Lib.ru/Современная литература:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Помощь]
Анатолий Кудрявицкий
ИЗБРАННЫЕ КОРОТКИЕ РАССКАЗЫ
Копирайт: Анатолий Кудрявицкий, разные годы.
Все права защищены.
Перепечатка без разрешения правообладателя будет преследоваться по закону.
За разрешением обращаться: akudryavitsky[at]hotmail.com
--------------------------------
Минирассказы
из цикла
"ОКНА ДЛЯ ПОЛЕТА"
--------------------------------
ДВУХВОСТКА
В гневе она светилась. Лина еще говорила: "Если у нас иссякнут батарейки в фонаре, будем сердить двухвостку".
У двухвостки, конечно, не было двух хвостов, да и один-то был коротеньким, бурым и голым, как и вся зверушка, похожая больше всего на голую английскую кошку, которую мы как-то видели по телевизору, но меньше, гораздо меньше. "Так, крыса какая-то породистая, -- говорила Лина, -- с двумя хвостами".
В этом и была самая соль шутки -- двумя хвостами были мы с Линой.
Батарейки действительно вскоре иссякли, и вечерами мы ходили к реке с двухвосткой -- достаточно было слегка погладить ее против шерсти, вернее, в том направлении, в котором не росла бы шерсть, если бы она была, как тело зверька начинало испускать сиреневый свет -- неяркий, конечно, но позволяющий видеть тропинку. Перед тем как залезть в воду, Лина гладила двухвостку посильнее, зверек фырчал в негодовании и топорщил свои моржовые усики, зато свет его становился ярче и служил нам маяком, когда мы, замерзнув, плыли обратно. Свет двухвостки был виден даже с того берега. Растеревшись, мы долго сидели на сложенном вдвое полотенце, и ночь смотрела на нас такими же бусинками глаз, как двухвостка, и разговаривала с нами. Вдалеке краснели огни на какой-то высокой трубе.
"Словно уходящий поезд, -- как-то сказала Лина. -- Уходит, уходит и никак не может уйти..."
Место было безлюдное, в палатку наведывались только кузнечики и жуки, к большой радости двухвостки, которая устраивала "хрустальное пиршество", то есть пировала с хрустом.
Вода с каждым днем становилась все холоднее, лето кончалось, кончалось и вот наконец кончилось. Мы сложили палатку и, отягощенные рюкзаками, побрели к станции.
Смеркалось.
-- Поезд через полчаса, -- сказала Лина. -- Наполни пока флягу.
Она пошла прямо на перрон, я же отправился в унылый павильончик, желтевший огнями на дальней стороне площади. Там мне залили во флягу малиновую воду, таинственно густевшую в резервуаре.
-- Московский отходит, -- зевнула продавщица, обращаясь к
уборщице.
Я обмер. Схватив флягу, я опрометью бросился через площадь к перрону. Тяжелый рюкзак мешал мне бежать.
Вот и перрон. Лины нет, поезд набирает скорость, последний вагон почти уже у конца платформы.
Когда я добежал туда, красные огни были далеко. И вдруг я увидел: к ним, к этим красным огням, добавился еще один, ослепительно белый -- как будто кто-то держал фонарь в высунутой из окна вагона руке.
"Это же Лина с двухвосткой!" -- понял я.
Никогда, никогда я не видел, чтобы двухвостка так светилась. Это была ярость, безумная, испепеляющая ярость!
Огни все удалялись -- четыре красных и рядом ослепительно белый. Перед самым поворотом белый огонь как будто взорвался и рассыпался тысячей серебристых блесток.
-- Вот хулиганье, из ракетницы стреляют, -- сказал кто-то за моей спиной, - когда там, откуда я не мог отвести глаз, воцарилась полная темнота.
СЕГОДНЯ
"А если пойдут дожди, а если порвется небо, а если подняться туда, в прореху?.."
Не то чтобы это все утомляло, но было как-то скучно, хотя он понимал: вопросы дети задают дурацкие, так уж они, дети, устроены.
Уходя, он забыл трубку, и обнаружилось это лишь внизу, у почтового ящика, где белела газета "Сегодня". "Что "сегодня"? -- подумал он. -- Дурацкое название -- там ведь не о сегодняшнем пишут, а о вчерашнем..."
