Рядовому Виноградову бросился в глаза распластанный на стене красный щит с белым, как и положено в армии, текстом. Виноградов из любопытства напрягся и медленно, с улыбкой удивления прочитал: "Излишнее многословие способствует распространению цивилизации и культуры". Но ничего не понял в этой чудовищной ахинее. В учебной части, располагавшейся в красном замке какого-то бывшего польского магната, он видел лозунг: "Болтун - находка для шпиона". Коротко и ясно! А тут! Виноградов подозрительно огляделся: куда это он попал? И для разрядки чуть слышно запел:
Снова замерло все до рассвета,
Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь,
Только слышно - на улице где-то
Одинокая бродит гармонь...
Виноградов любил петь, и пел хорошо, у него был отличный слух и приятный голос. Бывало, в деревне, в престольный праздник, да и так, без повода, сядут за стол, как следует, выпьют и запоют, затянут что-нибудь родное, а Виноградов - солирует. И вся жизнь ему представлялась застольем с песней. А без застолья глагол "петь" сиротел, нужна ему была пара - "пить", тогда и петь хотелось, и никакой там сиротливости не возникало.
Станция между тем была пустынна. Виноградов вышел из единственного вагона, прицепленного к тепловозу. В этом странном вагоне были мягкие кресла, кремовые шторки на окнах, витал запах кофе, и на каждом столике - розы в хрустальных вазах. Смущенный этим антуражем, Виноградов, дабы не пачкать сидений, спал в проходе на бушлате, сапоги не снимал, портянки на голенищах не развешивал. К сапогам не привыкать, всю жизнь проходил в сапогах, иначе нельзя - грязь.
Когда уезжал из учебной части, командир роты, кривоногий толстяк, тоже деревенский, свой, понимающий, пропустив стакан и, обняв Виноградова, который выпил уже два стакана, сказал, что направляет Виноградова для прохождения дальнейшей службы в лучшую строевую часть: на станцию Энгельгардтовскую! Виноградов несколько раз повторял это название, чтобы оно улеглось в его памяти, хотя память у него была крепкая. И в Брянске повторял, где делал пересадку с киевского поезда. В Брянске видел красивый дом с белыми колоннами и был на шумном рынке, где сообразил в палатке у какого-то молдаванина четыре стакана "красенького", похожего на уксус. Потом его угощали какие-то усатые запорожцы. Потом пил с узбеками, сидя на дынях и закусывая этими дынями. Потом с вологодскими откушивал мутный самогон и запивал огуречным рассолом. Потом долго искал рюкзак и скатку на том же рынке. Подарил какому-то цыганенку звезду с шапки, отколол и отдал; на шапке осталась на сером фоне тень от звезды. Затем в пьяном угаре плясал русского. Кто-то принес рюкзак, кто-то скатку. Ноги от изнурительного пьянства волочились. Последнее, что Виноградов смутно помнил, это как его вобрал в себя какой-то серебристый сгусток света овальной формы с очертанием небольшого купола наверху.
Когда тепловоз подходил к станции, Виноградов сквозь болезненное похмельное состояние как бы видел надвигающийся на него из темноты яркий луч прожектора, в котором кружились снежинки. Виноградов стоял в тупике в свете надвигающегося тепловоза с басовитым гудком и тяжелым фырканьем. Потом увидел самого себя, выходящего из единственного вагона. Снег не ложился на платформу: уклонялся в сторону, словно какая-то воображаемая крыша не давала ему этой возможности. И что особенно поразило Виноградова - по всей платформе была раскатана бордовая ковровая дорожка. Ждали, что ли, кого? Боязно было ступать сапогами по ней, однако, Виноградов тут же заметил вращающиеся мохнатые щетки автомата для чистки обуви, подошел и с удовольствием начистил свои кирзовые сапоги.
Голова гудела, как тепловоз. Вот бы сейчас выпить и поесть солений: рыжиков, груздей! И потом спеть с чувством что-нибудь. Виноградов старался что-то припомнить, но припоминалось только одно - что, кажется, вчера он ходил вприсядку перед цыганенком, во лбу которого ярко горела красная звезда. Виноградов покопался в карманах и среди семечек набрал рубль мелочью. Огляделся в поисках станционного шалмана. В застекленной будке сидел благообразный, горбоносый, как Наполеон, офицер и увлеченно читал книгу. Специально высоко держал ее, чтобы Виноградов заметил название. Но Виноградов и не взглянул на книжку. Никогда ему на ум не приходило почитать книгу.
