Кудрявицкий Анатолий Исаевич
Анатолий Кудрявицкий. Избранные стихотворения

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • © Copyright Кудрявицкий Анатолий Исаевич (akudryavitsky@hotmail.com)
  • Обновлено: 14/05/2015. 116k. Статистика.
  • Сборник стихов: Поэзия
  • Русская поэзия
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В подборку избранных стихов Анатолий Кудрявицкого входит поэма "Потоп", в свое время высоко оцененная Иосифом Бродским, тексты из книги "Граффити", номинированной Генрихом Сапгиром на премию анти-Букер за 1998 год, а также новые стихи из журналов.

    •   
      
      
       Анатолий Кудрявицкий
      
       ИЗБРАННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
      
      
      
       Копирайт: Анатолий Кудрявицкий, разные годы.
       Все права защищены.
       Перепечатка без разрешения правообладателя будет преследоваться по закону.
       За разрешением обращаться: akudryavitsky[at]hotmail.com
      
      
       -----------------------------------------------------------------------
       Из книги
      
      
       ПОЛЕ ВЕЧНЫХ ИСТОРИЙ
      
       Москва - Париж - Нью-Йорк, "Третья волна", 1996
       -----------------------------------------------------------------------
      
      
       ПОТОП
      
       1.
      
       Это потоп,
       это пот и топот,
       трепет рощ,
       опыт неплотного прилегания
       седалищ к сиденьям,
       это поседение влас,
       последний глас
       ветвяной, нутряной,
       больной,
       это воцарение серости
       небесной и земной,
       это час сырости
       и сытости водяной,
       скорости прибывания вод
       и времени пребывания. Вот
       такою видна суть -
       час покоя, пузырей подводных,
       белых тел холодных.
       Не обессудь.
      
      
       2.
      
       Что прольется нам дождем?
       Подождем, подождем,
       подождем, пока наш дом
       станет речкою ведом.
      
       Что нам свалится едой?
       Что нам сварится едой?
       Что нам свалится бедой?
       Обоймет ли нас водой?
      
       Что за волны к нам в окно?
       Что за окна, как одно?
       Что за дно идет на дно?
       Почему нам все равно?
      
      
       3.
      
       А потом остается одна вода
       Гребешки волн хохочут, как слюда.
       Сюда
       не поставишь ногу,
       горем не прослезишь дорогу
       душ надводных - к Богу.
      
       А потом остается одна беда
       на всех.
       И уже не засахаривается смех
       подмокших репутаций, прошлых заслуг,
       оказанных сдуру окаянных услуг,
       недосказанных слов, терпких на слух.
      
       Из двух
       пропастей доверь тело свое глубочайшей -
       и мухой в кулаке зажужжит твой дух.
      
      
       4.
      
       Кто-то наблюдает сверху.
       Ну зачем ему смотреть?
       Курицу и водомерку
       ждет все та же смерть.
      
       Любопытство - это стыдно.
       Стадно устилали дно.
       Тех, кого уже не видно,
       бросил Бог в судн*.
      
      
       5.
      
       А воды рады -
       принимают береговые парады,
       кличут в свидетели горы,
       но горизонты голы.
      
       Логос -
       это заледеневший голос,
       последний утес в океане отчаянья,
       твердь причальная.
      
       Если люди все вышли -
       в глубь ли, в высь ли, -
       остаются запечатленными мысли -
       следами археоптерикса на камне.
      
       А потом время закрывает ставни,
       пресекает луч остатний.
       И восходит темь во всей своей карме,
       роняя: 'Мир был, в сущности, карлик'.
      
      
       6.
      
       Кто сидит в ковчеге,
       грызет ковриги?
       Кто читает коллеге
       безумные книги?
      
       Кто отобран - образцы породы
       или отбросы?
       Чем вы лучше того народа,
       что отброшен?
      
       Вы напиток дождей
       попивали,
       дожидаясь конца злодейств
       поливальных.
      
       Вы остались одни,
       безумцы.
       Нет богов и нет от них
       презумпций.
      
       Уцелевшие, вы теперь -
       посланцы.
       Ждите: вот судьба открывает дверь,
       вам гостинцы.
      
      
       7.
      
       Помянем прощальным словом,
       оловом литым, плавким.
       А кто-то будет снова и снова
       наводить справки:
      
       сколько да где,
       покажите остов ковчега...
       В ветре он и в воде.
       Ищи позапрошлого снега!
      
       В толще памяти эпический сон
       запечатлен многократно.
       Вы же - роете склон
       Арарата.
      
      
       1995
      
      
       (первая публикация в журнале "Новый мир",  9, 2005, в сокращении)
      
      
      
      
       СТЕКЛЯННЫЙ ДОМ
      
      
       1. Взгляд извне
      
      
       Тихо, тихо, осторожно
       по карнизу, но из окон
       глянут прошлые дела
       радиол кошачьим оком.
      
       Подберемся вплоть - и вскользь
       насладимся чуть усталым
       отражением себя
       (годы уж скрипят в суставах).
      
       Неожиданность любя,
       по трубе и по антенне.
       В сон вползешь собой - и тени
       путеводной красоты
       развернут свои цветы.
       Выбирай же поклоненье.
      
       Коли выбрал - отзовись,
       куполом раздвинь пространство,
       звон фарфора обнови,
       отразись в зерцале странствий.
      
       Ну, а дом - не дом, а хруст
       холодка и стеклореза.
       Смотрят внутрь, а видят - пуст
       данник плоскости и среза.
      
      
      
      
       2. Камень в стеклянном доме
      
      
       Звук веселый, расписной
       переливчатых осколков,
       кто увлек тебя блесной,
       блеском истины сквозной
       с добавленьем крючьев колких?
      
       Брызги камня сквозь стекло -
       обаяние разъятья.
       Пятым чувством под пятой
       не трофеи, а распятье,
      
       разрушение основ,
       площадная брань и удаль,
       проникающие вновь
       сквозь слюду защитных снов
       этаким ненужным чудом.
      
      
      
      
       'ТИТАНИК'
      
      
       Фиолетовой плыли голубизной...
       По одной - за всех, и еще по одной -
       за наш век, ушедший по пояс в смерть
       и торчащий айсбергов меж.
      
       О 'Титаник', Европы машинный бог,
       среди рыб ты слабостью чревной лег.
       Поминанье тебя - гекатомбы войн,
       миллионов плазменный вой.
      
       Корабли застыли позицией 'над'
       и бросают явь в топографию сна.
       Тонет взгляд: вот глубь, вот придонный низ,
       вот на дне - лишь зеленая слизь.
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
       В этих настежь прокуренных зимних залах
       слышишь слово, а вспоминаешь другое -
       чуть пробившееся, живое,
       и возникает запах
       то ли вечности, то ли привратницких левкоев.
      
       Если осмелишься стать постояльцем прошлого,
       обнаружишь сразу: там не по-прежнему -
       то ли тени не так отброшены,
       то ли сам - визитер непрошеный,
       а скорее, пространство это не смежное.
      
      
      
       -----------------------------------------------------------------
       Из книги
      
      
       ГРАФФИТИ
      
       Москва - Париж - Нью-Йорк, "Третья волна", 1998
       -----------------------------------------------------------------
      
      
      
       * * *
      
      
       Ежовое десятилетье
       круглится штыковым клубком.
       Лететь ли с горки, не лететь ли
       туда, где смыслом глубоко?
      
       Клубок утратил нить спряженья.
       Ах, колобок мой, колобок,
       ты шел к нужде от принужденья,
       добрался к месту однобок.
      
       Увяла дева девяностых.
       Куда любовь свою струить?
       Искать покрой без мерки ГОСТа
       иль просто перерезать нить?
      
      
      
      
       * * *
      
      
       Утраченный всадник на звонком коне
       раскатисто скачет по звездам ко мне.
      
       - Скажи-ка мне, всадник, удачник судьбы,
       что вид твой огромный нам, малым, сулит?
      
       - Я мускул державы, я сторож и страх,
       сполох я и гарь мирового костра.
      
       Ваятель грузинский чеканной рукой
       поставил меня надзирать за луной.
      
       Зубилом я трачен и скромностью пуст,
       под праздник все тучи гоню я от уст.
      
       Я голод бумажный, я уровень цен,
       я ваша мечта о народном отце.
      
       Я имя, я темя под градом гвоздей.
       Я молод. Прописан я молотом здесь.
      
       В халате, в палате, в посмертном бреду
       зовите - и я к вам газетой приду.
      
      
      
      
      
      
       ЗОНОФОН
      
       Алине Витухновской
      
      
       Ты стоишь внутри себя,
       смотришь - жизнь ползет сипя,
       смотришь в щель из темноты.
       Тьме известно: это ты.
      
       Под стеной стеклянный мыш.
       Ты шуршишь - он слышит: 'Кыш!' -
       злобствует. И тверже льда
       глаз прозрачная вода.
      
       Гитлер, Гитлер, я капут,
       ты музеен, а я пуст,
       ты дыряв, но полон сил
       в голове, что не сносил.
      
       Оловянный наш солдат,
       мой покой хранишь? Я рад.
       Механическая стать...
       Вспомним мать? Не вспомним мать.
      
       Кто-то вышел из дверей,
       кто-то вышел Царь Зверей,
       и звенит наш зонофон -
       это гость, кошмарный сон.
      
      
      
      
       ПО ПЕРЕЧИТЫВАНИИ СНА ТАТЬЯНЫ
      
      
       А если я пойду в бреду,
       то что вокруг себя найду?
       Сидит на лавке нищий шиш.
       Он знает: пшик не утаишь.
      
       Бредет самецкий наш народ
       и водку переходит вброд.
       Поверх толпы глазеет власть.
       Медведь на пиве скалит пасть.
      
       Болельщик, выкрасив лицо,
       на пасху шутит: 'Я - яйцо'.
       Кирпичномордые врали
       на стены вешают Дали.
      
       Девицы лапают певца.
       Народы требуют отца.
       И вот уже выходит он -
       о гений! О наш чемпион!
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
       Вот так и шасть ужом в метро,
       вот так и по дырявым нотам
       идешь на дно. Ах, что за дно там!
      
       Виляет музыка хвостом,
       ступни лелеет ил болотный.
       Ква-ква. Москва. Фуршет. Мне плотно!
      
       А на другом конце - Восток.
       Поют улыбки свет миндальный,
       засахаренный и медальный.
      
       Куда же ехать нам, дружок,
       кому отдать земной должок?
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
       Потому что прозелень на коричневом,
       потому и лето - кусок зимы,
       и в витрине смотрится укоризненно
       эмигрант из царства большого 'мы'.
      
       Телефоны в памяти продырявленной
       расточают ветру свое тепло.
       Кто звонит нам? То продираются
       цифры прошлого, что нулем ушло.
      
