Аннотация: Роман в двух частях
Как бы о нас с вами
НЕДОУМОК
Часть первая
Ксения Кривошеина, Париж 2005
Несчастный случай
Он крепко прижался к ней, обхватил руками шею, лицо потонуло в её пышных волосах, его будто кипятком обдало, он резко проснулся. Из сна выбросило, как из катапульты падающего самолёта, это он видел в кино про войну. Мокрый от пота и ещё чего-то, чего сам не мог понять, Шура сбросил с себя толстое ватное одеяло и прислушался.
За стеной громко храпел дед, бабуля сердито цокала языком, чтобы разбудить его. Дед хрипло закашлялся, заматерился, пошёл в уборную.
Мальчик вспоминал сон. Он повторялся всё чаще, к его деталям он возвращался потом на уроке физкультуры. Можно было спокойно сидеть в сторонке на скамейке, наблюдать как другие прыгали через "коня", лезли на шведскую стенку, а он вспоминал. Шурик был освобождён от занятий по физкультуре. Странно, что во сне он чётко помнил удушливый паточный запах духов, он любил его, а особенно её прозрачные вышитые блузки. Почему она стала так редко приходить к нему, он не понимал. Каждый раз он испытывал к ней чувство стыда, любви и ненависти. Он жил с её родителями, бабуля для него была любимая, особенно её пироги из песочного теста с малиновым джемом. Деда ему надо было называть "отцом". Но когда приходила она, его сердце замирало от сладкой надежды, что когда-нибудь он узнает кто же его настоящий отец. Единственный дом, где ему было хорошо и спокойно, была квартира тётки, родной сестры его матери.
Зазвонил будильник. Слишком рано как всегда. Дед ставил его на час раньше. Надо было спешить в ненавистную школу. Он попытался сделать вид, что у него болит горло, стал "набивать" градусник, но дед вошёл в комнату с ремнём. Охота пропала.
Потом ледяное обливание в ванне, это он знал как "скосить", пускал душ, мочил в нём полотенце, долго изображал звуки похожие на хлюпанье и фырканье, а сам сидел на табуретке рядом, потом выходил уже в трусах. "Молодец! Бойцом будешь!" - по-военному вскидочно приветствовал его дед, а сам уже в голубой майке, пижамных штанах рылся в личном холодильнике. Внутри него такой же порядок, как и во всей квартире, всё по полочкам, всё по полезности, по витаминности, корень женьшеня заспиртованный, он сам его выращивает на участке, масло облепиховое, оно от всех болезней особенно от ожогов. Потом дед долго моется в ванной, харкает, сморкается, полощет горло, выходит с полотенцем на плече, в тёмно синих трусах до колена, проглаженных со стрелкой. Бабушка печёт оладьи, в кухне пахнет горящим маслом. Дед выпивает стопку водки, краснеет, потом ряженку прямо из бутылки и раскрывает газету. Бабушка ставит горку горячих оладий на стол, сметана съезжает по ним в большой эмалированный тазик, тает.
Шурик со страхом думает, что опять не приготовил математику. Выхода нет, нужно списать у Сашки на большой перемене.
- Вот гады! Опять они лезут куда им не следует! - не отрываясь от газеты и кефирной бутылки возмущённо хрипит дед.
- Это кто деда? - робко спрашивает Шурик.
- Ах, ты гадёнышь, это кто тебе "дед"?!
- Это кто "папа" лезет? - робко переспросил мальчик. Он почувствовал как у него задёргалось веко противным тиком, а потому прикрыл глаз ладошкой, чтобы "отец" не увидел.
- Гады это те, кто против Советской власти, против нас! Это ты на всю жизнь запомни выблядок. Я, твой отец, а не тот которого я бы завёл в подвал, да собственными руками пришлёпнул бы. Эх ма, нет у меня той власти, а то бы я ...
- Ешь оладушки, мой хороший, да беги в школу. Не забудь, вечером к тебе пианистка приходит.
Ненавистная учительница музыки, гаммы, треньканье "собачьего вальса", дед слушает всё через стенку. Один брючный ремень висит в прихожей, другой над кухонным столом, третий у Шурика над кроватью.
Мать жила в Москве отдельно и виделись они раз в месяц. Она приезжала к нему всегда в один и тот же день, 30 числа. Почему? Он долгое время не мог этого понять. Потом услышал случайный шёпот бабушки с почтальоншей о деньгах, алиментах. Мать приходила на следующий день. Она целовала его, разворачивала липкую бумажку петушка на палочке, он сразу совал красный леденец в рот и долго его сосал. Мать проходила в комнату, возвращалась через десять минут, опять нагибалась к нему и он уже полным ртом сладкой слюны целовал её на прощание. Шурик никогда не спрашивал, где она живёт и почему никогда не позовёт его к себе. Её волосы почти каждый раз меняли окраску по моде, она была одета в новую узкую юбку, высокие каблуки делали её похожей на принцессу из сказки, "только та было на горошине" думал Шурик.
- Меня ждут в машине.. Дай поцелую, фу какой ты липкий... Мам, батя, скоро позвоню! - обитая дермантином тяжёлая дверь с треском захлопывалась. Иногда Шурик прыгая через ступеньки сбегал по лестнице вниз, торопился быстрее лифта, в котором она спускалась с их шестого этажа, а он уже внизу, ещё раз на прощанье обхватывал мать за колени. Во дворе её ждало такси.
Петушок во рту не успевал растаять, а пальцы сжимались в липкие кулачки, которые он прятал в карманах.
Его постоянно дразнили в школе, частенько били, рос он каким-то недокормышем, несмотря на "отцовские" особые продовольственные пакеты, которые привозил шофёр дядя Миша. Всегда у них были зимой помидоры, виноград и мясная вырезка. Больше всего он любил бананы, но они появлялись только к Новому году.
Умер Сталин. Дед люто запил и ремень всё чаще гулял по худенькой заднице Шурика. Сны и ночное писанье в постели стало почти каждодневным. Бабушка скрывала это от "отца". Ей было страшно. Запой деду простили, он был на заводе "спецом", зав. парткомом, заслуженный и медалированный ветеран. Скоро деда наградили. Органы посылали его руководить строительством авиазавода в Польше. Бабушка и Шурик ехали вместе с ним.
Три года проведённые в Варшаве остались на всю жизнь самыми счастливыми. Он перестал видеть во сне мать, перестал мочиться во сне, дед больше не лупил его, так как целыми днями был занят на заводе. И ещё он как-то помолодел, мурлыкал фронтовые песенки, вместо "Беломора" стал курить болгарские сигареты. В этом советском дипломатическом "варшавском гетто", разрешалось мало, выходить за территорию можно было только с бабушкой и шофёром. Солдат проверяет пропуск, при возвращении опять проверка, смотрит в глаза, долго, внимательно, вдруг это не ты, а другой мальчик, бабушкину авоську и сумку перебирают. И всё равно, это был рай для Шурика. От того, что у них была польская домработница, молодая девушка, он научился болтать по-польски, она его баловала и любила. Посольская школа была домом счастья, где ему ставили четвёрки и пятёрки, только повышенные отметки должны были получать дети советских дипломатов.
Однажды с урока русского языка их учительницу вызвали к Завучу, потом Шурик встретил её во дворе школы, она злобно посмотрела на него и больше он никогда её не видел. Когда он вернулся домой, бабушка говорила с дедом на кухне.
-Эта училка, ему тройку за сочинение поставила. Ну и как ты думаешь, достойна она в нашей школе преподавать?
А он и не знал, что у него была тройка. Он видел, что все получили отметки за сочинение " Моя родина", а его тетрадка исчезла, все искали, ребята даже лазили под парты, учительница строго на него смотрела, потом её вызвали к Завучу.
В Польше за три года, он почувствовал, что стал лучше, умнее, а главное он подрос. Учительница музыки, только другая, продолжала приходить к нему заниматься три раза в неделю. Теперь ему нравилось тренькать на рояле, у него оказался абсолютный слух, и стало что-то получаться. После занятий "отец" провожал пианистку до дома, жила она в городе, вне посольской территории, в казённых домах для обслуги дипкорпуса.
Три года прошли быстро ему исполнилось 13 лет и деда вернули в Москву. Даже полусвободная жизнь советского гетто в нашей Польше, была для него раем. Возвращение в ненавистную сталинскую полувысотку, ночные кошмары, свидания с матерью, опять отбросили его назад. Единственная радость для него это квартира тётки, там он всегда чувствовал себя любимым, мог часами валяться на диване, играть в подкидного дурачка с двоюродной сестрой Ланой.
