Читая в тишине и про себя стихи Евгения Рейна, понимаешь, что его поэзия зависит от всего - от дождя, от вина, от походки, от закуски, от Яузы и от Фонтанки, и от состояния духа. Но от всех, порой избыточных на первый взгляд, деталей стихи Евгения Рейна только выигрывают, смещая художественную прозу в поэтический шаг, обрамленный рифмовкой, а то и без таковой. Евгений Рейн умышленно избегает красивостей, ведет нас по обычным улицам, приглашает в обычные коммуналки, в коридорные системы, где живут по десять-тридцать семей, чтобы не казаться избранным, но, не желая никому угождать, сам себе противоречит, да и порой впадает в детство.
Что ему прочие реки, если он сам себе великая река! Хотя у него действительно Фонтанка в Яузу впадает, поскольку стихи начинаются в Ленинграде, а кончаются в Москве, искажая привычную географию, превращая ее в поэтическую. В стихах Евгения Рейна действуют только его собственные законы, принятые им одним на заседании поэтического совета с самим собой. Евгений Рейн есть сам себе закон и государство.
Его поэзия не фотографирует, не срисовывает жизнь, как сплошь всех и рядом учили в советские времена. Евгений Рейн вообще понимает поэзию как конструкцию реальности, как художественную формулу со многими составляющими ее частями. Недаром он прежде выучился на инженера, и даже некоторое время работал на знаменитом ленинградском заводе, где делают ленты эскалаторов для метро. Иначе говоря: художественные формулы, высшая математика поэзии производят новую реальность жизни, вторую и бессмертную. Чтобы понять поэтику Евгения Рейна, нужно знать, как устроен эскалатор, нет, не метро, а, скажем, его же стихов, где всё в движении, перед глазами читателя проплывают "прожекторы, которые светили на лозунги среди глухой зимы", "площадь Труда - Васильевский остров (в прошлом - мост Святителя Николая, ныне - мост Лейтенанта Шмидта...", Кресты и Лефортово. Это и значит, надо не просто читателем его стихов, но постараться быть соавтором, стремящимся подняться до уровня Евгения Рейна. Это трудно, но иначе и быть не должно.
Когда тебя поэтом считают только подворотни в сыром невском сумраке, тогда надо бежать от Фонтанки к Яузе, где "мяукает Окуджава голоском беспризорной кошки".
Евгений Рейн должен был пройти свой единственный долгий и сложный путь. Не написать одно, десять, сто стихотворений в год, хотя это, в конечном итоге, и является определяющим, а прожить десять, двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят лет в тексте своих стихотворений. Кстати говоря, я должен подчеркнуть беспримерное мужество Евгения Рейна, его верность поэзии, даже упрямство, чтобы первую книгу его соизволили советские литературные функционеры разрешить к 50-ти годам!
Советское время для Евгения Рейна, а он родился в 1935 году в Ленинграде, стало огромной эпохой. Он себя считает в значительной мере плодом того времени, но с вольнодумством андеграунда, с чтением запрещенных книг, с самиздатом. Он работал в советской прессе, на советских киностудиях, в советских журналах. Евгения Рейна не печатали упорно. Он был близок ко многим людям диссидентского движения, знал многих, начиная от Сахарова и кончая Якиром, Буковским, Амальриком... Да, все мы пережили революцию. Но она оказалась многовалентной. Евгений Рейн ни за что не хотел бы вернуться назад. Но он увидел, что какие-то невероятно сложные проблемы выставила новая жизнь. Произошел чудовищно несправедливый раздел имущества. В глубинке живут плохо, если не сказать, нище. Повсюду наблюдаем чудовищное засилье бюрократии, коррупции, совершенно антикультурную политику средств массовой информации, главным образом, телевидения, со всеми этими глупыми американскими фильмами, со всеми этими шоу, представлениями. Все-таки культура должна как-то режиссироваться.
Поэт становится писателем тогда, когда его стихи живут на бумаге отдельно от тела. У Евгения Рейна на этот счет разбросано множество мыслей в разных книгах. И я неустанно повторяю: жизнь дана для того, чтобы превратить её в Слово. И у Евгения Рейна написано: "Еще наступит день рожденья пирамид". Да и он сам огромен, величествен в своем творчестве, как пирамида. Ибо, добавлю я, самому надо начертать иероглифы собственной души на пирамиде вечности.
Найди в его стихах Последний переулок. В случае с поэтами все время путают тело с текстом. И здесь Евгений Рейн четко разделяет, например, в случае с любимым им Иваном Крыловым, тело и текст. А уж Иван Крылов, наш баснописец едкий, как раз является тем случаем, когда тело выступает у многих исследователей на первый план.
Слушающую публику, да и нетребовательных критиков привлекает "живая жизнь" поэта, проще говоря, жизнь тела, физиология: кто на ком женился, кто в кого стрелял, кто жил в нищете и вдруг разбогател. Я же на каждом перекрестке с завидным упорством, которому, кстати говоря, я у Евгения Рейна и научился, говорю, что нужно изучать не жизнь поэта в жизни, а жизнь поэта в тексте. Вот поэтому мне предельно интересна поэзия Евгений Рейна. Телевизионщики, у которых все приблизительно и мимолетно, восклицают о читавших вслух: они собирали стадионы!
Да какая разница, где были произнесены еретические строки: "Вернись в Москву и там на Лобном месте / Скажи Кремлю: "Я не боюсь тебя!" Бас Евгения Рейна пробуждает тоталитарную столицу. Вот они, написаны, читайте, не стесняясь, своим собственным голосом, перед сном, и на природе, а лучше на Красной площади прямо. Это написал Евгений Рейн. Когда кричали стадионы и выходила имперская газета "Правда", мы жили в подпольной стране и читали Осипа Мандельштама. Страна двуглавая раскинулась от океана до океана, но на безлюдном этом диком пространстве всего два города, две столицы, где есть, в чем парадокс, Иосиф Бродский и есть Иосиф Сталин. Жизнь стала Словом. В поэзии Евгения Рейна через Москву просвечивает Ленинград, а через Санкт-Петербург - Москва.
И до сих пор по телевизору всё вспоминают стадионы и народ, который слушает "поэтов". Обратите внимание, не читает, а слушает. Помогают чтецы, что ли, неграмотным людям? Неграмотных у нас в стране хватало, паспорта получили миллионы колхозников только в 1961 году, и разбежались кто куда. А теперь удивляются, что никто ничего не читает. А я радуюсь, и не надо им читать. Чтение есть высший вид психической деятельности. Читают пусть только те, кто хочет стать писателем, кто желает обрести бессмертие души в Слове. Евгений Рейн все свои книги, образно говоря, написал для меня. Значит, выражение "никто не читает" не верно. Евгения Рейна читаю я.
А народ слушает. Кого? Тех, кто вместе с ними исчезли с лица земли бесследно? Я давно разделил эти два понятия: поэт и писатель. Это совершенно разные сферы деятельности, если не сказать, духа. У поэтов всё приблизительно, прямолинейно, примитивно, чтобы даже глухое ухо воспринимало звуки, усиленные динамиками. Поэт поёт. Он песенник, бард. В общем, то, что захлестнуло тюремную послесталинскую страну. Устное народное творчество.
А письменное творчество предназначено для просвещенных людей. Для отдельных единиц. Или, как говорили раньше, для интеллигенции. Евгений Рейн есть поэт интеллигентный, энциклопедически образованный. Из Питера приезжают в Москву на три вокзала, и видят сразу перед собой башню Казанского вокзала, путая её с Кремлем. "Темнота идет с востока, тяжело туда смотреть".