Александр Сергеевич Голицын попрощался с гостеприимным домом и вышел в ночь. Метель колючей крупой больно обожгла разогретое в тепле лицо, запорошило бороду. Он покрепче под подбородком завязал уши пыжиковой шапки, поднял воротник старенькой дублёнки и быстрым шагом двинулся вниз по улице Горького. Нужно было успеть к последнему метро. Он вспоминал разговоры за столом. Сегодня он провёл приятный вечер в компании малознакомых людей, где он разговорился со странными людьми и ещё, до прихода в гости ему кое-что померещилось. Это не выходили из головы весь вечер. Он должен проверить, наверняка это был какой-то световой эффект. "Фиг с ним с метро, поймаю "левака", а на площадь зайду". Александр Сергеевич прибавил шагу, пустынность центральной улицы столицы нагоняла страх и тоску. Впереди грустным силуэтом маячил памятник поэту.
- Александр Сергейчь, глянь наверх, что гады капиталисты со страной делают. На корню продают! Уууу.... фашистские захватчики! - от неожиданности Голицын вздрогнул и попятился. Но к счастью эти призывы были обращены не к нему, а к великому поэту. Пьяный мужичок, в распахнутой куртке, с бутылкой в руке вёл диалог с Пушкиным. "Нет, ты только глянь наверх! Видишь, на крыше вчера был "Госстрах", а сегодня ихний "Мерседес-бенц" горит. Одна надёжа на тебя Александр Сергеевич...ты всегда спасал страну! За твоё здоровье пью! А не то...всех убью, в подвал заведу и постреляю!" Мужик угрожающе погрозил кулаком кому-то в пустоту.
Голицын почти бежал, холода он уже не ощущал, вот и Манежная площадь, осталось совсем немного, каких-то сто шагов и он сразу это увидит...
В чёрной декабрьской пурге на Красной площади, над купольной крышей здания Совета министров, где обычно в луче прожектора развевался красный кумач, трепыхался русский триколор!
Слабая подсветка, шла рикошетным огнём от Мавзолея, где на глазах Александра Сергеевича менялся караул. Стойкие оловянные солдатики, как заведённые механические игрушки чеканили шаг, движения рук с ружьём, синхронные повороты тел на затёкших ногах. Они напоминали ожившие ледяные призраки, на вечной службе "фараона".
"Значит, не померещилось",- Александр Сергеевич замёрзшими пальцами с трудом раскурил папиросу, метель усилилась, снежные вьюны стелились по всей площади. Когда он давеча здесь шёл, торопясь в гости, то случайно глянул поверх стены и Мавзолея и увидел, как тихонечко красный флаг спустили и на его место русский подняли. Никто не обратил на это внимание. Жидкая толпица приезжих провинциалов, гуляющих по Красной площади и судорожно снующих граждан в поисках предновогодней снеди в Гуме, смотрела скорее себе под ноги, чем поверх кремлёвской стены.
" Нужно будет завтра пораньше встать, очередь за мясом занять, соседка с пятого этажа список составила, а то без мяса на праздники останемся...Тьфу ты, чушь какая-то в голову лезет",- с досадой на себя подумал Голицын. Он постоял ещё минуты три, докурил Беломорину и повернул к гостинице Москва.
Такси не было, но у подъезда дежурило несколько частников, ждали клиентов. Он постучал в ветровое стекло старенького "Жигулёнка".
- До проспекта Вернадского, подбросишь за пятёрку?" Молодой парень, приоткрывший окно, поёжился от холода, смачно сплюнул окурок и весело сказал: - Нет, браток, десятку дашь, поеду, а то я из-за тебя богатого "кацо" провороню. Они сейчас с девочками из ресторана выкатятся, любые бабки дадут...
- Хорошо. Дам тебе десятку, поедем".
Парень лихо гнал, ночная безлюдная Москва освещала их путь редкими светофорами, несколько раз проскочили на красный свет.
- Не боишься, что остановят? - спросил Голицын.
- Так они же все пьяные, греются, уже Старый год провожают. Им есть что обсудить... Слышали как сегодня по телику "лимонадный" Президент отрекался?"
- Я в гостях был, у них телевизора нет, расскажите.
- А он в отставку подал, давно пора! Теперь наш Борис придёт, всё будет как надо. Через пять лет заживём не хуже Франции! Эх ма! Дождались наконец, возрождается матушка Россия, - парень охотно болтал, рассуждал о демократии, о ценах, о реформах Гайдара и о скорой конвертизации рубля, оказывается Борис Николаевич сказал, что рубль будет крепче стали.
У Александра Сергеевича на душе от этого разговора стало спокойно. Значит не только интеллигенция, но и простой народ так думает, а главное молодёжь, хоть они другую жизнь увидят. Жаль, что мама моя не дожила до этих дней, как бы она радовалась, наверняка бы у телевизора сидела и следила за событиями. Кто бы мог предполагать, что ГКЧП провалится, а узник Фороса сегодня отречётся? А ещё он вспоминал необычных людей, с которыми он сегодня познакомился...
Шофёр притормозил у нужного дома. "Ну, с наступающими праздниками вас!"
- Спасибо, вам тоже, всех благ в Новом году. Вроде этот поганый високосный, хорошо заканчивается, - и он машинально посмотрел на ручные часы. Стрелки показывали два часа ночи. 25 декабря 1991 года, в сочельник католического Рождества Россия заново рождалась.
* * *
Александру Сергеевичу было под шестьдесят, он работал на телевидении режиссером документалистом. Работу он свою любил и считался хорошим профессионалом, два его фильма были отмечены особыми Государственными премиями, а один, о трудовых буднях советской милиции и сыскной работе органов даже вошёл в "Золотой фонд". Несмотря на его фамилию его допускали в спецхран Госкино в Белых столбах, посылали на фестивали в ГДР, Болгарию и Югославию, а когда при нём шутливо начинали петь куплеты "поручик Голицын, корнет Оболенский...", он всегда поправлял, что никакого отношения его фамилия к князьям не имеет, что пишется она через "а" и происходит от слова "галлы", а может и просто "галицких". Он и вправду по паспорту был "Галицын", но так его переделала в своё время мать, чтобы можно было выжить, слиться со всеми и не выделяться. Когда он был совсем маленький, в тридцатые годы, ей удалось записать его в школу под своей девичьей, невинной фамилией - Карпова ( никто не догадался, что она тоже из "недобитков"), а в шестнадцать лет он получил паспорт с чуть изменённой, но отцовской. Отца он помнил не чётко, его арестовали при нём, когда ему было три года. Потом они долго переезжали с места на место, ютились, следы заметали, удалось спастись. Мать много молчала, плакала, молилась, а когда Александру исполнилось десять лет, показала три фотографии отца.
Внешне он был вылитый отец. Среднего роста, худощавый, борода, усы, мелкие черты лица, красивые серые глаза; мама говорила, что у него семейный тип, все "Голицыны" на одно лицо.
Она приучила его не задавать вопросов, вся её жизнь была подчинена страху за сына и желанию забыть прошлое, которое было ярким, счастливым, но об этом лучше не вспоминать и сына нужно воспитать так, чтобы он вырос честным, но осторожным. Александр Сергеевич усвоил урок, он стал советским интеллигентом, довольно поздно женился ( против воли матери) на совершенно чуждой ему женщине, которая родила ему сына. Жена его тоже работала на телевидении, в отделе кадров, некоторые её боялись, но благодаря ей Голицын мог оставаться "не от мира сего, странным "князем" и его никто не трогал. Он вполне сознавал это, ценил в жене хватку, так было удобно и хоть для его матушки "она" была "чужим" человеком, говорил ей, что так распорядилась судьба и "свою" половину в этой стране он не нашёл.
Голицын любил исторические романы и стихи, в шестидесятые годы для него открылась Ахматова, потом Мандельштам. Он приходил к матери и читал ей вслух, а за два года перед кончиной она стала вспоминать свою молодость, родовое поместье, встречу с мужем, их первые счастливые годы совместной жизни. " Мама, почему Вы мне этого раньше не рассказывали?" Она только улыбалась в ответ, а он уходил от неё совершенно потерянный, приходил домой, молчал, выслушивал ворчание жены о переменах на телевидении, "что у нового поколения нет ничего святого, они думают только о деньгах, рекламе, хотят сожрать и не поперхнуться старшим поколением профессионалов". Перестройка-перекройка, гласность, ускорение, народ жаждал перемен в стране, а в мире они уже начались.
Александр Сергеевич мог просматривать на телевидении особые сводки Новостей. Многое потом фильтровалось, не всё монтировалось, но даже то, что " разрешалось" цензурой, вызывало изумление. Началось с брожения польской "Солидарности", Лех Валеса, уход Ярусельского... Это была первая победа христианской революции над коммунистами. Частоховская Богородица помогла полякам освободиться от ненавистного гнёта СССР.
Венгрия стала свободной совершенно не заметно. Уже по программе "Время" показывали Будапешт, народ шёл по улицам, все пели, танцевали, потом прокрутили старую хронику 56 года, вспоминали "советскую братскую помощь".
Голицын с замиранием сердца всматривался в экран, он не понимал какая сила движет событиями, что происходит с его страной? "Ну, ладно можно понять и объяснить смену власти в Польше и Венгрии, эти давно уже "в лес" смотрели, но чтобы в Чехословакии они опять танками не подавили? Не вероятно!" Новая "пражская весна", мирно состоялась на глазах всего мира. Миллионы чехов с зажжёнными свечами возносили благодарные молитвы в костелах и на площадях!
Все ждали смуты и большой крови. Коммунисты грозили гражданской войной, а перестройка Горбачёва катилась дальше, истинное лицо гласности и дружеские встречи с Рейганом успокаивали. Но Берлинская стена наверняка не упадёт! На это "они" никогда не пойдут. Будет мировая война!
Жена Александра Сергеевича тоже всё это переживала. Она очень хотела перемен, но таких, чтобы показали этим "соплякам на чьей стороне сила. Кто их в своё время освобождал от гитлеровских захватчиков, кто за них кровь проливал и из руин поднимал?! Неблагодарные сволочи. А Горбачёв-предатель, вместе со своей Райкой продался с потрохами, американцам". Семья Голицына раскололась на два лагеря, каждый день заканчивался бурными спорами, жена пила валерьянку, ночью Александр Сергеевич включал на кухне старенький приёмник и впитывал сквозь заглушки "Свободу". То, что сообщали "голоса" звучало неправдоподобно!
Было ли это мистическим совпадением? Но 7 ноября 1989 года начались беспорядки в Германии, а 9-го с обеих сторон Берлинской стены немцы взобрались на неё, долбали, братались, обнимались с родственниками, которых не видели всю жизнь. Голицын не мог поверить своим глазам! Стена развалилась, состоялось объединение двух Германий, бежал Хоннекер. Потом ушли советские войска. Жена пришла с работы, достала из холодильника начатую бутылку водки и мрачно сказала: " Горбачёв с Шеварднадзе предали нашу армию!" Потом уставившись в одну точку она медленно выпила пол стакана, не закусила и рухнув всем своим тяжёлым телом на кухонную табуретку - зарыдала. Голицын не знал как реагировать, он закурил и пролепетал: "- Оля, успокойся, бог даст у нас войны не будет, а остальное всё не важно".
Следующим бастионом крови и страдания была Румыния. " Ну, уж Румынию, наши никогда не отдадут. Чаушеску калач тёртый, он там устроит бойню, а советские генералы ему помогут!"- каждый день повторяла жена, Галицын перестал спать и уже не стесняясь все ночи напролёт слушал "вражьи голоса". Прошла неделя и по телевизору показали труп Чаушеску, все увидели фараонов дворец главного Вампира страны возведённый на костях несчастного народа. Потом появились первые репортажи, показали детские дома, где здоровые дети содержались вместе с дебилами, стены и пол вымазаны калом, дети полуголые, в старушниках морили голодом, привязывали ремнями к стульям, разорённые деревни, крестьяне впряжённые в соху, пахали землю...
Осталось дело за Албанией. " Какая там революция, - думал Голицын - для этой страны нужны десятилетия. Там люди доведены до состояния средневековой бедности и дремучести". Он знал одного албанца, которого в конце семидесятых чудом выпустили к ним на телевидение для стажировки. Он пробыл неделю, тупо молчал, пил горькую, отъедался сосисками и шарахался от машин, как от седьмого чуда света.
Прошло несколько месяцев, и в Албании начались народные волнения. Редкие репортажи показывали центр столицы. По пыльным улицам Тираны измождённые клячи тащили телеги, в них народ с палками, граблями, толпа на центральной площади, бьют стёкла камнями, военные их поддерживают, кого-то в давке убили, но ни единого выстрела... " Нет, этого не может быть. Будет война!" - думал Голицын.