- Товарищ капитан! - обратился Виноградов к дежурному, сосчитав маленькие звездочки на погонах. - Где тут у вас магазин?
Офицер снисходительно улыбнулся, разглядывая Виноградова: его огромные синие глаза, с прелестью вечного недоумения в них, подпольного проказничества и смелости, румяные щеки, белый вихор, выбивавшийся из-под шапки, надетой задом наперед, так что содранной звезды не было видно. И чем-то Виноградов походил на жеребенка. Офицер строго сказал:
- Разве вы не видите, что я читаю "Цветы зла" Бодлера?
- Не-а, не вижу...
- Повторите за мной вслух: "Цветы зла", и голова ваша пройдет.
- "Цветы зла", - произнес Виноградов и почувствовал невероятное просветление, как будто вышел на зорьке косить траву.
- Вот и прекрасно, - сказал офицер. - А то вы своим магазином хотели сразу поставить меня на одну ступень с вами, по всей видимости, полагая, что дежурный станционный офицер тоже, как и вы, не в состоянии овладеть всем богатством поэзии. Это не так. За многие годы службы я перечитал всю мировую поэзию...
У Виноградова на лице постепенно появлялась пугливая улыбка от непонятных речей офицера.
- Да я что, - сказал Виноградов, озираясь, - читайте, если делать нечего...
Офицер чмокнул губами, вытянул по-лебединому шею, встал (он был строен и подтянут), согнал складки гимнастерки назад и сказал:
- "Цветы зла" вы должны выучить здесь же, на станции. Иначе вас придется отправлять в другую часть.
И протянул Виноградову книжку. У того от напряжения выступила испарина на лбу. В другом бы месте он бы сам дал почитать кому следует! Так бы дал, что грамотку окончательно бы забыл. А здесь была армия. Нужно было подчиняться старшему по званию. Что в уставе записано? Правильно. Виноградов боязливо, как горячий утюг, взял книжку и отошел в сторонку, косясь на придурочного офицера. Тот сел и взял другую книжку, уперев в нее восхищенные глаза. Виноградов даже сплюнул в сердцах. Как ни направлял на Виноградова обложку офицер, Виноградов читать название новой книжки не стал. Бочком отошел и сел в кресло. Кресло стояло под пальмой в кадке. Виноградов расслабленно откинулся к спинке, вздохнул. Почему-то вспомнились нити сушеных грибов на косяке двери, а в углу - большой образ Спаса, с горящей лампадой. Мать ухватом вынимает из печи чугун с картошкой в мундире. И все-то кругом в деревне деревянное, по-русски, не то что здесь! Еще даже не раскрыв эти самые "Цветы зла", Виноградов заметил за кадкой лыжи. Мелькнула мысль сбегать в самоволку. Что за прелесть для солдата - самоволка! В захолустном украинском городке, где располагалась учебная часть, Виноградов через день бегал в самоволку. К Зинке и за самогоном. Доску в заборе за складами отодвинешь - и ты среди хат и мазанок!
Виноградов затаился и почувствовал дрожь во всем теле от предвкушения самовольной отлучки. Раскрыл книжку, сделал вид, что читает, встал, надел лыжи и, держа книжку перёд глазами, пошлепал на лыжах по ковровой дорожке в конец платформы. Там съехал под уклон по снежку, и пошел вдоль линии железной дороги. Серебрились рельсы, ясное небо сияло звездами. Хорошо было идти на лыжах по морозцу. Но, не пройдя и ста метров, Виноградов с изумлением обнаружил конец железнодорожного пути. Рельсы обрывались перед тупиковой полосатой шпалой. Дальше было голое заснеженное поле и черный лес вдалеке.
