Аннотация: Никита Кривошеин и Дмитрий Сеземан встретились в "оттепельной" Москве шестидесятых...
"Дмитрий Сеземан и его двойной исход". К столетию русского Исхода. Беседа с Никитой Кривошеиным
Этот материал посвящен двум героям. Один из них - Дмитрий Васильевич Сеземан, не просто родился в эмиграции, а был, как он говорил в интервью радио France Culture, -"эмигрантом во чреве матери", в ее бегстве из Петрограда беременной по льду Финского залива. Через залив и семья Никиты Кривошеина ушла в Европу. И Сеземан, и Кривошеин происходили из хороших петербургских семей, со стороны Кривошеина семья была так просто государственной важности, его дед Александр Васильевич был министром земледелия при Николае II.
Никита Кривошеин и Дмитрий Сеземан встретились в "оттепельной" Москве шестидесятых, пережив на тот момент все тяготы, выпавшие на долю русско- французских репатриантов: парижских подростков вернули в СССР убежденные пропагандой родители.
Книга матери Никиты - Нины Алексеевны Кривошеиной "Четыре трети нашей жизни" послужила основой впечатляющего французского фильма "Восток-Запад", для многих европейских "левых" ставшего первой и горькой правдой о советском социализме.
Никита Игоревич также автор двух мемуарных книг. В свою очередь, Дмитрий Васильевич Сеземан хорошо известен в среде цветаеведов, поскольку он знал лично поэта, ее семью и прежде всего Георгия (Мура) Эфрона, чьим единственным другом и являлся.
Немногим из русских эмигрантов-репатриантов повезло пробить в советское время железный занавес. "Свой билет на вход прошу возвратить обратно" - в ключе этой фразы Ивана Карамазова возвращение во Францию Сеземана и Кривошеина и их вклад в независимую русскую мысль являются сюжетом для большого рассказа.
Анна Кузнецова : - Никита Игоревич, каким образом Дмитрий Сеземан снова оказался во Франции?
- Дмитрий Сеземан в 1976 году получил разрешение на выезд из СССР по туристической визе короткого пребывания, благодаря приглашению, которое ему оформил сотрудник французского посольства в Москве. Поэтому отказать ему в выезде было Советам не выгодно, так как это привело бы к дипломатическому напряжению.
- Уезжая, он знал, что это билет в один конец?
- Нет, не знал! Он приехал по своей гостевой визе (на 3 месяца) и остановился у меня. Я очень горжусь, что смог с большим трудом убедить его не возвращаться, выбрать свободу. Он очень беспокоился за своих близких, оставшихся в Москве. После падения Советов к нему стала приезжать его дочь Екатерина, он был счастлив, это было утешением! Наша старая дружба длилась до его последних дней.
- Расскажите немножко о бытовой стороне жизни Дмитрия Васильевича в Париже. Что он любил, куда вы вместе ходили, как он проводил отпуск? Кто был в его ближнем кругу общения?
- Во Франции Дмитрий устроился в парижском предместье, достаточно удаленном, и посвятил себя работе на радио "Свобода", писал литературную критику для еженедельников L"Express et Le Point; также работал над своей книгой воспоминаний "Confessions d"un métèque " ("Исповедь чужака"). Это замечательная книга, она состоит не только из летописи жизни, в конце повествования он подвергает анализу Францию, ее политику и общество. Тонкий ценитель искусства, он совершил последнее путешествие в свою любимую Италию. Он специально повез свою младшую дочь Лизу, чтобы показать ей музеи и храмы.
В Париже он дружил со славяноведом Луи Мартинесом и композитором Андреем Волконским. Их дружба родилась еще в Москве. Дмитрий также виделся довольно часто с журналистом Семеном Мирским, который работал на радио "Свобода", с публицистом-историком Аркадием Ваксбергом, журналистами Жаном и Люсиль Катала.
Каждую Пасху мы ходили вместе с Сеземанами на заутреню, в церковь Введения во храм Пресвятой Богородицы, здесь до сих пор находится центр РСХД. Дмитрий Васильевич всегда был со своей супругой Доминик и дочерью Элизабет, потом приезжали к нам домой - и разговлялись. Мы довольно регулярно обедали с Дмитрием в ресторане Rozès в 13 округе Парижа; он приезжал к моему отцу и маме.
- У Вас во многом очень сходные судьбы, но ДС успел поучаствовать в войне и даже имел боевую награду. Упоминал ли он об этом? Как относился вообще потом к разделенной Германии?