Скоро весь мир увидел свободную Албанию. Даже в скупых кадрах советской телехроники была заметна нищета. Ни одного автомобиля, поля изрыты траншеями, утыканы куполами дзотов в ожидании империалистического нападения. Вся страна долгие десятилетия жила в изоляции, готовилась к обороне, чтобы ни пяди своей поросшей бурьяном земли не отдать агрессорам, хотя албанские солдаты падали в голодные обмороки.
За всеми этими событиями сыну Александра Сергеевича исполнилось семнадцать лет, он закончил школу и теперь готовился поступать в институт. Он рос маминым сыном и в спорах семейных был целиком на её стороне, к отцу относился свысока, считал неудачником, а потому его стыдился.
За прошедшие десять лет Голицын многое передумал. Он не мог себе представить, что события в мире пойдут по такому непредвиденному сценарию. Время торопило, все устоявшиеся ценности распадались, крепкие узелки связей перерезались невидимыми ножницами, откуда- то из прошлого, давно забытого, стали выплывать тени. У народа развязались языки, пропал страх, а с поражением ГКЧП, он совсем исчез. В те августовские дни казалось, что всё висит на волоске, это потом некоторые говорили, что дежурили ночами и строили баррикады, хотя сами отсиживались у телевизоров и выжидали. Сам Александр Сергеевич сутками работал в Останкино. Всё происходило на его глазах. Жена взяла больничный, лежала дома, читала газеты, к телефону не подходила. Сын целыми днями где-то пропадал.
Близких друзей у Голицына никогда не было, коллеги по работе его уважали, но с ним не откровенничали. Однажды попробовал в командировке в Болгарии поболтать со своим оператором, они тогда снимали фильм о Шипке, видели русские могилы и конечно вспоминали историю. Рассуждения о прошлом России зашли далеко, так что сам Голицын разговор оборвал, а оператор после этого никогда больше в глаза ему не смотрел и личных контактов избегал.
Александр Сергеевич привык мысленно советоваться только с покойной мамой. Теперь он корил её за то, что она была с ним не откровенна, слишком оберегала, особенно от семейного прошлого. Он вспоминал как они мыкались, сколько раз переезжали из города в город, жили в сёлах, голодали, мама болела, а он работал на заводе и учился в вечерней школе. Когда он её закончил, то неожиданно пришла телеграмма от двоюродной сестры отца. Она звала их к себе, им удалось прописаться, потом он поступил в институт, а мать сумела устроиться в школу преподавателем французского языка. Редкими вечерами, когда соседей за фанерной стенкой не было, они могли беседовать о своём, он задавал вопросы, она скупо отвечала, смущалась и говорила : "Зачем тебе Сашенька этот груз? Прошлого не вернёшь, а без него тебе будет в жизни легче. Никогда не оборачивайся назад и не жалей ни о чём". Но, теперь, когда наступили другие времена, он всё больше понимал, что так жить не может, а как нужно - не знал.
... Он шёл по незнакомому городу, была ранняя весна, таяли сосульки на крышах и как в детстве он отломил одну и сунул в рот, вкус ржавчины и холода обжёг язык, но на душе радость. Потом поворот на маленькую улочку, вокруг никого, ещё один пустынный перекрёсток, он вошёл в подворотню, двор колодец, с четырёх сторон мрачные дома, в углу помойка, он задрал голову и увидел квадрат светлого неба, за его спиной раздался приказ: " Предъявите ваши документы!"
Он знал, что бояться ему нечего, паспорт у него всегда лежал во внутреннем нагрудном кармане, он обернулся, перед ним стояло три силуэта, лица одинаковые, окаменевшие, выражение глаз пугающее.
С добродушной улыбкой Голицын суетливым движением полез за пазуху. Бумажника не было. "Неужели забыл дома?" И вдруг он сообразил, что у него украли паспорт именно эти люди! Это не милиция, а всё те же странные призраки, они опять пришли за ним и нужно как можно быстрее от них убежать. Он двинулся к арке, но с ужасом увидел как из её глубины на него наплывают те же тени. Они окружают его. Он кидается к ближайшей двери, рывком открывает её и бегом устремляется вверх на шестой этаж. Топот ног, люди бегут за ним, их много, они хотят его арестовать. Вот он уже на крыше, они дышат ему в спину: " Ваши документы Голицын? Вы ведь не тот за кого себя выдаёте! Нам это известно!" Но он знает, как спастись от них. Нужно оттолкнуть, сильно взмахнуть руками, высоко взлететь и быстро- быстро вырулить над городом. Голицын, встаёт на цыпочки на самую кромку скользкой крыши, делает глубокий вдох и...падает в бездну.
Он просыпается.
Кошмарный сон повторялся теперь реже, но настигал всегда врасплох. В юности это снилось чаще, после женитьбы и рождения сына вообще исчезли, а после смерти мамы он опять стал летать во сне. Странно, что в этих новых сновидениях он испытывал радость полёта и физическую уверенность в своих силах. Теперь он не проваливался в страшную бездну, а летел над полями, снижался, он видел домик окружённый садом и цветником, здесь жили его родители, они стояли на пороге, махали ему, улыбались. Он притормаживал, ноги его утопали в мягкой луговой траве, он бежал с вытянутыми руками к ним навстречу, хотел обнять их, прижать к себе, но в руках оставалась их бестелесность, пустота, а сердце его наполнялось неизъяснимой радостью и трепетом.
Александр Сергеевич о своих снах никому не рассказывал, разгадывать их смысл не пытался, после таких ночей он больше курил и старался уходить с головой в работу.
Встреча, и события которые произошли 24 декабря стали новой точкой отсчёта времени для Голицына. Он вспоминал ночь на Красной площади и этих странных русских эмигрантов, теперь ему казалось, что они тоже пришли из снов, их рассказы о другой России были для него непонятны." Кто они? Почему в них сохранилось столько любви и веры, а у меня один страх? Эта немолодая пара русских-французов, впервые приехала в Москву. Им хотелось, может быть перед смертью, увидеть новую Россию, о которой они знали от своих родителей и из книг. В глазах у этих старых русских не было страха, они не боялись задавать вопросы". Александр Сергеевич удивлялся наивности и откровенности рассуждений этих людей, а сам ловил себя на том, что контролирует себя и опасается отвечать правду, ему было стыдно, потом он на себя злился. Вспоминались инструктажи перед поездками за границу, всегда предупреждали о скрытых врагах и возможных провокациях. Кто знает, может и эти "наивные" русские парижане приехали собирать сведения? Но с ними было интересно говорить, они привезли с собой много книг, газет, рассказывали об эмиграции. Когда узнали его фамилию, радостно кинулись узнавать, не родственник ли он светлейшему князю Михаилу Кирилловичу Голицыну, они его хорошо знают, но Александр Сергеевич сказал, что насколько ему известно родственников за границей у него нет и наверняка это однофамилец ( он опять ввернул свою поправку о букве "а), на прощание эмигранты записали свои адреса и телефоны, но Голицын сказал, что дома у него телефона нет, дал свой рабочий и адрес телевидения. Именно так его учили, ведь письма из-за границы проверяются, а звонки тем более прослушиваются, никаких секретов от власти у него нет, а неприятностей себе и тем более жене он не хотел доставлять. Книжки и газеты, которые эмигранты ему подарили, он решил сохранить. Времена всё-таки изменились, запрещённая информация лезла из всех щелей, он вспомнил, как в семидесятые годы ему кто-то дал почитать неизданные стихи Мандельштама, в самиздате. Он их прочёл, но от греха подальше, и чтобы жена не обнаружила, разорвал на мелкие кусочки и выбросил в мусорный бак во дворе.
Голицын знал, что никогда больше не увидит этих милых русских и конечно никогда не приедет в Париж, а потому бумажку с их адресом скатал в комочек и забросил подальше в бездонную неразбериху ящика письменного стола.
* * *
В последнее время на телевидении произошли перестановки, сменилось руководство, возникли новые требования к эфиру, а, следовательно, и к режиссуре, появилась реклама, что вызывало бурную реакцию старой гвардии, его жена каждый вечер рассказывала, "кто, как и за какие деньги заказывает телевидение и хочет его прихватизировать". Голицын старался во всё это не вникать, выполнял свою работу, ещё больше курил, мало бывал дома и стремился в командировки по стране. В провинции, на селе, всё будто замерло, никакой перестройки, никакого ускорения, и это Александра Сергеевича успокаивало. Леность русской души и безразличие к столичной суете возвращало к вечным ценностям, так замечательно описанным у русских классиков. " Пока русский народ пьёт, всё будет хорошо, ни о какой революции думать не приходиться.
А то, что сейчас происходит вокруг, это временное явление, пройдёт лет пять и всё обратно вернётся на круги свои", - успокаивал себя Голицын.
Его утро начиналось с одного и того же: завтрак, новости по радио, газета, потом метро, работа и суета телеколлектива, уже поздно вечером он старался быстро перекусить и скрыться в своей комнатке. Жена его угрюмости терпеть не могла, в глаза ему говорила, что он не общественник и плохой отец, но зато друзьям, заглазно, важным голосом сообщала, что "Александр Сергеевич каждый вечер работает у себя в кабинете".
К своим шестидесяти годам он настолько привык жить по плану, что даже маленький сбой выводил его из равновесия. В этой событийной бессобытийности был особый уют, защищённость от непредвиденных обстоятельств. К жене он притерпелся, и она стала для него не то что ангелом хранителем, а настоящей крепостной стеной: охраняла от нападок начальства, от непрошеных гостей, своей активностью скрашивала быт и серые будни. Одно у неё не вышло, поссорить Голицына с матерью. Ах, как она мечтала после похорон, выбросить все её барахло на помойку. Не получилось.
Всё существо Ольги было пронизано одержимой и удушающей любовью к мужу. Хоть она и говорила, что за годы прожитые вместе "они срослись душами", это было не так. Она стала безраздельной обладательницей его существа, но не души и не фамилии. Тут она не решилась испортить себе карьеру, осталась с девичьей, хватит одного поручика в семье, даже сын носил её фамилию. К тёмным потайным кладовкам души Голицына она так и не подобрала ключей. Её это раздражало и беспокоило.
Когда собирались редкие гости, Ольга Леонидовна всегда показывала пачки фотографий, на них она юная, пышнотелая, высокая, с длинной светлой косой, аккуратно уложенной венцом вокруг головы - настоящая русская красавица. Голицын фотографироваться не любил, он на этих глянцевых чёрно- белых снимках выглядел грустным, а в выходном костюме, почти как актёр в роли дореволюционного аристократа, на других карточках они втроём, вместе с сыном: вот толстый карапуз в коляске, потом в детсадике, пионер... Ольга всем говорила, что если бы не советская власть, то она бы не получила образования и не пробилась бы в люди. Она с гордостью делилась советами, как нужно воспитывать детей, приводила в пример их сына, главное, что: "никогда ни в чём не нужно сомневаться, сохранять принципы морали, оберегать семью от дурных привычек и разных влияний".
В молодости у неё было много кавалеров, но она выбрала А.С., он за ней даже не ухаживал, это она сумела его к себе прилепить. Расчёта у неё никакого не было, ведь Голицынын был беден и со странным прошлым. Родители Ольги были её выбором не довольны, считали, что дочь совершила ошибку и предательство. Сколько раз её отец прорабатывал, кричал, говорил, что она позорит семью и должна выйти замуж за военного, чтобы продолжить их династию. Отец даже жениха ей хорошего подобрал, красавец, кадровик, а если ему подсобить окончить Военную Академию, то светила хорошая карьера. Но Ольга упёрлась и железно стояла на своём!
Прожили они вместе с Голицыным больше двадцати лет. Всем казалось - счастливо. Но никто не догадывался, что у Ольги Леонидовны где-то глубоко в душе жил страх, оттого, что она до конца не знала своего мужа. Чуяла она, что есть у него какая-то тайна, охраняет он её за семью замками. Почему-то подсознательно она связывала эту тайну с его матерью и когда та умерла, Ольга облегчённо вздохнула. Но прошло несколько лет и беспокойство опять вернулось, особенно с последними событиями в стране.
