действия: "лица виновные в издевательствах, расстрелах и предательстве советских людей".

Именно этот контингент был из всего ГУЛАГа свезён в Мордовию, он же делил с нами купе в зеквагоне! Представить себе биографии наших попутчиков нам было абсолютно невозможно.

Сразу же после амнистии управления ГБ по всей стране взялись (а привычных занятий им тогда не хватало) за повторную проверку дел освобождённых. "По вновь вскрывшимся обстоятельствам" в зоны было возвращено немало только что амнистированных доотбывать первоначальные срока. Сперва для того, чтобы себя занять, позднее в соответствии с политическими установками, органы (в их структурах были сформированы специальные подразделения) стали усиленно на основе архивов, свидетельских допросов и очных ставок изыскивать и предавать суду бывших старост, полицейских и полицаев, фельд-жандармов, сотрудников гестапо и оккупационных управ, добровольно записавшихся в ейнзатц - и зондер команды, тех, кто служил в охране нацистских концлагерей... Многим из них удалось сразу после войны протиснуться через первые допросы в Германии, фильтрацию, отделаться несколькими годами лагеря и всё это время успешно утаивать свои послужные списки. Огромная территория страны, изменение личности, отсутствие компьютерных архивов, нежелание друг на друга доносить? Объясняется это чем угодно - но не благодушием и не халатностью органов.

К не выпущенным по амнистии, прибавились повторно посаженные и вновь изысканные, масса немалая. А с конца пятидесятых созвездия для этой категории стали намного круче: отношения между советским правительством и "германскими реваншистами" сильно испортились, пошли упрёки в перевооружении, провокациях против дела Мира и первого в мире государстве рабочих и крестьян на немецкой земле. Уже готовилось строительство берлинской стены. Одним из главных упрёков по ходу мощной анти-эфергешной кампании была безнаказность нацистских преступников, более того их прямая причастность к Федеральной власти. Главным объектом для Кукрыникс стал баварский министр Глобке - его изображали как в своё время Тито или Франко с топором, плахой и виселицей. В нескольких немецких городах для вящей радости "Правды", "Известий" и "миролюбивой общественности" произошли ночные осквернения еврейских кладбищ. Много лет спустя выяснилось, что осквернители действовали по заданию генерал-полковника ПГУ КГБ Агаянца! Эта придумка и её осуществление, оказались из самых зрелищных и успешных "активных мероприятий" советской внешней разведки (см. второе издание монографии Дж. Баррона "КГБ")... В Советском Союзе один за другим проводились широко освещаемые СМИ показательные процессы шедшие по целой неделе над "своими" полицаями и нацистскими приспешниками. Из наиболее запомнившихся - виновники провала Молодой Гвардии в Краснодоне. Заключительные репортажи о судах чаще всего кончались словами "... к высшей мере наказания, расстрелу. Зал встретил приговор аплодисментами". Казнили людей порой судимых уже в третий раз по одним и тем же эпизодам, пробывших очень долго за колючкой. Сам видел как выглядящих стариками двадцатипятилетников вызывали срочным этапом на "пересуд", как они укладывали свой скарб и суеверно прощались.

Справка эта была бы морально неустойчивой и политически неграмотной, если не пополнить её, вселенского равновесия ради, тем, что в наших зонах содержалось и немало (около двух дюжин) коммунистических палачей и пытателей, так называемых "бериевцев". Это были чекисты выжившие по процессам Абакумова и Меркулова, Рюмина, Кабулова и других. Первые лица среди них - Судоплатов, Эйтингон, и др. содержались более почётно, во Владимирской "крытке". В семидесятые годы многие из них стали заметными деятелями секции детской литературы Союза Советских Писателей. У тех, кто оказался нашими соседями по баракам сейчас стареющие дети и внуки, так что по-фамильно перечислять их не буду. Лет двадцать тому назад об этой группе была большая статьи в "Посеве", а в перестроечные годы и в постсоветской печати тоже. Единственное, что рознило этих зеков от их нацистских "клонов" - это то, что зонное начальство осознало - колесо истории набрало обороты: сегодня здесь, а завтра там! Все бериевцы (в большинстве вполне пенсионных лет) получали что ни есть придурочные места, индивидуальные "кибитки" для жилья в лагере и массу других льгот и вольностей. Их нутро нам куда было прозрачнее чем суть "глухарей" и кроме брезгливости и желания держаться как можно дальше они ничего в нас не вызывали.

Под мордовским небом таинственно разместилась тогда та самая свалка истории, в которую сбросили отходы производства двух тоталитарных режимов.