- Дмитрий отправился добровольцем на фронт прямо из лагеря в Инте, и это его спасло. Но он почти никогда не вспоминал о войне и об этом периоде в жизни. После войны брак с москвичкой дал ему возможность остаться в столице, невзирая на его лагерное дело. Что касается его фронтовых впечатлений, я, надо сказать, никогда не замечал в нем никакой германофобии. Но, конечно, национал-социализм был ему так же отвратителен, как и коммунизм.
- В вашей последней книге "Дважды француз Советского Союза" (2014) упоминается В.Э. Сеземан, отчим ДС, и упоминается как настоящий герой: "Русский эмигрант, профессор философии Каунасского университета Василий Сеземан, специалист по Платону, послушный голосу своей православной совести, взялся в годы войны укрывать литовских евреев (технически как - не знаю). Формулировка полученных им в 1948 году десяти лет была "за связь с сионистскими организациями".(с.46. Кривошеин Н.И. Дважды француз Советского Союза"). Вы наблюдали в ДС интерес к личности своего приемного отца, к его философии, как неким синтезом святоотеческой традиции с современной ему феноменологией и неокантианством?
- Я не помню какого-то специального интереса, который бы проявлял Дмитрий Васильевич к работе отчима, во всяком случае, он очень мало об этом говорил. Дмитрий был верующим и церковным человеком. У него оставалось нежное отношение к матери, ее фото висело над его столом. В своей прекрасной книге "Исповедь чужака" сложные семейные чувства и отношения были им глубоко проанализированы.
- Грустный, но важный вопрос, который не любят французы: как ДС вообще относился к смерти и как ее встретил?
- Я вообще-то не замечал, что французы избегают говорить о смерти. Дмитрий Васильевич мог умереть молодым, и не однажды, он, можно сказать, бывал на волоске от смерти... А перед самой кончиной к нему пришел молодой и глубоко образованный священник из церкви Московского Патриархата, который его исповедовал и причастил Святых Тайн.
- Близкая приятельница ДС по Москве сказала, что он никогда не говорил на религиозные темы. При этом известно, что он получил от матери православное воспитание. Что известно об этой стороне личности ДС в период СССР? Интересно также узнать, был ли ДС знаком с Вашим дядей - выдающимся патрологом и богословом Владыкой Василием Кривошеиным?
- Во время визитов Владыки Василия в Москву, я приглашал Дмитрия поужинать с нами, и они с моим дядей почти сразу почувствовали друг к другу уважение и интерес. Вообще мы с Дмитрием отмечали всегда Пасху в церкви Иоанна Воина в Москве, и тамошнее священство нам оказывало милость, приглашая в Алтарь. В прошлом, перед репатриацией в Советский Союз, еще мальчиком, они вместе с матерью были прихожанами Трехсвятительского подворья Московского Патриархата в Париже. И вот представьте, божественное провидение устроило так, что именно в этой церкви Дмитрий Васильевич был отпет! А вообще в этом храме ранее хранилось несколько икон, которые написала его мама Нина Николаевна, но, к сожалению, они не сохранились.
Его мать последним браком была замужем за Николаем Клепининым. Он был старшим братом священника Димитрия Клепинина. Дмитрий Васильевич часто вспоминал о. Димитрия, говорил, что он был светлым и очень добрым человеком.
В 1937 году семья Клепининых (Димитрий, его брат Алексей, мать и отчим) бежали из Франции в Советский Союз. Это было связано с делом об убийстве бывшего советского резидента Игнатия Рейса. Семейство Клепининых было в дружбе с советским агентом Сергеем Эфроном и его женой Мариной Цветаевой. Парадокс истории заключается в том, что один из братьев Клепининых - вышеупомянутый отец Димитрий, погиб в нацистском лагере Дора и был канонизирован как мученик, тогда как его брат Николай в 1941 году был расстрелян в советской тюрьме в Орле, в то же время, что и Сергей Эфрон. Оба они были объявлены Советами французскими шпионами.
- Никита Игоревич, мы с вами беседуем в канун важнейшей исторической даты - столетие русского Исхода. Ваша семья хлебнула досыта этой горькой доли и Вы с Дмитрием Васильевичем Сеземаном оба - дети Исхода, оба родились в эмиграции, репатриировались с родителями, и затем в семидесятых и вам, и Дмитрию Сеземану удалось из-за железного занавеса вернуться на вторую родину - Францию. Много ли было вас, - таких "счастливчиков" среди "советских французов"?
