Аннотация: В своих воспоминаниях автор рассказывает о людях, с которыми свела ее жизнь.
Предлагаем читателям отрывки из недавно вышедшей книги Ксении Кривошеиной "Оттаявшее время, или искушение свободой", 2017г. АЛЕТЕЙЯ
Книга Ксении Кривошеиной "Оттаявшее время, или Искушение свободой" недавно вышла в издательстве "Алетейя". В своих воспоминаниях автор рассказывает о людях, с которыми свела ее жизнь. Некоторые из них прошли советскую "закалку", кто-то был арестован и выслан на Запад, а кто-то остался в России.На страницах книги вы встретите пианиста Святослава Рихтера и композитора Андрея Волконского, художников Николая Акимова, Натана Альтмана и Оскара Рабина, поэтов Анну Ахматову и Иосифа Бродского, известных и малоизвестных деятелей русской диаспоры во Франции, Швейцарии и Америке.
"Парижская птичка"
Герта Неменова или, как её называл мой отец, "Герда", при нашей последней встрече-расставании в 1979 году подарила мне малюсенькую круглую японскую коробочку, на её поверхности изоќбражена рыбка.
При этом она мне сказала "Ксю, мы, наверное, не увидимся больше, а эта рыбка приехала когда-то со мной из Париќжа, и я бы хотела, чтобы она туда вернулась".
Герту Михайловну я помнила с детства, она встречала с нами многочисленные Новые годы, приходила на дни рождения, мы с ней работали в экспериментальной литографской мастерской, я часто забегала к ней на пятый этаж в её огромную комнату с эрќкером, которая служила ей мастерской в коммунальной квартире.
Она непрерывно курила "беломор" и часто просила принести ей таблетки "кодеина", говорила, что мучает кашель. Это, видимо, было не совсем так, но все мы знали её слабости и выворачивались, как могли, в поисках этих волшебных таблеток.
Для меня она всегда была олицетворением парижанки, а с возќрастом стала походить на Эдит Пиаф, даже в своих увлечениях моќлодыми талантливыми мужчинами. Запах "шанели" пробивался сквозь папиросный чад, особый жест прокуренных пальцев поќправлял чёлку, очки не носила, прищуривалась, любила изящно одеться и носила шляпки.
При этом во всем её облике было что-то от раненой птички. Совсем недавно я узнала, что она дружила с Алёшей Хвостенко (Хвост) и с Родионом Гудзенко.
Конечно, все знали о её шести месяцах в тысяча девятьсот двадцать девятом, которые она провела в Париже ученицей Фернана Леже, встречаќлась с Гончаровой, Ларионовым и Пикассо.
Этот Париж она донаќшивала всю жизнь, те мгновения были для неё глотками свежеќго воздуха, хотя, будучи дочерью очень известного и любимого властью врача-рентгенолога М.И.Н., она никогда не подвергалась ущемлениям личной свободы. Но почему-то мне всегда казалось, что она чего-то недоговаривала, чего-то опасалась и очень редко показывала свою живопись, которую хранила за огромным шка-фом красного дерева.
"Вот эту балерину я написала в Париже, она всегда со мной" - об этих холстах знали только очень близкие люди, а литографии не скрывались и валялись большой пачкой на полу; тут и Ахматовќский портрет, знаменитый Гоголь, Марсель Марсо, Чарли Чаплин...
Герта рассказывала, как ей удалось познакомиться с Ивом Монтаќном в пятьдесят шестом, рисовать его, когда он давал единственќный концерт в Ленинграде. Она очень долго не решалась пустить английского коллекционера Эрика Эсторика к себе, мой отец и Анатолий Львович Каплан уговорили её. Эсторик буквальќно вцепился в её рисунки, купил "Гоголя", который вскоре превраќтился в афишу выставки советских художников в Лондоне.
Из Парижа я посылала ей открытки, иногда звонила, Герта оста-валась верным другом моих родителей. Она умерла в восемьдесят шестом и, как я узнала, большинство её работ исчезло в неизвестќном направлении... а может известном? Именно этого она боялась всю жизнь?
ЧАЙКА https://www.chayka.org/node/8354
"Блуждающий "стрелец" бульдозерной выставки"
Недавно в Париже я услышала странные сетования о том, что многие из художников, которые оказались приближенными к Александру Глезеру, - им как бы повезло; но упреки к А.Г. сводились к тому, что он их толкал и рекламировал как "политическую силу", а не как "художников, которые были по мастерству не хуже западных коллег", да, мол, с одной стороны, это было хорошо, потому как их на этой волне в конце 70-х покупали и выставляли, но, с другой стороны, унизительно ценить их только как "диссидентов", а не как мастеров своего дела.