Жуков

Кроме статистически главного костяка "за войну" в зоне были и вполне оформленные, немалочисленные сообщества националистов всех Стран (разве что без среднеазиатских республик), сектантов разных деноминаций, и за религию (не сектантов), просто "за язык", авторы анонимных писем власти...С исследованиями лагерной социологии надо торопится, чтобы не только по архивам работать. Социальные структуры германских лагерей изучены увлекательно и полно. Станет ясным, что образовательная, национальная, имущественная разбивки заключённой популяции достоверно отражали то, что существовало в "большой зоне", а там где была гипертрофия намечался будущий слом...

Молодёжь ставшая прибывать из всех краёв и весей бывшего СССР после Будапешта и Фестиваля за мир и дружбу 1957 г. держалась вместе, во всяком случае, поначалу. В глазах тех, кто сидел "за войну" они не были первыми ласточками чего-либо хорошего, ни - тем более - борцами против Советов. Напротив, эта молодёжь смотрелась перевоплощением тех самых активистов, которые родные сёла их родителей порушили, из-за которых они в отрочестве пережили украинско-белорусский голод. Те кто сидел "за войну", нашу масть обозначили - "комсюками", а какие тут возникают эмоциональные обертоны - понятно. Взаимно презрительно, но НИЧЕГО поначалу не понимая в их жизнях, мы их окрестили в свою очередь- "глухарями". Несколько было случаев, когда у "глухарей" былые и настоящие чувства истерически выплескивались - "мне бы автомат, я бы ........... вас!", или "попадись вы мне в 42 ом....".

Отчасти по не выбитой крестьянской любви к труду, отчасти по освоенной за десятилетия отсидки науке выживать, из-за крестьянской же привязанности к порядку "глухари" были и нарядчиками, и раздатчиками, и поварами, и дневальными бараков, и бригадирами, и учётчиками, и в культурно-воспитательной части. Им было приятно наблюдать как белоручки-аспиранты, совбарчуки гнутся на пилораме, в сушилках или в раскроечном цехе... Лагерная администрация к сидящим "за войну" привыкла, как бы и сроднилась - много схожего. А к нам офицеры и старшины эмвэдэшники относились в целом также как "глухари" - "чего им ещё надо было, только учись". Часто наши родители были куда достаточнее и благополучнее чем они, практически сами всю жизнь прожившие не В, а ПРИ лагерях.

Одним из обязательных симптомов становления на путь исправления, чтобы "на свободу - с чистой совестью" была подключённость к самодеятельности. Каждые две недели проводились выступления хора - и по праздникам, ноябрьским или майским - , в присутствии лагерного офицерства, в лучших мундирах и в первых рядах. С ними несколько то ли жён, то ли женщин из политотдела в платьях в обтяжку. Эти дамы и были для нас гвоздём программы! Певчие - кто из зондеркомандо, кто из старост, кто из СС. Все как говорилось "светятся" - они так долго сидели, что прогнили и фосфоресцируют. Репертуар - "Вьётся дорога длинная, здравствуй земля целинная", "Партия наш рулевой" и конечно же "Бухенвальдский набат". Кончался всегда концерт коронным номером "Будет людям счастье, счастье навсегда, у советской власти сила велика"...Хормейстер ими "регентовавший" был из православных, провинциальных священнослужителей, получивший срок за излишне ретивые проповеди. В зоне его осенило и он опубликовал в многотиражке Управления "За отличный труд" (мы называли "За отличный труп") не короткую статью о том, что Бога нет и что он всю жизнь обманывал трудящихся. Это сочинение принесло ему завидную и не пыльную туфту - руководить хором. Покажи сейчас в кино такой концерт - скажут режиссёр переусердствовал в надреальности...У меня реакция отторжения по отношению к этим людям, оказалась может быть сильнее чем у сверстников.

Как правы были передвижники, кстати о всё той же пенитенциарной теме - "Всюду жизнь". Это к тому, что по взаимному любопытству, порой и по простой симпатии контакты с теми, кто сидел "за войну" появились, и разговоры завязались.

Мой сосед по "вагонке", очень симпатичный эстонец "повторник" (вторая посадка за начало писания воспоминаний о первой) стал рассказывать какой он хороший. Его по возрасту мобилизовали в немецкую армию и послали в оцепление варшавского гетто. "Другие были плохими, евреи им давали золото, чтобы уйти, они пропускали и стреляли в спину. А я, когда брал, давал уйти".

Украинец, бригадир в сушилке, обстоятельно вспоминал с нами, и явно было, что впервые из него это выходит, как он много месяцев в Ужгороде провёл в смертной камере, как его ночью повели объявлять помилование и как он потерял сознание. Три года он проработал в немецкой полиции.

Иногда к нам подсаживался послушать наши споры бывший учитель математики из Орла не расстававшийся со своей мягкой а ля Политбюро шляпой. Когда ему казалось в разговоре возникала ошибка, он вежливо уточнял, а если с ним начинался спор, его коронным аргументом было: "Даю вам честное слово следователя Гестапо". Последние два года войны возил при себе еврейскую девочку и скрывал - может быть заранее готовил себе смягчающие обстоятельства...