И ещё, единственный раз в жизни Ольга Леонидовна испытала чувство жгучей ненависти. Это была женщина. Дело могло дойти до крайних мер, но помог Партком. Голицын, вёл курс в ГИТИСе и студенты его боготворили, а одна из них, молодая из провинции девушка сильно в него влюбилась. Она писала ему письма, он отвечал, эта переписка как бы случайно попала в руки Ольги Леонидовны. Она сразу поняла, что Голицын тоже влюблён. В письмах было много стихов, романтики и заумных мыслей, в общем, весь бред, который вскружил голову уже не молодому мужчине. Самое неприятное, а это стало известно О.Л., что мать Голицына эту влюблённую пару опекает. Встречаются они раз в неделю у неё на квартире. Ольга Леонидовна, о том, что ей всё известно, вида не подала, ночью скрипела зубами от вынашиваемой мести, в результате сделала всё как нужно, друзья помогли - девушку из института исключили, из общежития ей пришлось съехать и она укатила в свой Омск. Голицын понял не сразу, что же произошло, а гораздо позже, когда его мать раскрыла ему глаза на эту историю. Он страдал, но время лечит, сердечная рана зарубцевалась и его семейная жизнь потекла в прежнем русле.
Александра Сергеевича ценили на телевидении, а потому хорошо платили, у него были творческие планы, некоторые наброски в тетрадке, вот о них он и хотел пойти поговорить с завотделом. Если бы для задуманного было дано добро, то он смог бы на год уехать на Байкал, с рабочей группой, с которой он не только сработался, но, пожалуй, как-то сросся за эти годы. В командировках они могли подолгу молчать или часами до хрипоты спорить о правильно отобранном кадре. До смысла жизни их споры не доходили, это было ни к чему, всё и так ясно. Голицын, почему- то был уверен, что начальство с удовольствием согласиться на его предложение. Пока он своими планами ни с кем не делился, тем более с женой, чтобы её не расстраивать, хотя он заранее знал, что она все равно первая узнает о его заявке от начальства, и неприятных разговоров дома не избежать.
Сегодня он ехал на работу в приподнятом настроении, на три часа его вызвал начальник, сказал, что хочет поговорить с ним о проекте. Неужели получится? Утренний вагон метро набит до отказа, люди, те, кто сидит - все спят, те, кто стоит - в дрёме. Грохот колёс и усталость от вечного недосыпа ввергал народ в летаргический сон. Голицын этому не поддавался, сам с собой боролся, читал книжки и газеты. "Надо бы набросать некоторые мысли, перед тем как говорить с завотделом", - подумал он. Но ему не повезло, в вагоне, от единственного свободного места на скамейке, его грубо отпихнули, всю дорогу Голицын простоял, поэтому не мог достать из портфеля тетрадку. Ему очень хотелось получить длительную командировку на Байкал, кое с кем он даже заранее списался, его ждали, обещали показать заповедные места, познакомить с интересными людьми. За последнее время он настолько устал от событий, от нервного состояния жены, собственных бессонных ночей, что решение начальства ждал как манны небесной. Эта поездка спасла бы его от непрошеных мыслей, в которых он не мог разобраться, а посоветоваться было не с кем.
* * *
- Проходи, Александр Сергеевич, садись, - радушно приветствовал его начальник. - Ну, как живём? Как семья?
Всё это были банальные и ничего не значащие вопросы, такие же ответы. Голицын знал, что пройдёт пять минут, его начальник запрёт дверь на ключ, достанет из глубины книжного шкафа любимый коньяк "Плиска" и предложит ему выпить. Вот тогда и начнётся серьёзный разговор.
Телефон звонил непрерывно, начальник трубку не брал, на столе появились бутерброды и янтарная жидкость разлилась по стаканам. Голицын терпеливо ждал.
- Слушай, поручик, мы ведь давно знакомы? Я тут вспоминал, когда с твоей заявкой знакомился, как мы вместе в командировках, ещё в начале семидесятых бывали. А помнишь ГДР? Какой мы там приз отхватили, потом в гостинице его обмыли, так, что немчура долго нас вспоминала. Дааа...- наступила неловкая пауза, начальник закурил, хлебнул коньяка, куснул бутерброд, рука потянулась за бутылкой, Александр Сергеевич молча слушал и не пил. - Понимаешь, я даже не знаю как тебе сказать, ты ведь знаешь, что у нас теперь демократия( и он нецензурно выругался), а там наверху с нас тоже требуют. Короче! Как профессионала со стажем и грамотного человека, решили тебя выдвинуть на особый проект.
Голицын вдруг осознал, что всё пропало. Отказали. Байкала не будет.
- В Париж тебя посылают, будешь снимать эмиграцию! Честно тебе скажу, что завидую тебе не белой завистью, а чёрной. Давай выпьем за это. Сценарий этого документального сериала уже почти написан, в основе - книга известного журналиста, он там долго в "Юнеско" служил, с эмиграцией встречался, ну, а ты как гениальный режиссёр всё это обмозгуешь и полный вперёд. Конечно, дадим тебе опытного оператора, и... переводчика, кстати, он же куратор проекта. Ты ведь по-французски не говоришь? А о своём Байкале ты пока забудь, он от тебя не убежит...
"Может это всё провокация? - мелькнуло в голове у Голицына. - Им стало известно о моём отце, а что ещё хуже, о встрече с русскими эмигрантами. Всё уже донесли. Наверняка следили и за ними и за мной, книжки из помойки вытащили..." Александр Сергеевич очень испугался, сильно побледнел, но взял себя в руки и слабым голосом произнёс: - Как же так? Уже всё за меня решили и меня не спросили? Я не справлюсь с возложенной на меня задачей. Считаю своим долгом, честно отказаться.
-Э, нет, этот номер не пройдёт! "Твой меч, моя голова с плеч"- так, кажется, гласит пословица. Неужели ты забыл, что у нас в стране кадры решают всё? Вот одни кадровики и решили за других, а такой кадр как ты самый подходящий на эту работу. Ты ведь не подведёшь старого друга? Что ты хочешь, чтобы меня сократили за профнепригодность? Сейчас это быстро делается и с большим удовольствием. Так что, жду от тебя немедленного согласия, вот и договор уже готов. Открою тебе секрет.... - начальник при этих словах снизил голос до шепота и почему-то оглянулся на дверь, - это заказ политический, решалось всё на государственном уровне.
Бред. Все сошли с ума! Что скажет Ольга? Она меня прибьет или сделает так, что меня вызовут куда надо, а с ними шутки плохи. Нет, хочу на Байкал, хочу просто убежать, всё забыть, замереть и ни о чём не думать. И тут он услышал голос своего собеседника:
- С твоей супругой уже беседовали, куда надо вызывали, она дала на тебя самую положительную характеристику. Так что не подведи трудовой коллектив. Мне разрешаю привезти в качестве сувенира галстук с Эйфелевой башней.
Александр Сергеевич вышел из кабинета совершенно раздавленным. Мысли в голове путались и никак не могли выстроиться в логическую цепочку. Ему всё мерещилось, что это какой-то заговор или особый хитрый ход, чтобы его выжить с телевидения. Нужно немедленно с кем-нибудь поговорить? Но с кем? Партком самораспустился, один кагебэшник, которого все на телевидении знали, сгинул в неизвестном направлении, другой устроился в частную структуру. А Ольга всё знала и молчала? Нет, не хочу я ехать в Париж! Что мне до парижских красот? Да и зачем себя разбазаривать на глупые темы об эмиграции. Кому это нужно? Всё в прошлом, а история сама рассудит. Хотелось убежать, скрыться куда-нибудь подальше, отсидеться и переждать тяжёлые времена.
Прежде чем вернуться домой он решил пройтись.
На улице шёл сильный дождь, но после разговора с начальником, это было неким освежающим, благодатным омовением. Сегодня московский воздух был пропитан не только угарными выхлопными газами, но и неким ожиданием свершений. Весна, почти священная, как молодая кобылица била копытом, ржала и призывала шалеющий от перемен русский народ к подвигам. Все уже сознавали, что назад в СССР дороги нет, а впереди маячили заманчивые перемены. Молодёжь чего-то смутно хотела, вероятнее всего много долларов и некой свободы, старики мрачно затаились. Все ожидали "спасителя" на белом коне, одним он представлялся неким Александром Невским в лице Жириновского или Солженицына, другим новым Сталиным, с железной рукой, кое-кто надеялся на братскую помощь от загнивающего Запада. Тут, мнения разделялись, какую помощь ждать и в виде чего, то ли обойтись гуманитарными посылками с колбасой, или пойти дальше и прямо позвать "Варягов володеть и править". Перед телевизорами и во время застолий народ выплёскивал страсти, дело доходило до семейных рукопашных разборок.
Голицыну от разных мыслей и погоды на душе стало неожиданно весело. " Может вся эта история с Парижем, некий знак моей бедной мамы? И стоило всё-таки дожить до такого дня как сегодня?", - подумал он, и сам испугался этих революционных мыслей.
Чёрные тени снов стали растворяться и уходить в поднебесье. Груз памяти давящий годами сползал с плеч как пустой рюкзак, чёрная дыра его убежища- квартиры ( или как он мысленно называл лежбище), где он прожил десятилетия с женой и не близким сыном, больше не пугала. Он неожиданно для самого себя шагнул в неизвестность и произошло это в тот момент, когда он об этом перестал думать, а хотел совсем другого, уехать на Байкал. Подсознательно он давно убегал от прошлого, настоящее - его пугало, свой мир был дороже всех перемен. Жена уже давно не раздражала, он с ней смирился и находил в этом некое удобство. А тут, эта история с поездкой в Париж. И странно, но впервые в жизни ему захотелось испытать себя. В чём? Он пока не знал. Впервые он решался не поступок. Какой? Он пока не осознавал. На душе стало тепло, как от весенних лучей. "Боже мой, неужели я увижу Францию? Как жаль, что мама не дожила до этого дня".
Последние события в стране о многом заставили Голицына задуматься. Сам он верил в великую Россию, о прошлом своей страны он знал мало, скорее из книг "жизнь замечательных людей", жена его говорила, что история никогда не прерывалась и что революция принесла освобождение, а когда разговор касался его родителей, она злобно бросала, что "белые и красные одним чёртом мазаны, а вшивая аристократия всегда была продажной и мы её сумели приручить". Ольга была права, и как, не смешно, но что касалось их семейного союза с Александром Сергеевичем, так оно и было.
Голицын посмотрел на часы, пора домой, нужно быстро дойти до ближайшего метро, а то Ольга в последнее время совсем превратилась в нервный комок и всё из-за сына, упрекала Александра Сергеевича в неспособности к воспитанию. Но это была их общая беда. За событиями в стране они его почти потеряли. Он перестал учиться, частенько не ночевал, неприятные голоса звонят по телефону, сын шепчется с кем-то прикрывая трубку ладошкой, его куда то вызывают, он убегает и пропадает на несколько дней. Приличный подросток выросший в достатке и с правильными взглядами на жизнь стал изменять семейным традициям. Он настолько отбился от рук, что Ольге Леонидовне пришлось обратиться к знакомому специалисту. Тот довольно быстро навёл справки, немножко последили за мальчиком и выяснили, что он записался в одну организацию.
Ольга в этих новых "партиях" ничего не понимала, потому спросила специалиста, хорошо это или плохо. Он ответил, что это не страшно, лучше так, потому что среди этой молодёжи много патриотов и православных, а не шантрапы в виде "дерьмократов".
Дождь кончился, Александр Сергеевич задрал голову и увидел, как по ясному догорающему небу мчатся лёгкие розовые облачка подсвеченные закатом. Захотелось крепкого цейлонского чаю с зефиром... Он мечтательно закрыл глаза и вдруг:
-Гражданин, предъявите документики!"
Голицын вздрогнул, мечты о зефире улетучились. Перед ним стоял толстый, мордастый милиционер. На его прыщавой сальной роже играла ухмылка победителя.
- Ты куда прёшь! Не видишь, что здесь перехода нет?
- Простите, замечтался, - искренность ответа, почему-то привела милиционера в бешенство.
- Мечтатель значит! Ну-ка плати штраф, а не то поедем в отделение.
- Ну, зачем вы так говорите. Я же не нарочно, просто не заметил, что здесь нет перехода. Если нужно, пожалуйста. Да, ведь я готов заплатить штраф... - Голицын запаниковал, стал рыться в карманах, в поисках денег, хлопать себя по груди в поисках бумажника. Мент угрожающе вертел в руках тяжёлую палку ликвидатора и наглость его бесовских глаз говорила о нехороших намерениях.
Во внутреннем кармане, бумажника не оказалось, рублей в кармане тоже не было. Голицын, вдруг вспомнил, что настолько был под впечатлением разговора о предстоящей поездке в Париж, что забыл на телевидении куртку. В ней остался бумажник с документами и деньги.
- Слушайте, гражданин начальник, я забыл куртку на работе. Давайте я съезжу и привезу вам через полчаса, всё что захотите. Простите меня, но мысли, работа, разные планы...
- Ну-ка в машину и быстро!