       Эх, соринка во взгляде города,
       стань стеклянной, стальной слезой.
       Песни голода, тексты Господа,
       наш гимнический мезозой.
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
       Ерунды начитавшись, наслушавшись ерунды,
       пролезаешь в себя сквозь одну из заветных дыр,
       закрываешь окно, запираешься в тело свое
       и желтеешь листвою, как будто ты выпил йод.
      
       Тишина так и льет, словно светит полночный дождь,
       и не вожжи к высотам полет направляют, а вождь
       в голове, что остался без племени своего
       и сидит, одинок. Правда ведь, мы жалеем его?
      
      
      
      
      
       НЕЖИЗНЬ
      
      
       Бесхозным утром я пошел на слом.
       Нежизнь стояла, скалясь, за стеклом,
       и в огороде слитно восходил
       конклав одновременных мне светил.
      
       Салатным мхом Аленушка росла.
       Болото было братцем. На осла
       возложен ими тягловый посыл.
       И я там был. Но жижи я не пил.
      
       А где я не был? В городе Драже.
       Метро там зеленеет буквой "Ж",
       а "м" и "ж" исключены из блюд.
       Там пьют? Да, пьют, но влагу там не льют.
      
       Вот камешек... А где же огород?
       Пророс в меня. Последний оборот
       страницы - и дописана нежизнь.
       Вот я, стоящий книгой. Одолжить?
      
      
      
      
      
       ЛЕНТА ДЛЯ ЛЕНТЯЯ
      
      
       Татьяне Щербине, подарившей мне
       китайский блокнот в виде ленты
      
      
      
       Изображая слова на ленте,
       собранной в книжечку, вертишь вентиль -
       и стихи текут в белизну бумаги,
       устанавливают концевые флаги.
      
       Вот и дни текут куда-то в воронку,
       вороным табуном топочут звонко
       по асфальту, вгрызающемуся в перспективу,
       словно нож - в бульварное чтиво.
      
       Хочешь сесть - окажется, нету стула,
       хочешь петь - а скажут, у нас нет слуха;
       и как будто есть лишь большое ухо
       в вышине, на земле же - глухо.
      
       Так что быть поэтом весьма накладно -
       есть соблазн искать, что в себе неладно,
       а неладно все, начиная с песен
       до охвата стен, что, как галстук, тесен.
      
       На бумаге, однако же, стыдно плакать,
       ибо мокрый лик недостоин лака.
       Потому я развертываю ленту
       и куда-то, быть может, вношу свою лепту.
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
       На простыне белее мела
       лежишь ты - сам себе семья -
       и думаешь: 'А что мне делать
       с необходимостью себя?'
      
       Какой такой верховной силе
       понадобился этот ты?
       Зачем белье лимонно-синее
       подостлано под этот тыл?
      
       Да-да, конечно, мир неполон
       без нас, унесшихся во снах,
       но все это еще не повод
       лежать на алых простынях.
      
       С подстилки встань вечнозеленой,
       собою твердь перелопать
       и лоном припади на лоно
       земли, что дарит тебе пядь.
      
       Подложат бархат тебе черный,
       поплачут, в мавзолей селя,
       зубилом всё изложат четко
       о неизбежности тебя.
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
       Мяукаешь? Мяукай не спеша -
       и к нам войдет мохнатая душа,
       кошачий дух настанет, как от двух,
       чей под окном летит клочками пух.
       Играя гуттаперчевым хвостом,
       подстилку обживай свою и дом.
      
       Сосед мой, спец по жизненной игре,
       букварь родной коверкал в конуре.
       Букварь стонал и письма за рубеж
       по-русски сочинял укусов меж.
       Страдать ему до смерти иль до ста,
       злить милицейскую цепную сталь.
      
       Я научился языку котов
       и вот услышал: 'Дом тебе готов -
       пространство малое, и вдоволь молока,
       а после - две перины, облака'.
       Но я пошел кошачьим букварем
       по лапам, меж когтей, в казенный дом.
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
       Ремонтируется наше ничто,
       расширяется наше нигде,
       перестраивается никем,
       просачивается в никуда.
      
       Вот беда, говорят, беда,
       но мы выдержим этот удар,
       положим себя кирпичами,
       назовем Петром лучший камень.
      
       Что же, Петр не крошился - дал крен,
       и пизанским чудом стал Кремль,
       и земля круглее всего под крестом,
       и на дом уже клеят бумажки: 'Содом'.
      
       Вот выходит прораб - никто.
       На макете улица в никуда.
       Рядом график висит: никогда.
       Мимо люди идут: не беда.
      
      
      
      
      
       ПРОРОК
      
      
       1.
      
       Это было давно, когда море стекало с неба,
       когда гром осыпaлся стеклянным горохом льда.
       Говорится в преданьях: души полнились снегом.
       До сих пор белизною горда календарная даль.
      
       Это было давно, когда люди брели как волны,
       когда камни в обнимку ко дну окаянному шли,
       когда черными крыльями мир обнимала полночь,
       когда каменный Бог волнорезом вставал с земли.
      
      
       2.
      
      
       Скажешь ты: 'Мне трудно, поверьте:
       у меня внутри не хорда, а вертел.
      
       Солнце меня лижет, сжигает,
       черными лугами пугает.
      
       Вот иду я с внутренней правдой,
       а деревья шепчутся праздно.
      
       Вот стучусь собою я в двери.
       Думают: монету ль дать, две ли.
      
       Я кричу: разверзнитесь, уши! -
       а в домах уж подано кушать.
      
       Ночь меня в высоты уносит.
       У людей будильник у носа.
      
       Странником влачусь по Земле я.
       Вы же плоть лелеете, млея.
      
       Но невскоре - вечностью смерьте -
       накажу я мир своей смертью!'
      
      
       3.
      
       Человек повторяет историю рода
       и города, своего и чужого народа,
       вырастает кварталами, ставит крыши,
       проницает собой безвоздушное 'выше'.
      
       Он летит над землею бессонными снами,
       не выговаривается устами,
       не отдает сокровенное Богу
       и даже ближним, пусть их немного.
      
       Он ведет разговор с памятью предков,
       достигает себя распрямленного, прежде
       чем откроет в плаванье остров сути,
       словно тот, кто по водам шествовал к суше.
      
      
       4.
      
       Ты сегодня плаваешь посуху,
       я сегодня езжу пешком.
       Жизнь такая сердцу не по сердцу,
       хоть превыше высших всех школ.
      
       Книги я читал вчера впроголодь,
       ты же завтра отменишь слова -
       и умолкнет нагорная проповедь,
       вместо лика возникнет овал.
      
       Будешь зваться ты впредь моим именем,
       запасешься ты впрок ремеслом
       мою бедность на золото выменять,
       мои буквы отправить на слом.
      
      
       5.
      
       Семь ветров проницают кожу.
       Путешествие беспечально
       из огня, что под кожей ожил,
       в полынью возрастов причальных.
      
       Семь небес не минуешь разом.
       На холме стою, наблюдаю,
       как столетья идут парадом
       из глубин календарной дали.
      
       Семью семь - те, кто слышат небо
       сквозь трамваи и разговоры,
       и свирепство встречают немо,
       и в глазах их седьмые воды.
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
       Кэрол Руменс
      
      
       Ничего не проси, не проси, не жди,
       не крути наугад телефонный диск,
       не ищи сокровенные номера,
       потому что за цифрой молчит дыра.
      
       Наполняет душу вода, вода,
       но и здесь дыра. И под клич: "О, да!" -
       истекает весело, струйно смесь,
       и уже есть пустоты, нутро шлет весть.
      
       Этот глобус верти, верти, играй -
       в сердцевине, конечно же, спит Грааль,
       и к нему дыра, и в ней жизнь отдашь,
       потому что точится карандаш.
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
       Когда тебя переполняет синева,
       ты для кого-то - в птице спрятанное небо.
       Кусочек жизни отрезает тетива,
       но этой жизни много. Более, чем хлеба.
      
       Когда собою отменяешь темноту,
       поют тебе вдогонку солнечные стрелы
       и день грядущий просыпается в поту,
       ворчит сердито, но вдевает ногу в стремя.
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
       Сильный пахнет серединой лета, слабый - зимою,
       цвет человека прорастает в него, как семя,
       буреют травы юного зноя,
       а к осени отменяет нас перфектное время.
      
       Вот и растаяли льдины глазные,
       видна вода голубого взора.
       Эти луга - явь ли, сны ли,
       только душа им как раз приходится впору.
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
       Зверь выходит на улицу,
       пробует на зубок
       упаковки домов, к моему лицу
       придвигается и не дает зарок
       невмешательства в мою кровь и плоть,
       превозносит внутри себя тепло.
      
       Жить внутри - суть наручники цифры 3,
       жить в себе - единицы сломанный рог,
       и в падениях наших есть ритм,
       и душа поднимает на мачте грот,
       только порваны уже паруса,
       и брюшное плаванье недостойно саг.
      
       А в проглоченном городе бродит сок
       кисловатый, как островной туман,
       и нет солнца, лишь паукастый сток
       для водицы, совести и ума,
       угадавшего: зверь бежит,
       догоняя свою же жизнь.
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
       Утро потчует нас рыбьим жиром,
       ночь одевает бессонным жаром...
       Все ничего, были б родные живы
       и не колола б тоска гвоздем ржавым.
      
       Все ничего, но не глазей в газеты:
       глупость поныне довлеет дневи,
       скука шагает по пешеходной зебре,
       небо забрасывает свой невод.
      
       Все ничего, но не включай телевизор,
       не подходи к телефону, задерни шторы,
       в страну пустоты наилегальнейшую визу
       тебе с поздравлениями не вручили чтобы.
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
       Мне открывались плоскогорья тротуаров -
       вид с первого этажа и с последнего тоже,
       и даже снизу. Шагали пары
       башмаков и люди в собственной коже,
      
       говорили утробами, перебирали звуки;
       речь просилась обратно в глотки,
       свежий смысл не давался в руки,
       словно нос уплывающей лодки.
      
       А когда-то к нам приходили деревья,
       окружали сквозящим трепетом жестов,
       озаряли к солнечным ласкам ревностью,
       отраженьем себя в оконной жести.
      
       И что лучше, я уж теперь не знаю -
       откровенность ли плоскостопой жизни
       или древесная сокровенность рая,
       почему-то покинутого с укоризной.
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
       Раскинув ветви полета,
       освоив невесомость мечты...
       Но под тяжестью высоты
       вверх уже ни на йоту.
      
       Нет ничего хуже
       возвращений по Смоленской дороге,
       повторений пройденного по лужам,
       приветствующим знакомые ноги.
      