- Слушай, а ты знаешь почему нашего дедулю зовут Владиленом?- спросила однажды Ланочка - это ведь означает Владимир Ильич Ленин. Он и маму мою назвал в честь майского праздника, и имя твоей мамы тоже соответствует.
Нет, он всего этого не знал и даже никогда не задумывался. Он глухо тосковал по Варшаве. Дом тётки и Ланочка, где его любили и жалели стал для него настоящим убежищем. Тётка свою родную сестру ( его мать) осуждала, и однажды он подслушал разговор тётки с мужем " она курва порядочная, алименты берёт, а на парня ни копейки родителям не отстёгивает, всё старики на него корячатся".
Под Москвой у "отца" был садовый участок. Это, как он говорил, для него было "святое место". Не дом, а домик, не будка садовая, а что-то похожее на избушку в две комнаты, он говорил, что совесть его партийная не позволяет выстроить "хоромы", как у соседа. В углу участка, там, где шло тепло от какой-то магистральной трубы, дед покрыл плёнкой землю и посадил женьшень с облепихой. Получилось, что- то вроде парника для редких разновидностей. По выходным он полол, копал и сажал. Двадцать минут на автобусе от центра Москвы и ты на даче. Дед сразу раздевался, натягивал старые военные брюки, калоши на босу ногу и шёл в огород. Бабушку к земле не подпускал, говорил, что она не с Украины, а потому всё испортит. Шуру заставлял обрывать усы у клубники и таскать в старой тачке кирпичи из соседней разорённой церкви. Шура люто ненавидел этот участок, отправляли его сюда каждое лето во время каникул, а потому ждал он их не с радостью избавления от школы, а как двойное наказание. Двоюродная сестра Лана иногда приезжала на выходные, и для Шуры это были самые радостные дни.
Она была старше его на два года и казалась уже почти девушкой.
Однажды ночью он проснулся от того, что услышал как она всхлипывает, потом громче, потом тишина. Спала Ланочка в коридорчике, прямо перед верандой.
"Странно, почему она плачет?",- подумал Шурик. Он прислушался к какой-то возне, шепоту, вроде голос деда, а кто-то скулит, потом дед закашлялся, хлопнула калитка, залаяла соседняя шавка. "Значит, он вышел покурить", подумал мальчик и провалился в сон.
На следующее утро он проснулся поздно, в доме тихо, радио уже передаёт сказку. Лана видно пошла к соседней подружке, они любят вместе секретничать. Шурик ещё полежал под простынёй, послушал вкрадчивый голос чтеца про " Оле-Лукойе" и вышел в огород. В конце участка он увидел фигуру "отца", который возился в своём парнике. Шурик побрёл к нему. Странно, дед курил. Обычно он говорил, что женьшень не переносит дыма и микробов. Не вынимая изо рта бычок "Беломора", он остервенело выкапывал китайские корни из земли.
- А где Ланочка? - спросил Шура
- В Москву уехала, - ответил дед.
- Почему? Вроде она не собиралась...
- Не знаю,- мрачно буркнул "отец".
В воскресенье вечером они вернулись в Москву и Шура позвонил сестре. К телефону подошла тётка.
- Лана больна, она не может с тобой говорить...
- Она поедет со мной на дачу в следующую субботу? - спросил Шура.
- Нет, на эту проклятую дачу она больше никогда не поедет, - тётка заплакала, перевела дыхание, - И скажи своему "отцу", что я ему больше не дочь. Так ему и передай! - в трубке послышались короткие гудки.
Всё это было для Шурика непонятной загадкой, всё в его голове перевернулось, он присел на стул рядом с телефоном и долго рассматривал узоры арабского ковра.
Утром он увидел красные от слёз глаза бабушки. Она собиралась ехать на другой конец города к тётке.
Ему было трудно тогда понять, что произошло с Ланой. Почему она уехала с дачки, не попрощалась с ним? Он любил её и был совершенно уверен, что когда он вырастет, тот придёт к ней домой с букетом цветов и попросит стать его женой. Они будут счастливы. Ему нравилось в ней всё, особенно трогательный пушок над верхней губкой, похожий на тонкие усики, они смешно топорщились, когда она смеялась. Он дрожал всем телом, когда трогал её за толстую русую косу, всегда аккуратно заплетённую, с широкой шёлковой лентой. Он любил её толстенькие, маленькие ножки и вообще всю так плотно сбитенькую фигурку. Весь облик Ланочки, телесный и душевный вызывал в нём покой, уют и ему казалось, что только она и есть для него настоящая защита. Что-то подобное он испытывал во время внезапного ливня, на детской площадке перед домом, он стремглав кидался под грибок-мухомор из жести и дерева, с красной раскраской и белыми пятнышками, сидел под ним совершенно счастливый, вокруг лились потоки воды, а ему было тепло и сухо. Ланочка, всегда знала как нужно действовать, в школе была круглой отличницей, частенько готовила уроки для него, особенно математику и русский.
Прошло два месяца, как она вышла из больницы. Он позвонил ей утром, тётка была на работе. Теперь подошла к телефону Лана.
- Ланочка, я хочу тебя видеть, ну пожалуйста,- взмолился Шурик. Сквозь слёзы и всхлипывание она сказала "приезжай".
Дверь ему открыла другая девушка, это была и она и не она. Похудевшая, стриженная под мальчика, глаза заплаканные и серьёзные.
- " Ланочка..., где твоя коса? - испуганно спросил он.
Она ничего не ответила и прошла в комнату, села на тахту, её новая юбка из тафты была похожа на пачку балерины, а маленькие ножки были одеты в белые носочки и красные туфельки.
- Скажи мне, что с тобой случилось? Почему ты была в больнице? Я ходил туда, но меня к тебе не пустили, сказали, что детям нельзя...
- Шурик, я не могу тебе ничего сказать, когда-нибудь потом. Но ты должен обещать мне, что перестанешь ездить на дачу к деду... я его ненавижу, - совсем тихо прибавила она и по её щекам потекли слёзы. Потом она нагнулась и из-под тахты вынула обувную коробку перевязанную бурой бумажной верёвкой.
- Это тебе на память.
- Что это? - он взял коробку.
- Нет, ты сейчас в неё не смотри, потом раскроешь, когда домой придёшь, - у Ланочки глаза были добрые и пушок над верхней губкой зашевелился в грустной улыбке.
- Давай, в дурачка поиграем, - робко попросил Шурик.
- Нет, я не могу, сейчас придёт докторша, и тебе пора идти домой. Я не хочу, чтобы она тебя видела, маме нажалуется...
Шурик вышел на улицу. Было промозгло и холодно не по майски. Коробка, из под туфелль "Скороход", которую он крепко держал под мышкой прожигала ему бок. Он вышел на бульвар, сел на скамейку и развязал верёвку. Сердце его ушло в пятки. На дне коробки, в голубой гофрированной бумаге лежала толстая русая коса Ланочки.
* * *
В середине мая дед совсем переселился на дачу. Бабушка туда не ездила и он жил как сыч, возделывая грядки, обрезая кусты малины, высаживая новые сорта трав. Была у него мечта, дожить до ста лет.
Московскую квартиру, обставленную немецкой трофейной мебелью, горками хрусталя, коврами, кресла зачехлённые белыми простынями, которые снимались, по большим праздникам. - Шура не любил. За ним со стены их парадной комнаты, вечно зыркали с фотографий лица деда и бабушки в военной форме. Шурику каждый день приходилось проходить через эту залу, чтобы попасть в ванну. Был в этой комнате большой платяной шкаф, который стал для Шуры надёжным другом и убежищем. Когда он оставался один или линял с уроков в школе, то залезал в его чрево и прятался за ворохом одежды, аккуратно развешенной на плечиках.
Детская память Шуры отпечатала рассказы о том, что эта квартира, досталась деду от выселения и расквартирования какой-то репрессированной семьи. Было в этом слове "репрессированный" что-то унизительное и для него не понятное.
Три раза в неделю приходила к ним домработница, всегда молчаливая, мыла кафель в ванной, паркет во всей трёхкомнатной квартире мазала бордовой мастикой, потом надевала щётку на ногу и тёрла до блеска.
