Кулаков Владимир Александрович
"Под куполом небес"

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • © Copyright Кулаков Владимир Александрович (kulahoop@mail.ru)
  • Размещен: 10/01/2021, изменен: 11/01/2021. 364k. Статистика.
  • Статья: Проза
  • Скачать FB2
  •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Третья книга трилогии о цирке

  •    Владимир Кулаков
      
       "ПОД КУПОЛОМ НЕБЕС"
      
      
       под куполом небес голубых
       под музыку сердец молодых
       мы будем играть с тобой
       будем играть на бис...
       The Stokes
      
       глава первая
      
       Семейная жизнь Пашки Жарких и Светы Ивановой дала трещину...
       За четыре года у них не было ни измен, ни особых скандалов. Всё происходило вроде по нарастающей - с каждым днём интересней и... слаще. Но...
       Они зашли в своих отношениях Мужчины и Женщины в какой-то тупик. На смену зною пришла неожиданная промозглая слякоть. Наступил кризис. Отношения потрескивали, как трещит под ногами отчаянных рыбаков ещё неокрепший лёд.
       Заметно постаревший, но всё ещё крепкий Захарыч, как мудрый филин, молчал, тревожно посматривал на дорогих его сердцу людей, украдкой вздыхал и шептал что-то в свою седую бороду - то ли читал молитвы, то ли философствовал: "Эх, молодёжь, молодёжь! Всем уже за тридцатку, а всё ещё как дети!..".
       Пашка пытался выровнять отношения, вызывал на откровенные разговоры Свету, но та, от природы не очень многословная, всё больше грустно молчала или отвечала неохотно и односложно. Дома старалась быть как можно меньше, всё своё время проводила на конюшне. Пашка, отрепетировав, бродил по незнакомым улицам гастрольных городов, пытался отвлечься и забыться, пребывая в унынии и отчаянии. Он сходил с ума, не понимая, что происходит! Тут ещё Венька, зараза, крутился под ногами со своими плохо скрываемыми воздыханиями к Свете. Смотрел на неё все эти годы телячьими глазами. Друг называется!.. Он стал работать в их номере служащим по уходу за животными сразу после той памятной аварии, когда, спасая автобус с цирковыми, они сами едва не погибли на Венькиной "Волге". Потом, когда оклемались, Пашка долго на него дулся, чуть не набил морду, узнав, что Венька его обманул. Он тогда купился на его слова о беременности Светы. На мгновение мечтательно расслабился, представил себя отцом. Этого Веньке хватило, чтобы на полном ходу вытолкнуть друга из почти убитой машины, летящей лоб в лоб с автобусом, у которого отказали тормоза...
       Совсем растерялся Пашка, когда узнал, что в скором времени им придётся работать в одной программе с его бывшей женой Валентиной и её полётом "Ангелы".
       Все эти годы Валентина ненавязчиво давала о себе знать телеграммами к Новому году, открытками ко дню рождения. Иногда даже поздравляла Свету. Вроде ничего страшного - скупые, подчёркнуто традиционные пожелания здоровья и счастья. Но этим она, как-то хитро, психологически тонко, лишала их со Светой покоя и душевного равновесия. Валентине никогда не отвечали. Да она, скорее всего, и не надеялась на это. Но как та капля воды долбила камень не силой, а частотой падения... И вот - встреча! То, что она её спланировала, можно было не сомневаться. От обещания "вернуть Пашку", данного после развода, она явно не отказалась, хотя прошло немало времени...
       Валентина по-настоящему его любила. Но это была какая-то странная, гипертрофированная любовь садомазохиста к плётке, искорёженная философией свободы в семейной интимной жизни, где было незыблемым: "Моя душа - тебе, мой милый, а вот тело, извини - по моим потребностям! Главное ведь - Душа, не правда ли?..".
       Потом при редких встречах Валентина объясняла, что с той поры всё изменилось - она теперь другая! Но после всех мучений и болячек, которые Пашка перенёс, возврата к старому он не просто не хотел, он понимал: не дай бог ещё раз - погибнет!.. К тому же он любил Свету. В этом был уверен. Мог поклясться...
       От предстоящего гастрольного маршрута отбояриться не удалось - Главк упёрся! Пашка намекнул на пикантность ситуации. Ему однозначно ответили: "Чай вместе можете не пить, а работать будете! Это - производство! Если каждому будем менять разнарядку из-за бывших жён и мужей, то не хватит городов! У некоторых из вас вообще не биографии, а сводки из залов суда по неоднократным бракоразводным процессам - рецидивисты, блин, амурных дел!..". Вердикт был простым: "Месяц потерпите, дальше - решим!". И никаких лишних телодвижений, которые могут привести к повышенной деторождаемости!..
       Пашка совсем загрустил. Пришёл к Захарычу за советом. Они закрылись в шорной и долго о чём-то говорили. От человека, заменявшего ему все эти годы отца и мать, он вышел успокоенным и решительным. Захарыч перекрестил его в спину и в очередной раз вздохнул - ситуация хрупкая, тонкая, как паутина!.. Ноги коснулась Варька. Захарыч на ощупь потрепал её густую шерсть. Собака в ответ лизнула руку. Старик продолжал смотреть во след Пашке. Высокий, стройный, талантливый!.. По сердцу прошлась тёплая волна любви и жалости. "Господи! Сколько же выпало на долю этого парня! Спаси и сохрани!..".
       Они были знакомы больше пятнадцати лет, а ощущение - что всю его долгую жизнь. Собственно, это и были годы его настоящей жизни! Жил ли он до встречи с Пашкой? Вряд ли. Скорее, это были годы простого физического существования, не более того. Может ли жить человек без любви? Кто-то, наверное, может. Захарыч не представлял себе этого... Потом в его жизни появилась Света Иванова, чуть позже друг Пашки, Венька Грошев. Красивые молодые ребята! Как он жил без них? И как будет жить, если что...
       Захарыч посмотрел на Варьку, та преданно, всё понимая - на него. Вильнула хвостом.
      - Стареем мы с тобой, Варюха-горюха! Стареем...
       Захарыч вернулся в шорную, где по своей давней привычке работал и жил. Цирковые гостиницы он не любил. Всю жизнь поближе к лошадям, подальше от суеты...
       Захарыч присел на сундук, который служил ему ночью кроватью, а днём диваном. Опустил натруженные здоровенные мужицкие руки и замер. Подошла Варька, положила голову на колени. Тихо скульнула, в очередной раз заглянув в глаза. Заскорузлая ладонь Захарыча снова прошлась по хребтине собаки: "Старый надёжный друг!..".
       Он закрыл глаза, улетел в воспоминаниях на пятнадцать лет назад...
      
       Глава вторая
      
       Когда последние листья мягким шуршащим ковром улеглись на улицы города, позолотив парки и тротуары, а по утрам лужицы стали покрываться тонкой слюдяной коркой льда, цирковой конюх, он же берейтор - мастер дрессуры лошадей Никита Захарович Стрельцов нашёл у ворот цирка подброшенного лохматого щенка. Тот отчаянно верещал, взывая к совести мира, который так жестоко швырнул его в холодную лужу, оставив за дверью надёжную тёплую маму и так хорошо начинавшуюся жизнь.
       Захарыч принёс трясущееся, повизгивающее существо на конюшню. Это была обыкновенная дворняжка с какой-то породистой примесью. Щенок жадно выпил целое блюдце молока, отогрелся и в знак благодарности оставил "автограф" на новом коврике Захарыча.
      - Вот, варвар! Испортил ковёр! Хомут тебе в дышло!..
      - Захарыч! Это не варвар! Это - Варвара, посмотри внимательней! - молодой помощник Стрельцова, Пашка Жарких, демонстративно хмыкнул, подчеркнув своё превосходство в знании сей деликатной темы полов. - Это "кобелиха!".
      - Понимал бы! Кобелиха!.. Сам ещё существо неопределённого пола, учить меня будешь! - Захарыч наигранно строго окоротил Пашку, хотя в его глазах балаганными скоморохами прыгали весёлые чёртики. С этим смышлёным парнишкой они встретились почти два года тому назад и с тех пор не расставались ни на минуту. Вместе работали служащими по уходу за животными в крупном номере джигитов-наездников "Казбек".
       Старик поднял щенка и внимательно пригляделся.
      - Хм! Точно - Варвара! Что ж, тоже подходящее имя для собаки...
       Так Варька появилась в хозяйстве Захарыча. Пашка с ней возился каждую свободную минуту, забывая о работе на конюшне, за что регулярно получал нагоняи от своего наставника.
       Через полгода Варька превратилась в крупную, серую с рыжей подпалиной собаку, напоминающую овчарку, с большими умными глазами. У неё был такой пронзительный "человеческий" взгляд, что все поражались: ну, вот только не разговаривает!..
       Вечерами, когда в цирке заканчивалось представление, все расходились кто куда. Пашка шёл ночевать в гостиницу. Захарыч, как обычно, ковырялся в шорной до глубокой ночи. Варька лежала на своей подстилке - старом панно, на котором когда-то выступала известная парфорс-наездница и внимательно следила за руками Захарыча. Тот либо шил очередной чепрак для наездников, либо плёл свои знаменитые на весь цирковой мир хлысты-арапники.
       Его шорная пропахла кожей и лошадьми. Это было царство уздечек, подпруг, всевозможных сёдел и стремян. Все стены были увешаны конской сбруей. Некоторые вещи имели вековую историю. Например, старинный длинный хлыст-шамбарьер - по слухам, самого господина Чинизелли! Великого мэтра! Здесь был своеобразный музей, куда любили приходить цирковые - посмотреть, послушать рассказы Захарыча, отведать его фирменного чайку.
       В шорной едва умещались деревянный сундук с металлическими оковами по углам, небольшой стол и старинный кожаный кофр, который хранил цирковые тайны. В этой тесной комнатушке без окон, при конюшне, Захарыч работал и жил. Здесь жила и Варька. Цирк стал ей и домом, и судьбой...
       Алый манеж кипел жизнью, отмеряя сезоны стрелками часов на циферблате арены. Земля во Вселенной лихо накручивала обороты, как жадный до денег счётчик в городском такси...
       Подошло время стать Варьке матерью. Она принесла четырёх симпатичных "варваров" - как сообщил Захарыч, которые поселились в сарае цирка, где хранилось сено.
       Однажды по чьей-то оплошности сено в сарае загорелось. Ушедшая на минуту от своих детёнышей Варька с воем бросалась в огонь. Захарычу с трудом удалось поймать её и усадить под замок, пока тушили пожар. Огонь перекинулся на край конюшни, где стояли лошади. Дым, ржание лошадей, крики людей, тревожные сирены пожарных машин навсегда врезались в память собаки.
       Конюшню потушили, основательно залив водой. От сарая остались чёрные дымящиеся головешки, а от Варькиного счастья - пахнущие дымом воспоминания, да горькая пыль пепелища...
       Два дня она надрывно выла, вызывая у всех озноб. На третий - притащила откуда-то в зубах чёрного котёнка и успокоилась.
       Так на конюшне в хозяйстве Захарыча появился кот...
       Земля вновь накрутила оборотов во вселенной, как воздушный гимнаст на лопинге. Время прошуршало листками календаря, пропело вьюгами, отзвенело ручьями.
       Чёрный, как вороново крыло, с белым галстуком и с белыми кончиками лап подросший Варькин воспитанник всё чаще привлекал внимание окружающих.
       Если кто-то унизительно для его слуха звал: "кис-кис" - он медленно поворачивал зеленоглазую усатую морду и, презрительно щурясь, дёргал кончиком хвоста.
       За свою величественную походку и красоту кот получил всеобщее признание и соответствующую кличку - Маркиз. Крысы, которые до того припеваючи жили на конюшне, притихли и попрятались. Кот стал властителем их дум и вершителем судеб.
       Каждый вечер Маркиз устраивался спать в уютной мохнатой шкуре "мамы Вари". Прежде чем улечься, кот основательно топтал передними лапами бок собаки, урча, как маленький мотороллер. Варька, развалившись, блаженно улыбалась, обнажая белоснежные клыки, и играла кончиком влажного языка в такт своему учащённому дыханию. Она взвизгивала, угрожающе клацая зубами, когда когти увлёкшегося кота впивались в её тело, но тут же успокаивалась. Маркиз на мгновение останавливался, смотрел с укоризной на "маму", мол, любишь - терпи! Продолжал топтаться и урчать на всю шорную...
       Однажды кто-то в цирк принёс цыплёнка. Он забрёл на конюшню, где в это время прогуливался Маркиз. В последнем проснулся хищник, и он начал охоту.
       Кот загнал цыплёнка в угол между ящиком с реквизитом и стеной денника, стал медленно наступать. Усы его топорщились, зелёные глаза пылали, светились азартом и торжеством превосходства. Расстояние сократилось до удара лапой. Кот потянулся к цыплёнку и... Тот обречённо запищал, закрыл глаза и отчаянно клюнул молодого хищника в нос.
       От неожиданности Маркиз мяукнул, сделал сальто-мортале и сразу признал право цыплёнка на жизнь и независимость.
       Наблюдавшие за этой сценой Пашка с Захарычем насмеялись вдоволь и пошли сооружать для маленького героя закуток.
      - Так! - рассуждал Стрельцов. - Теперь их на моей шее - трое. Нет! С Пашкой - четверо...
       Прошло время. Вскормленный в дружной семье Захарыча молодой петушок впервые, тенорком, прокукарекал. Свою петушиную арию он исполнял не так, как его родственники, а как-то "по-иностранному"! Сначала он пропевал своё международное "ку-ка-ре-ку-у!" и на последнем слоге, когда заканчивалось дыхание вдруг неожиданно вдыхал, вопросительно добавляя - "да-а-а?.." - как бы удивляясь самому себе. Выходило очень забавно и необычно.
       Артисты наградили певца за чистый голос и "иностранное произношение" итальянским именем - Петруччио.
       Так в кругу цирковых появился третий всеобщий любимец.
       Любопытно было наблюдать за животными, когда они спали. Варька - на панно, свернувшаяся в клубок, сверху на животе у неё - Маркиз, над ними, на жёрдочке - Петруччио. Этакая цирковая пирамида дедушки-Дурова.
       Повернётся ли во сне Варька, потянется ли во сне, зевая, Маркиз, Петруччио тут же вскинет голову и забеспокоится:
      - Кто-кто-кто?..
       Рано утром, только первый лучик пробьётся в широкие окна конюшни и приоткрытую дверь шорной, Петруччио будит всех своим приветствием:
      - Ку-ка-ре-ку-у!.. - И обязательно спросит в конце - Да-а-а?..
      - Да! - привычно ответит Захарыч и ворчливо добавит - Спи, патефон, ещё только четыре часа утра...
       Программа, закончив зимний сезон, перебралась из стационарного цирка в летний передвижной цирк-шапито "Дружба".
       Известному цирковому берейтору Никите Захаровичу Стрельцову выделили отдельный вагончик под жильё, шорную и его животных.
       Переезжали, как правило, раз в месяц из одного небольшого городка в другой. Грузовики с прицепами перевозили разборные зрительские места, брезентовый шатёр шапито, барьеры манежа, мачты цирка, разрисованные рекламные щиты-плакаты, вагончики для артистов, коневозки для лошадей и прочую цирковую утварь. Этот пёстрый караван, сопровождаемый автоинспекцией с мигалками, растягивался на добрый километр, привлекая зрителей ещё задолго до начала гастролей.
       Затем где-нибудь в парковой зоне очередного города шло строительство передвижного цирка, которое постоянно собирало зевак с одним и тем же нетерпеливым вопросом: "Когда же?.."
       По окончании гастролей цирк разбирали и ехали дальше, оставляя после себя едва заметный круг от некогда стоявшего здесь манежа, лёгкую грусть и добрую память...
       Нежаркое лето радовало погожими деньками. Провинциальные городки - своим радушием и спокойным, размеренным укладом жизни. Гастроли шли своим чередом...
       Как-то на одном из представлений произошла заминка. Исполняя трюк, один из акробатов неудачно упал, и артисты, прервав номер, покинули манеж - нужна была медицинская помощь.
       В зрительном зале наступила томительная тишина, круг цирковой арены пустовал.
       Дирижёр вопросительно смотрел из оркестровки вниз на молодого и пока ещё неопытного инспектора манежа. Тот растерялся и решительно не знал, что делать...
       Вдруг послышалось:
      - Кто-кто-кто...
       На арену притихшего цирка-шапито вышли Петруччио, Варька и Маркиз.
       Варька с удовольствием вытянулась на прохладном мягком ковре. Петруччио, распушив на шее воротник, поклёвывал что-то в опилках и, "ктокая", приглашал друзей отобедать. Маркиз потянулся и попробовал на прочность цирковой ковёр, "поточив" когти.
       Зрительный зал пришёл в движение от такого странного трио, считая это началом очередного номера.
       Ещё более растерявшийся инспектор приказал убрать посторонних.
       Униформист, долговязый парень с вечно заспанным лицом, стал гнать с манежа неуказанных в программе "артистов".
      - Кыш-ш!..
       Кот угрожающе выгнул спину, Варька зарычала и громко залаяла. Петруччио вдруг захлопал крыльями и, как горн, призывающий к атаке, голосисто заорал, возмущённо добавив в конце свой извечный вопрос.
       ...Под общий хохот инспектор с униформистами ловили не желающих уходить с манежа животных.
       Поймают Петруччио - тут как тут Варька с Маркизом. От их когтей и зубов желание подержать вырывающегося петуха мгновенно пропадало.
       Схватив орущего Маркиза, незадачливые ловцы тут же узнавали крепость петушиного клюва и шпор, а заодно и Варькиных клыков.
       Находчивые музыканты заиграли весёлую музыку.
       Потасовка на манеже проходила лучше всякой клоунады.
       Публика чуть не рыдала от хохота, когда петух с собакой догоняли убегающего инспектора манежа. Кто кого ловил, понять было невозможно..
       Лай, воинственный вой кота, крики и смех людей, петушиные вопли и весёлый музыкальный галоп превратили досадную паузу в феерический развлекательный аттракцион.
       Прибежавшим на шум Захарычу и Пашке с трудом удалось увести с манежа буйную компанию.
       Под овации зрителей униформист побежал менять разорванные Варькой штаны. Инспектору манежа ничего не оставалось делать, как смущённо раскланиваться, прикрывая расцарапанную щёку, и поправлять съехавшую в сторону "бабочку".
       Дирижёр, еле сдерживая слёзы от смеха, бурно аплодировал новоиспечённому "укротителю домашних хищников" и при этом ещё успевал дирижировать оркестром, который исполнял на максимальном "форте" бравурный марш. Представление было спасено. На следующий день толпа зрителей устроила директору цирка-шапито обструкцию. Они шумно возмущались - почему не работает дрессировщик с петухом, котом и собакой, а только стоит и объявляет номера?..
       ...Подросший, возмужавший Маркиз в очередной свой "март" не вернулся к Захарычу. Была надежда, что он где-то обрёл своё кошачье счастье...
       От Петруччио остался только похожий голос в электронном будильнике. Век птицы невелик...
       Жива-здорова Варька. Возмужал и стал классным жонглёром воспитанник и гордость Захарыча - красавец Пашка Жарких...
       Глава третья
      
       Венька прикипел к этой работе и не представлял себе другой. Наконец, его мятущаяся мечтательная натура обрела определённый покой и смысл. Во-первых, он имел возможность колесить по стране, ежемесячно меняя города. Во-вторых, ему нравилось быть при лошадях. В-третьих, рядом был друг Пашка. В-четвёртых - Захарыч, который за эти несколько лет сделал из него неплохого берейтора, готовя себе замену. Научил премудростям работы с лошадьми, пошиву конских сбруй и плетению арапников. С лошадьми проблем не было, а вот с остальным дела обстояли похуже. Запах сыромятины будоражил, волновал, даже заводил. Но орудовать шилом, специальными иглами, навощённой дратвой, сшивать толстые куски кожи - всё это требовало невероятного терпения, времени и призвания. Исколотые руки Веньки горели огнём, постоянно были в незаживающих ранах, что не нравилось ему совершенно. К тому же на одном месте более получаса он усидеть не мог. Но видя, как работает старик, сколько отдаёт шорному делу сил и любви, виду не показывал, тянул эту лямку из последних сил, как маломощная кляча в гору бочку с водой...
       Его работа была не трудной. Рутинной - да! Но не тягостной. Вместе с ним на равных, бок о бок, ежедневно трудилась Света - руководитель номера. Не гнушался "чёрной" работы и Пашка. Постоянно подключался Захарыч. Управлялись они с лошадьми быстро, споро и как-то весело. Это была семья...
       Венька Грошев был простым служащим по уходу за животными. Получал за это сущие копейки. Но менять свою судьбу не собирался. И дело было не "во-первых, во-вторых, в-третьих," и даже не "в-четвёртых". Главное заключалось - в-пятых!..
       Венька был влюблён... Давно. Тихо и безо всякой надежды. Влюблён в Свету. С первого мгновения, как только увидел её тогда в шапито. Он жил себе спокойно, работал и ни о каком цирке думать не думал. Вкалывал таксистом, мечтал о новой машине и небесных кренделях. Тогда на "Последней лошади" - как он называл свою развалюху "Волгу", привёз с вокзала Пашку, который приехал в их город на гастроли. Это здесь же позже объявится Валентина и всё обрушит, как бульдозер хлипкую халупу. Это тогда Света лежала чуть живая у него дома, и его мать выхаживала её. Это тогда они с Пашкой чудом остались живы. Внизу, в карьере - его искорёженное горящее такси, а они, крепко "покоцанные" - на краю обрыва, на волоске от неизбежного. Четыре года, как один день...
       Венька смотрел на Свету преданными глазами, ловил каждое её слово, готов был за неё в огонь и воду, но никаких телодвижений в сторону сближения себе не позволял даже намёком. Света Иванова была женой Пашки, его друга, а это - свято! Без оговорок и каких-либо смягчающих обстоятельств. Венька чтил кодекс чести мужской дружбы! За нарушение подобных вещей в его рабочем посёлке, без всяких сожалений, пацаны отрывали головы и заклятым врагам, и близким друзьям...
       Хорошо ли ему жилось? Скорее да, чем нет. Но... Хотелось семьи, тепла, какой-то надёжности. Пока он чувствовал себя какой-то добавкой, приправой к блюду под названием - жизнь. Он был - при лошадях, при Пашке, при Захарыче и при Свете. Это "при" и было его постоянной саднящей болью, хорошо скрываемой и от друзей, и от самого себя...
       Когда в его молодой жизни кто-то появлялся, это тут же становилось объектом незлых шуток, типа: "Наконец-то, погуляем! Сватами будем!". Или "Чур, крёстной буду я!..". Венька каждый раз смущался, отбрыкивался. Особенно, если на эту тему шутила Света. Стоило какой-нибудь пассии из новой программы в её присутствии заглянуть на конюшню, тот делал всё, чтобы эта красотка вылетала оттуда быстрее чемпиона мира по спринту. Он тщательно оберегал свою личную жизнь от глаз Светы. Так время и шло...
       В предыдущем городе Венька стал героем. За что получил восхищённые взгляды от Ивановой и её похвалу. Венька целую неделю ходил сияющим, в приподнятом настроении, словно его наградили медалью за доблестный труд. Его золотая фикса на блатной манер, которой он втайне гордился, сияла во рту той самой золотой звездой героя. Собственно, так оно и было. Только дело обошлось без медалей и звёзд. Всё было проще. Ему, за "содеянное", выписали денежную премию, большую часть из которой он потратил на дорогой букет Свете.
       Как-то в первую неделю гастролей нужно было поехать за сеном. Оказалось - не на чем. Директор сказал, что машину придётся арендовать в городском автохозяйстве. Предложил это сделать в складчину. После крепкого "нерукопожатного" разговора он открыл гаражный бокс и показал седой от пыли грузовик. Тот уже третий год стоял на приколе мёртвой грудой металла и немым укором всему человечеству, которое его, автобедолагу, сначала изобрело, а теперь бросило на съедение ржавчине. "Сами, сами!.." - увещевал директора провинциального цирка ничего не могущий Главк. "У нас тут и без вас целый воз плоходвижимой недвижимости, которая и ехать толком не хочет и подыхать не собирается!..". В жизни отечественного цирка ситуация сложилась прямо-таки сексуально-революционная: те, кто снизу - больше не хотели хотеть, а те кто сверху - давно ничего не могли мочь...
       Венька мог! Ему нужны были только инструменты и хотя бы один помощник. Безлошадный завгар согласился с восторгом и энтузиазмом.
       Теперь Венька исчезал сразу после утренней репетиции с лошадьми и их кормёжки. Появлялся ненадолго среди дня помочь по хозяйству, согласно своему штатному расписанию. Выходил, как положено, ассистировать в номере на представлении и после вечерней кормёжки животных снова исчезал в боксе гаража. На вопрос Захарыча: "Куда?", отвечал коротко: "В ночное!..".
       Автослесарь высокого разряда, рождённый среди карданных валов, карбюраторов, дисков сцепления и всего прочего, среди чего рождаются потомственные автомобилисты, как цирковые - в опилках, теперь был на вершине блаженства и счастья! Живых лошадей он сменил на лошадей, пока ещё разобранных по болтикам и винтикам. Сменил без всякого сожаления. И вот настал тот час, когда цирковой двор оглушил рык ожившего мощного мотора, и из бокса медленно выехал ослепший от темноты заточения грузовик... Директор скакал на одной ножке вокруг "ЗиЛ-130" и не верил своим глазам:
      - Спаситель! Чудотворец! Дай я тебя расцелую!
       Света тоже поцеловала запачканную щёку.
      - Венька! Я тебя люблю!..
       Тот, исхудавший, вытирая ветошью жилистые, много что умеющие руки, засмущался, опустил взгляд. Потом лихо вскочил на подножку кабины и через мгновение грузовик выписывал фигуры высшего автомобильного пилотажа, пробуя тормоза и коробку передач на переключения. Всё работало, как часики!..
      
       Глава четвёртая
      
      - Захарыч! А чего ты как-то не по-русски называешь эту штуку - "шамберьер"? Ты ж всё время, как и другие, говорил - "шамбарьер". Хм, "шамберьер"! - Венька с ехидцей в голосе спародировал Захарыча, добавив немного французского прононса.
      - А-а, заметил!.. Настроение у меня сегодня такое - лекцию тебе, недорослю, прочитать. А то ты уже столько лет в цирке, а всё выражаешься, как помощник автослесаря на подхвате - "штука", "кажашка", "хреновина", "агрегат"! Постеснялся бы старика! - Стрельцов, невзирая на все Венькины заслуги, тоже не без удовольствия вставил тому "фитиль" за его косноязычие в использовании циркового лексикона, который тот всё никак не мог усвоить.
      - Некоторые говорят - "шамберьер". Не страшно. Ты ещё и не такое услышишь! Знатоков, типа тебя, тут много... В цирке, Веня, вся терминология - сплошь иностранщина! Можно, конечно, назвать арапник кнутом, форпайч - хлыстом, шамбарьер - бичом, и всё остальное обозвать по-русски. Но иностранное здесь в основе испокон веку, правда всё равно на наш манер. Эту "штуку", - Захарыч не преминул уколоть Веньку за фамильярное отношение к названиям циркового реквизита. - Правильно вообще называть - шамбриер! Слово-то французское. Да кто ж так ломать язык станет! Вот и говорит каждый, как хочет, со сноской на "русский ветер". Лишь бы было понятно о чём речь. Ладно, хватит лекций! Давай, шагай "нах шталл", хомут тебе в дышло!
       Венька поднял на Захарыча недоумённый взгляд. Куда-то послали... "Нах" - он услышал конкретно. Уже было собрался обидеться, но Стрельцов опередил переводом:
      - На конюшню, говорю! Пора "арбайтен" - цирковед...
      
       Пашка лошадей любил. Понимал их. Они его. Он связан был с ними с тех пор, как попал в цирк. Когда номер "Свобода", как манна небесная, свалился на головы Захарыча и Пашки, он растерялся. Захарыч его убеждал, что конный номер в цирке - это статус! Это - надолго, не то, что жонглёрский век. Но, хорошо подумав, возглавить номер Пашка отказался. Свою жонглёрскую свободу на "свободу" конную он менять не стал. По-прежнему её зачем-то упорно хранил, как некоторые дамы девственность. Но от судьбы не уйдёшь. Появилась Света Иванова, которая через какое-то время стала его женой и руководителем этого конного номера. Он помогал ей, как мог. Помимо жонглёра, стал работать простым служащим по уходу за животными. Подтянул в этот номер своего друга Веньку. После жонглёрских репетиций часами репетировал с животными. Но избегал создания совместного номера со Светой, как его ни уговаривали. Причину он и сам не мог объяснить. Душа сопротивлялась - и всё тут!..
       Лишь однажды он согласился на репетицию "Высшей школы верховой езды". Специально для Пашки Захарыч полгода готовил Сатурна, чтобы в дальнейшем сделать семейную парную выездку. Пашка держался в седле уверенно, красиво, статно. Но это была не привычная джигитовка, как когда-то в номере "Казбек", с которого началась его цирковая биография. Тут всё было по-другому. Совсем по-другому...
      - Паша! Давай без стремян. - Захарыч стоял рядом в центре манежа, придерживая Сатурна, успокаивал того, похлопывая по влажной шее. Заметно волновались и седок, и конь. - Просто почувствуйте друг друга. Пока пошагаем. Потом попробуем трензелями. Дальше можно будет вообще управлять только корпусом. Незаметно для зрителя чуть наклонишь корпус, конь поймёт, что от него требуется. Пока вы оба новички в этом деле. Тут, Паша, придётся терпеть и ждать результатов.
      - Всю жизнь жду!.. - процедил Пашка сквозь зубы.
      - Всё как у вас, у жонглёров - не единожды раздолбаешь пальцы в мясо, прежде чем трюк пойдёт! Помнишь, как мы тебе распаривали руки на ночь и синтомицинку привязывали до утра? Готовься, сынок, здесь будет то же самое...
       Пашка со вздохом кивнул.
      - А сейчас, давай, всё с самого начала. Словно ты никогда не знал, что такое конь. Нога прижата, пятка вниз, спина ровная, руки на холке. Дальше, чтоб начать движение, тебе достаточно пяткой подтолкнуть лошадь вперёд - ну это ты знаешь. Постарайся в дальнейшем делать это как можно незаметнее. А пока, как получится, лишь бы Сатурн понял тебя и пошёл...
       Пашка был мокрым до нитки. Сейчас бы шенкелем по крупу, гортанным криком: "Хей-я-а!" и в галоп! Да куда там, конь под это не заточен. Это тебе не лихая джигитовка, тут дело деликатней. "М-да-а! Пока выгляжу как извивающийся червяк на крючке рыбака. Лучше ещё часов пять-шесть пожонглировать, чем полчаса просидеть на этом едва двигающемся "скакуне".
       Пашка сопел, но отступать пока не хотел. Решение он уже принял: "Больше ни в жизни!". Но сегодня этот крест он собирался донести до самой Голгофы, то есть до финальной команды Захарыча: "Всё на сегодня. Домой!..".
      - Захарыч! А чего Пашка шпорами не пользуется? Зря надевал, что ли? Для чего они тогда вообще нужны? - Венька вступил в беседу.
      - Шпоры применяют, чтобы усилить действие шенкеля и не более того. Пользоваться ими нужно только, чтобы дать почувствовать животному твою команду. Чуть-чуть, играючи. По правилам Международной Ассоциации Конного Спорта вообще нельзя использовать чрезмерно острые шпоры, бить животное слишком сильно по крупу. Это считается откровенным варварством. Можно обойтись и без всего этого. Ну, или почти обойтись. У нас в цирке настоящие мастера на шпоры никогда не надеялись. Только на ум лошади. И на свой, у кого он был... - Захарыч скривился, видимо вспомнив тех, у кого ум, как таковой, отсутствовал. Отношение к животным в цирке у Захарыча было определённое! Он не подбирал слов для дрессировщиков, которые доминировали над подопечными, демонстрируя своё превосходство. Не дай бог, если Стрельцов встречался со случаями насилия над животными! Тут для него авторитетов не было - народный, заслуженный или ещё там какой - всё едино! Мог и в морду за это дать. В цирке об этом знали и помнили...
      - Ну, а эта штуковина, как её... форпайч! Им-то ведь можно? - не унимался в своём любопытстве Венька, вспомнив и к месту употребив плохо запоминающийся термин, за что получил одобрительный взгляд Захарыча. Венька хмыкнул - знай наших! - Чего он у Пашки подмышкой ночует?
      - Это тоже не средство управления, скорее предмет для лёгкого наказания, если так уж припёрло. В работе с лошадью применяются три основных вида команд. Для тебя говорю, Веня! - Захарыч тут схитрил. Он скорее напоминал основы управления лошадью Пашке и Свете. Последняя сидела в зрительном зале и внимательно следила за репетицией.
      - Первое - тело. По тому, в какую сторону всадник наклоняется в седле, тренированный конь легко поймёт, что от него требуется. Второе - шенкель. Другими словами - внутренняя сторона ноги всадника от бедра и до ступни, прижатая к боку животного. Третье - поводья. Они, Веня, не рвут губы лошади, естественно, если не зверствовать, только направляют животное в нужную сторону. Дополнительным средством является - хлыст. Он же - форпайч, имя которого ты, наконец, запомнил! - Захарыч послал Веньке взгляд полный мёда. Тот, как пчела на патоке, довольный, разулыбался.
      - Несмотря на угрожающий вид, он не способен причинить здоровью лошади ощутимого вреда. Это как указка в руках учительницы. Ей, конечно, можно треснуть двоечника за шалости! - Захарыч сурово посмотрел на Веньку. Тот понял - двоечник в цирке пока он!..
      - В работе с животными прежде всего - терпение и любовь! Подкормки и прочее - это лишь физические взаимоотношения. Добиться любви животного, понимания чего от него хотят - вот высшая цель дрессировки!
       Захарыч строго и многообещающе снова посмотрел на Веньку, словно уже примерял к его бедной голове ту самую указку.
      - Вот ты свои машины моешь, тряпкой протираешь, оглаживаешь, лоск наводишь. Лошадь - не машина и не игрушка, у неё есть эмоции, она может испугаться, обрадоваться, полюбить всадника или испытывать к нему неприязнь. Потому и относиться к ней следует, как к живому существу - хотя бы иногда похлопывать по шее, что означает поощрение, подкармливать лошадиными лакомствами и проводить с ней время. К вопросу, почему тебя Сармат недолюбливает? Иногда животное может вести себя неприветливо, потому что имеет проблемы со здоровьем или ещё по какой причине. В твоём случае - он просто тебя ревнует к Свете. Так что будь осторожен! У плохо настроенного животного уши прижаты назад или стоят домиком, ноги напряжены, хвост и голова подняты вверх. Разговаривай с Сарматом, как с равным. Он понимает тембр голоса, интонацию, а значит и смысл.
      - Ага! Значит, к Пашке он не ревнует, к тебе тоже, а ко мне ревнует! Нормально!
      - Пашка - муж! Я - близкий родственник! Чего к нам ревновать?
      - А я, значит, цветок в проруби! - Венька было обиделся.
       Подошедшая Света чмокнула Веньку в щёку, тот заметно сомлел. Пашка сделал вид, что не заметил, отвернулся, дабы не огреть Веньку его любимым форпайчем. "Всё-таки выпросил, зараза!..".
      - Ты, Венечка, больше, чем родственник! Ты - друг! И мой будущий партнёр по номеру - это я тебе обещаю!..
      
      
      Глава пятая
      
       Год назад они выпустили номер "Высшая школа верховой езды", который работала Света. Исполняла она его на Сармате. Захарычу удалось в короткий срок обучить этого норовистого коня ходить под седлом, что было весьма не просто. Заставить лошадь, работающую "свободу", носить на себе седока и исполнять "выездку" - дело почти невыполнимое. А тут - Сармат! Конь с необузданным норовом и неукротимым характером вожака. Секрет успеха заключался в том, что этот конь был феноменом. Захарыч почувствовал, что это возможно, видя одно обстоятельство. Обстоятельство тонкое, деликатное, возможно, самое главное - конь был влюблён в Свету. Она на него села. Он позволил...
       Этот конь от природы был наделён недюжинным интеллектом. С Венькой он был строг, с Пашкой - нейтрален, с Захарычем - покорен и уважителен. К Свете же Сармат питал истинную любовь. Когда она входила на конюшню, раздавалось его приветственное ржание и нетерпеливый стук изящных ног по дощатому полу денника - словно он летел ей навстречу. О! Это был редкий конь! "Такие появляются в цирке раз в сто лет!" - утверждал Захарыч. - "Это - человек!..".
       Сармат при встрече, млея, смотрел на Свету так же, как и Венька - теми же томными соловелыми глазами. Оба были готовы содрать с себя шкуры и бросить их к ногам избранницы.
      - Целый табун воздыхателей! - Пашка поймал себя на чувстве ревности, шевельнувшемся внутри дождевым червяком. - Не конюшня, а какой-то тир для амуров и купидонов!.. Эти голенькие пацанчики с крылышками, в его случае, послали свои стрелы тоже не "в молоко"...
      
       Пашка с Захарычем часто смотрели выступление Светы на Сармате. Улыбались, замечая некоторые особенности, сокрытые от глаз зрителей. Опыта у Ивановой в этом жанре было мало. Она не всегда успевала попадать в нужный ритм. Выручал Сармат. Он слышал музыку и переходил на смену шага или к новой фигуре точно с первыми аккордами циркового оркестра. И если Света, немного опаздывая, давала ему команду шенкелями или трензелями, тот нервно встряхивал головой и как бы говорил: "Не мешай, если медведь на ухо наступил!..". Однажды они провели эксперимент. Попросили звукорежиссёра записать оркестр и включить фонограмму на репетиции. Света стояла в центре манежа, держала в руках длинную корду, пристёгнутую к Сармату. Тот был без сбруи и седла, лишь в оголовье. Она давала команду голосом, чуть поддёргивала корду, когда нужно было переходить на испанский шаг или двигаться боком. Сармат безукоризненно исполнял команды, как если бы Светлана сидела на нём и делала то же самое, привычно работая поводьями и голенищами.
       Все видели, с какой неохотой Сармат каждый раз позволял водрузить на себя седло. Он прижимал уши, недобро поглядывал на тех, кто его обслуживал, норовя прихватить зазевавшихся. Выручала Света, которая разговаривала с конём, оглаживала его, отвлекая от докучавшего процесса. Работал он, судя по всему, тоже без особого восторга, исключительно из любви. В результате у Захарыча родилась идея сделать совсем другой номер, где конь будет не под седлом, а жанр сохранится и добавится значительная доля зрелищности. Стрельцов решил воссоздать номер практически вымерший в цирке из-за его сложности - "догкарт". В двухколёсном лёгком одноконном экипаже Света, этакой царицей, будет выезжать на манеж, а Сармат управляться на расстоянии исключительно голосом и длинными вожжами. Изогнутое дышло кабриолета, укреплённое шарниром, не помешает лошади исполнять трюки. Сармат сможет по-прежнему идти испанским шагом, испанской рысью, пассажем, двигаться боком в два следа, исполнять салют, балансе и поклоны. Захарыч собирался украсить вожжи, сиденье и колёса цветочными гирляндами, а всю упряжь отделать под костюм исполнительницы. Через год он надеялся ввести в номер и дрессированных русских борзых, которые будут сопровождать конную работу, пробегая между копытами коня и колёсами кабриолета. Захарыч ещё помнил эту красоту, забыть которую было невозможно. Пришло время вернуть подобный номер на манеж. У Захарыча появилась цель и новый смысл его цирковой жизни...
      
       Глава шестая
      
       - ..."Возникновение нового жанра связывается с именем Каролины Лойо, которая в цирковых летописях считается первой профессиональной наездницей высшей школы"... - Стрельцов водил заскорузлым ногтем по строкам пожелтевшей страницы, вещал проникновенно и неторопливо, делая многозначительные паузы в нужных местах, поднимая указательный перст, как бы призывая слушателей к максимальному вниманию. Пред ним была научная книга Кузнецова "Цирк" 1931 года издания. Уже сам этот факт приводил Захарыча в священный трепет. Он вообще благоговел перед умными книгами, а перед подобными этой готов был упасть на колени и бить земные поклоны. Слушателями Захарыча сегодня были Света, Венька и в какой-то степени Пашка, который чудом достал эту книгу в местной библиотеке. Пашке было многое знакомо из лекций в цирковом училище. Ему хотелось, чтобы что-то новое узнали и его близкие. Захарыч священнодействовал дальше.
       "Королина Лойо очень быстро завоевала самую разнообразную публику и заняла положение примадонны парижского стационара, причём её личный успех перерастал в принципиальный успех самого жанра. И приблизительно с начала сороковых годов цирк без школьной наездницы был уже немыслим. В дальнейшем, наряду с сольными выступлениями, был создан ряд комбинированных композиций: школьные дуэты, парные школьные тандемы и школьные кадрили."...
      - А мы возродим "догкарт"! Здесь об этом тоже есть, я нашёл. - Захарыч подмигнул Свете. - Ну ты, Пашка, удружил, хомут тебе в дышло! Всю ночь читал, глаз не сомкнул! - Захарыч с нежностью и любовью посмотрел на своего воспитанника. Эта некогда "длинноголявая жердя", пятнадцати лет от роду, ничего не знающая и не умеющая делать в цирке, превратилась теперь в стройного молодого парня, отличного жонглёра и уважаемого человека...
       Захарыч поёрзал, покряхтел, в очередной раз придал лицу серьёзность и продолжил.
      - Лошадь может выполнить огромное количество элементов и упражнений. Нужно только подключить терпение, любовь к своему делу и... второй этаж. - Захарыч постучал себе по лбу, намекая на адрес того самого второго этажа. Существует специальная терминология, которой пользуются в подобных номерах. Некоторых, особо одарённых, попрошу обратить внимание на эти термины и запомнить как "Отче наш"! - Стрельцов строго посмотрел на "особо одарённого", который сидел со скучающим видом и не знал, как сбежать с этого "урока мужества". Венька поглядывал на часы. Скоро представление, а он не успел поесть в столовой. Опять ночная сухомятка...
      - Записывай! Потом спрошу. Без этих терминов ко мне и не подходи!
       Захарыч снова стал водить по странице вдрызг прокуренным, жёлтым от никотина, указательным пальцем.
      - Амбуатэ - элемент, при котором лошадь высоко и резко выбрасывает одну переднюю ногу при подскоке с рыси. Редкий элемент, демонстрируется только в некоторых национальных школах.
      Балансе (фр. balancer - раскачиваться) Различают балансе на переду и балансе на заду. При балансе лошадь ритмично переступает с одной ноги на другую и ставит ноги как можно шире.
      Испанский шаг (школьный шаг) - основной элемент высшей школы, при котором лошадь попеременно поднимает почти до горизонтального положения выпрямленные в запястном и путовом суставах передние ноги и плавно ставит их на землю, в то время, как задние ноги ступают обычным шагом.
      Каприоль (ит. сapriole от лат. сapra - коза) - школьный прыжок. Называется также оленьим прыжком, так как при его исполнении лошадь, встав на дыбы и стремительно оттолкнувшись от земли, летит вперёд, как олень, с вытянутыми назад задними и подогнутыми передними ногами.
      Пезада (фр. Pesade) - элемент, при котором лошадь спокойно поднимается почти вертикально на дыбы ('свечу'). При этом задние ноги согнуты, а передние подобраны. Исполняется как под всадником, так и в руках.
      Пиаффе (фр. Piaffer - приплясывать) - элемент, который выполняется на месте. Представляет собой рысь на месте с хорошо выраженной фазой подвисания. Различают 'высокое' и 'низкое' пиаффе: при низком - копыта лишь слегка приподнимаются над землёй, при высоком - поднимаются высоко и энергично, с хорошим импульсом и чётким ритмом.
      Сарабанда - упражнение из пяти-шести курбетов, выполненных по прямой линии.
      Сентаво - проходка лошади на задних ногах. Выполняется как под всадником, так и без него.
       Стрельцов закрыл книгу. Бережно положил на покрывало сундука.
      - Всем всё понятно? - он соколом посмотрел на своих молодых слушателей. Света с Пашкой спокойно кивнули - термины не такие уж и не знакомые. Венька мысленно перекрестился, радуясь окончанию экзекуции, вздохнул и едва слышно пробурчал:
      - Проще десять раз движок "КАМАЗа" разобрать и собрать, чем все эти ваши французские выкрутасы выучить! Ну, по-па-ал!..
      -- Ну, раз всем всё понятно, готовимся к работе. По коням!..
      