Виноградов смотрел на тупиковую шпалу и никак не мог понять, откуда же он сам приехал в вагоне. Развернулся и пошел назад, по своей же лыжне, обследовать путь. Может, где-нибудь ответвление прозевал. Но путь был прям, как линейка. На Виноградова смотрели два красных глаза концевого и единственного вагона! Елочкой поднявшись на платформу, Виноградов на лыжах прошлепал мимо офицера в будке, уже не показывая, что он что-то там читает, а, сунув книжку в карман шинели, прошлепал сосредоточенно в другой конец платформы. Уклона для съезда на лыжах здесь не оказалось. Здесь было ограждение. Внизу, в конце пути, такая же тупиковая полосатая шпала в ярком луче прожектора тепловоза. Черное, белое, черное, белое.
Виноградов сначала очень испугался безвыходности положения, но потом подумал, что это, должно быть, очень засекреченная часть, мол, для шпионов - кругом тупики, а для наших - есть выход, только нужно освоиться, не спешить, войти в курс дела. Может, этот самый тепловоз под землей тут как ходит? Мало ли что. Недаром же нас весь мир страшится. Понапридумывали черт знает что, свои-то никак не разберутся. С этими мыслями Виноградов подошел на лыжах к креслу, сбросил их и поставил на место за кадку с пальмой. Достал из кармана Бодлера и сел в кресло. Приступил к заучиванию стихов, прочитав по слогам первое четверостишие первого стихотворения под названием "Вступление":
Безумье, скаредность и алчность и разврат
И душу нам гнетут, и тело разъедают,
Нас угрызения, как пытка, услаждают,
Как насекомые и жалят и язвят...
В этот момент тепловоз дал гудок и тронулся, содрогая землю. Куда он, там же тупик, нет пути? Виноградов уронил книжку на колени, во все глаза наблюдая, как тепловоз миновал тупик и исчез в чистом поле. Виноградов хотел от невероятности происходящего выдать трехэтажно на врожденном языке что-нибудь, но против воли чеканно выпалил начало:
Безумье, скаредность и алчность и разврат...
Офицер из застекленной будки видел, как Виноградов произнес это наизусть и подумал, что минут через двадцать вся книжка Бодлера будет освоена. Виноградов тоскливо икнул и заговорил стихами. Эх, назад бы, в учебку! Думал об учебке, а рот говорил стихами. С нежностью вспоминалась тусклая казарма, двухэтажные койки, мрачная столовая с длинными столами, клуб, где давали "фильму"... А рот все говорил и говорил стихами этого самого Бодлера, страница мелькала за страницей, пока, наконец, не произнес последнее четверостишие книжки:
Обманутым пловцам раскрой свои глубины!
Мы жаждем, обозрев под солнцем все, что есть,
На дно твое нырнуть - Ад или Рай - едино! -
В неведомого глубь - чтоб новое обресть!
Не понимая, отчего это так развилась у него тяга к стихам, Виноградов доложил офицеру, что всю книжку вызубрил. Офицер навскидку проверил закрепленный материал из разных мест книжки, и на все-то вопросы получал от Виноградова чеканные цитаты.
- Поздравляю, что и вы подтянулись по строевой поэзии! - похвалил офицер.
- Почему "строевой"? - удивился Виноградов.
- Потому что под Бодлера мы ходим строем на завтрак, обед и ужин!
Виноградов болезненно поморщился и подумал о том, что лучше уж уголь разгружать и бревна ошкуривать, как в учебке, чем тут с вами дурью маяться.
- Куда же мне, товарищ капитан, идти теперь? - спросил он. - Стишки-то освоил я.
- Теперь прямой дорогой, в штаб гвардейского полка! - сказал офицер, указывая за кадку с пальмой, откуда начиналась дорога в гарнизон, которую раньше Виноградов как бы и не замечал.
Хорошая дорога, асфальтовая, снежок убран в аккуратные кучки, фонари светят как днем. Впереди - синие ворота с красными звездами. Будка часового. На часах - строгий усатый солдат, вроде чеченца, в белом полушубке, с автоматом.
- Пароль? - спрашивает.
- "Цветы зла"! - бодро отвечает Виноградов.
- Проходи! - разрешает часовой через окошечко и механически открывает огромные ворота со звездами.