Деда сейчас не было, он теперь до глубокой осени на даче, но странное дело Шурик без него не чувствовал себя хозяином этой огромной территории. Вчера был последний звонок в школе, его вызвали к директору и объявили, что педсовет решил оставить его на второй год в восьмом классе. Записали в дневник, чтобы пришли в школу родители. Пятёрки польской дипшколы довольно быстро превратились в тройки и двойки. Особенно ненавистным был ему "слесарёнок", учитель по труду. Он издевался над Шуриком, при всём классе говорил, что он "не достоин своего "отца", который такой особенный и весь в заслугах, а он - Шурик, не умеет держать напильника и, что руки у него растут не из того места". Однажды, Шурик пошёл в кабинет химии, из шкафа взял то что плохо пахнет, коробок спичек, верёвочку промочил, связал, в комочек закатал и под стул "трудовику" приклеил. Взрывчик был маленький, но запаха и дыма много. Слесарёнок испугался, побежал в учительскую. Кто-то видел Шуру у химшкафа. Всё сходилось, это мог сделать только он. Сил отпираться у него не было. Он плакал, умолял не сообщать "отцу", над ним сжалилась директриса, исключение заменили на обещание подтянуться до конца года и выделили над ним шефство. Знаний у него было ноль, дома он что-то долго врал о дневнике, подделывал отметки. Но наступил конец учебного года, а с ним вернулся страх.
После случая с Ланочкой дед сразу переехал на дачку и будто затаился ото всех. Последние несколько месяцев Шурик жил спокойно. О нём забыли. Но теперь каждый день приближал его к страшной расплате.
Сегодня с утра, Шурик мучился от невозможности придумать как сказать деду о школе. Он один, Ланочки в Москве нет, её увезли в санаторий, бабушка ни в счёт. Когда у него бывали такие дни, он залезал в шкаф, в нём хорошо и безопасно. За ворохом старых платьев бабушки, "выходным" костюмом деда, обувных коробок со старыми носками, устроившись на большом тюке с ненужным барахлом, Шурик сидел на дне как за плотным театральным занавесом. Прижав колени к подбородку он вспоминал, как прятался здесь от деда, в те дни когда тот выпивал, ругался на бабушку и кричал в пространство " всех в подвал и пулю в затылок!". На дне шкафа он мог отсидеться, чтобы не попасть под горячую руку деда, а бабушка говорила: " Шурочка ушёл к соседу готовить уроки".
На душе у него сейчас было особенно муторно. Страшно представить, что мог с ним сделать "отец". У него стала кружиться голова от сильного запаха нафталина и он вспомнил удушливый запах духов матери. Она не приезжала к нему уже несколько месяцев, а бабушка сказала, "что она теперь не одна". Он пошарил в темноте, хотел нащупать дверцу, но вместо этого наткнулся на военный китель деда. Медали, ордена, нашивки, рука его скользнула ниже, вот карман. Сердце Шурика затомилось. В руке он почувствовал что-то гладкое, кожаное и тяжёлое.
Удар ноги и он выкатился на ковёр. После кромешной шкафной тьмы свет из окна ослепил. Шурик сидел на полу. Обоими руками он держал кожаную, коричневую кобуру пистолета. Потом он отстегнул пуговичку и чёрный блестящий предмет выскользнул ему на колени.
Наверное прошло минут пять. Нафталинный угар испарялся, глаза привыкли к яркому свету, он почувствовал, что сидит на чём- то мокром. Вскочил, побежал за половой тряпкой. "Бабушка будет сердиться если увидит, что я ковёр испортил", - подумал Шурик. Потом он замочил в раковине трусы и тренировочные штаны, отжал и снёс к себе в комнату. Батареи под окном уже не грели, лето наступало холодное, черёмуха в этом году только доцветала. Во дворе соседка выгуливала чёрного пуделя. Он был недавно подстрижен и напоминал Артемона из "Золотого ключика". Это была любимая сказка Шуры, перечитывал он её бесконечно, а ещё слушал по радио. Садился в коридоре на табуретку под радио-приёмником и замирал. Голос чтеца был вкрадчивым и убаюкивал. Шура всегда ждал конца, хотя знал его наизусть: Буратино, папа Карло, Артемон, Мальвина спасались от Карабаса Барабаса в камине, за старой занавеской оказывалась потайная дверца и золотой ключик открывал её, а там, дальше, был проход в другую сказку. Воображение Шурика уносилось далеко, он представлял себя вместе с Мальвиной -Ланочкой в мире счастья .
Из окна было видно, как пудель во дворе бегает от хозяйки кругами. Она пытается его подманить, поймать за поводок. "Тиша, Тишенька, ну иди к маме...",- слышался её отчаянный голос.
Шурик подошёл к своему диванчику. Поднял подушки, потом одеяло, ниже лежала коробка из под "Скорохода". Он осторожно вынул косу Ланочки на двух концах перевязанную красными ленточками, чтобы волосы не распадались. Завернул её в туже гофрированную бумагу и сунул под подушку. На дно коробки он положил пистолет.
На последний пригородный автобус Шура не опоздал, он приезжал в дачный посёлок к девяти часам вечера. Автобус был битком набит мамашами с сумками и детьми разного возраста. Суббота, начало каникул, все полчаса он был зажат между толстой тёткой и вопящим младенцем.
Почти в сумерках Шурик бежал от автобуса до дачи. Коробка будто прилипла к его телу. На участке деда уже не было, только курился догорающий костёр из сухих веток. Окна закрыты, занавески задёрнуты, внутри домика будто никого. Шурик осторожно нажал на ручку двери, она мягко поддалась и пропустила его в коридор. Вот кушетка Ланочки. В темноте он присел на неё, перевёл дыхание. Где- то в глубине дома слышалась возня, странные звуки. "Нужно сосчитать до десяти",- подумал Шура, сердце его билось как молот и тут он услышал истошный женский крик.
- А......а.......а..!!!!
Шура так испугался, что в первую минуту словно окаменел, потом бросился в комнату деда.
" Владилен Иванович, что с вами? А....а....а!!!!!!!"
Спиной к Шурику, на железной кровати, сидела совершенно голая их домработница. Впившись в безжизненное тело двумя руками, она сильно трясла его за плечи. Дед лежал на спине с выпученными в потолок глазами, рот его был открыт так широко, будто он застыл в вечном парадном крике "Ура!"
Пистолет выскользнул и со стуком упал на пол. Голая баба осеклась в крике и обернулась.
- Шурик, ты только не говори бабушке, - совершенно спокойно сказала баба.
Шурик подошёл к деду и посмотрел на его толстый волосатый живот, ткнул в него пальцем, жир заколебался, будто пленка на остывшем клюквенном киселе.
- Он умер? - спросила домработница.
Шурик почувствовал, как противный комок подступает к его горлу, потом затошнило, и блевотный фонтан выплеснулся на голое тело "отца".
Другой отец
Прошло лето. Бабушка продала дачку. Её купил сосед, военный отставник. У него на участке за забором были "хоромы". Домик деда он снёс, на этом месте построил гараж. Женьшень и облепиху выкопал, засадил всё георгинами, а в тёплом углу на магистральной трубе сколотил баньку.
Однажды Шура услышал как бабушка дольше обычного шепчется с почтальоншей.
Вечером она присела на край его тахты и сказала:
- Шурик, ты хочешь поехать жить в Ленинград, к своему папе?
Он не знал, что ответить, язык его прилип к нёбу, а в голове мелькнуло "значит он жив, он не лётчик, который погиб во время войны?" Он в тайне всегда надеялся, что его отец герой и что его нет в живых, а то, как говорил о нём дед - всё лож.
- А как же учительница музыки? - спросил Шура.
- Слушай, тебе уже четырнадцать лет, ты хорошо играешь на рояле, у тебя абсолютный слух, а твой отец найдёт тебе другую учительницу в Ленинграде. Твоя вторая бабушка, мать отца, она профессор Консерватории.
- Бабушка, а ты мне будешь посылать пироги с малиновым джемом в Ленинград?
- Шурик, я обещаю, что буду каждый месяц посылать тебе пироги, - она поцеловала его и накрыла до самого подбородка атласным стёганым одеялом. Чистые простыни пахли крахмалом, бабушка погасила свет и прикрыла за собой дверь. Впервые Шура заснул счастливым сном без сновидений.
Через две недели придя из школы домой он увидел на вешалке чёрную фетровую шляпу и пальто из драпа необычного песочного цвета. Вкусный шлейф сигаретного дыма дошёл и до прихожей. Кто-то сидел в парадной комнате, слышались звуки разговора, позвякивание чайных ложек.
- Шурик, иди сюда! - позвала его бабуля.
За круглым столом, накрытым парадной скатертью, на расчехлённом стуле сидел крупный мужчина лет сорока. В одной руке он держал чашку чая, а в другой дымящуюся болгарскую сигарету "Джебелъ". Бабушка разрезала торт с кремовыми розочками. Красавец отложил сигарету и протянул к нему левую руку.