       Глава седьмая
      
       Пашка проснулся с колотящимся сердцем, словно выпил с десяток чашек настоящего турецкого кофе. Первые несколько минут ему даже было нехорошо. Но рассвет вернул его на грешную землю, и он начал успокаиваться. Рядом ровно дышала Света.
      - "Фу-у!.." - выдохнул он с облегчением. - "Приснится же такое!..". Света, его надёжная Света, была рядом и не собиралась улетать ни в какие дальние дали...
       ...Они плыли, покачиваясь в тёплых волнах Чёрного крымского моря. За спиной оставались старинные развалины Херсонеса. Берег с каждым гребком отдалялся. Впереди - манящий горизонт бесконечного моря, искрящаяся мириадами солнечных зайчиков дорожка и ощущение невесомости от упругой воды. Они не плыли - летели...
       Света, рождённая на побережье Тихого океана, учившаяся в Ленинграде на Балтике, прожившая всё детство и юность в Севастополе, была по своей стихии водоплавающей. Она любила уплывать в море так далеко, что Пашка терял её из виду. Он же, рождённый на донских берегах, учился плавать в деревенских прудах и на Малышевских озёрах под Воронежем. Переплыть туда-сюда стремительный Дон - вот и все его пацанские подвиги. А тут воды - без берегов и ориентиров!.. Заплывать, чтобы не было видно берега он не любил. Робел... Пару раз плавал за Светой, да разве за ней угонишься! Километр туда и столько же обратно! За каким?!.. Зарёкся. Нет, утонуть он не боялся, на воде держался уверенно, но морские просторы невольно ошарашивали, вызывали внутренний трепет и почтение перед стихией. Поэтому он каждый раз, поплавав вволю, грелся на берегу и с волнением всматривался в горизонт, ища в этой пучине свою любимую. Как ребёнок не скрывал радости, когда она, счастливая и немного уставшая, возвращалась на берег, как субмарина из дальнего похода. Он накидывал ей полотенце на плечи, протягивал расчёску и целовал, словно они не виделись вечность. Она пахла морем, улыбалась и отвечала взаимностью.
       ...Начинался шторм. Небо, такое ласковое и пронзительно голубое, вдруг посерело. Волны стали вскидывать белые барашки и накатываться на берег со змеиным шипением, всё прибавляя и прибавляя в басах. Света, его Света была где-то там, на горизонте! Он едва видел эту драгоценную точку, точку отсчёта его новой жизни после Валентины. Её уносило всё дальше от берега.. Он чувствовал, что пришла беда! Он бросился в море. Волны били в лицо, он глотал солёную воду, не успевал выплюнуть, как очередная порция морской воды вливалась в его лёгкие. Он отплёвывался, кашлял, задыхался и плыл, плыл, изо всех сил гребя к той далёкой точке, что было его Светой. Расстояние постепенно уменьшалось. Но медленно. Катастрофически медленно, как во сне, когда вроде и бежишь, но получается бег на месте. Сил больше не было. Нет, это не Дон с его поросшими крутыми и пологими берегами. Он бы уже раз пять против течения добрался до одного из них. Тут - бесконечность, бушующая и всё поглощающая! Только маленькая точка, его Точка, как он когда-то её назвал, сократив от Светочка. Теперь эта точка была болевая - он её терял... Ни берега, ни неба, ни земли! Света-а-а!.. Он кричал, он звал, он молил все стихии! Он причитал, заклинал и кричал, кричал, срывая осипшие связки!..
       Он почти её коснулся. Она повернулась к нему, улыбнулась и вдруг... скрылась под водой... Прошла минута. Другая...
       Пашка метался вокруг себя, нырял, искал, звал! Наконец он закричал всей мощью своих лёгких! Он понял - это всё!.. Вдруг из пучины взмыла в поднебесье морская чайка. У неё были черты Светы. Её глаза! Чайка покружилась над Пашкой и полетела к горизонту, что-то жалобно выкрикивая, словно плача! Она прощалась...
       Он очнулся. Сердце его бешено колотилось. Под окном их первого этажа вопили дерущиеся коты. "Вот тебе и чайки!..".
      - Пух! Ты что не спишь? Ещё рано.
      - Да вот, слушаю чаек...
      - Каких чаек?.. Это коты гуляют! Хм! И в самом деле немного похоже... Спи, чайка моя любимая!
      - И тебе доброго утра, моя Точка... точка, запятая...
      - Если не высплюсь, будет у меня рожица кривая... Спим!
      
       Глава восьмая
      
       До встречи с Валентиной ещё было время. Пашка немного успокоился. Вот сейчас отработаем Киров, затем Омск и лишь потом будет Новосибирск, куда она должна приехать. Прорва времени! Ещё всё может измениться. Как говорят на Востоке: "За это время или ишак сдохнет, или эмир помрёт!". Валентина сейчас во Франции, оттуда может ещё куда поедет. Их воздушный полёт не вылезает из-за бугра. Они нарасхват у импресарио. Дай бог! Номер стоящий, ничего не скажешь. Но встречаться никак не хотелось. Только-только в семье всё начало налаживаться...
       Был выходной. Погожий денёк. Город Киров не бог весть какой красавец, но мест интересных тут достаточно. Пашка со Светой решили пройтись по любимой набережной Грина, полюбоваться на реку Вятку, что стелется голубой лентой внизу под обрывом. Улететь душой в бескрайние вятские просторы в сторону знаменитого Дымково, посидеть на скамейке в прохладной тени берёз. Хорошо!..
       Они неторопливо шли по неширокой улочке. Впереди виднелся храм из красного кирпича. На одном из двухэтажных домов с потёртыми боками висела старая кособокая табличка: "улица Коммунистическая". Сверху её красовалась новая. Теперь здесь всё, как и везде, переименовали...
      - Страное дело! Наверняка эта улица до революции называлась "Церковная" или "Монастырская". Зачем нужно было всё переименовывать в противоположное? Теперь вот опять - снова-здорова...
       Подошли к храму, остановились. Уж очень он красиво смотрелся на фоне безоблачного голубого неба. Пашка, немного смущаясь, торопливо осенил себя крестным знамением.
      - Тлетворное влияние Захарыча! - дурашливо прокомментировала Света увиденное. - А ещё наверняка был комсомольцем! Ай-ай-ай, товарищ Жарких!
      - Комсомольцем был, точно! В Афгане приняли. Там всех подряд гребли - верил не верил, вперёд! Но пацаны в лихую минуту не комсомольский значок целовали, а нательный крестик - так надёжней...
       Света помолчала. Улыбка сползла с её лица.
      - А я вот даже не крещёная. Родители были то ли атеистами, то ли просто равнодушные к небесным темам. Короче, я - нехристь!
      - Это надо срочно исправить. В нашей компании нет места безбожникам!
      Пашка прижал к себе Свету, чмокнул её в щёку и закончил:
      - А что, давай тебя покрестим!..
      - Да ну! Что, вот так просто?
      - А мы сейчас всё и узнаем. - Они шагнули за ограду, окружавшую храм...
      
       Захарыч стоял с горящей свечой в руках торжественный, с восторженно блестящими глазами. Он был весь погружён в процесс происходящего. Пахло ладаном. Потрескивал стеарин. Образа таили молчание. Лики строгие и улыбающиеся смотрели на людей то ли с укором, то ли с жалостью и состраданием. Густой баритон отца Семеона в сопровождении двух подпевающих нестройными тоненькими голосами прихожанок звучал велеречиво, раскатисто и как-то очень убедительно. В самом воздухе нижнего предела храма Святого Серафима Саровского, вокруг сверкающей полированными боками купели витало что-то запредельное, загадочное, недоступное пониманию человека.
      - От Твоего Имени, Господи Боже Истины и Единородного Твоего Сына и Святого Твоего Духа, возлагаю руку мою на рабу Твою Фотинию, удостоившуюся обратиться к Святому Твоему Имени и под покровом Твоим обрести защиту. Удали прежние её заблуждения, наполни её Твоей верой, надеждой и любовью, пусть уразумеет она, что Ты и Единородный Твой Сын, Господь наш Иисус Христос и Святой Дух: Единственный Истинный Бог... - Отец Семеон осенил себя крестным знамением. Все присутствующие, как по команде, повторили за батюшкой сие действие.
       Захарыч, подтянутый, строгий, ходил вокруг купели за священником и Светой, которая была облачена в длинную белую рубаху с такими же длинными рукавами, и был невероятно горд моментом - он крёстный отец! Отец! У него появилась дочь! Света!
       Тут же были и Пашка с Венькой. Крёстной матерью сегодня выступала Ольга Борисова. Она немного волновалась - это вам не со львами в клетке один на один, с которыми она управлялась влёгкую. Тут общение покруче... Захарыч знавал её отца - Владимира Борисова, великого дрессировщика и артиста. Уважал его как мастера и человека, поэтому выбор крёстной пал на Ольгу сразу же, как только об этом встал вопрос. Она, громогласная, волевая, тут же огласила на весь цирк: "Светка! Будешь в дочках у меня ходить! Если что с Пашкой "не туда", скормлю львам! Мы ещё вас венчать будем!..".
       Женя, муж Ольги, некогда классный вольтижёр, а теперь её ассистент и правая рука, тоже держал свечу, крестил лоб двуперстием. Все его родственники были староверами. Отец Семеон обратил на это внимание, зыркнул глазами, повысил и без того мощные децибелы своих связок, дёрнул плечом. Женька замер с двуперстием, вместо осенения, почесал лоб. Растерялся, скукожился. По-своему крестился только когда строгий батюшка поворачивался к нему спиной.
       Отец Семеон подул на уста крещаемой, её лоб, грудь, обратился к Всевышнему:
      - Изгони из неё всякого лукавого и нечистого духа, скрытого и гнездящегося в её сердце...
       Света светилась удивительным внутренним светом. Ах, как точно сейчас ей шло её имя! Она была воплощением света! Нательный крестик, купленный накануне, сиял маленьким солнцем на её груди...
       Пашка залюбовался женой, отвлёкся и по инерции воткнулся в могучую спину отца Семеона. Тот, не прерывая молитвы, угрожающе качнул кадилом в сторону нарушителя таинства, продемонстрировав при этом недюжинный кулак, и многозначительно стрельнул глазами. Пашка невольно сделал шаг назад и наступил на ногу Веньке, который, в свою очередь, что-то буркнул и врезался в Женьку. Тот ойкнул. Ольга свирепо взглянула на мужа. Женька мимикой показал ей своё отчаянное положение, типа: "А что я! Я - ничего! Я-то здесь причём?", и опустил глаза. Оля в клетке пресекала всякое львиное неповиновение мгновенно. Как и на манеже, в храме она по-прежнему оставалась Ольгой Борисовой, заслуженной артисткой, укротительницей африканских львов!
       Небольшая заминка была преодолена отцом Семеоном очередным повышением его мощного, чуть хрипловатого голоса и взглядом полным укоризны. Фотиния улыбнулась, сжала губы, сдержав невольный смех. Голова крещаемой тут же исчезла в купели, куда безо всякого предупреждения кунул её отец Семеон.
      - Крещается раба Божья Фотиния во имя Отца! Аминь! - Света едва успела набрать воздуха в лёгкие, как волосатая рука батюшки вторично попыталась её утопить в святых водах купели. - Сына! Аминь! И Святаго Духа! Аминь!..
       Экзекуция с водой была закончена. Света виновато улыбалась - она едва не испортила таинство своей гибелью. Но, Слава, опять же, Богу - всё обошлось... Пашка, поигрывая скулами, безо всякого пиетета смотрел на такого бесцеремонного слугу Господа.
       Потом Свету мазали елеем, водили к алтарю, совершали всё положенное. Отец Семеон, ближе к концу, неожиданно оттаял и стал даже вполне миролюбивым дядькой. Его пригласили в цирк, но он деликатно отказался.
       Вечером, после представления, в гостинице закатили пир! Оля с Захарычем восседали во главе стола, гости по кругу, а Света с Пашкой скромно в углу. Новообращённая сидела с тихой улыбкой, как Рафаэлевская мадонна. Аромат благоухающего миро до сей поры витал над ней. Пашка принюхивался, улыбался и периодически целовал жену в лоб. Сегодня в их жизни произошло нечто Великое...
      
       Глава девятая
      
       Пятница. Представление прошло как-то легко и радостно. Тёплый летний вечер не спешил в ночь. Было ещё светло. Пашка со Светой решили пройтись по парку, вокруг пруда, что рядом с цирком. Они разговаривали. Пашка шутил, периодически нежно трогал талию Светы. Незаметно вышли на Октябрьский проспект. Слева оказалась гостиница "Вятка". Уютными люстрами манил ресторан.
      - А не отужинать ли нам в сим прекрасном заведении? Не тряхнуть ли, так сказать, мошной! Благо до зарплаты рукой подать! Гульнём? - Пашка прищурил глаз. Света подумала и утвердительно кивнула:
      - Эх, гуляй рванина от рубля и... ниже! - Света поддержала разухабистое настроение мужа.
      - Не-е, Точка! Экономить мы с тобой не будем! Мы же не коты Матроскины! Пропьём всё до копейки!..
       С этим радостным, безоблачным настроением они и вошли в ресторан.
       В зале звучала негромкая музыка. Бармен сбивал коктейль для "своеобразного" клиента с женскими манерами и блудливым взглядом. Тот сидел на высоком стуле у барной стойки и поигрывал ножкой. В глубине притемнённого зала шумела компания из нескольких человек. Вокруг них "крутился на пупе" официант. "Видать, люди не простые", - подумал Пашка, выбирая место, куда присесть.
      - Сюда садиться не стоит! Это место постоянных посетителей... - туманно объяснил подошедший официант с кожаным талмудом меню подмышкой.
      -- Их же нет пока! Мы посидим здесь? Тут удобно, красиво.
      - Ваше счастье, что нет. Не дай бог придут. Лучше пересядьте от греха подальше...
       Пашка со Светой переглянулись, хмыкнули, пожали плечами и сели поближе к окну, в метрах десяти от "греха подальше". Официант облегчённо выдохнул и стал терпеливо объяснять что есть на кухне в наличии. Неожиданно он принёс бутылку красного дорогого вина.
      - Мы не заказывали! - Пашка поднял брови на официанта.
      - Это вам во-он от того столика...
       В той стороне, куда он показал, обозначилось движение. Оттуда приветственно махали руками, подняв большие пальцы вверх.
      - Менты гуляют!.. - с глубоким вздохом и какой-то затаённой горечью прозвучало от официанта.
       Один из компании встал и нетвёрдой походкой подошёл к столику, где сидели Пашка со Светой в ожидании заказанных яств.
      - Ребята! Мы вас узнали! Вы классные артисты! Видели вас в цирке на представлении - дежурили там позавчера. Давайте к нам, посидим, выпьем!
      - Спасибо большое! Мы так наломались сегодня, что хочется просто побыть в тишине, поужинать. Готовить уже руки не поднимаются. Вы уж нас извините! Надеюсь, поймёте - не в обиду!
       Подошедший поднял руки вверх, мол, понимаем, сами трудимся в поте лица.
      - Если что, мы на страже порядка и закона всегда и везде! Кто обидит - мы рядом! - отрапортовал он. Отдал честь, приложив руку ко лбу, галантно поклонился и, пошатываясь, поковылял к коллегам. Там вскоре раздался взрыв хохота - обломался!..
      - К пустой голове руку не прикладывают!.. - Пашка тихо и двусмысленно сопроводил отход восвояси доблестного стража порядка и закона.
       Они неторопливо ели, слушали музыку, наслаждались блюдами. Света попивала глоточками подаренное вино. Оно было и впрямь восхитительным.
       Вдруг вокруг что-то мгновенно изменилось. Компания на дальних столах затихла, бармен замер. Клиента, что восседал за барной стойкой, словно ветром сдуло. Официанты вытянулись во фрунт. В воздухе повисло напряжение. Словно листвой зашелестело: "Прокопские! Прокопские!..".
       В зал вошли шесть человек в длинных пиджаках, чёрных рубашках с распахнутыми воротами, в золотых перстнях, таких же часах и цепочках на шеях, толщиной с цепь дверную. Каждый из них держал в руке примету времени и гордость настоящего делового человека - чёрный прямоугольник невероятно дорогого мобильного телефона с выдвижной антенной. Движения их были подчёркнуто неторопливыми, тягучими, словно им было лень шевелиться и всё окружающее смертельно надоело. Они оглядели зал, направились к столу, от сидения за которым недавно отговорили Пашку со Светой. Официанты со всех ног бросились сдвигать столы для "дорогих гостей".
      - Понятно! Вспомнишь солнце - вот и лучик!.. - пробурчал Пашка, не поднимая головы, озвучив предсказание ясновидящего официанта.
      - Что случилось, Пух?
      - Да ничего особенного - местная братва пожаловала!
      - Какая братва? - Света не сразу сообразила.
      - Бандосы...
      - Ну, мы же их не трогаем! Они сами по себе, мы тоже...
      - Хорошо, если так. Но лучше, как в том еврейском анекдоте: "Не знаю, о чём вы тут говорите, но ехать надо!..". И побыстрее. От того самого греха, о котором предупреждал официант. Помнишь, как там у Грибоедова: "Ах! От господ подалей! У них беды себе на каждый час готовь. Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь!..".
       Официанты скоропалительно накрывали столы. Там уже подняли рюмки, сдвинули и с видимым смаком-шиком опрокинули в раскрытые рты. "После первой и второй...". Закусили. Огляделись ещё раз...
       Пашка жестами подзывал официантов, чтобы расплатиться и уйти. Его заметили. Браток с замашками борца тяжёлой комплекции классического стиля подошёл, наклонился, дыхнул спиртным.
      - Чё, брателла, крыльями машешь! Не видишь, люди заняты! Твоя маруха? Потанцуем?
      -- Я сегодня уже натанцевалась! - Света смело посмотрела в глаза неожиданному кавалеру. - Вон того суженого-ряженого пригласи! - она указала на испуганно выглядывающего персонажа в зауженных брючках и с манерами переспелой девственницы. -- Он с радостью! А мне сейчас не до сук!.. -- Последнее слово она выделила. Но расслышать в этом слове подвох дано было не каждому. Пашка оторопел от такой смелости своей жены.
      - Ты чё, бикса, страх потеряла?
      - Вали! Иначе перо в бок получишь! - Пашка привстал, поиграл ножом, которым только что терзал в тарелке мясо. Его не то что воткнуть куда-то было невозможно, он и резать-то не резал. Но тем не менее - шаг был сделан. Выбор тоже...
       Тот, кому Пашка угрожал, вдруг заржал как владимирский тяжеловоз. Присел на свободный стул. По пути достал из-за спины "ТТ", красноречиво положил его на стол и никак не мог остановиться, зайдясь в приступе смеха. Его компания внимательно смотрела на происходящее.
       Пашка стоял со столовым никелированным ножом бледнее бледного, понимая, что сейчас произойдёт. Он наклонил голову, сверля глазами противника. Его визави заходился смехом, явно будучи под "марафетом", но на всякий случай тоже не спускал глаз с Пашки...
       Эти отчаянные ребятки девяностых вертели всех и вся, в том числе и себя. Это был повсеместный смертельный аттракцион безудержной смелости, который мог случиться лишь в этой развалившейся, почти неуправляемой гигантской стране. Жили они широко, с размахом. И недолго. Большинство из них время смахнуло со стола жизни, как рачительная хозяйка тряпкой крошки, оставив роскошные памятники на погостах и безымянные могилы в пригородных лесополосах...
       Все наивные познания о Кирове у Пашки были связаны с тем, что здесь была родина дымковской игрушки, художников Васнецовых и любимого писателя Александра Грина. По рассказам одного знакомого здесь также была фабрика каких-то невероятных баянов. Отсюда, утверждали знатоки, начинался знаменитый на всю страну Великорецкий крестный ход, в котором участвовали тысячи верующих и о котором мечтал Захарыч. Здесь только что крестили Свету, а благодарные зрители с сияющими лицами ежедневно устраивали им овации, при встрече говорили приятные слова. И вот это радужное представление о древнем Вятском крае столкнулось с реальной действительностью в лице братков, которые сейчас были перед Пашкой и Светой. Карамельные иллюзии развеялись, как утренний туман над Дымковской слободой...
       Надо было что-то срочно предпринимать. Помощи ждать было неоткуда. Представители доблестной милиции как-то быстро и незаметно исчезли, словно тени в сумерках. Пашке пришла на ум шальная идея. Он вдруг успокоился и сразу пошёл ва-банк.
      - Так бы никогда не поступил Вячеслав Кириллович Иваньков! Жаль, что его здесь нет. Но при встрече я ему расскажу о вашем Кировском гостеприимстве!
      - Что за фраер твой - Вячеслав Кириллович?
       - Думаю, Иванькову это определение не понравилось бы!.. Люди его знают как: "Ассирийский зять", "Кириллыч", "Дед", "Япончик". Но для нас, цирковых, он всегда был - "Батя". Мы под его защитой!..
       Смех оборвался на полуноте. Пистолет снова спрятался за спину под пиджак. На груди виновато шевельнулась золотая цепочка, навязчиво вылезшая из-под распахнутого ворота. Улыбка стёрлась. На лице отобразилось замешательство, граничащее с паникой. "Чернорубашечник" на полусогнутых отвалил. Подошёл к своим. О чём-то пошептался с главным. Подошёл снова.
      - Уважаемые! Просим вас к нашему столу. Очень просим!
      - Мы уже уходим.
      - Сам "Кипиш" просит, подойдите!
       Пашка неохотно встал, подошёл к столу "Прокопских". Света осталась на месте. "Кипиш", как его называла братва, внимательно посмотрел на Пашку.
      - Циркач?
      - У нас говорят цирковой.
      - Неважно. Откуда "Японца" знаешь?
      - Его многие наши знают. Он учился в цирковом училище, был воздушным гимнастом, пока не упал с трапеции. Вячеслав Кириллович сказал, если что - к нему обращаться.
       Пашка пересказал всё, что знал от цирковых стариков, намёками причисляя себя к знакомым "Япончика", что было откровенным враньём. Но чего не сделаешь в отчаянные минуты. В данный момент это получалось у него вдохновенно и весьма убедительно. На местного авторитета спокойствие "залётного" произвело впечатление - кто этих циркачей знает! Может и вправду! Они, в конце концов, такие же - "джентельмены удачи". Их бродячая жизнь тоже зависит от Фортуны и её Величества Судьбы...
      - Не знал, не знал, что "Япончик" с цирком связан. То, что с эстрадой дружит - слышал. С Ёсей там, и ещё с некоторыми достойными людьми. Ты-то сам по жизни кто будешь?
      - Жонглёр. Жена с лошадьми работает.
      - Зовут как?
      - Павел. Паша Жара.
      - Погоняло?
      - Нет. Имя и фамилия такие.
      - Хм! Звучит, как кликуха, красиво! Ладно, Паша Жара, будь гостем. Отдыхай! Никто не тронет. Если проблемы будут в городе, скажешь, что "Кипиш" - твой кореш! На пушечный выстрел не подойдут. Мы ваш труд тоже уважаем. Как вам копейка даётся - в курсе, не слепые.
      - Мы уже уходим. И так засиделись. Завтра два представления.
      - Ладно, давай, братуха! Удачи! Если что, знаешь, где найти. Спросишь "Прокопских", подскажут! Тут нас каждая собака... - Он хлопнул по ладони Пашки с азартом и с каким-то остервенением. - Все под богом ходим...
       Последнее он сказал как-то с грустью, не смотря Пашке в лицо, словно говорил сам с собой. В нём на мгновение мелькнуло что-то человеческое...
      
       Глава десятая
      
       Это был странный разговор. После него осталось "послевкусие", какое бывает после обильных возлияний и последующего похмелья или как после тяжкого сна, который впивается в память своей гнетущей несуразностью и долго не проходящей муторностью...
       В кабинете директора Кировского цирка Павла встретил человек в серой пиджачной паре.
      - Меня зовут Александр Николаевич!.. - Он сделал выразительную паузу. Его серые внимательные глаза впились в Павла. Так обычно смотрят стоматологи перед тем, как сделать обезболивающий укол, а потом вырвать зуб... Он был не высок и не низок, не молод и не стар, не хмур, но и не улыбчив. Говорил не тихо и не громко, интонируя и расставляя в своём тексте акценты исключительно в нужных местах. Важное запоминалось как-то легко и основательно. Он же при всей своей выразительности был абсолютно нейтральным, не запоминающимся. Если бы Павла попросили описать этого человека, он бы не смог. Это было какое-то размытое серое пятно...
      - Я представитель Министерства культуры. Начальник отдела коммерческих зарубежных связей. В данный момент - ваш куратор. - Александр Николаевич пожал Павлу руку и присел в соседнее кресло. - Кофе, чай?
      - Спасибо! Мне ещё репетировать. - Павел пытался понять причину неожиданного вызова "на ковёр". Он отметил, как директор цирка чуть ли не на цыпочках, с подчёркнутым подобострастием, выскользнул за дверь. "Хм! Министерство культуры! Не хухры-мухры! Такие визитёры тут, видимо, не частые гости! Вон директор "лебединое озеро" танцует...".
      - Чем могу, Александр Николаевич? - Пашка приготовился к беседе.
      - Мы в курсе, что вы принимали участие во многих цирковых конкурсах. Даже в международных! Призовые места для вас стали нормой. Похвально!
       Пашка иронично и с нескрываемым вызовом посмотрел на сидевшего перед ним чиновника от культуры.
      - Неужто к званию хотите представить? А то мои художественные руководители уже устали рекомендации писать! От вас, под разными предлогами, каждый раз приходят вежливые отказы.
      - Не торопитесь, Павел. Какие ваши годы! Всё у вас будет! И звания тоже. Станете вы и заслуженным артистом, и народным. Всему своё время... А сейчас речь вот о чём. Мы хотим выйти на новый рынок, где наш цирк стал бы коммерчески успешным. Нас интересует Ближний Восток. В частности Иран. Регион не из лёгких, прямо скажем. Там есть несколько местных цирков, а вот наш там никогда не был. Они организовывают международный конкурс, и мы хотим туда послать вас с вашим номером. Вы отработаете там короткий срок, присмотритесь, потом дадите рекомендации - стоит ли с ними связываться, насколько это может быть серьёзно с точки зрения творческого обмена и бизнеса. Здесь ещё и политическая составляющая, сами понимаете...
      - Да, но почему я? Есть масса достойных номеров, которые много сильнее моего! К тому же я связан со своей женой, у которой конный номер, где я ассистирую.
      -- Мы в курсе. Сделаем всё необходимое, чтобы номер вашей жены нисколько не пострадал. К тому же, вас не будет всего какой-то месяц. А почему конкретно вы, постараюсь коротко объяснить. Во-первых, у вас минимум реквизита - кольца и костюм. Случись что, возвращаться будете без потерь - всё с собой. В самолёт, и вы дома. Второе! Вы хоть и немного, но говорите на фарси. Это важно! Поедете без переводчика и какого-либо сопровождения. Общаться с местными придётся плотно. К тому же Ближний Восток для вас не новость! У других такого опыта нет. Вы же воин-интернационалист, если не ошибаюсь? Боевая награда есть, ведь так?
       Пашка неопределённо пожал плечами. Зачем на цирковом конкурсе в Иране такой опыт? Ему вообще всё это хотелось давно забыть...
       -- Мы на вас очень рассчитываем! Человек вы проверенный, серьёзный. И дело, которое мы вам поручаем, тоже не лёгкая прогулка к старику Хоттабычу в гости!..
       Павел заёрзал. Ехать в какой-то там Иран никак не хотелось. Особенно сейчас, когда со Светой вроде всё наладилось, и они снова почувствовали вкус к семейной жизни.
      -- Я могу подумать?
      -- Конечно! Думать надо всегда. Но в нашем случае - это нечто большее, чем просьба... - Куратор вперил свой пуленепробиваемый взгляд в глаза Пашки, словно гипнотизируя.
      -- Когда ехать?
      -- Через неделю! - Александр Николаевич остановил протестующее движение жонглёра. - Билеты уже приобретены!.. Вот вам небольшой подарок: простенький разговорник на русском и фарси. Мало ли, пригодится. А это... - куратор сделал эффектную многозначительную паузу. -- Сборник стихов вашего любимого Хафиза. Видите, мы знаем все ваши пристрастия! Это действительно достойный поэт! У вас хороший вкус! - представитель Министерства культуры, как бы невзначай, коснулся плеча Пашки.
      -- А теперь слушайте, Павел, внимательно! Очень внимательно! -- Александр Николаевич подался вперёд и словно залез к Павлу в мозг, в очередной раз не спрашивая на то разрешения. Его голос зазвучал где-то внутри Пашкиной плоти -- он мог поклясться в этом!.. "Что за наважденине? Ну, не спит же он! Вот фокусы!..".
      - Обязательно посетите в Ширазе, где вы будете работать, Мавзолей Хафиза. Он представляет из себя открытый павильон, расположенный в саду Мусала, выполнен в виде беседки с восемью колоннами десятиметровой высоты, которые поддерживают медный купол в форме шляпы дервиша. Вот как он выглядит на фотографии. - Представитель Министерства культуры показал Пашке цветное фото. - Прижмитесь спиной к любой из колонн, загадайте желание - говорят, сбывается. Читайте стихи из подаренного вам сборника. Простоять у колонн нужно около получаса. Если сможете, чуть больше. Это очень важно! Ну не всё время, конечно, с перерывами, чтобы не вызывать у окружающих недоумение. Как-нибудь ненавязчиво. Посидите там на ступеньках. Так делают многие, приходящие туда. Погуляйте, побродите по саду. Там есть где спрятаться от солнца. Посидите в уединённом уголке, понаблюдайте как иранцы приходят на могилу поэта. Вы сможете увидеть, как люди исполняют faal-e Hafez - популярный ритуал, в котором иранцы пытаются предсказать своё будущее, открывая наугад томик стихов поэта. Те слова, что первые попадутся на глаза, надо трактовать, как свою судьбу. Получúте, Павел, удовольствие от жизни!.. Запомните - сделать это нужно во вторую или четвёртую среду месяца с часу до двух дня по местному времени. У вас будет всего две такие среды. Не забудьте и не пропустите! Пожалуйста, запомните! Это важно! Подчёркиваю, очень важно! Среда! С часу до двух!.. И последнее. Кто бы что у вас ни попросил - отдайте! Слышите? Кто бы что ни попросил...
      
      Глава одиннадцатая
      
       Пашка вылетел из Кирова рано утром, когда в Москве ещё только рассветало. Он ёрзал в неуютном кресле "Тушки", не мог сомкнуть глаз. Мысли наваливались со всех сторон. Планы не выстраивались в логическую цепочку. Эмоции и вопросы со многими неизвестными бередили душу, путали сознание. Пашка был подавлен, смят, всё в нём было "против шерсти". Его выбили из привычного уклада и ритма цирковой жизни. Света, Захарыч, Венька остались где-то там, за тысячу километров, в Кирове. А он, оторванный от них, оказался в самолёте, по пути в Москву. Это как безо всякого предупреждения вытащить человека из тёплой гостиничной постели, сказать, что он выселен и ему нужно срочно освободить номер! На улицу, в исподнем, без вещей - марш!..
       Пашка летел, вздыхал, долго не мог нащупать точку душевного покоя, пока не послал всё со словами: "Что будет, то и будет! Чего бежать впереди паровозного гудка!..". Последние слова он неожиданно для себя сказал вслух. Соседка рядом приоткрыла глаза, очнулась, сонно переспросила о каком гудке идёт речь? Пашка замешкался, потом выкрутился:
      - Я хотел спросить, нет ли у вас случайно "Гудка" - газеты?
      - Откуда? Мы же в самолёте! Тут - аэрофлот, не газетный киоск!
      - А-а, ну да, ну да... Простите...
       Снова окунулись в сонное царство Морфея. Турбины делали свою работу, съедая расстояние. Салон дремал. Пашка летел параллельно с "Ту" в своих неуютных мыслях. Соседка вдруг наклонилась к нему с вопросом:
      - А зачем вам "Гудок"?
      - А? Что? Какой гудок?
      - Ну, вам нужен был "Гудок!
      - Какой гудок? Зачем? Я не паровоз!..
      - Хм!.. - Соседка пожала плечами и отвернулась к окну. Мысленно она наверняка обозвала его придурком! Зачем будил?..
       ...Он остановился перед входом в гостиницу "Арена", что близ метро "Спортивная". Сколько раз он тут бывал, когда приезжал к Валентине! Тут всё напоминало о ней и только о ней. Сердце невольно сжалось. Он толкнул стеклянную дверь...
       Администратор без промедления, с заученной улыбкой, как дорогого и явно ожидаемого гостя, отправил его на восьмой этаж в одноместный номер 8-8. "Паспорт принесёте потом. Заселяйтесь! Завтра в полдень придёт машина, которая доставит вас в аэропорт!..".
       Какие-то невидимые ангелы управляли процессом, всё шло непривычно гладко, словно он был в этом мире весьма значимой фигурой.
       "Странно!" - подумал Пашка. - "Откуда такая забота о простом цирковом артисте? То лишнего клочка сена у руководства не выпросишь, костюмы без "крови" не пошьёшь, а тут - самолёт вместо положенного купе или плацкарта, машина к подъезду! Ведь могут, когда им нужно!..".
       Пашка повесил портплед с костюмами и кольцами во встроенный шкаф. Сумку пристроил под столом. Вещей было немного, летел налегке. Настроение было пресное, не куражное. С одной стороны, слегка давила ответственность, которую на него возложили - он представлял страну, летел на конкурс. Ну тут всё ясно - дело привычное. С другой - нужно выстроить отношения с иранцами так, чтобы было дальнейшее продолжение этой "песни" для всего Советского цирка. Вот это его напрягало по-настоящему - он всего лишь простой жонглёр, не дипломат! Единственное, что его сегодня хоть как-то радовало, так это скорая возможность побывать в волшебных мирах Ближнего Востока, о которых он когда-то грезил. Сказки "Тысячи и одной ночи" жили в его романтической душе и поныне...
       Пашка отодвинул штору, открыл балконную дверь и шагнул на площадку, ограждённую облупившимся бетонным парапетом. Пахнуло бензином. Узкая улица 10-летия Октября ревела внизу моторами, оглушала короткими, но какими-то злыми звуками клаксонов такси, шипела шинами проезжающих машин. Резанула по ушам тревожным воем сирена скорой помощи. Справа отливала золотом колокольня Новодевичьего монастыря, проглядывались из-за деревьев купола Смоленского храма. Впереди, на Воробьёвых горах, по-прежнему гордо и одиноко высился Московский Университет. Пашка улетел к нему душой!.. Сколько они с Валентиной, вот так же стоя на балконе, любовались этой панорамой. Прошло всего-то шесть лет. Неудержимо захотелось постоять на том же месте, как тогда...
       Пашка, не сопротивляясь внутреннему позыву, прошёлся по ковру просторного фойе, вызвал лифт и поднялся на десятый этаж. На их этаж...
       В нём всё затрепетало. Вот их номер 10-12, первый от лифта. Он погладил полированную дверь...
      - Вы к кому? - Знакомая дежурная выглянула из своего маленького служебного кабинета.
      - Я... Я тут... - Пашка замешкался, не зная что сказать, словно его застали за каким-то неблаговидным делом.
      - Там никого нет, номер не заселён. Вы что-то хотели? - Дежурная по этажу внимательно его рассматривала. Вдруг она улыбнулась.
      - А я вас помню! Вы, кажется, Павел? Тут жила ваша жена Валентина из воздушного полёта "Ангелы", вы к ней часто приезжали. Я не ошиблась?
      - Всё верно... - Пашка облегчённо выдохнул - всё разъяснилось, а то пришлось бы врать, выкручиваться.
      - А где ваша красавица? Я её в кино видела несколько раз. Мама её тогда тут бывала. Мы всё бегали на неё украдкой посмотреть - звезда экрана как-никак! Дочка вся в неё! Всё летает? Вы - счастливый муж!..
       Пашка замялся. Вопросы задали, надо было отвечать. Приведётся работать в Москве, всё равно узнают. Лучше сейчас, заранее...
      - Бывший... муж...
       Дежурная была немолода, повидала всякого в жизни. Вздохнула, отвела глаза.
      - Хотите открою номер?
       Пашка помедлил, но кивнул утвердительно...
       Здесь пахло так же, как тогда. Кровати стояли так же. Заправлены такими же коричневыми покрывалами. Шкафы, тумбочки, скудная мебель в комнате и на крохотной кухне - всё помнило его. И он помнил всё...
       Неожиданно штора вздулась от сквозняка, будто прошлое попыталось ворваться в его жизнь. В коридоре кто-то заботливо закрыл дверь. Она жалобно пискнула, словно и ей было больно. Сероватый полупрозрачный тюль тут же обвис. "Дежурная"... - понял Пашка. "Деликатная, добрая, всё понимающая женщина! Как мама...".
       Он постоял у окна, полюбовался на пейзаж Лужников, живший все эти годы в его памяти. Их Лужников!..
       Пашка подошёл к косяку комнатной двери. Вот они - карандашные отметины роста их с Валентиной сына. Вымышленного сына. Которого он так тогда хотел!.. Пашка словно услышал голос из прошлого:
      - "Есть идея! Представь, что я тебе уже родила сыночка - нашего маленького первенца, хм, - Раз-Пашёнка. Сейчас, скажем, 1992-й год и ему два годика. Значит, рост его должен быть приблизительно вот такой! - Валентина провела черту на дверном косяке. - Пишем - 1992-й... Хм, люди увидят, с ума сойдут - пока только 1985-й... В следующий раз, когда ты ко мне придёшь, наш сыночек подрастёт, и мы оставим очередную черту с датой - предположим, 1993-й... Когда я отсюда буду уезжать, наш сын будет совсем взрослым. Однажды в том самом будущем, о котором сейчас мечтаем, мы его, настоящего, приведём сюда, в этот номер "10-12", и покажем карандашные отметины. Они совпадут с его временем. Расскажем ему о нашей игре-мечте, и он поймёт, насколько его папа и мама были счастливы! Он всё поймёт!..".
       У Пашки сжалось сердце - всё как будто вчера! Комок подкатил к горлу. За окном 1996-й год. Тогда всё ещё только начиналось. Они даже не были женаты, хотя всем говорили, что муж и жена. Пашка учился в цирковом училище, Валентина тогда уже была известной артисткой. Она не единожды работала в Московских цирках, и он не один раз приезжал к ней сюда. Когда же они стали по-настоящему мужем и женой, на дверном косяке этого номера оставили ещё несколько отметин, продолжая многолетнюю игру...
       Время растянулось и скрутилось жёстким жгутом. Оно сдавило шею, лишив дыхания. Он помнил всё до мельчайшего звука, жеста, запаха...
       Пашка выскочил из комнаты, едва не сбив дежурную, которая стояла в фойе у телевизора. Он успел прошептать "спасибо", бросился по лестнице вниз на свой этаж. В гостинице он больше находиться не мог. Надо было выбираться на улицу. И как можно скорее...
       Пашка немного успокоился, выйдя на Усачёвку. Прошёлся по парку, избегая тех маршрутов, где они гуляли с Валентиной. Под ложечкой после всех переживаний сосало. Он решил где-то перекусить. Ничего лучшего не придумал, как прокатиться на метро до "Университета", зайти в цирк на проспекте Вернадского, узнать новости и пообедать...
       Цирк встретил своей привычной размеренной суетой. Артисты репетировали сразу на двух манежах. Униформисты таскали реквизит, подметали закулисье. Тут же шла активная погрузка багажа и животных отъезжающих на гастроли. Взмыленный начальник транспортного отдела метался по цирку, крыл крепким словом и подгонял неторопливых, чтобы шевелили "булками" - машины ждут! Его перекрывал голос инспектора манежа: "Закрывайте двери - сквозняк! Без спин останутся люди!". Кого-то вызывали к начальству, в бухгалтерию. Всё это было шумно, буднично и по-деловому...
       Пашку встретили радостно. Знакомых оказалось предостаточно. Он словно попал домой, в огромную коммунальную квартиру. Настроение поднялось! Он улыбался, бесконечно отвечал на объятия своими объятиями, на приветствия и радостные возгласы своими эмоциями. "На всё добро ответим мы добром, на всю любовь ответим мы любовью!.." - невольно вспомнил он строки поэта Николая Рубцова.
       До отлёта оставались сутки. Он решил пройтись по любимым московским улочкам и переулкам. Надо было где-то черпать запас любви и терпения, чтобы пережить месячную разлуку со Светой, Захарычем и Венькой...
      
       Глава двенадцатая
      
       Вечерний Иран встретил Пашку невероятной духотой. Он вышел из здания аэропорта и невольно замедлил шаг. К ожидающему его автобусу он шёл словно через ватное одеяло, настолько воздух был плотным и осязаемым. Сопровождающим его иранцам было хоть бы что, а Пашка мгновенно потёк. После прохладной августовской Москвы такая разница в температуре была для него полной неожиданностью. Теперь стало понятно, почему Александр Николаевич на вопрос о погоде "там", ответил уклончиво: "Ну... чуть жарче, чем здесь...". Хм, чуть!..
       ...По всему полуторамиллионному Ширазу были развешаны огромные афиши с размалёванными лицами клоунов, балансирующими канатоходцами, тиграми и львами, летящими в огненные кольца с оскаленными пастями. Громадные жёлто-красные плакаты "Circus Khalil Oghab" зазывали, манили, обещали фантастическое зрелище! Через каких-то несколько дней этот город ожидало небывалое событие - международный конкурс циркового искусства, который организовал самый известный артист в Иране, родившийся в этом городе - Халил Огаб.
       Когда въехали в огороженный турникетами и решётками двор цирка, Пашка был впечатлён масштабами шапито, огромного, современного, не хуже тех, которые ему встречались в Европе. Передвижные жилые трейлеры кремового цвета окружали цирк чётким квадратом. Разноцветные гирлянды сбегали с купола вниз, вспарывали темноту вечера праздничными огнями. Между мачтами парила огненная надпись "Circus Khalil Oghab". Всё это сияло, сверкало, пульсировало, притягивало взоры прохожих. Если бы не угнетающая духота, Пашка, наверное, был бы воодушевлён предстоящей работой в этом цирке. Сейчас же ему хотелось как можно быстрее воодушевиться, то есть, попасть в душ...
       Его поселили в отдельный небольшой трейлер. Показали, где что находится внутри вагончика и на территории цирка. Пригласили на ужин. Павел отказался, совершил долгожданное омовение и, толком не распаковавшись, рухнул в постель. После многочасового перелёта с пересадками и ожиданиями в аэропортах, он мгновенно провалился в вязкую душную темноту Иранской ночи...
      
      - ...Халил Огаб! - представился гигант. Пашка постарался поприветствовать хозяина цирка на его родном языке, чем вызвал у того радостные эмоции. У Пашки эмоций было не меньше.
      - Ух, ты! Копия Захарыча! Даже тембр голоса похож! - Пашка был по-настоящему удивлён. Он невольно сопоставил этих двух людей. Они были, как братья близнецы - те же длинные, белые в лунь, волосы, такие же седые бородищи, кряжистые кисти рук, которые гнули-мяли подковы, как пластилин. Брови, нос, губы, манера поворачивать голову и говорить через плечо. Единственное, Захарыч был выше ростом и постарше на десяток лет. Огаб выглядел моложавее и могуче, чем Стрельцов. Он соответсвовал своему то ли прозвищу, то ли фамилии -- Огаб, что на каком-то из языков означало "Гора". Халил, как и Захарыч, выглядел суровым, даже угрюмым, пока не начинал улыбаться. В эти редкие мгновения глаза его излучали тепло и доброту. Все тут же подпадали под обаяние этого незаурядного человека...
       Пашка немного слышал об Огабе от своих цирковых. Это был человек-легенда! Даже сейчас, почти семидесятилетний, он производил впечатление! До сей поры был в прекрасной форме. А тогда он, экзотический иностранец, производил фурор в Европе, где отработал два десятка лет, пока не вернулся на родину. Огаб таскал на себе полуторатонного слона, зубами поднимал сцепку гирь весом в семьсот пятьдесят килограммов, да при этом ещё держал в каждой руке по пятидесятикилограммовой гире. Через него перезжал трёхтонный грузовик с кузовом полным людей. Он один из первых на планете, чью фамилию занесли в книгу рекордов Гиннеса. Некогда был красив, черноволос, курчав, как цыганский барон, статен, хоть лепи с него фигуры древнегреческих атлетов и богов. Снялся более чем в двадцати кинокартинах. Позже стал первым в Иране дрессировщиком медведей и львов. О! Это был выдающийся человек. И вот сейчас он стоял перед Пашкой с распростёртыми объятиями и говорил тому комплименты по поводу его жонглёрского номера. Огаб тоже "кое-что" слышал...
       Они сердечно поприветствовали друг друга. У Пашки сложилось впечатление, что он обнялся с тысячелетним баобабом. С "БаОгабом" - мелькнуло в Пашкином мозгу...
       Халил представил его ведущему программы. Сам, тут же приняв привычный суровый вид, отправился к другим приехавшим артистам.
       Вот уже битых полчаса ведущий беседовал с китайцами и монголами в тщетных попытках выяснить, а главное, выговорить и запомнить их имена и фамилии. Дошла очередь и до русского.
      - Па-уэ! Па-ви-ел!.. - чертыхаясь в душе, в очередной раз силился произнести трудно сочетаемые буквы иранец пакистанского происхождения. Он ещё не отошёл от предыдущего общения. Теперь надо было выговорить ещё и фамилию этого русского, шайтан его ниспослал, жонглёра!..
      - Жаки-и? Жар-р-их?
       Пашка улыбался и отрицательно мотал головой. Иранопакистанец, этот овцебык (по габаритам) уже ненавидел его, даже не начав с ним работать! Пашка смилостивился.
      - Ладно, брат, давай проще: Жарá Пашá - и всё! Можешь наоборот, мне всё равно. Андестенд?
      - О! Жара-паша! - услышал он родные напевы в русском имени. - О кей!..
       Скорее всего, в этот момент ведущий перекрестился, какого бы вероисповедания он ни был. Пашка сделал то же самое и пошёл распаковывать реквизит, готовиться к началу.
       В Ширазе планировались месячные гастроли и хозяин предполагал выжать из него максимум. Для этого придумал оригинальный ход - организовал международный фестиваль, как это часто делают в европейских цирках. Халил Огаб наприглашал иностранцев. Из европейцев здесь были два великовозрастных болгарина, что-то типа акробатов-эксцентриков, заодно и клоунов, которые давно осели в Иране. Один из них был женат на местной и обзавёлся семьёй, другой присматривался. Не первый сезон тут работал и седовласый антиподист чех, который, лёжа на спине, лениво подбрасывал ногами свои летающие и часто падающие на манеж предметы. Все вместе они ставили и разбирали шапито, помогали по хозяйству. Были тут давно своими и по укладу жизни, и по внешнему виду. Наконец, он - Павел Жарких - представитель Российского цирка. Остальные приехали из провинций Монголии и Китая. Основной костяк составляла местная труппа во главе с хозяином цирка.
       Происходящее на манеже назвать фестивалем, а уж тем более серьёзным конкурсом артистов, можно было с большой натяжкой. Это средней руки представление шумно рекламировалось, чем привлекало местную публику, которую загнать в цирк под нагретый купол было не так-то просто. Видимо, для наполнения кассы и задумывался весь этот помпезный фарс.
       После первого же выступления по глазам зарубежных конкурентов Пашка понял, что тягаться в получении Гран-при фестиваля ему придётся разве что с крупным номером медведей и львов Эбрагима Огаба - сына Халила, канатоходцами Хосрави и самим хозяином цирка, с его силовым аттракционом. Он сразу же оказался в ранге зарубежной звезды и недосягаемым лидером. Но это его радовало мало...
       У Пашки не было никакого стимула состязаться. "Побрякушек", вроде статуэток и кубков, полученных в других странах на всевозможных престижных конкурсах, у него накопилось уже предостаточно. Денежный приз здесь был копеечным. Да и соревноваться толком было не с кем - совершенно не тот уровень. Львы с медведями представляли из себя больше демонстрацию животных, нежели действительно серьёзную дрессуру. Халил Огаб выходил в конце первого отделения этаким свадебным генералом под рукоплескание своих земляков. Одно его имя производило фурор! В свои неполные семьдесят лет он вытаскивал на манеж, как бурлак, многотонный грузовик, который его, под свист и вопли толпы, переезжал. Все остальные супер трюки Огаба остались в прошлом. Но и этого было достаточно.
       Семья канатоходцев Хосрави представляла из себя сплочённый коллектив молодых людей, отчаянных сорвиголов. Они работали несколько номеров: эквилибристы на катушках, жонглёры с горящими булавами на высоких моноциклах. Но самым главным их номером был канат, на котором они без всякой страховки исполняли серьёзные трюки. Артисты прыгали друг через друга, переходили по плечам, переносили колонны от одного мостика к другому, строили всевозможные пирамиды. Работа была по-настоящему опасной. Права на ошибку у них не было. Под ними лежала твердь манежа, присыпанная опилками. Малейшая оплошность и... - в лучшем случае, серьёзные увечья. Когда-то такое случилось с основателем номера - старшим Хосрави. Теперь он в инвалидной коляске каждый раз выезжал смотреть работу своих детей. Один из его сыновей тоже стал рекордсменом книги Гиннеса, проехав в Америке на одноколёсном велосипеде по канату от одного небоскрёба до другого.
       Всё это, конечно, впечатляло, но для Пашки это не было цирком в привычном смысле слова: с музыкальными композициями, хореографией и режиссёрской мыслью. Это было зрелищем чистой воды, где упор делался на риск, на щекотание нервов у публики, и не более того. Отсутствие элементарного вкуса во всём заставляло Пашку недоумевать - как так можно? О подобных представлениях на его родине давно забыли. Эпоха "циркачей" была в далёком прошлом. Советский, а позже и Российский цирк, до сей поры нёс в основе своей эстетику, красоту, понятную художественную мысль. Уже много десятилетий он был приравнен к искусству и эту марку держал неукоснительно.
       К тому же здесь за кулисами сложилась странная атмосфера. Пашка привык дружить со всеми, с кем его сводила судьба на распростёртой ладошке манежа. Любой конкурс, как правило, был похож на встречу профессионалов, на тусовку, где каждый был рад другому. Всё остальное - по судьбе! От Всевышнего и жюри...
       Здесь же он наткнулся на отчуждение коллег и вакуум. Конкуренция! Для него это было полной неожиданностью. С подобным он ещё не встречался... "Бог с ними! - решил Пашка. - Мне с ними детей не крестить и обрезание не делать. Как-нибудь продержусь этот месяц!..".
      