Голицын обрадовался. Хороший парень попался, сейчас до работы подбросит, он наверх сбегает и мигом всё доставит. Внутри милицейского "жигулёнка" было тесно, прокурено, удушливо воняло бензином, рация орала о сообщениях ДТП, перемежая их с милицейским матком. Тронулись, но поехали совсем не к Останкинской башне и Александр Сергеевич вдруг спохватился, поздно сообразил, что его везут в другое направление, в отделение милиции.
Прыщавый сержант сдал его на руки дежурному, приказал с него глаз не спускать, а сам исчез "на несколько минут".
- Вы мне позволите позвонить домой или на работу? Моя жена всё вам расскажет и документы привезёт, - волновался Голицын. Дежурный не отрывая глаз от листа бумаги, составлял протокол задержания. Просьба Голицына упала как камень на дно глубокого колодца. Потом дежурного куда-то вызвали, он исчез на целый час, телефон раскалялся от звонков. Голицын решил проявить инициативу и потянулся к аппарату, чтобы позвонить домой, но услышал резкий оклик дядьки в ватнике, тот оказывается сидел в углу и наблюдал.
- Руки на место! А не то....
Наконец вернулся дежурный, не поднимая глаз на Голицына, будто того и не было продолжил рыться в бумажках, опять кому-то звонить.
- Я, прошу вас, позвольте мне позвонить? - Униженно переспросил он, вполне сознавая, что власть не на его стороне. Что им стоит разрешить или нет? И почему не разрешить? - Ведь я преступления не совершал, никого не побил, не оскорбил... Опять без ответа. Дежурный его слов будто не слышал, в который раз переспросил: фамилия, имя, отчество... неожиданно на деревянном лице мента появилось оживление и опять это противное издевательское замечание по поводу "поручик Голицын".
- Товарищ сержант, приказал с вас глаз не спускать, пока он не вернётся.
- А когда же он вернётся?
- Не знаю, - вяло бросил дежурный. - Он по вызову уехал.
- Так, что же, может быть мне здесь всю ночь сидеть?
- Нет, не здесь, - хмыкнул парень, - и не ночь, а пятнадцать суток.
Сердце бедного "поручика" затрепетало, оно почуяло не доброе, что-то страшное, безысходное. Западня! Александр Сергеевич взмок, отёр ладонью холодный пот с лица и вдруг вспомнил, как будто он это уже переживал, такие люди с ним уже говорили, унижали, угрожали, ему было страшно, потом он их обманул и спасся. Ну, да! Как же он забыл?! Ведь это было в его снах, кошмарах, люди без лиц, призраки в сером, погоня, крыша, полёт над городом.
Голицын только понаслышке знал, что бывает с несчастными гражданами задержанными на пятнадцать суток. Но ведь они бывали в нетрезвом виде, а он чист как стёклышко. Он может на них дыхнуть или алкогольный тест пусть проведут. Нужно срочно что-то предпринять. Зачем они так с ним говорят, что он им сделал?
- Может быть, вы не знаете, но я снимал фильмы о Петровке 38, одна картина даже завоевала золотой диплом в Берлине. У меня много знакомых... Почему вы так со мной разговариваете, угрожаете? Я ведь не преступник!
- А этого никто не знает, господин поручик . Вот и фамилия у тебя странная, хоть ты и говоришь, что она не так пишется и что ты известный режиссёр. Пока мы этого, не установили. Посидишь, подумаешь, может чего вспомнишь. Так в нашей профессии часто бывает, будто на вид невинный прохожий, а как копнёшь глубже, на поверку окажется вор или диверсант.
"Наверное, нужно себя сильно ущипнуть и тогда я проснусь, - думал Голицын. Мои страшные кошмары вернулись ко мне, из-за пережитого потрясения в связи с Парижем. Я во сне и сейчас усилием воли прикажу себе проснуться, чтобы вынырнуть из этого ужаса. Так. Спокойно... я у себя дома, жена храпит рядом, сейчас ночь, в темноте на ощупь я проберусь на кухню, заварю себе чай, выйду на лестницу и покурю".
Дежурный громко зевнул, сплюнул на пол, придавил окурок в пепельнице и посмотрел на часы. Было около одиннадцати вечера. Голицын представил как волнуется жена, вероятно она обзвонила уже всех знакомых, теперь очередь моргов и милиции. Он понимал, что "выступать" в такой обстановке не следует, но если всё обойдётся, то он этого так не оставит. Он потребует расследования, позвонит знакомым, а жена нажмёт на все свои связи в КГБ. Хотя? И тут он вспомнил рассказ о том, как недавно в Питере, умер от побоев в вытрезвителе знаменитый киноактёр Ю.К., что об этом вопиющем случае трубили газеты, разные адвокаты и именитые друзья Ю. К. пытались наказать милиционеров, но всё спустили на тормозах, виновных так и не нашли, не разжаловали, а сказали, что власть всегда права и что дискредитировать её никто не позволит".
Да он был в западне. И выхода из неё не было. Клетка скоро захлопнется и что будет потом совершенно неизвестно. И вдруг его пронзило, что это всё специально подставлено КГБ, чтобы его спровоцировать и никуда ни в какой Париж не пускать. Они давно в курсе всего, подслушивали их разговор в кабинете начальника на телевидении, у него в столе вделана подслушка, сам этот начальник, наверняка из них, а потому проверял Голицына, как тот будет реагировать на предложение; лояльный он или нет? Как он сразу не понял, что всё это провокация. Нужно было сразу отказаться, написать заявление и бороться до конца за поездку на Байкал. А он то дурак слюни распустил, расслабился, а теперь будет совсем плохо, его вывели на чистую воду, поняли, что он подсознательно только и мечтал о Париже, а то почему же он так легко согласился на это предложение. Нужно дать понять этому парню милиционеру, что я всё понял.
- Слушайте, я готов никуда не ехать. Отпустите меня домой... Я обещаю, что никто не узнает о нашем разговоре. Хотите подпишу бумагу, готов пойти на любое сотрудничество, готов чистосердечно признаться...- бормотал в растерянности Голицын.
Дежурный паренёк вдруг повеселел, встрепенулся и внимательно прислушался к жалкому бреду Голицына.
- А это ты о чём гражданин поручик? Я что-то ничего не понимаю, какую бумагу ты собираешься писать? Хочешь к начальнику пойти? Могу устроить, - и его рука потянулась к телефону.
- Нет, не нужно звонить. Я лучше напишу здесь, а потом вы отнесёте это к начальству. Мне нужно с мыслями собраться. - Голицын от волнения курил одну папиросу за другой, его било мелкой дрожью, и так прокуренный серый цвет его лица превратился в зелёный.
Молодой мент смотрел на поручикапобедителем, он видимо сам не ожидал, что простой гражданин, задержанный случайно, может оказаться важной птицей, мелькнуло, что может быть этот шизик и вправду шпион, пока он будет строчить свой "роман" нужно сбегать наверх.
Александр Сергеевич решил написать всё! А главное, чтобы они поняли, что он хочет одного - нормально жить и работать как прежде, что он лояльный и свойгражданин, что он никогда не интересовался поездками за границу, что он полон планов работать только в России, а поступившее предложение поездки в Париж крутить фильм об эмигрантах исходило не от него. В общем, он должен так написать, чтобы снять все подозрения не только с себя, но и с жены, которая может через него пострадать. Дописывая пятый лист своего сочинения, он машинально посмотрел на стенные часы. Стрелка приближалась к цифре два. Он ужаснулся и представил, что происходит у него дома, более того он настолько был поглощен, доносом на себя, что не слышал и не видел, что происходит вокруг. А жизнь 125 отделения милиции города Москвы между тем кипела: привозили пьяных, бомжей, проституток, малолетних воришек, воздух тесного, обшарпанного помещения был пропитан не только перегаром и запахом мочи, но и густым матом, орало всё, телефон трещал не переставая...Эти шумы милицейских будней не долетали до слуха и сознания Голицына, к реальности его вернул знакомый резкий голос. Женщина сильной, знакомой рукой трясла его за плечи, она плакала, причитала, кому-то угрожала и требовала. Он узнал её, это была его жена.
- Саша, Саша! Я нашла тебя, я покажу этим негодяям, я их в порошок сотру, что ты тут пишешь, дай мне это немедленно, - она судорожно собирала рассыпанные на столе листки и рвала их на мельчайшие кусочки. Дежурный по отделению стоял рядом с перекошенным от страха лицом и наблюдал эту сцену. Видно уже кто-то позвонил кому-то и приказал немедленно отпустить задержанного, ну и наверняка будет кому-то разнос за самоуправство, но он то не причём, ведь не он его на улице задержал, а он только исполнял приказание сержанта, выбить из поручика не только душу но и баксы, наверняка у такого вшивого интеллигента есть капуста. Ну, провёл бы он ночку в холодной камере, был бы сговорчивей, дали бы ему на утро с женой поговорить, она бы привезла в подоле выкуп за своего благоверного. Вот тебе и "поручик Голицын, корнет Оболенский...", а тут прокольчик вышел, что-то в этом налаженном и проверенном годами бизнесе неожиданно сорвалось.
Ольга Леонидовна укутала плечи мужа своим огромным пуховым платком и крепко держа под руку, вывела на улицу. Перед самым выходом из отделения милиции их ждала "Волга".
ШУМ ПРОШЛОГО
Ах, как много воды утекло с тех далёких дней, когда Шурик был коварно отравлен и потерял голос! С тех пор развалился СССР, Германия объединилась, а Шура поправился, только голос у него теперь хрипловато низкий, зато от этого кажется ещё более сексуальным. Поклонницы ресторанные на него, как мухи на мёд летят, кокетничают, ухаживают и автограф на память просят. Город и ресторан Шура давно сменил, и живут они теперь в Берлине, конечно в Западном секторе. Русские врачи в Тель-Авиве сделали настоящее чудо, когда Мира мужа к ним привезла, то никакой надежды на спасение Шурика не было. Но наши специалисты - "лучшие в мире, им аналогам нет нигде", так уверяли Миру её родители, она им поверила и оказалась права. Шуру вернули к жизни! В Израиле они прожили полгода, больше невозможно. Разные причины побудили их вернуться в Германию: оформление документов, трудности с языком и культурным уровнем населения Ближнего Востока ( это Мира сразу усекла), а самое главное, что родители её стали болеть. Она их обожала, но ухаживать за своими "стариками" Мирочка предпочитала на расстоянии, тем более, что все силы и деньги уходили на восстановление здоровья Шуры. Родители сокрушались, что их дочь и зять уезжают, но у них своя жизнь, здесь в Израиле обстановка не спокойная, главное, чтобы их дети были счастливы.
В Берлине им повезло, и Шура опять устроился петь в русский ресторан, теперь хозяева были поляки. Он вспомнил школьные годы в Польше и худо-бедно мог с ними "найти общий язык", Шуру они уважали, платили "по черному", разрешали столоваться вместе с Мирочкой в ресторане и уносить кое-что из еды домой. В Берлине после объединения, обстановка изменилось, появилось много русских бизнесменов, наезжала актёрская братия из Питера и Москвы, жизнь кипела и призывала к действиям. Мира решила тряхнуть стариной и заняться коммерцией. Конечно, её привлекал ювелирный бизнес, но тут уже всё было схвачено. Её познакомили с эмигрантом, владельцем антикварного магазина, который успешно торговал иконами. Мира была уверена, что её советский опыт и деловитость смогут пригодиться на этом поприще. Владелец оказался очень крупным перекупщиком и в своё дело пускал только серьёзных людей. Как Мирочка не куражилась и не строила из себя опытную львицу, он её сразу раскусил, а потому держал на мелких и незначительных операциях. Однажды она возмутилась и решила свой характер проявить, высказать "всё накипевшее этому людоеду от бизнеса". В ответ её унизили, сказали, что здесь "не советский гастроном и колбасным дефицитом из под прилавка здесь никого не удивишь". Хозяин антикварной лавки посоветовал ей подучить язык, лучше узнать законы страны, а как начало путёвки в жизнь предложил пойти на курсы продавщиц. "Ну, нет! - Возмутилась в душе Мирочка. - Никогда она не упадёт так низко! Не для этого я драпала из СССР, чтобы стать здесь мелкой сошкой, за прилавком. Переждём трудные времена, а там что-нибудь придумаем".
Жить на ресторанные чаевые Шурика было трудно, они снимали в Берлине маленькую убогую студию, в полу трущобном квартале, который как ни странно, считался модным среди туристов. Здесь давно осели "прикольные" художники, музыканты, раскрашенные во все цвета радуги панки и наркоманы. Общаться с соседями Мира - Шура не могли, с одной стороны язык плохо понимали, а с другой - они эту местную "богему" презирали. К немецким артистам и художникам ходило много иностранцев, частенько приезжало телевидение, устраивались выставки, концерты, берлинский "скват" жил бурно, а Шура-Мира своими русскими задушевными посиделками. Съехать на другую квартиру денег не было, ресторанная атмосфера затягивала, найти что-то более достойное было невозможно, творчески "дышать" в такой обстановке становилось всё труднее.