- Алик... Шурик...сынок, - смущённо сбивался он. Мужчина крепко притянул Шурика к своей груди и сдавил в объятиях. - Ах, как долго я ждал этого дня! - достаточно театрально воскликнул отец.
Худенькое тело подростка мелко дрожало в объятиях этого гиганта. Ему стало очень страшно, точно также, когда он понял, что его "отец" умер. Он никогда не мог даже вообразить, что у него такой отец! "На кого он похож? Я его где-то уже видел? Фотография такая есть у моей пианистки, он её любимый певец. Да точно, это Шаляпин", мелькало и путалось в голове у Шурика. Он набил тортом полный рот, сидел напротив и с восторгом смотрел на мужчину.
- Шурик, посмотри, как ты похож на папу, - лепетала бабуля.
Они и вправду были чем-то схожи; форма рук, длинные пальцы как у пианиста, миндалевидная форма ногтей, кавказская чернявость, волосы густые, глаза большие чуть навыкате, только у отца в глазах что-то светится, а у Шуры вечное выражение тоски и потухшести. Короче, этот мужчина был лебедем из сказки, а Шурик гадким утёнком.
- Ты поедешь со мной в Ленинград? У тебя там есть сестрёнка, она младше тебя на два года, её Катюша зовут.
Он не знал как себя вести рядом с этим человеком. От навалившегося на него счастья все мысли в его голове перепутались. Шурик ел уже пятый кусок жирного торта, он не понимал о чём говорит этот красавец, смысл разговора долетал до него будто с небес, он слушал голос мужчины как музыку. Слово "папа" он выговорить не мог и не потому что не верил ему, а потому, что суеверно боялся: вдруг он опять раствориться и исчезнет.
Сборы были быстрыми, через два дня они сели в ночную "Красную стрелу" и она их домчала до города героя Ленинграда. Потом пятнадцать минут на такси и они уже в семье отца.
Дом в центре города, квартира огромная, будто музей вся заполнена предметами, не такими как у них в Москве, а другими. Мебель старинная, не зачехлённая, похожа на рухлядь ( дед бы на дрова перепилил), зеркал много, книг повсюду набросано, в шкафах их больше чем в школьной библиотеки и рояль.
Жена отца, тётя Мила, ласковая, заботливая, сразу обняла и в комнату повела. Он у себя дома. Дочка у них, девчонка красивая ( вся в отца), говорливая и шумная, на следующий день Шурика со всеми своими друзьями перезнакомила. Теперь они и его друзья.
Отец и вправду оказался человеком необычным. Он был артист, играл в театре и в кино снимался. Шурик, когда его за столом у бабушки первый раз увидел, сразу подумал "где-то я его видел?" а сейчас он всё вспомнил и фамилия у них одна. В кино он командира одного здорово изображал, грима на нём почти не было. Шурик этот фильм несколько раз по телевизору у Ланочки видел. В свой театр, который за "катькиным сквериком", отец его сразу повёл, за руку крепко держал и со всеми знакомил. К нему большой почёт и уважение, он заслуженный и народный, играет разные главные роли.
Часто, после спектакля, уже за полночь, когда отец и тётя Мила из театра возвращались у них собирались друзья. Не было для них выходных и праздников. Всегда они работали, творчески горели, создавали образы и с друзьями обсуждали. "Творчество", было самым главным словом, вокруг него крутились все разговоры, о деньгах не говорили никогда, это считалось позорным. Да и зачем? Зарплата у отца и его друзей была большая, Катя говорила, что как у "академика". Иногда на отца нападала тоска и самокритика, тогда он был не доволен собой, пытался оправдываться, больше курил.
- Хватит мне входить в образы современных героев, чувствую, что нужно отказываться, переходить на классику. Вот сыграл я в 48-м Дон Жуана в кино, а Мила была донной Анной. Ах, как хорошо получилось! Так Сталин этот фильм запретил, сказали в Комитете, что не своевременно и не актуально, положили на полку. Пора, пора думать иначе, пришло другое время, а я должен учиться у него, доверять молодому поколению.
Шурик за столом часто к этим разговорам прислушивался и с трудом мог понять о чём они спорят. Однажды, он Катюхе и тёте Миле признался: - Не могу разобрать, как -то вы все чудно говорите, будто не на русском языке. В Москве я всё понимал, а теперь нет.
Катюша только рассмеялась, а тётя Мила ласково его пожалела и сказала, что со временем он привыкнет к художникам и актёрам и всё поймёт. Шурик вспоминал как дед презрительно восклицал слово "Бохэма!", что он имел в виду и к кому это относилось стало теперь очевидным.
В семейно-дружеских застольях отец был душой компании, смешные театральные истории рассказывал всем, анекдоты о Хрущёве только среди "своих". Как он их распознавал, Шурик понимал с трудом. Он знал, что отцу доверяли не только в театре, вот почему он дружил и с разными военными, с ними он шептался о других людях. Шурик им в разговорах помехой не был, да и они его не смущались. Частенько он оставался в кабинете отца, тренькал на гитаре в уголочке, а отец с "ними" коньячок выпивал и о разных разностях беседовал ( в основном о коллегах по театру). Катюшу, когда эти люди приходили, отец всегда из комнаты выпроваживал, шутливо говорил "это не женские разговоры, они скучные", а Шурик гордился, что ему доверяют, ведь он не из болтливых "Вот, видел бы дед, с кем мой отец встречается, иначе бы заговорил, тут не "бохэма", а подымай выше, на государственный уровень.
Шуре нравились тайны и он их умел хранить. Никто, никогда не узнает куда он закопал пистолет, а домработница после смерти деда испарилась в неизвестном направлении.
Бывало, что у отца начинались тяжёлые нервные срывы. Тётя Мила говорила, что это от переутомления. Тогда у него возвращался нервный тик ( как у Шурика с глазами), он страдал и не мог играть в на сцене, им дорожили в театре, поэтому сразу давали отпуск и он уезжал на дачу в Репино.
Этот дом был его страстью, отец многое в нём построил собственными руками и говорил, что за домом нужно ухаживать как за женщиной - постоянно. Однажды он Шурика взял с собой. "Приучайся быть хозяином. Пора становиться мужчиной". Шурик настолько ненавидел дедовский дом, что не разделял страсти отца, но смолчал, губы поджал и через себя переступил.
На большом участке, заросшем соснами, возвышался дом-башня, на другом конце лесочка стоял сарай. Крыша его текла, а потому пришла пора её починить. Местный шабашник привёз отцу за пол литру большую железную бочку, в неё набросали куски дёгтя- смолы, а Шурик разжёг под бочкой костёр. Рулоны чёрного рубероида они нарезали сами, получилось не очень ровно, какие-то куски были короткие, а другие - длинные. Потом отец переоделся в тренировочный костюм, надел большие рукавицы, на ноги - резиновые сапоги и полез по стремянке на крышу.
- Шурик, теперь рубероид подавай, я буду его класть, а потом мы горячей смолой всё прокроем.
Костёр разошёлся не на шутку, смола расплавилась и кипела, листы рубероида скручивались в руках у Шурика и никак не хотели слушаться. Весь он был в царапинах, ожогах и синяках. Отец на крыше совершенно преобразился, он настолько вошёл в образ, что даже, вперемешку с матком и песней "не сталевары мы не плотники" стал подшучивать над Шуриком. Работа не очень спорилась, а у Шуры с непривычки разболелась спина, он потом всю жизнь говорил, что ему позвоночник отец сломал на доме. А ещё ему было неприятно вдруг увидеть в отце не светского льва, а в роли какого-то работяги. " Наверняка, они меня держит за подмастерья, вот и дед так думал", - мелькало в голове Шуры. А на самом деле он ведь был талант, будущий музыкант, может быть певец, пока никем не понятый, не услышанный, но ведь все проходили через неизвестность. Из домашних застолий и от друзей отца, он уже вынес, что так всегда нужно, пройти в искусстве через унижения, это как очищение. А потом обязательно придёт слава. Но зачем отец его унизил на этой стройке, он никак не мог понять. И затаил на него обиду.
Тётя Мила
Когда он её первый раз увидел, то сразу подумал, что отец его мать бросил из-за неё. Потом он окончательно решил, что это она отца у его матери отбила. Странно, почему тётя Мила, его так любит? Он же пасынок. Ясно, это чтобы отцу угодить. Дочку Катюху всё принижает и ровней к нему делает, называет его "дорогой Шурочка", покупает шмотки, сама сшила ему модное пальто, брюки, свитера шикарные вяжет, стихи с ним наизусть учит, чтобы он на актёрский факультет поступал. Притворство одно. Просто она отца боится, а на самом деле я ей совсем не нужен. Вспомнил он мать, какая она была гордая, неприступная, именно такая женщина должна быть рядом с отцом. Мать его всегда знала как действовать и деду с бабулей говорила - "я всё знаю сама, и унижаться ни перед кем не буду".