Вот тут я не соглашусь с такими "сетованиями" и нападками на Глезера, потому что он прекрасно осознавал, что без этой "подачи" выплыли бы на рынок два-три человека. На этом колоссальном "базаре" мирового искусства выброшенные на волю волн, без языка, без представления "что, как и почем", без хорошего поводыря-"маршана", социальной помощи со стороны Франции (мастерские и пособия) - ничего вообще бы не было. Некоторые от отчаяния изоляции, невостребованности (и это в красивейшем Париже!) захотели обратно в СССР; было несколько случаев самоубийств...
Александр Глезер, еще живя в СССР, стал покупать живопись у неофициальных художников. Им была собрана значительная и разнообразная коллекция. Когда он эмигрировал, бóльшая часть этой коллекции по дипломатическим каналам приехала к нему в Париж, а впоследствии пересекла океан и последовала за ним в Нью-Джерси. В 1974 году он был причастен к знаменитой "бульдозерной" выставке; попав в Париж, обосновался с семьей в замке Монжерон (50 км от столицы), где попытался в 1976 году основать "Музей современного русского искусства в изгнании". С этой затеей в результате ничего не вышло. По заведенной еще первой волной 20-х годов эмигрантской традиции все друг с другом перессорились, обвинили Глезера в неких "махинациях и укрытиях", и музей закрылся. Помню, как мы с Никитой и любимым всеми Вадимом Делоне ездили туда на некий вернисаж.
Замок был мрачен, пахло кислой капустой и помойкой, из темных углов появлялись качающиеся тени то ли гостей, то ли художников, по этажам криво, на веревках, были развешены картины и - почему-то - сохнущее белье (не инсталляция!)... потом Вадим читал свои прекрасные стихи, потом все напились, до хрипоты спорили и разъехались. Эмиграция сплетнями полнится, и ходили легенды о пребывании Глезера в этом замке Монжерон, вплоть до того, что он в поддатом состоянии бегал за кем-то в голом виде и, размахивая пистолетом, кричал: "Пристрелю!" Думаю, что это распространяли враги и завистники, а вот что правда, так это то, что он с 1984 года издавал свой журнал "Стрелец". Кто его помнит? Был и журнал об искусстве и политике "От А до Я" ("А-Я"), он выходил до 1986 года, издавал его художник-скульптор Игорь Шелковский.
Эти русскоязычные издания рассказывали о жизни и творчестве неформального искусства как в СССР, так и тех, кто уже жил в эмиграции. Среди тех, о ком писали, был Илья Кабаков, Эрик Булатов, Оскар Рабин, Олег Целков, Иван Чуйков, Комар и Меламид, Александр Косолапов, ведущие авторы - Борис Гройс, Маргарита Тупицына. С середины 70-х вся эта катавасия кипела и будоражила воображение русской эмиграции, но стала тормозиться в 86-м с горбачевскими "ускорением и перестройкой"; железный занавес приподнимался, и с концом Советов, о котором никто не помышлял, все стало в эмиграции резко меняться.
А. Глезер, несмотря на свою неказистую внешность и плохой характер, женился на милейшей и богатой аристократке Мари-Терез Кошен, которая родила от него дочку. М.-Т. открыла большую галерею современного искусства недалеко от знаменитого Центра Помпиду.
В 1992 году она устроила выставку ныне покойного Владимира Овчинникова и моих ювелирных скульптур. Володины "ангелы-плотники и трактористы", с которым мы были знакомы еще в СССР, прилетели в Париж. Помню, как я ему показывала город и он шутил, забравшись на Нотр-Дам: "Вот бы сюда вместо химеры посадить мой персонаж"... Вернисаж собрал много гостей, было весело...
Но прошло совсем немного времени, как стало известно, что Глезер опять сыграл в "побегушника" и укатил из Парижа в неизвестном направлении. Мари-Терез отказалась выставлять его "коллекцию", вскоре Глезер проявился в США, а с 1994 года уже в России... Шлейф скандалов и "разборок" протянулся за ним и туда, но допускаю, что он был талантливый предприниматель, с чувством сиюминутности и востребованности, и, наверняка, сделал много для художников того времени, так что не будем лягать копытом поэта, журналиста, коллекционера и издателя, вписавшего яркую страницу в историю русской эмиграции в Париже. В 2016 году он скончался.