       Лучше уж вниз, к антиподам,
       быстро-быстро гребущим ушами
       по водам озера Подпол,
       а штиблетами - по небу вышагивающим!
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
       Этот день выдался темнокожий,
       одышливый с присвистом...
       Шепчет: принимай, что тебе предложено,
       не приникай пристально
      
       к особенностям и приметам,
       не выпячивай нравственные приматы
       (отличающие тростник приметный
       от трав примятых).
      
       Были мы накопители боли,
       стали - страдальцы зуда.
       Озабоченным громкостью роли
       ждать ли внесценарного чуда?
      
       Первородство можно сменять на похлебку.
       Что же взять за сидельческое сиротство?
       Ну, скажем, скатерть из белого хлопка
       и томик Бродского.
      
      
      
      
      
       ИЗ УИСТАНА ХЬЮ ОДЕНА
      
      
       Жизнь - тот удел, что можешь ты не принимать,
       пока не сдашься смерти.
       И потому смотри, не видя, слушай, но не слышь,
       дыши, но с выдохом не задавай вопросов.
       Невероятное как раз с тобою и произойдет -
       конечно, по случайности по чистой.
       Реальность - то, что оглушит тебя абсурдом,
       И если не уверен ты, что спишь,
       ты в самом сердце сновиденья,
       И если не вскричал ты: 'Здесь ошибка!' -
       ты сам ошибку эту допустил.
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
       На лице моем проступают черты
       дедов и прадедов, вплоть до Адама.
       Если с временем ты на 'ты',
       обоймет оно до макушки до самой,
      
       и утонешь в нем, словно шмель в молоке,
       оглашая воздух жужжаньем тесным.
       Старость - это когда идешь налегке
       в точку, что притворилась местом.
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
       О себе ли пишется, о себе ли
       или о возрасте нашей боли?
       Время движется еле-еле,
       мы - за ним следом, перепахивая поле.
      
       И цепляемся за чужие корни,
       вырываем сорную зелень,
       чем-то наспех себя кормим,
       находим себя в чужом деле.
      
       А затем колосятся злаки,
       ветер поет нашу песню,
       хоть на земле и не читаются знаки
       того, что мы жили. Может быть, даже весело.
      
      
      
       ? Анатолий Кудрявицкий, 1998
      
      
      
       ----------------------------------------------------------------
       Из сборника
      
      
       КНИГА ДЛЯ ПОСЕТИТЕЛЕЙ
      
       Москва - Париж - Нью-Йорк, "Третья волна", 2001
       -----------------------------------------------------------------
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
       Как петербургственно в Санкт-Ленинграде!
       Как свято в окропленной бакалее!
       Как бакалеен звон прожиточных грошей!
      
       Как букерно в отечественной прозе!
       Как сладкогласны сонмы подвысоцких бардов!
       Как ярок свет культуры во дворцах культур!
      
       Как тихи отзвуки заборных мнений!
       Как благотворен spiritus подвального разлива!
       Как Родины объятья нам легки, мой друг!
      
      
      
      
      
       * * *
      
       Куцый обрывок вечности...
      
       Роберт Лоуэлл
      
      
      
       постигая это смертеустройство
       грязестроительство
       помещая в свой город
       тысячи городов
       идя толпою сквозь них
       к осевому соитию...
      
       на мосту висит поезд
       падающая звезда останавливается
       трудоустраивается габаритным огнем
       жжет взглядом спину
       в супном тумане проступает
       экран во всю стену
      
       "Coca-Cola" погасла
       застыли неломким литием
       титры фильма
       вернее его названье:
       "ПОСЛЕДНЯЯ СЕКУНДА
       ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ"
      
      
      
      
      
       МУТАЦИИ
      
      
       1. Пограничный мыш
      
       Он живет на ничейной земле.
       Если граница проходит по реке,
       он рыба, по болоту - лягушка.
       Но все равно это пограничный
       мыш, крот, бомж.
      
       Он подсаживается в вагон
       на глухой станции, роет ходы
       в рюкзаках, саквояжах и кошельках,
       затем спрыгивает из туалетной дырочки.
       Не беспокойтесь за него, он не разобьется.
      
       На каком наречии он говорит?
       На языке 'дай'. Он разрывает сети слов,
       как корни молодого деревца.
       Его не поймаешь. Еще в древнем Урарту
       он размежевал владения царя Обалдуя
       и князя Удолбая. Его отменяли указами,
       но он отменял издавших указы.
       Более же всего отменял он
       незнатных людей,
       их плачевные жизни.
       Будем справедливы:
       он же и выкапывал им могилы,
       правда, без опознавательных знаков.
      
      
      
       2. Впередсмотрящие
      
       Правительство к нам спускали
       с небес. Это были
       странные существа, иногда двухголовые,
       порою безрукие,
       но почему-то всегда
       одноглазые, хотя и с очень ярким взором.
       Мы не протестовали -
       нужно же, чтобы хоть кто-то
       менял нам воду.
       Каждый из нас плавал
       в своем воздушном пузырьке.
       Впередсмотрящие булькали где-то высоко,
       у поверхности.
       Мы даже не знали их имен. Кажется,
       последний был из грузин,
       по фамилии Партия.
      
      
      
       3. Прилив
      
       - и вот здесь тоже
       плещется во мне
       прилив
       черная вода
       а в ней тьма
       и звезды
       только тьма и звезды
       Доктор, грозит ли мне
       полная тьма?
      
       - Тьма не грозит
       тьма ожидает терпелтво
       потом поглощает
       но звезды останутся -
       даже не самые яркие
      
      
      
      
      
       НОВАЯ ОДИССЕЯ
      
      
       Я дом покинул, словно зал,
       где многого недосказал.
       Вошел в толпу, нашел себя.
       - Теперь я - мы, - мычал любя.
      
       Идем-бредем из мрака в мрак.
       Мелькают робы, рясы, фрак.
       И там дурак, и здесь дурак,
       и смотрят в лица: где же враг?
      
       А враг, не зря в себе врага,
       взрастил диплом, надел загар,
       с анкетой вышел на контакт:
       "Национальность: родом так".
      
       И дело в шляпе, с ношей стул,
       и стол скрипел, хоть ног не гнул,
       но гнулась линия КП -
       СС вошло в ее купе.
      
       И враг бежит, затем лежит
       и учит инглиш ("Йес, аид"),
       и он не я, а я - неон,
       криптон и безмятежный сон.
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
       Робин Гуд выходит босым,
       из "Березки" выносит сыр.
       Предлагает попасть стрелой
       то ль в кадык, то ли в геморрой.
      
       А ворона уж тут как тут.
       "Вот мишень!" - поет Робин Гуд,
       но я трепетом тетивы
       подаю ему знак: "Увы!.."
      
       "Ну и что, - сипит, - ну и что,
       попади хоть не в цель, а в сто
       деревянных, что ждет карман
       пасть разинув, что твой кайман".
      
       Тут налоговая лиса
       сыр укатывает в небеса.
       Робин Гуд восклицает: "Гуд!
       Продолжаем разбойный труд".
      
       Мой же писчий труд - без следа
       (да, кивает незримый, да),
       и ушел я - до пор иных -
       познавательно видеть сны.
      
      
      
      
      
       ПРЕДЕЛ
      
      
       Что это за место?
       Почва срезана как слоеный пирог,
       на срезе - песок, глина, узловатые корни,
       снова песок, снова глина, водоносный слой,
       наконец камень.
       Здесь кончается карта, здесь
       предел нашим шагам, здесь граница
       с доисторической пустотой,
       звенящей в ушах ушедших поколений.
      
       Ибо всему есть предел,
       край, обрезанный тупым ножом,
       ибо все, у чего имелось начало,
       обретет и конец.
       Об этом знали скифы, и друиды, и викинги,
       и географы, рисовавшие плоские карты
       шаровидного тела планеты.
      
       Я стою у обрыва,
       и свищет ветер, обклеивая пустоту
       желтыми и зелеными мокрыми листьями.
       Дождь искусно изображает слезы на моем лице.
       Мимо меня проходит
       мальчик с наушниками от плеера.
       Он слушает музыку, он заходит за край
       и бредет куда-то,
       переступая в пустоте.
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
       - Мы вас похороним! - хрипел Хрущев,
       и чесал лицо, и плясал гопак.
       А теперь наш дом закрыт на учет,
       отменилось 'мы', и в душе - голяк.
      
       Кукурузные хлопья - память о том,
       кто растил маис на полях ржаных.
       Слишком многое громоздилось потом,
       километрами растянулись сны.
      
       Пробудившимся нам - как же петь во тьме?
       'Пидорасов' хор все гремит, фальшив,
       и в басах зеленеет архивная медь,
       что горела огнем партийных ошибок.
      
      
      
      
      
      
       ОСТРОГ
      
       В 1975 году я осматривал казематы
       Петропавловской крепости с группой шведов.
       Увидев нечеткую надпись на стене,
       один швед спросил: 'Vilket Sprak?'
       Через 14 лет я начал учить шведский
       и тогда понял; он спросил: 'Какой язык?'
      
      
      
      
       Вилькет спрок
       спрыгнет из этих строк?
       Балтийский, скажи, острог,
      
       ночь, объясни, кирпич,
       стенные зарубки дней.
       Темнота темноты темней.
      
       В небо дышит Нева,
       стражник дышит в диван,
       луна краснеет: жива.
      
       Иван, слышен скрип, Иван, -
       это больная дверь
       туда, во что ты не верь.
      
       Душа моя этих стен,
       душа моя темноты,
       душа своей пустоты.
      
      
      
      
      
      
       ВСПОМОГАТЕЛЬНЫЕ СРЕДСТВА
      
      
       1. Подъемник
      
       шагнул в подъемник
       пошли регалии
       регланы и галстуки
       высота! глухота!
       Я - почетный Лаврентий
       благоуха-а-нный!
      
       отключил электричество:
       больше сюда никому!
       подъемник не подчинился
       повез дальше
       до станции Виртуальная
       доставил по адресу
       www.very_important_person.ru
      
      
       2. Красная книжечка
      
       Голова пирожком
       ниже -
       красная книжечка
       двуглавый
       серпимолот
       смотрите: тень
       выше человека
       при освещении сбоку
      
       Парад теней
       тенетолкай
       перед ним тени и нети
       не ты (не я) у экрана
       не те на трибуне
      
       Окаянные дни
       где ваш Бунин?
      
      
       3. Чистильщики вакуума
      
       А потом приходят
       чистильщики вакуума
       Эти прозрачные мухи?
       подметают слова с пузырьками пустоты
       как теперь употреблять букву 'о'?
       вон, видишь, имена пробегают
       теряя звуки
       кто за ними гонится
       пузатый, с длинной щеткой?
       а газета-то, газета
       хлюпает жестяными крыльями
       где? уже исчезла?
      