Виноградов увидел широкий бульвар со строем заснеженных лип, со скамейками, тоже заснеженными, с памятником. Памятник - это как положено. По углам фонари из прошлого века так и сияют. И голова у памятника склонена, тоже как положено по уставу. Чтоб знали, кому этот памятник, подписали: "Бодлер", - прочитал Виноградов. Вот он, значит, какой такой будет этот Бодлер, вгляделся в золотисто-зеленоватый огромный монумент Виноградов. Справа и слева бульвара тянулись двухэтажные желтые дома, некоторые с пряничными белыми колоннами, барельефами, атлантами, поддерживающими балконы. Который дом из них штаб гвардейского полка? Бульвар и дома вдоль него уходили в такую далекую перспективу, что Виноградов растерялся, где этот самый штаб искать. Пуст был бульвар. Виноградов решил заглянуть в первый попавшийся подъезд. В фойе за барьером сидела полная женщина, с маленькими накрашенными губками, в военной форме, в звании лейтенанта. Виноградов смутился, но все же спросил:
- Разрешите обратиться, товарищ лейтенант?!
- Извольте, сударь, - машинально сказала женщина, продолжая что-то то ли читать, то ли писать за своим барьером. А от нее запах французских духов так и бьет в нос Виноградову.
- Мне нужен штаб гвардейского полка!
- Бульвар Бодлера, дом сто сорок восемь, - так же машинально сказала женщина-лейтенант, не поднимая глаз.
Виноградов еще раз с удовольствием вобрал в себя запах французских духов и вышел из теплого фойе на мороз, и на углу дома повстречал первую колонну. Это шла в ногу, чеканя шаг, какая-то рота, вся в белых полушубках. Над ротой зависла строевая песня на слова Бодлера:
Какой напиток в трепкой пене
Я залпом выпью,
Какие звезды упоенья
В туман просыплю!
Это из "Танца змеи", узнал слова Бодлера Виноградов и зашагал вперед, поглядывая на номера домов. Вдруг взгляд обожгла вывеска: "Военторг". Рука в кармане нащупала рубль мелочью. Смело вошел в магазин. За прилавком - грудастая блондинка с выщипанными бровями, в звании старшины, в пилоточке. А выбор! Выбор на полках! И "шипр", и "тройной", и "цветочный" по двадцать восемь копеек!
- "Цветочный" и конфетку! - бодро попросил Виноградов, высыпая мелочь на прилавок.
Грудастая блондинка отсчитала длинными наманикюренными ноготками нужную сумму, остальное отодвинула в сторону. Виноградов тут же эту сторону ссыпал назад в карман, принял с ликованием "цветочный" и карамельку. Блондинка подозрительно как-то взглянула на него и рассмеялась. Виноградов не обратил внимания на этот смех, выскочил на улицу, скрутил пробку с флакона, и тут же, на ходу, каплю за каплей, горлышко узкое, льется плохо, влил в себя весь флакон. Однако закусывать конфеткой не пришлось: сладок был одеколон, сладок, как лимонад! В злобе Виноградов вгляделся в этикетку и прочитал: "Энгельгардтовская фабрика безалкогольных напитков"! Вот паразиты! Свинство всегда торжествует. Голова была ясная, не болела, а выпить, вот что интересно, хотелось! Подумав, Виноградов вернулся в военторг.
- А "шипр" покажите? - смущенно попросил он.
Блондинка, как ни в чем не бывало, протянула ему "шипр". Нормальная зеленая жидкость. Взгляд на этикетку - та же самая надпись, тем же самым шрифтом! Виноградов переступил с ноги на ногу, посопел.
- Мне бы чего-нибудь со спиртиком, прижечь фурункул на колене, - сказал он.
- Со спиртиком у нас ничего не бывает, - сказала блондинка. - А с фурункулом - в медсанчасть, пожалуйста, господин!
- Какой я такой господин! - обиделся Виноградов. - Что вы придумываете обо мне, товарищ старшина!
- Так положено по уставу, - сказала блондинка.
- Давайте лучше познакомимся, - сказал Виноградов и протянул руку к груди продавщицы.