Шурик на десятый год жизни в Германии, вдруг понял, насколько русские отличаются от немцев. Не даром же гласит пословица " что немцу здорово, то русскому смерть". И потом, всему миру известно, что русская культура и искусство знаменитей всех культур! Об этом он часто с посетителями ресторана спорил, приводил в пример своего отца, бабку-профессоршу, а в ответ многие ему советовали попытать счастье в Париже. Ведь французы почти побратимы с русскими, у них революция тоже была, своих царей они как и мы поубивали, потом объявили свободу, равенство и братство, даже ихняя компартия с нашей в тесной связи. И ещё, (это Шура недавно узнал), что во Франции защищают права меньшинств, любят русскую душу и эмигрантов.
В одно серенькое утро, Мирочка, выпила чашку кофе, закурила сигарету и задумчиво произнесла:
- Шурик. Помнишь, нам кто-то говорил, что у тебя есть родственники в Париже? Может быть эти старые "осколки" эмиграции захотят увидеть своего племяшу? Ты им на гитаре русский романс сыграешь, а я присмотрюсь к тамошней обстановке, может чего и выгорит. Махнём к ним в гости? Вот только адресок нужно раздобыть.
Шурочка не возражал, уже давно он передоверил жене свою судьбу. Бывали конечно ситуации, когда он пытался брыкаться, изображать из себя настоящего мужика, но слова "чтобы ты без меня делал?", мгновенно всё расставляли по местам. Действительно, он без Мирочки давно бы погиб, спился, сблядовался ( он ей втихоря изменял). Низкими, мелкими словами ей удавалось воскрешать в Шуре ненависть к отцу, к Наде, к дочке и к оставленной стране. Этот ностальгический костерок, постоянно нуждался в дровишках. А то ведь можно впасть в уныние и начать думать о том, что зря уехали и, что там не так уж было плохо. Шура верил, что он спасся только благодаря Мире. Пусть там всё провалится в преисподнюю, там одно хамство и грязь, люди говно, правительство говно, страна нищенская, а мы должны думать о наших будущих детях. Странно, что их жалкое эмигрантское прозябание никогда между ними не обсуждалось. Считалось, что это как бы в порядке вещей, все через эти временные трудности проходили. Нужно чтобы им повезло, а уж когда это произойдёт, то Шура-Мира позвонят в Питер и похвастаются актёрской семейке о своих победах. Шура до сих пор отцу завидовал, но в силу своей подлой душонки частенько использовал его имя для собственной рекламы. Ведь все русские эмигранты знали его отца, видели в разных фильмах, читали с ним интервью, а совсем недавно отцу стукнуло 75 и по русской телепрограмме передавали грандиозный концерт в честь этого юбилея. Море цветов, поздравления знаменитостей, певцы, комики, политики... В течение двух часов Шура не мог оторваться от экрана.
Идея найти парижских родственников оживила их жизнь, вдохнула новые силы, впереди замаячила цель. Мира списалась с кое-какими знакомыми, они ей раздобыли искомый телефон и адрес. Ну, а потом дело техники: Шура под диктовку написал трогательное письмо, напомнил о бабке и отце, приложил несколько своих фотографий в цветастой косоворотке и с гитарой. Через месяц они получили ответ. В письме, написанном по-русски, " старорежимным" почерком, говорилось о волнении, которое испытали " родственные души" получив письмо от внучатого племянника Шуры, и как они были бы рады познакомиться, приглашали приехать в гости.
Почему-то Шурика это письмо взволновало, на него пахнуло чем-то незнакомым и таинственным. Всматриваясь в нарядный конверт и необычный почерк, он старался представить этих старичков, но дальше образов выведенных в советских кино о буржуях, фантазия не работала.
Сборы были недолгими, из ресторана Шуру отпустили на три дня. До Парижа решено было ехать автобусом, потому как билеты на поезд стоили дорого. Всю ночь они "прогудели" со случайными попутчиками хохлами, трепались, пили дешевый виски, в пять утра приехали в сонный Париж. Голова раскалывалась от боли, глаза слипались и оказавшись на тротуарах вечного города было не до его красот.
Нужно было где-то пересидеть, доспать, а в двенадцать часов позвонить в дверь родственников.
* * *
Граф Сергей Сергеевич Б. родился в 1915 году в Петрограде и в эмиграцию был увезён ребёнком. Семья графа не относилась к той части русской эмиграции, которая бедствовала в Париже, им удалось ещё до революции переправить кое-какой капитал за границу, вот почему Сергей Сергеевич получил хорошее воспитание и образование. Он знал много языков и на протяжении всей его жизни это оказалось для него настоящим кладом. Во время Второй мировой войны он служил во французской армии, дослужился до капитана-лейтенанта и попал в плен к немцам. Пересыльный лагерь для военнопленных находился под Дрезденом. Содержание в нём не было похоже на ужасы Дахау или Освенцима, немцы разрешали даже посещения родственников. Именно тогда к нему приезжали кузина и мать. Сергею Сергеевичу в лагере знание языков необыкновенно пригодилось, он выполнял обязанности переводчика с английского, русского, немецкого, французского и даже польского... Временный лагерь под Дрезденом оказался вполне "идиллическим", по сравнению с тем куда его перевели потом. Это уже были настоящие ужасы, как в кино, с овчарками, эсэсовцами, изнурительным трудом и голодом. Здесь он познакомился с множеством русских собратьев, как эмигрантов, так и пленных красноармейцев. Они к нему относились с уважением и называли "товарищ граф". Некоторые из советских военнопленных уговаривали его вернуться в СССР, обещали повышение в чине и блестящую карьеру. На его счастье он не согласился! Сергею Сергеевичу повезло, он выжил, а освобождение лагеря пришло от Союзников, вместе с американскими войсками. Неизвестно как сложилась бы его дальнейшая судьба, окажись он в объятиях "русских освободителей", уже позднее, он узнал, сколько пленных из подобных лагерей было переправлено на родину прямиком в ГУЛАГ. После войны, он продолжил карьеру в армии. Уже в чине полковника он служил до самого 1948 года в оккупационных французских войсках в Германии. Хитрая военная политика Сталина запудрила мозги и притупила бдительность многих русских эмигрантов, казалось, что в СССР что-то меняется, некоторые даже взяли советские паспорта и вернулись на родину, но берёзки встретили их неласково, многие из заманенных навсегда сгинули в лагерях. Графа, тоже после войны стали одолевать сомнения. Тоски по родине не могло быть, потому что он её не знал, но всю свою жизнь он прожил в окружении русских-французов, где бесконечно спорили о старой России, шпионских проделках ЧКа, коварстве Сталина и власти Советов. Пословица "где трое русских, там четыре политических партии", вполне подходила к тогдашней эмиграции. Ведь русская душа как ни одна в мире испытывает по отношению к своей матери-родине смесь эмоций: надежды, разочарования, ненависти и ностальгии.
После 1950 года, военная карьера Сергея Сергеевича была отмечена, и он получил предложение поступить на дипломатическую должность в ООН, где ему надлежало заниматься проблемами европейской эмиграции. Поэтому он жил то в Женеве, то в Нью-Йорке, а ближе к пенсии окончательно перебрался в свой любимый Париж.
Всё в жизни графа сложилось как нельзя лучше, кроме одного, у него не было детей. Сразу после войны он женился на красивой и очень богатой француженке, на двадцать лет моложе. Жена его обожала, выучила как могла русский язык, перешла в православие, пекла по старым рецептам куличи, красила яйца и варила пасху. Она тоже страдала от отсутствия потомства, а потому с головой ушла в благотворительность, помогала бездомным, отправляла посылки африканским детям, (даже думала усыновить арапчонка). Ирэн, происходила из древнего французского рода, и унаследовала крупный капитал, не только в недвижимости, но и в фамильных драгоценностях. Характер у неё был твёрдый, воспитанная с ранней юности в католических пансионах, Ирэн любила порядок во всём и несмотря на то что никогда не нуждалась в деньгах, тем не менее искала цель в жизни. Полезное приложение своей энергии, она обрела в благотворительности. Она создала ассоциацию, стала её президентом и многие богатые французские дамы, с особым ражем влились в ряды этой структуры. О них писали в прессе, показывали по телевидению, к ним обращались за помощью... Сергей Сергеевич всегда относился к деятельности жены благосклонно, взамен - она уважала его капризы. Ирэн очень любила своего Сержа. Он был изящен, красив, её богатство удачно дополнялось его карьерой, а потому их союз вызывал у многих зависть.
Ирэн, при всей вынужденной любви к щам и каше, никогда не смогла привыкнуть к эмигрантским друзьям своего супруга. Разговоры за столом, хоть и велись по-французски, но на совершенно чуждые ей темы, чаще всего они походили на масонские заговоры, решалась политика будущей России, состав правительства, кто с кем, кто против, кто друг, а кто враг. Ирэн, было скучно и страшно, а потому однажды, она сама предложила Сержу встречаться со своими друзьями в ресторане каждый четверг.
(После распада СССР, кое-кто из них уже побывал в Москве, а некоторые даже совершили паломничества по монастырям).
Перелистывая семейные альбомы, вглядываясь в пожелтевшие фотографии, граф частенько вздыхал: " Ах, какие благородные лица, таких уж нет". Под каждой из них, подпись с именем, датой рождения, смерти, родословную семьи Сергей Сергеевич выучил назубок. По рассказам родителей он знал, что в СССР у них есть родственники, правда доходили слухи, что кое-кто из них был арестован и сгинул в лагерях, но были и такие, которые выжили, хотя связь с ними так и не наладилась. Письма из СССР в Париж, писать было опасно (родственники за границей!), а получать "из-за бугра" - ещё страшней. Теперь наступили другие времена, и Сергей Сергеевич стал подумывать о наведении русских семейных мостов.
Огромная барская квартира графа, была настоящим музеем. Предметы подобраны с большим вкусом, много старинных гравюр на стенах, семейные портреты, севрский фарфор, ампирная мебель. Вся атмосфера этой квартиры, где они с супругой прожили около сорока лет, дышала богатством, обжитым уютом и роскошью, множество изящных безделушек напоминали им не только о предках, но и путешествиях. Выйдя на пенсию, он не умирал со скуки, кроме встреч с друзьями за бриджем, походами в ресторан, ежедневным чтением английских и французских газет и пеших прогулок, у него была одна страсть, подавить, которую он не мог ничем - он обожал Казино.
Граф страдал настоящими игорными запоями, зелёный ковёр его гипнотизировал, он много проигрывал, реже выигрывал, остановиться не мог, а потому жене врал, что всегда срывал " джэк пот".
Когда они жили в Женеве, то почти каждый день после работы Серж садился в автомобиль, пересекал границу с Францией и через пятнадцать минут оказывался в знаменитом местечке Дивон, этакой микро Мекке Монте-Карло. Как только он переступал порог Казино, начиналась его вторая жизнь. "Одноруких бандитов" он не признавал, играл только на зелёном сукне. Особая шуршащая тишина, мужчины, женщины разного возраста, богатые и не очень, арабские шейхи, итальянские мафиози, Женевские пенсионеры, случайные туристы... Толстые шейхи с гаремом, развлекаются тем, что проигрывают миллионы, а когда выигрывают кидают через плечо как кость собаке, одной из жён, плаке д' Ор, она ловит на лету миллионный выигрыш, и он исчезает в глубоких карманах чадры. Странно, что мужчины на красивых женщин внимание не обращают, а они вьются только за спинами удачников, им иногда, тоже как кошкам рыбка, перепадают фишки, но шейхи кидают только своим "барышням", зачехлённым. Кое- кто из игроков, пытается делать ставки сразу на нескольких столах, у всех своя манера, нужно успеть, седьмым чувством уловить счастливый номер. Все глаза устремлены на зелёный ковёр, напряжённое ожидание, крупье бессознательно ловким движением запускает шарик, рулетка беззвучно вращается, десятки глаз следят, будто собирают последние силы перед броском, противно холодит под ложечкой, глоток виски, затяжка, кто-то в последнюю секунду делает ставку. Крупье, отстранённым голосом: " господа, ставок больше нет... вышел номер 15, нечётная, чёрная...". Вдруг повезёт? Но шарик с костяным лязгом падает на другой номер, разноцветные кружочки сгребаются лопаточкой, перед счастливцем вырастает пирамидка.