       В прямом эфире
       в прощальный раз
       засорители вакуума
       население забвения
      
      
       4. Телефон Хармса
      
       Посередине немецкого однообразия
       узрев в незнакомом городке
       улицу совсем из другого немецкого городка
       почувствовал что cходит с ума -
      
       но тут увидел вывеску:
       'Хармс. Телефон 92 27 11'
      
       Подумал:
       как много городков и стран
       пестреющих гордо
       подумал:
       как много абсурда -
      
       и как мало таких вывесок
      
      
       5. Таблетка
      
       Заглянул в черноту над головой:
       бездна!
       испугался
       вернулся домой
       пододвинул табурет
       сел
       подумал: табле...
       нет
       табу!
       никаких тебе
       живи вот с этим
       страшно: может, втянет?
       может
       а когда-нибудь и втянет
       вздохнул
       выпил вина
       принял таблетку лет
      
      
      
      
      
      
       ВСЕВЫШНЕМУ, В СОБСТВЕННЫЕ РУКИ
      
      
       Ему, наверно, носят по листочку
       жизни. Чаще это проза -
       дождем пронизанные дни,
       клубки ненужных разговоров
       и злые мысли перед сном.
       К тому же, мысли не о нем.
      
       Бывают и стихи больные -
       умелые и нет. Последних больше,
       намного больше. Он читает всё,
       и в голове клубятся облака,
       затылок плавится, как будто бы от солнца,
       и опускается рука...
      
       Тогда он отдыхает,
       пьет сок небесный голубой,
       перебирает блестки звезд,
       любуется луной, которая круглится,
       как лампочка под потолком
       иль как Его корреспондентов лица.
      
       Листки несут еще,
       с пометками чернильными: 'На небо',
       'Всевышнему. Лишь в собственные руки...'
       Он заказал уж сотни сотен папок
       и жизни разложил - вот здесь удачи,
       а рядом - что пока не прочитал.
      
       Вот так он делает Журнал...
      
      
      
      
      
      
       ДРУГАЯ ЖИЗНЬ
      
      
       Проходит жизнь трудовая,
       приходит другая -
       и каждый делает то, чего он не:
       раскрашивает акварелью снег,
       совершенствует по воздуху бег,
       играет 'Tuba mirum' на ветряной трубе,
       думает, о чем ни-ни...
       Так проходят не дни,
       а куски вечности.
       Любителям книг
       выдается 'История бесконечности'!
      
      
      
      
      
      
       НЕОБЫЧНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ В НЕСУЩЕСТВУЮЩЕМ ГОРОДЕ
      
      
       Человек лег навзничь на центральной площади.
       - Он ранен?
       - Нет.
       - Он болен?
       - Нет.
       - Значит, он в себе неволен.
       - Волен, волен я в себе,
       и покорен я судьбе.
       - Встать не хотите?
       - Нет. Уйдите.
       - Глуп-то глуп, но невзначай он
       прямо в рифму отвечает.
       Может, в этом что-то есть?
       Может, нам к нему присесть?
      
       Вот уже не ходят лошади
       по центральной площади...
      
      
      
      
      
      
       ОЛИМП
      
      
       На Олимп взошли боги
      
       На Олимп взошли тоги
      
       На Олимп взошли
       бандерлоги и хот-доги
      
       Наконец на Олимп пошли
       ноги, ноги, ноги -
      
       и на месте Олимпа стали
       дороги
       и по ним ушли из этих мест
       боги, боги, боги...
      
      
      
      
      
       ПЕВЕЦ СВОЕЙ ЖИЗНИ
      
      
       Человек галерки вышел на оперную сцену.
       - Я певец своей жизни!
       А публика:
       - Жизни! Жизни!
      
       - Моя жизнь - это мука!
       А в ответ:
       - Звука! Звука!
       Даешь оперу!..
      
       Так и ушел без отклика.
      
      
      
      
      
      
       ХАРМС И ДЕВУШКА
      
      
       Девушка
       любила стихи поэта Хармса
       Девушка
       стала девушкой поэта Хармса
       Девушка говорила:
       стихи поэта Хармса - самые лучшие
       Потом девушка говорила:
       поэт Хармс - хороший поэт
       но есть и другие поэты
       Потом девушка говорила:
       у поэта Хармса есть и хорошие стихи
       Потом поэт Хармс вспомнил:
       есть и другие девушки
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
       поэты не похожие на поэтов
       эстеты не похожие на эстетов
       градация:
       крупный эстет
       великий эстет
       величайший эстет всех времен и народов
       возрадуемся
      
      
      
      
      
      
       ПОДРУЧНЫЕ СРЕДСТВА
      
      
       для написания этого стихотворения
       использованы
       общая тетрадь ГОСТ 13309
       стул смешанной конструкции ГОСТ 16371
       стол письменный двухтумбовый ГОСТ 14511
       ручка шариковая 'Made in Taiwan'
      
       при наличии более совершенного оборудования
       результат мог быть иным
      
      
      
      
      
      
       * * *
      
      
       В России страшно,
       в Европе душно,
       но жить возможно -
       воздушно, книжно,
       ни с кем не смежно,
       и не натужно,
       и безнадежно.
      
      
      
      
      
       ГОЛОСА ХРОНОСА
      
       Поэма
      
      
      
       от имени обломков
       от лица обезличенных
       по поручению поруганных
       во славу безымянных
      
      
      
       1.
      
       Ветер - сорванным голосом:
      
       конец века сменяется веком конца
       каждый сам себе - оловянный царь
       политикам - пригласительный билет
       на оба лица
      
       прошлое
       не соблюдало таблицу весов и мер
       не втискивалось в стихотворный размер
       забыло ритм, а за ним метр
      
       двадцатый век:
       в четырнадцать лет - солдат
       в семнадцать - революционер
       в тридцать семь - доносчик и палач
       в сорок один - снова солдат
       к семидесяти - маразматик
      
       Чего мы ждем от него
       теперь
       когда ему уже за девяносто?
      
      
       2.
      
       Учитель истории - вне программы:
      
       Собирали букеты флагов,
       отменяли праздность и прадедов,
       отрекались от хлеба и блага
       радостно,
      
       изучали приблизительную оптику,
       в демоне видели человека,
       с дальними делились опытом
       преждевременных итогов века,
      
       длили память ровно три жизни,
       пожирали пространство глазами,
       сдавали отчизне двужильной
       дни свои, как экзамены,
      
       срамоту называли политикой,
       темноту горизонта - сполохами,
       а потом разбирали по лицам,
       кто служил оправданьем эпохи...
      
      
       3.
      
       'Пишите о стариках' - говаривал старик Игорь Холин
      
       Пишу:
      
       Старый человек идет за хлебом
      
       хлеб - три пустые бутылки
       пакетик перловки - четыре
      
       старый человек не чувствует голода
       но ест по привычке
       Его отучают от этой привычки -
       не внесли в список живых
       и полгода не платят пенсию
      
       письмо однополчанину - две пустые бутылки
       кило картошки - четыре
      
       Вот он ступает на тротуар
       одной ногой, осмотрительно -
       пробует берег новой реальности
      
      
       4.
      
       Жизнь сообщает нам: больше нет
       четырех стихий, нет огня
       в глубине Земли. Тих и нем
       век, что выпит до дна и дня.
      
       Смертью ли себя одолеть,
       деревом ли расти в себя,
       все равно сочится из всех щелей
       ночь, тишину в мир селя.
      
       И, пока ты слушаешь даль,
       песня твоя поется без слов.
       Эти взгляды, белее льда,
       эта мгла в пустоте зрачков...
      
      
       5.
      
       Радио - азбукой Морзе:
      
       ди-пи-ди-пи-ди-пи
      
       это голоса всех Ди-Пи:
       беженцев
       мигрантов
       перемещенных лиц:
       скажите, скажите же
       куда нам собою влиться?
      
       Телеграфист - пальцами по столу:
      
      
      
      
       Надо мной - трескучий высотный сок -
       в небесах резвятся тире и точки
       ваших слов. Мне же в висок - песок
       из-под ног - подобьем пыльцы цветочной.
      
       Я дышу прелью чужих теплиц,
       духотой почтовой сполна накормлен.
       Расскажи, ветер ветвей и птиц,
       времена, к которым уходят корни,
      
       разверни обратную ленту лет,
       дай упиться музыкой соловьиной.
       Провода, провисшие в летний лес, -
       это жизнь. Да, жизнь моя половинная.
      
      
       6.
      
       земля
       дерево
       бумага
      
       слово
       еще слово
       фраза
      
       суждение
       умозаключение
       лозунг
      
       повествование
       книга
       библиотека
      
       разрушительное дыхание Времени
       бумага
       земля
       . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      
       Неужели зря?
       Женщина-библиотекарь - дыханием на стекле:
      
      
       Годы - это пыль и бумага:
       оседают частица к частице,
       слипаются, топят отвагу
       от важного освободиться,
      
       от нужного, от одежды
       звериной, от птичьей пищи...
       О эта жизнь между
       звездою и ямой нищей!
      
       Но звезды закрыты тучей,
       а яма забита грязью.
       Пыль нас фестонам учит,
       бумага гладкостью дразнит,
      
       и мы, покоряя с бою
       пыльно-бумажный омут,
       вписываемся собою
       в дом, что устал быть домом.
      
      
       7.
      
       'Густо в Москве' - урчал Бурихин Игорь
       Но уже пусто в Москве -
       далече магистры словесных игр
       мэйл-арт
       мэйл-арт
       мэйл-арт
       нет, просто писем парад
      
       Почтальон - шарканьем подошв:
      
       Один год тяжелеет камнем,
       а другой год - прохожий.
       На рельефе века скальном
       ямы, не прикрытые даже рогожей.
       Дорогу осилит имущий,
       только что же у нас за наследство?
       Сиротство и мученичество,
       и семейное фото грелкой на сердце.
      
      
       8.
      
       Пьяница выдыхает в воротник:
      
       Москва облегает меня тенями.
       Я пью с отразившими страх телами.
       В напрасных глазах моих не найти
       ни края родного, ни края пути.
      
       Что ты мне скажешь, бутылочный демон,
       на какое пошлешь зеленое дело?
       Что я увижу, когда просплюсь?
       Решетку газетных жизненных плюсов?
      
      
       9.
      
       - Солдат?
       - Солдат.
       - Проваливай в ад.
       Пришел в город, грязен, небрит.
       Вполне адский вид.
      
       Говорит:
      
       Звук тишины - это тишь иных,
       злые сердца - это наша тишь,
       и не говори: давно не было войны, -
       она уже в нас, и ее не укротишь.
      
      
       10.
      
       Три великие вещи века:
       самолет, револьвер и компьютер. Это
       пульсом полнится, множит вены,
       в людях ищет своих поэтов.
      
       Крови тесно в сосудах, тесно
       в океанах и реках. Красны закаты
       смыслов, итогов, словесного теста,
       вспухающего, словно крик за кадром.
      