- Определение "советский француз" не подходит ни к Дмитрию Сеземану, ни к Андрею Волконскому, ни к Николаю Двигубскому, ни к Михаилу Щетинскому, ни ко мне самому. Все мы были привезены в Советский Союз родителями - и вернулись во Францию чудом и Божьей милостью. Со временем Советы разрешили вернуться во Францию некоторым репатриантам-пенсионерам, но при этом лишили и их советских пенсий. Я написал книгу "Les tribulations d"un Russe blanc en ex-URSS ", где я посвящаю главы и страницы воспоминаний о белых русских, вернувшихся в СССР в 1947, а также я пишу о тех, кто был отправлен в мордовские лагеря (1958-1961). У меня сохранились яркие воспоминания об оккупированном Париже, о наших встречах с матерью Марией Скобцовой, об арестах моего отца, участника Движения Сопротивления и его депортации в концентрационный лагерь Дахау. В этой же книге я делюсь своими размышлениями о русском православии во Франции. В книгу вошли различные интервью на радио Свобода, газете "Русская мысль", публикации в российских журналах. https://www.egliserusse.eu/blogdiscussion/Un-livre-de-Nikita-Krivocheine...
- Как вы встретились с ДС, вернее, при каких обстоятельствах вы "нашлись" в советской Москве?
- Мы встретились с ним после моего освобождения из лагеря, наверное, в 1964 году в антисоветском "домашнем клубе" Владимира и Сюзанны Раппопорт - блестящих врачей-психиатров, живших в районе Пушкинской площади. Важно заметить, что ни один из членов этого кружка никогда не был вызван на допрос, что говорит о том, что среди нас не было стукачей. Я находился в непростых жизненных обстоятельствах и именно тогда Дмитрий Сеземан помог и устроил меня переводчиком в редакцию пропагандистского еженедельника "Новое время", издававшегося на нескольких языках. Я, конечно, согласился. Так мы с ним проработали в этом журнале лет пять.
- По моему личному впечатлению, вас с ДС объединяет уникальное чисто русское чувство юмора - при всей вашей жизни масштаба греческой трагедии! Вы оба говорите об этом немножко "свысока", порой с улыбкой и самоиронией над собственными страданиями... Вы же, наверное, это качество сознаете в себе, но не "эксплуатируете" намеренно... Насколько вы с ДС в этом оригинальны? Или эта горькая улыбка над судьбой есть более-менее общая черта "старых русских" в изгнании?
- Дмитрий обладал тонким и саркастическим чувством юмора, в котором, конечно, была некая доля цинизма, он часто насмехался над самим собой. Эта ирония была спасительной в тех условиях. Дмитрий при этом оставался человеком таинственным и закрытым, ирония служила ему неким камуфляжем.
- Как часто вы говорили о прошлом с ДС: о вашем и его лагере, о повсеместном советском страхе, среди которого прошла ваша молодость? Что вообще было главной объединяющей силой в вашей дружбе?
- Мы были очень близки, невзирая на разницу в возрасте в десять лет, и между нами не было никаких запретных тем для обсуждения. Схожесть наших судеб, общность взглядов только укрепили нашу дружбу. Для меня был большим утешением наш общий антисоветизм, мучительная и постоянная ностальгия, которую мы испытывали по нашему отрочеству в Париже. Невзирая на наше фрондерство против советского режима, в нас всегда жил страх быть снова закрытыми в этой системе. Когда мы с ним были вдвоем, мы всегда говорили только по-французски.
После падения Советов, в 90-х, когда стало возможным снова ездить в Россию, Дмитрий, колебался. Он так и не поехал, его воспоминания были слишком горькими. Более того, он достаточно скептически относился к подлинности изменений, происходивших в России.
- Давайте поговорим о фильме "Восток-Запад", в основу сценария которого легли мемуары вашей матери Нины Алексеевны Кривошеиной, урожденной Мещерской. Вы уже неоднократно говорили о ваших впечатлениях, а что говорил ДС об этой картине? Как он относился к воспоминаниям вашей мамы "Четыре трети нашей жизни"?
- Дмитрий говорил, что книга "Четыре трети нашей жизни" во много раз лучше, чем фильм. Он очень сожалел, что моя мама не смогла дописать свои воспоминания. Нина Алексеевна хотела, чтобы ее книга вышла только после ее смерти, она скончалась в 1981году, а в 1984-м книга появилась на русском в ИМКА - Пресс а потом и во французском переводе в издательстве Albin Michel. И Дмитрий Сеземан был одним из двух переводчиков книги моей матери "Les quatre tiers d"une vie ".