Он теперь видел, сколько вокруг отца разных бабочек кружится. С некоторыми он и его познакомил. Сидели они тогда в кафе дома Актёра, а рядом с ними одна барышня. Она засмущалась, с открыткой подошла и просит у отца автограф. Девушка высокая, блондинка, с длинными волосами, как у "колдуньи" в кино. Отец её за руку хвать, и притянул к ним за столик. Тут они впервые выпили вместе красного вина. Она ему очень понравилась, но после ресторана отец её поехал провожать, а его отправил пешком домой: "Проветрись немножко, небось голова закружилась". Опять унизил, да прямо перед ней.
Подрастал Шура плохо, был худосочным, на лице высыпали к семнадцати годам прыщи. Школу он так и не осилил, а потому отец его спас отдав в ШРМ, потом кое-как на тройках получил он "Аттестат зрелости" и поступил в Музыкальное училище. Это бабка профессорша его по блату протащила. Хоть и были у него способности, но конечно без "поддержки" он бы не потянул. В последнее время у него всё чаще стало мелькать в голове, что его музыкальные таланты никто не видит, а во всём виноват отец. Его слава затмевает талант Шурика. И так будет всю жизнь.
А сегодня утром они были дома одни и отец позвал его на кухню. На столе рядом с тарелкой каши "Геркулес", лежал почтовый конверт. Шурик сразу узнал почерк.
- Вот получил письмо от твоей бабушки...
Шурик весь сжался и от волнения хлебнул горячего чая, да так, что обжёг весь язык и нёбо.
- Она пишет, что твоя мать вышла замуж, - отец достал письмо из конверта и передал его Шурику.
Он всматривался в слова, аккуратным школьным почерком заполнившие полстранички тетрадного листка и ничего не мог понять. "Как же она могла меня бросить?" - подумал Шурик. Эта мысль как буравчик вошла в его голову. Он растерялся и не знал, как реагировать на эту новость. От матери он никогда не получал писем, только однажды она прислала конверт и в нём свою фотографию. На чёрно-белой сделанной в фотосалоне ретушированной картинке, изображена была довольно молодая блондинка, с высокой причёской взбитых волос. Плечи оголённые и прикрыты шёлковой шалью. Было впечатление, что под ней она совсем нагая. В углу фотографии, по диагонали было написано "Дорогому сыну, на память от мамы".
Однажды, тётя Мила позвала его к телефону и сказала, что сейчас он сможет поговорить с матерью. У неё сегодня день рождения и она специально заказала междугородний разговор для Шурика. Он довольно долго сидел у телефона, в трубке минут пять он вслушивался в странный треск, шипение, чужие голоса, наконец раздались длинные гудки. На другом конце провода никто не брал трубку. Противный голос телефонистки сообщил " абонент не отвечает" и всё оборвалось.
...Слова отца вернули его из воспоминаний.
- Шура, ты должен наконец знать правду. Я никогда не бросал твою мать. Она забрала тебя грудным, в три месяца и уехала в Москву. Ей видишь ли не понравилось, что я плохо топлю печку! Мы тогда в сорок шестом жили в коммуналке, театр вернулся с фронта в Ленинград, всё не обустроено, я был рад, что мне дали хоть эту комнатёнку с печкой... В городе голодно, холодно. Мать твоя приехала из Ташкентской эвакуации, где жила со своими родителями, как сыр в масле каталась. Думаешь, дед твой воевал? Да он в тылу отсиживался, лычки получал, от голода не пух. Трудностей моих она не понимала и довольно быстро ей всё надоело. Я умолял её потерпеть, но она уехала, подбросила тебя к своим родителям. Твоя тётка мне всегда о тебе писала... - Отец был сильно взволнован. Он подошёл к Шуре и обнял его.
- Но ты видишь как мы любим тебя и хотим, чтобы тебе было хорошо у нас. Тётя Мила к тебе относится как к родному сыну.
- А почему ты ко мне не приезжал? - спросил Шура.
- Так ведь твой дед грозился меня убить! Твоя мать наговорила им небылиц, будто я её избивал и специально голодом морил! Он письма в Партком театра на меня писал, меня вызывали, хорошо, что мне доверяют и я на особом счету.
Нет, Шурик не поверил ни одному слову из рассказа отца. Он допил остывший в стакане чай, взял письмо и вернулся к себе в комнату. Через час у него начинался урок в Муз училище. Выйдя на улицу Шурик решил домой больше не возвращаться.
* * *
Он сидел на каменных ступеньках у самой Невы, и сплёвывал в воду набегавшую горькую слюну от папиросы. С непривычки, первая затяжка всегда вызывала головокружение. Рядом мужичок с удочками, терпеливо ловил бычков. Запах корюшки разносился по всей набережной, совсем рядом на открытом лотке торговали рыбой. Тётка в промокшем, скользком переднике, сердито переругивалась с растущей очередью, наваливала в толстую серую бумагу серебристую рыбёшку.
Шура никак не мог понять, почему в его новой семье он так одинок. У деда в Москве, он тоже был один, окружён страхом и ему так не хватало любви. А здесь страха нет, любви много, а радости у него никакой. В последнее время ему всё больше казалось, что он никому не нужен и, что семья, особенно тётя Мила им не дорожит. Письмо из Москвы его сразило окончательно.
Вот и решил он всех испытать.
Городские часы на соседнем углу показывали шесть часов вечера. "Нужно, вернуться домой после десяти. Пусть поволнуются". Он представил, как отец вызванивает своим знакомым офицерам, а тётя Мила пьёт валерьянку. Сестра, тоже всех своих друзей обзвонит. Может быть и в Москву будут дозваниваться?
Ветер усилился, начался дождь, вода стала прибывать и уже заливала гранитные ступеньки. Шура поглубже натянул шерстяную шапку с помпоном и поднялся на набережную. Петляя и переходя мосты, заворачивая во дворы, греясь в парадных и телефонных будках, он добрёл до их дома. Перешёл на противоположную сторону и посмотрел на фасад. Было десять часов, на улице сумерки, а окна их квартиры все освещены.
Обычно тяжёлые занавески задёргивают после восьми вечера, а тут забыли. Отца наверняка ещё нет, он в театре, а тётя Мила сегодня дома, на больничном, у неё ангина. Шурик улыбнулся, представил картину паники и суматохи в семье. "Ничего, пусть поволнуются. Им полезно".
Стал накрапывать дождик и Шура скрылся под арку. Отсюда окна их не видны, только входная дверь с улицы. Он увидел как подъехало такси, отец выскочил из него, пальто в руке наперевес, шарф тянется из кармана, видно так спешил, что не успел толком одеться. Сколько прошло времени Шура не знал, но из глубины двора, к нему приблизился человек.
- Ты чего здесь стоишь? Я за тобой давно наблюдаю? Ждёшь кого? - вид у мужика был странный, возраста неопределённого, на голове потёртая солдатская шапка ушанка.
- Да так, жду приятеля...- неуверенно ответил Шура.
- Слушай, парень, составь мне компанию, давай выпьем. Согреемся, а то ведь совсем околеть можно. Ну не здесь конечно...идём, идём, тут внизу кочегарка, там тепло.
"А почему бы и нет - подумал Шура - погреюсь, а потом всё-таки, домой. А им полезно попереживать". В кочегарке было жарко и сумрачно. Одна тусклая лампочка, болталась на длинной витой проволоке. Пахло горячей угольной пылью. Мужичонка достал из бушлата бутылку, поставил её на железный столик засланный клеёнкой.
- Садись, гостем будешь, - указал он Шуре на кучу угля, покрытую старой мешковиной. В гранёные стаканы потекла бурая жидкость. Шура одним глотком хватанул полстакана. Ничего подобного он не пил! Очень редко отец наливал ему красного вина или шампанского, да и то по праздникам. Тётя Мила оберегала его от крепких напитков, говорила гостям, что ему ещё рано употреблять и что он должен укреплять свои нервы спортом, а не алкоголем.
Шура с утра ничего не ел и последнее, что он помнил, будто тусклая лампочка в кочегарке перегорела. Он провалился в жаркую пустоту.
Сколько он проспал было не понятно и потому не сразу понял где находиться. Мужик исчез, лампочка по- прежнему тускло освещала кочегарку. В соседнем отсеке, кто-то лопатой загребал уголь и с шумом кидал в печь. Шура пошарил в темноте и нашёл свою кожаную папочку, с ней он ходил на занятия музыки. Он вышел во двор. Ему очень хотелось есть.