Вот и снова его дверь. Он разыскал трубку, проверил, на месте ли зажигалка, обвел глазами притихшую квартиру. "Возвращаться нельзя -- пути не будет", -- вспомнилось ему, когда он уже запирал дверь. Но ведь уже вернулся...
Прихватив газету "Сегодня", он вышел на улицу. Здесь тоже играли дети. "Спасу нет от этих детей, -- проворчал он, когда прямо под ноги ему подкатился зеленый в черных ромбиках мяч. -- Ах да, газета".
Читать он сел на бульваре. И опять вокруг дети, такие же крикливые. Читалось плохо. Отложив газету, он стал смотреть на девушек. Как всегда, ничего особенного. Он загадал, что двадцатая будет красивая. Но уже семнадцатая заставила его привстать с лавки. Черные волосы, зеленый пиджак с черным шарфиком, а главное, зеленые глаза...
Он мгновение поколебался и пошел за девушкой. Она уже была далеко, но это и хорошо -- можно идти за ней незаметно. Они пересекли площадь и шли уже по другому бульвару. Раньше он подходил к девушкам, знакомился, но теперь -- есть ли смысл? Он стар!
Впрочем, девушка, кажется, заметила его -- она оглянулась, улыбнулась, однако продолжала идти дальше. Он запыхался, но не отставал. Бульвар был уже какой-то незнакомый, так далеко он еще не заходил. Вдалеке маячила чья-то конная статуя. Он шел, шел, сердце стучало, девушка еще раз оглянулась. Вот памятник уже рядом, кругом люди...
Он остановился, пригляделся -- и оторопел: вокруг памятника -- девушки, все одинаковые, в зеленых пиджаках и черных шарфиках, точные копии той, за которой он сюда шел. "Даже улыбки одинаковые", -- подумал он, когда все они разом повернулись к нему.
И хлынули дожди, и порвалось небо, и бронзовый всадник взметнул его туда, в прореху. На гравии остались лежать трубка и газета "Сегодня".
НОВОЕ ПЛАТЬЕ
Она пришла со старой фотографии.
-- Здравствуй! -- сказала. И еще сказала, спросила то есть: -- Как ты живешь?
-- Живу, -- ответил я.
-- Как жена?
-- Спасибо, хорошо.
-- Дочка растет?
-- Растет.
-- А мне нужно новое платье. Ты обещал.
-- Господи, сколько лет прошло... Ты помнишь?
-- Да, конечно. Ты очень хорошо шьешь.
-- Шил. Я давно этим не занимаюсь.
-- Но для меня ведь сделаешь?
-- Сделаю, -- вздохнул я. -- Какое тебе?
-- Белое. Воротник стоечкой.
-- Уж не на свадьбу ли?
-- На свадьбу.
-- Поздравляю.
-- Ты не поздравляй. Ты делай. Прямо сейчас, при мне.
Уж не знаю как, но я это платье сшил. И Лика оказалась в нем. Красивая и бледная.
-- Спасибо тебе, -- сказала Лика и поцеловала меня каким-то пуховым поцелуем. -- Просыпайся. Ну, просыпайся.
И начала меня толкать. И оказалось, что это жена меня трясет, а я лежу на диване и в окне белым-бело -- буйствует снегопад.
-- Лика погибла, -- сказала жена. -- Выпала из окна. Я как раз шла мимо ее дома, а там милиция, "скорая"... Она тихо так лежит, только лицо видно, а сверху снег нападал, белый-белый...
УМЕНИЕ ТАНЦЕВАТЬ
Река была горячей. Мост через нее не имел настила, одни лишь перила. Нам надо было перебраться. Так, чтобы на ту сторону и чтобы обоим.
Мы стояли на этой стороне, я криками отгонял людей, намеревавшихся прыгнуть в воду. Они отходили, ложились на песок, смотрели в небо.
В небе летала вата: сквозь черную дыру Солнца ввинчивался ветер и разгонял ватные клочья, как хлопья снега.
-- Жаль, что песок, -- сказала она. -- Я бы потанцевала. На пуантах.
-- А ты умеешь?
Я никогда не видел, чтобы она танцевала, хотя фигурка у нее вполне балетная.
-- Во сне я танцую, -- ответила она.
Я пошел в очередной раз пробовать воду, но в этот момент кого-то вытаскивали на берег. Сварившегося.