"Веселый Бруй"
В те же 60-е у нас дома образовалось "молодежное" общество, состоящее из самых разных по возрасту людей. Почему я называю его "молодым", потому что всех нас объединяло дуновение "оттепельного" ветра, пьянил романтизм первой "перестройки и гласности". Люди, уставшие от советской пропаганды, скуки и беспросветности, вдруг захотели помолодеть. Даже сейчас те, кто еще жив на разных концах планеты, напоминают мне письмами и звонками о тех временах душевного подъема. Уже забыла, кто привел к нам Вильяма Бруя, очень живого и талантливого юношу. В первый вечер знакомства он станцевал босиком и спел "Это школа Соломона Пляра... школа бальных танцев...", а за ужином на вопрос моего отца о его "среде обитания" он неожиданно полушуткой ответил: "Меня часто спрашивают, кто у меня папа и мама... Папа мой в разводе с нашей семьей, он циркач-гастролер, а мама... так это не мама - а Дора Рафаиловна!"
Его ответ нас рассмешил, но многое прояснилось потом. Д.Р., умная и предприимчивая женщина, оказалась спасительницей не только своего старшего сына Натана П., которого она "отмазала" от тюрьмы за некие махинации, но и стала на многие годы "библейской кормилицей" Вильяма. В те годы он учился в СХШ (Средняя художественная школа при Академии художеств им. Репина) и очень хотел стать художником. Но как-то у него там не сложилось, его выгнали за неуспеваемость, а по тем временам тунеядствовать было делом опасным, и мой папа устроил его работать подмастерьем печатника в литографскую мастерскую, о которой я уже рассказывала. Именно там он познакомился со многими интересными художниками, и эта среда постепенно стала его формировать.
Раза два в неделю Вильям Бруй приходил к нам, отец рассказывал ему о современной живописи, показывал альбомы, давал ему конкретные "задания на дом". Вилька, так мы его звали, очень втянулся в такое неакадемическое обучение, ему это нравилось, стало получаться что-то свое, непохожее на других. Была в нем какая-то неприкаянность, жить с Д.Р. ему было неудобно, и помню, как в один из его приездов к нам в Комарово мы познакомили его с Гариком Орбели. В эту зиму он поселился у него на даче, где прожил до весны.
В 1967 году Дора Рафаиловна была выпущена в Израиль к своему деду, который жил в Иерусалиме и был владельцем зеленной лавки. Но тут грянула Шестидневная война! Бедный Вилька паниковал, быстрой связи тогда никакой не было, даже через телефонисток с СССР не соединяли. Мама вернулась целехонькой и рассказывала нам (по секрету и шепотом), что там она видела не просто "апельсины бочками", а такие витрины, с таким мясом и рыбой, что поначалу решила: нет, такого не может быть, все это муляжи и обман! Довольно скоро Вилька сообщил нам о проделанной операции обрезания и сватовстве к красивой рижанке Сильве. Помню свадьбу, был раввин и все как на литографиях А.Л. Каплана.
В 70-м Вильям с Сильвой выехали в Израиль, были проводы, я подарила Сильве коралловые бусы, а Дора Рафаиловна купила им огромное количество мебели, которая долгими и сложными путями добиралась до Земли обетованной. Благодаря этим кожаным креслам, венгерским стенкам и румынским шкафам Вилька сумел как-то выдержать первый экономический стресс. Мы с ним увиделись в Париже в 1981 году, и он мне рассказал, что мама ему вплоть до середины 80-х слала продуктовые посылки - гречку, детское питание, чай и проч. - уже в столицу Франции.
Как многие из тех, кто уезжал в страну Моисея, он перебазировался в США, а потом в Париж. На экзотической волне начала 70-х, тогдашних еще редких "отказников" и "неформалов", он оказался первой птичкой "третьей волны". Уже потом в Париж эмигрировали О. Рабин с В. Кропивницкой, О. Целков, В. Стацинский и др. Вилька сразу поменял свой прикид: отрастил пейсы, оделся в длинный сюртук. Наплодил много детишек (не только от Сильвы) и стал писать картины огромного размера... Не берусь быть оценщиком, как говорится, "на вкус и цвет товарища нет", но, как он сам хвастался, "продавал их, как горячие пирожки". Вспомним мой рассказ о А. Глезере - как он помог многим художникам, так и в случае с Вилькой еврейское лобби в США и Париже помогло ему не утонуть, продержаться на поверхности - благодаря веками сложившейся у этого народа привычке к взаимовыручке. Вильям Бруй живет в Нормандии, я в Париже, мы крайне редко видимся, у нас очень разные вкусы и привязанности, но мы сохранили теплые дружеские отношения.