- Должна заметить, что в вашей книге совсем не упоминается сам Дмитрий Сеземан. Почему так получилось?
- Да, действительно, Дмитрий Васильевич отсутствует в моей книге, так же как другие близкие мои друзья - Андрей Волконский, Луи Мартинес и Олег Прокофьев. И это, конечно, упущение.
- Ваша книга натолкнула меня на вопросы о семействе Цветаевых-Эфрон. И первый из них о масонстве в довоенном русском Париже, поскольку ваш отец был членом ложи того толка, что не отвергает христианства. Насколько явление масонства влияло на общий фон русской эмиграции? Считаете ли вы вероятным, что ваш отец мог встречаться с Сергеем Эфроном? (последний, как известно, вступил в масонство по заданию НКВД).
- Насколько я знаю, мой отец никогда не встречал ни Марину Цветаеву, ни Сергея Эфрона.
- Дмитрий Сеземан известен сейчас в России, прежде всего, благодаря "Дневникам" Георгия Эфрона, где он упоминался больше, чем кто-либо. И это наше интервью в том числе призвано расширить представление о личности ДС. Тем не менее, мы не можем не упомянуть дружбу с Муром... Говорил ли Д.С с вами о нем? И, если да, то в каком контексте?
- Я счастлив, что смог устроить два интервью Дмитрия Васильевича с Михаилом Соколовым на радио Свобода. В этих длинных передачах он рассказал о Цветаевой и ее сыне Муре, который был близким другом Дмитрия. У Сеземана на всю жизнь остались самые яркие воспоминания о Муре. Он им всегда с восхищался. Говорил, что Мур быстро понял, что СССР стал для них смертельной ловушкой. Надо вспомнить, что он испытывал к своей матери достаточно отрицательные чувства.
- На нынешний день львиное большинство исследователей уверено, что Мур погиб в белорусской деревне Друйка, где ему поставлен обелиск. В свою очередь, покойная ныне Вероника Лосская в своей книге "Марина Цветаева в жизни" упоминала одного свидетеля послевоенной встречи с возможным Муром в Париже на Place de l"Etoile, когда после оклика "Мур" этот человек оглянулся и моментально исчез... Вы слышали такие разговоры? Допускаете ли вы лично вероятность, что Мур мог спастись? Вы лично знали такие случаи, связанные с бывшими воинами Красной Армии?
- Рассказ Лосской об этой встрече в Париже, скорее всего, сущая мифология. Вы серьезно полагаете, что Мур мог попасть в плен и после этого остаться в Европе? Это было нереально. Множество "перемещенных лиц" отказались вернуться в СССР, образовав тем самым остов второй эмиграции.
- Никита Игоревич, я здесь позволю себе рассказать вам подлинную историю об одной парижанке, которая рассказала мне семейную тайну, что она дочь советского офицера, сумевшего каким-то образом остаться на Западе, женившегося на ее француженке-матери и только перед смертью открывшегося дочери, что она наполовину русская! Он никогда ничем себя не выдал в течение 30 лет! Именно благодаря этой истории, я допускаю маленькую вероятность, что с Муром могло произойти такое же...
Но вернемся к реалиям, опять же из вашей книги, краткое замечание об А.С. Эфрон, что она "была и осталась коммунисткой". Вы лично встречали ее? А ДС?
- Дмитрий Васильевич Сеземан не хотел встречаться с Ариадной. У меня же с ней был единственный разговор, который оставил после себя самое неприятное впечатления. Ариадна, невзирая на все пережитое, осталась "верующей" коммунисткой, преданной советской власти.
- Мне досталось несколько книг, принадлежавших ДС, в том числе словарь французского aрго, чему я невероятно рада...А что вам осталось в "наследство" - материальное или метафизическое - от вашего друга?
- Рядом со мной всегда его книга "Исповедь чужака", а также фотография, которую я сделал во время нашего Пасхального застолья. Дмитрий мне подарил бронзовое Распятие перед моим отъездом из СССР, я бережно храню его до сих пор. Но самое главное, это память о нашей дружбе, она всегда со мной! К сожалению, архивы Дмитрия Васильевича Сеземана не были ни изучены, ни систематизированы его наследниками. Что с ними стало? Не знаю!