       Глава тринадцатая
      
       Пашка помнил просьбу Александра Николаевича. Помнил всё, о чём его просил этот странный куратор из Министерства Культуры. Павел был человеком дисциплинированным и обязательным. Особенно, когда дело касалось просьб людей. Он редко отказывал кому-нибудь в чём-либо, если это только не было выше его возможностей. Да и тогда прилагал немало усилий, чтобы помочь...
       График гастролей в Иране сложился так, что вторая среда месяца наступила довольно быстро, он и не заметил. Работали они ежедневно, иногда даже по два представления, до тех пор, пока не установилась лютая жара, и зал перестал заполняться аншлагами. По будням стали давать выходные. Теперь они работали только в пятницу, в субботу и в воскресенье. Пашка не преминул этим воспользоваться. Вокруг было столько красоты!..
       Бело-красный шапито "Circus Khalil Oghab" с крикливыми афишами по периметру располагался недалеко от парковой зоны, которая плавно переходила в небольшой старый квартал узких восточных улочек с экзотическими лабиринтами. Пашка зачастил в город, где спасался от одиночества и тоски по дому.
       Сегодня была как раз вторая среда. Он жил всё это время в невольном напряжении, опасаясь закрутиться, запамятовать и не выполнить просьбу Александра Николаевича. К тому же был риск незапланированного представления или ещё каких-нибудь мероприятий, типа выступления на местных телеканалах или пресс-конференциях, которых уже прошло немало. Но день выдался полностью свободным, и он с лёгкой душой отправился путешествовать по городу.
       Сегодня цель была конкретная - посещение двух знаменитых усыпальниц великих персидских поэтов Хафиза и Саади. А по пути увидеть всё, что только было можно. Пашка вышел рано утром и собирался бродить, бродить, пока ещё не жарко. В его руках был томик стихов местного поэта Хафиза Ширази на русском языке, подаренный Александром Николаевичем ещё в России, и карта-путеводитель, выданная в аэропорту местными встречающими из цирка.
       Пашка шагал по улицам города и поражался его ритму и темпу. Обычно неспешные иранцы, с утра пораньше, устремлялись куда-то в юрких бело-зелёных такси. Грузовые и легковые автомобили бесконечной пёстрой лентой жгли бензин на нешироких шоссе Шираза. Рейсовые автобусы были набиты под завязку. Мотоциклисты выписывали змейки между автомобилями, втискивались в любые полоски пространства.! Иногда на них восседали целыми семьями - жёны, дети, старые, молодые. О, это были виртуозы дорог! Вот где был настоящий цирк!..
       Всё это гудело, верещало, бесконечно сигналило, двигалось по только им ведомым правилам. Было ощущение, что на дорогах царила полная неразбериха и анархия. Пешеходы тоже сосредоточенно куда-то спешили. Если посмотреть сверху - это был муравейник! Темп, темп! Жизнь кипела в этом древнем городе, звучала разноголосицей клаксонов, шуршанием подошв людей и покрышек автомобилей. Здесь рождались, жили, любили и умирали вот уже многие столетия. Ничто не вечно в окружении гор Загрос. Ну, разве что сами горы: Дерак, Баму, Сабзпушан, Чехель Магам, Бабакухи, окружающие Шираз. Сколько событий унесли воды Хошк...
       Пашка был обескуражен своими превратными представлениями о Ближнем Востоке. Реальность никак не хотела вписываться в его фантазии, взращённые персидскими сказками и медовыми строками поэтов. Тут не было ни ковров-самолётов, ни Алладинов, ни принцесс, ни джинов с их лампами. Была обыкновенная современная жизнь, ну разве что со своими особенностями. Надо было срочно привыкать к действительности.
       Шираз оказался огромным городом! Городом садов, городом роз. Пашка ещё до приезда сюда знал, что Шираз подарил миру великих поэтов: Хафиза и Саади, которыми он зачитывался и могилы которых мечтал посетить. Он изучил подаренную карту, дошагал по бульвару Данежду до площади Эрам. Напротив местного университета увидел дивный сад. Захотелось спрятаться в его тени от уже давящей на плечи едва переносимой жары.
       Его встретило необычайно красивое и ухоженное место с настоящим дворцом, словно из сказки. Под его изогнутыми карнизами, немного напоминающими русские кокошники, были выложены изумительные мозаики из фрагментов семи цветов - картины-иллюстрации к стихам знаменитых Хафиза и Саади. Вокруг были разбиты неземной красоты благоухающие цветочные клумбы, окружённые пальмами и традиционными апельсиновыми деревьями. Зелень поражала своей сочностью, которая резко контрастировала с фоном каменистых иссушенных холмов вдали. Здесь росли сосны, эвкалипты, тополи, кедры и небольшие плодовые деревья - мушмула, миндаль, абрикос, хурма. Царствовал в этом раю тридцатиметровый кедр. Дорожки сада были выложены мраморной плиткой. Между ними манил своей прохладой и голубой влагой бассейн, украшенный мозаикой и традиционным орнаментом. Тихое и спокойное место, идеально подходящее для освежающего отдыха в окружении тонкого аромата цветов и тени апельсиновых деревьев. Пашка прошёлся по всем тропинкам. Людей в этот час почти не было. Присел на уютную лавочку, прочитал несколько стихов Хафиза и с блаженной улыбкой незаметно задремал...
       Его сон был коротким. Он испуганно вскочил, глянул на часы... "Фу-у! Слава богу!..". Время ещё было. Но сердце билось учащённо. Он не стал испытывать судьбу, выскочил за ворота на бульвар Эрам, поймал такси и направился к месту своей мечты - гробнице Хафиза...
       Билет для входа в музейный комплекс стоил недорого. Народ бродил по аллеям, шёл к гробнице. Иностранцев было немного. Среди толпы выделялись трое дотошных немцев, то и дело воровато щёлкающих затворами фотоаппаратов. Они трогали и гладили всё, что попадалось им под руки. Видимо до сей поры не могли поверить, что видят всю эту красоту не во сне. Пашка, помня фотографии, которые показывал ему Александр Николаевич, сразу нашёл нужное место. Вот они - пять ступеней и восемь колонн вокруг надгробия Хафиза. С замиранием сердца он сделал эти пять шагов...
       На надгробном камне резным орнаментом были высечены строки двух поэм Хафиза. Пашка с трепетом провёл по прохладному камню рукой. Он отозвался тёплой энергией и покалыванием в середине ладони. Ладонь неожиданно завибрировала. Пашка вздрогнул и замер. С ним явно поздоровались. Поздоровался и он:
      - Здравствуй, Мастер! Здравствуй, Великий Хафиз!..
      Пашка улыбнулся и осмелел. Подходили иранцы. Листали томик стихов, лежащий на надгробии, читали строки, гадая себе на судьбу...
       Пашка прислонился к одной из колонн спиной, закрыл глаза, прислушался к биению своего сердца и мыслям, скачущим, как табун чистокровных восточных рысаков. Он выдохнул, успокоился, открыл собственный сборник и утонул в витиеватых сплетениях льющихся строк...
       Сколько он так простоял, сказать сразу не смог. Глянул на часы. Ничего себе! Пятнадцать минут, как с куста! Пашка огляделся. Вокруг с тихими улыбками и подчёркнутым почтением ходили люди. Немцы трогали соседнюю колонну, гладили её и чуть не нюхали. Именно их гортанные голоса вывели его из состояния полёта души. "Блин! В сорок первом от вас покоя не было, и в девяностых от вас не спрячешься! Что за люди в Голливуде!..".
       Постоять требовалось ещё минут пятнадцать-двадцать. Зачем, почему, для чего? Пашка никак не мог взять в толк. Что он, постовой что ли, как в армии, на посту номер один у полкового знамени - ни шагу в сторону!.. Странный разговор тогда получился у него с "куратором". Он то ли просил, то ли приказывал сделать то-то и то-то, ничего не объясняя, уходя от прямых вопросов. "Если можно - без объяснений! Просто сделайте так, и всё!..". Ладно, надеюсь, в этом есть какой-то смысл, коль так человек "надрывался" в своих просьбах...
       Пашка прошёлся вокруг гробницы, побродил рядом, посидел на ступеньках. В очередной раз постоял у колонны, прижавшись к ней спиной. Глянул на часы. Всё! Хватит! Пост сдал! Сорок минут, куда ещё больше! Пошло оно всё! Совесть его чиста. Не произошло за это время ровным счётом ничего! Да и что могло такого произойти? Должен был воскреснуть достопочтенный Хафиз? Они и так ощутимо поприветствовали друг друга. Может, речь шла именно об этом?..
       Пашка утомился своими размышлениями и решил пройтись по саду. Присел на лавочку, снова открыл сборник. К нему кто-то подсел. Он услышал вкрадчивый, тихий голос, почти шёпот. Голос звучал, растягивая слова, почти пел. Чувствовался едва уловимый акцент.
      
      В саду весны блистанье утром рано.
      Принёс мне ветер вести от тюльпана.
      О ветер, донеси мои приветы
      До розы, кипариса и рейхана.
      
       Пашка вздрогнул от неожиданности и приподнял голову. Рядом сидел мужчина лет сорока. Чернявый, с вьющимися длинными волосами. Его влажные глаза цвета южной ночи, словно смотрели внутрь себя. Он был величественно красив в своих неторопливых движениях и поворотах гордо посаженной головы. Незнакомец продолжил, словно они беседовали уже не первый час:
      - Отец Хафиза любил читать Коран на память. Хафиз запоминал текст "на лету". Потом его многократно повторял. Таким образом постепенно выучил весь Коран. Собственно говоря, Хафиз - это не имя. Хафиз - это "охранитель Корана", тот, кто знает Коран наизусть. Ширази означает - из Шираза. От рождения же поэта звали Шамсуддин Мухаммад. В историю, получается, он вошёл, как Ширáзец, знающий Коран наизусть. Сведения его жизни содержат мало достоверных фактов и дат, больше легенд. В единственном сохранившемся автографе он назвал себя "Мухаммад ибн Мухаммад ибн Мухаммад по прозванию Шамс аль-Хафиз аш-Ширази"... Вы из России? - он то ли спросил, то ли утвердительно констатировал факт. Пашка кивнул и включился в беседу.
      - А вы из Таджикистана?
      - Нет, я местный.
      - Откуда тогда так хорошо знаете русский?
      - Когда-то учился в Советском союзе. Сначала в Душанбе, потом в Москве. А вы какими судьбами здесь? Турист, по делам?
      - На гастролях. В цирке Халила Огаба. Фестиваль у вас тут!
      - О-о! Огаб! Человек-гора! Рекордсмен! Знаю, знаю! Когда вас можно будет посмотреть?
      - Мы работаем в пятницу, субботу и в воскресенье. Приходите!
      - Спасибо, приду. Любопытно. До встречи! - Незнакомец исчез неслышно, как и появился.
       Пашка сидел в раздумье. Ему не давал покоя только один вопрос: "Где он мог слышать этот голос и подобную манеру говорить?". Нет, ничего на память ему не приходило...
      
       Глава четырнадцатая
      
       Заканчивалась вторая неделя гастролей в Иране. Пашка считал оставшиеся дни, как когда-то в армии перед дембелем. Тогда они тянулись мучительно долго, неторопливо и нудно, словно песни казахского акына Джамбула Джабаева под треньканье его домбры или камуза. Заунывно, надрывно, непонятно... Естественно, он достопочтимого Джамбула никогда не слышал, но заранее уважал того только за одно его стихотворение времён блокады - "Ленинградцы, дети мои!".
      
      Мне в струе степного ручья
      Виден отблеск невской струи...
      
       Ленинград... Нева... Валентина... Перила Дворцового моста, по которым она тогда шла, как по канату, с букетом сирени в руках... Валя!.. И боль, и горечь, и изорванное в клочья Пашкино сердце, саднящее до сей поры... Чего вдруг вспомнилось?..
       Пашка за кулисами пытался успокоить разгорячённое дыхание после своего темпового жонглёрского номера. Сегодня всё прошло, как всегда, на ура! Он уже привык, что коллеги из других стран ежедневно бегают смотреть его выступление. Он успевал замечать их восхищённые взгляды. Иногда некоторые из них даже аплодировали вместе со зрителями. Но никогда после работы не подходили и ничего не говорили приятного. Просто проходили мимо, опустив глаза. Пашку это и огорчало, и веселило одновременно. "Детский сад на лужайке, честное слово! Ну и хрен с вами!..".
       Пашка тяжело дышал - выложился по полной. Мимо него в открытый форганг на манеж выбежали три роскошных серых в яблоках жеребца. Тонконогие, пугливые, с подвижной нервной системой. Пашка залюбовался. "Ах, какие красавцы! Нам бы таких штук пять-шесть!..". Хозяин цирка Халил Огаб прикупил своему то ли внуку, то ли близкому родственнику Джафару этих настоящих арабских скакунов. Он пытался научить его дрессуре лошадей, хотя сам толком не владел этим искусством. "А чё там? Медведей выдрессировал, львов! Сын теперь с ними работает. На манеж выходят, деньгá капает! С лошадьми не справимся, что ли?.." - видимо так рассуждал старший Огаб.
       Пашка видел все ошибки в дрессуре, полную некомпетентность, но молчал, терпел - в Тулу со своим самоваром...
       Сегодня что-то пошло на манеже не так. Щёлканье шамбарьера, окрики, ржание, гул в зале... Пашка уже практически вышел под палящее небо из пространства кулис, как вдруг увидел, что занавес форганга зашевелился, заметался, и в его середину задом прорвалось лошадиное тело, отбивающееся от дрессировщика спереди. Пашка всё понял - конь ушёл с манежа и сейчас его единственная мысль, как можно быстрее оказаться на конюшне. Он там искал спасения. Остальные лошади пойдут за ним, не остановишь! "Ну, это мы проходили!..". Пашка развернулся и расставив руки спокойно направился к животному. Болгары, которые ассистировали в этом номере и должны были принимать лошадей за кулисами, позорно бежали с поля боя, стояли в стороне и поглядывали что будет. Попасть под удары копыт или под крепкие лошадиные зубы у них не было ни малейшего желания. Раз русский вызвался в герои, то пусть им и будет прижизненно или посмертно. А их хата, как говорится, с краю, и к тому же в Болгарии...
      - О-хо! Ай, бра-аво! Бра-а! О-хо-о!.. - Пашка спокойно взял за болтающиеся арниры метущегося коня. Тот попытался от страха подняться на дыбы. Пашка, не глядя испуганному животному в глаза, решительно и твёрдо придержал его от этой попытки. Прошёлся рукой по взмокшей шее лошади, похлопал, успокаивая голосом:
      - Браво, хороший мой, браво! О-хо-о!..
       Чувствую опытную руку, конь замер. Пашка выждал несколько секунд, развернул его, медленно вывел на манеж, где Джафар стоял взмокший и растерянный. Он работал с лошадьми всего-то со дня премьеры. Редкий день проходил без приключений. Каждый день Огаб-старший стоял около гостевой ложи в зрительном зале и со свирепым выражением лица смотрел его выступление, что Джафару куража явно не прибавляло. Халил периодически прикусывал нижнюю губу и что-то шептал. Если отсечь всю лирику, без всякого перевода по ним можно было прочитать: "Бездарь!..".
       Пашка вернул коня, послал его в центр манежа, сам встал в форганге как героический постамент всем жонглёрам мира и самому себе. Он перекрыл "несанкционированный" уход животных за кулисы. Зрители всё поняли. Раздались аплодисменты...
       Номер "классическая свобода" с грехом пополам закончил сегодня свою работу...
       "Всего три лошади! Что бы вы делали с шестёркой, как у нас, или с восьмёрками, как у людей? Я уже не говорю о гигантских конюшнях настоящих мастеров конного жанра! Ох, уж эти самоучки-дилетанты!..".
       Пашка в сердцах покачал головой и пошёл к себе в вагончик.
       После представления к нему постучались. В дверях стоял гигант Халил Огаб.
      "Та-ак! Началось!.. Ща-с тебе, Паша, шею намылят! Вечно лезешь не в свои дела! Зачем тебе это было нужно? Отработал и свалил! Тут свой мир, свои правила! Цирк до последнего болтика частный! Частнее не бывает! Там, в конце концов, болгары деньги получают за ассистирование. Нет, надо было влезть!..".
       Пашка напрягся. Стал подыскивать в памяти нужные слова. Приготовился к разборкам и грозному дипломатическому меморандуму хозяина цирка, типа: "Восточная семья, чужеземец, для тебя, - потёмки! Не фиг сюда вламываться!..".
       Халил поманил Пашку из вагончика. Протянул руки, которые скорее напоминали две плохо обтёсанные коричневые шпалы. Торопливо, взахлёб стал благодарить Пашку, сердечно приобнимая и похлопывая того по плечам. Делал он это осторожно, стараясь нанести минимальный ущерб костному строению жонглёра. Выглядело комично - объятия слона с Моськой... Пашка разулыбался, расслабился и в одно из таких прикосновений к его плечу мощной клешни Огаба, едва не присел на пятую точку....
       Вечером они попивали душистый шафрановый чай, расположившись на раскладных креслах под парусиновым навесом трейлера семейства Огаб, и делово общались. Оказывается, со своим самоваром сюда было можно. Особенно, если учесть, что самовары здесь появились более двухсот лет назад, благодаря именно русским...
       Халил узнал откуда у Пашки такое знание конного жанра и тут же с подчёркнутым уважением попросил позаниматься с номером Джафара. Пашка согласился, но категорически отказался ото всех материальных вознаграждений за сей "титанический" труд. Огабы переглядывались, недоумевая по поводу такого аттракциона неслыханной щедрости. Внутри они явно ликовали...
       Теперь утром перед представлением и вечером после работы Пашка Жарких обучал своего ближневосточного подопечного премудростям конного жанра, почерпнутым им у своего наставника, друга и учителя Никиты Захаровича Стрельцова - да продлятся его годы!..
       Пашка стал подниматься с иранскими петухами и за несколько дней вошёл в привычный для него график. Работа закипела.
       Пашка для начала укоротил у конских сбруй арниры, которые вместо того, чтобы дисциплинировать лошадь, болтались как попало. Шеи у лошадей сразу выгнулись красивой дугой. Они перестали мотать головами, пытаясь сбросить уздечки. Шаг их стал ровный и осознанный. Также он доступно объяснил Джафару, где должен находиться конец шамбарьера, если лошадь нужно притормозить, и где, если необходимо подогнать. Никаких отсебятин! Животное должно точно знать, что ты от него хочешь! Иначе - паника! Лошадь трепетное существо, со сложной психикой. Если неправильно что-то сделаешь, потом замучаешься переучивать! Джафар уже на второй репетиции обрёл уверенность в работе с шамбарьером, стал пользоваться им всё реже и реже. Пашка показал, как работать боком и спиной, заставляя животных идти на повороты. И ещё кое-какие секреты мастерства.
       Он ежедневно приходил на репетиции с небольшим подносом, на котором лежала горка колотого сахара, и где эмалью поблескивал заварной чайничек. В руках у репетитора вишнёвыми переливами играл резной хрустальный стаканчик с золотой окантовкой, по форме напоминающий красивую женскую фигуру. Эти "приталенные" стаканчики назывались в Иране - камарбарики, в Азербайджане - богмалы, а в Турции - армуды или совсем забавно - бардаки. За счёт своей уникальной формы чай в них внизу долго оставался горячим, тёплым в середине, а вверху остывал постепенно. Пашка восседал этаким титулованным пашой. Под лёгкий гул ветродуев попивал чаёк с корицей, похрустывал набатом - разновидностью сахара в виде кристалликов, которые бывают совсем прозрачными, желтоватыми или карамельного цвета. Покрывался мелкими приятными мурашками от выпитого горячего напитка и набегающих волн освежающего ветерка - именно для этого в жару пьют горячий чай в Средней Азии и на Ближнем Востоке. Одновременно упивался свежестью утра. Жизнь удалась!..
       Нет-нет, "мэтр" подавал команды. Иногда вставал, чтобы показать, как надо что-то правильно сделать, если не хватало слов и жестов. За короткий срок они отрепетировали с Джафаром несколько новых трюков. Парочку из них вскоре даже стали показывать на представлениях.
       Складывалось впечатление, что Джафар как-то неожиданно повзрослел сразу на несколько лет. Семнадцатилетний юноша вдруг стал солидным, с самоощущением, что он не простой смертный, а ни много ни мало - представитель семейства Огаб, известного на всём Ближнем Востоке тем, кто хоть немного слышал о цирке, как таковом. На манеже он приобрёл вальяжность, степенность, ушла неуверенность и суетливость. Лошади успокоились и стали работать как часики. Старший Огаб не мог нарадоваться. "А то - балбес балбесом!" - как-то так нужно было переводить его скупые похвалы в адрес молодого человека, по сути ещё юноши, который почтительно опускал глаза, но зыркал ими со сдерживаемым протестом оскорблённого самолюбия. Рта он не раскрывал. Тут не забалуешь!..
      
       Глава пятнадцатая
      
       Пашка окончательно освоился. Он бродил по улицам и переулкам Шираза, словно здесь родился.
       Сегодня был выходной. Ни тебе изматывающих душу и тело представлений под раскалённым колпаком шапито, ни ранних утренних репетиций. Гуляй - не хочу! Пашка как раз хотел...
       Накануне выдали гонорар за отработанные дни, и он отправился за подарками Веньке и Захарычу на базар в центр Шираза, в знаменитый комплекс Вакиль. Ещё Пашка хотел найти то, что давно собирался подарить Свете. Только здесь, на Ближнем Востоке или в Индии, это можно было купить. Ради попытки осуществить свою мечту он и согласился на гастроли в этот пышущий зноем Иран...
       Вакиль! Город в городе... Жизнь в нём оглушала бушующей активностью, энергией, звуками и пестротой. Пашка попал в лабиринты торговых рядов, которые славились самыми громкоголосыми торговцами на свете. Тут висели знаменитые на весь мир дорогие персидские ковры и ткани. Здесь же стояли ряды с экзотическими сувенирами и изделиями народных ремёсел. Напротив - лавки с антиквариатом и прочими богатствами Востока, отливающими начищенной медью, полированным красным деревом и сандалом. В зеркальной стали холодного оружия красовались драгоценные камни. В воздухе висел аромат благовоний и специй. Всё это пахло, гудело, переговаривалось, зазывало, звякало, шуршало, вскрикивало - от чего голова шла кругом! Было как-то дурашливо весело и празднично. Пашка вошёл в это настроение так же легко, как входил в состояние куража, появляясь на манеже. Это была своеобразная игра "купи-продай". Он её принял...
      - Русия!.. - улыбчивый продавец призывно махал руками. За его спиной разноцветной радугой висели ковры всех мыслимых и немыслимых расцветок. Хозяин был таким же брызжущим энергией и озорством.
      - Гейматеш чанд аст? (Сколько это стоит?). - Пашка ткнул куда-то неопределённо за спину хозяина. Тот, не оборачиваясь к товару, назвал цену. Пашка лукаво поморщился.
      - Зияд гирифти! (Дорого берёшь!)
      - Арзан хари, анбан ха! (Дёшево купишь, ерунду купишь!)
      - Он что у тебя летает? Очень дорого, говорю! Хейли геруне!
       Хозяин лавки поднял руки и замотал головой, мол, не понял!
      - Я говорю, он что у тебя - ковёр-самолёт? Парвоз қолинҳо?
       Оба рассмеялись, подарив друг другу хорошее настроение и соблюдя традиции Восточного базара. Было ясно с самого начала, что никто ничего покупать не собирался. Но поговорить, поторговаться!.. Пашка махнул на прощание рукой и улыбнулся, пожелав хорошего дня. В ответ увидел не менее сияющее, приветливое лицо...
       У Пашки была конкретная цель прихода на рынок - купить Захарычу заварной чайник взамен старого, который он приобрёл сразу после войны то ли в Бухаре, то ли в Ташкенте, то ли в Самарканде. Чайник проехал с Захарычем все пути-дороги, побывал во всех передрягах гастрольной жизни. Теперь он, вдрызг потрескавшийся, влачил своё жалкое существование без ручки, с наполовину отбитым носиком и с клееной-переклеенной вечно выпадающей крышкой. Захарыч стоял, как Брестская крепость, как последний бастион на земле русской, но не сдавался - раздавал новые чайники, подаренные ему на дни рождения, не изменяя своему, в прямом смысле, закадычному другу. Пашка знал, что может сподвигнуть Захарыча на иное решение - чайник из знаменитой исинской глины. Старик, мечтательно вздыхая, много рассказывал об этом китайском чуде. Да где его взять, разве что в самом Китае...
       Изделия из исинской глины ценились за особые свойства: микропористую структуру, которая позволяла проникать молекулам воздуха, но не пропускать воду. Напиток в таком чайнике мог 'дышать', превращаясь в поистине драгоценное питье. Чайником из исинской глины дорожили тем больше, чем старее он становился. Со временем поры внутри впитывали чайный фермент и ароматические масла разных сортов. Приготовленный напиток приобретал неповторимый вкус. Существует легенда о старом чайнике из исинской глины. Согласно ей, в сосуд можно налить нагретую воду и, через некоторое время, она превратится в настоящий ароматный чай. Вот о таком чайнике мечтал знаменитый чаевед Никита Захарович Стрельцов...
       Пашка направился к стеллажам, где многочисленными рядами стояли всевозможные по форме, содержанию, расцветкам, размерам и материалам чайники и чайнички. Здесь был и металл, и фаянс, и тончайший фарфор, разноцветная глина и даже чугун. Пашкин ошеломлённый взгляд метался от одного шедевра к другому. Цены здесь были от спичечного коробка до "Мерседеса"...
      - Исинь! Чайна! Китай! - Пашка обратился к продавцу. У того хитро блеснули глаза. Он подал ярко-красный чайник. Пашка потёр глянцевый бок, понюхал и поставил изделие на прилавок, многозначительно и выразительно посмотрев на продавца. Тот хмыкнул, качнул головой и подал другой, песочного цвета. Пашка снова потёр пальцами внутри и снаружи. Понюхал. Он знал, как отличить подделку. Захарыч столько раз про это рассказывал, что сейчас Пашке не составляло труда применить накопленные знания. Настоящая глина должна пахнуть землёй, пылью, но никак не химией. Бок чайника должен быть шершавым, а внутри пористым. Пашка перевернул его к себе дном. Печати мастера там не было. Он снова поставил предложенное на стол. Нахмурясь, играя желваками, тяжело посмотрел на хозяина. У того с лица сошла двусмысленная улыбка, появилось уважительное выражение, он понял - перед ним знаток. Сделал знак подождать. Исчез в подсобке и через полминуты вышел оттуда с коробкой. Извлёк из неё невзрачный, простенькой конструкции чайничек из красной глины. Протянул Пашке. Даже на первый взгляд это было совсем другое, нежели то, что он держал в руках до этого. Пашка взвесил чайник, покачав его на руке. Вес чувствовался. Запах тоже не оставлял сомнений. Клеймо мастера было на месте...
       Хозяин с любопытством посмотрел на Пашку, тот на него. Это была своеобразная дуэль. "Ну, всё?" - спрашивали глаза хозяина. "Нет, не всё!..".
       Пашка покачал чайник из стороны в сторону. Крышка не болталась, не брякала, сидела, как влитая. Он её снял, перевернул чайник вверх дном и положил его на прилавок. Ручка, носик и горловина оказались на одной линии. Это было то, что надо. Хозяин лавки восхищённо поцокал языком. Ни слова не говоря, принёс кипяток, залил в чайник, подождал. Пашка знал, что тот собирался сделать. Оба напряглись. Иранец зажал носик и перевернул чайник дном вверх. Крышка залипла, не пролилось ни капли. Да! Это было произведение гончарного искусства высшего качества! Мечта Захарыча осуществилась. За такое не стыдно было отдать большие деньги... Кстати, не такие уж и большие. Иранец из уважения сделал огромную скидку, подарил пачку чая и впервые улыбнулся так, словно взошло солнце. За это время не было сказано ни слова. Люди иногда разговаривают молча...
       Оставшихся денег хватило на покупку Веньке наручных часов "Citizen". Тяжёлые, с массивным чёрным браслетом, с сапфировым стеклом! "Ему точно должно понравиться!" - радовался Пашка. В этом он тоже неплохо разбирался. Дешёвую подделку ему продать было сложно. К тому же он зашёл в фирменный магазин...
       Настроение было приподнятым. Оставалось "обмыть" покупки. Он направился в ближайшую чайхану. День складывался, как нельзя лучше...
      
      
       Глава шестнадцатая
      
       ...Захарыч последнее время был неулыбчив, хмур. Сам того не замечая, придирался к Веньке по мелочам. Нет-нет, доставалось и Ивановой. "Тоскует дед по Пашке, тоскует! Вот и лютует!..". - поставила Света диагноз недугу Стрельцова.
       Особенно раздражала Захарыча подчёркнутая и неустанная забота Веньки о своём руководителе номера. Он таскал её хозяйственные сумки, встречая из магазина, выхватывал из рук вёдра с водой, тазы с овощами и овсом во время кормёжки лошадей. Был до тошноты предупредителен и сосредоточен. Крутился вокруг неё без устали. Захарыч осуждающе качал головой, бурчал себе что-то в бороду. Слышалось его неизменное про хомут и дышло. Света принимала эти джентельменские знаки внимания спокойно. Понимала, что Венька это делал без всякой задней мысли. Он как бы сообщал миру, что жена его друга находится под надёжной защитой. Пусть только кто посмеет... Тем самым Венька, сам того не осознавая, невольно выдавал свои тщательно скрываемые чувства к Свете. Та улыбалась Джокондой. Захарыч же "читал" всё прямолинейно, видя в этом угрозу Пашкиному благополучию. Вот и выпускал пар...
       Захарыч, Света и Венька вовсю трудились в Омске, куда переехали из Кирова. Гастроли проходили буднично, без происшествий. Без Пашки, конечно, забот прибавилось, но не "выше крыши". Они справлялись. Другое дело, было ощущение, что постоянно чего-то не хватает. Кого-то... Все жили ожиданием возвращения Пашки. Даже Варька. Часами она сидела на входе в конюшню, прислушивалась - ждала знакомых шагов. Их всё не было и не было...
       Связи с Ираном тоже не было. Пашка только раз смог дозвониться до Омска по мобильному телефону Халила Огаба. Чудом тогда оказались рядом с вахтой цирка Захарыч с Венькой. Через минуту подбежала и Света. Сколько было радости!.. Однажды, с лицом матёрого заговорщика, на конюшне появился главный администратор цирка. Он принёс письмо, оклеенное яркими почтовыми марками. Пару раз оглянулся и почему-то шёпотом, почти не разжимая губ, сообщил: "Оттуда!..".
       В один из дней Венька решился и задал Свете вопрос:
      - Давно хотел спросить, извини, если что. Всё время слышу: "Пух" да "Пух". Чего вдруг? Откуда это?
       Света улыбнулась.
      - Пашка - это что-то такое пушистое... Пушок, Пух! Понимаешь?
      - Хм! Пушок! - Венька скривил рот и сверкнул фиксой. - Ну, Пушок, так Пушок! Пух так Пух! - Образ друга ни с перьями, ни с пухом в его голове никак не складывался. Вот "Жара" - это да, другое дело! А тут какие-то сопли по подушке...
      - Ну, а почему - Точка? У тебя такое красивое имя! - вырвалось у Веньки с невольным придыханием. Свете пришлось сделать вид, что она этого не заметила.
      -- Я уже и сама толком не помню. Скорее всего, это произошло от Светы, Свéточки, Светóчки. Так до точки и дожила, докатилась! Пашка придумал! Он же у нас - фантазёр! - Света рассмеялась. - Мне нравится! В одном из своих стихотворений он написал: "Ты - многоточие моей любви! И точка!..". -- она на мгновение задумалась, словно улетела в своих размышлениях куда-то туда, в далёкие неведомые земли загадочного Востока, к своему Пашке-Пуху...
       Венька счёл за благо завершить разговор и вышел за ворота конюшни. Пошагал к манежу, где кто-то репетировал...
       За форгангом турнисты крутили свои ризенвелли, банолло и прочие зитцен-трюки. Макали кисти рук, забранные в кожанные накладки, в магнезию, с шуршанием потирали ладонью о ладонь, хлопали ими друг о друга для куража и снова шли на трюки. Ребята были молодыми. Трое из них -- недавние выпускники циркового училища, двое -- из спорта, в статусе мастеров. Как всегда в мужском групповом номере -- подколы, каламбуры, гусарский трёп...
       Венька подошёл в тот момент, когда шло бурное и красочное обсуждение некой красотки, которую каждый из них с превеликим бы удовольствием...
       Венька скривился. Даже при всём его "рабоче-крестьянском" воспитании до таких мерзких слов он в мужских разговорах не опускался. Не любил. Считал это похабством, пижонством и пустобрёхством.
       Прислушался. Напрягся. Речь шла о некой "лошаднице". Один турнист исполнил несколько перелётов с турника на турник, приземлился на мягкий страховочный мат и стал красочно описывать свои познания в камасутре. Ему было что предложить той самой "лошаднице"...
      -- ...Да она, говорят, замужем.
      -- Ты чё, не в курсе - жена, чей муж работает в другой программе, уже наполовину незамужняя! Пользуйся моментом! Сколько той жизни! Ха-ха-ха!..
       Венька вдруг понял, что речь идёт об Ивановой. Его Свете! То есть, конечно же, Пашкиной. Их Свете!..
       У него на секунду от ярости померкло в глазах. Такого прилива гнева Венька давно не испытывал. Он перепрыгнул через барьер манежа.
      -- Ты что сказал, щенок?
      -- Э-э, дядя! Ты чё с купола рухнул? Какого... на манеж без сменной обуви, тут люди репетируют!
      -- Это ты - люди? Это вы - люди? - Венька играл крыльями носа, сжав кулаки.
      -- Слушай, дядя, вали, не испытывай судьбу! -- Пять крепких молодцов с выпуклыми буграми бицепсов-трицепсов, с полукруглыми мышцами спины, именуемыми у спецов - крыльями, нахмурились и приняли угрожающий вид...
       ...Двое сразу рухнули на маты. Один из них, кажется, был в глубоком нокауте. Третий попытался смазать Веньке по скуле, но лишь оцарапал шершавой накладкой щёку - Венька умело увернулся. Сзади, подпрыгнув, схватил за шею ещё один. Он стал душить Веньку, наклоняя на себя. Но рост "дяди" был много выше его собственного. К тому же "дядя" был жилистым, вёртким и очень яростным. Они упали на мат. Турнист прилип к Веньке как банный лист, обхватив его руками и ногами. Понимал, если отпустит - конец!.. Они барахтались на манеже ожесточённо и нешуточно! Другой партнёр прицеливался, чтобы сразить лежащего Веньку. Гимнаст в раже наносил удары, но каждый раз его кулак пролетал мимо лица врага и с глухим мясистым звуком втыкался в глянцевую поверхность мата. Венька крутился как уж, пытась избавиться от душившего его снизу соперника. Очередного удара не последовало. Венькина нога отыскала промежность гимнаста и вошла туда со всей пролетарской ненавистью. Турнист охнул, присел и стал "молиться" манежу, раскачиваясь в поклонах. Громкий мат стоял, как в плохой (или наоборот, в хорошей) пивнушке. Становилось понятным, откуда и почему то, что лежало на манеже под ногами у гимнастов, называлось матом...
       Оставшиеся на ногах, пытались разнять дерущихся. Но чем больше они прилагали усилий, тем жёстче становился этот поединок. Тот, кто вцепился в Веньку, стал снизу громко повизгивать от ужаса, слыша, как его противник в раже рычит и хрипит. Венька был близок к припадку. Он уже и сам не осознавал, что делает! Ему бы только добраться до чужого горла...
       Поднялась нешуточная паника. Молоденькие пацаны униформисты, кто был в этот час около манежа, побежали искать помощи.
       ...Вернул Веньку в сознание громкий окрик Захарыча, который прибежал в сопровождении инспектора манежа. Венька очнулся, встал на ноги. В растерзанном комбинезоне, с фирменной эмблемой их номера на груди, медленно пошёл к Захарычу, который сверкал глазами не менее Венькиного. Один из турнистов, не остыв, по инерции было дёрнулся, но тут же получил в подбородок. Он странно сложился впополам и безвольно рухнул на мат, на котором продолжал лежать его партнёр. Чистый нокаут! Второй...
      -- Грошев! Вы что делаете! - Инспектор манежа подбежал к упавшему турнисту. Тот лежал неподвижно. - Мы ещё с вами поговорим! Вон отсюда! Врача!..
       ...Венька с Захарычем сидели в шорной и молча пили чай. Перед этим Стрельцов обработал перикисью расцарапанную щёку Веньки и сбитые костяшки пальцев - если магнезия попадёт в рану, даже пустяшную, проблем не избежать. Заставил переодеться в новый комбинезон - не дай бог Света увидит. Рваный спрятал -- на списание...
       Захарыч хмурился. Понимал, инспектор манежа всего этого так не оставит. Значит - жди беды. Неизвестно ещё, чем всё закончится... Турнистов, ясное дело, сегодня снимут с представления. А может, и не только сегодня. Какие они работники, с такими фасадами! Им теперь востанавливать и восстанавливать свою "потенцию"...
      -- Да-а, парень! Устроил ты нам всем весёлую жизнь, хомут тебе в дышло!.. Хоть за правое дело?
      -- Скорее, за левое...
       Захарыч долго допытывался по какому поводу была такая лихая драка. Наконец, Венька не выдержал.
      -- Свету пытались оскорбить. И Пашку. Как-то так...
      
       Глава семнадцатая
      
       ...Джафар произносил имя своего неожиданного наставника смягчая букву "ш" так, что она звучала почти как "щ". Выходило забавно и как-то по-детски мило...
      - Мебахшед муаллим Пашá! - Джафар своим обращением сегодня в очередной раз выразил глубочайшее уважение к достопочтенному учителю. Пашка выпрямил спину и приподнял голову. Его сердце искупалось в елее. Следующий вопрос застал "учителя" врасплох. Елей испарился, как облако фимиама...
      - Почему ты никогда не репетируешь, только разминаешься перед работой? - поинтересовался Джафар. Пашка сначала ничего не понял. Джафар попытался спросить то же самое на ломанном английском. По знакомым вопросительным словам "донт ю рехёрсал?" жонглёр догадался, о чём его спрашивают.
      - Мастеру "рехёрсал" - только мастера портить! - поведал он Джафару устоявшуюся цирковую банальность. - Хочешь, чтобы Пашка Жара из-за вашей чёртовой жары ушёл во цвете лет из большого секса?
       Джафар вылупил глаза! Причём тут секс?..
       Пашка опомнился и решил больше не смущать девственность нецелованного пацана.
      - Не секс, а сыкс! - выкрутился он. - Шеш! Шесть! Понимаешь?
      - А-а, шиш!
      - Ну, шиш так шиш, кому что... - Он как мог крутанулся на пупе, но вышел из щекотливой ситуации, собрав в кучу все свои иностранные познания. - Не могу я репетировать тут по шесть часов! Потом, дома! Эт хоум! Там!.. - помахал он куда-то вдаль, где, надо понимать, был его дом. - Андестенд?
      - А-а! Эт хоум! Андестенд! Я понимаю! - вдруг добавил Джафар на русском.
      - О, господи! Он ещё и на нашем! С ума тут с вами сойдёшь! Надо держать ухо востро... - Пашка озорно подмигнул своему подопечному.
       Тот, ломая мимику лица, попробовал повторить. Безуспешно. И это придётся репетировать!.. Что поделаешь! В цирке ничего не получается без "рехёрсал!..".
       Подошёл Огаб-старший. Сердечно поздоровался. Разулыбался, видя, как его лошадки чётко исполняют трюки. Поинтересовался, где за это время побывал Пашка в Ширазе. Тот, как мог, поведал обо всех своих экскурсионных маршрутах.
      - Сегодня повезу тебя в Персеполь. Там есть что посмотреть! Через час выезжаем, пока не так жарко. Джафар! Ты с нами!..
      
       Дорога была без единой трещинки в асфальте. Вот тебе и Иран!.. Пашка дивился этим дорогам, гладким, как яичко, даже второстепенным, ведущим куда-то в горы или в какие-то маленькие поселения. Он то и дело про себя чертыхался, вспоминая наши, которые после увиденного можно было назвать дорогами, только краснея и опустив глаза. "Зато, если начнётся война, противник изломает у нас всю свою технику и ноги. Это явно продуманный стратегический ход конём - не иначе!..".
       Проехали всего каких-то пятьдесят километров на северо-восток от Шираза. Пашка ожидал увидеть какие-нибудь древние руины и через полчасика отправиться в обратный путь в уютной прохладе машины Халила Огаба. Но он оказался в таком месте, где, открыв рот от удивления, не закрывал его уже до конца экскурсии...
       Нет, руины были. Но они были величественны и огромны! На фоне далёких коричневых гор, синего неба и огромной площади, что занимали развалины, Пашка неожиданно почувствовал себя песчинкой, муравьём, микробом в сравнении с представшими перед ним масштабами. Несмотря на жару, его пробрал мороз по коже, когда он представил себе, как это выглядело на самом деле, если так выглядят разрушенные молчащие камни. Пашка в оставленных многочисленных фрагментах рассмотрел шедевры зодчества, разглядел в светло-серых многотонных глыбах гений архитектурной мысли, тонкий вкус ваятелей колонн и маршевых лестниц, по которым могли не только шагать люди, но и ехать колесницы. Поражали размах и роскошь. И этому столько лет!.. Чем же тогда гордимся мы - современные люди? Что такого особенного мы построили в сравнении с персами? Где та нетленная красота, что может человека лишить дара речи?..
       Пашка слушал нанятого экскурсовода, крутил головой вправо-влево и впитывал, впитывал, впитывал... Он слышал голос, но был сейчас не здесь! Он был там - в эпохе его Великой Персии!..
       Голос будоражил, волновал воображение. Он вещал, словно из Вечности:
      - Строительство величественного города длилось шестьдесят лет и, что особенно удивляет, в нем не был задействован ни один раб, только свободные строители, а также лучшие архитекторы и скульпторы того времени. За это время успели возвести шикарные дворцы и несколько кварталов, обнесённых высокими стенами, провести водопровод и даже различные подземные коммуникации. Все здания располагались в особом порядке. Выстроенные по чётким линиям, они помогали ориентироваться во времени, исполняя роль своеобразных солнечных часов.
       Город окружали стены пятиметровой толщины и высотой более десяти метров. Войти в него можно было через ворота, к которым вела широкая лестница из ста шести ступеней, высеченных из цельного камня.
       Город был задуман как главная резиденция для приёма иностранных гостей, а также как место проведения всевозможных официальных и торжественных мероприятий. Поэтому главными зданиями здесь были царские дворцы. Они были украшены уникальными фресками и барельефами, дорогими изразцами. Повсюду были драгоценные камни, жемчуг и слоновая кость.
       Более всего выделялся дворец Ападана. В зале для торжеств одновременно могли находиться до десяти тысяч человек. Он был настолько огромным, что его своды поддерживали семьдесят две массивные колонны, украшенные тонкой резьбой.
      - Не то, что в нашем шапито!.. - услышал он вклинившийся голос Халила Огаба. По-восточному многословный экскурсовод продолжал размахивать руками:
      - Этот дворец стоял на четырёхметровой возвышенности, и к его главному входу вели две лестницы, украшенные двусторонними барельефами, которые иллюстрировали с внутренней стороны процессию слуг и подданных, нёсших царю свои дары, а с внешней стороны изображали торжественное шествие царя и его приближенных. Причём, правая лестница предназначалась для иностранных гостей города, а по левой могли подниматься лишь только персы. Эти лестницы были такой конструкции, что по ним можно было подняться и на колеснице... Персеполь, он же Персеполис, через двести лет полностью разрушил Александр Македонский. Перед этим вывез оттуда все сокровища. Говорят, для этого ему понадобилось несколько тысяч верблюдов и ишаков. А затем он поджёг царский дворец. Из-за этого сгорел и остальной город - шедевр Дария-первого. Так Александр Македонский отомстил персам за то, что они когда-то пытались сжечь Афинский Акрополь.
      - Придурки! - в сердцах вырвалось у Пашки, который спустился с небес на грешную землю.
      - Что? - переспросил экскурсовод.
      - Плохо, говорю! Хараб! - отозвался Пашка.
      - Да-а... С тех пор мир не стал ни умнее, ни добрей! - рядом вздохнул человек-гора. Его мощная фигура атлета до умиления резко контрастировала с его тонким сентиментальным нутром поэта Великой Персии...
      