       Что за игра стекает с дискеты,
       кто в забытьи нажимает кнопки,
       в мозг ли замкнута запись сметы,
       ужас ли вылезает из норки,
      
       или мой разум зверьком последним
       бежит, покидает воздушный лайнер?
       Молния прорастает по следу,
       и догорают картинки, слайды...
      
      
       11.
      
       Поэт говорит:
      
       Что есть у меня?
       Молчаливая комната, созерцающая сад
       утренние улыбки солнца
       колючие низкорослые воспоминания
       и много, много маленьких
       бумажных экранов, отражающих
       то, чего не видно из моего окна
      
      
       12.
      
       Четырем сторонам света,
       высям вымечтанным и долинам
       переулочным, повседневным, а также лету
       и зиме, с нейтральной полосой их длинной,
      
       я говорю: 'Соприкоснитесь,
       содвиньте пальцы и шестеренки,
       чтоб не проскочил меж вами ни витязь,
       ни ферт какой-нибудь в человечьей дубленке,
      
       составьте вместе хороший символ
       мысли, повелеваемой головою, -
       не наоборот, не борьбы бессильной
       дождя с нормой влажности годовою'.
      
      
      
       Москва, 1991 - 1999
      
      
      
       ? Анатолий Кудрявицкий, 2001
      
      
      
      
       ----------------------------------
       Новые стихи
      
       из журналов и антологий
       ----------------------------------
      
      
       НА ЯЗЫКЕ КЛАВИШ
      
      
       Я говорю Молли Макклоски:
       все коты понимают по-русски
       в мире по Жан-Поль Сартру
      
       в некоем же ином мире
       и нам ведомо нечто полосатое
      
       хорошие наивные люди
       перекладывают это на язык клавиш
       работают над ошибками
       разметают ошметки
      
       отвечая на вопрос
       почему стихи - не проза
       а хи-хи - угроза
       логично перейти на диалект
       когтистых лапок и лексику
       остреньких зубов
      
       если вообще хоть что-нибудь логично
       и головоплечно
       в рыжем голубоглазом мире
       котов
       и "будь готов - всегда готов!"
      
      
      
       (Из "Журнала ПОэтов"  8/20).
      
      
      
      
      
      
       ПСЕВДОАЛЮМИНИЙ И БОЛЬШИЕ ПЛАНЫ
      
      
       Чем больше дом
       тем меньше человек в нем живущий
      
       то же с дьяволом -
       вытеснял, бывало, хозяев из хибарки
       в небоскребах же
       умещается в табакерке
      
       роль дьявола явно сходит на нет
       его помет
       однако
       все еще густо лежит
       на пустырях
      
       студентов посылают
       изучать эту красную глину -
       высокой науки храм
       учуял в ней псевдоалюминий
       сырье для сверхбыстрых бомбардировщиков
       и портретных рам
      
      
      
       (Из "Журнала ПОэтов"  8/20).
      
      
      
      
      
       ШКОЛА ШКОДЛИВОГО ШЕПОТА
      
       Татьяне Кудрявицкой
      
      
       Племя гиперболизаторов
       собиралось в тайниках египетских пирамид
       трезво и пьяно
       обсуждало
       колосс-родосские планы
      
       сфинксы кошаче перемигивались
       неодолимо переглядывались
       обменивались опытом
       основывали
       Школу Шкодливого Шепота
      
       с тех пор
       ветер разговаривает на букву "ш"
       овевая постаменты
       и монументы
       и скатертьюдороги
       и уходящие в высокодалекое будущее
       бронзовые ноги
      
      
      
      
      
       УРОКИ НЕПРАВИЛЬНОЙ ИСТОРИИ
      
      
       Вторая мировая война началась
       в 1933-м
       Хиросима и Чернобыль -
       в 1939-м
       газеты не сообщают
       что начинается сегодня
      
       незнание успокаивает
      
       чей-то транзистор
       хриплые новости
       (Господи, прости):
       сколько людей погибло
       при пожаре
       в пограничной стычке
       в полярной спячке
      
       это тоже не говорит мне
       что начинается сегодня
      
       Густав Малер
       "Проповедь Антония Падуанского рыбам"
       музыка знает мало
       о дне сегодняшнем
       рассказывает что началось
       испокон веков
       тяжелело
       на чашах весов
      
       у самых истоков
       неправильной истории
      
      
      
      
       ПРОШЛОЕ - РАСПЛЫВЧАТО
      
      
       Кто-то за стеной
       борется за гражданские права
       наших теней
      
       тени
       - китайские акробаты -
       свой безногий танец
       отрабатывают
      
       ветер листает
       "Правила поведения
       в общественных местах"
      
      
      
      
       ЗАТЕРЯННЫЙ В МЕЖЕМУРЬЕ
      
       Дражену Катунаричу
      
      
       Небывшего числа
       месяца листопада
       день рассматривает в оконном стекле
       пейзаж своего лица
      
       воспоминания материализуются
       в людей
       мозаика осыпается
       сорит осколками
       високосного года -
      
       а нам сегодня
       разве нечего терять во времени?
      
       на карте забытых лиц и предметов
       найдем тот день -
       и ветер оврагов
       и тревожные оранжевые листья
      
      
      
      
       ЦИВИЛИЗАЦИЯ СТАРЕНИЯ
      
      
       Усталые деревья
       горбятся
       растут в направлении своих корней
      
       шепчут:
       в симметрии есть неудача
       в неудачах - симметрия
      
       призрачные силуэты
       блуждают в тумане
       глаза не верят а руки
       нащупывают узловатые потрескавшиеся
       сращения времени
      
       сильнолапые сфинксы когда-нибудь
       разомкнут эти кольца
      
       покамест же
       дышащие холмы наблюдают
       дробление бесконечности
       на человеческие осколки
      
      
       (из журнала "Дети Ра",  3-4 (29-30), 2007)
      
      
      
      
      
       ПРАЗДНИК ПРОДОЛЖАЕТСЯ
      
      
       В общенародный праздник
       ощущается
       тепло толп
       поглощающее
      
       коллективное счастье
       приглашает влиться
       телесно
      
       поднятые руки ищут напрасно
       куда им деваться
       кроме как на булыжники голов
       сигаретный дым - с обыском
       в карманы и бронхи
       язык зрел и активен
       но слова теряются
       средь тысяч других слов
      
       в праздник
       снится всякое разное:
       парад где молчащие мощи
       влачатся по Красной площади
       а ракеты присутствуют - наблюдательно -
       на трибунах
      
       проснешься -
       праздник продолжается
      
       пугая птиц
       плавно восходят
       огромные надувные человеческие лица
      
      
      
       (из антологии "A Night in the Nabokov Hotel: 20 Contemporary Poets from Russia". Dublin, Dedalus Press, 2006).
      
      
      
      
      
       БУНИН. ПОРТРЕТ С ОТСУТСТВИЕМ ОБЪЕКТА
      
      
       В зеркале за его спиной плывет
       вчерашний день
       красные флаги и казачьи штандарты
       его отражение -
       полый силуэт
      
       Кого-то втискивают
       в оставленное им пространство
       втискиваемый не помещается
       кряхтит
       потом устраивается как-то -
      
       и трещит
       каркас параллелей и меридианов
      
      
      
       (из антологии "A Night in the Nabokov Hotel: 20 Contemporary Poets from Russia". Dublin, Dedalus Press, 2006).
      
      
      
      
      
       Из "Ирландского триптиха"
      
      
       СЛАЙГО. ПАСТБИЩА СТАРЕЮЩИХ МУЖЧИН
      
      
       Овца номер двадцать два
       овца номер двадцать три
       а ведь это не счет теней
       на сон грядущий
       а ирландское пастбище
      
       овцы подставляют дождю
       красные номера на спинах
       коровы теснятся к Атлантике
       человеческие запчасти
       стареют в сараях
      
       Ржаво
      
       и грибковатые стены
       пахнут чужой юностью
       каблукотанцами
      
       "Женщины здесь не выживают" -
       сказала мне женщина восьмидесяти лет
      
      
      
       (Из "Журнала ПОэтов"  7/18).
      
      
      
      
      
      
       ПЕЙЗАЖ С ИДЕЕЙ
      
      
       Фигуры, олицетворяющие прогресс,
       над подъездом московского дома каменного.
       Их две. Не мужчина и женщина,
       а бесполые изваяния с воздетыми руками.
       По белоснежным одеяниям ползут змеи трещин.
       Взоры зовут в тополиную высь - быстрее, резче!
      
       Истые воплощения Идеи -
       ведь принципы, полнящие череп полый,
       всегда бесполы.
      
       Тем временем красный трамвай
       лихо дребезжит с горки
       в трамвайный свой рай,
       голубь садится на макушку Идеи
       и пятнает ее
       физиологией в действии.
      
      
      
       (Из журнала "Студия"  3, Берлин, Германия).
      
      
      
       ? Анатолий Кудрявицкий, 2004, 2005, 2006, 2007
      
      
      
      
       -------------------------------------------------------------------
       МИНИСТИХИ
      
       из цикла
      
       МОМЕНТАЛЬНЫЕ ФОТОГРАФИИ
      
       (1991 - 1993)
      
       Из книг "Осенний корабль", М., УДН, 1991;
       "Запечатанные послания", М., изд-во Валентин, 1992;
       "Звезды и звуки", М., изд-во Линор, 1993;
       из журнала "Новое литературное обозрение""  23.
       --------------------------------------------------------------------
      
      
      
       ТЕНЬ ВРЕМЕНИ
      
       Мэрейд и Трине Ни Гонналл
      
      
      
       Все песни -
       как один крик боли
       все слезы -
       как река
       и уплывают по ней
       дома горы и автомобили
       убегают следом
       улицы сосны и столетия
       оставляя лишь ужас
       дрожащего огонька
       среди первозданного базальтового хаоса
      
      
      
      
      
       МОМЕНТАЛЬНЫЕ ФОТОГРАФИИ
      
      
       Ножницы эскалатора
       перекрещиваются
       в точке моего взгляда
       выхватывают моментальные фотографии
       бледных лиц
       жизни
       жизни
       жизни
       проплывают мимо
      
      
      
      
      
      
       ПАМЯТЬ
      
      
       вспоминаю имена людей
       забывших меня
      
       забываю имена людей
       помнящих меня
      
       память
       зеркало мое
       зеленые воды
       утонувшего мира
      
      
      
      
      
       В ЧАС ТОПОРА
      
      
       Когда поздно заклинать топор
       мертвая листва промыта зеленой
       слезной влагой
       и ветви берутся за руки
       чтобы встретить вечность
      
       В час топора
       деревья учатся предсмертной гибкости
       посмертному единению
      
      
      
      
      
      
       НОЧНОЕ ЗРЕНИЕ
      
      
       Темнота в глазах
       выплескивается бездонными лужами
       заливает одноцветной чернотой
       звездное небо
      
       Кто-то из нас слеп -
       я или мир
       мир или я
      
       если я - горе мне
       побежденному самим собой
      
       если мир...
       О ужасная участь
       последнего зрячего!
      