Раннее ленинградское утро встречало его ветром и солнцем. Люди спешили на работу. Совершенно естественно он перешёл дорогу, вошёл в парадное, поднялся на их этаж и чуть не перевернул цинковое ведро с помойными отбросами. Ключи он оставил вчера в большой комнате на столе. Позвонил два раза, так обычно у них звонили все свои. Дверь сразу открыла тётя Мила .
Она видно проплакала всю ночь, потому что лицо было опухшее, глаза красные. Но жива.
- Отец дома, у себя в кабинете, работает, - как-то смущённо пробормотала тётя Мила и поспешила в глубь квартиры. Шура прошмыгнул к себе в комнату.
Катюха
Одежда его насквозь пропиталась шлачным запахом. Он сбросил с себя всё, свалил в углу, прямо на голое тело надел тренировочный костюм, взял гитару и забился в угол топчана. Стал натренькивать. Что-то совершенно бессмысленное лезло ему в голову. Уставившись перед собой в одну точку Шура с трудом пытался представить, что же ему теперь делать. Он понимал, что ничего не понимает! Шум от мыслей, скорее напоминал заглушку "вражьих голосов", которые отец слушал на даче в Репино. Адские карусели в голове, вращались всё быстрее и быстрее, музыка всё громче, громче, громче... и казалось, что кошмару нет конца. В последнее время он нашёл способ снимать эти звуки, помогало только одно - выпить чего-нибудь покрепче.
Живот у Шуры поджимало от голода. И только он решил прошмыгнуть на кухню, как открылась дверь и на пороге возникла Катюша.
- Сердце у тебя каменное и добра ты не понимаешь! Я давно за тобой замечаю, что ты себе на уме. Сидишь и на гитаре тренькаешь, а мы чуть с ума не сошли, родители весь город на ноги подняли...в Москву звонили, подумали, что ты к ним поехал, - дверь за ней с треском захлопнулась.
Пустой желудок сводило, будто собаки кусали. Как быть? То ли самому идти к отцу и мачехе прощение просить, то ли выждать? В квартире стояла мёртвая тишина. Так хотелось есть, что он не выдержал и тихонько приоткрыл дверь. Как вор, на цыпочках он пробрался к холодильнику на кухне, открыл тяжёлую дверцу "Севера". В карманы спортивных штанов сунул кусок колбасы, бутылку кефира и запустил руку в кастрюлю с супом. Большой кусок холодной говядины, облепленной варёной картошкой он запихнул целиком в рот. Скользкие жирные руки отёр о себя, достал из хлебницы батон и бесшумно вернулся в свою комнату.
Никто с Шурой не разговаривал, проработок не делал, наступило завтра.
Утром на кухонном столе он нашёл приготовленный завтрак и деньги, рядом записка "Для пропитания", без подписи, а почерк Кати.
Так в семье у Шуры началась другая жизнь, если с отцом пересекались - здоровались, Шура с надеждой в голосе, а отец сквозь зубы. Тётя Мила всегда в рот отцу смотрела, а тут совсем стушевалась. Катюха свой тон тоже сменила, шуточки оставила и на него как сквозь стенку смотрит. День за днём, неделя за неделей. Шура деньги экономил, покупал себе жрачку, хранил её в сетке, вывешивал в форточке за окном ( боялся, что их домашний кот сожрёт). Он не знал, что нужно сказать отцу и мачехе? Чем дальше шло время, тем атмосфера в доме становилось тяжелее.
Шура своей единокровной сестры боялся и обожал её. Внешне Катя была похожа на мать - не по возрасту высокая, худенькая, модно одетая, а характером в отцовскую породу. Он завидовал её весёлой общительности, лёгкости ума. В свои шестнадцать лет она выглядела старше и пользовалась успехом не только у сверстников, но и у "стариков". Было в ней что-то огненное. Он ей как-то со злобой сказал, "подожди, скоро выльют на тебя ведро воды и погасят твой костёрчик". Шурик надёжно хранил один секрет, он за Катюхой много и часто подглядывал.
От этого он влюблялся в неё ещё больше. Ревновал ко всем. Когда звонил телефон, он старался схватить первым трубку и если слышал "позовите Катю", отвечал " Катя ушла в кино с...", ляпал наобум имя, лишь бы отфутболить поклонника, это помогало, но не надолго.
Был у отца любимый ученик. В этом году он готовил выпускной спектакль в Институте. Приходил почти через день репетировать. Катюша им брезговала и сердце её замирало от страха, когда они оставались наедине в квартире (она сама Шурику об этом говорила). Началось с того, что ученик должен был разучить танго для своего спектакля и отец для тренировки предложил ему Катюшу. Отец сидит иногда в комнате, иногда отсутствует, пластинка крутится, музыка льётся, они танцуют, ученик реплики разучивает, входит в образ, а она посмеивается над ним. И вдруг, как оттолкнёт его от себя, да закричит: - Фу, какой ты противный! Весь липкий, да мелко дрожишь, не смей ко мне прикасаться!" И убежала к себе в комнату. Шурик всё это наблюдал из своего угла. Студент побледнел, чуть в обморок не упал. С тех пор Катюха избегала его и, когда он приходил репетировать, старалась из квартиры исчезать. А студент стал сходить по ней с ума, под окнами дежурил, звонил по телефону, молчал и сопел в трубку.
Однажды Шура издалека его заметил на улице. Снег мокрый шёл, народ после работы серой толпой валил из метро, студент с шарфом до глаз, чёлка до бровей, дублёнка солдатская с поднятым воротником, выслеживает жертву, а она перед ним в толпе, худенькая, немолодая женщина. Он её настиг, под ручку взял и та, размякла. Шура успел заметить, что парень, шарфом вязанным, большой фингал под глазом маскирует.
Катя не была легкомысленной девушкой, но так себя свободно держала, что некоторым приходило в голову её осуждать. Она много читала, её тянуло к взрослым разговорам, допоздна оставалась с друзьями родителей, вслушиваясь в их заумные беседы. Отец обожал её - она обожала его! Он гордился ей - она гордилась им! Шурика обижало, что она относится к нему не серьёзно, поучает его, а он ведь старший брат. Шура её однажды оборвал и брякнул " яйца курицу не учат", это он от деда вспомнил. Катя со смеху чуть не умерла.
Вот и решил он однажды её проучить, чтобы не слишком зазнавалась.
Случайно Шурик узнал, что спецшкола Кати собирается устроить субботник в той ШРМ, где он учился. Он с ребятами из "рабочей молодёжи" до сих пор встречался, бывало они его в свои компании звали, он им на гитаре блатные песни пел, курили, выпивали, девчонок простых лапали, они от Шуры млели, знали, что его отец знаменитый артист.
Договорился он со своими приятелями, как нужно Катю напугать.
Приехали умники из спецшколы на субботник в ШРМ, строительный мусор, после ремонта убирать. Должны были они его с одного места в другое таскать и сваливать на пустыре у заброшенных бараков. Выследили Шурины дружки Катюху и когда она с подружкой мусор на носилки навалила, да его к баракам притащила, они тут как тут. Человек шесть, с шутками девочек окружили, они сначала решили, что с ними шалят и заигрывают, стали отшучиваться, а те к баракам их оттесняют, посвистывают, похохатывают. Катюха с подружкой в барак побежали, думали, что там спасение, может люди есть. А там никого, пустые стены, выбитые окна. Парни стали их по этажам гонять, подружке дали убежать, она в слезах кинулась за помощью. Катя случайно в какую-то комнату влетела и дверь за собой успела закрыть, тихонечко присела на корточки, к стенке прижалась, замерла. Но не прошло и пяти минут, как дверь ногой выбили. Окружили её.
- ...какой у тебя розовый плащик хорошенький! Это где же мы такой нашли? - и руками хвать за пуговицы. Двое из них сзади уселись на подоконнике, что-то на пальцах покручивают, похоже на верёвку, один на стрёме стоит, а трое совсем близко от неё. Дух от них не свежий, глаза страшные - Катя эти лица на всю жизнь запомнила.
И тут Шура входит.
- Ребята, да вы что? Это же моя сестра!
Она к нему метнулась, сначала обрадовалась, а потом её как током прошибло и она кубарем с лестницы скатилась да по пустырю бежать.
Дома Катя об этом ничего не рассказала, только стала с тех пор свою дверь на ключ запирать.