Игра затягивает как любовный омут, остановиться невозможно, нужно победить, перебороть неудачу... Только в этом исчадии ада, понимаешь, что большая игра важнее секса!
Сергея Сергеевича здесь знали все, более того, не только встречали шампанским, но даже, когда он проигрывался в пух и прах и наличных денег уже не было, от него принимали чеки. Зато когда он выигрывал! Щедрее игрока было трудно сыскать, направо и налево сыпались чаевые, шампанское лилось рекой, угощались все подряд.
Ирэн, конечно, знала всё! Но ради собственного покоя, смогла убедить себя, что Серж всегда в выигрыше, о чём постоянно хвасталась друзьям. Однажды за вечер он проиграл двести тысяч франков. Вернулся под утро сильно навеселе, с огромным букетом роз и бутылкой шампанского. Ирэн сразу поняла, что дело плохо, но виду не подала. Вот какая она была мужественная женщина!
Всё это было так давно, что сорняком поросло. Сейчас уж было не до рулетки и не до ночных безумств. Несмотря на преклонный возраст граф Б., сохранил бодрость и любовь к пешим прогулкам. Каждый день, несмотря на погоду, в течение двух часов, вооружившись палкой с костяным набалдашником или зонтом-тростью он мерил мостовые Парижа. Граф ходил один, так лучше думалось, а красота города, весёлая суета парижан и туристов всегда поднимало настроение.
Сегодня он свою прогулку отложил, потому что к завтраку ожидался приезд гостей.
Они с женой волновались, это было настоящим событием в их жизни - русские родственники из Германии!
С утра граф пребывал в приподнятом настроении, одет по последней моде, в лёгкий итальянский пиджак, вместо галстука шёлковый шейный платок, Ирэн в очень скромном и очень дорогом платьице от Диора, хлопотала вокруг стола. Сергей Сергеевич сидя в глубоком кресле, просматривал кипу газет и как бы машинально тихонечко напевал : "Бойтесь женщин, бойтесь женщин господа, ведь у них между ног есть п....а. Ха, ха, ха...."
- Фи, Серж! Я умоляю Вас, оставьте эти армейские шуточки. Подумайте, что сейчас к нам придёт молодая, скромная пара, а Вы настроены не серьёзно и несёте чёрт знает что!
Граф своего фривольного настроения совсем не стеснялся, впрочем, также как и философского безделья. Он гордился своими прошлыми победами на сердечной ниве. А разные словечки и шутки он обычно отпускал находясь в бездумно радужном настроении. Неожиданное появление родственников всколыхнуло эмоции.
- Ирэн, душка, не обращайте на меня внимания. Я волнуюсь... плесните-ка мне немного виски, со льдом.
* * *
Они появились на пороге квартиры, как два побитых градом котёнка. Они втекли в уют, тепло и достаток. Им сразу всё понравилось.
" Слушай я ошалела. Мы где? В раю? - незаметно зашептала Мирочка.- А сколько красивых вещей. Как в музее!" Описывать её представление о рае не стоит, он состоял всего лишь из богатства, чистоты и ласки старичков, но это было полной неожиданностью. Можно было ожидать каких угодно родственников, но не таких!
Поначалу было непонятно как себя вести, куда сесть, нужно ли разуваться? Оказывается в таком доме это не принято, хозяйка сказала, что у них не в мечети, повела в гостиную, навстречу поднялся очень симпатичный старикашка, со стаканом в руке. Восторги, объятия, приветливые слова, их усадили на роскошный диван и они утонули в шёлковых подушках.
- А почему, позвольте спросить, Вас зовут Шурик? - со смешным картавым акцентом обратился к ним граф, - это что за имя?
- Ну, так это от Александра, Саши... Меня так с детства кличут. Бабуля московская и дед меня всегда Шуриком называли. Говорили, что это нежнее чем Александр. А ещё, они мечтали всегда о внучке, хотя у них есть одна, её Ланочкой зовут, но потом с ней одна история вышла ...- Тут Мира сильно надавила каблуком на его ногу, и он понял, что дальше лучше не продолжать.
- Как странно, а мне тоже нравиться имя Александр. В этом есть нечто воинственное, мужественное. Ведь и у французов есть такое же имя - Ирэн хлопотала вокруг апперитивного столика и с нежностью поглядывала на застенчивую парочку. - А теперь Серж, мы должны выпить шампанского, в честь нашего знакомства и воссоединения семей!
Шура залпом опрокинул бокал. На голодный желудок и на ночной перепой кислая французская шампуза ударила в голову. Стало приятно, будто Боженька босыми ножками пробежал по душе.
Разговаривать было трудно да и не чем. Он вспомнил, как много лет назад приехал к отцу в Ленинград и совершенно не понимал их языка, а тем более разных заумных тем. Вот и теперь ему было неловко в присутствии этих старичков. Может оттого, что эти "осколки" с акцентом говорят? Хотя нет, что-то тут другое. Таких людей он видел впервые: вроде бы и русские, а на самом деле иностранцы, жесты и манеры как в Мхатовском театре, держаться не надменно, а просто, как наши интеллигенты, обставлена квартира как в Эрмитаже, а у тех всё венгерские гарнитуры, да рухлядь с книгами. Интересно будет с Мирочкой всё это обсудить.
Уже за огромным обеденным столом он рассказывал об отце - только хорошее, о бабке - только положительное, о своей творческой судьбе - только несчастное. Мирочка прибавила к рассказам ужасы выезда из СССР, отравление, унижения, рабский труд и прозябание в низших эмигрантских кругах Германии и... Израиля. Старички всему удивлялись, особенно когда услышали рассказы о бедности, они в этих странах бывали, ездили на Вагнеровские оперы в Германию, а совсем недавно посетили Израиль и с восторгом вспоминали о поездке. Мира-Шура пучили глаза и не могли понять как можно восхищаться немчурой и государством Израиль.
Потом, уже за десертом, выясняли родословную, каким боком припёком Шурина семья связана с графом Б.. По фотографиям из альбома это было трудно понять, фамилия отца подходила к одному из дальних родственников, который остался в России, не успел эмигрировать, был арестован ( по доносу) и расстрелян. Шура смутно помнил разговоры в семье, о том, как его бабка от страха и партийности донесла на своего мужа. Отца иногда совесть мучила, но он старался об этой истории особенно не распространяться, так, что подробностей Шура не знал, а сейчас, о таком позоре лучше было не вспоминать. Нужно поднести его семью как героически знаменитую и абсолютно лояльную, но Шура не знал как это сделать, а, потому рассматривая альбомы с пожелтевшими фотографиями мучительно соображал как произвести хорошее впечатление на стариков. Мирочка, тоже старалась изо всех сил - мурлыкала, шептала, скромно опускала глаза, нежно гладила по руке графа, улыбалась Ирэн и помогала убирать со стола прислуге.
-Ты видел их глаза? - вопрос Ирэн к Сержу, поздно вечером, когда Мира-Шура были отогреты, накормлены и уложены в комнате для гостей. - Мне их так жалко! Они так достойно держатся, не жалуются, а по всему видно, что им плохо. Бедные детки.
- Да, уж...- граф досматривал последнюю страницу "Фигаро" и очень хотел спать.
- Нет, ты не понимаешь, что они пережили. Ты слышал рассказ этой девочки? Как им тяжело пришлось выезжать, они окружены людьми не их круга...
-Хм, да уж...- прогноз погоды на завтра предвещал солнце, а поэтому, подумал Серж, ранний обед с друзьями можно будет провести на открытой террасе ресторана.
- Ты бесчувственный человек, ты эгоист, - Ирэн терпеть не могла безразличного барского тона мужа. - Помнишь рассказ Александра о том как за ними следило КГБ? А что пережили родители Мирочки? Бедные старики. Вот ты всё свои газеты читаешь, в них много разного пишут о России, о диссидентах тоже много писали, а когда непосредственно с такими людьми сталкиваешься сразу понимаешь, как им тяжело. Ведь они иностранцами будут всегда и везде! Они теперь навсегда без родины, без семьи.
- Неужели? - граф зевнул и отложил газету. Он не очень хорошо понимал, кто такие диссиденты, а кто просто эмигранты. Но ребята на него произвели приятное впечатление и он даже решил пригласить их в ресторан. Хорошо бы показать Париж, сводить в музей... Он поцеловал жену и выключил свет - Спокойной ночи дорогая. Утро вечера мудренее.
Ирэн с Сержем прожили счастливую жизнь, без особенных болезней, окружённые людьми своего круга, приличными и богатыми и единственный их грех заключался в том, что они никогда никого ни о чём не просили, а давали и дарили с удовольствием. Благородное сердце старого графа всегда было настроено на волну сострадания. Когда он видел по телевизору истории о стихийных бедствиях или катастрофах, то на глаза Сергея Сергеевича набегали слёзы, он доставал чековую книжку, проставлял трёхзначную цифру и оправлял его по адресу благотворительной организации. Так что Ирэн была не права упрекая его в чёрствости.
Она ещё долго не могла сомкнуть глаз. В её благородной головке крутились сценарии, мысли множились, душа и сердце взывали к деятельности. Помощь требовалась немедленно. Сострадание росло в Ирэн, как гриб дождевик, оно влилось в её квартиру в виде двух несчастных родственников. Они были рядом, в досягаемости нескольких метров, (не то, что почтовые переводы в Африку голодным детям), дыхание бедности исходившей от Шуры-Миры витало в её квартире и пьеса "Пигмальон" уже переписывалась в фантазиях Ирэн на другой лад.
Лёжа в темноте, она рассматривала таинственные тени, двигающиеся на потолке спальни, и выстраивала планы. Главное, нужно уговорить ребят уехать из Берлина. Необходимо, чтобы они преодолели свою застенчивость, и приняли предложение жить у них. Ах, как она чувствовала, что нельзя унижать бедность, нужно делиться, быть щедрой. Её этому учили с детства, а православие ( которое она обожала) развили в ней чувство вины перед всем миром. Да, да, она частенько плакала и стыдилась своего богатства, но всё до копейки раздать голодным арабам и неграм, так и не решалась.
Счастье её заключалось в том, что она не догадывались о планах зарождающихся в головках Шуры-Миры. Знала бы Ирэн, о чём в гостевой комнате, на огромной кровати под балдахином, шепталась эта парочка?! Какие планы вынашивались в синих сумерках ночника, о чём грезилось этой парочке; им казалось, что стоит только руку протянуть и из рога изобилия польётся золотой дождь!
Как часто бывает в жизни, счастье падает на тебя кирпичом, в самый неожиданный момент. Всё прошлое, уже давно позабытое, вспучилось пивной пеной в душе Шурочки. Проступили детали: находка пистолета, смерть деда, обретение отца. До сих пор, в дальних закоулках сердца он хранил ненависти к деду, многое не мог ему простить и сейчас. Матери своей он всё простил и жалел её, а воспоминания о Ланочке и Надежде щекотали ласковым тополиным пухом и возбуждали желания.
Мира уже давно сопела рядом, а он широко раскрытыми глазами глядя в чёрную пустоту потолка, строил воздушные замки. Когда- то от сильного умственного напряжения он уставал, потом под влиянием Миры перестал особенно мудрствовать, всё перепоручил ей, но теперь ситуация настолько была необычной, что в его голове вдруг сами по себе стали строиться грандиозные планы. Они собирались в его подкорке словно стаи чёрного воронья, идея претворения в жизнь этих планов пьянила почище французского шампанского. После семейного ужина и ванны, в крахмальной белизне простыней, до глубокой ночи они как два заговорщика обсуждали ситуацию: " Я хочу здесь жить, мы будем их любить, ухаживать за ними, а потом они нам всё завещают. Ладно, положим на это лет пять, но зато потом..." Мирочка от радости зажмурилась и зачмокала губками как ребёнок, она была слишком добра, потому что предлагала постепенный план внедрения в "рай". Она даже думала развестись с Шуриком и женить на себе графа. Она видела как он посматривал на её декольте. Или можно наоборот, сделать так, что старикашка неожиданно помрёт, а Шурик женится на старушке. Ещё можно подумать и подключить её папу-маму из Израиля. Но всё это требовало времени, переселения в Париж, нахождения работы, и с огромными трудностями переоформления вида на жительство. И потом, каким то сверх чувством, они сознавали, что комедию с нежностью, семейственностью и полным растворением в этом высшем свете, долго ломать им не придётся. Не удастся сыграть Мире второй раз "снегурку", а Шурику доброго "деда мороза". Вот почему они предпочитали действовать стремительно. Ведь пока никто из окружения благородных родственников не знал о их существовании и следы замести будет легко.