Были рассказы о тодтовских частях и о французских женщинах. Мужики с трёмя классами говорили мне, что выучили французский строя Атлантический Вал и подтверждали фразой: "боку манже, боку буар, боку безе" (много есть, много пить, много трахаться). Помню как мне становилось досадно, что это единственное, что запомнилось о моей Франции. Были истории о восстании власовских формирований в Праге против эсэсовцев. Объясняли "глухари" - что немцы, что Советы для них оказались одним чёртом, одним злом. А ещё рассказывали о многом для почти всех нас АБСОЛЮТНО неизвестном и часто очень страшном. Как сучья война и лагерные восстания 53 ого, когда стукачей по уборным топили.

Нам хотелось понять мотивы ужасного поведения во время войны наших неординарных сосидельцев. Тех из них у кого дар речи присутствовал в большей степени мы со временем стали расспрашивать. Мальчиками и подростками, молодыми людьми они пережили разгром и жестокое разрушение своих деревень под флагом коллективизации. Видели депортацию своих родителей, близких, соседей "за лошадь". Сваливание крестов с церквей, превращение их в склады МТС и клубы и аресты священников. Эти подвиги творились "пятидесятитысячниками" призванными партией "работать" на селе. Доля евреев среди этих городских коммунистов была очень велика, и умалчивать об этом было бы лицемерием, и никчёмной самоцензурой. По всем полученным нами ответам эти воспоминания и стали двигать будущими военными преступниками как только им представилась возможность того, что они сочли местью.

(В замечательной книге "Хранить вечно" один из самых добрых людей времени, Лев Зиновьевич Копелев (Он же Рубин из "В круге первом"), единственный, сколько я знаю, вспоминает со стыдом о том как, приехав в деревни из Харькова внедрял там коллективные хозяйства. И кается в происшедшем).

Нашему общению с "глухарями" были свои чёткие пределы, всякая охота общаться часто исчезала. Так произошло после внутрелагерного суда рассмотревшего ходатайство о досрочном освобождении по 2/3 ям отбытого срока одного из самых жёстких "бугров" (бригадиров). Вроде это даже был последний такой суд: очень скоро вступили в силу "Основы исправительно-трудового законодательства СССР", пропали "зачёты", а режим стал, и это много лет подряд, ухудшаться и ухудшаться. Присутствие наше на этом заседании в столовой-актовом зале было обязательным как воспитательное. Суд судили - молодая женщина мордовка и двое женщин заседательниц, вроде из учителей. Начальник отряда, лейтенант Фомин, большой садист, получивший ранение в перестрелках с эстонскими "лесными братьями" огласил сверх-положительную трудовую и политическую характеристику и попросил досрочно освободить производственника такого-то. Председательствующая вчиталась в приговор, он фигурировал в переданной ей папке. Закраснелась и не удержалась спросить: "Но как вы, (имя рек), смогли самолично расстрелять так много людей?". Не продумав от волнения ответа бригадир удивлённо воскликнул: "Гражданин судья, це же не люди, це жиды!". Конфуз получился немалый, но всё равно освобождение состоялось...

Отношение сидевших "за войну" ко мне, складывалось далеко не прямолинейно. Учитывались и унаследованная от матери картавость (не какая у Ильича была, а ближе к Долохову, в "Войне и Мире" в его речи вместо "р" прописывается "г" ), и частое книгочтение, и - главное - дружба почти только со сверстниками, из коих Ў - евреи. Кто из возродившегося тогда сионистского движения, кто марксизм-ленинизм ревизовал, кто наговорил не того и не там... Уже через несколько недель после прибытия, бригадники стали как бы обыденно меня спрашивать: " Какой ты нации?" На мои ответы "я русский", хмыкали. Один из моих друзей случайно услыхал как "военные" довольно обстоятельно обсуждали между собой вопрос моей этнической принадлежности. Украинский учитель заключил: "Никита имя русское, Игоревич отчество у него поддельное, а фамилия Кривошеин - может быть и так, и так".Прибалт , прошедший в эсэсовских частях ускоренные курсы френологии в этом же разговоре добавил, что нарочно встал за мной в очереди за баландой и изучал мой бритый наголо череп - "сейчас ещё не видно, но лет через 20 станет понятно кто он есть". Так сомнения эти и остались не развеянными. Как-то на очередной вопрос о нации я довольно резко ответил "Считайте меня евреем, так ......м..ть". На этом расспросы прекратились.