Люди на берегу ахнули. Смотрели они при этом почему-то на мост. Я тоже поднял голову -- и оторопел: она стояла на перилах моста и явно намеревалась идти по ним на тот берег.
-- Стой, куда ты?! -- закричал я изо всех сил.
-- В другую жизнь, -- весело откликнулась она и побежала,
полетела на пуантах...
Когда я открыл глаза, она была на той стороне.
-- Я умею, умею танцевать... -- донеслось до меня.
И она уже уходила, убегала, утанцовывала прочь от берега.
-- А как же я?! -- в отчаянии закричал я.
-- ...когда река остынет... -- прошептал мне ветер.
ПЛОХАЯ ПРИМЕТА
-- Почему нельзя перед свадьбой фотографироваться вместе? --
спросила девочка.
-- Плохая примета, -- ответила ее мама. -- Или свадьбы не
будет, или начнется такое, что лучше бы не жениться.
-- Какое?
-- Ну, например, ссоры или даже драки.
-- Я никому не позволю со мной драться! -- с вызовом сказала
девочка.
-- Кто дерется, не спрашивает разрешения, -- ответила мама,
прикрывая манжетой синяки на запястье.
-- Я хочу, чтобы, когда я выйду замуж, у меня была дружная
семья. Как наша. У нас ведь дружная семья?
-- Дружная... -- вздохнула мама...
Все так и вышло. Девочка вышла замуж, и у них с его и с ее родителями стала дружная семья. Большая семья. Перед регистрацией брака они даже сфотографировались все вместе, и карточку повесили напротив телевизора.
А потом в телевизоре началась война, и с фотографии вдруг исчезли все мужчины -- как водой смыло. Вскоре их смыло и из жизни.
ОСОБЫЙ ДАР
-- Я умею удерживать самолеты, -- сказала она и посмотрела
на меня чудесными облачными глазами.
-- Как удерживать? -- не понял я.
-- Ну, чтобы они не падали, -- смущенно потупилась она.
Нам, как выяснилось, предстояло лететь вместе, поэтому такое ее умение оказалось весьма кстати. Надо сказать, это был год, когда одна за другой разбивались старые машины нашего самолетного парка.
Действительно, с полетом все обошлось, а приземлились мы в любовь. Мне часто приходилось летать, но я теперь был спокоен: она и в самом деле удерживала мой самолет, даже не находясь в нем. Вместе мы больше не летали, она ждала меня на земле.
Потом как-то летела она -- не на моем самолете, не я прокладывал для нее путь. Приземлилась она благополучно, но вот на обратном пути допустила промашку -- то ли забыла о своем даре, то ли не рассчитала сил... Нет, самолет не разбился, а совершил вынужденную посадку в Воронеже. Там она познакомилась с другим штурманом -- в таком же мундире, как у меня, и через три месяца уже была за этим человеком замужем.
Мне пришлось расстаться с моей профессией -- я не мог заставить себя даже войти в самолет, я знал, что без нее он разобьется.
Теперь я работаю носильщиком -- в другом аэропорту, не хочу, чтобы товарищи надо мной смеялись. Мне трудно принудить себя смотреть на девушек, но иногда я все же это делаю. Недавно я слышал, как одна из них сказала своему спутнику: "Я умею удерживать мужчин на земле".
КОНЕЦ ВТОРОЙ СЕРИИ
-- Что у тебя в кармане? -- спросила она.
-- Да так, ерунда. Ключи, деньги.
-- О, деньги! -- оживилась она. -- Пойдем в кино?
И мы пошли в кино и смотрели нашу жизнь -- по отдельности, а во второй серии -- вместе.
-- Тебя ждет третья серия, -- сказал я ей.
-- Нас, -- поправила она меня.
-- Да, нас, -- согласился я.
-- А ты сегодня таял?
-- Совсем чуть-чуть, -- соврал я.
-- Пошли есть мороженое, -- проявила заботу она.
Ей кажется, что холод мороженого может замедлить мое таяние.
От мороженого у меня заболели зубы, а затем голова. Когда мы пришли домой, с моих ног натекла большая лужа.
-- Не тай, пожалуйста, сегодня -- я устала, -- попросила она.
-- Хорошо, не буду.