       Они возвращались в Шираз. Огаб сопел за рулём, словно обижался на весь мир: и на персов, и на Македонского, и на всех завоевателей-разрушителей вместе взятых. Пашка молчал, говорить не хотелось. Он был ошеломлён увиденным и безграничной глупостью человечества. Рядом сидел, так и не сказавший за это время ни слова, юный Джафар. Он смотрел на мелькавший за окном пейзаж и о чём-то думал. На губах его играла мечтательная улыбка. Пашке показалось, что Джафар представлял себя в эти минуты, как минимум, Дарием-вторым...
      
       Глава восемнадцатая
      
      - Это магазин моего друга. Зайдём. Давно не виделись. - Халил остановил машину. Звякнул колокольчик, сообщивший о приходе покупателей. В небольшом ювелирном магазинчике царила прохлада и неожиданная тишина после городской суеты. Появился темноволосый словоохотливый хозяин лет пятидесяти, который вскинул руки и пошёл обниматься с Халилом и Джафаром. Протянул руки и Павлу.
      - Аллахверди! Можно просто - Алик.
       Гость из России ответил на крепкое рукопожатие.
      - Павел! Паша...
       Хозяин в два слова понял цель визита дорогих гостей. Подвёл Пашку к ярко освещённой витрине. Она играла всеми гранями драгоценных камней, которые можно было себе только представить. Это были Соломоновы копи!..
      - Что желаем?
      - У вас есть "Блэк Стар"?
       Хозяин вскинул брови.
      - Откуда такая утончённость? Об этом камне мало кто знает и мало кто спрашивает. Традиционно - бриллианты или ещё что-то ходовое. Вы меня, Павел, удивили!..
      - Вы хорошо говорите по-русски! - Пашка в свою очередь был удивлён не меньше.
      - Я здесь всего-то ничего. Всю жизнь прожил в Нагорном Карабахе. Слышали?
      - Конечно. Телевизор в каждом доме...
      - Работал в школе. Началась война. Союз распался. Кому нужны учителя в такие времена! Перебрался сюда. Я - азербайджанец. Тут как дома. Сначала работал у Халила - собирал, разбирал цирк, перевозил его хозяйство из города в город. На первых порах он мне здорово помог. Поддерживал, пока я тут освоился. Огаб мне как брат. Потом поднялся на ювелирке. Теперь вот в полном порядке... Хм, "Блэк стар!". Что ж, у меня кое-что есть... Но сначала немного расскажу вам об этом удивительном минерале, хотя, возможно, вы о нём знаете не меньше моего... "Чёрная звезда Индии"! Редкий звездчатый диопсид. Необычный, загадочный камень, добываемый в Индии и в некоторых других странах Азии, откуда он и получил своё название "indian black star". На самом деле так камень называть не совсем правильно, потому что он может быть цвета мокрого асфальта или даже тёмно-коричневого. Плавающая по его поверхности крестообразная светящаяся звезда - белая. "Чёрная звезда" - камень полудрагоценный. Он не прозрачный, не сияющий. Но чёрная разновидность диопсидов встречается редко. А камни с эффектом астеризма можно вообще пересчитать по пальцам. Поэтому "Чёрная звезда Индии" заняла своё место рядом с другими звёздчатыми камнями, такими как рубин, сапфир и шпинель. Украшения с индийской "Чёрной звездой" никогда не войдут в моду не потому, что камень этого не заслуживает, а просто потому, что он слишком редкий, чтобы быть объектом массового спроса. Похвастаться им могут лишь некоторые ценители, да те случайные обладатели, кому его привезли в подарок из Южной Азии. Как и другие камни со звездчатым и глазковым эффектом, индийская "Чёрная звезда" считается оберегом, причём очень сильным. Однако, надо заметить, что этот камень могут носить только те, кто не нарушает законов мироздания. Только им он будет помогать, плохим людям этот камень противопоказан. "Чёрная звезда" теперь становится редкостью даже в Индии. Ну, а теперь я вам покажу то, что есть у меня для вас... - Хозяин магазина исчез в подсобке и через минуту вынес оттуда несколько коробок с украшениями, покоящихся на красном бархате. Пашка проглотил слюну - не расплатиться!..
       Перед его взором предстали роскошные серьги в нескольких вариантах, колье разной величины и размера. Одна коробка была закрыта...
       Пашка без колебаний выбрал серьги, фасон которых любила Света. Колье он выбрал тоже сразу, едва только взглянув. Но сердце его ныло, он колебался, сомневался в своей затее. Пашка смотрел на эту роскошь и вспоминал Валентину. Внутри него происходила сумятица. Там бушевали противоречия. С одной стороны, он радовался, что преподнесёт Свете такой роскошный подарок, с другой, он словно её предавал...
       Халил заметил его замешательство, оценил это по-своему и что-то тихо пробормотал хозяину магазина. Из такого же тихого короткого ответа, по отдельным словам, Пашка понял: "Я дорого с него не возьму. Тебе не будет за меня стыдно, брат!".
       Наконец подал голос Джафар, о присутствии которого все давно забыли. Он сказал в адрес Пашки несколько фраз по-мужски твёрдо, как не говорил до того ни разу. Огаб с его другом оторопели и с уважением посмотрели на парня.
      - Что он сказал? - Пашка обратился именно к ним.
      - Он изрёк мудрые вещи! Перевожу дословно: "Учитель! Позволь мне не быть тебе должным! Не унижай меня, прими от меня мою благодарность!". У Джафара есть свои деньги, он за всё заплатит. Это - Восток, Павел! Не обижайте его отказом! Он - мужчина!.. - Ювелир открыл ещё одну коробку. В ней покоился браслет из тёмных камней со светящимся перекрестием. У Пашки перехватило дыхание - красота-а!..
      - Восточная мудрость гласит: "Правая рука украшена правдой, левая - нуждается в украшениях". Это вам, Паша, для вашей женщины - подарок от меня! - Аллахверди протянул коробку с браслетом и улыбнулся во всю земную ширь.
       Пашка в замешательстве только развёл руками. Его поразила щедрость этих людей. Он, растроганный, по-восточному прижал правую руку к своему сердцу и покачал головой. На прощание, пожимая всем руки, Алик изрёк:
      - Дружба между людьми - великая вещь! Не то, что вещи земные...
      
      
      
      
       Глава девятнадцатая
      
       Мошкара водила хороводы вокруг абажуров, висевших невысоко над головами. Кружилась в боевом сражении за место под искусственным солнцем, стучась в стекло ламп и розовый пластик вычурных плафонов.
       В прохладном покое вечера, под полосатым навесом роскошного трейлера хозяина цирка, восседали в шезлонгах сам Халил Огаб, его сын Эбрагим, Джафар и Пашка в статусе почётного гостя. Дочь Огаба то появлялась, то исчезала, словно тень, принося свежезаваренный чай, кусочки сахара и сладости. На столе стояли фрукты и чистая вода. Где-то звучала тихая заунывная музыка. Беседа текла неторопливо, как и положено на Востоке. Сначала обсудили цирковые дела, потом как-то незаметно подошли к вопросам философии и политики. Споров не возникало ни по одному из перечисленных пунктов, потому что конкретного понимания друг друга из-за языкового барьера не было и все согласно кивали. Хотя чаще в жизни бывает, что люди вроде и говорят на одном языке, а понимания нет...
       По периметру циркового двора, у своих передвижных вагончиков сидели небольшие компании артистов, каждая со своими беседами, воспоминаниями, планами и мечтами. Вдруг тишину вечера нарушили китайцы, которые заспорили, заголосили резкими фразами, срываясь то на визгливое сопрано, то уходя в басы. Видимо спорили, кто из них круче...
       Халил гаркнул в их сторону. Тех как ветром сдуло. Они мгновенно перебрались в вагончик, где доругивались уже шёпотом.
      - Лучше бы на манеже так! А то - ни рыба ни мясо! Китайцы называется. Ни стойки тебе толком, ни прыжка! Самодеятельность!.. Хитрые! Видео прислали на одних, а приехали совсем другие. Ну, я им устрою в конце парад-алле!.. - Приблизительно так, в вольном переводе, звучала обвинительная речь Огаба в адрес Поднебесной...
       Кое-как вечер снова вошёл в своё прежнее течение. Разговоры велись неторопливые, немногословные, ленивые.
       Халил ожил, когда коснулись вопросов литературы, в частности поэзии древней Персии. Он разволновался, заёрзал в хлипком шезлонге, который жалобно заскрипел, готовый в любую минуту жертвенно отдать Аллаху свою деревянно-парусиновую душу.
       Пашка сходил за сборником Хафиза Ширази, подаренным куратором. Открыл наугад страницу и прочитал несколько стихотворений. Халил мечтательно прикрыл глаза, вслушиваясь в музыку русских слов и рулады Пашкиного голоса. Тот читать умел, ничего не скажешь! Чувствовал строки Великих стихослогателей Востока даже в русском переводе. Огаб открыл глаза, в свою очередь сходил к себе в трейлер, принёс свой сборник и какую-то толстую тетрадь. Стал читать, плавно дирижируя сам себе одной рукой в ритм льющихся строк. Пашка с упоением погрузился в чарующие звуки фарси. Так они читали, предлагая, как алаверды, очередь один другому.
       Халил попросил у Пашки его сборник. Повертел в руках и так и сяк. Перевернул кверху ногами - всё равно строки смотрелись каким-то странным частоколом, загадочными иероглифами Кирилла и Мефодия, учителей словенских. Халил пожал плечами. Протянул свою книгу Пашке. Довольный улыбнулся: "Ну как?..". На его страницах красивой восточной вязью одна строка перетекала в другую. "К тому же читать надо справа налево, не то, что у вас!"... Пашка, отметая спор, деликатно кивнул. Почему-то вспомнился Израиль и конкретный случай там с автомобильным знаком "STOP". На вопрос, почему вместо принятого во всём мире знака с известной надписью у них изображена открытая ладонь, местные пояснили, что многие тут автоматически читают справа налево. В результате получается скабрёзность, попросту - мат!.. Вот тебе и справа-налево, слева-направо! Лучше бы всем вместе - прямо!..
       Посидели, помолчали, опрокинули ещё по парочке камарбариков с душистым шафрановым чаем.
       Пашка в мечтах улетел в Россию к Свете, Захарычу, к Веньке... Неожиданно затосковал. Сердце без спросу сжалось. Его "терпелка" была на пределе. Домой хотелось, как никогда! Он впервые почувствовал всю тяжесть ностальгии... Сами собой из уст полились стихи уже его сочинения, написанные когда-то в Ленинграде, сразу после развода с Валентиной...
      
      Засосёт суета событий скука,
      Полоснёт висок тоска-осока-сука...
      Тамбур куревом дыхнёт прямо в душу.
      До утра покой купе не нарушу.
      В зазеркалье снов моих вновь вернусь,
      В простынь белую ночей обернусь.
      На Смоленку вдоль Невы ведёт дорога.
      Мати-Ксеньюшка, прости, ради Бога...
      Птиц осенних не вернёшь из далёка
      И Ростральных не зажжёшь позже срока.
      В дыры проходных дворов ворвётся ветер,
      Сгоревших дней далёких тех закружит пепел...
      
       По выражению Пашкиного лица, по хрипловатой интонации его голоса Халил понял, что стихи эти не простые, и очень даже личные. После долгой паузы он спросил чьи это сочинения?
      -- Мои, уважаемый друг, Халил, мои...
       Разговор вошёл в стадию доверительности, распахнутых человеческих душ, их самых интимных, потаённых уголков. Халил открыл свою тетрадь. Начал читать короткие строки собственного сочинения. Читал, судя по всему, плохо, волнуясь, запинаясь, неожиданно краснея потным лицом. Пашка понимал лишь отдельные слова. В основном всё было связано с неразделённой любовью. По ритмике и созвучию всё это здорово напоминало и Низами, и Фирдоуси, и достопочтимого Гияс ад-Дин Абуль Фатх Омар ибн Ибрахим Хайяма, и прочих персидских творителей виршей. По ироничному выражению глаз, которые Эбрагим то и дело прятал, можно было прочитать: "Блажит папашка...".
       Пашке все эти посиделки неожиданно надоели, он искал способ уйти и поскорее остаться одному в душных стенах своего вагончика. Сердце было не спокойно. Ещё острее захотелось домой. Там скоро начнётся осень. Его любимая пора. Их со Светой. И Валентиной...
      
       Спит в подворотне Осень
       Рыжей, бродячей собакой...
       Прячется робкая просинь
       В розовых крышах Арбата.
       Лужи подёрнуты глянцем.
       Дворники мётлами шепчут.
       Кружится в медленном танце
       Время, которое лечит.
       Падают старые листья -
       Жёлтые ноты оркестра.
       Вечность подвластна кисти
       Лишь одного Маэстро.
      
      Халил вдруг попросил на русском языке:
      -- Пожалуйста! Ещё!..
       Пашка даже не сразу сообразил, что слышит родную речь. Вдумываться сейчас во что-то ему не хотелось никак - всё бунтовало! Хотелось сесть в самолёт и немедленно улететь туда, где его ждут самые близкие люди на свете...
      
       Опять мне на заре не спится -
       Рву страницы...
       Ночи долгие мои мудры.
       Глаза трезвы.
       За окном линяет клён -
       Вчерашний сон.
       Жжёт нетерпеливая строка -
       Бурлит река.
       Катится летами лето в Лету, -
       Зачем всё Это?..
       В осень клонится земная ось,
       Как ржавый гвоздь.
       Опять мне на заре не спится...
       Эх, мне б не спиться...
      
       Пашкин голос совсем охрип. Все молчали. Он огляделся... Халил! Этот человек-гора, высеченный из бетона и железа, которого на каждом представлении на потеху публики переезжал грузовик... плакал...
      -- Спасибо... - прошептал он на русском безо всякого акцента. Эбрагим глянул на отца, скривил губы и отвернулся. Джафар тоже незаметно ухмылялся. Пашка вздохнул. "Да-а... Мало кому дано понять трепетную душу поэта..."..
       Халил протянул Пашке свою заветную тетрадь и ручку, показал, мол, черкни на память пару строк. Пашка нашёл чистый лист и слева направо, на родном русском написал: "Не верь им всем, мой друг Халиль, в тебе растёт Муса Джалиль!". Широко расписался, поставив дату от рождества Христова.
       Пашка глотнул остывший чай, поставил недопитый хрустальный стаканчик на поднос, встал с шезлонга, попытался улыбнуться. Вышло как-то вяло и неестественно.
      -- Пойду-ка я, друзья мои, подобру-поздорову спать, пока я тут с вами окончательно не спился! Завтра опять рано вставать... - Пашка сказал это на русском, даже не утруждая себя какими-либо попытками перевода. Он сердечно поблагодарил хозяев за гостеприимство и ответил на их недоумённые взгляды двумя словами: "Тумору рехёрсал!"...
      
       Глава двадцатая
      
       Не спалось. Было душно. Тревожно. Кровать сегодня казалась ещё неуютней, чем обычно. Как зарубежные цирковые всю жизнь проводят в этих мышеловках, называемых трейлерами? Они, конечно, все разные - от простеньких "людовозов", до роскошных, многокомнатных, с ваннами, каминами, спутниковыми антеннами и прочей напиханной под завязку машинерией. Всё это, безусловно, вызывает чувство комфорта, но...
       Внутри Пашки комфорта, как раз, и не было. Было муторно, беспокойно и невероятно тоскливо. Сегодняшний вечер в компании семейства Огабов разбередил душу так, что не уснуть. Он - человек, привыкший к постоянной смене мест, вдруг затосковал по своей тайной мечте - постройке большого, светлого дома на месте его лачуги в Воронеже, где ещё останется пара соток земли для фруктовых деревьев. Там будут обитать его Света, Захарыч, Венька, Варька. Там будет царить главное - Любовь!.. Плевать, что сейчас они имеют всего лишь цирковые гостиницы для скитальцев. Неважно, что номера, в которых проживают настоящие звёзды манежа, подчас, не подпадают под категорию даже одной звезды. Главное, что они уже сейчас дорожат друг другом. Живут чувствами. Любят! Для остального нужно всего лишь время...
       Он открыл дверь вагончика, сел на ступеньки. Цирк спал. Красно-белый шапито огромной летающей тарелкой стремился в небо, да всё не решался взлететь. Крупные звёзды, перебивающие засветку города, лениво взирали на землян. Тишина была звенящей... Звенели, не умолкая, цикады. Они радовались жизни, пели!.. "Хоть кому-то радостно...". Так захотелось по Млечному Пути пошагать в сторону дома...
       Сердце сжалось. Ночь будет бессонной - это понятно. Последнее время Пашка часто задавал себе один и тот же вопрос: для чего он живёт, живёт ли вообще? Да, он дышит. Да, он о чём-то мечтает. Да, он любит Свету. Но что-то в этой жизни зашло в тупик, из которого он не видел выхода. Может это и есть кризис среднего возраста, о котором так много говорят?..
       Рука сама потянулась к блокноту. Он вернулся в вагончик, написал первые строки. Задумался. Полумрак в трейлере вдруг озарился каким-то странным светом. Образы замелькали, завращались вокруг Пашки. Они скручивались спиралью, впивались в плоть, проникали в сознание. Из них, как из созревшего кокона, стали рождаться слова...
      
      Провал давно небритых щёк
      Разбитым зеркалом пугает.
      Дух стеариновый витает,
      Сентябрь свечою оплывает
      И я, наверно, жив ещё...
      Я жив пока. Я жив. Пока...
      Хоть трепетна строка
      И рвётся мысль сердечною струной,
      И голос призрачный зовёт издалека,
      Саднит душа покинутой страной,
      И спорит ночь с ущербною луной.
      Я 'вечный жид' с российскою судьбой.
      Изгнанник родины воронежских окраин.
      Мне имя - Авель, брат мой - Каин.
      Кинжал отточен и направлен.
      Мой век предательством отравлен,
      Краплёной картой козырной...
      
       Образы не отпускали. Жужжал вентилятор. Мотылёк бился в плафон ночника. Новые строки легли на страницы блокнота.
      
      В ночь молюсь оконному проёму.
      Криком оглушает тишина.
      Тени бродят кошками по дому.
      Льнёт к стеклу ущербная луна...
      По утрам осенний ветер жгучий
      Серебрит остывшие дома.
      Чашки на двоих - на всякий случай...
      Горечь кофе выпита до дна...
      Маки на холсте не отцветают,
      Паутиной пыль в углах висит.
      Метрономом клён листву считает.
      Календарь, зачёркнутый, грустит...
      Машут фонарями проводницы -
      Все пасьянсы сходятся в Москве.
      Мёртвых строк изорваны страницы.
      Ожиданье - жизнь на волоске...
      Рыжих глаз улыбку привези мне.
      От разлуки я схожу с ума!..
      Середина ноября - предзимье.
       Ну, а проще говоря - зима...
      
       Он забыл, когда последнее время писал. Было не до того. Хотя всё жило внутри. Копилось. Вот, прорвалось...
       Пашка понимал, что если сейчас он это не запишет, его разорвёт изнутри. Также он понимал, что писать в своей жизни больше не станет. Он не мог сейчас объснить причину, но то, что это последние в его жизни рифмованные строки, осознавал ясно. Просто в этом больше не было ни смысла, ни нужды...
      
      Листья с обожжёнными краями
      С неба пали, сердце опалив.
      Бродит Осень сжатыми полями,
      Время опрокинулось нулями,
      День исхода предопределив.
      Теплится лампада у киота.
      Душу мерят с Образа глаза.
      В Осень уходить так неохота!..
      В патине труб медных позолота,
      И в вине отжившая лоза...
      Траурные марши не в почёте.
      Рифмы эпитафий не в чести.
      Пуля убивает на излёте.
      С жизнью я давно в расчёте.
       И не страшно мне в конце пути...
      Я останусь в мокрой, стылой хляби,
      В Осени, набухшей от дождей.
      В тяжких снах замёрзшей, чёрной зяби,
      В сполохах зарниц озёрной ряби,
      В памяти знакомых мне людей...
      Тишина с продрогшим серым небом
      Заключили временный союз.
      Живы люди не единым хлебом.
      Правят миром Квазимодо с Фебом.
       И, до срока, - Осень, в стиле блюз...
      
      ...Он проснулся лежащим на скрещёных руках. Щёку царапала витая спираль перекидного блокнота. Страницы были исписаны. Читать их не было никакого желания. Внутри была пустота. День занимался розовым рассветом. Ещё было время сходить в душ, заварить чай и приготовиться ко встрече с "прекрасным". Впереди ждали утренняя "рехёрсал" с Джафаром, его лошадьми и объятия с новым погожим днём...
      
       Глава двадцать первая
      
       ...Омск с его передрягами и томительным ожиданием Пашкиного возвращения остался позади. Случившийся конфликт, с трудом, но замяли на местном уровне, не посвящая в детали Главк. Гимнаст, челюсть которого была сломана в двух местах, за время лечения наелся жидкой каши до конца своих дней. Заодно вылечился от желания говорить скабрёзности в адрес замужних женщин. Турнисты, в конечном итоге, признали, что были неправы, и извинились перед Ивановой. Как Захарыч и предполагал, им это происшествие даром не прошло. Их лишили премии, будущей тринадцатой зарплаты и влепили строгий выговор по системе. В награду -- к ним воспылали подчёркнутым уважением и симпатией все, даже те, кто был бит. На том и расстались...
       Новосибирск их встретил распростёртыми объятиями и сентябрьской прохладой. Лошадей разгрузили. Привычно оборудовали шорную. Всё заняло свои места. Сбруи для номера "Свобода" висели строго под табличками с кличками лошадей. Отдельно висела амуниция для "Высшей школы верховой езды". Шамбарьеры стояли в специальной высокой подставке в углу, слегка напоминая удочки для рыбалки. С закрытыми глазами протяни руку - найдёшь что надо.
       Свой передвижной рабочий верстак Захарыч придвинул к стене. При необходимости его легко отодвигали и он становился обеденным столом для четырёх-пяти человек. В углу, как всегда, размещался знаменитый кованный кофр, напоминающий морской сундук. По ночам он служил Захарычу кроватью. Там был кладезь тайн и сокровищ старика. Здесь хранились фотографии, газетные рецензии. Покоилась практически не ношенная коричневая пиджачная пара с орденами и медалями, несколько сорочек, сезонная обувь, тёплая одежда. Всё это было сдобрено густым нафталинным духом. Сверху, на почётном месте, лежала обернутая в целлофан форма донского казака: синий мундир, красные лампасы, синие погоны с красным кантом, синяя фуражка с красным околышем и конечно же - казачья шашка. Рядом гордо поблескивали дорогой отделкой ещё несколько подаренных клинков. Захарыч никогда не забывал свои корни, из каких истоков проистекала река его жизни...
       За время отсутствия Пашки Захарыч неожиданно сдал. То ли от тоски, то ли время подошло. Руки теряли цепкость, глаза утратили былую зоркость. Он стал довольно быстро уставать. По ночам спал чутко, ел мало. Много курил и пил свой фирменный чай с травяными добавками. Стрельцов заметно осунулся и немного сник. Но всё равно старался выглядеть подтянутым и бодрым. Давалось ему это без прежней лёгкости...
      
       От цирка до гостиницы было минут десять ходу. Центральный подъезд с небольшим бетонным навесом открывал узкую дверь приезжим артистам и пускал их в неожиданно просторный холл. Это был старый четырёхэтажный дом из серого кирпича. Номера там были с высокими потолками, широкими окнами и... без удобств. На длинный этаж - одна общая кухня с газовыми плитами, два туалета в разных концах. Два душа на цокольном этаже, куда нужно топать и потом топтаться в очереди, если вдруг "аншлаг". В этом "доме артистов" можно было отыскать пару люксов для особых особ и несколько полулюксов для менее особых. Эти номера отличались ото всех остальных лишь тем, что там были персональные туалеты, кое-какая дополнительная мебель и даже ванные комнаты. На каждом этаже был небольшой холл для отдыха, где стояли фикусы в кадках, пара раздолбанных диванов и на облезлой тумбочке периодически неработающий телевизор. В этом царстве "разносчиков" культуры, неутомимых сеятелей "разумного, доброго, вечного" и предстояло провести весь сентябрь с началом октября компании Светланы Ивановой, Пашки Жарких и Веньки Грошева. Они были молоды, полны сил и надежд. А молодости - всё нипочём!..
       Венька помог Свете поселиться на втором этаже. Грошева же загнали на последний. Ему было не привыкать...
       Они со Светой привезли на тележке весь скарб, который был необходим для жизни. Шмоток набралось немало, пришлось несколько раз ходить в цирк и обратно. И зачем столько всего бродячему человеку? Только-то и нужно что - Радости в сердце, Солнца в душе, Свободы и - вперёд, налегке, по свету! В поисках Мечты и Любви!.. Нет! Тут тебе и чайники с кастрюлями, и одежды полшкафа, и книги с телевизором, и магнитофон с "видюшником"! Человек - раб вещей!.. В данный момент Венька ощущал себя именно таким рабом, только вещей чужих. "Ну, скажем, не таких уж и чужих - люди-то свои, самые что ни на есть близкие!" - Венька одёрнул себя и с явным удовольствием полез подключать видеомагнитофон к телевизору. Пашка приедет, а тут всё готово - садись, брат, отдыхай, наслаждайся семейной жизнью!..
      
       Захарыч тоже обустраивал свой холостяцкий быт. Он сначала соорудил для Варьки угол в шорной. Постелил ей старый чепрак, на котором она выросла. Потом занялся собой. Разложил на столе расфасованный чай и пучки разнотравья. В шорной к густому запаху сыромятной кожи примешался аромат древнего напитка. "Коленкору" добавлял сушившийся тут же на растеленной газете самосад с донником. Осталось распаковать самое главное...
       Захарыч открыл сундук и достал оттуда завернутый в кусок материи заварной чайник. Вдруг кольнуло под лопаткой, в глазах потемнело. Он охнул и выронил из дёрнувшихся рук свёрток. Раздался стеклянный треск. У Захарыча упало сердце... Он уронил то, что так берёг все эти годы!..
       Дрожащими руками он поднял с пола похрустывающую тряпицу. Положил на стол, ещё не веря в происходящее. Медленно развязал ткань. Перед ним матово поблескивали потемневшие от чая и времени осколки старого фарфора. Он положил на них руки, словно собирался каким-то неведомым волшебством воскресить то, что теперь безвозвратно ушло. На старика накатило такое горе, что он едва не расплакался. Эмоции, которые он сдерживал всё это время, чувствуя себя покинутым, захлестнули его. Он вдруг понял, насколько одинок в этом мире! Конечно же, он был привязан к Свете, даже к этому, в принципе, хорошему парню, обалдую Веньке! Но Пашку ему заменить не мог никто! Он просто таял, угасал, как свеча, из-за его отсутствия! Пашка ему нужен был, как кислород, как вода! И вот теперь - это...
       Захарычу сейчас опереться душой было не на что. Он сидел за столом и тихо поскуливал, качая седой головой над осколками своего былого счастья. Варька пришла, положила голову на колени, тоже пару раз скульнула, понимая горе хозяина. Уходила эпоха. Заканчивалась жизнь...
       Захарычу было невыносимо тоскливо! Сердце сжимала жалость к самому себе и всему, что ещё было живо в этот час. Его руки стали перебирать остывающие осколки...
       ...Он купил его сразу после войны на шумном восточном базаре в одной из азиатских республик, где они, помнится, слепли от солнца, а пот на манеже выедал глаза. В какой именно, он точно вспомнить не мог - столько времени прошло! Тогда всё было на одно лицо: тюбетейки, ободранные халаты, душистые лепёшки, сиплые звуки патефонов с неизменной "Рио-Ритой", горластые ишаки, бортовые полуторки, набитые людьми. Жили небогато, нуждались все. Продавали личные и трофейные вещи, привезённые с фронта, продукты питания, изделия кустарей. На одном из таких базаров он и присмотрел себе заварной чайник с розой на боку. С тех пор они не расставались. И вот пришёл час. Всему приходит своё время...
       Сказать, что Захарыч расстроился - ничего не сказать! Он держал осколки в руках, смотрел на них, и перед ним проносилась вся его цирковая жизнь. Особенно её начало. Сколько этот фарфоровый друг подарил ему тепла и ароматов в чёрные ночи одиночества и отчаяния! Сколько он спасал его в те дни, когда от голода сводило желудок, в котором кроме горячей жижи ничего не было. Когда же руки тянулись к бутылке со спиртным, на пути всегда вставал ОН, преграждая путь в невозвратное... Пятьдесят лет! Человеческая взрослая жизнь! И вот - конец!..
       Захарыч дождался вечера, когда все разошлись. Он завернул осколки в ту же заветную тряпицу, которая много лет оберегала чайничек от неожиданных ударов судьбы в переездах, и вышел из цирка. Стрельцов обошёл здание, нашёл место на газоне, который зеленел под узкими окнами конюшни со стороны парка. Огляделся. В этот поздний час никого поблизости не было. Вырыл ямку походной сапёрной лопатой, которая числилась в его хозяйстве, и с горькими вздохами предал земле фарфоровые останки своего дорогого друга...
       Потом он почти до утра не спал, всё курил в шорной свои самокрутки, вспоминал долгую жизнь, пока во рту не стало невыносимо сухо и горько от крепкого самосада. Его рука то и дело тянулась к пиале, но тут же безвольно падала на шершавые доски рабочего верстака - пиала была непривычно пуста...
       Эту ночь и последующие дни, до приезда в Новосибирск Пашки, Захарыч обходился без чая. С первой же зарплаты он собирался прикупить себе новый заварной чайник. Надо было продолжать жить...
      
       Глава двадцать вторая
      
       ...После работы Пашка всё никак не мог остыть. Он в очередной раз дышал, как загнанная лошадь, наклонясь к полу. Прихватило где-то в районе селезёнки. На манеже его кольца прилипали к мокрым рукам, как никогда. Он работал на жалких остатках сил, если таковые сегодня вообще имели место быть. На улице под сорок. А может и за...
      - Ничего себе - сентябрь! Бархатный сезон, блин! Сдохнуть можно! Спасибо, Александр Николаевич, за "достоверную" информацию!.. - матюкнул он про себя всезнающего "куратора".
       Ступеньки повидавшего виды циркового вагончика скрипнули под тяжестью Пашкиных шагов. Открывшаяся дверь дохнула плотной жарой изнутри. Все предметы в трейлере были раскалены, как сковородки в аду. Он не сразу вошёл. Отдышался, положил кольца на диван. Как здесь сегодня ночевать?
       Пот градом катился по его шее и груди. Он едва снял с себя жонглёрский костюм. Тот лип к телу всеми фибрами своей тряпичными цирковой души и не хотел расставаться с хозяином. Сегодня было жарко до умопомрачения и в вагончике, и на манеже. Под обмякшей, провисшей тезой циркового шатра царил сущий ад! Не спасали ни потуги мощных ветродуев, ни сквозняк от приподнятой по периметру, так называемой, юбки шапито. Задранная кверху, она теперь беспардонно обнажала исподнее передвижного цирка - конструкцию зрительских рядов, уступами уходящих вниз к манежу, и накопившийся там мусор. Зрители, изнывая от жары, сидели, оглушённые парилкой, обмахивались веерами, рекламными буклетами программы и едва хлопали - не до того! Что уж говорить об артистах! Каковó медведям в их шубах! А канатоходцам под куполом, где самое пекло!..
       Пашка сходил в душ. Кое-как привёл себя в норму под струями чуть горьковатой, нагретой солнцем воды. Медленно, наслаждаясь реакцией тела на дуновения едва заметного ветерка, побрёл к себе в вагончик. Там вовсю трудился резиновыми лопастями древний вентилятор. Пашка повесил полотенце на крючок полки. Причесался. Вгляделся в своё отражение...
       Он заметно устал за последние дни, осунулся. Ел мало. Ностальгия и апатия ели его самого - тоскливо тут... Где-то там, в прохладной России ждали Света, Захарыч, Венька, Варька, лошади... Негромко вырвалось:
      - Домой хочу!..
       Он откинулся на спинку стула. Выдохнул. Собрался с силами.
      - Ладно, тут осталось-то прозябать всего ничего...
       На ум пришло созвучное "зябнуть".
      - Да нет, Паша-друг, здесь не зябнуть-прозябать, а подыхать от жары!
       Он потрогал своё, слегка заросшее щетиной, лицо. Бриться не хотелось никак! Это каждый раз было пыткой! После бритья под гримом всё щипало и горело от пота.
      - Хм! Жара подыхает от жары! Смешно-о!.. - Пашка улыбнулся.
       В дверь постучали.
      - Входите! Плиз, вэлкам!
       В дверном проёме стоял его мимолётный знакомый по посещению гробницы Хафиза Ширази. В его руках был пластиковый пакет и цветы. Он снял солнцезащитные очки.
      - Ассалому алейкум, бародари шурави ман!
       Пашка перевёл для себя основной смысл приветствия гостя: "Здравствуй, мой русский брат!". Невольно засуетился, судорожно завспоминал изысканные слова на фарси и дари, соответствующие моменту. Мозг, как иссушенный под яростным солнцем и песчаными бурями механизм, скрипнул своими сочленениями:
      - Валейкум ассолом! Хурсандам ки шумо согу саломат астед! (Здравствуй! Рад тебя видеть в добром здравии!)
       Стоящий в дверном проёме загадочно улыбнулся.
      - Бисьер сол туро надида будам. Зиндагоният чихел? Хамма корхоят хуб аст? (Много лет не виделись. Как поживаешь? Все хорошо?).
      - Худоба шукр! (Слава Всевышнему!)
       Пашка, едва обсохший, снова вспотел от напряжения. Когда-то он сносно говорил на фарси. В начальных пределах, конечно. Сейчас его расплавившиеся от жары извилины ворочались, как переварившиеся макароны в кастрюле холостяка. Нужные слова сегодня вспоминались с трудом, как никогда. От переутомления на манеже и окружающего пекла язык не желал выделывать восточные лингвистические пируэты и такие же сальто-мортале. Вертлявая плоть, рождающая у людей слова, сейчас цеплялась за нёбо, лениво шевелилась между щеками, успевая лизнуть пересохшие губы. Пашка по слогам выговаривал слова, ошибался, снова повторял. Наконец он выдохся и сдался.
      - Мебахшид! Извините! Больше не могу! Ничего сегодня не соображаю!..
       Гость перешёл на русский.
      - Может я всё-таки войду?
      - Ах, да, извините! Проходите, пожалуйста, присаживайтесь! - Пашка по-восточному приложил правую руку к груди в области сердца, затем указал на стул.
       Гость протянул Пашке цветы.
      - О! Большое спасибо! Бесяр ташаккур!
      - Давненько не виделись, давненько...
      - Ну, почему же! Если не ошибаюсь, всего-то неделю - полторы...
      - Да нет, Жара-Пашá! Много больше - более десяти лет! Узнать меня трудно - тогда я был с бородой. А вот ты не изменился. Всё так же жонглируешь, любишь стихи великих персов.
       Пашка наконец вспомнил, где он слышал эту ни на кого не похожую манеру говорить.
      - Да ладно! Не может быть! - Пашка от удивления присел на стул. - Визи-ирь! То-то у меня было ощущение, что в прошлый раз...
       Гость, перебив, поправил:
      - "Визирь" - так переводится моё имя. Я, если помнишь - Вазир!..
       Перед Пашкой запрыгали размытые временем картинки из прошлого: середина восьмидесятых, такая же нестерпимая удушающая жара, жёлтый туман пыльных дорог Афганистана. Угрюмые тёмно-песочного цвета скалы, таящие неожиданную смерть. Редкая "зелёнка". Равнодушное, высокое чужое небо. Звенящее всеми струнами, не отпускающее ни на секунду напряжение измученного сознания. И - он! Их сопровождающий, проводник, переводчик и непонятно кто ещё - то ли друг, то ли враг. Говорил всегда вкрадчиво, напевно, смотрел в глаза пристально, гипнотизируя. Доброты в этих непроницаемо-тёмных глазах не было. Не было и злобы. Пряталось в них что-то сокрытое, непонятное, недосягаемое для европейца...
       Вазир огляделся. Посмотрел на Павла, словно видел его впервые. На лице гостя отобразилось что-то вроде кривой улыбки. Он кивнул на предплечье Павла.
      - Не показывай никому свою татуировку! Тут этого могут не понять!..
       Набитый на коже зажжённый факел и крупные буквы "ОКСВА" навязчиво бросались в глаза.
      - Ограниченный Контингент Советских Войск в Афганистане! - Вазир с подчёркнутой иронией расшифровал гордую аббревиатуру. - Хм! Ограниченный!.. - Вазир сверкнул глазами и тут же спрятал эмоции. Его тихий вкрадчивый голос, завораживая и усыпляя, снова монотонно и по-восточному напевно зазвучал:
      - Моё имя теперь другое... Нет покоя мне и моей земле! Сначала вы - русские! Против вас - моджахеды, американцы!.. С вами хоть всё ясно было - вы воевали "по понятиям"! И понятно на чьей стороне. Янки, как вы их зовёте - всегда исподтишка... Думаю, они скоро тоже ворвутся в мою страну, как голодные шакалы! Найдут повод! Хар че меймун зештар адаш биштар! "Чем страшнее обезьяна, тем она больше танцует!" - так говорят на востоке.
       Я был сначала вашим другом, потом врагом. Теперь я снова ваш друг. Теперь уже до конца. Определился, понял, что для моей родины важнее, коль всё так... Американцы - варвары! Хотя они так зовут нас с вами!.. Демократия! Враньё! Деньги - их Бог! Вот и вся демократия!.. Да, я работаю на вашу страну! Уже много лет. А значит и на свою. Делаю всё, что могу...
       Повисла пауза. Назойливой мухой монотонно гудел вентилятор, гоняя плотный жаркий воздух.
       Пашка переваривал сказанное. Вспоминался разговор перед поездкой сюда с "куратором". Недосказанное или иносказательное в том разговоре теперь постепенно вырисовывалось, как на фотокарточке в проявителе.
       Вазир остановил свой взгляд на знакомом сборнике стихов Хафиза Ширази, который лежал на гримировальном столе. Безучастно взял томик в руки, погладил обложку. Задумчиво, на память, глядя Пашке в глаза, процитировал, словно эти строки касались его лично:
      
      Вошла в обычай подлость. В мире нету
      Ни честности, ни верности обету.
      Талант стоит с протянутой рукою,
      Выпрашивая медную монету.
      От нищеты и бед ища защиту,
      Учёный муж скитается по свету...
      
      Пашка принял эстафету, продолжив:
      
      Зато невежда нынче процветает:
      Его не тронь - вмиг призовёт к ответу!
      И если кто-то сложит стих, подобный
      Звенящему ручью или рассвету, -
      Будь сей поэт, как Санаи, искусен -
      И чёрствой корки не дадут поэту.
      Мне мудрость шепчет: "Удались от мира,
      Замкнись в себе, стерпи обиду эту.
      В своих стенаньях уподобься флейте,
      В терпении и стойкости - аскету".
      А мой совет: "Упал - начни сначала!"
      Хафиз, последуй этому совету.
      
       Вазир докончил мудрые строки древнего поэта, вкладывая в них смысл, ведомый только ему:
      Терпенье открывает путь победам
      Идёт удача за терпеньем следом.
      Чьё сердце ноет, словно от ожога,
      В душе его - и мука, и тревога.
      Но вот меня что тешит хоть немного:
      Что ни случится - всё во власти Бога.
      
      - Подари мне эту книгу!..
       Пашка замялся. Он привык к полюбившемуся сборнику за эти тягостные дни невольной неволи, в свалившейся на его голову неожиданной заграничной поездке. Строки книги спасали всё это время, держали душу на плаву.
      - Я гость! На Востоке отказывать не принято! К тому же тебя должны были предупредить: "Что бы ни попросил...".
       Пашка ахнул! Теперь ему всё стало ясно. Или, по крайней мере, он стал догадываться об истинной цели его гастролей.
      - Взамен дарю тебе свою книгу. Береги её пуще глаза! Это твой любимый Омар Хайям! Не потеряй, не отдавай ни при каких обстоятельствах!.. Ну, разве... Если дело будет в шляпе! Кажется, так у вас говорят...
       Пашка решил было задать вопросы, вертящиеся у него на языке, но Вазир движением руки остановил:
      - Не всё могу тебе сказать, да и не нужно. Ты делаешь своё дело, я своё. Давай продолжать жить дальше, мой друг Пашá ибн Жара аль-Руси! Прощай! Барори кор! Удачи!..
       Вазир быстро переоделся. Пашка не успел оглянуться, как из его вагончика в тёмных солнцезащитных очках и теперь уже во всём белом выскользнул обыкновенный восточный мужчина. Он, как лёгкое дуновение ветерка от лопастей вентилятора, мгновенно растворился в жарком мареве каменных лабиринтов старинных улочек...
       Через неделю сборы в "Circus Khalil Oghab" упали катастрофически! Шапито вместе с надуманным фестивалем поехал на север страны. Хозяин цирка с сыном, чуть ли не стоя на коленях, долго уговаривали русского жонглёра продлить контракт. Халил Огаб сулил Пашке новый, заоблачный гонорар. Тот мысленно улыбался - обещать ещё не значит жениться! Восток - дело тонкое. Как будет с этими обещаниями на самом деле, он представлял не хуже самого Огаба... Пашка поблагодарил этих добрых людей, настоящих тружеников манежа, деликатно отказался, ссылаясь на семейные обстоятельства. Дал понять, что его решение твёрдое и окончательное. С ним, в конце концов, расплатились и отстали. Привыкший за это время к Пашке Джафар пустил скупую мужскую слезу и пообещал помнить русского друга всю жизнь. Они все на прощание обнялись. Цирк - он и в Африке цирк! Это - не национальность, не профессия. Это - каста!..
       Павел Жарких, артист Российского цирка, завершил свой месячный контракт в Иране и вернулся на родину. Он успевал как раз к началу гастролей в Новосибирске. Его там уже ждали...
      
       Глава двадцать третья
      
       Радостный лай заполнил конюшню. Лошади фыркали и дробно топали по деревянному настилу в стойлах. Варька безостановочно визжала и завывала, словно причитала по неожиданно возвратившемуся блудному сыну, крутилась волчком, пытаясь лизнуть того в лицо. Захарыч бросил таз с морковкой и свёклой, вытер руки о комбинезон и с распростёртыми руками пошёл навстречу Пашке. Венька распрямил спину и улыбался издалека.
      - А мы тебя ждали только к вечеру! - Захарыч, стуча сердцем, словно он пробежал стометровку на чемпионское время, обнимал Пашку и всё никак его не отпускал. Тот едва смог высунуть руку, чтобы протянуть её Веньке.
      - Да я на такси прямиком из аэропорта в цирк, автобус замучаешься ждать. А где Света?
      - С директором бодается по поводу денников, - прояснил обстановку Венька. - Неделю его бомбим. Твердолобый!
      - Ничего, наше дело правое! - Захарыч держал Пашку за плечо и рассматривал его, как Тарас Бульба сына, словно они не виделись несколько лет, а не какой-то месяц.
      - Враг будет разбит! Победа будет за нами! - Пашка, улыбаясь, тоже с радостью смотрел на своего наставника. - Ох, Захарыч! Любил ты, видать, нашего "кормчего", вождя, так сказать, всех времён и народов. - Пашка вдруг, сам того не ожидая, от всей души прижался к родному ему человеку. Соскучился!..
       Стрельцов в каждом новом цирке, если не было большого количества ещё каких-нибудь копытных, переделывал конюшню на свой лад. Он разбирал деревянные переборки между соседними стойлами, которые были по стандарту два на три метра, и в результате получались свободные денники для каждой из лошадей. Вольготно, хоть танцуй! Когда гастроли заканчивались, Захарыч с Пашкой и Венькой аккуратно всё возвращали на свои места. После их отъезда выглядело всё как прежде, а иногда и лучше - старые, прогнившие от времени доски они заменяли новыми за свой счёт. Циркам было на руку...
       По поводу разборки стойл в каждом городе был непременный разговор с директором. Некоторые соглашались легко, другие артачились, но потом соглашались. Были упёртые, кто ни в какую! Услышать от таких что-то вразумительное на простой вопрос "почему" - было невозможно. В ответ звучало типа - "потому что!..". Таким приходилось объяснять очевидное:
      - Животное, оно ведь не вы, по паркам не пройдётся и в кино не сходит. Из всех развлечений - это репетиции и представления. Да и то в мыле от гривы до хвоста. Потом стой в двухметровом станке целый день, переминайся. На ночь прилечь - целая история! А у нас лошадки без привязи свободно по деннику ходят, радость от жизни видят. Они ж, как люди, с душой! Иногда даже лучше людей...
       После таких разговоров Захарыч шёл на конюшню, расстроенно шепча что-то в бороду. В такие моменты то и дело звучало его традиционное: "Хомут тебе в дышло!..".
       В этом городе, видимо, коса нашла на камень. Вопрос пока никак не решался.
      - Ладно, переживём, как простуду. - Захарыч махнул рукой. - Главное, чтобы не было войны! О! А вот и Света...
      