***

В начале шестидесятого, этапом прибыл из Севастополя первосрочник по фамилии Жуков, , двадцатипятилетник по 58-1-б "измена родине в военное время, переход на сторону врага". Довольно для этой категории молодой, скорее за 50. Образование 3 класса, по профессии шофёр, водил грузовики на крымских стройках. Большая семья. Не берусь его описать, но очень был он не сродни своим коллегам и по виду, и по манере, и по повадкам. Не матерился, был со всеми ровен, не проводил весь и так короткий вечер забивая козла с пролезанием под стол. Жил ожиданием писем от своих, читал их и перечитывал, мучительно отвечал, по часу на ученическую страничку крупными буквами. Бывало получаемые письма читал почти по складам вслух, но ни к кому не обращаясь. В нескольких из них был отдельный листок направленный ему его собакой с описанием её новостей, не скрою, это во мне вызывало чувства похожие на умиление. Он оказался со мной в одной разгрузочной бригаде, - не проявлял ни стахановства, ни отлынивания. Часто мы с ним вдвоём перекуривали, болтая о лагерной диалектике. Задавать другому вопросы о его деле, сроке, и т.д., если он сам не заговорит, было не принято.

Не могу объяснить чем, но этот человек выделялся качественностью своего присутствия, не только среди военных преступников, но во всей зоне вообще. Если бы я сумел, то изготовил бы его портрет, и он оказался бы сродни Платону Каратаеву, солдату Благодарёву из "Августа 14 ого", в чём-то и Ивану Денисовичу, дворнику Спиридону ("Волк не прав, волкодав прав...") из "Первого Круга", или тургеневскому Герасиму. Что-то неописуемо русское. Ведь такая категория существует, или существовала, и отличается, даже очень, от других национальных категорий. Чуткое и беззлобное, малость себе на уме, но как бы и не во вред. Оставался физически опрятным, а это там ценимо. Простите за нечеткость, - но этот человек не целиком принадлежал "Мёртвому дому", в отличие от большинства з/к той же масти. Для окружающих он был вполне незаметен, волны не гнал, и относились к нему, что начальство, что лагерники - никак.

Получилось так, что довольно скоро я стал общественным писцом своего барака приблизительно в сто душ. Рано по возрасту, в Ульяновске, позднее в Столице, мне пришлось ходатайствовать и хлопотать за посаженного отца. Это привело к довольно обстоятельному чтению "юридической" литературы сталинских лет, начиная с кодексов. А когда, уже студентом, стал зарабатывать переводами, издательство "Иностранная литература" обнаружило у меня относительное понимание правовой терминологии и стало заказывать переводы текстов по этой части . В лагере эта правовая грамотность применились и я инстинктивно начал действовать в соответствии с принципом, который стал на много позднее программным в человекоправном движении: "Исполняйте собственные законы!". Малограмотный сосед попросил меня помочь сочинить ему жалобу о неправильной конфискации и чудом добился части искомого. Просьбы стали возникать по много, чаще всего не по сути приговора, а либо по режимным вопиющим нарушениям (отказы в свиданиях, лишение переписки...), иногда требование вызвать свидетеля. Из 10 приблизительно кляуз - они опускались после переписывания самим жалобщиком в "Ящик для писем и заявлений" на стене помещения спецчасти - поступало более половины ответов, и м.б. 2 или 3 удовлетворяющих. Результаты для того времени вполне почтенные. Знали ли "мусора" о моём хобби? Вряд ли, а коли да, то им было наплевать. Мне же время проведённое за изготовлением этих кляуз было в коварное удовольствие...

Однажды в воскресенье утром подходит к моей "вагонке" тургеневский Жуков и мнётся. В руках помятые листки - видно, что пятый фиолетовый экземпляр под копирку. Тогда ещё по ходу барачных обысков копии приговоров не отбирались, и многие сумели сохранить. Протягивает мне бумагу и говорит: - "Напиши жалобу".

По мере её чтения у меня душа всё более цепенела и стал пробирать ужас невыразимый. Приговор приблизительно читался так: "Именем Российской Федерации в такие-то числа (процесс шёл дня три) Смоленский областной суд в составе таком-то, при прокуроре Н., адвокате Н. рассмотрел дело Жукова обвиняемого в преступлениях предусмотренных ст. 58-1-б УК РСФСР ..... Были опрошены свидетели (много народа), зачтены архивные документы... (в большом количестве), Жуков признал себя частично виновным. Судом установлено, что Жуков (менее 20- ти лет отроду) добровольно в 1942 г. пошёл работать в отряд N№ .... полиции такой-то комендатуры. Такого-то числа, с такими-то ворвался в избу такого-то жителя, вывел из погреба спрятанную там семью Вейнтрауба Соломона Яковлевича в составе, далее список из человек семи заканчивающийся перечислением детей, последний совсем маленький, и во дворе при свидетелях ..... автоматными очередями всех расстрелял. И ещё подобных эпизодов с полдюжины, довольно тесно во времени. О дальнейшем участии Жукова в вооруженных операциях, и вообще о военной его более поздней участи - ни слова (вроде сумел в 1943 г. зачислится в Советскую армию, где оставался до конца войны).

В соответствии со статьями ...... УПК РСФСР - срок - 25 лет ИТЛ строгого режима + 5 лет ссылки + 5 лет поражения в правах ".