Переживания
Странно, но всё чаще Шуре казалось, что он живёт не своей жизнью. В Москве он был один, а в семье отца он чувствовал себя птицей в золотой клетке. Ему хотелось разговаривать как Катя, быть начитанным и умным как ученики отца, уважаемым и знаменитым как отец, и чтобы его боялись как деда. Но ничего не получалось, собственных мыслей не рождалось и он вроде попугая повторял услышанное. Его всё больше тянуло к старым дружкам . Они его ценили, с ними было просто, без зауми.
Через пару недель у него начинались зачёты и экзамены в Музучилище. Если он провалит сессию, то маячила армия. Он настолько всё запустил, что даже авторитет бабки профессорши был не в силах ему помочь. Обстановка в семье давила пудовым прессом и выхода из неё никакого Шура не видел.
В этот день он сбежал с уроков и брёл по Невскому. Солнечная сторона проспекта была запружена толпой. Июньское солнце припекало, отчего народ разомлел словно весенние мухи. Все скамейки перед Казанским собором были заняты. Парни поскидывали с себя свитера, девушки подставляли бледные личики под витаминные лучи. В такие редкие дни у всех на душе возникает надежда на счастливое будущее. Шура поднял глаза, посмотрел в чисто-голубое ленинградское небо, прищурился, солнце его так ослепило, что он всем телом налетел на человека.
- Шурка, привет! Давно тебя не видел! - перед ним стоял отцовский любимчик, - Слушай, как хорошо что я тебя встретил. Приходи ко мне завтра, праздную отвальную, меня распределили в Горьковский театр. Ну да это надеюсь не надолго. В такой дыре я сидеть не намерен, твой отец обещал меня к себе в театр перетащить. Студент выглядел возмужавшим и самоуверенным. Шура обещал придти на вечеринку с гитарой.
На следующий день, в воскресенье он проснулся поздно. В квартире слышалась возня, шум, смех отца, кто-то пробежался по коридору, и Катин возглас эхом на лестничной клетке: " Папуля, ты когда прилетишь обязательно нам с мамой позвони. А то мы волноваться будем!" Входная дверь захлопнулась. Отец видимо улетел на гастроли?
Шура попытался вникнуть в тетрадки, почитал списанные конспекты лекций, в понедельник он должен сдавать теорию музыки. Часам к семи вечера он решил, что пора идти к студенту. У него оставалось три рубля, он зашёл в гастроном на углу и купил бутылку "Гамзы". Студент жил на Петроградской стороне, недалеко от Зоопарка. Шура легко нашёл дом, поднялся по широкой заплёванной лестнице на второй этаж. Звонков на двери было несколько, фамилий под ними в темноте не разобрать, он нажал наугад и ему в ту же секунду открыли. Старушка видно "дежурила" за дверью, проверяла. Коммуналка запахами и убранством ничем не отличалась от тысяч других ленинградских квартир. Из глубины коридора слышались молодые голоса - народ уже гудел! Дверь студента была полуоткрыта, в комнате было так накурено, что Шурино появление никто сначала не заметил. Человек двадцать разнополых существ пили, жевали, танцевали, хохотали и о чём-то спорили.
- Шурка, давай, проходи, не стесняйся, пролезай за стол, да смотри на колени девушек не упади,- студент был возбуждён и уже сильно навеселе. Шура с трудом протиснулся по краю стола, жаркие тела раздвинулись и он шлёпнулся в мягкое логово диванчика.
- Вот, друзья! Это сын моего профессора, - старался всех перекричать студент, - он будущая эстрадная знаменитость! Он нам сейчас споёт!
"Давай, давай! Спой нам Высоцкого или романс какой!", все просили и отказать он не мог, да и не хотел, для того и гитару прихватил.
В тарелку ему что-то навалили, в стакан "штрафную" водки плеснули, он это всё с маху хватанул и запел.
Комнату разделённую пополам ситцевой шторкой и огромным шкафом студент снимал на пару с однокурсником. Потолки за четыре метра, окно огромное, обои засаленные, на них бородатый Хемингуэй на кнопках, через всю комнату ряды бельевых верёвок, сейчас на них только прищипки торчат. Обстановка убогая, но скрашивалась она весёлой компанией и чувством, что пройдёт несколько дней и эта комната будет для студента ломтём отрезанным, а впереди маяком брезжила блестящая актёрская карьера. Шуру общее волнение захватило и ему самому стало казаться, что он один из этих счастливчиков. Вокруг яростно спорили о " поиске и построении образа", целовались, танцевали под магнитофон, кто-то скрылся за шкафом. На пространстве в двадцать пять метров бурная жизнь била ключом.
- Надька, моя Надеждаааа..! - по козлиному пропел студент. - Ты гдеее...?! Иди сюдаааа...!
Ситцевая занавеска раздвинулась и Шура обомлел, в центре комнаты стояла блондинка - это была "колдунья", та самая которую когда-то провожал отец.
Девушка стала ещё красивее, она производила впечатление, знала об этом. За её спиной, в тени шкафа маячил какой-то парень. "Колдунью" втиснули рядом с Шурой, она его не узнала, взяла сигарету и закурила. Вид у неё был безразличный, даже скучающий.
- Надюха, ты нам должна Цветаеву почитать, - заплетающимся языком потребовал студент. На радостях и от адской смеси всех напитков он настолько окосёл, что почти лежал на столе. Колдунья молча достала из сумочки пачку потёртой бумаги, огарок свечи, сунула его в пустой стакан, электричество сразу вырубили. Сигарета словно прилипла к её длинным наманикюриным пальцам.
- Слушайте, слушайте, всем внимание! - слышались вокруг возбуждённые голоса.
Надя перебрала листочки "самиздата" ( это слово Шура знал), выпрямилась и преобразилась. Голосом низким с хрипотцой она стала читать Марину. Шура сам не понял, в какой момент его рука потянулась к её талии, потом скользнула выше, второй рукой он гладил её животик. Она продолжала читать стихи упоённо, будто в экстазе, выражение лица отчуждённое, кончики пальцев дрожат, пепел сигаретный вот- вот на колени упадёт и колготки прожжёт. Стало скучно, народ стал позёвывать, кто-то уходил, студент окончательно выпал в осадок и его унесли за шкаф.
Потом всё произошло само собой. Свеча оплавилась, стихи закончились, Шура с "колдуньей" остались вдвоём. Сумерки комнаты и магнитофонный голос Нат Кин Кола сделали своё дело, Шурина рубашка взмокла от пота, а опытные руки девушки проделали с ним то, о чём он так давно мечтал, млел и подозревал.
* * *
Его кто-то давно пытался разбудить, тормошили, встряхивали. В комнате было темно. Шурина голова раскалывалась от боли, в пересохшем горле словно напильником скребли.
- Эй, парень, вставай. Пора уходить, - это был её голос.
Они вышли на улицу, было три часа утра.
- Слушай, я живу на той стороне, а мосты уже разведены, - сказала Надя, - что делать будем?
- Пойдём ко мне, - решительно сказал Шура.
- А твои предки возражать не будут? - позёвывая спросила "колдунья".
- Да, у меня своя комната и ключ. Какое им дело, это их не касается.
Пешком по ночному городу через двадцать минут они уже были в конце Кировского проспекта. Вздыбленный мост, пропускал по Неве баржи, справа Петропавловка, слева их "дворянское гнездо". Шура толкнул тяжёлую дверь, но она оказалось заперта. Пришлось стучать, будить лифтёршу, она конечно долго не открывала, в лицо им фонариком светила, потом узнала Шуру.
- А это кто? Посторонних ночью нельзя...! - решительно заявила вахтёрша.
- Да это моя двоюродная сестра, из Москвы сегодня приехала, - соврал Шурик.
Тётка что-то буркнула сердито, но спорить не стала, зашаркала к себе в будку под лестницу. Чтобы лязг лифта не будил соседей они поднялись пешком на нужный этаж, Шура открыл дверь, они проскользнули к нему в комнату, не включая света быстро разделись и утонули под одеялом.
Экзамен Шура проспал, будильник у него звонил, но Надя руку протянула и во сне его погасила. Шура ей напомнил их первую встречу и как она автограф у отца брала. Её это совершенно не смутило, наоборот, она даже как-то загадочно хмыкнула. Надя была старше его на пять лет. Училась в институте им. Герцена, но мечтала стать артисткой. После полудня в квартире воцарилась тишина, мачеха и Катя ушли. Шура с предосторожностями открыл свою дверь и выпустил девушку из квартиры.
Эта первая связь, любовь, вызвало у Шуры чувство собачьего счастья, будто он стал обладателем большой сахарной кости, затащил её в конуру, стережёт и с наслаждением её обсасывает. В его голове стали прокручиваться всевозможные сценарии их будущего. Он видел себя в качестве мужа, защитника семьи, представлял лицо отца, когда он скажет, что Надя его невеста. Шура впервые ощутил себя победителем!