      
      
      
      
       НЕБЕСНЫЕ ВОДЫ
      
      
       Муравейная армия странников
       послушных бессонному шепоту
       серой травы
      
       по долинам разлились
       черные небесные воды
      
       на дне
       серебряная лунная монета освещает
       паутину дорог
       в сердце ночи
      
      
      
      
      
       ГОРНЫЕ ТЕРРАСЫ
      
      
       Горные террасы -
       как поднимающиеся вверх ступени -
       фиолетовая
       сиреневая
       синяя
       голубая
       наконец пунцовая -
       но это уже небо
      
      
      
      
      
       СОН О ПАРИЖЕ
      
       Кристине Зейтунян-Белоус
      
      
      
       На мокрой мостовой
       холодный пожар парижских огней
       радуга другой жизни
      
       Утром - снег
       белые стеклышки
       рассыпаются фотографиями
       тают на чернильном асфальте
      
      
      
      
      
      
       К ФЛОРАНС
      
      
       Твои мысли
       в моей голове
      
       твои слова
       на моих устах
      
       пишу тебе
       о тебе
       твоим почерком
      
      
      
      
      
       СКЕПСИС
      
      
       Лунная дорожка
       взгляда полуночного
       проста в стремлении
       пронизать пространство
      
       Сладкий серебряный звон в ушах:
       "Братья, распахнем души
       сиянию млечных волн!"
      
       Среди хрустальных силуэтов
       вызывающее высокомерие
       абсолютно непрозрачного тела
      
      
      
      
      
       СОЛНЦЕ
      
      
       "Разыскивается Солнце!
       (Восстань! Откликнись!)
       Просьба найти
       писавших о розовых закатах
       и коричневом загаре
       знающих слова
       "заря" и "закат"
       Вознаграждение -
       диамантовая диадема
       и скипетр света"
      
       Через столетие:
      
       "Разыскиваются те
       кто разыскивал Солнце!
       (Восстаньте из праха!
       Откликнитесь!)"
      
      
      
      
      
       НЕЗРИМОЕ КИНО
      
      
      
       На экране моей телефонной книжки
       зеленое кино:
       рушатся дома
       умирают и уходят в изгнание люди
      
       для постороннего глаза -
       имена
       цифры
      
      
      
       (Из книг "Осенний корабль", М., УДН, 1991; "Запечатанные послания", М., изд-во Валентин, 1992; "Звезды и звуки", М., изд-во Линор, 1993).
      
      
      
      
      
      
       ТРИ МИНИАТЮРЫ
      
      
      
       * * *
      
      
       Эпоха почетного донорства
       сменилась эпохой голодного донорства
      
       льется незримая миру кровь
      
      
      
      
       * * *
      
      
       Сколько же еще жизней впереди
       пока не оборвется
       единственная?
      
      
      
      
       * * *
      
      
       Вечность позади
       вечность впереди
       челночный мыший бег
       этого неуловимого "сейчас"
      
      
      
      
      
      
       ОДНОСТРОКИ. ДВУСТИШЬЯ
      
      
       * * *
      
       Потоп? Потом!
      
      
      
       * * *
      
       Человеку на вертеле -
       верьте!
      
      
      
       * * *
      
       Новь, вон!
      
      
      
       * * *
      
       "ОКО СИЛЫ"
       окосели
      
      
      
       * * *
      
       тем более
       что более нет тем
      
      
      
       * * *
      
       Вернемся к знакомым снам
      
      
      
       (Из журнала "Новое литературное обозрение"  23).
      
      
       ? Анатолий Кудрявицкий, 1991, 1992, 1993
      
      
      
       ----------------------------
       Минимизация текста
      
      
       Миниэссе
       ----------------------------
      
       Злостный малолетний хулиган ломает игрушку из любви к разрушению, нормальный ребенок чтобы усвоить, как она устроена. Когда я как-то незаметно стал злостным и не имеющим оправдательных ссылок на возраст написателем текстов, меня начало интересовать, как устроены изнутри другие тексты; скажем, известные стихи, старые заслуженные игрушки поколений. Что, собственно, остается если сохранить лишь основной логический стержень и убрать забавы прошлых двух веков - словесные конфетти, серпантин и мишуру. В результате получилось то, что получилось.
      
       Важно сознавать, что ни единое слово в "минимизированных текстах" не пришло со стороны, весь вербальный остаток осел из оригинального текста, просеялся сквозь сито логического отбора, Такой приём, между прочим, помогал понять, есть ли вообще в стихотворении смысловой стержень или оно суть набор украшений. В последнем случае, легко догадаться, сквозь сито не просеивалось ничего.
      
       Итак, игрушка приняла вид жужжащего моторчика со стерженьком, где раньше были крылья. Читатель, впавший в эмоциональное расстройство при виде сломанной игрушки, может легко удостовериться в том, что его любимые словесные утехи в результате моей разрушительной работы вовсе не пострадали, а остались невредимыми на своих насиженных местах в антологиях и собраниях сочинений.
      
      
      
       Я ПОМНЮ ЧУДНОЕ МГНОВЕНЬЕ
      
       Помню: явилась
       снилась
       любил
       забыл
       скучал
       опять явилась
       упоенье!
      
      
      
       О ДОБЛЕСТЯХ, О ПОДВИГАХ, О СЛАВЕ
      
       Сияло лицо
       любил
       ушла
       забыл
       вино
       слезы
       вспомнил
       звал
       не снизошла
       ушла
       миновалось...
      
      
      
       ПЕСНЯ О БУРЕВЕСТНИКЕ
      
       Ветер
       море
       Буревестник
       реет
       чайки
       стонут
       гагары
       тоже стонут
       глупый Пингвин
       прячет тело (жирное в утесах)
       гордый Буревестник
       реет
       гром
       грохочет
       волны
       стонут
       Буревестник
       с криком реет
       ветер
       воет
       гром
       грохочет
       стаи туч
       пылают (синим пламенем)
       смелый Буревестник
       гордо реет
      
      
      
       Опубликовано: "Черновик"  16
      
      
       ? Анатолий Кудрявицкий, 2001
      
      
      
      
       ------------------------------------
      
       ПРОЗОСТИХИ 1999 - 2000
      
       ------------------------------------
      
      
       Из цикла
      
       СРЕДА В СРЕДЕ ОБИТАНИЯ
      
      
      
      
       Двухголовый человек и бумажная жизнь
      
       Это был двухголовый человек. Он сидел за конторским столом и писал чью-то судьбу. Входили сотрудники, вносили и выносили папки с трудовыми буднями. Заглянула маленькая девочка и вдруг закричала, забилась в конвульсиях: 'Ой, кто это у вас сидит СТРАШНЫЙ?!'
       Девочку увели лечиться от галлюцинаний, перед дверью водрузили охрану.
       Все это рассказано не просто так, а в назидание любителям подсматривать в замочную скважину своей бумажной жизни.
      
      
      
       Политика
      
       Политика приходила к нам через окна. У нас было много окон с разных фасадов. Только вот крышу никто не видел. Говорят, ее венчает золоченый купол, но золото-то откуда? Ведь цвет нашего флага медный, а девиз одиноко плещется в бездонной мошне.
      
      
      
       Царь-Пушка
      
       Царь-Пушка выстреливает в нас царями. Это началось давно, еще когда Илья Муромец, которого злые вороги накрыли Царь-Колоколом, проломил себе путь в русскую народную былину. В 1917 году жерло Царь-Пушки заткнули Декретом о земле и воле, но очень скоро и землю, и волю вытряхнули, и пушка выпалила по нам очередной парочкой российских самодержцев. Как остановить пушку, никто не знает. Вот и сейчас мимо кельи, где смиренно пишутся сии строки, самолетиком промелькнула худощавая фигурка в мышиной мантии и милицейской фуражке.
      
      
      
       Неразменный рубль
      
       Когда на рынок входит неразменный рубль, все вокруг замолкает. Торговля останавливается, бьют колокола, крестьяне ломают шапки. Неразменный рубль обходит прилавки, ласково улыбается женщинам. Он знает, что все равно скоро уйдет, но знает и то, что он обязательно сюда вернется.
      
      
      
       Эхо
      
       Эхо говорит ласковым русским голосом. Если эхо говорит не русским голосом, это не наше эхо. Если эхо говорит русским, но не ласковым голосом, это эхо суровых лет России.
      
      
      
       Философский камень
      
       Философский камень - это тот булыжник, которым римский легионер размозжил голову Архимеду. На каждого философа где-то отложился такой камень. Известное нам теперь сочетание трех компонентов - философа, варвара и булыжника - и есть магический секрет философского камня, недоступный средневековым алхимикам.
      
      
      
       На трех рыбах
      
       Земля точно стоит на трех рыбах. Рыбы эти - щука, карась и камбала. Щука все время пытается поймать карася и поворачивается, оттого и Земля вертится. Камбала светит им плоской жестяной Луной и размышляет о смысле времени, телодвижений и недостижимых рыбьих желаний.
      
      
      
       Тяготение
      
       Потолки тяготеют к полу. Удерживают их только прозрачные лиственницы, что дышат в любом замкнутом пространстве, хотя и не видны. Потолки лежат на их макушках и скрипят от неудовлетворенного желания. Пол же стремится отнюдь не навстречу потолку, а вниз, к Матушке-Земле, которая вовсе никуда не стремится, а катается себе круглым шаром от футболиста к футболисту, от пинка к пинку.
      
      
      
       Центр Вселенной
      
       Центр Вселенной - это красный хохолок вон того фазана. Фазан движется, порою даже летает, и центр Вселенной перемещается вместе с ним.Почему именно этот фазан, почему его хохолок, спросите вы. Но Тот-Кто-Знает-Ответы заранее пожимает плечами, и при этом покачивается его седой хохолок.
      
      
      
       Крестьяне
      
       Дон Хуан Патагонский учил крестьян высиживать яйца. Своей лучшей ученице он дал бесхозное имя Клозетта. Девушка могла довести до проклевывания две дюжины яиц одновременно, причем без малейшего ущерба для чистоты своего нижнего белья. Остальным наука давалась плохо. Дон Хуан устало смотрел на корявые крестьянские лица и каждое утро заставлял дежурного писать на грифельной доске: 'Понимание - это еще не всё'.
      
      
      
       Не верю!
      
       По новым научным данным, Чингис-Ханом была лошадь Пржевальского, Эзопом - азбука Морзе, Геростратом - статуя Свободы. И все они были живы еще каких-нибудь двадцать лет назад. А вы говорите, перевоплощения. Какие перевоплощения, когда тут такое творится!
      