Я перечёл дважды, взял себя в руки, спрашиваю: - "Может это на тебя ГБ наволокло?" - а у них водилось нераскрытые дела на удобного человека списывать. "Нет",- отвечает- "Тут всё как было".

- "Тогда,- говорю - скажи спасибо, что ты так поздно был найден, а попался бы до 49 ого тебя бы как есть, расстреляли. И за дело было бы! Зачем ты так действовал?"

Отвечает - "Война была".

Я вернул ему приговор. От моей реакции Жуков посерел лицом, видимо большие, но бессмысленные надежды возлагал на моё изложение, а что вообще откажу он в голову не брал. Вернулся к своим нарам, перестал со мной общаться, перекуривать, будто меня нет. Во мне же двукратное чтение папиросных страничек с продырявленными "о", совсем таких же, как много позднее буду читать пятый экземпляр "Хроники текущих событий", осело ужасом. Одно дело слушать и догадываться, другое - читать. Что-то меня удерживало рассказывать друзьям о прочтённом.

Драка

Где трое русских - там четыре политические партии. К политическому лагерю эта прописная истина применима в квадрате. А где четыре партии, там - политическая потасовка. Так оно и состоялось на 11ом ОЛП'e в Явасе.

Возвращаюсь к началу моего повествования о "Краснопевцевской группе" и о том общении, которое с ними вышло.

Приведу отрывок,из журнала "Карта" N№ 17-18, интервью с Марком Соломоновичем Гольдманом, члена "Краснопевцевской группы", с журналистом Сергеем Романовым:

"Кстати с пилорамой у меня памятный эпизод связан.... И вот однажды подходит ко мне слесарь, Гришка его звали, из поволжских немцев и кричит: "Ну ты, жид вонючий! Я тебе сколько раз говорил - опускай "рябуху"! Я ему: "Ты что сказал? Повтори!" Он повторил. Я ему с левой к-а-а-к двину! Он отлетел, упал на конвейер, к счастью, тот стоял. Смотрю он руками шарит. Ну, думаю, схватит сейчас железку и вмажет мне, лагерник он старый. А он, оказывается, шапку искал. Подхватил её и ходу. Я стою, перевариваю, а тут подходит Никита Кривошеин - примечательная такая личность. Внук царского министра земледелия (продолжателя дела Столыпина), сын штабс-капитана белой армии, родился в 33-м, в Париже, полиглот, знаток поэзии Бодлера, эстет. Подходит, вынимает изо рта трубку и говорит: "Нехорошо бить человека старше себя". -"А ты знаешь, за что я его ударил? Ты спроси!". Он спросил. "А за то, говорю, что он меня назвал так-то и так-то". А Никита в ответ: "Так ты ему мало дал!"...... А потом так получилось, что я Никиту был вынужден ударить.

Сложилась такая ситуация, что стали про нас сплетни распускать. Что, дескать, мы снюхались с администрацией, стучим, и т.д. и т.п. Пошли мы с Краснопевцевым поговорить с ними и решили, что если не получится по-хорошему, то придётся дать по пощёчине. А заводилами там были Кривошеин и Фельдман из Киева. Приходим - сидят. "Давайте поговорим". -Нам не о чем с вами разговаривать!" Переглянулись мы с Лёвой (Краснопевцевым), и он Фельдману, а я Никите - хлоп! Да попал я как-то неудачно, кожу рассёк. Мне его так жалко было... А потом он очень быстро освободился, я с ним даже помириться не успел. В Москве, после лагеря, тоже увидеться не пришлось. А вскоре он эмигрировал во Францию, живёт теперь на родине в Париже...."

Что ни страница, то слон, то львица!

О "Краснопевцевской" группе накопились обильные мемуарные и исследовательские публикации, телевизионные передачи... Пополнять не буду. В необходимой для разворачивания этого текста цитате - два проявления рукоприкладства. Члены этой группы, будучи работниками аппарата ВЛКСМ довольно высоко для своего возраста стояли в ихней номенклатуре и потеряли внутренние ритмы из-за шоковой десталинизации. Как результат не по адресу применили комсомольскую романтику и оказались в исправительно-трудовых учреждениях. Дурным манерам тут удивляться не приходиться. Поводом к их драчливому проявлению было осуждение с нашей стороны недавнего обращения Краснопевцева и его друзей в ЦК КПСС с предложением не то, чтобы дружить, а хотя бы прислушиваться друг к другу... Эта дружба с Центральным Комитетом у них и произошла, но через несколько лет! В результате чего они собой обогатили лагерные Советы Коллектива, Секции Внутреннего Порядка, редакции стенгазет... то есть "Суку, которая вышла погулять".