Шуре было чудно слушать сегодня разговоры о вечной России, вере, царе, отечестве. Он не представлял, что есть русские эмигранты, которые сохраняют любовь к этой мудацкой стране. А может быть, они все завербованы КГБ и потому пропаганду жахают? Ясно, они агенты влияния. Он слышал, от разных русских, (особенно от тех, кто на радио "Свобода" работал), что среди эмиграции полно КГБешников. Как могло получиться, что этот Сергей Сергеевич воевал, в плену был, в международных организациях состоял, в политике разбирается, знает всё об СССР, а в будущее России верит. Хрен знает какую лапшу он весь вечер на уши вешал, плакался, что перед смертью хочет посетить Москву! Шамкал о какой-то вине перед страной, долге, православии. Видел я в гробу это православие. Глупость всё это.
Наверное, именно таких наивных идиотов и расстреливали. Вот отец Шурика таким простачком никогда не был, он всегда знал, как своей стране и партии услужить и что взамен просить. Он всё и получил что хотел. Молодец. Нужно быть гибким, ловким, лбом стенку не прошибёшь. Шурик никогда не задавался вопросами "о великой России", а в кругах его эмиграции об этом никто вообще не думал, в основном проклинали, так жить было проще и на душе легче. "А тут, какой то странный феномен - патриот России" - мелькнуло в голове у засыпающего Шурочки.
Сегодня в центре Парижа, произошло знаменательное событие, которое всё расставило на свои места: невостребованное материнство Ирэн в эту ночь обрело цель, а мечты Миры-Шуры стали обретать реальные очертания.
НОВОРОЖДЕНИЕ
Прошло две недели с того злополучного случая. Узоры на ковре, который висел над кроватью, он изучил настолько хорошо, что, мог бы воспроизвести их по памяти. Александр Сергеевич никуда не выходил из дома, перестал мыться, валялся не раздеваясь на диване, непрерывно курил и молчал. Он впал в сильнейшую депрессию. Ольга никак не могла взять в толк, почему столь незначительное событие выбило Голицына из равновесия. Ну, подумаешь хамы милиционеры! Так ведь у нас всегда нужно быть на чеку, не расслабляться, а то с костями проглотят и не подавятся. Хорошо, что удалось вовремя среагировать, позвонить друзьям, которые спасли Сашу. Страшно представить, в какую отбивную котлету превратили бы они её "поручика".
Отчего в нём что-то сломалось? Ведь он так старался жить как все. От небольшого сотрясения груз последних событий как гигантский ледник сорвался и устремился вниз, подминая Голицына под себя. Всё полетело в пропасть.
Он не мог спать, на короткое время тяжёлые от бессонницы веки опускались, но через два часа опять просыпался. Не меняя позы, отвернувшись лицом к стенке, он неподвижно лежал, а в голове крутились всё те же мысли. Что же теперь делать? Где справедливость, где любовь? А главное во что остаётся верить? Всю свою жизнь он прожил так, что ему не было стыдно посмотреть в глаза людям. Большинство коллег на работе не были для него загадкой. Он их не судил строго, был всегда лоялен и не вмешивался в конфликтные ситуации. Каждому своё - это банальное и расхожее выражение вполне его устраивало.
Голицын вырос атеистом, но это была не его вина, так он сам себе объяснял, а потому что мать ограждала его не только от прошлого, но и от веры. Разговоры о Боге они между собой никогда не вели, хотя он знал, что она посещает церковь. В памяти сохранились детские воспоминания, иногда по воскресеньям или большим праздникам мать брала его на службы, но чем старше он становился, тем это бывало реже. Он никому из сверстников об этом не рассказывал, для пионера и комсомольца, так было лучше. Между ним и матерью возник как бы молчаливый договор, посещения церкви отпали сами собой, а как только он женился, мать совсем перестала напоминать ему о вере. Голицыну не то что от этого было стыдно, но так жилось спокойнее.
Она долго болела, скрывала это от сына, терпела, потом её увезли "по скорой" на операцию. Разрезали и зашили. Диагноз был страшным. Перед самой кончиной, когда он оставался ночами напролёт, у её постели, а она не могла заснуть от сильных болей, с закрытыми глазами, с искажённым от страданий лицом, она что-то шептала. Он нежно гладил, целовал её исхудавшую маленькую ручку, не стесняясь своих слёз, плакал. Когда физические страдания стали невыносимы она дала ему телефон священника, своего духовника. Для Голицына это было откровением, такого он не подозревал. Отец Михаил пришёл в больницу, (что вызвало панику среди медперсонала) исповедовал маму, соборовал. Она скончалась во сне через три дня. Голицын сделал так, как она просила: её отпели в церковке при кладбище и на могиле поставили простой деревянный крест.
Ольга Леонидовна требовала кремации, расходы на похороны были непомерные, да ещё церковь с попом, позору не оберешься, но Голицын был не приклонен, и ей пришлось уступить. "Чёрт с ней, с глаз долой - из сердца вон, теперь то уж навсегда избавимся от этой святоши", думала Ольга.
С тех пор прошло десять лет, отец Михаил сильно постарел, но каждый год служил на могиле панихиду. Приходили Александр Сергеевич и молодая пара слепых учеников матери. В течении пяти лет, до самой болезни, она давала им уроки французского языка, за совершенно символическую плату, а ребята настолько прилепились к ней, что стали близкими людьми. Им было хорошо вместе, они слушали её рассказы о прошлом, она читала им вслух не только французские романы. Познакомились они и с отцом Михаилом. От него Голицын узнал, что в последние годы мама была активной прихожанкой, того храма где о. Михаил служил, что она многим помогала, подкармливала одиноких женщин с детьми. Об этой стороне её жизни Александр Сергеевич ничего не знал. Почему она была с ним не откровенна?
Во время отпевания в маленькой деревянной кладбищенской церкви, он стал шептать слова как бы молитвы, слов правильных он не знал, но душа его была настолько переполнена страданием и любовью к матери, что он просто просил у неё прощения. Полумрак, мерцание свечей, запах ладана, пение хора, возникало странное чувство, будто мама слышит его. Невидимая лёгкая рука коснулась его плеча. Сердце Голицына наполнилось радостью. Он был благодарен ей за этот последний знак, с того далёкого и неведомого света, он перестал робеть, смущаться, захотелось остаться в церкви, встать на колени и молиться, молиться бесконечно.
Но прошли похороны, и суета будней сожрала его душевный порыв, хотя неожиданное блаженство, которое он испытал тогда, засело в памяти. Додумать и понять, что же это было, собственных сил не хватало.
Голицын смотрел на красный узор ковра и думал, что теперь уж наверняка он должен отказаться от поездки в Париж. Он болен и ни о каких съёмках с эмигрантами, речь идти не может. Он перевёл взгляд на фотографию стоявшую на его рабочем столе. Лицо мамы будто светилось, но это был эффект падающего солнечного луча из-за приоткрытой шторы. Голицын встал, взял в руки фотографию и поцеловал её. В голове мелькали самые странные мысли, за последнее время душа его так изболелась, что частенько хотелось покончить с этими страданиями. Что держало его на плаву? Самый дорогой человек улыбался ему с фотографии и будто приглашал последовать за ним. Почему бы и нет? Так просто открыть окно, взглянуть с седьмого этажа не вниз, а как во сне в небо, и оттолкнуться от подоконника.
Но прежде, чем это сделать он решил съездить на кладбище.
* * *
Голицын последний раз был здесь зимой, утопая по колено в снегу, он тогда еле пробрался к могилке. Сегодня в будний июньский день, на кладбище посетителей не было. Многие могилы украшены искусственными цветами, металлическими венками, мрачные, гранитные плиты с портретами по грудь и во весь рост не на шутку пугали. Хоть, в народе и говориться "как человек жил, так он и погребён", но эти мини мавзолеи казались варварским надругательством над покойниками.
Видно кто-то побывал на могиле матери, высадил её любимые цветы, у самого креста, в стаканчике, обгоревшая восковая свеча.
День стоял тёплый, солнышко весело пробивалось сквозь высокие кладбищенские берёзы, а Голицына била дрожь и чтобы хоть как-то унять её он закурил. Огляделся по сторонам, никого, потом взгляд упал на могилу и на маленький овальный портретик матери вделанный в крест.
Он вспомнил её голос, неторопливые беседы, рассказы об отце, всплывали картины их мытарств, смена школ, бедность, страх, потом его женитьба. С этого момента в их отношениях произошёл не то что раскол, но мать отошла в сторону. Она никогда не критиковала Ольгу, но и никогда ею не интересовалась, будто этой женщины и не было рядом с Голицыным. Ольга иногда злобствовала и говорила, что мать просто ревнует. За долгие годы, эти отношения так и не наладились, а к концу жизни мамы, ненависть и ожидание её смерти настолько накипели у Ольги, что она почти перестала стесняться в выражениях.
"Здравствуй мама", прошептал Александр Сергеевич дотронулся до креста и опустился на скамеечку.
Внезапно, им овладело странное состояние, что-то вроде ступора, будто весь он отяжелел, как свинцом налился, движения замедлились, он услышал голоса, шёпот, в голове пронеслись странные мысли, чьи-то слова, его вопросы, её ответы, будто помимо него начался диалог с матерью. Он говорил ей о своих муках последних лет, как ему тяжело и трудно живётся с не любимым человеком, корил себя за малодушие, за невозможность расстаться с семьёй и что надежды встретить близкого человека, уже нет. Он сказал матери, что больше не может лгать, что разобраться в том, что происходит в стране ему не под силу, как перестроиться и жить дальше он не знает, что самое правильное было бы убежать, скрыться в глубинке, но ведь от себя не убежишь, и это он уже понял.
Её тихий голос доносился издалека, как в детстве шептал ему ласковые слова, просил успокоиться. Захлёбываясь в слезах, Голицын говорил, что только теперь он осознал, как он одинок, и как трудно найти себе друга и собеседника в жизни, сын, которого он любил, стал для него чужим, они боятся и не понимают друг друга, говорят уже на разных языках. Работа, которая была единственным убежищем всей жизни, его больше не интересует, а коллектив, с которым он сработался, стал враждебным и он не знает, что будет дальше. Он плакал как ребёнок и жаловался матери, что окружён хамством и лизоблюдством, что ему страшно выйти из дома, он рассказал ей о случае в милиции и унижении, которому он подвергся. Сухой комок перехватил горло Александра Сергеевича и задыхаясь в рыданиях он произнёс, что решил покончить с собой, потому что это единственный шанс честно и благородно выйти из игры. Почему игры? Да, он сам это плохо понимал. Может быть, он всю жизнь играл? Впрочем, в этой стране все прятались за персонажами. "Вот почему у нас так любят комиков по телевизору пускать!" мелькнула в голове идиотская мысль.
Сколько продолжался этот нервный приступ трудно сказать, но кто-то обнял его за плечи и как эхо из небытия он услышал голос.
- Слушай, сынок, да не убивайся ты так. Её не вернёшь. Вот я, совсем сиротой остался, сначала жена, потом дочь похоронил. Да, ты не стесняйся своих слёз, тебе от них легче станет. Давай-ка лучше помянем их...
У Александра Сергеевича в руках оказался стакан, в него полилась прозрачная жидкость, совершенно машинально, будто во сне, он залпом выпил, повернул голову и увидел на скамейке рядом с собой мужчину в ватнике.
- Плохо тебе, по всему видно, слышал я, что ты тут рассказывал. Болеешь что ли? Трясёт тебя как в лихорадке, давай-ка ещё хлопнем по маленькой. - Человек был уже не молодой, большого роста, с густой щетиной вроде бороды, глаза большие и умные.
- Ты знаешь, что с собой порешить, это большой грех. Я не церковник, но человек верующий, к сожалению, к Богу меня поздно судьба привела, так что живу с верой в него, но без знаний о нём. Жена моя Аннушка, говорила, что для человека важно жить со страхом Божиим в душе. Страх Божий от многих преступлений спасает. Я в церковь хожу, пощусь, стараюсь молиться, да плохо у меня это получается, а хорошего батюшки так и не встретил никогда. Расспрашивать о вере Христовой стесняюсь, конечно, а надо бы переступить через себя. Ты то в Бога веруешь?
Голицын молчал, он слушал.