      
      
       Осторожней со змеями
      
       Запуская воздушного змея в терпеливые небеса, вы никогда не знаете, что выловите. Хорошо еще это будет дохлая птица или самолетная жестянка. А если подцепится коряга или, не дай Бог, Луна? Дерзкий змеепускатель тогда окажется в прямой и продолжительной связи с поднебесьем. Да еще не факт, что, если он все-таки решится отпустить змея, тот за ним не погонится.
      
      
      
       Среда в среде обитания
      
       Короткий веселый день среда приходит только по очень большим праздникам. Субботе и воскресенью - дням долгим и самоуглубленным - посещения разрешены чаще, раз в месяц, однако они находят способ мелькать за окном каждую неделю. Выход же в незарешеченное пространство стерегут одинаковые бледноунылые будни, всерьез считающие себя нашей средой обитания.
      
      
      
       Структурология
      
       Вода распадается на кислород и водород, человек - на скелет и чужие воспоминания, империя - на ностальгию и общность языка. Только камень распадается на камни.
      
      
      
       Сердца
      
       В человеке много сердец. Сердце лба мраморное и никогда не крошится, в отличие от кварцевого сердца затылка. Сердце яремной впадины деревянное, хорошо отполированное током крови. Целлулоидное сердце желудка давно переварилось. Есть еще срамное сердце и сердце пяток, но первое не изучено, поскольку прячется где-то в средостениях, а второе и так хорошо ощутимо при ходьбе по житейским джунглям. Говорят, кое у кого обнаруживается сердце сердца, но тайну сию покойнее не приоткрывать.
      
      
      
       Уши и мыши
      
       Уши воюют с мышами. Мыши подвижнее, зато уши раньше чуют опасность. Война идет с переменным успехом. Мыши захватили все подполье, стены же целиком под контролем ушей.
      
      
      
       Разум
      
       Разум обитает в клетке. Клетка несколько тяготится безделием серого мохнатого жильца и предлагает ему то полы вымыть, то суп сварить, но потом в очередной раз осознает, что бесполезно. По ночам, когда клетка спит, разум через щелочку вывинчивается наружу и взмывает в лунные долины, работая кожистыми перепончатыми крыльями.
      
      
      
       Василиск
      
       Неправда, что нельзя выдержать взгляд василиска. Ведь василиск запечатлен на нашей самой крупной купюре и криво улыбается кое-кому, к вящему взаимному удовольствию.
      
      
      
       Снежный человек
      
       Снежный человек - это та обезьяна, от которой мы все произошли. Он стесняется этого и прячется. Поговорите с ним, он втайне жаждет славы и мечтает о телеэкране, только боится юпитеров.
      
      
      
       Новая книга обещаний
      
       Самолетным следом по голубому велюру обещано каждому: 'Ecce Homo'. Из домовой книги Господа Бога, правда, не следует, что обещание выполняется. Но всё сглаживают надписи на могильных камнях.
      
      
      
       Нависающее
      
       Представьте себе физиономию кота, когда на стул, где он вполглаза дремал, неуклонно стало опускаться чугунное седалище подслеповатой гостьи. Кот все не верил в реальность происходящего и лишь в последний миг соскочил, спасся. А ведь нас всех некий фокусник каждый вечер накрывает безмерно тяжелой черной шляпой с дурацкими зелеными блестками!
      
      
      
       Головы
      
       У Гамлета был 58-й размер головы, у Меркуцио - 56-й, у Просперо - 55-й. Зато у Калибана был 62-й. Продолжая изучение предмета, отметим, что у автора этих строк размер головы 57-й, а у Шекспира - 50-й, поскольку его вообще не было. Ну, и что все эти цифры доказывают?
      
      
      
       007
      
       Джеймс Бонд вышел в отставку и поселился в расколотом им Советском Союзе. Пенсию ему приносили йоркширские почтовые голуби. По вторникам бывший агент 007 посещал собрания пенсионеров партии, что-то записывал на встроенный в сигарету магнитофон. Собрания заканчивались пением 'Интернационала', но Джеймс Бонд принципиально гундосил в седые усы 'Боже, храни королеву'. 'Это наш товарищ из развивающихся республик фальшивит', - с любовью хлопали Бонда по литым плечам верткие старички в пионерских галстуках.
      
      
      
       Заговор от коммунизма
      
       На море, на океане, на острове Окаяне, гонит Великий Карла гром с голодным дождем. Молния осияет, гром грянет, дождь польет, глотки зальет. Пена изыде, и язык костян. Как от кочета нет яйца, так от книги блажной нет проку. Ключ в небе, замок в головах. Аминь, трижды.
      
      
      
       Не сумев достать билетов
      
       Не сумев достать билетов, мы ползком пробрались в страну молочных рек и медовых берегов. Но мы не нашли там ни молока, ни меда. Не нашли даже березы с золотыми сучьями, изображенной на гербе. Зато было много колбочек и пробирок. Целые холмы колбочек и пробирок. И на каждой - золотым клеймом - птица Сирин, пение медовое, лик молочно-белый, человеческий.
      
      
      
       Клады
      
       В нашем отечестве везде под ногами клады. Внимательный странник, да еще с вещим человеком посовещавшись, без труда отыщет места, где лежит золото. Оно совершенно бесхозное, дружелюбное, по первому слову показывается людям и легко может достаться в удел всякому.
      
      
      
       Сказочка
      
       В избушке на козьих ножках прописался страшный колдун. Он так зачаровал обширную русскую землю. что все поля стали пустырями, а красны девицы - добрыми молодцами. 'Кто рожать-то будет?' - громыхнул Добрыня Никитич. И Баба-Яга с перепугу родила лешего, а тот взял да и вспахал русские пустыри, правда, вкривь и вкось, а почему - леший его знает.
      
      
      
       Порядок
      
       На Русь пришел Порядок и занял апартаменты в Кремле. 'Я явился', - оповестил он города и веси.
       'Он явился, - перемолвилась тать, которая в нощи, - он в Кремле сидит'. - 'Нехай сидит. Будем знать: в Кремле Порядок, туда воровать не пойдем'.
       И то правда, везде как воровали, так и воруют, а в Кремле - Порядок.
      
      
      
       Эволюция
      
       Непомерный рост правой стопы в правящей династии привел к тому, что Петр У держал под пятой пять сотен народов, а Петр УI - уже шесть сотен. У Петра УII возникла необходимость пошевелиться, в результате чего было случайно раздавлено семьдесят народов. Мы ждем, чем же завершится эволюция сей достославной и примечательной во всех отношениях семьи.
      
      
      
       Джунгли
      
       Джунгли - это сплетения хвостов. Животных в джунглях много, так что хвосты их паутинятся, как немногие пауки умеют. Сквозь заросли пробираются розовые целлулоидные младенцы, все в одном направлении. Над их головами сияют в небе золотая стрелка и лики Дарвина и Гексли.
      
      
      
       В одной из щелей пространства
      
       В одной из щелей пространства ввели удары по макушке фарфоровым богом как средство вразумления. Вразумляемые молча терпели, осознавая глубину своих заблуждений. Бог молча терпел, думая о том, что каждый раз, когда хотят кого-то наказать, наказывают его.
      
      
      
       Немецкая птица
      
       Немецкая птица Гефлюгель живет в консервных банках и баночках. Они выполнены как раз по ее размерам. Птица Гефлюгель, как всякое уважающее себя пернатое, после определенного возраста уже не летает, если, конечно, не отправить ее в полет. Давайте на ближайший немецкий праздник устроим праздник, подбросим вверх тысячи и тысячи птиц в баночках и банках!
      
      
      
       Эстетика
      
       Сначала Монтекки и Капулетти были друзьями. Но потом возникли разногласия по поводу фасона шляп. Когда замешана эстетика, обязательно воспоследуют горы трупов.
      
      
      
       Четвероногие
      
       Стул, как всякое четвероногое, норовист. Трудно вскочить на спинку пробегающего мимо стула, трудно и удержаться там. Непривязанные стулья порой забредают в комнату, смотрят на бледнотелую человеческую мебель и, фыркнув, уходят в леса, под сень раскидистых вековых питекантропов.
      
      
      
       Индиоты
      
       В головах индиотов красиво - цветут бумажные сады, журчат фонтанчики с амурами. Однако там душно, как в запертой оранжерее, нас же лишь изредка щекотнет исходящий оттуда приторный парфюмерный аромат. У индиотов своя литература, свои фильмы и песенки, и все это, в сущности, вовсе не изучено, хотя язык у нас с ними один. Правда, индиоты знают заповедные слова индиотов, неизвестные прочим. И ведь ни за что не подумаешь, что на улице нам каждый день встречаются представители этого чужого, загадочного племени!
      
      
      
       Тень
      
       Очень трудно совпасть со своей тенью. Она то убегает куда-то вбок, то послушно подползает к подошвам. Крайне нервна, особенно когда берет у вас интервью. Весьма озабочена, какое вам на данный момент полагается освещение.
      
      
      
       Что делать со словом
      
       В ближайшем магазине можно приобрести термос для горячих слов, бутыль для едких слов, холодильник для скоропортящихся слов. Можно сдать слово на хранение в книгу [R.I.P.*]. Опаснее же всего дать слову улететь, поскольку оно не исчезнет и не благорастворится, а станет подобным пакету от молока, оставленному на орбите нерадивым космонавтом.
      
      
      
       Комета
      
       Если вы поймали комету за хвост, следует держаться за него как можно дольше. Комета все сделает сама - обогреет вас солнцем, осыплет звездным сиянием, проведет вокруг Вселенной. Проблемы возникают, если хвост оказывается скользким. Поэтому к встрече с кометой следует готовиться, набить карманы тальком, а главное - развивать цепкость пальцев. Конечно, нужно еще уметь отличать хвост кометы от прочих скоплений пара и напрасного дыма.
      
      
      
       Вулканы
      
       На вулканах живут теплолюбивые туземцы. Они находят в этом удовольствие - им обеспечены горячие завтраки и неизменно теплая постель. Вулканам тоже приятно. Временами они собираются за общим столом со смерчами, наводнениями и эпидемиями, и на обветренных вулканьих ликах читается: эх вы, мясники!
      
      
      
       Землетрясение
      
       Землетрясение вызвать легко - для этого нужно хорошенько покачаться на стуле. Совершенствуйтесь - и в конце концов мир будет дрожать по первому вашему телодвижению. Может быть, он станет даже вращаться вокруг вашей оси, если, конечно, у вас есть ось.
      
      
      
       Электробритвы
      
       По ночам электробритвы работают: глядишь, лужайка подстрижена, мысли у соседей как-то выровнялись, куда-то делась горка на горизонте. Утром бритвы нам что-то рассказывают, но мы не понимаем их взволнованного жужжания.
      