Та, казалось, никак не отреагировала, но как только Виноградов сжал крепкую грудь под гимнастеркой, тут же получил удар по уху, резкий такой, отрывистый.
- А вот драться не обязательно! - крикнул он.
Блондинка сняла с полки книжку и положила ее на прилавок.
- За то, что вы взяли меня за неприкосновенную часть моего драгоценного тела, вы должны купить устав.
Виноградов, потирая горячее ухо, прочитал на обложке:
"Устав истинного учения по несению гарнизонной жизни".
- У меня денег нет, - сказал он.
- Есть. Цена устава две копейки.
Виноградов покопался в кармане, высыпал мелочь на прилавок, продавщица острым ноготком выловила двушку, тут же раскрыла книгу, а Виноградов, как дурак, против воли, стал читать написанное вслух:
- Истинное учение научает людей высшему добру - обновлению людей и пребыванию в этом состоянии. Чтобы обладать высшим благом, нужно 1) чтобы было благоустройство во всем народе. Для того чтобы было благоустройство во всем народе, нужно 2) чтобы было благоустройство в семье. Для того чтобы было благоустройство в семье, нужно 3) чтобы было благоустройство в самом себе. Для того чтобы было благоустройство в самом себе, нужно 4) чтобы сердце было чисто. Для того чтобы сердце было чисто, нужна 5) правдивость, сознательность мысли. Для того чтобы была сознательность мысли, нужна 6) высшая степень знания. Для того чтобы была высшая степень знания, нужно 7) изучение самого себя.
Текст кончился, книга закрылась. Виноградов облегченно вздохнул. Блондинка протянула ему книгу. Виноградов нехотя сунул ее в карман и обреченно покинул военторг. Одеколоны без спирта, уставы какие-то... Да, совершенства нет на земле! В раздумье вспомнилось из Бодлера:
Будь мудрой. Скорбь моя, и подчинись Терпенью.
Ты ищешь Сумрака? Уж Вечер к нам идет.
Он город исподволь окутывает тенью,
Одним неся покой, другим - ярмо забот.
Из груди Виноградова вслед за стихами вырвалось отчаянное:
- Неужели мне в этой дыре два года трубить?!
Скрипнул зубами, смахнул слезу и зашагал проворнее. Вон дом двадцать мелькнул, двадцать два, двадцать четыре... Черт знает что! Подвез бы кто-нибудь, что ли?! И как раз в этот момент сзади послышался шум мотора. Виноградов неуверенно проголосовал. "Козел" притормозил, приоткрылась дверца. За рулем сидел маленький, тощий, с кудрявыми бакенбардами сержант в дубленке.
- Подбрось, корешок, до сто сорок восьмого дома, - попросил у него Виноградов.
- Так я в ту степь и еду, - весело сказал сержант какими-то незнакомыми словами, но Виноградов их понял. - Садитесь, пожалуйста. Новичок?
- Да вот, сегодня прибыл, - сказал Виноградов, забираясь в машину.
- Откуда?
- Да с учебки.
- Нет, я не об этом, сударь. Родом откуда будешь?
- Деревенский я... С-под Рязани...
- Не слыхал, - сказал сержант.
- Чего, Рязани не слыхал? - удивился Виноградов.
- Нет.
- Ну, ты, корешок, даешь! - воскликнул Виноградов, оглядывая проплывающие по сторонам, бульвара дома. - Рязань! Дурья твоя голова!
- Да не слыхал я такого названия! - очень серьезно сказал сержант. - Где это?
- Так, - сказал сам себе Виноградов. - Понятно. Разыгрываешь. Эта, блондинка, продала какой-то устав за две копейки...
Виноградов полез за ним в карман, а шофер тут же сказал:
- Да это она тебе Конфуция подсунула... Китайцы выпустили двести миллионов экземпляров и все никак реализовать не могут. Там же иероглифы, по-китайски напечатали...
- Это что ж получается, - раскрыл книгу Виноградов и, действительно, обнаруживая иероглифы, - я по-китайски читал?!
- А чего такого, - усмехнулся шофер.
- Сам-то ты откуда? - спросил Виноградов.
- Из-под Парижа, - сказал сержант. - Версаль слыхал?