Кулак не есть орудие пощёчины. Попал Гольдман даже очень удачно: литовец фельдшер в санчасти мне произвёл в надбровной дуге (а не щеке) несколько швов столь неумело, что производство новых клеток в организме только спустя лет двадцать шрам пригладило. Заросло окончательно в том Париже, где я оказался после Мордовии, но не так уж быстро, как говорит Гольдман. Упущение в рассказе: с нами в момент драки, был мастер бокса Белоруссии Анатолий Рубин, который безобразным марксистам дал сходу такой п...., что и их зашивать понадобилось!

Восьми лет возраста, в 1942 г., Рубин юркнул в кусты, скрылся, а потом был спрятан хорошими людьми, его семья и он сам шли по дороге в еврейской колонне, которую эсэсовцы вели на расстрел, и из кустов казнь видел. ... Более чем, вероятно, кто-то из военных преступников в нашей зоне мог быть среди палачей той колонны... Приехал Рубин в Мордовию по вполне ложному и достаточно киношному обвинению(ст. 58-8 через 19) в намерении умертвить Генерального Секретаря ЦК партии, его ждали с визитом в столице Белоруссии, когда брали Рубина. Пребывал при нашей с Краснопевцевым политической беседе и репатриант из Франции армянин Ваган, но только он почуял каким руслом пошёл переговорный процесс - драпанул. Ваган по-русски знал три слова, армянский у него был какой-то особенный для соотечественников малопонятный. Так что этот добротно-скучный заключённый по мере сил стремился находиться там, где я: мог перемолвится, а когда получалось я ему давал по десять минут декламировать поэмы Виньи, или Гюго - он их знал на вес, и удовольствие у него от художественного чтения получалось.

Притом, что мне всегда трудно прощать, перестать плохо, вспоминать о Марке Гольдмане мне было не трудно. Он вполне не ведал, что творит.

Когда солдат на вышке, увидел в зоне кулачные действия, то стал пускать автоматные очереди в воздух и звонить на вахту. Старшины прибежали оперативно. После привала в санчасти выписали четырём участникам потасовки с нашей стороны (Марат Чешков, Анатолий Рубин, Анатолий Фельдман и я) по семь суток ШИЗО без вывода на работу.

Хуюр

В камере - помост очень большой дощатый, как "сцена для публики", оставлен совсем узкий проход у двери, только до параши кособоко пробраться. Дневного света - тесный квадратик. С собой только бушлат. На помосте - весёлый сюрприз - один только персонаж, Царствие Небесное, славной памяти Володя Тельников, ленинградский студент из группы Трофимова. Цвет лица грязно-белёсый, основательная небритость, вес - половина того, к которому мы привыкли. Натура себе на беду вспыльчивая, из ШИЗО не вылазил, а закончил Владимирской крыткой. На сей раз оказался с нами, потому что дал по морде заведомому стукачу П. От нашего появления Телуга рассмеялся, усилие оказалось таким непомерным, что из носа пошла кровь. В такой кондиции Володя был, потому что за день до этого вышел из "тюрьмы в тюрьме", карцера ШИЗО, цементного шкафа с ввинченной табуреткой на Ґ ягодицы, туда его на 3 дня упекли за неправильный ответ старшине. На маленьком пальце левой ноги аккуратным бантиком завязана тонкая красная лента. "Вчера вышел отсюда глухарь, его на работу выводили, он из посёлка принёс кусочек ленты с гроба пятилетней девочки, которую там хоронили".

Выходили мы "со сцены" по 15 минут в сутки, во двор на оправку. С утра по 300 гр. (это номинал) чёрного, через день по кружке подслащённой воды. Лубянка, да и любая Внутренняя тех лет по сравнению, что гостиница "Националь". Инстинктивно придерживались давнего лагерного принципа - абсолютный запрет на кулинарную тематику. Занимали друг друга пересказами книг и снов, конкурсами на то, что кто помнит, умными играми: у кого удачнее получится вприпрыжку проскакать через весь просцениум квакая лягушкой. Из приличия мне пришлось от описания своего главного сновидения, с третьей ночи начиная, воздержаться: навязчиво, стоп-кадром, в яркой цветопередаче, еда, в основном столик в ресторане "Арагви" сплошь накрытый грузинской закуской. Ближе к концу семи суток у меня получилось сильно развеселить своих сокамерников, начал день с твёрдого заявления "Хочу назад в Париж". Смеялись надо мной долго и по- всячески.

Из форточки-амбразуры был виден малый участок запретки и более ничего. Вижу, по проборождённой земле ползёт большой уж. У его головы стая воробьев. Каждые 30 секунд змея подымает голову и шипит, птицы отлетают и тут же снова собираются вокруг ужа. И тут из соседней форточки раздалась прочеканенная фраза: А он их в р.... .е....т". Тельников мне объяснил, что в соседней камере двое зеков, они не так давно попытались уйти в побег. Оставалось им срока совсем мало. Сели они рядом с водителем грузовика в рабочей зоне, приставили к нему пику (нож) и приказали переть тараном на забор, выскочили по ту сторону. Пешком дошли по главной улице посёлка к железнодорожной станции. Навстречу пожилой старшина, даже не из худших, кинулся к ним "Назад, что вы делаете?" Они его несколькими ударами ножа зарезали и пошли дальше к вокзалу. Метров через сто их схватили. Был суд приговоривший обоих к расстрелу, которого они и ждали в ШИЗО.