      
      
       Подмены
      
       Солнце можно заменить лучиной, виллу - землянкой, кровать - охапкой сена, еду - травой и кореньями. Только вот человека никем заменить нельзя. Вот этого человека, что живет в землянке на сене и питается кореньями.
      
      
      
       Скульптор
      
       Он долго работал над большой бесформенной глыбой по имени Жизнь. Стесывал острые углы, замазывал впадины. Наконец понял: правильная форма недостижима; если уберешь выступ с одной стороны, что-нибудь обязательно выпятится с другой.
      
      
      
       Письма с того света
      
       Когда до нас стали доходить письма с того света, мы узнали наконец, кто чем занимается. Шекспир сочиняет драму 'Джозеф Сталин', Бах - кантату на объединение Германии, Лев Толстой перешел в ислам, много молится и зовется теперь Мухаммед Абдулла, Ван Гог впал в черную меланхолию и не работает, потому что нуждается в натуре и ярких красках, а вокруг только прозрачные плащи. Мириады прозрачных плащей цвета осеннего возхдуха.
      
      
      
       Прощание симфонии с дирижером
      
       Перед тем, как уйти, попрощайтесь с вещами. Они ответят, хотя и неощутимо, - колыханием травинки, чуть брезжущим светом в безлунную ночь. Вещи давно привыкли подолгу прощаться с нами, привыкли и к тому, что прощальные их знаки всегда остаются безответными. Уходя, ответьте на вечное прощание природы.
      
      
      
      
       Печатается по текстам из "КНИГИ ДЛЯ ПОСЕТИТЕЛЕЙ"
      
       Москва - Париж - Нью-Йорк, "Третья волна", 2001
      
      
       ? Анатолий Кудрявицкий, 2001
      
      
      
      
      
       -------------------------------------
      
       ПРОЗОСТИХИ 1998, 2001 - 2002
      
       -------------------------------------
      
      
      
       Человеческое измерение
      
       Прибор, называющийся "ростомер", измеряет совсем не то, что нам кажется. Человек становится в закуток для ног, умственный рост его возвышается, возвышается... Тут на голову человеку опускают планку, то есть доску. Дальнейшее зависит от того, как сильно давить на доску. Таким образом, рост человека - это то, что остается от его высоты после употребления прижимающей доски.
       Доски же в различных странах разные. Где-то из легкого липового дерева, где-то стальные или даже свинцовые. Бывают и доски на пружине. Поэтому некоторые высокие люди в своей стране считаются карликами, и наоборот.
       Профессия измерителя - это почетная профессия. По главным измерителям судят о высоте государства. Высоту же самих измерителей никто никогда не мерил; оттого мы не знаем, как отличать их в толпе, если они, конечно, позволяют себе оказаться в толпе.
      
      
       Книга Мерос
      
       Папирусный свиток, найденный недавно в пустыне Каро-Канн, сделал бессмысленным отныне занятие летописца. На бесконечных витках книги Мерос, каковое название проставлено чьей-то неуверенной рукой вверху свитка, скачут всадники, звенят мечи, летят колесницы, рушатся города. Свиток поглощает все происходившие в прошлом события, вплоть до сего дня. Книга Мерос становится все больше, то есть длиннее, память человеческая - все короче. Скоро свиток догонит течение времени, а затем, наверное, обгонит его, и мы будем по утрам читать, что нам предстоит совершить в течение дня. Что мы станем делать, когда будем знать, что сделаем, - вот в чем вопрос.
      
      
       (два текста из журнала "Дружба народов" 1998,  1)
      
      
       ? Анатолий Кудрявицкий, 1998
      
      
      
      
      
       О писательстве
      
       Буквы пишутся просто. Берется берестяной желобок и заполняется несколько раз пропущенной через сито и через себя землей. Вырастает нечто, обладающее цветовым многообразием и ветвяным ногообразием.
       Фраза пишется просто. Из берестяных желобков составляется узор, читаемый всяким по-каждому и несущий смысловую и лиственную нагрузку.
       Хорошая проза говорит: я...
      
      
       Опубликовано в журнале "Черновик"  14
      
      
       ? Анатолий Кудрявицкий, 1999
      
      
      
      
       ----------------------------
      
       ПРОЗОСТИХИ 2005
      
       ----------------------------
      
      
      
       Агамемнон в Кембридже
      
       Агамемнон читает лекции по психологии. "Любишь, когда не знаешь, знаешь, когда ненавидишь", - говорит он. "И знание меняет твое лицо, в результате чего к сорока годам получаешь двусмысленные поздравления из зеркала", - добавляет чей-то портрет со стены.
       После лекции Агамемнон пьет козье молоко в баре. Молоко специально доставляют для него с ирландской фермы.
       "Важна ли для ученого мужского пола личная жизнь?" - спрашивает кто-то из студентов. Поперхнувшись, Агамемнон думает: отправить бы плута к Плутону за такие намеки, но вслух невозмутимо отвечает: "Мужчина может жить и в небесном пейзаже. Да-да, и гадать на любовь девушек и всех людей. Облака ему таковую любовь изобразят, и даже вполне фигурально - явят три благородных видения".
      
      
      
      
      
       Ностальгия
      
       Через полтора века Гоголь вернулся в Италию - на этот раз под фамилией Тарковский. Периодически шарахаясь от мопедов, он гулял по Палатину и неожиданно вышел к могиле, где покоится римская словесность. Могила его испугала, он не любил могил, словесности и самого Рима.
       Болезненно передернувшись, он возвратился в отель, взял ключ у портье и при этом заметил, что вот он снова отражается в чужих зеркалах. Подбородок знакомый, но губы говорят на незнакомом языке, думал Гоголь. Что они говорят? Что человека легко перевести на иное наречие, но кто читать-то будет?
       Вечером он очинил найденное в каком-то парке лебединое перо и чернилами цвета пламени записал в блокноте: "Тот, кто читает не написанное мною, но меня, находит в этом странное удовольствие. Иначе он бы не тешился этим так долго. Собственно, он всегда может захлопнуть книгу без всяких для себя моральных последствий. Я как будто тоже могу захлопнуться, но не делаю этого, поскольку имею профессиональную привычку дочитывать до конца двухтомные романы и досматривать до погружения в сон двухсерийные фильмы".
      
      
      
      
       Причина и следствие
      
       Антон ван Левенгук смастерил подзорную трубу, в которую видно прошлое. В прошлом этом выискивались то динозавры, то блохи величиной с мамонтов, и их было столько, что Левенгук каждый раз испуганно отнимал трубу от глаза.
       Успокоившись стаканчиком имбирного пива, Левенгук выходил в город. Он останавливался в каком-нибудь сквере, клал ладонь на ствол дерева и терпеливо ждал, пока на нее вскарабкается жучок или муравей.
       "Маленькие, пока еще маленькие", - шептал Левенгук, в некотором помрачении рассудка путая прошлое с будущим и причину со следствием.
      
      
       (три текста из журнала "Дети Ра"  17, 2006)
      
      
      
      
       Пабако
      
       Фрукт пабако - экзотический фрукт. Он растет не везде; можно сказать, он вообще нигде не растет, но все же его откуда-то приносят, ставят на стол - и обнаруживают его съедобность, к вящему своему удовольствию. Так что плод пабако был бы почти плодом ума, если бы не его сочная голубая мякоть под белоснежной кожей. Плодоножка же у него красная, поэтому дерево пабако объявлено священным в странах с красно-бело-синими флагами. Поскольку таких стран великое множество, плоды пабако считают в каждой из них национальным блюдом.
       Многим, наверное, доводилось покупать пакеты с соком пабако, от которого кожа становится белой, глаза - голубыми, а на щеках проступает так называемый стыдливый румянец вкушающего пабако - ведь даже полулитровые пакеты с этим соком столь дороги, что их покупают лишь по ежемесячным национальным праздникам. Говорят, это даже к лучшему, потому что при более частом потреблении сока или компота из нарезанных ломтиками бело-голубых долек с мягкими хрустящими на зубах красными плодоножками цвета ложатся на человека по-иному: голубой, вернее, синей становится кожа, красными - глаза, а белоснежными - волосы. Такие люди вызывают у встречных священный ужас, как древние пророки; их обходят стороной и предоставляют им заниматься самым неприятным делом - радением о своей сине-бело-красной стране. Этих седых субъектов с налитыми кровью глазами и синюшной кожей возят в машинах без стекол и поселяют в домах с непрозрачными окнами.
       В одной стране плод пабако попал даже на государственный флаг, вместе с тремя львами, которые уже много лет скалят на него зубы, но укусить не могут. Сей флаг долженствует выражать невозможность достижения полного человеческого счастья, о чем жители бело-сине-красной страны догадывались еще задолго до появления у них этого флага.
       Автор этих заметок должен признаться, что он вкушал сии диковинные плоды, причем вполне легально. Как и остальным так называемым причастным, ему дозволено также писать о таких высоких материях, как священное древо пабако, ежемесячные национальные праздники и радение о родной стране. Причастные пишут на белой бумаге красными чернилами, а иногда даже той голубой жидкостью, что течет в их жилах.
      
      
       (из журнала 'Lettres Russes'  23, Париж, Франция).
      
      
      
      
      
       Прогулка
      
       Выходя в город, профессор Таузентойфель надевает слепые очки, берет в руки цветущую трость и выверяет угол наклона своего туловища. Правильный угол составляет сорок пять градусов минус температура воздуха.
       Профессор питается запахами. Поскольку в городе профессорам и запахам раздолье, профессор наслаждается прогулкой. Он подробно обнюхивает каждую коровью лепешку, каждый цветок подсолнуха. Особенно долго профессор стоит перед свинарниками. Не то чтобы он любовался свиньями, нет, просто он чувствует на себе их обожающие взгляды.
       Заслышав скрип мельничных колес, профессор поворачивает на этот звук и попадает в центр города. Вот он выходит на центральную площадь и нюхает молодую синеву васильков на необъятном поле - человек, собою примиривший противоречия этого алогичного мира.
      
      
       (из журнала 'Новое Литературное Обозрение').
      
      
      
      
       ? Анатолий Кудрявицкий, 2006
      
      
       Иосиф Бродский о поэме "Потоп" и ее авторе: 'A poet who gives voice to Russian silence' [Поэт, что дает голос русскому молчанию].
      
       Генрих Сапгир номинировал книгу Анатолия Кудрявицкого "Граффити" на премию анти-Букер за 1998 год.
      
      
       Копирайт: Анатолий Кудрявицкий, разные годы.
       Все права защищены.
       Перепечатка без разрешения правообладателя будет преследоваться по закону.
       За разрешением обращаться: akudryavitsky[at]hotmail.com
      
      
  • © Copyright Кудрявицкий Анатолий Исаевич (akudryavitsky@hotmail.com)
  • Обновлено: 14/05/2015. 116k. Статистика.
  • Сборник стихов: Поэзия
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.