- Не-а, не слыхал... Ты кто? - вдруг сообразил Виноградов. - Француз, что ли?
- Ну не китаец же! - воскликнул сержант. - Дембель через месяц!
Виноградов отупело уставился на дорогу. Что ж это такое? Как это такое может быть, чтобы русский и француз в одной армии служили?! Виноградов вполголоса, будто что-то вспоминая, запел:
Сегодня в доках не дремлют французы,
На страже мира докеры стоят.
Мы не допустим военные грузы!
Долой войну! Везите смерть назад!
Это он вспомнил "Песню французских докеров", которую часто заводили по радио в детстве.
- Хорошо поешь! - похвалил француз.
- А как же ты по-русски выучился говорить? - осторожно спросил Виноградов.
- Я и не учился. Говорю всю жизнь по-французски.
- Как это - по-французски? Я же тебя понимаю...
- То-то и оно! Сам в толк не могу взять. Без малого три года отбабахал здесь, а ничего не понимаю! - воскликнул сержант. - Тут ребята с Америки есть, с Германии, с Китая в роте охраны... И все в одном гарнизоне...
- М-да, - недоумевая, вздохнул Виноградов и тут же вспомнил и бодро запел:
Русский с китайцем братья навек.
Крепнет единство народов и рас.
Плечи расправил простой человек,
С песней шагает простой человек,
Сталин и Мао слушают нас!
Слушают нас!
Слушают нас!
Припев грянули вместе с французом:
Москва - Пекин!
Москва - Пекин!
Идут, идут вперед народы,
За светлый труд,
За прочный мир,
Под знаменем свободы!
Подъехали к штабу гвардейского полка, белоколонному особняку. "Козел" с французом порулил дальше, а Виноградов вошел в автоматически открывшиеся перед ним стеклянные двери. На месте дежурного сидел майор с профессорской бородкой и, паразит, читал "Цветы зла"! Рядом устав этого самого козла Конфуция! У Виноградова так всё внутри от этого и опустилось. Рот сам открылся и проскандировал:
Я - трубка автора стихов.
Я - деревянная фигурка
С головкой кафра или турка:
Знать, у поэта вкус таков.
И вытянул руки по швам. Майор, почесав бородку, удовлетворенно кивнул и сказал:
- Очень рады вам, господин Виноградов! С прибытием в инфернальный гвардейский полк!
- Служу Советскому Союзу! - заорал как положено Виноградов.
- Молодцом, молодцом! - похвалил бархатистым голосом майор и поднес к уху радиотелефон. - Так, вас, господин Виноградов, направляю в ТЭЧ! Дом восемь по переулку Второму Бодлеровскому!
- А что такое, товарищ майор, ТЭЧ? - с легким испугом спросил Виноградов.
- ТЭЧ - это ТЭЧ! Теоретическо-эстетическая часть! Идите!
- Слушаюсь! - сказал Виноградов и, повернувшись через левое плечо, вышел на улицу.
К подъезду подкатил тот самый "козел", подбросивший Виноградова. Из машины вышел упитанный, маленького роста, генерал в папахе, с красными лампасами на великолепно отглаженных брюках. Виноградов от страха застыл по стойке "смирно" и приложил руку к виску.
- Вольно, - детским голоском добродушно проговорил генерал и похлопал Виноградова по плечу. - Как там звучат заключительные строки из сонета "Красота"?
Виноградов моментально процитировал:
Я - строгий образец для гордых изваяний,
И, с тщетной жаждою насытить глад мечтаний,
Поэты предо мной склоняются во прах.
Но их ко мне влечет, покорных и влюбленных,
Сиянье вечности в моих глазах бессонных,
Где все прекраснее, как в чистых зеркалах.
- Прекрасно! - воскликнул генерал, и лицо его приняло возвышенное выражение. - Однако замечу, что датировка этого сонета вызывает споры. Иногда называется начало 40-х годов. Но формальное совершенство сонета и его редкая у Бодлера концепция красоты в неподвижном говорит, что сонет должен относиться к периоду 50-х годов, когда Бодлера искушала эстетика Готье и парнасцев.