В течении недели он тайно впускал Надю в квартиру и поздно ночью выпускал. Иногда они крепко засыпали, мосты разводили, метро уже не работало и Надя оставалась у него до утра.
Наступили летние каникулы. Сестра закончила одиннадцатый класс спецшколы, переехала на дачу, где готовилась в Университет, театр перешёл на летние расписание и отец не заезжая с гастролей домой сразу поехал к семье в Репино.
Шуру оставили одного.
Из шести переходных экзаменов он сдал только два. Пересдать ему их разрешили осенью, иначе грозило отчисление и армия на три года. Он достиг призывного возраста, отсрочку давали по большому блату, хоть отец и мечтал для него не о позорном стройбате, а об элитных частях, Шура понимал, что Надя три года его ждать не будет. Нужно было "закосить" армию, а как это сделать - его обещали научить дружки.
С появлением Надежды он всё больше стал замечать, что за ним внимательно следят. Он не мог понять кто, когда и где? Но он был уверен, что за ним ходят. Среди ночи он просыпался (будто кто его толкал), отодвигал штору у себя в комнате, брал дедовский бинокль и наблюдал за окнами напротив. Иногда ему казалось, что за входной дверью кто-то стоит, дышит. Он резко открывал дверь, но человек успевал исчезнуть. "Видимо сосед по площадке", думал Шура, он видел нас с Надей, теперь завидует. А когда они выходили на улицу, часто оглядывался, узнавал в толпе лицо, одно и тоже. Однажды как в фильмах, Шура резко обернулся и схватил его за рубашку. Держал крепко, пытался кричать, но человек вывернулся и исчез, растворился. Кто эти люди, он не понимал и стал думать, что вероятно нашли дедовский пистолет или домработница проговорилась, а отцовские дружки из Большого дома теперь его выслеживают. Самое неприятное, что для этих людей не существовало замков. Он стал обращать внимание, что кто-то наведывается к нему в его отсутствие, роется в его вещах, по незначительным передвижениям мебели и предметам он замечал их посещения.
Шура был уверен, что дежурная лифтёрша в доме, всё знает, и решил с ней поговорить, он постучался к ней в конторку под дверью. Мужской удушливый кашель курильщика выдал незнакомого человека. Он пулей взлетел на этаж выше и увидел сквозь пролёт, как из будки-конторки появился мужик в валенках и военном бушлате. Его подозрения оправдались, они уже заменили тётку, на своего человека. И ещё одна мысль осенила его! Это проделки отца, он конечно знает об их любви с Надей, выслеживает через подставных лиц, хочет навредить и разлучить их.
В один из дней он решил больше никогда из квартиры не выходить.
Надя окончательно перебралась к нему.
Было в ней что-то таинственное для Шуры, иногда она выглядела как застывший сфинкс. Сядет на кромке топчана, длинную ногу на ногу закинет, волосы прямые до плеч, сигарета в холодных пальцах мелко подрагивает, глаза в никуда смотрят, что-то шепчет, наверняка стихи повторяет. Иногда она приводила с собой подружек, а Шура вызванивал своих корешов и они устраивали посиделки. Шурины друзья Наде не нравились, она ими брезговала и старалась не разговаривать.
Их утро начиналось после обеда, день заканчивался далеко за полночь. Так проходили дни и Шура стал расспрашивать Надю о её прошлом. Она была не очень разговорчива, больше посмеивалась, а Шура хотел всё о ней знать. О себе он ей всё рассказал, ничего не утаил ( кроме как о матери и о пистолете). Чем больше Надя молчала, тем больше у Шуры в голове рисовались картинки из её прошлого. Когда она задерживалась, приходила на полчаса позже, он устраивал ей сцены ревности, щипал её до синяков и требовал чтобы она призналась с кем встречается. Надя любила отмокать в ванной. Она относила туда телефон на длинном проводе, звонила, своим тихим голосом разговаривала с подругами, курила, смаковала рюмочку "клюковки", наводила "марофет". Это тоже вызывало у Шуры ревность и он требовал от неё отчётов и рассказов:
- Ты с моим отцом спала или нет?! - этот вопрос повторялся всё чаще, а Надя на него не отвечала.
Квартира постепенно превратилась в медвежье логово, пустые бутылки, объедки, грязная посуда на всех столах. Единственное живое существо, которое напоминало о семье, был огромный старый кот Филька. Зубы у него почти все выпали, ел он только протёртую треску. Это был Катин кот, но ей сейчас было не до него, она готовилась к экзаменам, а мачеха боялась, что на даче, без присмотра, кот убежит. Вот и оставили они его на попечение Шуры. Расписали ему всё на бумажке, приказали в случае чего звонить. Новая жизнь Шуры, была привязана к другим мыслям, о протёртой треске он не думал и Филин жрал с утра до вечера остатки колбасы и селёдки. Кот был счастлив, но в один прекрасный день от постоянного пережора закуской, он стал загибаться. Живот у него раздулся, он громко орал, просил о помощи. Надя сидела над ним, гладила его за ушком и курила.
- Что делать будем? Ветеринара в августе нет, а на дачу звонить и рассказывать, что кот подыхает, я не могу - Шура вспомнил, что однажды с котом уже была такая история, Катя накормила его печеночным паштетом и у Фильки был запор. Они тогда вдвоём ставили ему клизму и кота спасли.
Шура пошарил в аптечке, нашёл резиновую грушу, наполнил её водой, кота положили на пол и Надя обеими руками крепко захватила его лапки, чтобы не вырывался. Шура ввел предмет в задницу Филина. Кот страшно испугался, стал вырываться, дико кричать, живот его раздулся как большой детский мячик, но Шура накрыл его голову подушкой, чтобы он не поранил Надю и крепко прижал её левой рукой. Вода в клизме кончилась, кот успокоился и затих.
- Вот увидишь, сейчас он помчится к себе на песок, просрётся и всё будет хорошо, - со смехом сказал Шура. Надя разжала пальцы, лапки кота упали безжизненными тряпочками; скинули подушку с головы Филина... выпученные глаза, открытый рот с вывалившимся язычком. Кот был мёртв.
Шура этого не ожидал.
Звонить на дачу и рассказывать о случившемся, он не мог. Как правдиво соврать - на ум не приходило. Надя предложила сказать, что кот сидел на подоконнике, смотрел на улицу ( а это он любил) прилетела птичка, он её лапкой хотел поймать и бац, свалился и разбился! Версия правдоподобная.
Надя мертвецов боялась, а таких тем более. Она побледнела и сказала, что у неё кружится голова, пошла в спальню родителей и прилегла на кровать. Шура запихнул тяжёлое котиное тело в наволочку от подушки, потом уложил его в большую коробку из под английских отцовских штиблет. Картонка была нарядная, гладкая и отец её хранил, точно также как и многие другие импортные, упаковки и этикетки от заграничных шмоток. " Красивый гробик для Фильки получился", - подумал Шура.
Просто выбросить кота на помойку, Шура не решался, могли соседи из окон заметить, да и коробка слишком выделялась своей броскостью, дворник сразу захочет к себе такую вещицу заграбастать, а в ней "сюрприз". Шура усмехнулся, представил рожу их дворничихи. В землю кота зарыть, лопаты не было, да и где копать? Он вспомнил, как дед ему рассказывал, что в войсковой части, где он служил, они котят в ведре топили. Но тут не котёнок, а котяра и решил Шура пойти с ним к Неве.
Он перешёл Кировский проспект, мостик и вот он уже у Петропавловки. Единственное место, где можно было это сделать, был пляж. Народу на нём много, августовская жара пригнала ленинградцев уже с утра к крепостной стене. Узкая полоса серого песка была утыкана окурками и покрыта толстым слоем шелухи от семечек. Бронзовые от загара тела мужиков прижимались к каменной кладке, среднего возраста дамочки лежали в застывших позах, стыдливо прикрывая причинные места лёгкими тряпочками. Молодёжь группами каталась на лодках, отплывали подальше и бросались с борта в воду, фыркали, брызгались на девчонок водой, а те пронзительно визжали. Шура отошёл в сторонку, раскрыл коробку, насыпал в неё побольше песка, доложил камень, верёвкой перевязал и стал поджидать группку лодочников.
Ждать пришлось долго, наверное прошло минут сорок пять, пока кто-то из них подгрёб к берегу.
- Слушайте ребята, у меня к вам просьба, не могли бы вы эту коробку подальше от берега в воду сбросить?
- А что у тебя там? Может клад или мертвец? - смеялись ребята.