      - ...И-исинька! И-исинька! Настоящая!.. - Захарыч как ребёнок радовался подарку, о котором мечтал всю свою жизнь. Сбылось! И как вовремя!..
       Он нежно прижимал сейчас к себе заварной чайник из исинской глины, гладил его, нюхал и чуть ли не целовал, сияя не потускневшими за эти годы ярко-васильковыми глазами.
      - И-исинька!..
       Все улыбались детской радости старого человека. Выглядело умильно и трогательно. Поглаживания Захарыча, его напевное "и-исинька" с ударением на первую букву, огромные мужицкие руки, в которых почти исчез предмет радости, производили впечатление, что Захарыч гладит котёнка, приговаривая: "Ки-исинька! Ки-исинька!..".
       Пашка ещё раз поразился сходству Захарыча с Халилом Огабом, который теперь был за тридевять земель. "Дед! Вот скажи сейчас что-нибудь на фарси и будешь как "человек-гора"! Хотя ты у меня и так - Эверест!..".
       Свете достался иранский платок спокойной расцветки, в которых женщины Востока с удовольствием ходят по улицам. Затем Пашка протянул ей роскошную бронзовую джезву ручной работы для утреннего кофе, посеребрённую внутри. Её узкую высокую горловину венчала резная крышка, исполненная в Восточном стиле. Света изобразила радость, но её выдали глаза. Если она и ждала чего-то, то немного иного. Она чмокнула мужа в щёку и отвлеклась тем, что стала повязывать подаренный платок на шею. Пашка успел перехватить этот короткий импульс дрогнувших ресниц. Он не мог сейчас сказать, что настоящий подарок для неё лежит в потаённом месте и ждёт своего часа. Пашка решил тянуть до дня рождения Светы. "Хороша ложка к обеду". До "обеда" оставалось всего ничего...
       Венька, сидя за столом, украдкой поглядывал на подаренные ему часы, встряхивал тяжёлым браслетом. Когда никто не видел, "хукал" на стекло и аккуратно протирал невидимые пятна. Захарыч, мурлыча, колдовал над своей "исинькой", заваривал очередную порцию привезённого Пашкой чая. Света с Пашкой всё замечали и улыбались. Их взгляды встретились, задержались. Они задали друг другу свои немые вопросы. И кажется, получили на них ответы...
      
       Глава двадцать четвёртая
      
       Инцидент случился в первый же день, как только "Ангелы" спустились на грешную землю земли сибирской. Полётчики перед началом гастролей распаковывались, растянув за кулисами тросы своей подвески. Кто-то уже был на куполе, ждал сигнала снизу. Валентина ненавязчиво управляла процессом - она теперь полностью приняла на себя руководство номером вместо своего отца Виктора Петровича. Тот ушёл на пенсию и был режиссёром-постановщиком подобных номеров в студии в Москве.
       Сегодня всё было как всегда. Но не совсем...
       Света, Пашка, Венька и, в какой-то степени, Захарыч ждали этой неизбежной встречи. Виду никто не показывал, но нервы у всех были напряжены. Каждый внутри переживал свою драму...
       Венька - парень простой, почти деревенский, в хитросплетениях человеческих отношений привык видеть ясность и конкретность. В данный момент он видел угрозу семейной жизни Пашки со Светой, которая из-за Валентины едва не рухнула на его глазах тогда, в передвижке, ещё до того, как эта семья образовалась. Сколько боли тогда приняла на себя Света!.. Он помнил. Прошло почти пять лет, но забывать и прощать такое он не собирался, хоть это и имело отношение к нему весьма косвенное. У Веньки был собственный кодекс чести. Он видел, как напряжён его друг. Захарыч посуровел и стал молчаливее обычного. Света как-то вдруг разучилась улыбаться. Вообще что-то было не так и не то... Тут ещё этих "Ангелов" черти принесли!..
       ...Венька прогуливал Салюта в дальнем конце кулис, почти перед самой конюшней. Его чего-то вдруг понесло поближе к манежу, туда, где ждала своего часа взлететь под купол тросовая оснастка. В такие моменты наступать на неё нельзя ни по нормам техники безопасности, ни по древним цирковым традициям. Венька прошёлся по тросам сам и провёл коня. Ему сделали резонное замечание, тот в ответ огрызнулся. Валентина, как руководитель, сказала что-то справедливое, но резкое. Венька обозвал её - "дамочка". А как реплику в сторону, жизнеутверждающее - "сучка!". В некоторых жизненных ситуациях эти слова бывают синонимами...
       Тут всё и началось. Созревший прыщ прорвался...
       В цирке боевой клич "наших бьют" - не пустой звук. В зависимости от ситуации его масштабы вырастают стремительно. Поднимается на ноги, скажем, цирковая гостиница, если нужно решать глобальную проблему с местными в городе. "На исходной" могут оказаться всего несколько человек, если этого будет достаточно. Но поднимутся обязательно. И в этот конкретный момент неважно, кто с кем в ссоре - это всё потом. "Наших бьют" - это здесь и сейчас! Такова древняя цирковая традиция...
       Любой групповой номер - это прайд, семья. Тут все один за другого без оговорок...
       Венька получил своё мгновенно... У себя на родине он бывал в передрягах неоднократно. Бойцом был знатным. Веньку Грошева по кличке "Червонец" знали, уважали и обходили стороной. Здесь же он, не успев опомниться и договорить очередную мысль, увидел вспыхнувший "звездопад" и покачнувшийся потолок закулисья. Один из полётчиков перехватил повод лошади, и Салют через секунду стоял в стороне, нервно перебирая ногами. Другой воздушный гимнаст организовал для Веньки очередной фейерверк, который яркими звёздами снова полыхнул в его подбитом глазу. Но "Червонец" - не мелкая монета. Самый крупный гимнаст-ловитор весом килограммов под сто тут же с грохотом отправился в полёт куда-то под реквизитные ящики. Венькин оставшийся глаз сверкал яростью, крылья носа с горбинкой хищно раздувались. Он, "длинноногая жердя" (по характеристике Захарыча) с весом боксёра-"мухача", сейчас держал оборону против четырёх отлично сложённых парней. Ещё один гимнаст успел получить хлёсткий удар в челюсть, но устоял и попытался зайти сзади. Венька почувствовал, как кто-то прикрыл его спину.
      - По лицу не бей, им работать!.. - услышал он Пашкин голос. С его стороны кто-то громко охнул и осел на пол. "В печень!.." - сообразил Венька.
       На шум и знакомые голоса из конюшни выскочила Варька. Она тут же с бешеным рыком вцепилась в колено одного из полётчиков. Его джинсы мгновенно превратились в лохмотья.
      - Варя! Фу! Нельзя! Свои! - Пашка схватил Варьку за загривок и еле оттащил от отбивающегося перепуганного полётчика. Собака тряслась от ярости и, рыча, всё ещё делала попытки атаковать.
      - А ну, всё, закончили! - раздался властный окрик и лихой свист. - Всё! Я сказала!..
       "Она ещё и свистит!". - успел подумать Венька. - "Ну и баба!". И тут же получил под ребро хорошо поставленный удар. Дыхание перехватило.
      - Это тебе за сучку, дружок! - Валентина повела плечом. - На этом закончим!..
       Она мягко улыбнулась, сверкнула зеленью глаз за Венькино плечо.
      - Здравствуй, Пашенька! С приездом! Мои тебя не сильно помяли?
      - Не успели... - хмурый Пашка поправил перекошенную куртку и заправил вылезшую из-под брюк рубашку.
      - Женька! - обратился он к приятелю из полёта, который помнил его ещё пятнадцатилетним пареньком, когда он только пришёл к Захарычу. Из "стариков" в этом номере тот остался один. - И ты туда же!..
      - Паша! Мне куда деваться - наших бьют! - Женька чуть виновато улыбнулся. Подошёл, обнялись.
      - Ну привет! Сколько лет, сколько вёсен!..
      - Да уж!.. Не виделись давненько...
      - Неплохо размялись... Своему объясни, что к чему, чтобы в следующий раз по тросам не ходил и рот не раскрывал, когда не надо. Мы за неё, - Женька уважительно кивнул в сторону Валентины. - Порвём любого!..
      - Ладно! Поговорили, познакомились. - Пашка выдохнул. - Проехали... Кто не знает: я - Павел Жарких. Можно просто - Жара. Это - Веня! Мой... брат! Прошу любить и жаловать! - Пашка всё ещё тяжёлым взглядом обвёл молодых, пока ещё не знакомых ему, воздушных гимнастов. Те с уважением и нескрываемым интересом смотрели на известного жонглёра и его "родственника".
      - Пашенька! А я до сей поры просто - Валентина...
       У Пашки внутри кто-то сжал лёгкие. Они сделали напоследок глоток и захлебнулись. Он ослеп от зелёной молнии глаз, посланной ему прямо в сердце. Оно судорожно шевельнулось и тоже замерло. Полуживой он сделал несколько шагов в сторону конюшни. За ним по деревянному полу гулко застучали копыта Салюта...
      
       Глава двадцать пятая
      
       День не задался с самого утра. Сначала Пашка поцапался с Венькой. Тот, как ему показалось, начал учить его жить. Пашка сказал что-то резкое, Венька в ответ. В результате послали друг друга, с чем и разошлись по тем самым адресам... Лошади на представлении тоже налажáли по полной. Света замучилась выравнивать Салюта с Серпантином. То и дело в ход шёл шамбарьер. Его хлёсткие щелчки, словно пистолетные выстрелы, звучали на протяжении всего номера. Эти двое, в свою очередь, перебаламутили остальных лошадей. Все животные словно сговорились - чего-то психовали! То и дело ломали музыкальный ритм и перестроения в номере. Сармат за все эти лошадиные фокусы куснул в бок Сатира, словно предупредил: "Только попробуй ещё раз!..". Света вышла с манежа хмурая и измученная.
       Захарыч озабоченно водил за кулисами ещё не остывших от выступления лошадей. Прикидывал план на ночную репетицию, чтобы понять, что происходит с животными и дрессировщицей. Пашка готовился к своему номеру тоже безо всякого вдохновения. В программе неожиданно произошли изменения, и он по просьбе инспектора манежа должен был отработать не на своём привычном месте, а во втором отделении. Как-то всё одно за другое. И всё против шерсти...
       Сегодня кольца цеплялись за пальцы. Пашка цеплялся за кольца. Те больно били при неточных бросках. Тут ещё Валентина вышла посмотреть на его работу в боковой проход цирка - нашла время!.. Это была не работа, а сдача крови после недельного голодания из не нащупываемых вен...
       Пашка подошёл к своей гримёрке мокрый, как мышь, и расстроенный, как та же мышь, которая неожиданно встретила кота.
      - Здравствуйте, Павел! - услышал он сначала шаги за спиной, а потом знакомый голос. Пашка промахнулся ключом мимо замочной скважины: "А вот и кот!..".
      - Здравствуйте, Александр Николаевич, давно не виделись! Какими судьбами?
       Пашкино приветствие прозвучало явно не в мажоре, скорее как: "Тебя ещё нелёгкая принесла!".
       Перед ним стоял в щеголеватом длинном плаще и широкополой шляпе "Fedora" его старый знакомый - куратор из Министерства культуры.
      - Да вот, проездом...
       Дверь наконец открылась, Пашка предложил гостю войти и присесть.
      - Извините, буду переодеваться при вас - мокрый насквозь! Тяжко сегодня работалось - на полуспущенных!..
      - А мне показалось, как раз наоборот - вы сегодня были в ударе!
      - Да... Это был ещё тот удар! Близкий к апоплексическому. Ладно, бывает...
      - Хочу вас обрадовать, Павел! - Гость закинул ногу на ногу. - Наш отдел вышел с ходатайством перед вышестоящим руководством о присвоении вам почётного звания. Думаю, этот вопрос в скором времени будет иметь положительное решение.
      - Спасибо! Хоть что-то приятное за весь день.
      - Что-то случилось?
      - Нет, обыкновенные будни. Сегодня так, завтра по-другому... - Пашка наконец стянул с себя промокший до нитки костюм, повесил его на плечики и обтёрся полотенцем. Присел на стул к своему столику. Там по правую руку лежали его любимые книги, слева несколько фотографий Светы. Остальное место занимали гримировальные принадлежности. Всё по-мужски рационально и скупо - только необходимое. Рядом, на другом столике, существовал иной миропорядок. Это было место Светы. В центре - фотография улыбающегося Пашки. Чуть поодаль - букет алых роз. Тут же рядами и колоннами всякие флаконы, тюбики с кремами, пудреницы, салфетки, губные помады. Сразу можно было понять по одному только запаху - это царство Женщины!..
       Пока Пашка снимал с лица грим, Александр Николаевич, без особого на то разрешения, протянул руку и взял со стола первую попавшуюся книгу, начал её листать.
      
      Всё может быть, всё может статься
      С женою может муж расстаться.
      Мать сына может не любить.
      Но чтобы нам вина не пить -
      Такого, друг, не может быть!..
      
      - Александр Николаевич! Таких стихов в этом сборнике Омара Хайяма нет!..
       Пашка привёл себя в порядок, надел махровый халат и повернулся к гостю, готовый к разговору. В том, что он состоится, Пашка не сомневался. Вопрос только - о чём? Что на этот раз?..
      - Интересный сборник! - Куратор с пристрастием полистал книгу, внимательно всматриваясь в текст. Чему-то постоянно улыбался. Пашка впервые видел у него подобное выражение лица. Сегодня у представителя Министерства культуры было явно приподнятое настроение.
      - Подарите мне эту книгу, Павел! Пожалуйста!
      - Не могу! Ни при каких обстоятельствах! - вспомнил он строгий наказ Вазира и вернул книгу на прежнее место.
      - Ну, если только дело не будет в шляпе... В шляпе! - надавил он на последнее слово и указательным пальцем прикоснулся к фетровым полям. Александр Николаевич снял щеголеватый, явно дорогой, головной убор и протянул его в сторону Павла, словно собирался просить милостыню. Глаза его в этот момент могли прожечь броню танка или сокрушить бетон. Пашка безвольно положил сборник в гнездо тульи, обшитой белым глянцевым шёлком. Положил с сожалением, обидой и долей негодования.
      - Что это за книги? Почему вокруг них столько танцев с бубном вприсядку? Вы мне можете рассказать? Что вы из меня идиота делаете! Отвечайте! То, что вы не из какого ни Министерства культуры, я давно понял! Ну может не сразу... Мне можно говорить, я не из болтливых! Многое прошёл!..
      - Я в курсе. Мы не сразу остановились на вашей кандидатуре. Долго просчитывали риски. Чем меньше вы знали, тем было лучше... Всё сходилось естественным образом - настоящий артист, цирк. Оставалось лишь организовать вам контракт и просчитать нужный маршрут. В этой истории важным было то, что Вазир Каримов, он же Карими, вас когда-то хорошо знал и помнил, поэтому вышел на связь, иначе... Два с лишним года он оставался без контакта с нами. Теперь, благодаря вам, всё наладилось. В книгах важная информация. Из-за этого Вазир рискует жизнью каждый день...
      - Что же получается, я был связным? Вы меня использовали "втёмную"!
      - Что-то типа того...
      - Почему же вы мне ничего не объяснили? Я - как дурак!..
      - Не обижайтесь! Так было надо. В любом деле нужен профессионализм, что у вас в цирке, что у нас... в Министерстве культуры. Зачем было подвергать выдающегося артиста ненужному риску. Вы всё сделали правильно. Спасибо! Надеюсь, вам не стоит объяснять, что это не подлежит разглашению даже близким родственникам. Вы - взрослый человек! Постарайтесь эту историю поскорее забыть. Всего Вам доброго...
      
       Глава двадцать шестая
      
       Пашка делал всё для того, чтобы они с Валентиной как можно реже встречались. Цирк был построен так, что к манежу можно было спуститься по разным лестницам с одного и того же этажа - в начале и в его конце. Но встречи так или иначе происходили, что бы он ни предпринимал. Валентина словно предугадывала его сегодняшний маршрут, хотя он их и не повторял. Пашка работал в конце первого отделения. "Ангелы" начинали второе. Валентина из гримёрки выходила много раньше, и это - явно ради их мимолётной встречи где-то на узких лестничных маршах, пропитанных запахами опилок и циркового зверья.
       Пашка устало поднимался в мокром от пота костюме, с потёкшим гримом и всё ещё вибрирующими руками и эмоциями. Валентина шла ему навстречу в выразительном макияже, укороченном цветастом японском халатике, чуть прикрывающем её рабочий костюм в блёстках. Она благоухала, как чайная роза на рассвете, сияла молодостью, посылая эротические волны в пространство. Каждый раз Пашка с облегчением выдыхал, когда встретившийся оказывался просто коллегой по работе. Её летящие шаги он узнавал, но всегда с опозданием, когда отступать было некуда. Они вынуждено останавливались, о чём-то спрашивали друг друга, отвечали. Эти мгновения были пыткой для одного и видимым наслаждением для другого. Пашка, будто Персей, старался не смотреть Валентине в глаза, словно перед ним была Медуза Горгона. Та же, наоборот, впивалась в него всей своей женской сутью, стараясь проникнуть в его сердце, сознание и плоть. С поникшей плотью и упавшим сердцем он возвращался к себе в гардеробную, поверженный и растерянный. Света, если бывала в эти минуты в гримёрке, без всяких расспросов понимала, что произошло. Она делала вид, что ничего не замечает. Молчала. Ни о чём не спрашивала. Давала возможность Пашке разобраться в себе. Переболеть. Перебороть себя и ситуацию...
       Света не закатывала ему истерики и не выясняла отношения с Валентиной. Понимала - это было бы глупостью в первом случае и слабостью - во втором. Она боролась за Пашку своим "невмешательством", терпением. Её оружием была взрослая женская Мудрость. Она боролась тихой Любовью...
       Картина повторялась ежедневно. Пашка разгримировывался, шёл в душ. Потом в гримёрке неторопливо причёсывался, слушал селекторную связь с происходящим на манеже, потихоньку остывал от работы, готовясь к эпилогу. Через час-полтора после представления его ждала очередная ночная репетиция с лошадьми. А пока он сидел, погружённый в свои мысли и звуки, доносившиеся из динамика на стене.
       Летали "Ангелы". Зрители аплодисментами отмечали каждый их трюк. Пашка зримо представлял, кто и что сейчас исполнял под куполом... Вот музыку сняли. Через несколько секунд инспектор манежа объявит зрителям имя и фамилию Валентины, подчеркнёт, что будет исполнен уникальный трюк. Потом Валя в тишине оттолкнётся от мостика, раскачается своим фирменным одним пролётом до нужной высоты и сделает двойное сальто в руки к ловитору. Если всё исполнят, как говорят в цирке - "по копейке", то будут восторженные аплодисменты и бравурный марш на уход. Если нет, всё сначала до тех пор, пока не получится. В цирке есть традиция - трюк нужно сделать во что бы то ни стало!
       Он много раз видел работу Вали, когда они ещё были вместе и даже раньше, когда он только появился в цирке. Время пролетело, а память беспощадно опрокидывала его в прошлое...
       "Да-а, новый ловитор не то, что Виктор Петрович! Сачок! Этот жалеет себя, не хочет рвать плечи и кисти, когда его партнёры по воздушному полёту чуть не долетают до его рук. Зачем тянуться, рвать жилы, корёжить своё молодое красивое тело! Ну упадут в сетку, что над манежем, повторят трюк - их проблемы... Не зря Венька ему вмазал! Парень хоть и здоровый, но с гнильцой. Бывают и такие! С этим в разведку не пойдёшь - сдаст! Его пацаны тоже о нём невысокого мнения. Да-а, не Виктор Петрович! Не повезло Валентине...".
       В селекторном динамике невидимый зал ахнул. Оркестр снова заиграл пьесу. "Понятно! В очередной раз не взял!" - Пашка раздосадовано хмыкнул. Представил, как Валентина тряпичной куклой полетела в сетку, как та обожгла ей спину и руки, как она, не показывая досады и боли, улыбаясь, сейчас полезет по верёвочной лесенке на мостик. Как будет повторять трюк снова и снова, пока не сделает. Точнее, пока её этот урод не поймает!.. У Пашки заиграли желваки на скулах: "Убил бы!..".
       Света взглянула на переживающего мужа, вздохнула и тихонько исчезла за дверью их гардеробной. Пашка этого даже не заметил. Он вспоминал, как два дня назад не выдержал и пошёл на верхний ярус цирка, на галёрку, посмотреть "Ангелов". Он стоял на своём излюбленном месте в правом секторе в верхнем проходе, прислонившись к полированному косяку. Пашка не изменял этой привычке с первого дня появления в цирке. С этой точки он перевидел много разных номеров и работу "Ангелов" ещё в лучшем его составе.
       Позавчера Женька, этот извечный хохмач и пересмешник, этот выдающийся воздушный гимнаст, который остался единственным партнёром Валентины из их старого состава, сразу заприметил стоящего Пашку. Валентина сделала свою пируэтную комбинацию и пришла на мостик. Ах, как она это делала! Сначала она набирала высоту, ударив в направление купола оттянутыми носками. Вытянувшись струной, дав энергии с запасом, чтобы у ловитора даже не появилось мысли её не ловить, отработав за себя и "того парня", блистательно исполняла очередной сложнейший трюк. Да, это была полётчица от бога! Ничего тут не скажешь. Учитывая её природную красоту и мастерство, она была Королевой воздуха без всяких натяжек и преувеличения. Возраст её, конечно, подходил к критическому, но она была в отличнейшей форме и самом соку. Ещё лет пять могла летать спокойно на своём недосягаемом для других уровне...
       Валентина, приземлилась на мостик, откинулась, выгнула спину, тем самым подчеркнув высокую грудь. Затем кокетливо поиграла стройной ножкой в колене. Обвела гипнотизирующим взглядом зрительный зал. Сопроводила царский поворот своей высокой шеи не менее величественным жестом изящной руки. Сверкнула белой эмалью улыбки с озорными брызгами зелёных глаз и послала воздушный поцелуй какому-то счастливчику. Каждый мужчина, сидящий в зрительном зале, мог поклясться, что этот поцелуй предназначался только ему! Они невольно ёрзали в своих креслах, плотоядно рычали, стискивая зубы: "Ах-х, какая женщина! Мм-м-м!..". В этот момент не одна чья-то жена посылала под купол мысленные проклятия...
       Женька вслед за Валентиной сделал свои безукоризненные два бланжа. Пришёл на мостик и... в точности повторил все жесты Валентины. Спародировал всё, как только что делала она. Исполнил он это так по-женски, и так точно, что зал взорвался аплодисментами и хохотом. Не забыл старинный приятель Пашки и о воздушном поцелуе, который послал на галёрку конкретно ему. Как минимум два зрительских сектора обернулись, вперив свои изумлённые взоры в молодого симпатичного парня, стоящего в проходе. В некоторых взглядах мелькнула двусмысленность и вопрос.
      - Вот придурок! - беззлобно хохотнул Пашка и на всякий случай сбежал из-под обстрела любопытствующих глаз...
       Сегодня настенный динамик в гримёрке гудел голосами зрителей особенно возбуждённо. Инспектор манежа в очередной раз призвал к тишине в зале. Пашка невольно напрягся. Короткое "Ап!" и... наконец раздались восторженные аплодисменты, оркестр заиграл "на уход". Сегодня Валентине пришлось повторить свой самый сложный трюк трижды. Измочаленная, она всё-таки добилась своего. Чего ей это стоило, знали только полётчики и Пашка.
      -- Вот характер! Вся в отца! Что тут скажешь - молодец! Валечка...
      
       Глава двадцать седьмая
      
       Жизнь цирковых разъездная, кочевая. Есть стабильные коллективы, которые гастролируют в неизменном составе. Есть так называемый конвейер, где Московский главк формирует программы каждый раз в новом составе для того или иного города нашей необъятной страны. Такая жизнь интересна тем, что можно мотаться по циркам и периодически встречаться со своими друзьями-приятелями, шагать по кочевой дороге жизни с радостью и удовольствием. Но бывает и так, что поработав однажды вместе, потом можно не встретиться никогда...
       Программа в Новосибирске набрала обороты, обкаталась. Всё стало рутинным и обыденным. Люди, оказавшиеся на какое-то время в этом цирковом коллективе, собрались дружные, доброжелательные, несклочные. Если бы не... Тут Главк всем подложил свинью в прямом смысле...
       Пашка спустя семнадцать лет снова встретился со своим неприятельским приятелем Валеркой Рыжовым, с которым они когда-то сражались на дуэли во дворе цирка вот такой же осенью. Было им тогда по пятнадцать лет. Пашка только появился на конюшне у Захарыча и в цирке как таковом. Валерка тогда работал со своими родителями в номере акробатов-эксцентриков "Три мушкетёра". В то время он был полноват, кучеряв, огненно рыж, оправдывая свою фамилию - Рыжов. По своей внутренней сути он был немного нагловат, трусоват, бесцеремонен. С неба звёзд никогда не хватал, и даже, если бы они валялись под ногами, вряд ли бы наклонился из-за природной лени. В ту памятную для Пашки осень Рыжов волочился за Валентиной упорно, но безответно. У красавицы воздушницы тот был скорее денщиком, портфеленосцем, нежели рыцарем её сердца. Валентина тогда подчёркнуто обращала внимание на Пашку. Валерка бесился. Приволок как-то свою рапиру, с которой выходил на манеж, и предложил своему визави дуэль. В руках Пашки оказался черенок от метлы, которым он и сражался против "звонкой стали". Валерка тогда огрёб по полной... Чуть позже они всей программой ловили по цирку выскочившую из загона свинью клоуна-дрессировщика Смыкова, где Валерка героически отличился... Они стали приятелями. Потом разъехались по городам и весям. С тех пор ни разу не встречались.
       За эти годы родители Валерки ушли на заслуженную пенсию. Он, ничего толком не умеющий делать в цирке, со временем принял номер того самого Смыкова. Теперь работал со свиньями.
       Рыжов - рыжее рыжего, с обильными кучеряшками и уже приличной залысиной спереди, выглядел весьма эксцентрично. Его огромные свиньи с рыжими пятнами на боках неуловимо напоминали его самого. Валерка был тучен, подвижен и по-настоящему комичен. Этот упитанный "коллектив" определённо имел успех. Свиньи с хрюканьем и визгом носились по манежу, Валерка выделывал с ними всякие кунштюки, вызывая взрывы хохота у публики...
       В одном из городов он женился. Жена была на две головы ниже него. Чернявая, востроносая, востроглазая, суетливая, чем-то неуловимо напоминающая сороку. Баба сварливая, злобная! Теперь она работала в номере Валерки служащей по уходу за животными и одновременно ассистенткой с правом выхода на манеж. Звали её Галя. Имя своё она произносила с выдохом на первой букве. Утробное "Г" было протяжным. Слышалось - Хгхаля. Так её за глаза и звали. Вела себя так, словно это она была руководителем номера. Лезла во всё! Ссорилась сама, ссорила других, вмешивалась в дела, которые никаким боком её не касались. Она была эпицентром всех событий, происходивших в цирке. На замечания своих коллег по поводу жены Валерка реагировал вяло, добродушно улыбался: "Лишь бы не было войны!..".
       "Хгхаля" родила Рыжову двух близнецов - Сашку и Аркашку. Теперь эти пятилетки, как два рыжих одуванчика, неудержимыми ртутными шариками носились по цирку, то и дело вызывая яростные вопли у местного инспектора манежа. Их видели то в тигрятнике, где, слава богу, хищников не было, то они влетали в слоновник, который наполнен был теперь хрюканьем и чавканьем. Тут их встречала мамаша и гнала к папаше, повизгивая не хуже своих хавроний. Беспризорные пацаны попытались было просочиться на конюшню, но мудрая Варька была на страже. Повиливая хвостом, она беззлобно рыкнула на них, чем дала понять - сюда ни шагу! Их знали в столярной и слесарной мастерских цирка, в гараже, в оркестровке и едва ли не на куполе. Особенно от них страдал буфет. Там вечно обнаруживалась недостача конфет и печенья, частенько благодаря самим же сердобольным буфетчицам. То и дело слышался плач. То Сашка обижал Аркашку, то наоборот. Их мать только после тщательного обследования могла определить, кто из них кто. Хитрые пацаны часто извлекали из этого выгоду. Кто-нибудь из них прибегал за угощением, мать давала что-нибудь вкусненькое и просила позвать брата. Через минуту прибегал тот же, получал ещё одну порцию. Но когда шкодничал один, на всякий случай трёпку получали оба, чтобы не перепутать.
       Как-то они заглянули на репетицию к Пашке. Тут же, без спроса, стали щупать его кольца, подбрасывать вверх. Пашка принёс им мячики, показал как надо жонглировать. Заинтересовал. Теперь они ежедневно пыхтели на манеже рядом, пытаясь справиться с непослушными предметами. Цирк на какое-то время обрёл покой...
       Представления следовали за представлениями, репетиции за репетициями. Молодёжи в программе было много. Акробаты с подкидными досками в русском стиле - целый ансамбль. Эквилибристы на першах - крепкие красивые парни. Опытная воздушная гимнастка в образе "Кармен". Выдающийся эквилибрист на пьедестале. Парные клоуны - недавние выпускники циркового училища, но уже подающие серьёзные надежды как артисты. Сам Пашка Жарких, Света Иванова с двумя конными номерами, Валерка Рыжов со своими хрюшками и воздушный полёт "Ангелы". Программа сложилась мощная, зрелищная, разнообразная.
       Валерка Рыжов, встретившись здесь с Валентиной, вдруг ни с того ни с сего решил по старой дружбе за ней приударить. И не потому, что был наделён какой-то могучей страстью, влюблённостью или неудержимым либидо. Скорее, для поднятия собственной положительной самооценки, которую его "Хгхаля" не раз публично опускала до минусового значения. Валерка, благодаря своей жене, цену себе знал. Но явно с ней был не согласен...
       Он, как вражеский истребитель, начал заходить на цель со всех сторон. Но Валя была асом в подобных боях. Рыжов неизменно получал какую-нибудь "нижеплинтусную" насмешку и эротический адрес, куда ему следовало следовать, согласно его желанию. В один их таких заходов Валентина предупредила Рыжова, что "заложит" его "Хгхале". Что вскоре и сделала, многократно приукрасив настойчивость её супруга. "Он такой неукротимый, темпераментный, страстный, я едва ему не отдалась! Держи его! А то бабы такого с руками оторвут!" - по секрету поделилась Валентина своими ощущениями с "Хгхалей"...
       Сцена выяснения семейных отношений перед началом представления, перед самым "парадом-алле", получилась шумной и публичной, что надолго встряхнуло будничную жизнь закулисья. Галя с визгом и воплями подскакивала, чтобы достать физиономию своего мужа. Так скачут масаи, соревнуясь в своём воинском мастерстве. Она, правда, скорее была родом из славного племени пигмеев, но отваги и ярости в ней в этот час было не меньше. Она при всём честном народе лепила Рыжову пощёчины одну за другой. Тот стоял, глупо улыбающийся, растерянный, то и дело робко призывающий свою супругу к мирному сосуществованию: "Галю! Ну, Галю!..". Та не унималась. На весь белый свет обещала, что уедет к маме в Житомир, а он останется, ко всем свиньям, со своими свиньями! Особенно её возбуждало, что он скрывал от неё свою мужскую могучесть, раздавая её направо-налево "кому ни попадя" (испепеляющий взгляд в сторону Валентины). А ей всю жизнь доставались лишь "жалкие крохи"!..
       Дело закончилось тем, что Валерка пошагал готовиться к своему номеру с пунцовыми щеками от пощёчин жены, но впервые довольный такой невероятной оценкой своего мужского потенциала. И что важно - это слышали все! Главное - Валентина!..
      
       Глава двадцать восьмая
      
       Пашкина репетиция шла своим чередом. Сашка с Аркашкой сопели рядом. Непослушные мячи то и дело падали. Пацаны их упорно подбрасывали вверх, но те, согласно законам всемирного тяготения, неизменно возвращались на ковёр манежа. Близнецы наклонялись, подбирали мячики, ссорились, если кто-то из них хватал не свои. Пашка объяснял, что мячи круглые - всё равно какими жонглировать. Но у Сашки и Аркашки мнение на этот счёт было иным. У брата мячи всегда летали лучше и падали реже...
       Совсем недавно Пашка обучил близнецов считать до десяти. Дело оказалось нехитрым. Те же самые мячики и стали предметами обучения. Чтобы они не забывали уроки математики, "учитель" периодически просил каждого из них принести ему столько-то колец. Пацаны ни разу не ошиблись, какие бы задания в пределах десяти он им ни давал. Из-за уважения близнецы ему даже прощали, когда он ошибался в их именах. "Аркашка - он. Я - Сашка!..".
       Сегодня они получили задание прожонглировать тремя мячиками до десяти бросков. Аркашка чуть ли не с первого раза выполнил задание и наслаждался похвалой учителя. У Сашки был явно нелётный день. У него никак не получалось, хоть тресни! Он уже несколько раз доходил до восьми, но тут мячи сталкивались и падали на манеж. Он их собирал, поглядывал на брата и снова считал вслух, цедя сквозь сомкнутые зубы. Наконец он дошёл до девяти, оставался всего лишь один бросок. Пашка уже было обрадовался, крикнув: "Ну!..". И тут случилось то, что у жонглёров называется простым словом - "завал". Мяч пролетел мимо кисти и с глухим стуком приземлился на репетиционный ковёр манежа. Сашка в сердцах бросил оставшиеся мячи и в отчаянии заревел, как, наверное, никогда не ревел в жизни. Нервы у него сдали...
       Пашка встал на колени, прижал мальчишку к себе, успокаивая, гладил его трепещущую спину:
      - Санька! Ты же девять раз сделал! Слышишь? Девять! Ещё вчера ты не мог сделать и пяти! Сегодня рекорд! Ты - молодец!
      - Ы-х, Ы-х... Да-а! Ар-каш-ка, ы-х, сделал сразу! - заикаясь от рыданий и разбивая слова на слоги, силился Сашка объяснить свою беду и горечь учителю. - А я, ы-х, ы-х!..
      - Санька! Аркашка сделал десятку всего лишь один раз, а ты по восемь бросков раз десять. Это классно! Кончай реветь! Ты - настоящий жонглёр! - И прижал пацана ещё крепче.
       Тут, как из-под земли, возникла встревоженная Галя, которая из слоновника услышала рыдания одного из потомков Рыжова. Она разъярённой тигрицей влетела на манеж, готовая порвать любого, кто обидит её отпрысков. Вырвала своё ненаглядное дитятко из объятий Пашки, на всякий случай влепила пониже спины одному и другому и приказала им мигом оказаться в расположении свиней. Громко ревущий дуэт покинул манеж, удаляясь в сторону свинослоновника.
      - Зачем вы так? Это же дети! Чего они такого сделали? Пацаны просто жонглировали...
      - Я не знаю, чем вы тут занимались! Дети просто так плакать не будут! Своих нарожай, а потом жонглируй! Жонглёр нашёлся!..
      - Галя!.. - миролюбиво, но с укоризной в голосе, попытался было урезонить Пашка расходившуюся мегеру мелкого пошиба, но крупного помёта...
      - Я уже тридцать лет Хгхаля! - выдохнула она - словно кобра плюнула ядом в лицо Пашке. - Что? Никак? Твоя Светка бесплодная, что своих не имеешь? К бывшей своей, к этой, к полётчице обратись, та быстро тебе настрогает! Вон как зыркает на тебя!.. - Она стояла руки в боки, высясь над Пашкой, который всё ещё продолжал сидеть на манеже. Она наслаждалась этим мигом - один из лучших жонглёров сейчас перед ней на коленях!..
       У него потемнело в глазах... "Ах ты, дрянь!..". Вот сейчас он встанет. Вот сейчас он возьмёт её за шиворот. Приподнимет так, чтобы ноги оторвались от манежа. Вот сейчас он размахнётся и ...
       У Пашки подрагивали веки, но лицо его было абсолютно спокойным. Он перешёл на "ты". Голос его был прост и негромок.
      - Чего тебе в этой жизни не хватает?
       В Рыжовой вдруг тайное вырвалось наружу.
      - Вам-то хорошо! Гребёте в четыре руки со Светкой! Три номера работаете - лошади, жонглёр! "Гастроном" в придачу! А тут корми три рта! С хлеба на воду! Ставочка у меня и у Рыжова, что нос у той гулички!..
      - По-моему, это Рыжов вас троих кормит. Артист - он! Ты всего лишь ассистентка в его номере. И не прибедняйся, получаешь тоже немало. Насчёт нашего "гастронома"! Приходи насыплю овса, дам сена, сколько унесёшь, морковки - сколько съешь. Сухарей отсыплю. Захарыч самосадом поделится. Наш лошадиный "гастроном" обильный! Видишь, как мы сыто выглядим!
       Перечислять, что положено по нормам довольствия лошадям и их свиньям, Пашка не стал. Сравнение было явно не в пользу лошадей...
       Пашка еле сдерживался. Тот, кто стоял перед ним, и работник был посредственный, и человек дрянной. В цирке - без году неделя... Помимо своего номера, она ещё успевала приторговывать в фойе цирка всякой мишурой: клоунскими носиками, шариками, пищалками. Объяснять ей, по сколько часов они репетируют, во сколько встают и во сколько ложатся - делом было бессмысленным. Рыжовы не репетировали почти никогда. Так, погоняют животных, чтобы не застаивались, и всё. Ну, может, пару несложных трюков пройдут для собственной памяти. Качество для них было понятием с тремя неизвестными. Труд циркового артиста для этой особы тоже был понятием условным. Она видела лишь чужой результат...
       Пашке хотелось сейчас сказать этой "Хгхале" многое и не совсем цензурное. Но он сдержался - всё-таки женщина.
      
      Ветер жизни иногда свиреп.
      В целом жизнь, однако, хороша
      И не страшно, когда чёрный хлеб,
      Страшно, когда чёрная душа...
      
       Пашка поднялся на ноги, отряхнул колени.
      - Давно сказано, Галя! Омар Хайям Нишапури...
      - Это у меня-то чёрная душа? На свою посмотри! Двоежонец!..
       Пашка опустил глаза, чтобы унять дрожь ресниц. Нет, он её сейчас точно ударит!.. Выдохнул. Вспомнил крылатое выражение одной легендарной дрессировщицы, не сдержался и перешёл на понятный этой "дамочке" язык.
      - Галя! Как говорила великая артистка Людмила Тимофеевна Котова: "Плохой п... - Пашка хотел было процитировать Котову в оригинале, но усилием воли заставил себя этого не делать, закончил нейтрально:
      - Плохой звезде, Галя, плохо везде!..". Рифму к "звезде" подберёшь сама...
      
      
      
      
      
       Глава двадцать девятая
      
       Ресторан гудел возбуждёнными голосами, звякал никелированным металлом о фаянс и звонким стеклом о стекло. Сновали неутомимые официанты, ловко маневрируя между танцующими в центре зала.
       Два десятка цирковых вовсю веселились, произносили тосты за здоровье именинницы и отрывались на танцполе по полной! Столы ломились яствами и напитками. Музыканты мусолили модную попсу. Валентина королевой восседала в торце сдвинутых столов. На ней было длинное в пол, роскошное тёмно-зелёное платье в цвет глаз, закрытое спереди и с глубоким декольте сзади. Тончайший панбархат облегал молодое стройное тело, прижимаясь к тонкой талии и чуть расширяясь к низу. Смелый разрез в нужный момент открывал всю прелесть изящного бедра, тайны которого так и хотелось познать. Все законы Фрейда являлись здесь искусно сокрытой, но безусловной доминантой. Это была дорогая авторская работа известного европейского кутюрье. Безукоризненная фигура Валентины делала это платье произведением искусства, а её саму - каталожной красавицей. Волнистые локоны цвета спелого каштана временами приоткрывали покачивающиеся длинные серьги с дымчатым тёмным камнем. Всё выглядело предельно лаконично и богато. Во всём царил утончённый вкус.
       Пашка со Светой подарили Валентине её любимые жёлтые розы. Тридцать две... Она попросила официанта поставить вазу с цветами рядом с собой. Теперь она то и дело гладила мокрые бутоны и вдыхала розовый аромат, благодарно и с нескрываемой нежностью поглядывая на Пашку. Тот, как мог, от этих взглядов ускользал...
       В дальнем углу ресторана сидели два скучающих заезжих психолога. Не очень молодых и уже немного не трезвых. Они пожирали взглядами Валентину, как недавно с жадностью делали то же самое со всем тем, что им приносили официанты. На их столе недоеденным оставался только графинчик с прозрачной жидкостью на донышке. Душа просила беседы. Аналитически натренированный ум обоих фонтанировал...
      - Коллега! Зелёный цвет в психологии женщины означает, что она боится одна решать житейские задачи, не чувствует в себе силы и уверенности сделать это. В то же время ей не хочется попасть под чьё-то влияние и лишиться собственной воли. Она ищет защиты у того, кто мог бы решить её проблемы. Вы бы её проблемы смогли решить?
      - С превеликим удовольствием! - Оба плотоядно хохотнули.
      - Ваши прогнозы, коллега? Кто она?
      - В положительном смысле - это уравновешенный, спокойный человек, с амбициями и открытый к людям. В негативном ключе - женщина очень замкнутая, сосредоточенная исключительно на себе и своих потребностях, в какой-то степени меланхоличная.
      - Мм-м, весьма, я бы сказал, обтекаемо и достаточно размыто. Мы под эти описания тоже подпадаем...
      - Психология, коллега - наука многогранная...
      - Согласен! И слава богу! Хоть одну грань, но всегда угадаешь!.. - Очередной смешок от двоих.
      - Я думаю, если женщина предпочитает носить наряды зелёного цвета, она стремится привлечь к себе внимание, установить доверительные отношения. Скорее всего, она давно продумала сценарий своих действий.
      - Рискнём в этот сценарий вписаться?
      - Я - пас! Женат!..
      - Что ж! Я вроде тоже как не холост, но!.. Смелость, как говорится, занимает города и крепости!
      - А наглость - чужие постели...
      - ...Леонид Борисович Симхович! - представился чуть переваливающийся с ноги на ноги партнёр по танцу. Он тут же решил закрепить успех. - Я довольно широко известный... мм-м, в узких Московских кругах, психолог!.. - он хохотнул. Контакт с местной красоткой, кажется, налаживался. Психологи, вперёд!.. - Я тут на конференции. Меня дважды показывали по ЦТ. Может, видели?..
      - Нет. Телевизор не смотрю...
      - Как зовут вас, прелестница?
      - Валентина... - Она боковым зрением посмотрела на Пашку. Тот стоял к ней спиной. Но она чувствовала - его спина видит...
      - Просто Валентина?
      - Просто...
      - Хм! Я тоже ещё недавно был просто Лёней. Тридцать шесть... килограммов тому назад! - В очередной раз он манерно рассмеялся собственному остроумию. Психолог натужно пытался произвести впечатление на даму. Дама явно скучала, ожидая конца танца-экзекуции, на которую себя сознательно обрекла.
      - Мм-м! Какой аромат! "Христиан Диор"? - московский кавалер попытался изобразить французский прононс. Вышло скверно...
      - Берите выше - "Jean Patou's Joy". Жан Пату. - расшифровала Валентина. - Если, конечно, слышали о таком.
       Леонид Борисович загадочно качнул головой, что у известных психологов могло означать в диапазоне от: "Ну, кто не знает старика Пату!" до "фиг его только и знает!"...
      - Дорогие?
      - Восемьсот долларов.
      - Да ладно! Не дороговато ли будет? - выразил сомнение партнёр, всё больше притирая Валентину своим животом. Какие тут могут быть духи за восемьсот баксов! Здесь, в сибирской глуши! Бред разряженной провинциалки! Хотя и с неплохими манерами. Смазливой к тому же...
      - Эти духи с историей! Жан Пату выпустил их ещё в 1929 году. На ту пору 'Joy' в мире духов были самыми роскошными. Крылатая фраза Жана Пату по поводу их выпуска известна всем. - Валентина, чтобы скоротать время, решила прочитать коротенькую лекцию великовозрастному московскому пижону по теме, в которой ей не было равных. - Пату сказал: "Этим шедевром я намереваюсь изгнать "дьявола мировой депрессии"... Чтобы получить всего тридцать миллилитров этой божественной влаги, потребуется тридцать шесть роз и почти десять тысяч лепестков жасмина. А вы говорите "дороговато"! - Валентина точно изобразила интонацию своего неважно танцующего кавалера. Тот уже целую минуту с плохо скрываемым вниманием ощупывал её ладонь... Он начал заход на интересующую его тему.
      - Вы, безусловно, женщина высокого полёта!
      - В точку!..
      - Кто же вы по профессии?
      - Я? Ангел с мозолистыми руками.
      - Чем же вы этаким занимаетесь? - психолог на всякий случай перебрался своей кистью на запястье Валентины - подхватишь тут чего, не дай бог! Вдруг экзема какая или ещё чего похуже!..
       От Валентины этот кистевой манёвр не ускользнул. Она внутренне усмехнулась.
      - Копаю...
      - Что же вы роете? - Леонид Борисович держал фасон.
      - Могилу, тем, кто слишком надоедлив и любопытен...
      - А если серьёзно?
      - Пытаюсь откопать истину для себя.
      - Как успехи?
      - Никаких. Но сам процесс!..
       Музыка стихла. Танец, к обоюдному облегчению, закончился. Расстались без обещаний и клятв в вечной любви. Психолог закосолапил к своему менее известному коллеге. Оттуда, на всякий случай, мыть руки...
       Пашка так ни разу и не посмотрел в её сторону. Она, конечно, не была психологом, которого целых два раза показывали по телевизору, но по напряжённой спине Пашки чувствовала всем своим женским существом - тот, скорее всего, делает вид, что его не интересует, где она, с кем она. Как она?.. Во всяком случае, в этот вечер ей очень хотелось, чтобы именно так всё и было...
       Вдруг музыкант оркестра объявил:
      - Для нашей московской гостьи! Заслуженной артистки цирка, выдающейся воздушной гимнастки Валентины... э-э... фамилию называть не буду - её и так весь мир знает! Исполняется эта песня! Приглашают дамы!
       Зазвучала мелодия "Fillings"...
       К горлу Валентины подкатил ком, она с трудом его проглотила... Тогда, пятнадцать лет назад, пылающей осенью, они танцевали под эту мелодию здесь, в этом городе, в кафе у пруда... У пруда "в осеннюю мурашку" - так назвал его Пашка. Они впервые тогда прижались друг к другу. Им было всего по семнадцать...
       Пашка, её Пашка, на неё сейчас пристально смотрел! Она всё поняла!.. Это он заказал музыкантам их песню. Он всё помнит!.. Валентина сделала шаг к его столику...
       ...Этот танец они исполняли много раз. Тогда... В той жизни... Сейчас движения вспоминались сами собой. Платье Валентины словно было рождено для этой мелодии. Широкие вальсовые движения идеально ложились на эту музыку. Нужен был простор. Полёт... Все невольно разошлись по кругу. Они остались одни. В эти минуты вряд ли кто для них существовал. Это было публичное одиночество. Одиночество вдвоём... Они молча смотрели друг другу в глаза и летели, летели...
       Света стояла у колонны. Её лицо не выражало ровным счётом ничего. Ни-че-го... Венька подошёл пригласить её на танец. Она отрицательно качнула головой. Он тихо отошёл к соседней колонне. Света посмотрела на него. "Венька! Милый, преданный друг, Венька!..". Света ему благодарно коротко улыбнулась...
      - ...Подари и мне этот танец! - Света положила Пашке руку на плечо. - Хочу!..
       Пашка сходил к музыкантам. Тот же музыкант объявил:
      - Артистам Московского цирка Светлане Ивановой и Павлу Жаре посвящается... "Fillings"!..
       Голова Светы лежала на груди Пашки. Они тихонько двигались, покачиваясь в танцующей толпе ресторанного вечера. Он ласкал волосы Светы. Она слышала биение его сердца...
       ...Их глаза встретились... В них не было торжества одной и поражения, краха другой. Эти женские глаза выражали бесконечную боль, внутренний трепет от мимолётности и ненадёжности человеческих чувств, которые живут в этом мире короткие мгновения, как и сами люди! Их наполняла тревога и бесконечная Печаль от всего проходящего в этой жизни. Они, Женщины, понимали это как никто. Потому, что они... Любили...
      