К журналу, в котором мы должны были расписаться всякий раз идя на оправку и возвращаясь с нёё, была прикреплена инструкция "О порядке вывода приговорённых к ВМН" (высшая мера наказания). Ближе физически к смертной казни я никогда не приближался. Кроме ещё одного раза в тюрьме. В камере справа от нашей содержался в одиночке под следствием кандидат сельхознаук Вандакуров. Его несостоявшийся побег был куда менее бессмысленно, но постановочным. Удалось ему перед съёмом бригады с работы, забраться в шкаф, готовый для отправки из производственной зоны; у лагеря была дополнительная функция мебельной фабрики. Конвой обстукал груз деревянными молотками и локомотив выкатил его из Дубравлага на просторы родины чудесной. Вандакуров пережидал, потом сумел высвободиться из своей мебельной тары и пломбированного вагона. Получилось у беглеца добраться на перекладных аж до Ташкента, где проживал его самый близкий родственник. Родной дядя встретил племянника радушно, предложил помыться, и сказал, что пока пойдёт в магазин, принесёт чем отпраздновать событие. До пиршества не дошло: вызвоненная дядей опергруппа подоспела до начала трапезы и голодного племянника препроводила назад в Мордовию. Теперь он ждал второго срока, а наказанные из-за него конвойные показали ему как в побег ходить и был он весь опухший и в синяках.

Семидневное наше заключение за то, что нам не по делу набили морду, закончилась как раз в выходной, в воскресенье утром. Выпустили нас назад в жилую зону сразу после того как закрылись хлеборезка с раздаточной. Тельникову оставалось доотбыть 30 суток, это вся карцерная катушка.

***

Через несколько лет впервые прочёл великого Варлама Шаламова. При выходе из ШИЗО я был не так уж далёк от описанных им доходяг. Простите за мегаломанное сравнение. Не дошагал, а добрёл до барака, стараясь держаться за всё, что под руку попадалось. Зеки уже вошли в ритм воскресного утра, - бритьё, писание-чтение, отсыпание и шумное "забивание в козла".

Нары мои были у самой двери, улёгся, появление моё было незамеченным. В голове было пусто, у тела исчез собственный вес, в ушах - постоянный шум, как гудок. Слышу над собой: "Смотри, жидёнка приморили". Стоит Жуков. Я смолчал, и это мне никакого усилия не стоило. Потом возникает снова, протягивает около пол-пайки и грамм в 100 ломоть солёного сала! Откуда такое сокровище? Моих сомнений - не более того, чтобы он не оставался долго с протянутой рукой. Взял. И не только от изголодалости желудочной. Сказал "Спасибо"

В это время, как обычно по воскресеньям литовский священник каноник Станислав Кишкис уже начал в другом углу барака служить "тихую мессу" для своих молодых единоверцев католиков.

Ваган

Невольного свидетеля драки приведшей нас в ШИЗО, Вагана посадили в Ереване через три дня после ареста самого близкого ему человека, репатрианта Жанно, тоже из Лиона. Оба они были бессемейными. Жанно, который наказание отбывал в соседнем бараке, отличала жуткая внешность, совсем маленький рост, урод осанкой и лицом. Если ему польстить, - немного походил на карликов Веласкеса. На "гражданке" как и Ваган был ремесленником. У Вагана была присущая ещё началу ХХ века вера в науку, в искусства, прекрасное слово, образование и во всё позитивное. Прочёл книг сколько жизнь ему позволила это сделать, но всё хаотично и не собранно. Его друг Жанно, наоборот, был не по части книг. О чём они часами беседовали с Ваганом по армянски - не ведомо. Русский язык у обоих сводился к двадцати словам. У Жанно была в зоне и шутовская функция - не зря карлик... стоило его один раз попросить, он охотно вставал в позу и громко козлетоном начинал горланить подряд песни Монтана и Беко, а просили его разные кружки, и часто. Была у него и сохранившаяся с отрочества слабость - держать дневник. Они жили в Ереване, оба работали в одной кооперативной артели, и однажды их погнали на ноябрьскую демонстрацию. Жанно плюс ко всему и болтал непомерно. Доболтался до того, что такие же репатрианты на языке Мольера настрочили на него кляузу в ГБ и уродца забрали, вместе с его корреспонденцией и тетрадями дневников. Чекисты сходу засели во всей этой писанине разбираться. На третий день попали на запись: "Сегодня были с Ваганом на ноябрьской демонстрации. Он мне сказал, когда мы проходили перед трибунами "Они празднуют свою 41 ую годовщину, но 42 ой им не видать". Тетрадь с дневниками чекисты отложили, сели в "Волгу" и поехали за Ваганом. Позднее обоих привезли к нам. Он по доброте успел своему другу Жанно простить произошедшее с ним злоключение. Как- то при мне заходит Ваган к нам в барак, подходит к нарам Жанно, тот сидит и корпеет над ученической тетрадью. "Что ты делаешь?" - "Дневник пишу". Представьте себе ягнёнка охваченного бешенством: то был Ваган в эти мгновения. Он побагровел, выхватил и разодрал тетрадь, вопя что-то по-армянски выбежал. Обещал, что убьет друга Жанно.