- У меня вся жизнь поломалась до войны, я ведь из семьи репрессированных, враги народа, родителей арестовали, расстреляли, меня в детприёмник сдали. Тогда ведь всех подряд хватали, а отец у меня в Ленинграде, главным инженером на бумажной фабрике работал, они обои выпускали, ну и по кромке рулона всякие выходные данные проставляются. Видно случилась неполадка со станком, и машина вместо Ленинградская, напечатала Ленин-гадская фабрика.... сначала никто этого не заметил, контроль пропустил, а какой-то гражданин покупатель позвонил и сказал, что на фабрике враги работают, Ленина не уважают. Весь тираж потом из продажи изымали, а руководство арестовали как вредителей. Сам я в детдоме вырос, разного насмотрелся, шпаной был, воровал, посадили меня, (это уж после войны) а когда я встретил мою жену и то будто родился заново. Она старше меня на семь лет была. Я ни во что не верил, ни в Бога ни в чёрта, а она меня как котёнка слепого из дерьма вытащила, к себе в геологический отряд определила и мы с ней по Алтайским горам десять лет лазали. Там мы с ней и срослись как два дерева, душу она мою отогрела, приучила к добру. Я очень озлобленный был. Ненависть меня спасала, на плаву держала, но не верил я, что настанет день, когда кончиться эта безбожная власть. Знаешь, тем, кто моих родителей погубил, до сих пор не могу простить, а таких у нас ещё много, живучие они гады, их, вампиров земля не принимает, вот они и маются на земле до ста лет, нам жить мешают.
Старик встал, подошёл к соседней могиле и перекрестился - На небо только ангельские души попадают, гуляют по райским кущам и поют песнопения. Моя Аннушка была светлой души человек, всё о смирении гордыни рассказывала. Всем существом я чувствую, что молиться она обо мне с того света и этим мне помогает. Вот и твоя мать, она как ангел хранитель для тебя. Ты не должен чёрные мысли копить, отбрось их, вся суета пройдёт, а любовь к ней и к Богу тебя согреет.
- А почему ваша дочь умерла? Ей сколько лет было?
- Доченьке моей было двадцать лет, мы с ней смерть Аннушки пережили, у неё хороший парень завёлся, сама она в медицинском институте на втором курсе училась. Пришла домой, приступ, живот режет как ножами, температура. Я вызвал "скорую", отвезли в больницу, оказался аппендицит, у меня даже от сердца отлегло, ну думаю пустяки, у нас врачи и не такие операции делают, а это для них как семечки. После операции десять дней прошло, температура не спадает, нагноение шва, они опять наркоз, опять режут... А там уже полное заражение брюшины. Оказывается, забыли вату из живота вынуть во время операции. В общем, кровь ей переливали, антибиотики давали, мучилась моя девочка ужасно и умерла от общего заражения.
Только сейчас Александр Сергеевич заметил, что на соседней могиле стоят два самодельных креста, сделанных из необструганной берёзы. На общем фоне кладбищенских памятников, белоснежная береста выделялась своей необычностью. "Странно, как это я раньше их не приметил, - подумал Голицын. - Вроде двух деревенских избушек, в окружении бетонных новостроек".
- Понимаете, у меня больше нет сил. По всему видно, что вы пережили в жизни больше моего, но вы выстояли, не сломались. А я всю жизнь, только и сгибался, дорожил своим покоем, лояльностью, я ведь не боец. Это жена моя всегда на передовых позициях. Мама была человеком кротким, но твёрдым, она меня своим примером от духовной нищеты спасала. Теперь уж я совсем ничего не понимаю, как нужно жить? Никогда не думал о личной свободе, а предпочитал подчиняться. Мне было так спокойнее, а теперь настал предел. Не понимаю где зло, где добро?
- А теперь нужно радоваться! Отчаиваться не стоит, всё самое страшное позади. Вот ты, как все мы русские, долго, долго и тяжело болели, не лечились и болезнь в глубь загнали, а в результате случился кризис, гнойник этот и прорвало. Душа твоя и тело теперь будут поправляться. Медленно, конечно, но многое от тебя зависит.
Человек встал, нагнулся к могильным холмикам и достав из кармана две деревянных иконки прислонил их к крестам.
- Каждый раз на Пасху приношу, каждый раз исчезают. Зачем воруют? Не понятно.
-А разве сейчас Пасха?
- Да, в этом году поздняя, пошла последняя неделя. - Он немного заколебался и как-то смущённо добавил, - ... книжечка у меня есть, она небольшая, но мысли в ней интересные. Самому мне трудно во всём разобраться, не хватает образования, но ты, наверняка поймешь - он протянул Голицыну маленькую потрёпанную брошюрку, видно что её здорово зачитали, страницы буквально рассыпались в руках. - Ну, с Богом! Давай на прощание выпьем, да я пойду,
Через какое-то время Голицын остался один.
Будто и не было странного знакомого, разговор с ним был не длинным, слов мало, а на душе от них потеплело. Он раскрыл наугад и прочёл: Дорогой...! Зло не создано Богом. Зло не имеет сущности. Оно есть извращение мирового, а в отношении к человеку и ангелам -нравственного порядка свободной воли. Если бы не было свободы, то не было бы возможности извратить нравственный порядок, премудрый и совершенный. Ангелы и человек, как автоматы подчинялись бы законам физического и нравственного мира, и Зла бы не было.Но без свободы воли не было бы в человеке и в ангелах образа Божия и подобия. Совершенное существо не мыслимо без свободы воли! Кстати, все атеистические учения отрицают эту свободу. Отрицают её в теории, а на практике втихомолку допускают. Эта бездушная атеистическая машина, которая знать ничего не хочет о человеке, безжалостно калечит и уничтожает его именно тогда, когда законы этой машины того требуют....
Александр Сергеевич осмотрелся, вокруг ни души, солнышко скрылось за деревьями, где- то в глубине, на дальнем участке кладбища слышалось переругивание могильщиков, рыли свежую яму. Голицын опустился на колени и припал губами к холодной могильной плите.
* * *
Ольга Леонидовна терялась в догадках: что произошло с её мужем? Не только от депрессии не осталось следа, но и сам Саша изменился. Сначала, она думала, что он пошёл к врачу и тот прописал ему таблетки, но оказалось, что никаких лекарств он не пил. Она в тумбочке и в его портфеле пошуровала - пусто.
Голицын вышел на работу, ещё раз поговорил с начальством о Париже. Процедура оформления командировки была не сложной, но волокитной, как всегда связана с унизительными беседами, вызовами. Труднее всего было согласовать состав рабочей группы. Александр Сергеевич поставил вопрос ребром, он требовал своего оператора, с которым они сняли не один фильм, иначе он отказывался ехать. Но на это в результате было дано добро. Куратором- директором, она же переводчик, была назначена молодая и очень шустрая девица. Ей надлежало не только отвечать за все финансовые расходы во время поездки, но и наладить связи с теми эмигрантами, которых они должны были снимать. Встретившись с Голицыным, и с оператором она заявила, что работала в Госкомспорте, много ездила за границу (как переводчик), а потому её как опытного профессионала, попросили помочь в столь ответственной работе. Кто попросил? Голицыну стало сразу ясно, откуда "ноги растут".
Он встретился со сценаристом, который пять лет провёл в Париже. Какую должность он занимал и чем конкретно он там занимался, Голицын из его рассказов так и не понял. Сценарист ко всему прочему побывал когда-то журналистом и в самые застойные годы, был откомандирован в качестве специального корреспондента для газеты "Известия". Благодаря своей природной тактичности он сумел войти в доверие к некоторым эмигрантам первой волны. Они приглашали его к себе, он спрашивал, они рассказывали, в результате накопились целые папки бесценного материала. Пожалуй, это был первый советский писатель, которому удалось не только собрать, но и опубликовать в конце восьмидесятых первую книгу об эмиграции.
Александру Сергеевичу для вникания в тему был вручён довольно увесистый том, а так же список с фамилиями и телефонами. Писатель предупредил, что с момента его изысканий в Париже, прошло более семи лет и что нужно торопиться, так как настоящих эмигрантов становиться с каждым годом всё меньше. Они как "ветераны войны" доживают последние годы, историческая память уходит вместе с ними, а потому нужно успеть записать всё на киноплёнку. Дети наши должны знать правду об эмиграции, не в искажённом виде, а так как это было на самом деле.
Ведь до недавнего времени в нашей стране распространялось мнение, что эти люди были предателями, заклятыми врагами, бежали из страны и воевали на стороне Белых с оружием в руках против Красной Армии. Теперь времена поменялись и уже не может быть карикатурного взгляда на историческую правду, новая Россия должна попросить прощение у эмиграции и протянуть дружескую руку. Есть даже дальний прицел ( у кого- писатель не уточнил) о возможном восстановлении Монархии в России, но для этого нужно проделать большую работу по наведению мостов с русскими аристократическими фамилиями, войти к ним в доверие, подумать о настоящей программе, которая уже разрабатывается ( кем и где - он опять умолчал) о связях с соотечественниками.
- Ну, вы, конечно, понимаете, Александр Сергеевич, что выбор для такого важного фильма пал на Вас не случайно? Не только ваша фамилия к этому располагает, но есть подозрение, что у вас там остались родственники. Так, что задание, к вам видимо будет не только как к киношнику, но и как к тонкому политику.
- Что значит задание? Я ведь не разведчик.
- Нет, вы совершенно не правильно меня поняли, - писатель немного смутился, - от вас требуется просто правильное поведение с этими людьми. Держитесь естественно, не стройте из себя красного патриота, старайтесь быть раскрепощённым, можете критиковать власть и особенно СССР. Это многих расположит к вам, я сам так действовал, правда, времена тогда были другие и на меня смотрели косо, подозревали во мне шпиона... хотя я был профессиональным журналистом. Эмиграция настроена к нам осторожно и не всех пускает к себе в дома. Но мы думаем, что им будет лестно выступать в качестве кино героев, тщеславие никому не чуждо, они в своих Парижах им не избалованы. Поверьте, что я вам всё это говорю в качестве совета. Это мой личный опыт.
Голицыну был неприятен "писатель", разговор с ним раздражал. Получалось, что от этого документального многосерийного фильма, на съёмки которого выделялись огромные средства, ждали не только участия исторических персонажей, но был заложен в этом проекте некий дальний прицел.
Возвращаясь, домой после встречи, он решил, что в Париже будет вести себя, как ему захочется, а в отношениях с эмигрантами никаких ужимок, он делать не собирается. Ему стало противно, когда сценарист намекнул на ведение особых записей и дневников, и посоветовал ненавязчивое внедрение в семью Голицыных. Так он ведь их не знает! Не беспокойтесь, у вас в списке есть их телефончик, поверьте, что они обрадуются не только съёмкам, но и знакомству с вами. Итак, на душе гадко, а тут от него требуют сделки с совестью, на что он никогда не пойдёт. Лучше он будет не выездным, изгоем, пусть с работы выгонят, но быть стукачом. Никогда!
Чем муторней проходило оформление поездки, тем отчётливее он понимал, что должен несмотря ни на что оказаться во Франции. Из депрессии он вышел, а в душе народилось предчувствие перемен; и совсем уже не важно, что жена постоянно следит за ним, роется в его вещах, письменном столе, подслушивает разговоры по телефону. Из суеверных страхов, чтобы поездка не сорвалась, он никому о ней не рассказывал, ну, а Ольга, тем более была не из болтливых. Голицын знал, к чему приводят завистливые пересуды творческой братии, не постесняются и анонимку состряпать. Было бы обидно, если бы всё сорвалось в последнюю минуту.
* * *
В гигантском Аэропорту Шарль де Голь они долго проходили паспортный контроль, за ввоз киноаппаратуры пришлось отдать очень много франков. Переводчица крыла матом французских полицейских, они её не понимали. Говорили: не застраховано, документы не так составлены, если не заплатите, конфискуем! Их встречал посольский шофёр, по дороге в город, не стесняясь в выражениях они на пару поносили "тёплый приём дружественной Франции".
На бульваре Ланн, в Русском Посольстве, им отвели две комнаты, в одной Голицын с оператором, в другой переводчица и сказали, что они могут питаться в общей столовой, вместе с сотрудниками. Мрачное, бетонное здание Посольства, построенное в 70 годы, недаром было прозвано французами "бункером". Архитектура его резко отличалась от богатого и красивого района, который окаймлял этот цементный "шедевр", за чугунными решётками неприступной цитадели сразу начинался Булонский лес, теннисные корты, розарии, богатые особняки с ухоженными цветниками, а дальше...Боже! Там простирался мопассановский, муленружевский, киношный, театральный, весёлый, красивый, развратный Париж! По его улицам, ещё в восьмидесятые годы, сотрудникам посольства расслабленной походкой, гулять не рекомендовалось, а неосторожные и восторженные сравнения в кругу своих, могли быть неправильно поняты. Отдельные чиновники и "резиденты" - могли себе кое-что позволить, но и они были под прицелом своих ушей и глаз, кегебэшники не дремали, все на всех строчили, следовали неприятные разговоры, а иногда и высылка на родину.
Казалось, что посольский мир, был надёжно защищён неприступными стенами от тлетворного влияния Парижа?