       Глава тридцатая
      
       Гастроли шли своим привычным чередом. Был выходной. Гостиница жила своей жизнью. Кто-то возвращался из бани, попарив натруженные мышцы и косточки, кто-то собирался в театр, иные расслаблялись пивком. Молодая и не очень жизнь кипела в каждом номере на каждом этаже циркового "Хилтона"...
       Пашка с Венькой шли из цирка в гостиницу, обсуждали текущие дела и планы на вечер. Впереди ждал ужин, над которым Света колдовала с самого утра. Они накануне купили хорошей рыбки и сегодня собирались полакомиться. После "вечерней зорьки" обещал заглянуть "на огонёк" и Захарыч. Это были еженедельные посиделки семьи...
       В холле "элитного" второго этажа на диване сидела заметно нетрезвая Валентина. Перед ней стояла практически пустая бутылка шампанского и недопитый бокал, который она крутила в пальцах. Валентина делала вид, что смотрит телевизор. Там что-то прыгало, скакало, но звука не было. Она его выключила. Она ждала...
       На Валентине были чёрные в обтяжку бриджи, заканчивающиеся полусапожками из тёмного нубука с высоким каблуком, декольтированная кремовая кофточка, подчёркивающая её наполовину открытую роскошную грудь. Густые волосы были забраны назад, демонстрируя её выразительную длинную шею с царским поворотом головы. В ушах поигрывали длинные серьги с яркими изумрудами в тон её пронзительно зелёным кошачьим глазам. Каждая деталь одежды или аксессуара, как всегда, были подобраны с безупречным вкусом, подчёркнуто богато, но не кричаще-вызывающе. Валентина была восхитительна, обворожительна и невероятно сексуальна - вожделенная мечта любого мужчины программы!
       Если кто-то из особей мужского пола, проходя мимо, вдруг решался как-то обратить на себя внимание хмельной красотки, Валентина кривила лицо и скупыми движениями пальцев показывала направление куда идти, без уточнений... Непонятливым доставался настолько выразительный взгляд, что это обещало всё, что угодно, но только не райские кущи терпких объятий...
       Пашка с Венькой появились в тот момент, когда один "достоевский", тоже под хмельком, решил подсесть к Валентине, предлагая той продлить вечер в его апартаментах. "Выпить есть!..". Та крепкой рукой воздушной гимнастки приподняла его за ворот и уже было собиралась придать ускорение его телу, но Павел остановил намечающийся полёт. Несостоявшийся полётчик поднял руки вверх и с подчёркнутым пониманием отвалил...
       Венька, видя как Пашка от неожиданной встречи с Валентиной изменился в лице, недобро на неё посмотрел.
      - Иди к Свете, я сейчас. - Пашка кивнул на дверь их со Светой номера.
      - А может...
      - К Свете иди! - уже с нажимом Пашка попросил друга исчезнуть.
      - Ну ты, Жара, даёшь жару! Света увидит - ножом по сердцу!..
      - Слушай! Иди ты... к Свете! Сам разберусь!
      - Ну-ну...
       ...Павел с немым вопросом и укором посмотрел на Валентину. В таком состоянии он её видел впервые.
      - Отмечала очередное событие... Очередную годовщину очередной моей глупости. Наше с тобой событие, Пашенька. Ты просто забыл. Да и ни к чему теперь тебе помнить, любимый мой...
      - ?!..
      - Ровно шесть лет назад мы с тобой в Ленинграде развелись. Помнишь?..
      - И что?! Я всё помню. Остановись, прошу тебя!
      - Не бойся, Пашенька, я не сопьюсь. Просто сегодня хотелось забыться, спрятаться. А негде... Мне алкоголь не нравится так же, как и тебе. Начинает подташнивать после второй рюмки, а это неприятно! - Валя пьяно махнула рукой в неопределённую сторону, видимо, пытаясь указать место, где эта неприятность проживала.
      - Жаль, что тошнота беспричинная. Не токсикоз...
      - Так в чём же дело, Валечка? Ты женщина молодая, интересная.
      - О-о! Это - да-а! - Валентина гордо подняла голову. - В особых местах... Пашенька! Я без любви не могу. Теперь не могу... У меня никого не было вот уже восемь месяцев! За это время дети рождаются!.. Хм! - Валентина горько усмехнулась. - У меня есть всё! И нет ничего! Ни детей, ни любимого! Я - нищая! Пф-ф!.. - Валентина пьяно изобразила руками "пшик", дунув на ладони. Они были заметно потёрты от постоянных встреч с магнезией и грифом трапеции. Но длинные пальцы по-прежнему были не лишены природного изящества.
      - Прости меня, Пашенька! Прости глупую бабу! Пусто мне!.. - она попыталась было подняться, распахнув объятия, но в бессилии осела на диване. - Господи! Как тогда твоё сердце выдержало? Теперь на твоём месте я...
       На Пашку накатила безудержная жалость к той, которая ещё совсем недавно была его женой и доставила ему столько боли!..
       Он не успел осознать, как это получилось. Просто наклонился, взял её шершавую, некогда такую родную ладонь, перевернул, как это делал раньше много раз, и поцеловал в грубую твердь мозолей.
      -- Прости и ты меня...
       Дверь открылась. С кастрюлей в руках появилась Света. Она всё видела...
      Ни одна мышца не дёрнулась на её лице. Света только спросила:
      -- Валя! Ужинать с нами будешь?
       Та отрицательно мотнула головой.
      -- Спать, спа-ать... Завтра в воздух. А так хочется вниз...
      
       Глава тридцать первая
      
       Захарычу не спалось. Последнее время одолевали боли в суставах. Особенно болели кисти рук. Шить цыганской иглой чепраки, сбруи с оголовьями, дырявить шилом толстую сыромятную кожу, плести арапники и выполнять работу, где нужно было предельно напрягать пальцы становилось с каждым днём всё труднее и труднее. Пашка с Венькой приносили какие-то экзотические мази, Света варила целебные снадобья, но всё это мало помогало. Разве могут накопившуюся усталость и преклонные года победить какие-то там натирки! Что тут попишешь...
       Захарыч решил пройтись по уснувшему цирку, как он это делал не раз. Варька было засобиралась за ним.
      - Куда, полуночница? А охранять кто будет? Дóма!..
       Собака послушно улеглась на старый чепрак, служивший Варьке уютным местом вот уже столько лет. Она вильнула хвостом вслед Захарычу и тихо ласково рыкнула, мол, если что, я тут - зови!..
       В этом цирке, как ни в каком другом, по ночам за кулисами и на манеже была темень, как в желудке у зулусов. Кто такие зулусы и почему у них в желудках так темно, Захарыч не знал, но само вычурное выражение ему нравилось.
      - Всё экономим! И именно на своих желудках! Ноги тут поломаешь, голову свернёшь! Зря фонарь не взял! - ворчал старик, едва видя дорогу. За кулисами под потолком сиротливо горела одинокая лампочка неизвестной мощности. Она, запылённая временем, из последних сил напрягала свои вольфрамовые жилы, желая побыстрее сдохнуть, чем так жить в кромешной тьме...
       Захарыч решил пройтись по кругу через фойе первого этажа. Сквозь стеклянные витрины со стороны улицы свет немного попадал внутрь ночного цирка. Он рождал видения и миражи. Причудливые ломаные тени-призраки пугали нагромождением буфетных стоек, а полуарки гардеробов для зрителей - рогатыми крючками вешалок...
       Вдруг Захарыч увидел, как сквозь щель плохо прикрытой шторы бокового прохода что-то сверкнуло на манеже. Там в этот час должно быть темнее тёмного. Он шагнул в ту сторону. Сначала приоткрыл штору, а потом от неожиданности рот. "Это ещё что такое?!.. Шáбаш!..".
       В центре манежа в белой ночной сорочке до пят с распущенными волосами стояла женщина. Вокруг неё магическим огненным кругом горели несколько десятков плоских свечей. Жаркие язычки шевелились в такт движениям ворожеи. Она что-то шептала, негромко вскрикивала, задирая голову вверх. По четырём сторонам света она разбрызгивала воду и сыпала что-то белое - видимо, крупную соль. Под полупрозрачной тканью одежды, на просвет, угадывалось обнажённое молодое тело. В её широко открытых глазах маленькими пожарами вспыхивали отражения её желаний и надежд. Она прижала в отчаянии руки к груди и замерла, глядя вверх, в беспросветное никуда...
      - Валентина!.. - В очередной раз ахнул старик. Он перекрестился сам и перекрестил её.
       Захарыч подошёл к барьеру манежа.
      - Остановись, дочка! Брось это дело!
       Валентина вздрогнула, испуганно замерла. Услышав знакомый голос и увидев очертания с детства близкого ей человека, безвольно опустила руки, уронила восхитительно красивую голову на грудь.
       Захарыч с трудом переступил барьер, вошёл в освещённый круг. В руке девушки была зажата фотография улыбающегося Пашки. Валентина прильнула к Захарычу, как потерявшийся ребёнок прижимается к отыскавшейся вдруг маме. Её тело сотрясали неслышные рыдания. Они, как бурная вода, готовы были снести плотину усилий её воли. Ещё мгновение, и она не выдержит, сорвётся в штопор, заголосит, как это делали в лихую годину все бабы на Руси.
      - Люблю его! Люблю-у-у!.. - захлёбывалась она собственными словами. - Только его! Единственного! Что мне делать?.. Я схожу с ума!..
      - Послушай, Валентина! Посмотри вверх! Над нашими головами цирковой купол. Он очень похож на купол церковный. Значит, здесь не должно быть места всякой нечисти! Мы с тобой тут, как на ладони у Господа! Не спрячешься! Тут как на исповеди - если и соврёшь, то разве что самому себе... К нему надо обращаться! - Захарыч показал пальцем в купол. - А не к темноте!.. Я был свидетелем, как тебя, малютку, крестили! В купель окунали!.. Что же ты творишь, душа твоя заблудшая! Сердцем нужно приворот делать, а не колдовствами всякими. Возьми у меня в шорной веник, размети эту гадость! Не губи свою душу окончательно...
      - Дядя Захарыч! Мне жить нечем! Дышать! Моей опорой всегда был воздух! Он меня больше не держит! Я ни одного трюка не могу сделать в последнее время - лечу вниз, в сетку! Всё жду, когда пролечу мимо, чтобы это наконец закончилось раз и навсегда!..
      - Ты о чём, девочка!.. Ты же - воздушная гимнастка! Вслушайся - воздушная! Не в воздухе суть этого слова, в - Душе!.. Ты к богу ближе, как никто! Опору ищи в вере! В любви! Только на них душа может опереться!
      - Так любви у меня, как раз, и нет! Потеряла! Прокакала...
       - Тебе лет-то всего - дитя! Всё ещё будет! Один хороший человек сказал: "Не под пустым небом живём!..". Там всё видят... Мы тут все живём под куполом небес... Пойдём, дочка! Нечего тут делать. Забирай одежду, накинь что-нибудь на себя, не май месяц...
       Захарыч повёл Валентину в свою шорную. Варька, увидев Валентину, вильнула хвостом. Они знали друг друга много лет. В причудах людских дел Варька не разбиралась, но собачьим сердцем чувствовала, что к её Захарычу и Пашке эта девушка имеет отношение самое что ни на есть близкое, родственное, а значит - своя!..
      - В гостиницу не ходи - ночь на дворе. Ложись вот на мой сундук. Не "Метрополь", конечно, не "Астория" - немного жестковато, но до утра продержишься. Дух тут ядрёный - сыромятиной пахнет. Ну ты цирковая, из опилок, для тебя это, что твоя "Шанель". Дверь не прикрывай, свежий воздух будет постоянно. А я на "сеновал" к своим лошадкам под бочок. На вот на сон грядущий чаёк тебе и сухари. Пашка к ним с юности прикипел!
       При упоминании имени Пашки Валентину было снова "заморосило", но она человеком была мужественным, тут же взяла себя в руки.
      - Спасибо, дядя Захарыч! Чаю попью, а вот сухари... Я вечером мучное не ем.
      - Это не мучное, не поправишься. А вот подкрепиться тебе надо. Вспомни наши посиделки!..
       У Валентины дёрнулось веко - она помнила всё!.. Особенно теперь, когда память всё чаще отправляла её в прошлое, как плохого боксёра жизнь - в нокаут...
       Захарыч сообразил, что сказал лишнее, чем усугубил и без того, в прямом смысле, плачевное состояние бывшей жены его Пашки.
      - Ладно, разберёшься... До завтра! Если у человека есть Завтра, значит есть - Жизнь! А она всё управит как надо! Спи! Пойду приберусь на манеже...
      
       Глава тридцать вторая
      
       На манеже шло вечернее представление. За стенами цирка творилось что-то невообразимое! Молнии над городом без конца вспарывали мятущееся небо, озаряя всё вокруг до мельчайших подробностей. Ужасающие раскаты грома придавливали к земле и плющили всех, кто не успел спрятаться в норы, под крыши или в укромные места. Один залп ещё не затих, как следующий, раскалывал небосвод, оглушал всё живое страшным грохотом, от которого в этот час не было спасения. Хотелось спрятаться, забиться в дальний угол тёмной кладовки, куда-нибудь под старые ватные одеяла, лишь бы не видеть и не слышать происходящего. Непрекращающаяся канонада у людей и животных рвала перепонки, словно в этот час все небесные барабаны, предвестники Апокалипсиса, объявили миру великую вселенскую тревогу.
       Два могучих фронта встретились над головами землян и теперь выясняли отношения, кому из них быть. Сошлись две могучие силы, и борьба шла на уничтожение. Дождь хлестал улицы и дома, неся потоки воды по тротуарам и газонам, сметая всё на своём пути. Очередная молния ударила в центральный крест на куполе храма, что рядом с цирком. Дымящийся крест покосился, но устоял. Цирку тоже досталось. Следующий удар пришёлся по нему. Разряд в миллионы вольт с яростью вонзился в его самую высокую точку. Полетели искры на крыше, что-то полыхнуло, зашипело и во всем здании погас свет. На купольной галерее, что над манежем, экстренно включилась система аварийного освещения от аккумуляторов. Зажглось несколько прожекторов. Свет был не очень ярким, но достаточным для того, чтобы оглядеться и покинуть манеж. Эта аварийная система была специально предусмотрена на случай, если выключится свет, а на манеже, например, хищники с дрессировщиком в клетке. Шансов у последнего не было бы никаких. Воздушным гимнастам в полной темноте тоже пришлось бы не сладко...
       Инспектор манежа зычным голосом призвал всех к тишине, попросил оставаться на своих местах и ждать его последующих объявлений. Трубач шутливо наиграл фрагмент "Тёмная ночь...", чем изрядно повеселил зрителей. Ситуация была нештатная и тем самым забавная. Оркестр на "меди" попытался что-то там исполнить, заполняя затянувшуюся паузу. Те музыканты, кто был связан с электричеством, дурачась, изображали подыгровку, перебирая пальцами по потерявшим голос инструментам.
       На конюшне Захарыч зажёг все фонари, благо у него имелся их целый арсенал. В батарейках тоже не было дефицита. Лошади уже стояли готовые к работе, нетерпеливо переминаясь в денниках. Здесь же - Светлана Иванова, тоже в полной "боевой". Её длинное чёрное платье в пол с коротким царским шлейфом сидело на ней как влитое, подчёркивая стройную талию и изящество фигуры. Чтобы не пачкать шлейф, Света обычно чуть приподнимала платье и крепила его на специальных зацепах. Перед выходом на манеж, у форганга, она приводила платье в надлежащий вид. Лишь однажды она забыла это проделать. В самый последний момент, услышав вопль Захарыча, шлейф занял своё место на полу. Смеялись потом долго, фантазируя, как бы это выглядело на манеже...
       На конюшню вошёл инспектор и сказал, что первое отделение отменяется, о втором сообщит отдельно. "Город света пока не даёт". Света пошла переодеваться в гримёрку.
       Она пробиралась в кромешной темноте, лишь на мгновение озаряемой через окна всполохами молний, после которых становилось ещё темней. Ориентировалась на гладкие перила и считала ступеньки.
       Поднимаясь по очередному лестничному пролёту, она вдруг услышала этажом выше голос Валентины, которая в сильном волнении что-то жарко шептала кому-то. Света остолбенела, вдруг поняв - кому...
       Она с бьющимся сердцем прижалась к холодной стене и в беспомощности опустила руки...
      - Пашенька! Вернись ко мне! Умоляю тебя! Я стала совсем другой! Совсем, совсем! Я люблю тебя! И любила всегда, с первой нашей встречи. Я же была твоей первой женщиной! Вспомни, как нам было хорошо! Давай всё начнём сначала!
      - Валечка! Ты наверное забыла, как мне было плохо! Ничего я сначала начинать не хочу! И не буду! Ты прошлась по мне танком. Ты сожгла меня! Я живу с пеплом в сердце. Даже не знаю, умею ли я теперь любить?
      - А Света? Неужели без любви? Мне назло?
      - Не трогай Свету! Она спасла меня. Мне с ней хорошо! Очень хорошо! Она настоящая женщина! Жена! Человек! Мне с ней тепло и спокойно...
      - А как же любовь, Пашенька?
      - А что это такое? Ты сама-то знаешь?
      - Я, Пашенька, знаю! Теперь знаю...
      - Прости, Валечка. У меня нет прошлого. Я его забыл. Есть только будущее. И моё будущее - Света. Прости. И прощай. Уйди из моей жизни. Уйди навсегда!..
      - Ты меня из сердца всё равно не выбросишь! Я тебе, Пашенька, буду сниться, так и знай!
      - Надеюсь, что нет. Хватит мне в жизни кошмаров! Я хочу жить! Слышишь? Жи-ить! - Пашка последнее слово не сказал, выкрикнул со стоном и рванул вверх на свой этаж, в темноте спотыкаясь и ударяясь о дверные косяки, ища спасение в своей гардеробной.
       Валентина прислонилась загримированной щекой к шершавой стене, пытаясь найти в эти секунды хоть какую-то точку опоры. Слёз не было. Были лишь глухие стоны со словами: "Господи! Помоги мне! Господи!.. ".
       Для неё, опытной воздушной гимнастки, опоры в окружающем воздухе сейчас не было никакой, словно его откачали из вселенной. Она впервые в жизни схватилась за левую сторону груди. Там что-то неожиданно кольнуло и впилось спазмом в спину, не позволяя вздохнуть. Держась за стену, она сделала шаг, за ним другой. Вроде отпустило. Лёгкие с сипом и затруднением позволили в себя что-то вместить. Надо было идти искать опору в воздухе над манежем. Но сил не было. Она села на ступеньки и положила голову на колени...
       Света, с покусанными губами, спотыкаясь и пропуская ступеньки, устремилась по тёмным лестничным маршам вниз к служебному входу цирка. Её сердце тоже сжал невидимый кулак. Лёгкие влипли в грудную клетку и не было возможности вдохнуть. Света понимала, что если она не сделает вдох сейчас, то не сделает его больше никогда. "Ну же! Хотя бы раз! Хоть каплю воздуха!..".
       Она потеряла туфлю и даже не заметила этого. Вспышки молний на мгновение указывали путь, ослепляя окончательно и без того незрячие глаза. Пролёт один, другой, поворот. Впереди что-то засветилось или показалось? Может, это прощальный свет в конце тоннеля, как принято у уходящих? Нет, это на вахте зажгли свечу. Света, уже практически падая, теряя сознание, из последних сил прошелестела длинным платьем мимо испуганных вахтёров, подметая открепившимся шлейфом бетонный пол служебного входа. Дверь от удара её руки с треском распахнулась и ...
       На улице в очередной раз грохнуло так, что где-то со звоном рассыпалось оконное стекло. Света распрямилась, вскинула голову и, наконец, вздохнула полной грудью. Вздохнула с громким хрипом и стоном, жадно схватив кислород всей грудью, насколько ей позволили вдруг ожившие лёгкие. Она словно вынырнула из бездонных глубин на последних судорожных движениях с уже угасающим сознанием...
       ...Она не могла надышаться. Дождь лил ей прямо на загримированное лицо, сминая небесной влагой её вечернее платье, превращая его в мокрую тряпку. Она стояла, раскинув руки, и смотрела на бушующие всполохи молний, слушала канонаду, раскалывающую небо на куски, словно летела навстречу судьбе...
       Вдруг она почувствовала, как кто-то ей что-то набросил на плечи. Она услышала голос старой вахтёрши.
      - Не надо, дочка, не смотри! Пошли вовнутрь, промокла вся, дрожишь вон! В наших краях говорят, что смотреть на сентябрьские грозы нельзя - плохая примета! Не к радости. К долгой печали... Иди, прими горячий душ. Не будет сегодня больше никакого представления. Отменили. Иди, смой с себя чужую зависть и нападки Нечистого. Молитву прочитай против тёмных сил: "Домой иду, своё несу, чужого не беру! Одна шла, одна и пришла.". Завтра в цирке выходной. Сходи в церкву, она рядом. Поставь свечи всем святым - там разберутся! Душа угомонится. Чёрные ангелы улетят. Ишь, как сегодня расходились! Иди с богом! Хороший ты человек - по всему видно. Господь тебе испытания посылает. Так, видно, надо. По судьбе всё. Кого любят, того и испытывают. Иди...
      
       Глава тридцать третья
      
       Из Светы, наконец, вырвалось накопленное за этот месяц гастролей...
       Всё случилось на очередной репетиции из-за сущего пустяка. Пашка на что-то отвлёкся и не вовремя выпустил Стандарта на манеж из-за кулис. Венька замешкался и не принял в форганге Сатира. Стандарт с Салютом остановились в центре манежа, прядая ушами, поглядывали на Сармата. Тот, в свою очередь, на дрессировщицу, мол, что не так? Захарыч звякал железными совком и скребком за кулисами, собирая лошадиное "счастье", свалившееся на его седую голову (слава богу, не в прямом смысле). Слаженный ритм номера сбился, рассыпался...
       Света вдруг вспыхнула, бросила шамбарьер на манеж и, едва сдерживая слёзы, ушла в боковой проход цирка со словами: "Да пошли вы все!..".
      -- Что это было? - Венька замер с поднятой рукой.
      -- Что-то было... Вопрос "Что"?
       Мгновенно появился Захарыч. Одним взглядом оценил ситуацию.
      -- На сегодня всё! Животных домой. Вечером репетицию отменяем. Всем отдыхать. Завтра утром встретимся...
       Назавтра у Светы-Точки был день рождения...
       Пользуясь неожиданно освободившимся временем, Пашка весь день провёл в поисках организации, где бы он мог заказать именной торт в форме манежа с их символикой посередине. Наконец, ему это удалось на местной кондитерской фабрике.
       На следующий день в шесть тридцать утра, в пересменок, он его забрал и в семь тридцать, как штык, был в цирке. Венька озаботился букетами цветов. Захарыч изрядно поколдовал над своим подарком - упряжью для нового номера. У Пашки был ещё один козырь в рукаве - иранский...
       Новый день наступил. Они напряжённо ждали. В ранней утренней тишине цирковых кулис, нарушаемой лишь звяканьем вёдер и репликами уборщиц, раздались шаги. Она вошла...
       В узкие прямоугольники окон конюшни ударило сентябрьское солнце. Оно заиграло золотом в зрачках Светы. Она непроизвольно прикрыла глаза рукой. Перед ней стояли самые дорогие ей люди. Они, как истинные рыцари, преклонили колени и вытянули руки с букетами. Особенно комично выглядел Захарыч. Стрельцов с хрустом в суставах присел на одно колено и лучезарно улыбнулся своими васильковыми глазами. Он восседал в центре: могучий, седовласый, длинноволосый, с окладистой бородищей, в комбинезоне, на спине и груди которого красовалась "спартаковская "эмблема их номера. Справа и слева от него, словно ординарцы генерала конюшни, протягивали свои букеты Пашка с Венькой. Рядом виляла хвостом радостная Варька. Света услышала голос мужа, читающего своего любимого Хафиза Ширази, несколько переделанного к этому случаю:
      
      Тоскуем по Твоим объятьям и лобзаньям,
       Блаженного вина испить горим желаньем.
       Конец истории. Без лишних слов -
       Вернись, вернись, жизнь без Тебя - одно страданье!..
      
       Свете ничего не оставалось, как расцеловать каждого из своих мужчин и принять поздравления. Объятия достались и Варьке. Все пошли в шорную присесть за стол испить "исиньки" и отведать праздничного торта перед утренней репетицией...
      
       Вечер накрыл мир мягким чёрным бархатом...
       Они ото всех сбежали. Зажгли свечи. Включили музыку - любимые их блюзы. Разлили шампанское по бокалам. Света отпила несколько глоточков, Пашка только прикоснулся губами к играющей золотом и шипящей пузырьками жидкости. Спиртного он по-прежнему не пил. Они потянулись лицами друг к другу, замерли в долгом поцелуе. Света облизнула губы.
      - Сладко!..
      - Пора говорить - горько!
      - Не надо, пусть будет только сладко...
       Пашка, как иллюзионист, извлёк из-за спины подарочные коробки. Протянул их Свете.
      - С днём рождения, любимая!
      Света озорно прищурилась, хлопнула в ладоши.
      - Сим-Сим! Откройся!..
      - Слушаюсь и повинуюсь! - Пашка, изгибаясь руками и всем телом, изобразил Джина из лампы. - Сейчас открою, моя повелительница!
       Пашка сорвал обёрточную бумагу, обнажил синий атлас таинственных коробок и, как делают это на Востоке, с поклоном протянул их своей Царице манежа. Сим-Сим открылся...
       Света замерла, глядя на богатства, представшие перед её взором. В одной коробке на красном бархате лежало колье, играя светящимися крестами. В другой - серьги, чёрные камни которых обволакивали длинные переплетения серебряной вязи. В третьей - браслет из тех же редких минералов, которые отражали золотые всполохи свечей. Света не могла оторвать взгляд от гипнотизирующих чёрных камней.
      - "Блэк Стар"... - выдохнула Света. Её глаза перестали улыбаться. Пашка напрягся. Он боялся этой минуты со дня покупки. Момент истины настал...
      - Как у Валентины... - Света словно говорила сама с собой, не отрывая глаз от подарка.
      - Намного лучше! Потому, что это - ты!..
       Он понял, что сейчас решается его судьба. Их судьба. Он повысил голос.
      - А это! - Пашка в отчаянии кивнул на разложенное перед Светой. - Лучшее из того, что я знаю...
       Света неожиданно задрожала лицом и уткнулась им Пашке в плечо. Накопленное за несколько месяцев, и особенно за последний, прорвалось слезами и жаркими словами.
      - Это ты - лучшее, что у меня есть! Это ты - лучшее, что я знаю! Никому не отдам! Спасибо, Пух!..
       ...Тоненький голосок взывал в ночи:
      - Вень! Ну, Вень! Открой! Хватит прикалываться! Не май месяц, я замёрзла!..
      В дверь коневозки кто-то стучал. Света с Пашкой решили отпраздновать день рождения не в гостинице, а отдельно ото всех в пустом фургоне, который обычно был домом для них и лошадей в переездах из города в город. Тут были просторные стойла, большой отсек для фуража, выгородка для шорной и три отдельных купе для Захарыча, Веньки и Пашки со Светой. Здесь можно было с комфортом прожить долгое время. Сейчас здесь пахло сеном, как на прогретом солнцем лугу.
       Кто-то ещё раз поскрёбся в дверь фургона, разочарованно повздыхал и зацокал каблучками в сторону новых приключений.
      - Ага! Вот оно логово нашего Дон Жуана! - Света хихикнула, прижимаясь к обнажённому Пашкиному плечу.
      - Сегодня ей придётся ложиться спать без десерта! - Пашка наигранно посочувствовал женскому несчастью. - Поматросил и бросил! А говорил, что он связист...
      - Он и налаживал связь... - Света ещё раз тихо рассмеялась и вдруг впилась губами в Пашкину грудь. - Соскучилась!
       ...Коневозка покачивалась, постанывала, поскрипывала, вскрикивала, и, с междометиями, громко вздыхала всей своей многотонной плотью, словно мчалась куда-то по очередным неведомым цирковым путям-дорогам...
       Вдруг рядом хлопнула дверь, клацнул английский замок, открылась входная дверь, с грохотом закрылась, и всё затихло в ночи.
      - Что это было? - Света посмотрела на Пашку. Тот пожал плечами. Но оба догадались, что это был за полтергейст...
      
       Глава тридцать четвёртая
      
       "Аризона" встретила грохочущим ритмом, сверканием бегающих по полу, стенам и потолку огней, горьковатым дымом, то ли табачным, то ли сценическим, то ли ещё каким. Децибелы басов били в грудь не хуже боксёра. Венька мгновенно оглох, ослеп, пришёл в едва сдерживаемую ярость. Через штакетник скачущих и извивающихся тел пробрался к барной стойке. Было ощущение, что он попал в ад, где публике дают в последний раз насладиться земными благами перед гастролями в чистилище и последующей коммунальной сковородкой.
       Он наклонился к бармену и, напрягая связки, проорал:
      - Чего-нибудь покрепче...
       Бармен хмыкнул, оценив покупателя, плеснул что-то бесцветное в стаканчик. Венька нюхнул и невольно дёрнулся.
      -- Это что, самогон?
      Бармен ещё раз хмыкнул.
      - Текила.
      - Что за хрень? У нас свекольный самогон пахнет лучше!
      - Это водка вон из того растения. - бармен кивнул в сторону центра зала, где в специальной бочкообразной выгородке красовался зелёный метровый колобок с колючками. - Кактус называется. Весь мир подсел на этот напиток. Америка! Правда Южная.
      - А при чём тогда Аризона?
      - Там, говорят, тоже кактусы...
       Венька, больше не нюхая, махнул залпом то, что вышло из тех самых кактусов. Дыхание перехватило, горечь обожгла гортань.
      - Мать твою! Дерьмо какое!
      - Закусывают лимоном с солью. Вот сюда сыплют соль. - бармен показал на место между большим и указательным пальцами. - Сначала языком, а потом лимоном - класс! Первый раз меня тоже чуть не скосило! Тут редко кто заказывает что-то кроме текилы - мода!
       Венька исполнил показанный ритуал и попросил ещё стаканчик. Настроение всё равно такое же дерьмо, как и это пойло - чего терять, кроме здоровья и зарплаты.
       Вторая пошла легче. "Не-е, ничё, пить можно. Мужики в посёлке и не такое пили...".
       В голову ударило. С утра он толком не поел, вместо ужина неожиданный "эротический" стресс, текила эта ещё!.. Венька загрустил, устало положил вытянутые руки и голову на барную стойку. Бармен не доставал, повидал многое, понял, человек заливает какую-то проблему или беду. Ему это только на руку...
      - Дядя! Чего это от тебя так кониной прёт, ты случайно не навоз на скотном дворе грузишь? - Справа и слева подошли трое пацанов лет двадцати. "Боровки-подсвинки!" - отметил про себя Венька.
      - Оттуда... - Веньке сейчас не хотелось ни с кем ни вступать в дебаты, ни тем более завязываться. Он всё время прокручивал внутри себя картину близости Пашки со Светой. Вот уже битый час пытался уговорить себя, что это семья, что это его друг. Но все услышанные им звуки были живы, осязаемы и рвали душу в клочья, как эта текила - сознание.
      - Шёл бы ты в ДК, к своим бабушкам, в клуб "Тем, кому за тридцать". - Компания гыкнула. - Здесь тебе чего? Давай, давай! - попытался подтолкнуть Веньку в плечо явно центровой из этой компании. Двое присели на высокие барные стульяя по бокам, третий, видимо самый смелый, зашёл сзади. Они предвкушали...
       Всё произошло быстро, бармен даже не успел долить Веньке очередную порцию текилы. С короткого разворота локоть Веньки с хрустом вошёл в челюсть того, кто был за спиной. Два его удара с левой и с правой положили на пол нелюбителей клуба тех, кому за тридцать, и конец так мило начинавшемуся задушевному разговору. Девичий визг, какие-то метнувшиеся тени к Веньке, музыка, бегущие огни, текила, кактус, лимон с солью, растерянное лицо бармена - всё смешалось в ночном клубе, как что-то там когда-то в доме Облонских...
      
       ...Пашку со Светой вызвали к директору цирка.
      - Ну, что! Доигрались! Езжайте, вызволяйте своего работника!
      -- Куда езжайте, какого работника?..
       Пашка со Светой сегодня получили от Захарыча отгул в честь дня рождения, отсыпались. В цирк собирались только на вечернюю кормёжку лошадей. Тут подняли ни свет ни заря!..
      -- Грошев Вениамин ваш служащий?
      -- Наш, - Света с Пашкой напряглись.
      -- Вот и езжайте, забирайте его из РОВэДэ. Хорошо, что там мой приятель начальником. Опять же цирк любит. Натворил ваш Грошев, накуролесил! Драку устроил в ночном клубе. Избил там троих подростков. Остальных недорослей покромсал. Ну не совсем, скажем, подростков -- возраст призывной. Но всё равно -- сопляки. К тому же, у одного из них отец -- не последний человек в городе. Надо будет что-то решать...
       Через десять минут авто, выданное директором, подкатило к зданию, на фасаде которого красовалась надпись "Милиция". Их встретил майор. Приветливо улыбнулся. Он без труда узнал Пашку со Светой - был на программе всей семьёй. Из-за решётчатого помещения вышли три молодых человека, на вид не хлюпики. На лице каждого из них были изрядные ссадины и кровоподтёки. Парни сели на стулья. Привели Веньку. Тот был хмур, подавлен, измят. Под левым глазом красовался солидный боевой фингал. Он поднял голову, посмотрел на Свету, сверкнул единственным глазом в сторону Пашки и снова опустил буйную головушку. У Пашки картинка не складывалась. Весовые категории были не в пользу его друга даже в сочетании один на один. Эти откормленные, упитанные. Венька худощавый. А тут один к трём! Ну да, Венька был их всех выше ростом. Но тех - трое! Говорят, ещё была целая компания. Тем не менее, в этом отряде юных бойцов потери были явно значительнее.
      - Ты, дядя, где так махаться научился? - один из потерпевших с восхищением посмотрел в сторону Веньки. Со вчерашнего дня они не встречались, сидели в разных "обезьянниках". Как раз именно он ждал своего авторитетного папашку, который должен был вот-вот прикатить прямо из аэропорта.
      - В Афгане... - Венька потрогал свою золотую фиксу - на месте. Не шатается...
       В стане противника обозначилось шевеление.
      - Уважаем! Извини! Все слова берём назад! Ну, типа там, про скотный двор и про бабушек из ДК. В "Аризоне" только молодёжь тусуется, а ты вчера - как белая ворона. Мы ещё - подогретые. Настроение паршивое. Не обижайся!.. Майор! Мы телегу забираем, претензий нет...
       Начальник РОВД взял с них расписку и махнул рукой - до встречи...
      - Эти у меня тут пару раз в месяц ночуют стабильно. Из постоянных клиентов. Крутых из себя изображают. От армии папы с мамами отмазали, теперь у них курсы молодых бойцов в ночных клубах да на дискотеках, - майор посмотрел вслед молодым пацанам, усаживающимся в подъехавшие "тачки" сотоварищей. В его взгляде было и презрение, и сожаление, и отчаяние - время пришло такое...
      - Ну? С тобой что будем делать, друг ты наш цирковой и ситцевый?
      - Мы готовы штраф заплатить! Если надо, за ущерб там какой! - Пашка миролюбиво начал решать проблему.
      - Ущерб есть... - Майор ухмыльнулся. - Он вчера на себе верхом охранника-вышибалу прокатил. Жилистый!.. А в том более центнера живого веса, да ещё рукопашник там какой-то. Слава богу, видно хреновый.
      - Ну прокатил, и что? - Пашка пожал плечами.
      - Он его протащил до кадки с кактусом. И усадил в неё. Прямо на тот самый кактус. Испортил, так сказать, вещь.
      - Давайте за него заплатим. Другой закажут.
      - Платить надо охраннику. Кактус - искусственный, а вот колючки там самые что ни на есть настоящие. Этот охранник со вчерашнего вечера лежит дома, на животе. Решайте вопрос, а то от него у нас петиция тоже имеется. Вот адрес. - Майор прыснул. - Рукопашник! Хе-э! И смех и грех! Как представлю его голую.., кхм, ну, в общем - смешно! Ладно, забирайте бойца. Ты, парень, молодец! Давно подобного не встречал. Лихо ты всех урезонил в "Аризоне"! - Майору понравился собственный каламбур. - Настоящий афганец! Четверых умыл, да ещё пятерых слегка прихватил. Хм, кактус! Смешно-о...
       Глава тридцать пятая
      
      - Ты чего-то сегодня рано, Захарыч! - Венька сидел на реквизитном ящике и задал этот глупый вопрос только потому, что нужно было как-то начинать неизбежный разговор. То, что будет нагоняй, сомнений не было.
      - А я всегда встаю рано, с петухами. День должен начинаться с рассвета, а не с середины дня, чтобы его как можно больше оставалось на жизнь. - Захарыч ответил спокойно, словно они беседовали на эту тему с того самого рассвета. Он посмотрел на помятого, хворающего Веньку, вздохнул, понял - тому сейчас худо по всем фронтам. Это было первое его подобное ЧП за всё время. Так что взрослому парню читать нотации было глупо, а выспрашивать причину - ещё глупее. Придёт время - сам расскажет. Хотя тут и так всё понятно...
      - Чего тебе не хватает? Для чего пьёшь? - Захарыч спросил буднично, ровно, словно речь шла о чашечке кофе.
      - А ты почему не пьёшь?
      - Мне в этой жизни и так хорошо, куда ещё лучше. Вон вокруг красота какая! Чего ещё нужно. Это люди с пустой душой ищут чего-то. Заполняют пустоту водкой и прочей ерундой. Тебе это, парень, зачем? Заполняй свою душу любовью. Как говорил Серафим Саровский: "Радость моя! Молю тебя! Прежде всего думай о стяжании Духа Святага!..". Пойдём-ка, коль на то дело пошло, выпьем... исиньки. Только что заварил лист мяты с бессмертником. Лечить твою печень будем...
      
      - Как тебе удалось от стольких отмахаться? - Пашка с восхищением посмотрел на Веньку, который выглядел если не тростиночкой, то уж никак не кряжистым дубом.
      - Я таких, как они, в своём посёлке десятками на водопой гонял!.. Меня с моими параметрами никто никогда всерьёз не воспринимает. Начинают осознавать, когда уже поздно. Я этим пользуюсь. Тут главное не сила, а дух! У меня с детства всё внутри начинает радоваться, когда где какая драка! Страха и раздумий нет. Есть азарт и спокойствие, как у удава. Правда, насколько тот спокоен, знает только тот, кого душат.
      - Ну, а как же так получилось, что ты схлопотал от омоновца, который приехал по вызову?
      - Вот он меня, как раз, принял всерьёз. Я тут же увидел потолок во всех подробностях. Парень оказался что надо! Потом мы с ним, пока ехали в "гадовке", общались. Он, выяснилось, из Орла - почти земеля.
      - В чём вы с ним ехали?
      - В патрульной машине. В автозаке - если тебе так понятней. Тут секрет простой: главное, когда бьёшь, и особенно, когда бьют тебя, не закрывать глаза.
      - Это я сообразил давно! Когда тебя бьют, ты на это глаза не закрываешь...
       Венька не обратил внимания на иронию, просто уточнил, сделав упор на основное слово:
      - Когда меня пытаются бить, Паша. Пытаются...
       Венька с Пашкой шли по фойе цирка, направляясь на манеж через боковой проход. На манеже репетировала Света с лошадьми. Пашка приостановился, залез в задний карман брюк, протянул Веньке забытые им в коневозке часы.
      - Хорошо, что снял, а то наверняка разбились бы. Часы классные! Было бы обидно... - Венька бережно прошёлся стеклом о штанину.
      - Ты, это, извини, так получилось... - Пашка замялся. И чтобы сбить щекотливую тему, вернулся к прежней, похвалив Веньку за его бойцовские качества. - Я так не могу. Мне этого не дано. Я от природы не драчун.
      - И не надо. Ты женат. - Венька вложил в это слово свой смысл - мужской, с полускрытой скабрёзностью. Пашка сначала не понял подтекста, пока Венька не прикрыл хитро подбитый глаз и не скривил физиономию, фривольно поиграв рукой.
      - А во второй глаз получить не хочешь?
      - А говоришь, не драчун! А я так, как ты, не могу, - Венька намекнул на бурную сцену в коневозке, невольным свидетелем которой он стал. - "Пели" вы громко, от души...
      - Встретишь любимую женщину, женишься - сможешь не хуже. А пока, давай эту тему замнём...
      - Как же! Замнёшь тут. И эти туда же!.. - Прямо перед ними местные загулявшие кошки завывали в предвкушении страстного соития. Громадный кот накрыл серенькую самку, которая почти исчезла в его лохматых объятиях.
      - Мм-да-а! Не вырвешься! Размер имеет значение, - Венька философски подвёл итог продолжения кошачьего рода-племени.
      - Я бы даже сказал так: размер имеет и значение, и того, для кого это значение имеет значение.
      - Ух, ты! Лихо закручено! - Венька помотал головой. - Прямо спираль.
      - Главное, чтобы не эспераль...
      - Это ещё что за чудо-юдо?
      - Ещё пару раз так надерёшься - узнаешь...
      