-- Как здорово, что мы нашли причину твоего таяния и ты
выбросил свое сердце, -- сказала она, засыпая. -- С ним бы ты
давно растаял...
-- Да, я бы давно растаял.
Когда она уже крепко спала, я разделся, извлек из нагрудного кармана сердце, вложил его обратно в свою грудь и лег отдельно, на диване. Полурастаявшей рукой я еще успел написать на чистой библиографической карточке: "КОНЕЦ ВТОРОЙ СЕРИИ".
Опубликовано в книге "Жужукины дети, или притча о недостойном соседе. Антология короткого рассказа, Россия, 2-я половина ХХ века". М.: Новое литературное обозрение, 2000.
---------------------------------------------------------------------------
Из цикла
КРИПТОМЕРОН, ИЛИ КАЛЕЙДОСКОП ИСТОРИЙ
---------------------------------------------------------------------------
Это, верно, тот самый лес, где
нет никаких имен и названий.
Льюис Кэрролл. Алиса в зазеркалье
ЧЕЛОВЕК-ВОЛК
-- Сейчас он возьмет след, -- шепнул мне брат Мартинус.
Человек-волк опустился на колени между стульями, принюхался к паркету, затем вдруг, отпихнув задом официанта, помчался на четвереньках между столиками.
-- А теперь он скинет фрак, ибо тот мешает вести погоню, --
опять зашипел мне на ухо брат Мартинус.
Человек-волк скинул с себя не только фрак, но и вообще всю одежду. Шерсть его оказалась бурой и свалявшейся.
-- За кем это он? -- поинтересовался я, пригубив аперитив.
-- За добычей, а может быть, за самкой.
-- Что нужно для того, чтобы стать хищником? -- задал я теоретический вопрос.
-- Научиться есть других и не есть себя.
-- Вот как... Гм-м... А откуда вы так хорошо все это знаете?
-- Я мог бы сказать вам, что в результате наблюдения за человеко-волчьей природой, -- молвил мой собеседник. -- Но скажу правду: мы с ним братья.
С этими словами брат Мартинус откинул капюшон своей мантии. Под ним была овечья голова.
ВЫШЕСТОЯЩАЯ ИНСТАНЦИЯ
-- Вы можете поговорить с Богом, - сказали мне и дали телефонную трубку.
-- Господи, - возопил я, - почему жалованье такое маленькое?
-- Жалованье - от кесаря, - послышалось в трубке.
-- А цены почему такие большие?
-- Цены - от лукавого, - сообщил голос. - Тебе что, больше не о чем меня спросить?
-- А откуда взялись кесарь и лукавый? - вскричал я в последнем пароксизме разумения.
-- О, вот они-то - от Бога, - ответила трубка. - Поговорим
лучше о мироздании...
Тут космическая связь прервалась, а меня в цепях потащили к кесарю.
-- Так это ты жаловался в вышестоящую инстанцию?! - смерил меня взглядом кесарь.
МУЗА
Однажды я увидел на стене дома тень - и влюбился в нее. Классических форм была эта тень.
И я пошел за нею. Кто ее отбрасывал, я так и не понял - тень двигалась сама собой. Может быть, это Муза ко мне снизошла? - тихо надеялся я.
Так мне хотелось ее догнать, что если на нашем пути оказывались дома, я отодвигал их в сторону. Вот наконец догнал я эту тень, стою, а она как будто от меня самого исходит.
- Эй, а где же Муза? - воскликнул я.
Тут раздался чей-то нехороший смех, и небо надо мной сгустилось в колпак.
Ага, это капюшон Музы, понял я. Гляжу, а колпак этот серой шерстью весь порос, прямо не капюшон, а котюшон какой-то!
- Он самый, - усмехнулся тот же голос. Котюшон откинулся и показалась огромная усатая кошачья голова. - Я думала, ты за мной шлейф будешь носить, а ты, оказывается, дома наловчился двигать, так что, будь добр, иди впереди.
- Ты кто такая? - испуганно спросил я.
- Как кто, твоя Муза! - ответила голова, снова скрываясь в котюшоне.
Видно, во взгляде моем изобразилось сомнение, потому что из котюшона послышалось:
- А ты на меня не смотри, лучше на тень мою смотри. Ты же знаешь, у нее самые что ни на есть классические формы!
КОНВЕРГЕНЦИЯ ОБРАЗОВ