Вот и я, нет на меня Вагана, будто опять, сижу за лагерной тумбочкой и черню тетрадь.

Чтобы испытанное пребывало в памяти не как зазубренное Пятикнижие, не как невнятные вопросы-ответы из катехизиса в приходской школе, не как конспект четвёртой главы Краткого курса истории ВКП /б/, а жило бы по себе в нас и для нас....

Курорт Даймуз, Испания- 2002

"Долг памяти" - Задание на дом

Из "International Herald Tribune" от 24 ого июля 2002 г.

Питер Бэкер, Вашингтон Пост

(Жоквква, Украина)

Массовое захоронение в украинском монастыре напоминает о периоде советского террора.

В течение двух лет отец Володимир Долганюк жил в монастыре занимая там, в маленькую спартанскую келью, он посвятил себя изучению Священного Писания. Всё это время он даже не подозревал о том, что под его ногами - проявление ужасающего зла.

Однажды кому-то пришло в голову вскрыть пол под которым находился фундамент этого здания XVII ого века: там обнаружились несколько костей. Потом ещё большее. И ещё больше. К тому времени, когда были перекопаны весь песок и строительный мусор были найдены останки 225 людей. Не древних потомков нынешних украинцев, но их матерей, отцов, близких родных. Скорее всего это жертвы волны террора проводимого советской тайной полицией после окончания Второй Мировой войны.

Сообщение об открытии этого массового захоронения привело в ужас жителей этого маленького уголка бывшей Советской империи в 50 километрах от границы Польши, но не удивило их. Украина и другие страны, которые раньше пребывали под игом Москвы, сейчас заняты строительством нового общества, но постоянно возникают события напоминающие о том, что список уже ставших известными ужасов прошлого ещё далеко не полон. "Мы должны узнать о прошлом ради будущего", говорит Евгений Гривнин, местный активист движения в защиту прав человека. "Сейчас модно говорить о терроризме. Вот тогда тоже был терроризм направленный против народа. Почти каждое место здесь напоминает о трагедиях и смертях".

Могильник безымянных жертв обнаруженный в подвалах Василянского Монастыря далеко не единственное место массового захоронения обнаруженных в стране в течение 10 лет после обвала Советского Союза, но оно из самых ужасных. Из раскопанных 225 тел около 80 - тела детей. Рабочие нашли несколько костей такого маленького размера, что, скорее всего они, принадлежали человеческим зародышам зачатых за четыре месяца до гибели.

На многих черепах остались отверстия от пули пущенной в затылок, иногда с чёрными следами пороха. У других черепов - трещина спереди, скорее всего их размозжили с помощью топора или молота.

Тела были не уложены, но навалены друг на друга. В могильнике не было пуговиц, пряжек от ремней, подошв от обуви, или гребёнок - тех предметов, которые обычно сохраняются дольше всего. Это показывает, что жертвы, были брошены в могилу голыми.

Никто не знает точно, что здесь произошло. Старожилы этого городка находящегося недалеко от Львова, рассказывают о том, что после окончания Второй Мировой войны монастырь был занят частями НКВД (впоследствии, начиная с 1954 г. - КГБ). В крипте были найдены несколько вещей помогающих установить время этих массовых убийств: копейки чеканки 1946-1949 годов, разорванные фотографии первомайских демонстраций с изображением тогдашних местных коммунистических руководителей.

Люди ведущие раскопки считают, что скорее всего это тела украинцев убитых советскими органами по походу кампании по умиротворению этого края после окончания поражения нацистской Германии. Эта часть Западной Украины была присоединена к Советскому Союзу в 1939 г., после раздела Польши между Сталиным и Гитлером. Во время войны эти земли были заняты гитлеровцами. После войны украинские партизаны, которые сопротивлялись фашистам, отказались сложить оружие и продолжали бороться против Советов вплоть до пятидесятых годов.

"Мой брат пропал и до сих пор неизвестно, что с ним стало, говорит Богдан Кондрат, семидесятипятилетний пансионер автобусного завода сам проведший четыре года в сибирской ссылке. Возможно, и он здесь лежит".