       Глава тридцать шестая
      
       Окончание... О-о! Это событие событий! Наверное большее, нежели премьера, которую отмечают тоже всей программой. Но!.. Премьера - это начало. Начало гастролей в очередном городе. Знакомство с его улицами, домами, людьми. Знакомство с новыми коллегами по ремеслу, с кем ещё не сводила судьба на перепутье цирковых дорог. Это начало начал. Неслучайно цирковые так и поздравляют друг друга после первого представления: "С началом!". Всё ещё впереди! Это сродни - весне...
       Окончание - это неизбежное расставание с теперь уже знакомым городом, со своими друзьями, событиями, произошедшими за это время. И если даже всё повторить в том же городе, в том же составе, скажем, через год - всё будет уже не так. Всё будет по-другому...
       Окончание это - накопившаяся усталость, невольная грусть с философским пониманием, что "всё проходит...". Поэтому цирковые отмечают окончания без суеты, с лёгким минором, но с каким-то едва уловимым нервом, словно переча судьбе, ускользающему времени и своей скоротечной молодости: "Мы ещё покувыркаемся!..".
       Номера в цирковой гостинице в один день сбрасывают устоявшийся уют, чтобы снова принарядиться с заездом следующих странствующих жильцов. Личные вещи отъезжающих гастролёров в основном уже запакованы. Им осталось только после прощального представления уложить свой реквизит в ящики и контейнеры, забрать у врача медкнижки, в бухгалтерии расчётные листы, у инспектора манежа техпаспорта, у дирижёра ноты и мысленно поблагодарить оставляемый манеж. Проездные билеты и разнарядки получены заранее...
       Пашка по окончании гастролей, прощаясь, всегда обходил цирк по фойе первого и второго этажа. Когда никого не было, выходил на центр манежа, трижды хлопал в ладоши, смотрел в купол и говорил вслух: "Спасибо...".
       Окончание - это осень цирковой жизни. Но с затаённой надеждой, что впереди ещё что-то будет...
       ...Решили, что "банкет" перенесут в спортзал. Обычно, по давно сложившейся цирковой традиции, каждый в своей гардеробной накрывал небольшой фуршет. Двери у всех были открыты. Кто хотел поздравить, заходил, наливал, что-то говорил, обнимал и шёл дальше. И так каждый. Это был вечер открытых дверей, и душ. Друзья прощались, враги мирились. Это был волшебный миг! Прощание, осознание скоротечности этой жизни примиряло, сближало, соединяло...
       На теннисном столе, чтобы его случайно не заляпать, расстелили газеты, клеёнки. Выложили снедь, кто что принёс. Появились разнокалиберные и разноцветные бутылки, стеклянные и пластиковые стаканы, рюмки. Кто-то, запаковавшись, подходил, наливал. Кто-то, жуя, уходил допаковывать багаж, с клятвой вернуться. Спортзал гудел возбуждёнными голосами, раскатистым смехом - это было событие!..
       По разные стороны теннисного стола оказались два закадычных друга акробата из номера "подкидные доски" - Витёк и Славик. Два вечных соперника на бильярде, в теннисных баталиях и преферансе. В жизни - законченные спорщики, хохмачи, мастера своего дела, безудержные ходоки. Перед каждым из них стояла бутылка водки и небольшая стопка. Они затеяли игру.
      - Славик! Лови подачу! - Витёк наливал стопку и тут же её опрокидывал в рот. Затем резко взмахивал рукой и выдыхал со звуком, который обычно издают женщины во время удара в большом теннисе. Звучало очень забавно - тоненько, жалобно и подчёркнуто эротично. Славик в свою очередь наполнял "хрусталь" своей порцией водки, резко вскрикивал грубым мужским голосом, тоже изображал взмах ракеткой, "отбивал" подачу друга и выпивал содержимое. То и дело слышалось: "Э-эх-х!" - глоток, пауза. "Й-и-х-х!" - глоток...
      - Поддал!
      - Отпил!
      - Снова поддал!
      - Опять отпил!..
       Поддачи и отпивы следовали с каждой стороны без перерыва. Появился Юрик, их руководитель номера - здоровенный детина, настоящий богатырь.
      - Э-э! Спиртсмены! Не пора взять тайм-аут для закуски? А то с такими темпами вы до конца гейма не продержитесь. Объявляю ничью! Нам ещё доски разбирать! - И с удовольствием выпил полстакана "столичной". - С концом, однополчане!..
       Заплакал ребёнок. Горько так, с сердцем!
      - Машу-унь! Что случилось? - Богатырь расправил плечи.
      - Ша-а-ри-ик!.. А-а...
      - Что шарик, какой шарик?
      - Шарик улетел, а-а! - рыдания в голос и пальчиком в потолок. Там к серой побелке прилип ярко-розовый шарик, наполненный гелием.
      - Орлы! В колонну!
       Юрка внизу, Славка на плечах у руководителя, Витёк, пока ещё трезвый, но уже чуть со сбитой мушкой, резко взлетел третьим на плечи к партнёру - всё как в работе. "Драйка" стояла как вкопанная, несмотря на принятое внутрь. Наоборот - собрались, понимая, что страховочной лонжи нет. Остальные окружили колонну, стоя на пассировке - мало ли, под ногами паркетный пол, не манеж. Но мимо надёжных рук цирковых не пролетишь...
       Витька схватил шарик за ленточный хвостик, потянул на себя и так же молниеносно оказался внизу.
      - Плиз, мадам! - Сияющий Витька, стоя на одном колене, галантно протянул натянутую ленточку с непокорным шариком не менее сияющей девочке лет семи-восьми.
      - Надо говорить "мадмуазель"! Так мама сказала. Мадам - она! Я уже знаю, её так папа зовёт. - Маша обняла сидящего на полу Витьку, чмокнула его, и с великой радостью побежала носиться по лестничным маршам цирка.
      - Пью за всех мадам и мадмуазель! - Витька налил себе стопку и обратился ко всем женщинам, присутствовавшим в этот час на прощальном фуршете.
      - Особенно, у которых есть шарики... Которые надо спасать! - Славка с сокрытой двусмысленностью сказанного поддержал товарища по номеру.
      - Не-е, без работы мы точно не останемся, даже на окончание!.. - отряхнув свои плечи от следов, оставленных Славкой, подытожил Юрка, и подставил под разлив свой стакан...
       Где-то в углу, в районе шведской стенки зазвучали аккорды гитары. Туда потянулись гуляющие. На сложенной стопке блинов от штанги сидел соло-ковёрный Володька Семёнов и как-то невесело перебирал струны. Его окружили сотоварищи. Володька недавно развёлся, всё ещё заметно переживал. Рядом стояла початая бутылка коньяка. Он отпил глоток прямо из горлышка.
      - Володь! Давай нашу!..
      - Даю, пацаны, даю... - Он ещё раз тронул струны, прошёлся по грифу. Настроился, улетел в цирковое поднебесье и зазвучала песня Никулина, которую часто пели цирковые в компаниях.
      
      Серебрятся лунным светом облака,
      Поздней ночью опустевший цирк затих.
      Хоть была у нас работа нелегка,
      Как приятно посидеть среди своих.
      Поболтать и пошутить, затеять спор,
      А потом, подсевши к другу своему,
      Повести неторопливый разговор,
      Вспоминая и Париж, и Кострому.
      
       Компания разноголосо, но с чувством, хором поддержала припев:
      
      И до утра нам не заснуть,
      Среди друзей всегда приятно отдохнуть.
      И до утра нам не заснуть,
      Среди друзей всегда приятно отдохнуть.
      
       Володька, глядя себе под ноги, продолжал петь. Остальные глотками неторопливо вкушали то, что каждый себе налил. Кто-то слушал, кто-то тихо подпевал. У каждого в эту минуту мысли были сокровенные, свои-свои, и всё равно очень даже общие. Цирк - это большая семья, братство...
      
      В каждом цирке много есть друзей у нас.
      Жаль, недолго нам придётся здесь пробыть.
      Расставаясь и встречаясь каждый раз,
      Успеваем и смеяться, и грустить.
      Куда бросит нас, не знаю я, судьба.
      Знаю только - впереди работа ждёт.
      Замелькают полустанки, города,
      Пассажирский поезд вдаль нас повезёт...
      
      Хор голосов грянул неожиданно громко и как-то жизнеутверждающе:
      
      Опять вагон, опять нам в путь,
      Но как приятно хоть немного отдохнуть.
      Опять вагон. Опять нам в путь,
      Среди друзей всегда приятно отдохнуть...
      
      - ...Валера! Я всё вижу!.. - У спортивно-банкетного стола возникла жена Рыжова. - Ускакал, рысак! Всё бросил и исчез! А я там одна на хозяйстве паши! Глазом моргнуть не успела! Испарился! Копперфильд, блин!
      - Ну, Галю! Окончание же! Я всего-то один стаканчик с ребятами!
      - Какой один! Я что - слепая! Ты уже третий маханул без меня!
      - Так в чём же дело, Галина, догоняйте! - Парни из номера "эквилибристы на першах" пододвинули Гале стаканчик с сухим вином. Та на него даже не взглянула. Выбрала бокал пообъёмнее, налила туда водки, и, ни слова не говоря, по-мужски, влила его в себя, как будто всю жизнь только этим и занималась. Валерка Рыжов завистливо сглотнул слюну. Першевики переглянулись и приняли на грудь свои скромные миллиграммы - "С окончанием!".
      - А на-ам?.. Мы тоже хотим! - Как из-под земли выросли около теннисного стола кудрявые головы Сашки и Аркашки. Налейте и нам вот эту... "с окончанием"! - они ткнули указательными перстами на красивую бутылку джина. Эти два рыжих одуванчика считали, что всё, что в этот час пили взрослые имело название "с окончанием". Валерка переполошился! Как наседка заквохтал, засуетился, в то время как его жена, не обращая ни на что внимания, смачно доедала куриную лапку.
      - Это категорически нельзя!
      - Пап! Ну, тогда налей "категорически нельзя!" - согласились на мировую рыжовские малолетки. Компания грохнула безудержным смехом: "Категорически нельзя! Надо запомнить!..".
       Пашка, который только что вошёл поздравить коллег с окончанием гастролей в Новосибирске, налил себе и пацанам минералки. Они по-взрослому чокнулись, поздравили друг друга и отошли по серьёзному делу в сторону. Жонглёр Павел Жарких напоследок приготовил своим ученикам подарок. На потрескавшимся подоконнике спортзала лежали восемь мячиков для жонглирования. Четыре из них были красными и столько же зелёных. У Аркашки загорелись глаза.
      - Чур, мои красные!
       Сашка радостно улыбался зелёным. "Хм! Угадал!" - Пашка мысленно себя похвалил. За этот месяц он неплохо узнал близнецов - таких одинаковых и таких разных.
      - Мя-а-чики! - Сашка радостно пропел и прижал их к груди. Те едва умещались в его ещё пока маленьких ладошках. Пацаны с восторженным визгом понеслись из спортзала в сторону манежа, откуда их только что разогнал бдительный инспектор манежа - там, на куполе демонтировали подвеску воздушного полёта...
      - Володя! Семён! Спой "Колыбельную", пожалуйста!
      - Ты чего, Коля, уже спать захотел? Спя-ат усталые игрушки... - Семёнов взял пару аккордов.
      - Да пошёл ты, остряк!.. Там музыка какая, слова! Всё про нас...
       Семёнов подтянул колок, подстроил гитару и снова тронул струны. Слушатели затихли...
      
      На манеже белые квадраты
      Положил в окошко лунный свет.
      Спать ушли гимнасты, акробаты,
      Только лишь остался сторож дед.
      Засыпают лошади и звери,
      На конюшне тихо и темно
      Час ночной уже пришёл
      Медвежата и осел -
      крепко спят давным-давно.
      
      Позади осталось воскресенье -
      День больших и маленьких забот,
      Но давно забыты все волненья
      Засыпает цирковой народ.
      День сегодня выпал вам нелёгкий,
      Даже трудный, честно говоря,
      Но если в праздник цирк большой
      Был наполнен детворой -
      Значит, день прошёл не зря.
      
      Впереди далёкая дорога
      И куда не знаю, ляжет путь
      В нашем крае цирков очень много
      И поедешь ты куда-нибудь.
      Может быть, тебе слегка взгрустнётся,
      Может, провожать придут друзья.
      Голубые поезда, через села, города
      В дальний край умчат тебя...
      
       ...Валентина снова была под хмельком. У её очаровательного рта появилась незнакомая скорбная морщинка, которая делала её лицо ещё привлекательней, как ямочки на щеках у некоторых людей. Она подошла с бокалом красного вина.
      - С окончанием, Пашенька! С окончанием, любимый!
      - С окончанием... - Пашка невольно напрягся и с укором посмотрел на Валентину. - Валечка! Что-то ты зачастила в гости к зелёному змию...
      - Это от тоски зелёной... Больше мне в гости ходить не к кому. Да не бойся ты, не сопьюсь. Мне это так, для настроения, для куража... Хотя приятно, что ты волнуешься... Завтра лечу в Москву. Забираю паспорт и оттуда в Лондон, в Хитроу. Странно назвали аэропорт англичане - словно мы все пытаемся перехитрить судьбу. Особенно я... - Валентина посмотрела в окно. Там вяло шевелилась жизнь - люди, трамваи, автобусы...
      - Давно была в Ленинграде? - чтобы хоть как-то поддержать беседу, Пашка задал первый пришедший на ум вопрос.
      - Хм... Пашенька! Нет нашего с тобой Ленинграда. Есть теперь Санкт-Петербург. Переименовали, чтобы ничего не напоминало...
      - Как Инна Яковлевна?
       Валентина помолчала. Снова посмотрела в окно на хмурое небо. Её ресницы чуть дрогнули.
      - Нет больше и бабушки, моей второй мамки. Ушла полгода назад. Тебя всё вспоминала. До последнего дня. Очаровал ты её. Всех очаровал...
       Подошёл Венька.
      - Захарыч зовёт. Надо ящики в коневозку погрузить. Пошли, он уже на старте.
      - Венечка! Выпей со мной! Давай дружить! А то мы как-то плохо начали наше знакомство, давай хоть закончим по-человечески. Теперь ты знаешь - я может и сучка, но не до такой степени, как тебе это представлялось. Хочу, чтобы и ты знал - я по-прежнему люблю Пашку! И только его одного. И буду любить всегда, что бы ни произошло! Выпьем за любовь! - Валентина многозначительно посмотрела на друга Пашки, мол, знаю и твою тайну, вижу, понимаю! Она потянулась бокалом к Веньке. Тот коротко взглянул на Пашку, плеснул себе "Каберне" в пластиковый стаканчик и протянул его навстречу руке Валентины.
      - Безответная любовь - страшная штука, Венечка! Жрёт поедом. Вот кто - настоящая сучка!..
       Тонкое стекло бокала с хрустом встретилось с мутноватым пластиком, соприкоснулось, ударилось, не рассчитав силы... Пролившееся вино легло на пол красной кляксой. Валентина уставилась на пол. Стала серьёзной. Сказала тихо:
      - Как кровь... Где любовь, там почему-то обязательно кровь...
      - Совсем не обязательно. Будь здорова, Валя! И счастлива! - Венька одним глотком выпил остатки своего вина и, круто развернувшись, пошёл на выход из спортзала. - Жара! Догоняй!..
      - Мне пора, Валечка! Удачи тебе! Ангелов в дорогу!..
       Валентина смотрела вслед Пашке и едва сдерживала слёзы. Ей почему-то вдруг стало отчётливо понятно, что они расстаются навсегда. Сердце вскрикнуло - они больше никогда не увидятся!..
       Подошёл Женька. Понял без слов. Они все друг друга знали много лет. Никому ничего объяснять не было нужды.
      - Помнишь, как говаривал твой отец: "Терпение и труд..." - он не успел закончить известную фразу. За него это сделала Валентина.
      - ...Всех перепьют! Налей!..
      
       Глава тридцать седьмая
      
       Поезд выстукивал по рельсам свои извечные "там-там, там-там...". Словно подсказывал, что настоящее счастье не здесь, а где-то именно там, за бесконечными поворотами. Коневозка, разрисованная лошадиными головами с ветром в гривах и надписью "Цирк", мерно покачивалась и неслась куда-то "туда-туда...", где ждало то самое - бродяжье счастье...
       Пашка со Светой долго просили у Главка разнарядку в Воронеж. Пришла пора что-то решать с разваливающимся домом, доставшимся Пашке в наследство. Его или нужно было продавать вместе с небольшим участком земли, или что-то строить на этом месте. Второй вариант был предметом обсуждения в последнее время. Но Главк всё тянул и никак не шёл навстречу. То в Воронежском цирке в программе уже работали лошади, то место жонглёра было занято, и второго, даже такого, каким был Павел Жарких, посылать в этот город не имело смысла. Главк отказывал, и они вместо того, чтобы ехать в Черноземье, всё дальше углублялись в Сибирь. А там "куст" большой. Можно работать несколько лет. Но человеку свойственно сопротивляться судьбе...
       Наконец всё сложилось, как хотелось. Видимо, не последнюю роль сыграли тут и Пашкины гастроли в Иране. Кто-то кому-то куда-то позвонил и... дали "зелёный свет". Мало того, что все его просьбы неожиданно исполнили, так ещё по телефону намекнули, что документы на присвоение ему звания заслуженного артиста уже лежат в Министерстве культуры...
       Гастроли в Новосибирске закончились. Валентина со своими "Ангелами" улетела в Англию. Пашка наконец облегчённо вздохнул. Света со своими ангелами полетела в Крым к приболевшим родителям. Всем остальным предстояло переехать из Новосибирска в Курск, там отработать месяц и... - здравствуй, Воронеж! Здравствуй, город детства! Принимай с распахнутыми объятиями!...
       Как артиста Пашку в его городе знали и любили. Тот отвечал городу взаимностью, хотя его воспоминания детства и юности были не самыми радостными. Теперь же Пашка собирался покорить Воронеж в полном семейном составе. Он столько этого ждал...
       Из Новосибирска в Курск Пашка поехал с Захарычем и Венькой на товарняке. Как в старые добрые времена. Хотя они и без него могли вполне справиться - всего-то шесть лошадей. Просто Свете и Пашке какое-то время нужно было побыть порознь. Они приняли это решение интуитивно, не сговариваясь. Каждому из людей иногда нужно остаться один на один со своими мыслями и чувствами, чтобы жить дальше...
       Ехать автоприцепом три с лишним тысячи километров они не рискнули - умотаются сами и лошадям потом отходить неделю! Коневозку закрепили на открытой железнодорожной платформе, они получили все положенные ветеринарные и прочие документы и отправились в путь.
       Их то и дело отцепляли на перегонах и прицепляли снова. Под свистки маневровых тепловозов, гнусавые, неразборчивые переговоры диспетчеров, бесконечные толчки они ждали очередного формирования состава и продолжали упорно ехать в нужном направлении...
       Шли четвёртые сутки. Животные стояли в удобных стойлах. Мерно гудел компактный дизельный генератор, обеспечивающий компанию теплом и светом. Захарыч колдовал на кухне. Здесь всё было продумано до мелочей. Каждый предмет знал своё место, а Стрельцов - все эти места. Заправленных газовых баллонов с головой хватало на месячный переезд. Провизии и воды было вдоволь, поэтому ехали комфортно и уютно.
       Аппетитные запахи носились по отсекам коневозки, вызывая обильное слюноотделение. Захарыч звякал посудой, что-то напевал. Когда же в очередной раз раскалённая сковорода яростно зашипела и мощная волна запахов прокатилась по замкнутому пространству, даже лошади перестали жевать. Варька крутилась тут же, ожидая чего-нибудь вкусненького.
       Из жилого отсека Пашки сквозь фанерные перегородки доносилась магнитофонная музыка, периодически слышались взрывы хохота, междометия досады одного и радостные вопли другого. Там шла нешуточная битва в нарды. То и дело азартно звучало: "Зарико, дай шеш-беш! Или ду-шеш! Ну чего тебе стоит!". Костяной стук брошенных с подкрутом зар о лакированную доску нард и вскрик разочарования: "А-а! Зара! Зар-раза!..". Это Пашка не выпросил того, что нужно было по игре. Бросок следующего. "Зара! Мне дай ду-шеш!". Громкий поцелуй костяшек, бросок и радостный вопль Веньки: "Просить надо уметь!..". Он тут же на восточный манер поцокал языком и сымитировал акцент:
      - Снимай штаны с рубашкой, шайтан-жонглёр! У-уфь, уважяемый! Тебе - "марс"! По всей твоей голой... биографии!..
       Далее слышалось недовольное ворчание, перекрытое ехидным смехом победителя в этой партии. Снова расставлялись по местам деревянные кругляшки фишек и опять рассыпавшимися бусами гремели брошенные костяные зары...
      - Ну, давай, Жара, жарь! - Костяные кубики с закруглёнными углами и чёрными точечками на боках исполнили очередную рассыпчатую трель. - Ха-ха-ха! Мазила! А ещё жонглёр!..
      - Чья бы мычала!..
       Захарыч открыл дверь отсека в самый разгар битвы. Он деликатно постучался. Да разве тут услышишь!..
       С раскрасневшимися лицами, с потиночкой на лбу и сверкающими в азарте глазами, на откидных кроватях сидели Пашка с Венькой. Между ними на табурете лежали нарды. Сражающиеся вопили и комментировали каждый бросок.
      - Пора обедать! Заканчи... - У Захарыча глаза полезли на лоб. Варька тоже застыла в дверном проёме, перестав вилять хвостом. В душной комнатке игра шла не на деньги, но - "на интерес". Пашка с Венькой сидели напротив друг друга... абсолютно голыми! Они, ради смеха, решили играть на раздевание. Идею предложил Венька. Пашка долго не соглашался:
      - Я тебе чего - девочка? А то мы в бане друг друга не видели!
      - При чём здесь это? Во, дурак! Смешно же! Кто проиграет, должен будет пройтись с голой задницей по всей коневозке. Идти и кукарекать! Лошадям по фигу, а вот на Захарыча кто-то из нас впечатление произведёт!
      - Ага! И получит по той самой голой... А то я Захарыча не знаю!..
      - А-а, что, сходил под себя по-маленькому, даже не начав играть? - Венька всё-таки завёл Пашку.
      - Ну, Червонец, зараза, держись! Штаны с тебя сейчас спущу и голым в Африку пущу! Садись, хрен с тобой! Тебе позориться!..
      - Как говорят у нас на Белгородщине - это мы ещё-таки будем посмотреть!.. - Недавние гастроли в Одессе наложили на Веньку свой неизгладимый отпечаток.
       Игра сложилась так, что раздеться пришлось обоим. У Пашки был шанс остаться в плавках, но он в самый последний момент продул решающую партию с "марсом" и надо было снимать сразу две вещи. Выходила ничья, что было не интересно. Они решили продолжить играть в обратную сторону. Кто первым отыграет хотя бы одну вещь - тот и победитель. На выяснение оставались считанные минуты. И тут появился Захарыч...
      - Не понял! Это ещё что за стриптиз на конюшне? - У старика глаза открылись так, как он их никогда в жизни не открывал. Видимо, до сей поры его ничего так не удивляло. У Варьки вывалился язык, и показалось, что она перестала дышать.
       Пашка застыл с поднятой рукой, в которой были зажаты зары, другой он потянулся прикрыть "срам".
      - Захарыч! А чему ты удивляешься? - Венька бесстыдно принял на кровати позу русалки, подложив согнутую в локте руку под голову. Другой, на всякий случай, тоже прикрыл свои "достоинства" (ну или недостатки - в зависимости от температуры окружающей среды). - Жена за дверь, муж в блуд!
       Венька закатил глаза, поиграл шеей и тоненьким голосочком пропел свои впечатления:
      - Он такой сладенький!..
      - Веник! Зараза! Я тебе сейчас твой язык знаешь на что намотаю?
       Венька быстро-быстро похлопал ресницами, как это делают наивные девочки, и снова сладко пропел:
      - На что?
      - На твой... драный веник!
      - Я тебе что, муравьед! Это у того язык около метра. Так что придётся тянуть... снизу вверх. Захарыч! Поможешь Пашке?
      - Слушай, ты, юный половой гигант! Не боишься? - Захарыч наконец "въехал" и принял игру.. - Смотри, может случиться непоправимое - травма на производстве. За это больничный не дадут!
       Пашка тоже успел прийти в себя.
      - Не, Захарыч! Веник у нас не половой гигант. Он - половой... гидрант! Думает, размотает и дотянется...
      - Ладно! Всё, закончили, острословы! Облачайтесь хотя бы в исподнее и марш к столу! Лошади увидят, до Курска ржать будут! Вот, босота голозадая, хомут вам в дышла! Вырастил на свою голову!..
      
       Глава тридцать восьмая
      
       Пацанёнок лет семи прыгал на огромной жёлто-оранжевой куче из листьев, как на батуте. Он радостно повизгивал, то и дело шлёпался спиной в пружинящую благодать. Через мгновение оттуда появлялась его раскрасневшаяся рожица с сияющими глазами. Он подбрасывал охапку рыжего счастья вверх, с очередным визгом подпрыгивал и снова с восторгом падал навзничь. Рядом сердилась его серьёзная мамаша, державшая школьный ранец.
       Пашка, проходя мимо, улыбнулся: "Парень! Я тебя понимаю!..".
       В этом году в Черноземье листья опали дружно и обильно, словно им кто скомандовал: "Пора!". На деревьях их осталось, как той зарплаты у артиста к концу месяца - только взаймы. За одни сутки жёлтое небо опрокинулось на чёрную землю. Теперь этот мягкий огненный ковёр лежал под ногами. Деревья, немного стесняясь, оголились. Люди, наоборот, покрылись улыбками и какой-то лёгкой задумчивостью. Лужи сверкали синими зеркалами - смотрись, любуйся!..
       Пашка шагал из гостиницы в цирк, вдыхал полной грудью сырой осенний воздух. Он непроизвольно улыбался - в этой осени притаилась Радость. В чём она выражалась? Так кто ж её знает! Это всего лишь ощущения, предчувствия. Как тут объяснишь?.. Он вдруг вспомнил ликующего пацана и в очередной раз улыбнулся.
      - Э-хе-хе... Всё в этой жизни так быстро! - выдохнул Пашка. Потом поднял лицо к сегодняшнему ясному небу и обратился ко всему человечеству:
      - Люди, люди, человеки! Спешите жить! Подбрасывайте охапки золотых листьев салютами, поддавайте их ногами, жгите костры с горьковатым дымом своего прошлого и радуйтесь, радуйтесь! Радуйтесь... Потому что - сколько той жизни!..
      
       В цирке жизнь напоминает вокзал - всё строго по расписанию...
       С манежа быстро убирали реквизит отрепетировавшие, и так же быстро готовили свою аппаратуру следующие. Каждая минута на счету! Раздавались короткие команды руководителей. Всё работало слаженно, во всём чувствовался порядок и профессионализм.
       Пашке не хватало времени, которое ему выделяли. Жонглирование - такой жанр, где нужно тренироваться часами, даже если ты признанный мастер. Он всегда находил возможность с кем-то разделить манеж. Коллеги без проблем уступали друг другу часть своего пространства, если только это не были репетиции с животными или крупного группового номера. В цирке так издавна заведено. Кто хотел репетировать, тот искал возможность и находил её. Кто не желал, тот искал причину и тоже её находил. Таковых, как правило, было немного.
       Сегодня расписание репетиций немного переделали и манеж занимали номера, куда было не вклиниться. С групповыми акробатами не порепетируешь - тут каждый сантиметр на счету. Гимнастам на першах тоже нужно пространство от барьера до барьера и "чистый" ковёр. Не дай бог, если упавшее Пашкино кольцо подкатится под ноги нижнему - быть беде! У того на лбу восьмиметровый дюралюминиевый перш. Там, на верхотуре, партнёр в шестьдесят с лишним килограммов всякие штуки-трюки исполняет. А бывает, что на перше не один человек, а сразу несколько. Запнись унтерман ногой о кольцо или булаву - завал неизбежен. А это - травма шеи нижнего партнёра и неприятности для верхних и всех остальных. Страховочная лонжа, конечно, спасает от падений на манеж, но когда вниз летит неуправляемый восьмиметровый металлический шест, мало никому не покажется...
       Пашка после своей официальной репетиции, чтобы не остывать, отправился на конюшню продолжить. Там, конечно, комфорта было минимум, но на безрыбье, как говорится, и ворона - соловей!.. Чтобы не бить кольца об асфальт в проходе между стойлами, он бросил под ноги тулуп Захарыча, в котором тот "зимовал" в переездах с лошадьми, когда ещё ездил в холодных вагонах товарняков. Высоты на конюшне хватало, так что "жить" было можно.
       Летающие кольца тёрлись о кожу ладоней и что-то тихо шептали Пашке. Он после положенного количества бросков их собирал, делал паузу. Встряхивал руками, чтобы снять напряжение, и всё начинал сначала. Они снова взмывали под потолок...
       Здесь в этот час царила тишина. Лишь похрустывали овсом лошади, слышно было дыхание жонглёра да тихий шелест колец...
      - Хм! Ничего, симпатично!..
      - Ё...перный театр! Венька! Зараза! - Пашка тряс рукой. Его лицо кривила гримаса боли. - Какого ты подкрадываешься! Из-за тебя точно по больному пальцу!..
      - Да я уже тут стою минут пять, любуюсь, а ты всё варежкой в потолок! Не слышишь, не видишь ни хрена! Ну вы, жонглёры, даёте! Прям - медитёры! Выход в астрал! Бери вас тёпленькими!..
      - Тебя надо в твой... астрал! Отрепетировался из-за тебя! Как мне сегодня работать с такими руками? - Пашка сунул под нос Веньке свой указательный палец. Тот будто ножом был распорот ниже ногтя. Рана была глубокой. Сантиметровая трещина, словно разинув рот, зияла красным. Венька передёрнул плечами. Ему от одного только вида стало не по себе. Между большими и указательными пальцами Пашкиных рук, на сгибах, кожа тоже зияла глубокими незаживающими трещинами. Пластырь держался на ранах недолго. Кольца его то и дело срывали. Через каждые полчаса Пашка лепил на руки новые его куски. На манеж, в работу на зрителей, он, естественно, выходил без всякой защиты. "Искусство нужно делать чистыми руками!" - вечно отшучивался он от настойчивости сердобольного Захарыча - "давай заклеим!..".
      - Жара! Это всё кольцами? - Венька впервые за столько лет увидел руки своего друга так близко. Он был ошеломлён! Всего-навсего какое-то там жонглирование.
      - Нет, Червонец, твоим языком!.. Есть что постирать?
      - ?!..
      - Ну, в смысле рубашка какая-нибудь чумазая. Ты же веками не стираешься! - Пашка попытался подковырнуть Веньку. Мимо! Грошев был на редкость чистоплотным парнем.
      - Я тебе ещё сам постираю! Прачка нашлась! Давай лучше думать, как руки твои лечить! Не сниматься же с представления! Через пять часов тебе скакать на манеже. Как с такими культяпками?
      - А я и говорю о том, как залечить быстро. Мне надо что-то срочно постирать, распарить руки, а потом синтомициновой мазью. И во всём этом до второго звонка. Перед третьим руки помою и на манеж. На один раз хватит, чтобы не взвыть! Потом то же самое, только на ночь. Утром - как новенький! Сто раз так делал...
      - Жара! Вот за каким тебе всё это нужно? Давай к нам в служащие! Лошади, навоз, сено, свежий воздух! Всё натуральное! Если денег не будет хватать, Светка прокормит!
      - Я это счастье уже имел... Я и сейчас на "свежем воздухе", не видишь что ли? Давай лучше я тебя жонглировать научу. Человеком станешь! Жонглёры - они, знаешь, какие умные!
      - Нет, уж! Нах-нах! Мы лучше как-нибудь при лошадях и лошадиных силах. А вы там продолжайте свои сада-маза. К тому же видел я ваших жонглёров! Знаю одного. Если все такие умные, то тогда скоро кранты цирку!
       Захарыч стоял, слушал эту перепалку и тихо ухмылялся в бороду. Из-за его могучей спины выглянула Света.
      - Вам надо работать в паре, дуэтом! В цирке разговорный жанр почти вымер. Вы будете звёздами первой величины. - Она изобразила шпрехшталмейстера:
      - Весь вечер на манеже клоуны-сатирики: Грошев и Жарких!.. Пух! Вас определённо ждёт успех!
      - Ага! Клоуны - сартирики! И того же качества! - Пашка бережно убрал кольца в чехол. - Да идите вы со своим цирком! Лично меня ждёт осень! Пойду попрыгаю на листьях. Венька! Ты со мной?..
      
       Глава тридцать девятая
      
       Пашка с Венькой затарились продуктами по полной. Теперь, перегруженные, возвращались из магазина, едва волоча провизию во всех руках, которые у них отросли. Они то и дело отдыхали, рассуждали о бренности человека, его ненасытности, пище духовной и гастрономической. Зайдя на конюшню, они окончательно выдохлись и сделали финальный "перекур".
       Из их шорной синеватым туманом вытягивался дым, густо пахнущий душистым самосадом. Слышались голоса - спокойный баритон Захарыча и высокий тенор Витьки Фатеева. Там шёл ожесточённый спор. Темы были, естественно, вселенскими - иначе мы не умеем, да и не хотим. Чего размениваться на мелочи...
       Витька был личностью уникальной! Высокий, худой, лысеющий. Ему было чуть за сорок, но он уже успел вкусить многие прелести этого мира в совокупности с плодами Бахуса. Он был человеком импульсивным, ищущим себя в этом мире и никак не находившим. В своё время он ухитрился отучиться в Рижской школе, готовившей сотрудников ОБХСС. Была когда-то такая организация, которую боялись, как огня. В Советском Союзе ходил анекдот: "У майора КГБ спрашивают, чем занимается его организация. Он отвечает: "Мы занимаемся людьми, которые недовольны государственным строем. А что, разве есть такие, которые довольны? Есть, но ими занимается ОБХСС!"
       Витька, разочаровавшись в истинности намерений будущих доблестных работников Фемиды, ушёл с предпоследнего курса и поступил... в духовную семинарию. Через пару лет он вновь разочаровался, насмотревшись там на всякое. Забрал документы и поступил... в Московское государственное училище циркового и эстрадного искусства, где из него стали готовить то ли клоуна, то ли конферансье. К третьему курсу, осознав, что "всегда быть в маске" - судьба явно не его, ушёл и... поступил в Московский Государственный Университет на философский факультет. За год до окончания был отчислен за хроническую неуспеваемость, пререкание с деканами, полным несогласием с Кантом, Юнгом, Платоном и даже самим Сократом. Педагоги, в свою очередь, были в корне не согласны с его жизненной позицией и хроническим алкоголизмом. Теперь он был свободным художником с независимыми взглядами по любому вопросу, с изрядно вылинявшими длинными волосами на продолговатой голове и проблемной печенью. Из-за последнего обстоятельства он бросил пить и перешёл на крепкий чай, который в его исполнении больше напоминал чифир. Здесь, в Курске, они встретились с Захарычем и быстро поладили на почве чая. Витька вспомнил о цирке и теперь работал служащим по уходу за животными в номере с козами, за которыми убирал. Работник он был исправный, но "тошнотный", как охарактеризовала его руководительница номера. В свободные минуты Фатеев находил возможность пикироваться со Стрельцовым по любому поводу. Витька ухитрялся всегда занять противоположную позицию. Витиевато аргументировал, используя знания и умения, почерпнутые у своих сотоварищей философов. Говорил с людьми исключительно на "вы", что, несомненно, давало ему фору в любом споре.
      - Я против того, чтобы писатель и читатель встречались в этой жизни вот так - нос к носу. Ну, представьте себе: вы стоите, курите, а мимо идёт писатель из магазина с авоськой. Странно! Так не бывает! Настоящие писатели - небожители! Они кушают амброзию и пьют нектар где-то, сидя на облаках, а не таскаются по гастрономам. А тут - невзрачно одетый, слегка небритый, угрюмый. Он не похож ни на свои строки, ни на своих литературных героев. Обычный человек, из обычной пятиэтажки, живущий в крохотной двушке. Нет, так не бывает! Так не должно быть! В жизни писатель всё портит. Не буду я с ним здороваться! Пусть живёт на облаках...
       Захарыч отвечал Фатееву, мол, писатель тоже человек. У него, как и у всех, может болеть горло или ещё чего-то там. На что Витька разразился эмоциональной тирадой с точки зрения психофона социума - то бишь общества, которое должно иметь настроение, мечту, сказку, если хотите - ложь и забвение, дабы окружающая действительность не разрушала сознание живущих рядом.
      - Писатель - инженер человеческих душ! Так утверждал Юрий Карлович Олеша. Писатель - Творец! Бог!
       Пашка с Венькой не решались войти в шорную, где, судя по-всему, назревала кульминация сегодняшнего диспута. В словах многотерпеливого Захарыча уже слышались нотки раздражения. Была затронута трепетная тема для Стрельцова: вопросы веры, религии. Захарыч, до этого вяло сопротивлявшийся, вдруг посерьёзнел, стал говорить твёрдым голосом, пытаясь пресечь любую ересь Фатеева. Захарыч выразил несогласие с утверждением Витьки о ничтожестве человечества как такового. Начал было оформлять свою "концепцию", опираясь на известный постулат: "по образу и подобию". Витька только того и ждал! Вот он - его звёздный час! Вот он - вожделенный миг ораторского наслаждения! Фатеев перешёл в наступление. Он вскочил. Расправил узкие плечи. Ах, как он был хорош в эту минуту с кружкой дымящегося чифира в одной руке и другой, устремлённой к невидимой аудитории! Он стал вещать стене, увешанной конскими сбруями. Захарыч невольно обернулся, пытаясь определить адрес Витькиных перлов. Бесцветные водянистые глаза опального философа сверкали. Он отбрасывал остатки шевелюры назад широкими движениями и говорил, говорил. Перед ним была невидимая толпа, стадион, жаждущий его слова, да что там - грандиозный амфитеатр Флавиев - Колизей! А он, несомненно - Цицерон!
      -- Люди ничтожны! Бог - вот, кто истинный Гений! Мы - всего лишь жалкие подражатели, пытающиеся его творения воспроизвести в звуках, красках, в словах. Мы - это композиторы, художники, поэты-писатели! Чайковский, Моцарт, Караваджо, Кандинский, Толстой, Достоевский, Пушкин... Лучшие представители рода человеческого. Самые одарённые, коих - единицы! Что говорить об остальных. Масса безликих, одинаково рефлексирующих, но не умеющих выразить свои переживания и чувства. Все мы живём на планете Земля. Здесь и сейчас. Чувствуем, переживаем... Человек ничтожен! Даже те, кто безусловно одарены - всего лишь компиляторы, плохие пересказчики трудов Бога, разжёвывающие его простые истины, выраженные в тонких стеблях цветка, в сполохах крыльев бабочки, в гигантских волнах океана и в недосягаемой бесконечности звёздного пространства. Самое страшное, что из всего рассказанного самим человеком, мы ничего сами и не поняли, не осознали, не усвоили, открывая примитивные истины в каждом очередном поколении со дня сотворения мира! Кто же мы тогда? Для чего живём? Для чего существуем? Неужели всё новое - это всего лишь повторяющийся цикл смены поколений? Бессмысленный, тупой и однообразный!.. Где тогда смысл той самой жизни? Кто мы? Зачем мы? Это награда или кара Небесная? Что происходит? Кто ответит?.. ОН - молчит!... - Витька в речевой патетике многозначительно сделал паузу, указав длинным крючковатым пальцем на серый потолок шорной. Захарыч невольно перевёл взгляд туда же.
      - Мы говорим. Кто-то слушает. Внемлет. У кого-то - мимо. Все чего-то ждут, затаив дыхание... Нас волнуют запахи весны. Ароматы осени. Морозный воздух зимы. Сухие ветра лета. Все в предчувствии чего-то... Зачем? Что это? Э-то!.. Наверное, ровным счётом - ни-че-го!.. Всего лишь - по Образу и Подобию...
       Захарыч не выдержал, вышел из прокуренной шорной со своим фирменным ругательством:
      - Хомут тебе в дышло!..
       Увидев стоящих в нерешительном ожидании Пашку и Веньку, словно жалуясь, обратился уже к ним.
      - Весь мозг проел! И говорит, и говорит! Ни хрена не понятно, но так убедительно! Правильно, что его попёрли из философии! - Захарыч в сердцах повернулся к шорной, где всё ещё в позе римского императора продолжал стоять Витька. - Козам своим читай лекции, мыслитель! Сил моих больше нету!.. Иди к себе подобру-поздорову, от греха подальше! Дай проветрить мозги и шорную!..
      
      Глава сороковая
      
       В провинциальных городах России ещё жив особый уклад жизни. Этакая неторопливость во всём - в движениях, поступках, мыслях. Вокруг разлита вязкая нега, полудрёма. Если вдруг рядом, не дай бог, кто-то начнёт темпераментно махать руками, кричать, или пронесётся автомобиль, из окон которого станет взрываться басами дикая музыка, всё вокруг встрепенётся, удивится, лениво завозмущается. Во всяком случае - так покажется со стороны приезжему из столицы. Так казалось по первому впечатлению и Пашке со Светой, которые привыкли шагать по улицам быстро, энергично и целеустремлённо. Этим они невольно обращали на себя внимание. Однажды у них даже поинтересовались: "Что случилось? Нужна ли им помощь?". На что Пашка остроумно ответил: " Конечно, нужна! Приходите к нам в цирк на представление! Мы любим, когда полный зал!..".
       Гостиница цирка, заурядная пятиэтажка из серого силикатного кирпича, устроилась во дворах, в пятнадцати минутах ходьбы от места работы. Вокруг неё росли нестройными рядами неухоженные деревья, на кронах которых ещё кое-где оставались листья, как жалкие пряди в некогда роскошной шевелюре пожилого дамского угодника. Давно не крашенный штакетник пытался оградить собой вытоптанные палисадники под окнами первого этажа. В нём зияли широкие дыры на радость местным кошкам. К заборам прилепились покосившиеся от времени деревянные сараи, гаражи из кирпича и ржавого металла. Здесь всё обрело свои места на века. На крышах этих построек толстым ковром лежали прошлогодние перегнившие листья, сверху жёлто-коричневым бутербродом улеглись новые. В прохладе осени всё затихло в ожидании первого снега и морозов. Из этих строений доносились божественные ароматы заготовленных солений: помидоров, огурцов, чеснока, квашеной капусты. Чувствовался свежий землистый запах ссыпанной в недра погребов картошки, которой теперь хватит до следующего урожая. Когда открывалась та или иная дверь, на полках блестели стеклянными боками банки с компотами и прочей консервированной снедью. И запахи, запахи, запахи! Запахи осени вперемешку с запахами частных закромов российской глубинки...
       В таких провинциальных городах есть некая унылость, обречённость. Особенно это ощущается, когда тот или иной городок накрывает серая затяжная осенняя изморось. Город замирает в преддверии зимней спячки. Старые обшарпанные дома скукоживаются, прячутся под стылые крыши с перекошенными антеннами и провисшими проводами. Люди исчезают с улиц, забившись в уютные норы обжитых квартир, куда дали долгожданное тепло центрального отопления. Хочется залезть под плед и пить чай с малиновым вареньем...
       Всё преображается, когда в пронзительно синем небе вдруг начинает сиять солнце, которое ликует, сообщая людям, что ещё не всё потеряно! Оказывается, за окном совсем не холодно - всего лишь красивая осень, какой ей и положено быть. Город оживает, люди принаряжаются и неторопливой толпой подтягиваются к кассам цирка. Их ждёт событие!.. О нём будут позже говорить те, кто побывал на представлении. Кто не был, станут с волнением обсуждать предстоящее, с трепетом и нетерпением поглядывая на серенькие прямоугольники билетов...
       Новая программа сложилась дружная, спокойная и разнообразная. Пашка работал свой жонглёрский номер. Ассистировал Свете в её номере "Свобода", помогал ей в "Высшей школе верховой езды" - всё как всегда. Ребята першевики "рвали зал" своими трюками, молодостью и мастерством. Они триумфаторами заканчивали первое отделение. В программе также были дрессированные собачки, козы, номер иллюзионистов, воздушная гимнастка на трапеции - недавняя выпускница циркового училища, групповой номер турнистов. Весь вечер в зрительном зале звучал смех от остроумных реприз клоунской группы молодых ребят, энергии которых хватило бы на освещение целого спального района Курска. Апофеозом программы было выступление Терезы Дуровой. После её аттракциона со слонами народ долго не расходился, обсуждал увиденное и сам факт приезда цирковой звезды в их город.
       Неторопливую монотонность гастролей взорвало событие, которое при всей своей обыкновенности взбудоражило программу, да и город в целом.
       А случилось то, что у одного из турнистов, Лёхи Сорокина, родился сын. Вот так прям взял и родился! Ровно через положенных девять месяцев. Подошло время рожать. Она кричит: "Лёша! Что-то не то!". Он ей: "Люся! Что не то? Что ты чувствуешь?". "Чувствую, что началось!..". Лёгкая паника, забеги по гостинице. Вахтёрша Вера Ивановна, что дежурила в этот день, баба опытная - троих подняла, быстро "скорую". Люську в роддом. Лёха и наволноваться не успел, как стал отцом!..
       На следующий день после представления весь номер турнистов - шесть человек, плюс нижние из номера "перши" - двое здоровенных малых килограммов под сто - все закадычные друзья-товарищи ещё по цирковому училищу, влезли в "Жигули" и в таком составе предстали во дворе роддома. Лёха цветами выложил имя своей жены под окнами, все стали радостно скакать и орать, как ненормальные, звать роженицу и пить шампанское. Когда улыбающаяся Люська отдёрнула штору и появилась, цирковые быстро соорудили колонну, встав друг другу на плечи. Лёшка с бокалом в руках оказался в оконном проёме третьего этажа. Пока они там через стекло ворковали, а нижние пыхтели от натуги, обслуживая свидание "Ромео" и "Джульетты", подъехала милиция... Мужики есть мужики. Ситуацию поняли быстро. Все приняли на грудь за здоровье новорождённого. Потом восемь здоровенных мужиков втиснулись в "Жигулёнок" и, чиркая днищем кузова, вальяжно покатили в сторону цирка, горланя песни. Патрульные открыли рты: "Не-е, я всякое видел! Кио там! Но чтобы вот так! Вот это настоящий фокус! Ну, пацаны, ну, гимнасты-акробаты!..
       На следующий день в городе судачили, что десять пьяных "циркачей" на "Запорожце" везли в роддом бабу рожать...
       Ещё через три дня - очередной переполох в роддоме. Приехала вся программа забирать родившегося. С ними были и журналисты из газеты, и два телеканала, и даже кто-то с местного радио - это директор цирка с администратором подсуетились сделать себе рекламу. Шутки неслись со всех сторон, кричали медсёстрам: "Вы там не перепутайте! Нашего давайте, а то потом репетируй с чужим - вдруг он окажется бездарным!". Из другого угла неслось: "Лёха! Мальчики, говорят, кончились! Девочку брать будем?..". От этого напора медперсонал растерялся. Мало того, что так многолюдно, так ведь ещё и неприлично шумно! Здесь роддом всё-таки!..
       Перед входом было столпотворение. Тут тебе и легковые автомобили, украшенные надувными шарами, и разрисованный автобус с надписью "Цирк", и грузовики с заклеенными афишами бортами, на которых восседал цирковой оркестр. Он грянул марш Дунаевского, когда роженица, как цирковая мадонна, вышла с ребёнком на руках. Лёха к тому времени уже был "никакой" от счастья и выпитого...
       Когда же разноголосая толпа отъехала от роддома, появилось ощущение, что все оглохли - так стало тихо...
       Вся эта свистопляска в конечном итоге вылилась в шумную цирковую кавалькаду по городу, что должно было дополнительно привлечь зрителей на оставшиеся представления...
       Продолжение было в цирковом буфете, украшенном гирляндами цветов и поздравительными надписями. Программа собрала деньги и купила молодым родителям дорогущую немецкую коляску, в которой восседал огромный медведь с синим бантом на шее. Вахтёрша Вера Ивановна обеспечила банкет рассыпчатой картошкой, вскрыв стратегические запасы тех самых частных закромов. Её солёные помидоры с огурцами вызвали неменьшие восторги, чем повод, по которому собрались. Гулянка затянулась далеко заполночь. Она хмельной стихией выплеснулась за ворота цирка и потекла рекой по улицам Курска. Поили всех, кто попадался под руки...
       Газеты ещё пару дней пестрели крикливыми заголовками. Очередь в кассу заметно выросла. Слово "цирк" было у всех на устах. Оказалось оно и у милицейского патруля, который неожиданно захомутал Витьку Фатеева. Задержали его случайно. Бродит такой худой высокий с длинными редкими сальными волосами по гастроному. Глаза выпучены, бормочет себе что-то под нос. В авоське - два десятка плавленых сырков "Дружба" и столько же пачек чая. После задержания в отделении состоялся диалог:
      - Зачем так много чая?
      - Козы любят.
      - Какие козы?
      - Цирковые.
      - Они что, его пьют?
      - Нет, жуют.
      - Знаю, козы табак любят, сигареты за милую душу - сам видел. Но чтобы они заварку ели!
      - Козы не наши, ангорские!
      - А-а!.. А зачем столько сырков?
      - Дрессировщик любит!
      - А-а!..
       Было ощущение, что задержанный поддатый. Но не пахло. Зрачки вроде тоже не были расширены. Но тот явно был не в себе. Опытные МВДэшники пребывали в растерянности и недоумении. Когда же Витька задвинул им речь об относительности всего сущего в концепции Альберта, нашего, так сказать, Энштейна, Диогена и Лао-Дзы, снабдив свой спич подробностями из работ Декарта и Макиавелли, плюс процитировал целую словесную канонаду из творчества Джорджа Беркли и Монтескьё, те сочли за благо вытолкать упирающегося Фатеева из опорного пункта как можно быстрее - "не дай бог укусит, делай потом сорок уколов!..".
      