Виноградов пытался внимать генералу (настоящего генерала он видел впервые), но ничего не понимал. Генерал, видимо, это почувствовал и сказал:
- Не смущайтесь, ничего, ничего. Я в ваши годы ни писать, ни читать не умел. Куда вас распределили?
- В ТЭЧ, товарищ генерал!
- Хорошо. Очень хорошо. Думаю, вам удастся определить точную дату "Красоты", - сказал генерал и, подумав, спросил: - Откуда родом?
- С-под Рязани...
- Не слыхал... Ну да ладно, ступайте в ТЭЧ. Лучшее у нас подразделение.
И ушел в подъезд. При слове "лучшее" Виноградова передернуло, он внезапно икнул, сердце стукнуло, пропало, чтобы через секунду вновь объявиться. Француз выглянул из окна "козла" и сказал:
- Генерал-то наш душа-человек! С Новой Зеландии... Везде есть хорошие люди...
- Где эту ТЭЧ-то искать? - спросил Виноградов обреченно.
- Да вон, за угол, четвертый дом справа, - сказал француз и уехал.
С горестным чувством Виноградов пошел за угол, и чтобы развеяться, запел негромко свою любимую:
Где найдешь страну на свете
Краше Родины моей?
Все края земли моей в расцвете,
Без конца простор полей!
И чуть громче - припев:
Светит солнышко
На небе ясное,
Цветут сады,
Шумят поля
Россия вольная,
Страна прекрасная,
Советский край, -
Моя земля!
Правильно говорили старики в деревне, что в армии уму-разуму научат. Не думал Виноградов, что здесь могут быть такие чудеса. А что делать? Бежать? Поймают, посадят! Будь проклята эта служба! Работал бы да и работал в колхозе, пользу приносил. Нет, обязательно нужно было призывать на действительную военную службу. Этого козла Бодлера учить! Пропади он пропадом! Генерал с Новой Зеландии, шофер с Франции! Эх, знать, сильна страна Советов, что всех в кулачок взяла. То-то ребята в учебке поговаривали об особых частях, мол, есть в стране такие части, что не приведи Господь! Весь, мол, земной шар опутали сетями шпионажа. Неужто и я угодил в самую секретную?! Почесав затылок, Виноградов вошел в желтобокое, с белой лепниной - грудастые какие-то девицы с венками и кубками, - здание ТЭЧ.
Из-за стола дежурного поднялся аккуратненький старший лейтенант в пенсне, как только Виноградов отдал ему честь и по форме доложил о своем прибытии. Книжке Бодлера "Цветы зла", которую заметил на столе, не удивился.
- Тэк-тэк, - сказал старлей, оглядывая Виноградова, и нажал кнопку на щитке приборов.
Тут же явился бодренький старшина, правда, лысый, и молча повел Виноградова в подвал. А там был комфортабельный склад. Старшина выдал Виноградову все новое, даже сапожки, кожаные, легкие. Но верхом совершенства была белая дубленка. Никогда и не мечтал Виноградов о таких полушубках, легких, с золотистым ярлыком на загривке: "Мэйд ин Энгельгардтовски".
- Вы знаете, износу не будет, - сказал старшина. - Все натуральное, никакой синтетики.
- Надо бы того, обмыть, что ли, - неопределенно сказал Виноградов, вспоминая, что каждую новую вещь в деревне положено было обмывать.
- Как это "обмыть", одежда же новая? - не понял старшина.
Виноградов даже повторяться не стал, понял, что старшина не местный, хотя, черт его знает...
- Товарищ старшина, а вы откуда, разрешите поинтересоваться, родом будете?
- Я местный.
Виноградов несказанно обрадовался.
- Так давайте выпьем!
- Я энгельгардтовский, - пояснил старшина, - и мы все тут - непьющие. Согласно Конфуцию. Нам нельзя. Сгорит заслонка.
- Какая заслонка?
- Это не нашего ума дело...
- А чьего ж ума?
Старшина выставил вверх указательный палец и поднял глаза на потолок, мол, там наш распорядитель. И только тут Виноградов догадался спросить:
- А Энгельгардтовская где находится?