       Глава сорок первая
      
       Гастроли в Курске после всех тех событий снова проходили неспешно, рутинно. Неделя - выходной, ещё неделя - очередной выходной. Жизнь текла неторопливо, день за днём. Так и дожили до очередного окончания гастролей в очередном гастрольном городе.
       Пашка, Света, Венька и Захарыч готовились к переезду в Воронеж, на который строили много планов. Упаковывали лишний реквизит в коневозку, которая на этот раз должна была поехать своим ходом - автоприцепом. Захарыч, как всегда, командовал. Венька с Пашкой послушно исполняли то, что им и самим было давно известно. Света оставила в гардеробной цирка и шорной только самые необходимые вещи для жизни и продолжающихся репетиций. До очередной премьеры ещё было время. Воронежский директор просил немного подождать в Курске, пока в его цирке освободится конюшня.
       Пашка с Венькой не утерпели и, отпросившись у Захарыча со Светой, смотались в Воронеж на разведку. Выехали рано, едва только стало светать. Венька взял у двоюродного брата его "Ладу" и они скоренько, за три часа, добрались до "болевой точки" Пашки - так он называл место своего прошлого обитания. Всю дорогу он ехал задумчивым, неразговорчивым. Венька всё понимал, тоже молчал, глядя на неширокую ленту трассы. Он думал о своём, улыбался немногочисленным облакам на небе да уснувшим до весны холмистым полям Черноземья...
       В Воронеже Венька был только однажды с отцом, проездом, и то на заре своей юности, когда гнали одну из машин таксопарка на авторемзавод. Он запомнил лишь какие-то узкие переулки, серые невзрачные дома - вот и все представления его о Воронеже. Провинция!.. Пашка же рассказывал о своём городе, словно он жил в Париже. У Веньки даже появилось желание побродить по этому городу. Вот случай и представился...
       Оставалось несколько километров до места, куда они ехали. Пашка крутил головой, в памяти оживали события давно минувших дней. Они ложились на него то тяжким бременем ранней юности, то радостью беззаботного детства...
       Ехали по Краснознамённой. Вот, справа, стадион военного городка, где однажды они сражались с футбольной командой пацанов с улицы Матросова. Тогда выиграли "матросовские". Но в потасовке, которая случилась после, "чижовские" победили, хоть и ушли с расквашенными носами... Слева - гарнизонный военный госпиталь, куда маму определили "по знакомству". Не помогло...
       Военный городок стал походить на обыкновенный гражданский микрорайон Воронежа. Здесь всё больше появлялось новых многоэтажных домов и всё меньше оставалось старинных казарм из красного кирпича. На улицах поубавилось людей в военной форме. Всё вокруг постепенно менялось...
       Трамвайные рельсы, что шли параллельно дороге, приветливо поблёскивали. Сколько по ним было изъезжено пацанами-безбилетниками на красно-жёлтой "двойке" и "единичке" до самого кольца!...
       Поворот направо. На Чапаева. Стоп. Вот и дом... В нём Пашку никто не ждал. Все давно были на погосте. Единственно, кто рад был его приезду, так это старая соседка бабка Дуся. Сюда он приезжал самое большее раз в году. Чего тянул с этим домом, и сам не знал. Не торопился с продажей этой рухляди лишь из-за памяти. Там всё ещё витал дух его детства, мамы, тётки... Когда он сюда входил, на него обрушивались воспоминания. Наваливались, душили. У него каждый раз словно начинался приступ астмы - он задыхался!.. Пашка закрывал дверь с твёрдым обещанием себе - больше сюда ни ногой!.. И каждый раз слово не держал. Это было выше его сил. "С прошлым надо расставаться легко!..". Надо. Кто спорит!.. Спорила его душа. И он всё тянул, тянул. Даже прописка его всё ещё была здесь...
       Вот он - дом с покосившейся калиткой. Всё в полном запустении. Палисадник опять зарос бурьяном. Мутные окна давно не мыты. Краску стен выбили дожди. Они поблекли и потеряли цвет. Вокруг много роскошных новых особняков, прячущихся за высокими заборами. На неширокой улице знаменитой Чижовки его дом смотрелся как нищий среди праздничной толпы...
       Жалость резанула Пашкино сердце. На обшарпанной двери висел всё тот же ржавый замок. Пашка пошарил под крыльцом в потаённом месте - пусто...
      - Пашка! Циркач ты мой ненаглядный! Вернулся! - из-за забора раздался голос соседской бабки Дуси. - Ключ у меня! Забрала от греха подальше, а то тут шастають кто ни попадя! Заходи!..
       Бабка Дуся, как всегда, сперва-наперво накормила молодых людей своим знаменитым наваристым борщом. "А то, ишь ты, совсем товарищ твой отощал!". На что Венька невольно покраснел и опустил глаза. "Я родился таким!..".
       Пашка дружил с внуком бабы Дуси сколько себя помнил. Тот на год был старше, поэтому всегда "верховодил".
      - А Шурка где?
       Бабка Дуся промокнула уголок глаза платком.
      - Э-эх, Паша-Пашенька! Беда мне с ним! Сначала совсем потерял голову после тюрьмы. Пил, ты помнишь, беспробудно! Наташка от него уходила несколько раз. Клялся, она возвращалась. Дочка взрослая, невеста уже. Кормить-поить семью надо. Тут с работой никак. Везде платят копейки. Да пойди, найди ещё работу эту! Нужда беспросветная!.. Наташка на двух работах. А он - гордый! Чуть что - за стакан... За дочкой пригляд нужен - все её подружки в проститутки подались, прости господи! Тут дружки тюремные Шурку куда-то там взяли, устроили. Деньги появились шальные. Пить вроде завязал. Потом из них поубивали многих. К нему давай шастать всякие там - делись! Чем? Угрозы каждый день. Наташка с дочкой от греха подальше к матери в Орёл. Дом в Семилуках, где они жили, поджигали дважды... Потом Шурка завербовался на строительство газопровода, аж на Ямале. Газ в Европу погонят. Бандиты со временем отстали. Наташка с дочкой вернулись. Шурка сейчас вахтами работает. Семью видит только из окна самолёта и во сне. Похудел. С желудком что-то у него там. Бяда-а... Ты-то как, сынок?
      - Всё нормально, веселим людей...
      - Да уж, весело сейчас!..
      - Это как жить, баб Дусь! Смотря чем жить, о чём мечтать.
      - Вам-то там, в цирке, хоть платють?
      - Не жалуемся. На жизнь хватает. Вот думаю, что с домом делать? Мечтаю его перестроить. Чтобы жили в нём не только я со Светой, но и мои друзья.
      - Так это ж какую хоромину надо строить! - бабка Дуся с сомнением покачала головой.
      - Ничего особенного. Надо просто всё рассчитать. За этим и приехали.
      - Ну, тогда Бог в помощь! Я таким соседям буду только рада. А то вокруг вона - одни куркули! Вечерять приходите!..
       ...Пашка с Венькой обошли заросший участок вокруг дома. Венька что-то там замерял длинной строительной рулеткой, записывал в блокнот, делал умный озабоченный вид, чем веселил Пашку.
      - Мы тебе, Шарик, будку построим за домом. Там будешь жить, дом охранять! - Пашка намекнул на будущий статус жильца в доме, о котором они в последнее время вели речь. - На отдельную комнату не рассчитывай.
      - Будешь смеяться, но я и не собирался тут жить. От таких, как ты, лучше держаться подальше. Я буду в гости к тебе приезжать, с ночёвкой. Часто! Кормить-поить будешь, на пупе вокруг меня с танцами - гость, как-никак! Вот тогда посмотрим, как запоёшь!
      - Испугал ёжика иголками!..
       Они внимательно изучили стены дома, фундамент. Оказалось, что строение на удивление ладное, крепкое. Надстройку второго этажа, о котором шла речь, если что, выдержит без проблем. Внутри распланировали: где снесут стены, где расширят дом, пристроят кухню-столовую, летнюю веранду. Расчертили спальни, просторный зал, санузлы с ванной и душем. Выходило, что здесь спокойно могут жить одновременно Пашка со Светой в перспективе с детьми, Захарыч, Венька и человек пять гостей. Для них оставались свободными несколько небольших комнат. Хоть Венька категорически отказывался проживать здесь с хозяевами, места тут по их планам хватало с избытком, если он вдруг изменит своё решение. Обсудили, что в доме обязательно будет русская печь. Во дворе - мастерская для Стрельцова, гараж на две машины, баня, хозяйственная подсобка с погребом. По их расчётам на участке оставалось ещё место для гостевой беседки, кирпичного мангала для шашлыков, а также для десятка кустов смородины, малины и фруктовых деревьев. Обиталище, которое они планировали в скором будущем начать строить, уже носило название "Дом для друзей".
       Нафантазировавшись, исчеркав полблокнота цифрами и схемами, они решили прогуляться по центру города. Венька было сел за руль. Пашка с усмешкой посмотрел на своего друга.
      - Ну, чего время тянешь, поехали!
      - Веня! Тут до центра десять минут пешком! Мы с тобой уже в центре!
       Не прошло и семи-восьми минут, как они увидели скошенную крышу Цирка. Это был типовой проект "фуражка". Таких по стране настроили больше десятка. Венька присвистнул:
      - Ни фига себе! Живёшь рядом с цирком и молчишь! Понятно, почему тебя сюда занесло!
      - Ничего тебе не понятно, Веник!.. Ладно, давай зайдём к директору, да конюшню посмотрим, куда что ставить будем.
       Директора на месте не оказалось. Конюшня была точной копией той, что в Новосибирске - оно и понятно, проект-то типовой. Время тратить не стали и пошли по Кирова в центр.
       Венька крутил головой направо-налево, слушая Пашкину экскурсию. У того получалось складно и как-то романтично. Веньке Воронеж нравился всё больше и больше. Он увидел широкую площадь Ленина с библиотекой Никитина, огромный театр оперы и балета, гостиницы "Воронеж" и "Брно". Прошлись Кольцовским сквером. Мимо драмтеатра имени местного поэта Алексея Кольцова вышли к знаменитому "утюжку". Напротив играл стёклами кинотеатр "Пролетарий".
      - Перед нами проспект Революции. Центрее некуда...
       По проспекту, где Пашка о каждом дореволюционном доме что-то да знал, они дошагали до вокзала. Оттуда улочками и переулками добрались до домика поэта Никитина и далее шли по одноимённой улице. Город поражал своей нетронутостью. То ли берегли на будущее старые, ухандоканные временем и людьми дома с историческим прошлым, то ли до этой рухляди не доходили руки, не до того - выжить бы! Город сопротивлялся, по-прежнему имел своё лицо и внутренний потаённый смысл. Венька всё больше и больше влюблялся в этот город. В него проникал его дух и суть. Они, как-никак, были одной чернозёмной крови.
       По Кольцовской они снова вышли к цирку. Всё! Экскурсия закончилась. Круг замкнулся...
       До Курска они добрались, едва начало смеркаться. Там их ждал брат Веньки, который забрал машину и поехал к себе домой. Длинный осенний день закончился. Он унёс с собой километры трассы, оставил взамен впечатления, переживания и радужные мечты...
      
       Глава сорок вторая
      
       Отъезд цирковых после окончания программы в другой город - ещё одно важное событие в их жизни. Это похоже на сезонную миграцию перелётных птиц в иные края, где, конечно же, лучше, теплее и радостней...
       Двери в гардеробных цирка и гостиничных номерах распахнуты настежь, словно брошенные гнёзда. Там идёт генеральная уборка того, что накопилось за это время. Кого-то уборщицы вспоминают добрым словом, кого-то откровенно матерят - люди в цирке тоже разные, как и в жизни.
       У Пашки со Светой выработалась привычка оставлять гардеробную и гостиничный номер вылизанными, без единой пылинки. Так хотелось. Заселяясь, они подметали полы, мыли, выводили на стенах многолетние пятна, подклеивали обои. Пашка по приезду традиционно бросал по монете Гардеробному и Гостиничному - "на счастье и удачу". Света иногда стирала шторы на окнах, гладила. Они начинали сиять чистотой и свежестью. Пашка не отговаривал, мол, на это есть люди, которые за это получают деньги. Дом есть дом! К тому же, это была неплохая репетиция перед тем, как у них появится своё собственное настоящее жильё...
       Были и другие люди. После которых - хоть потоп! Этих уборщицы, директора гостиниц и цирков поминали и по матушке, и по другим близким родственникам. В конце гастролей таких частенько заставляли выплачивать компенсацию за порчу имущества и нанесение ущерба. Неряхи - они и в цирке неряхи!.. Их с ужасом и напряжением ждали в других цирках. О таких молва разносилась по всей цирковой системе, как по телеграфу. Есть такой вид связи - называется "цирковая почта"! Чихнёшь во Владивостоке, в Москве тебе через минуту скажут: "Будь здоров!".
       За Веньку Света с Пашкой были спокойны. В его гостиничном номере всегда царила армейская чистота. Сам он слыл щёголем. Всегда модно одет, с неким шиком. Как ему удавалось так выглядеть на те копейки, что он получал за работу, ведал только он сам! Пашка со Светой, видя тягу Веньки к красивым вещам, дарили тому по любому поводу что-нибудь дорогое и модное. Особенно Венька любил обувь. У него её было вдоволь, и даже чуть больше. Он, как барышня, не мог удержаться, чтобы не купить что-нибудь понравившееся. Особенно обожал настоящую кожу. Мял её в руках, щупал, гладил, как дорогую игрушку. Однажды на Пашкин неосторожный вопрос с подколом Венька серьёзно ответил: "Я полжизни мечтал, что у меня когда-нибудь будут ботинки без стоптанных каблуков и дыр, которые не надо будет донашивать за двоюродным братом! Тот, кто голодал, долго не может наесться всласть... Вот так-то, Паша!".
       Большой тайны в том, что Венька вдруг полюбил мужские одеколоны, лосьоны и дезодоранты, не было. От постоянной работы на конюшне запах лошадей впитывался в одежду и в тело невидимым клещом, заставляя непосвящённых воротить нос и удивлённо поглядывать на собеседника. Парфюм в этом немного помогал. Нужно было только грамотно его подобрать, иначе эффект был обратным - словно в навоз плеснули "Шанель". Венька с этим справлялся на отлично! Он был ежедневно тщательно выбрит, вещи отутюжены. Пашка ведал и эту сокровенную тайну своего друга. Причина была тоже банальной - Света...
       Венька настолько шикарно выглядел, что его частенько принимали за именитого артиста. Однажды они пришли на вахту цирка вместе с Пашкой сразу после приезда. Венька, как всегда, блистал и благоухал. Пашка выглядел как... после переезда в коневозке. Веньку безоговорочно пропустили, почтительно улыбнулись. Пашку тормознули. Венька великодушно и небрежно кивнул на задержанного: "Этот со мной!..". Отойдя от вахты, Пашка пнул Веньку под зад: "Зараза!..". Ответ был веским и аргументированным: "Не надо выглядеть как чмо!..".
       Особое место в истории гастролей в Курском цирке занял Фатеев. Это была притча во языцех. Уборщицы заходили к нему в гостиничный номер с опаской. У того был кавардак со свинарником вперемешку. Постель никогда не убиралась. Его нестиранные носки где только ни валялись. Он мог, не глядя, надеть их разными по цвету и так ходить несколько дней. Иногда два носка натянуть на одну ногу и искать второй для ноги необутой. В номере пирамидами Хеопса, Хефрена и Микерина высилось несметное количество книг. Они валялись на подоконнике, на кровати, под кроватью и даже в туалете. И все такие мудрёные!.. Серебряные шарики скомканной фольги от любимых плавленых сырков катались по номеру как перекати-поле. Тут же валялись смятые пустые пачки из-под чая. Когда уборщицы заставали Фатеева дома, и он заводил с ними разговор, те боязливо поглядывали на него, спешили побыстрее произвести уборку и сбежать от греха подальше. "Блаженный!" - закрепилось за Витькой прозвище среди женского персонала. Мужчины, те были категоричней - "Идиот!". Оказалась среди уборщиц одна сердобольная разведёнка средних лет. Женщина добрая, сердечная, одинокая. Звали её Елизавета Васильевна. Та окружила Витьку материнской заботой. Каждый день приносила чего-нибудь домашнего, вкусненького. Отстирала Витьку, отмыла, отогрела! "Он такой милый! Не понятно, о чём говорит, но так чуднó, складно!..". "Бедная Лиза!.." - лаконично констатировал Пашка...
      
       ...Всё в этой жизни имеет своё начало и конец. День отъезда пришёл неожиданно, как зима в декабре. Готовься не готовься - всё равно как снег на голову...
       Сердце щемит от всего скоротечного. Но рядом живёт иное чувство - Радость! Впереди что-то неведомое и, определённо - самое лучшее...
       Люди прощаются в надежде встретиться снова. Когда это будет, и будет ли вообще, знает лишь Господь да цирковой Главк. Поэтому прощаются не торопясь, проникновенно, с чувством...
       К Захарычу, Пашке, Веньке подходили артисты и служащие, обнимались, что-то говорили, присаживались "на дорожку". В основном вся эта отъезжающая программа ехала в Харьков. Лишь номера Ивановой и Жарких - в долгожданный Воронеж. Опять - расставания, расстояния, пути-дороги. Чтобы потом, когда-нибудь, где-нибудь, снова...
      - Ну, Никита Захарович, прощай! - подошёл Витька Фатеев. Нащупал руку Захарыча, вложил в неё свою лодочкой. Ойкнул, почувствовав крепость ладони Стрельцова. - Э-эх, с кем теперь буду время коротать, чаи гонять?
      - Ты, это, на заварку не налегай! Водичкой разбавляй, водичкой! Оно полезнее будет.
      - Так кайфа нет! Не забирает, с водичкой-то!
      - Не забирает его! Смотри, доиграешься, мозги спекутся!
      - Однова живём!.. Вы, Никита Захарович, при желании могли бы стать выдающимся философом современности! Это я вам говорю - Виктор Фатеев!
       Витька принял излюбленную позу древнеримского оратора. Подбоченился с надменным видом, откинул жиденькие патлы назад, покровительственно возложил свою худую руку на плечо Стрельцова. В замызганном рабочем комбинезоне это выглядело комично.
      - У вас, уважаемый, парадоксальное мышление при наличии устойчивой нетривиальной логики.
       Захарыч засопел, пожевал губами, не стерпел:
      - Витька! Вот что ты за человек такой, хомут тебе в дышло! Что ж ты всё время выкобениваешься! Я догадываюсь, почему ты до сей поры не женат! Тебя, наверное, только козы и понимают с козлом Борькой! Вот ты меня сейчас похвалил или обругал?
      - Восхитился!.. А если что-то и не понятно - так в этом и есть вся философия, как наука о непознаваемом и абстрактном, но вполне объяснимом с точки зрения формальной и не таковой логики.
       Захарыч со вздохом обречённо махнул рукой, обнял на прощание Витьку, осенил того крестным знамением и напутствовал:
      - Езжай, философ! Храни тебя Господь!..
      
       Глава сорок третья
      
       День выдался какой-то пустой... Погоняли лошадей, покормили. Вечером решили собраться на праздничный ужин. Сегодня Пашка подошёл к своему "совершеннолетию". Пока было время, он решил сбежать ото всех, чтобы побыть один на один со своими мыслями. Он не оставил давнюю привычку говорить с "умным человеком", бродя по улицам с закушенной губой. Это спасало от любопытных глаз - артикуляции не видно. Никто не скажет, что идёт какой-то сумасшедший и разговаривает сам с собой...
       Пашка, пользуясь случаем, отмечал свой день рождения в тихом одиночестве. Знал, что потом они сядут за стол дружной компанией. Будут что-то говорить, смеяться, пить чай из Захарычевой "исиньки", на которую тот, затаив дыхание, до сей поры смотрел с восхищением и любовью. Света с Венькой выпьют красного сухого вина или Шампанского. Что-нибудь подарят на память. Это будет поздним вечером. А пока Пашке захотелось остаться одному, хотя бы на несколько часов. На вопрос Светы: "Куда?", тот ответил "Пройдусь...". Света Пашку понимала без слов, только кивнула...
       Он бродил в густых сумерках по городу и задавал себе прямые вопросы: "Счастлив ли он? Зачем живёт? Имеет ли то, о чём мечталось и думалось?..".
       Пашка вступил в такой возраст, когда люди часто задают себе подобные вопросы. Он стал одним из тех, кто искал смысл жизни, прислушивался к себе, к происходящему с ним, и не находил ответов. Даже не подозревая, что эти вопросы люди задают себе не одно столетие. Он уже прожил половину среднестатистической жизни людей. Ну, может быть треть...
       Пашка шёл и вспоминал детство. Там было всего намешано поровну - как горького, так и сладкого. Вспомнились нежные руки мамы, её тёплые объятия - надёжное убежище, когда ему, несмышлёнышу, было страшно. Он вдруг вспомнил, как она ему советовала: "Подуй на большой пальчик и всё пройдёт!..". Сколько он дул на него в те давние времена, когда оставался один в тёмном доме! Это когда мама лежала в больнице, а вечно пьяная тётка, как мёртвая - в глубоком запое!.. Таинственные тени шевелились в углах, готовые оттуда на него наброситься. Шорохи крались к нему угрожающе, с шипением. Страшно!.. И он дул, дул на большой пальчик, прячась в одеяло, чтобы не заплакать от страха, не закричать, не сойти с ума!..
       Он снова словно услышал из прошлого голос мамы: "Всё пройдёт, сыночек! Нужно только ещё немного потерпеть...". И он терпел. Много лет подряд, пока не встретил Захарыча, его дорогого Захарыча, рядом с которым он вновь обрёл покой и надежду, чтобы однажды потерять их в объятиях Валентины... Нужно было терпеть снова... Был ли он счастлив с ней? Почти да. Она была его первой женщиной, женой. Он, как мужчина, познал, какой невероятной может быть женская плотская любовь! Не многие, как выяснится позже, знавали то, что подарила ему Валентина. Но он познал и то, что называется неверностью, изменой, предательством... За что? Ни за что. Просто так ей хотелось. Она это называла - свободой личности. Вместо семейного счастья Валентина оставила в душе Пашки чёрную незаживающую дыру, которую немного, едва-едва, залатала Света. Со Светой было спокойно, уютно, надёжно. Но сердце тосковало по чему-то такому, чего, скорее всего, не было в этом мире...
       Вспомнилась Варька! Пашка улыбнулся, даже невольно засмеялся. Вот в чьей любви он купался, как в тёплом море. Варька любила Пашку, как могут любить только собаки! Искренне, беззаветно, ничего не требуя взамен. Он ей отвечал взаимностью настолько, насколько может ответить собаке человек...
       Дул прохладный осенний ветер. День выдался не совсем праздничный - хмурый. Для осени, которая только набирала силу, сегодня было неожиданно холодно. Но Пашка на это не очень обращал внимание. Он шёл куда глаза глядят, куда душа ведёт, пытаясь сознательно заблудиться. Искал незнакомые улицы, по которым ещё не ходил. Их оказалось немало, и все на одно лицо - ущербные, с потрескавшимся асфальтом, с провалившимися чугунными люками. Он интуитивно пытался выйти на улицы пошире, посветлее и таковых почти не находил. Пейзаж провинциального города был весьма однообразен. Но в этот вечер в душе звучала какая-то светлая музыка. Эта была музыка, написанная мирозданьем специально для неисправимых романтиков и мечтателей. Таких это держало на плаву...
       Пошёл мелкий дождь. Пашка поднял воротник куртки. Захотелось мороженого. Нестерпимо! Просто, вдруг... Пашка увидел светящиеся витрины небольшого магазинчика. Там из любимого шоколадного одиноко лежал пластиковый стакан в четыреста граммов. Сонная продавщица, кутаясь в пушистую шаль, приподняла бровь: "Хм!..".
       Наверное, это безумие - стоять под осенним дождём напротив покосившегося храма, что рядом с продрогшим прудом, прятаться от ледяных струй под скукоженной, с ещё не опавшей листвой, молодой липой и есть мороженое. Держать объёмистый стаканчик в озябших руках и смаковать, прикрывая от счастья глаза. Ковырять лакомство кусочком ветки и видеть недоумевающие взгляды прохожих. Лишь некоторые из них понимающе отвечали улыбкой на улыбку. Увы, немногие родом из детства...
       Просвистели крыльями утки, закладывая круг над прудом. Те, что плавали, оставляли за собой треугольники в мерцающей холодной ряби. Смотрели в воду наклонившиеся ивы, считая месяцы до весны. И ещё ниже опускали ветви - долго...
       Мороженое холодило губы. Ветка то и дело обламывалась. Сучковатая "ложка" чуть горчила. Ветер мурашками пробегал по верхушкам деревьев. Паром выдохнулся восторг: "Хо-ро-шо-о!.. Вот и отметил я свой день рождения!"...
       Света встретила мягкой улыбкой. Обняла, поцеловала.
      - Мокрющий! И не бритый! Марш в ванную! Захарыч с Венькой придут через полчаса. Ну, где был, что видел?
      - Был... на небесах. Видел - Осень. И - Счастье!..
      - Ну и как они тебе?
      - Красивые! Как ты!..
      
       Глава сорок четвёртая
      
       Все разъехались. До начала следующей программы было ещё три недели. Затеяли срочный ремонт. Манеж в этом цирке был совсем убитым. Для лошадей - смерть! Да и сам цирк выглядел каким-то бомжом. "Финансирование!" - по каждому поводу разводил руками директор... "У нас тоже финансирование", - отвечал на эти отговорки Захарыч. - "Но выглядим мы, всё-таки, не сиротами-босяками...".
       В цирке из артистов осталась только конюшня Ивановой. Да и той предстояло через неделю перебраться в Воронеж. Их коневозка стояла за воротами цирка, почти готовая к отправке. Погрузи лошадей, остатки реквизита, подгони машину, прицепи - и в путь. На хорошо оборудованной Захарычем, Пашкой и Венькой металлической фуре во всю длину был нарисован их фирменный знак "С", перечёркнутый то ли молнией, то ли буквой "И". Красовались головы стремительных лошадей с распущенными гривами и броская надпись: "Конный цирк Светланы Ивановой". Красиво, ярко, фирменно! Пришлось потратиться - отдать немалые деньги художникам. Зато какая красота! Захарыч каждый раз довольно улыбался. Затея была Пашкина. Света не сопротивлялась. Их конный номер "Свобода" того стоил.
       Света улетела в Крым к родителям, которые в последнее время всё чаще прихварывали - возраст. Оттуда она должна была вернуться прямо в Воронеж к началу гастролей.
       Венька метнулся на попутке к себе на родину, благо нет и семидесяти километров до дому. Там у него были друзья и куча родственников: мать, двоюродный брат. Из соседнего городка в кои-то веки приехала сестра с мужем и детьми. В последнее время стали видеться редко.
       Захарыч, как всегда, возился с очередным заказом - плёл четырёхметровый арапник для одного из мастеров конного жанра.
       Пашка терпеливо ждал встречи с Воронежем и звонка от Светы.
      - Жарких! На выход! - прибежал гонец с вахты цирка. Пашка всё бросил и помчался к заветному телефону. Мембрана трубки затрепетала от нежности и откровенности слов. Вахтёр крякнул и деликатно вышел за дверь служебного входа покурить...
       ...Захарыч всё чаще принюхивался на конюшне к какому-то странному резкому запаху, то и дело откладывая работу. Варька тоже крутила головой, ей это было явно не по вкусу.
       Наступил конец рабочего дня. Вечерело. Осень. День заметно сократился. На манеже, с которым уже с утра начали что-то делать, громко матерились нанятые рабочие. Пахло чем-то химическим, резко и до тошноты неприятно.
      - Лошадей потравят, хомут им в дышло! - Захарыч пошёл разбираться. Увидев происходящее, ахнул! Поддатые рабочие пытались отодрать от манежного бетона куски старого каучука. Надрывались, крепко переругивались и по ходу соображали что предпринять. Вокруг манежа стояли канистры с растворителями, бензином и бочонки с клеем. Один умелец поливал растворителем резину, два других, упираясь, тянули её на себя. Куски отрывались, рабочие падали, ржали, матерились и снова воевали с ободранным манежем.
      - Лей, Серёга! Пройдись по кругу, пусть отойдёт!
       Серёга, хмельной то ли от водки, то ли от ацетонного духа, в очередной раз плеснул на манеж растворитель.
      - Всё хлопцы, шабаш! Перекур! Сдохнуть можно!..
       Захарыч взвился, как необъезженный конь на дыбы.
      - Вы что, мать вашу, совсем голову потеряли, хомут вам в дышла! Какой перекур! Вы что творите? Смерти ищете? Малейшая искра, сгорит всё к чёртовой матери. А ну, заканчивайте! Открывайте все двери и марш по домам! Работнички, ети вашу!..
       Захарыч пошёл открывать настежь погрузочные ворота, ведущие во двор цирка.
       В это время из фойе к манежу подошёл бригадир. Он уже нетвёрдо стоял на ногах.
      - Всё, по домам! На сегодня хватит. Надышались по полной!.. - он ударил большим пальцем по сигаретной пачке снизу. Появился жёлтый фильтр. Бригадир зубами достал сигарету. Чиркнул спичкой, она сломалась. Бросил под ноги. Чиркнул другой. Сера отскочила на пол...
       Захарыч только дошёл до ворот, начал распахивать тяжёлую массивную створку, когда услышал вопли. Он издалека увидел пыхнувшее пламя и чёрный дым, который стал заволакивать манеж...
       Улыбающийся Пашка возвращался со служебного входа на конюшню. Они со Светой замечательно поговорили. Скоро снова будут вместе. Включат музыку, их любимые блюзы. Он почувствует её в своих объятиях... От этих предвкушений по телу пробежала волна, которая сбила дыхание!.. Их отношения снова становились яркими и волнительными. Они вступали в какую-то удивительную, неведомую пору семейной жизни, когда всё глубже, мудрее, цельней. И слаще...
       Дым Пашка сначала почувствовал, потом увидел. Чёрное облако в ярких оранжевых всполохах медленно ползло по закулисному пространству к воротам. В районе манежа слышались громкие вопли и хлопки взрывов.
      - Ёлы-палы! Пожар! - Он рванул к манежу. Там уже мало что было видно. Какие-то люди метались с огнетушителями, которые писали слабыми пенными струями, как старики с хронической аденомой простáты. Пустые красные баллоны звенели под ногами, проку от них было ноль!
       Кто-то разматывал пожарный шланг, другой крутил приржавевший красный вентиль. Шланг запутался, вода текла под ноги, струи по-прежнему не было! Звякнуло разбитое стекло пожарной тревоги. Прибежавший вахтёр тут же позвонил по "О1".
      - Ёлы!.. Захарыч! Лошади! - Пашка, задыхаясь в горьком чёрном дыму, побежал на конюшню. Там вовсю шла эвакуация.
      - Паша! Надень уздечки на Сатира и Серпантина! На остальных я накинул. Быстрее! Выводи на улицу в дальний угол двора, туда, под навес, где опилки! Быстрее!.. - Захарыч взял по уздцы Сармата и Сатурна. Плутая во всё уплотняющемся дыму, нашёл ворота, ведущие во двор. Трусцой добежали до дальней стены к навесу, где обычно сгружали опилки для животных. Привязал за арматуру лошадей и, с сердцем, которое готово было вырваться из грудной клетки от непосильного бега, направился снова на конюшню.
       Во двор с воем сирены въехала первая машина. Пожарные стали торопливо развёртывать расчёт.
       Из клубов дыма появился закопчёный Пашка. Он едва удерживал рвущихся из уздечек паникующих Сатира и Серпантина. Варька с грозным лаем гнала на воздух очумевших от страха Салюта и Стандарта. Захарыч перехватил двух бесхозных лошадей и они тут же, почувствовав руку человека, немного присмирели. Наконец, все лошади были привязаны в относительно безопасном месте. Сверху, если что, животных прикрывал шиферный навес.
      - Захарыч! Я сейчас! Сбруи заберу из шорной!
       Варька в который раз нырнула за Пашкой в чёрный дымный омут, который тут же поглотил их.
       Лошади прядали ушами, взбрыкивали, покусывали друг друга, словно кто-то из них был виновником такого ужаса. Захарыч успокаивал их окриками, поглаживаниями. Лошади, слыша свои имена, немного приходили в себя, но тут же снова паниковали, чувствуя близость бушующего, набирающего силу гигантского пожара.
       Пашка, с подгибающимися от тяжести ногами, приволок на себе все шесть сбруй, усыпанных искрящимися камнями Сваровски, дамское седло Светы, оголовье со стременами для номера "Высшая школа верховой езды", заготовки Захарыча для будущих арапников и ещё гору всякой сыромятной всячины, которая попалась под руки. Сбросил всё это под навес прямо в опилки. Густо запахло кожей, перебив сосновый запах. Устало выдохнул, провёл рукой по мокрому лицу, размазав копоть. Высморкался чёрными ноздрями. Спросил:
      - Что ещё там у нас осталось?
      - Всё главное здесь! Остальное пусть горит, не жалко! Наживём!.. - Захарыч с нежностью посмотрел на Пашку и своё гривастое хозяйство. Привязанные к арматуре металлического забора лошади тревожно всхрапывали, жались друг к другу. Варька, всё это время сопровождавшая Пашку, тяжело дышала, вывалив красный язык.
      - Твои костюмы с реквизитом погорели - это ясно. Жалко! Гримёрки вон как полыхают! И чего не запаковались, чего тянули?
      - Плевать. Запасные кольца в коневозке лежат. Костюмы сшить - несколько дней. Чего переживать. Проживём, Захарыч! Лишь бы не было войны! - Пашка подмигнул своему старшему другу.
      - Ладно! Сейчас отдышимся и переведём от греха подальше животных в коневозку. Там переночуют. Завтра позвоним в Воронеж, туда переберёмся пораньше. Примут, куда они денутся. Где тут теперь стоять!
       Пашка вдруг встрепенулся, вспомнив.
      - Стоп! А шамбарьеры!
      - Паша! Да бог с ними, хомут им в дышло!
      - Ты что, Захарыч! Как без них? Там в шорной один совсем уникальный - самого Чинизелли! Твой любимый! Я мигом!..
       Пашка посмотрел на всё разрастающийся в окнах огонь. Рамы трещали, стёкла лопались. Из помещений с рёвом вырывались всё новые огненные смерчи.
       Он несколько раз подул на большой палец, глядя в распахнутые ворота, словно прицеливаясь. Оттуда сплошной стеной валил чёрный густой дым. Пашка растянул губы в улыбке, обнажив зубы белее белого. Резко выдохнул и озорно подмигнул Захарычу.
      - Дед! Будем жить!..
      - Паша, сынок! Стой! Не надо! - Захарыч вскинул руки, но было поздно.
       Когда пожарные отвернулись, Пашка, прикрыв лицо полóй джинсовой куртки, нырнул в непроницаемую клубящуюся черноту. Варька -- снова за ним...
      
       ...Удушающий чёрный дым вываливался из распахнутых настежь погрузочных ворот цирка. Пашки не было вот уже минут десять. Чего там так долго возиться? До конюшни тут рукой подать. Метров пятнадцать вперёд и налево. Дойти можно с закрытыми глазами. Ну и что, что там ничего не видно! Всё знакомо тут до сантиметра. Захарыч с хрипом дышал. Рванулся было вовнутрь. Но пожарные его грубо оттолкнули.
      - Старик! Ты куда? С ума сошёл? Там ад!
      - У меня там сын!
      - Нет там никого! Или уже нет! Отойди, дед, не мешай работать!
      - У меня там сын! Слышите, сы-ын! - Захарыч рванулся ,что было сил, в ворота, в которых ещё недавно исчез Пашка. Пожарный его обхватил, крутанул, свалил на землю, порвав рукав комбинезона. Едва не ударил в сердцах. Сквозь кислородную маску раздался мат и крик другим огнеборцам:
      - Уберите этого сумасшедшего!..
       В цирковом дворе стоял неимоверный гвалт и грохот. Ржали в страхе лошади. Звенели лопающиеся от жара стёкла, трещали горящие доски. Громко подавались команды, работали громкоговорители. Техника всё подъезжала и подъезжала. Мощные струи воды летели на купол цирка и в ворота. Чёрный дым местами становился серым вперемешку с белыми клубами пара, но языки пламени снова вырывались оранжевыми джинами, пригоршнями выбрасывая искры и сажу в вечернее небо.
       Пошёл ливень. Захарыч с оголившимся плечом сидел на коленях посреди циркового двора. Дождевые струи превратили его длинные седые волосы в мокрую грязную паклю. По лицу лились то ли слёзы, то ли небесная влага. Он сидел и выл в небо:
      - У меня там сын! Слышите! Сы-ын!..
       Захарыч упал лицом в асфальт. Он лежал в чёрной луже и скрюченными пальцами царапал шершавую твердь. Водил руками, словно летел. Вокруг бензиновыми разводами радужно сиял асфальт, в котором красными зарницами играли отсветы жаркого пламени на куполе цирка. Захарыч в обморочном небытии летел в детство на берега Дона, под высокие облака заливных лугов. Он взлетел в поднебесье и оттуда сорвался в пучину. Его несло течением на стремнину к водовороту, который закружил, засосал в чёрную бездну. Он захлебнулся и перестал дышать...
      
       ...Они сначала потерялись в дыму. Но Варька всё-таки отыскала Пашку. Упираясь изо всех собачьих сил, тащила его за ворот куртки сколько могла... Так их и нашли вдвоём, лежащими среди копоти и обуглившихся головешек. Тела были целы, не тронутые огнём. Варька сжимала оскалившимися зубами ворот Пашки. Тот почерневшими руками прижимал к груди шамбарьер Захарыча и его "исиньку"...
       Глава сорок пятая
       Захарыч пришёл в себя через десять часов. У него был глубочайший обморок, какой только себе можно представить. Внутривенные уколы, капельницы с глюкозой и прочей лекарственной снедью вернули организм к жизни. Давление старика было, как у хорошего спортсмена - сто тридцать на девяносто. И это - после всего пережитого, в его-то восемьдесят три года! Первыми его словами были: "Ангел улетел!..". Прийти-то он в себя пришёл, да вот только все заметили, что старик вроде как не в себе. Его волосы стали абсолютно белыми - лунь! Он почти ничего не говорил, всё время улыбался. "Ангел улетел!" - был его единственный ответ в первые дни на все вопросы, обращённые к нему.
       Из сгоревшего цирка на следующий же день конюшню перевезли в Воронеж. Ещё через день - Пашку...
       Дело своё Захарыч делал. Погрузку провёл в сгоревшем цирке спокойно, словно ничего не случилось. Вот только не курил свой знаменитый самосад. Совсем. На это обратили внимание тоже, как и на то, что он реагировал испугом на любой дым...
       В Воронеже разгрузил и разместил по стойлам лошадей. С Венькой переделал станки на широкие денники. В новой шорной развесил сбруи и аккуратно разложил по местам всё, что осталось от былого немалого хозяйства. Гонял лошадей сам, без Светы. Как всегда чётко и без суеты. Он делал своё дело, но было ощущение, что он вроде как здесь, а вроде его и нет. Глаза старика неожиданно стали постоянно слезиться. "Это после отравления дымом. Организм выводит по слёзным каналам токсины", - сделал заключение цирковой врач.
       Захарыч молчал. Всё понимал. Адекватно отвечал на вопросы кивком головы, редкими словами, в основном "да" или "нет". Раз от раза продолжали слышать: "Ангел улетел"...
      
       ...Старый квартал Юго-Западного кладбища Воронежа. Старые сосны, толстая пружинящая подушка хвои. Памятники, памятники, ограды. Тихая юдоль последнего приюта. Высокое голубое небо и оглушительная тишина, нарушаемая лишь тихими разговорами и женскими всхлипами.
       Людей пришло много. Очень много. Все, кто работали в программе воронежского цирка: артисты, служащие, ассистенты, музыканты оркестра, униформисты, билетёры, руководство. Пашку в Воронеже помнили и любили - земляк! Он здесь работал не единожды. Ждали его и в этот раз. Дождались... Теперь он здесь останется навсегда. Рядом с мамой и тётей. Встретились...
       Прилетела из Англии Валентина. Прервала контракт. Она приехала прямо на кладбище. Стояла в стороне во всём чёрном. Стройная, изысканная, притягивающая... Многие с неё не сводили глаз. Те, кто были в курсе, посматривали с укором, мол, не стоило приезжать - дело прошлое...
       Что есть прошлое, что настоящее - ведомо ли это Человеку?..
       Валентина, крепко рискуя, не выдержала, подошла. Стала рядом. Нашла холодную кисть Светланы, легонько сжала. Та не отдёрнула. Ответила. Они посмотрели долгим взглядом друг на друга. В их глазах отражались две чёрные дыры, две пропасти, разделяющие отныне этот мир на до и после...
      - Нам делить теперь больше нечего. Некого...
      - Не соперница я тебе, Света - сестра...
       Они неожиданно обнялись. Каждая из них ещё помнила объятия Пашки. Они всегда были щедрыми... Этим женщинам сейчас через тепло друг друга интуитивно захотелось ещё раз представить это, ощутить! Продлить хоть на миг непродляемое...
       Захарыч стоял, пошатываясь. Всё ещё могучий, рослый, но весь какой-то неожиданно воздушный, почти невесомый. Его длинные седые волосы трогал осенний тёплый ветер. Старик приподнял руку и обратился к присутствующим, персонально глядя в глаза директору цирка. Понимал - если что, тот сможет решить его вопрос. Это была самая длинная речь Стрельцова за последние три дня.
      - Пожалуйста! Вот вам моя воля: хочу лежать вот здесь, рядом с Пашей. Место видите, есть. Да и Дон тут недалеко. Пообещайте!..
       ...Все медленно брели к машинам.
       Пригревало осеннее солнце. Среди высоченных оранжевых сосен утопал в цветах жёлто-коричневый холмик. Ветер шевелил на венках чёрные траурные ленты. Вослед с почти метровой фотографии улыбался Пашка, на которой красным фломастером Света написала свои первые в жизни стихи. Они стали эпитафией:
      
       Молчанье трубки телефонной...
       Молчание скупых небес...
       Иглой по сердцу патефонной.
       Всю жизнь с тобой...
       И Вечность - Без...
      
       Венька, взяв Свету под руку, вёл её к машине. По пути тихо, но твёрдо сказал:
      - Я тебя не брошу! И никогда не предам! Слышишь?!..
       Света вместо ответа устало прикрыла глаза, чуть качнула головой. Это была её немая благодарность. На слова у неё уже не было сил...
      
       Директор цирка после всего заставил Иванову тут же выйти на манеж. Это было лучшее лекарство от отчаяния, депрессии и тоски...
       Света под аплодисменты появлялась в освещённом круге. Неспешно делала несколько движений, посылала лошадей на рысь и замирала в центре манежа...
       Она стояла в роскошном вечернем платье. Чёрная ткань ниспадала в пол. Волосы были забраны назад. Высокую изящную шею обрамляло колье из тёмного дымчатого камня. В ушах покачивались длинные серьги с загадочным светящимся перекрестием. Бледное лицо не выражало ровным счётом ничего. Она стояла на красном ковре манежа, не шелохнувшись весь номер. Глаза смотрели в центральный проход цирка, где её Пашка, прильнув к тяжёлой портьере, часто любовался работой жены. Вороная шестёрка во главе с Сарматом кружила вокруг дрессировщицы, ни на секунду не нарушая строй. Всё было каким-то торжественным и траурно-чёрным... Даже аплодисменты... "Чёрная Вдова", - кто-то обронил однажды. Так и осталось...
      
      
      
       Послесловие
      
       Ровно через сорок дней, день в день, неожиданно умер Захарыч. Лёг за полночь и утром не проснулся. Он тихо лежал в своей шорной и улыбался.
       Цирковые судачили, и почти все обращали внимание на магическое совпадение - сорокадневную дату Пашки. "Ангел улетел!..", - припоминали часто повторяемое стариком...
       Вскрытие показало, что вполне здоровое сердце Захарыча неожиданно остановилось. Врачи объясняли: скорее всего, организм выработал свой ресурс. Так бывает. Он столько работал в своей жизни, что жить оказалось больше нечем. Он по-человечески устал. Ангел улетел...
       Отпевали донского казака, одного из лучших цирковых берейторов, в Никольской церкви Воронежа. Там же, где чуть больше трёх десятков лет тому назад крестили при рождении Пашку Жарких. Звёзды странным образом сошлись. Круг замкнулся...
       На отпевании по поводу кончины батюшка вынес свой вердикт: "Чему удивляться! Просто у раба божия Никиты Захаровича Стрельцова кончился запас Любви...".
      
       Через несколько месяцев после этих событий в Воронежском Алексеево-Акатовом женском монастыре, что близ Чернавского моста, появилась молодая тихая послушница неземной красоты с зелёными кошачьими глазами. Насельницы дивились:
      - Кто это? Откуда?
       Настоятельница, игуменья Варвара, отвечала:
      - Говорит: "Из-под купола небес. Ангел...". Посмотрим...
      
       ...Через шесть с половиной месяцев раздался сдавленный женский крик, а за ним звонкий детский.
      - У вас мальчик! Красивы-ый! Радуйтесь!..
       Потрескавшимися сухими губами Света прошептала:
      - Ты ко мне вернулся, Пух...
      -- Как назовёте, мамаша? Уже решили?
      -- Пашка... Пашка Жарких!..

  • Оставить комментарий
  • © Copyright Кулаков Владимир Александрович (kulahoop@mail.ru)
  • Обновлено: 11/01/2021. 364k. Статистика.
  • Статья: Проза
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.