- Как где? - удивленно переспросил старшина. - На Бодлере! - и рассмеялся, так для него был очевиден ответ. И для убедительности проскандировал:
Мне факты кажутся какой-то ложью шумной,
Считая звезды в тьме, я попадаю в ров...
Но Голос шепчет мне: "Храни мечты, безумный!
Не знают умники таких прекрасных снов..."
- Этого же нет в "Цветах зла"! - отреагировал Виноградов.
Старшина снисходительно улыбнулся, в его карих глазах блеснули дьявольские искорки, и сказал:
- Эх, салажонок! Ничего, наверстаешь. Это - из дополнений, из "Книги обломков"... Пойдем в сауну!
Тут же, в подвале, через дверь от склада, в прекрасном предбаннике, где кипел ароматный чай, Виноградов сбросил с себя кирзу и х/б, прожарился в сауне на полированной полке и обмылся в голубой огромной ванне. Надев чистое вискозное белье и шерстяную форму, пошел в сопровождении старшины на второй этаж, полагая, что попадет в казарму, но попал в номер 23, отдельную однокомнатную квартирку, с деревянной кроватью, креслами, письменным столом, на котором, разумеется, лежала книжка Бодлера "Цветы зла"... Чувствуя с дороги усталость, Виноградов прилег на кровать поверх одеяла, хотя знал, что в неположенное время это делать запрещается. Однажды в учебке, когда он вот так же прилег, старшина влепил ему наряд вне очереди. И пошел Виноградов на кухню, в этот ад, мыть посуду. Пять тысяч курсантов в учебке, стало быть, пять тысяч железных тарелок, пять - кружек, а уж ложки - без счета. Пять ванн с кипятком, а в нее - засыпаешь горчичный порошок. Грудами кидаешь в ванны тарелки, кружки, ложки. Пар застилает взор. Потный, разбухший, с красными руками, вылавливаешь посуду из ванн и бросаешь ее на конвейер машины посудомоечной, в ней крутой кипяток. Едва к обеду успеваешь перемыть посуду с завтрака. И опять грязную несут! Без передышки. Так спрашивается, стоило ли в неположенное время ложиться на кровать? Но здесь никто не видел, что он прилег. Можно было чуть-чуть отдохнуть до отбоя. А когда отбой? Только подумав об этом, Виноградов почувствовал сильный прилив головной боли. Эта боль преследовала его лет с двенадцати, с тех самых пор, как впервые напился на свадьбе сестры. Жених, - бывший матрос, налил ему полстакана... Ну и понеслось! То в овраге проснется, то в хлеву, то в МТС под колесным трактором - и вперед, похмеляться, с одной мыслью: как бы уклониться от работы. Так до самой армии. А уж провожали с таким грохотом, что очнулся только в бане учебки. И из учебки точно так же проводили. Вот и очнулся!
Голова просто стала раскалываться. Виноградов резко поднялся, так резко, что огненно-зеленые круги поплыли перед глазами. Он стоял у окна и тупо смотрел в темное небо, по которому плыли зеленые круги. Потом эти круги уменьшились, и цвет изменили - стали серебристыми. Голова перестала болеть, а серебристые точки с неба не исчезли. Это ж, звезды, решил Виноградов, но тут же отказался от этого решения, поскольку точки плавно и быстро двигались из левого верхнего угла окна в правый нижний. Красиво, ничего не скажешь! Виноградов пропел проникновенно:
Далеко-далеко,
Где кочуют туманы,
Где от легкого ветра
Колышется рожь,
Ты в родимом краю
У степного кургана,
Обо мне вспоминая,
Как прежде живешь...
Вдруг послышался чей-то голос:
- Построение на ужин!
Виноградов заученно согнал складки гимнастерки под ремнем назад, надел шапку и выскочил в коридор. Подразделение быстро строилось в две шеренги. Виноградов, как это бывает с новичками, замешкался: куда ему вставать? Смущенно прикинул соотношение своего роста с ростом других солдат и нерешительно втиснулся третьим слева во втором ряду. Появился старшина, в шапке, оглядел личный состав и сказал:
- Рядовой Виноградов!
- Я! - испуганно выкрикнул Виноградов, краснея от столь поспешного внимания к своей персоне.