(Реакция на публикацию в журнале "Нева" воспоминаний Сергея Яковлева "На задворках "России")
Спотыкаясь, пьяный, я посмотрел на Андрея Платонова у ворот Литинститута. "Это наши лежат в овраге!" - крикнула мать Нагибина. В овраге лежал Твардовский в обнимку с Нагибиным. Хрущев встал, стукнул пальцем по столу и сказал: "Печатать!" Твардовский открыл белую дверь, перед ним - Солженицын... У памятника Есенину на Тверском бульваре Нина Краснова сказала мне: "Я люблю Твардовского за то, что он лежал в овраге. Потому что я люблю овраги..."
Я нарочно начал свои заметки с некоторого пародирования событий, свидетелем которых я был. Но в данном случае я выступаю не как арбитр, а как заинтересованное лицо постольку, поскольку слишком большую часть моей жизни занимала история литературной борьбы. Я не хочу сказать, что я всегда особенно симпатизировал тому же "Новому миру" или, скажем, "Молодой гвардии", или "Октябрю", или какому-то другому журналу, но я всегда очень остро воспринимал свежие публикации, которые появлялись там. Во всяком случае, когда я много лет назад прочитал в "Новом мире" повесть Константина Воробьева "Убиты под Москвой", признаюсь теперь принародно, я заплакал. В этом смысле я должен вспомнить выдающегося питерского певца Аркадия Северного. Почему? Потому что это удивительный, как старые новомировские авторы, непревзойденный, незаслуженно забытый и до конца не оцененный певец, который своими песнями, своей приблатненной дворово-уличной манерой пения, своим неповторимым фирменно-хрипловатым, трогающим и раздирающим душу голосом, своим тембром специфической окраски, надрывными нотами и вибрациями и своей искренности, вызывал у слушателей слезы. Когда гроб с его телом опускали в яму крематория, ребята, вопреки директивам кладбища, включили в его исполнении "Сладку ягоду"... Над песнями Аркадия Северного я плакал так же, как над повестью Константина Воробьева "Убиты под Москвой".
Я вообще воспринимаю русскую литературу как плач, сострадание и печаль, то есть как высшую форму искренности. Недаром в истории нашей литературы были такие гениальные творения, как "Плач о погибели Земли Русской", или "Слово о полку Игореве" - это ведь тоже плач, это же, по существу, похороны.
Я говорю все это к тому, что "Новый мир" под редакцией выдающегося русского поэта Александра Твардовского, автора очень любимой мной поэмы "Василий Теркин", вызывал во мне те же самые чувства, которые и вызывает только настоящее искусство, а настоящее искусство невозможно без предельной искренности. Кстати, об искренности в литературе и о других проблемах, которых я здесь касаюсь, говорил в своих статьях Владимир Лакшин - первый читатель моей книги "Улица Мандельштама", который приветствовал меня как прозаика.
Когда была жива Мария Степановна Волошина, жена одного из самых моих любимых поэтов и философов Максимилиана Волошина, она мне говорила: "Читайте "Новый мир". И вы тогда станете человеком". Это было очень давно. В 60-е годы. У меня еще не было сына, известного художника Александра Трифонова. Но тогда, на берегу Коктебельского залива, я действительно зачитывался этим журналом, этими синими книжками. Так и ходил по берегу в плавках и с новыми номерами "Нового мира" под мышками.
Тогда было время строительства социализма, направляющей роли КПСС, расцвета доктринерства и вместе с тем диссидентства. Молодые не воспринимали нравоучительство (как, впрочем, и во всякие времена) и тянулись к запретному. Твардовский, который приглашался на все совещания и заседания официальных верхов, показал Хрущеву повесть Солженицына "Один день Ивана Денисовича", сам прочитал ему куски оттуда. И попросил у него разрешения напечатать Солженицына в "Новом мире". И получил такое разрешение. Хотя Ворошилов, Каганович и другие политики были против.
После вдохновенного Твардовского журналом овладели чиновники.
Залыгин, придя в "Новый мир", принес туда, на мой взгляд, атмосферу серости, каким он сам и являлся. Я не имею претензий к серым, но все-таки я люблю яркие полотна Чехова, Гоголя, Красновой, Платонова, Достоевского, Казакова, Нагибина... Тут я должен взять тайм-аут и немножко подумать, чтобы дать аттестацию "Новому миру" и его сегодняшним сотрудникам наиболее корректно.
При всем моем уважении к Кирееву как к человеку я должен сказать, что он абсолютно средний писатель. Такова же и сотрудница отдела прозы "Нового мира" Новикова, жена критика Новикова, продвинутая им, которую он толкает впереди себя, как впереди паровоза. Мне бы не хотелось говорить о ней, поскольку когда-то я издал ее книгу, но издал так, что, по существу, "переписал" всю эту книгу за нее. Я приложил свою руку писателя к этой беспомощной Новиковой.
Что сказать о других сегодняшних "новомировцах"?
Роднянская - критик, мыслящая настолько литературно, что даже литературный Белинский плюнул бы в потолок.
Прекрасно, что журнал возглавляет знаток библиотеки. Я бы его отправил в библиотеку тиражом в 10 экземпляров, на ксероксе.
Как-то я ехал в метро и встретил Олега Чухонцева. Это великолепный поэт, который не имеет ничего общего с командой "Нового мира", хотя и заведовал там отделом поэзии. Когда мы со Станиславом Рассадиным обсуждали между собой творчество Олега Чухонцева, то, во-первых, мы оба, не сговариваясь, вспомнили, что он родом из Павлова Посада, и, во-вторых, что у него есть такие строки:
Привезли листовое железо.
Кто привез? Да какой-то мужик.
Ну поди ж ты, спроси живореза...
Здесь слышен лязг железа, сбрасываемого с грузовика или с крыши дома. И этот эффект достигается через аллитерации, через музыку слов.
О Костырко, подававшем надежды прозаика, я мог бы сказать отдельно, но в связи с его безнадежной ленью даже не хочу его рассматривать.
Бутов, мой пасынок, не обладая никакими творческими способностями и отличаясь полным отсутствием музыкального слуха, с посыла не соответствующего моему пониманию русского актера Юрского, получает премию нерусского "Букера" в ущерб всей русской литературе.
Малоталантливые люди захватили на десять лет власть в России и оккупировали культурное пространство России в силу растерянности страны и ее граждан и в результате активности так называемых "демократов", и измываются, издеваются над ней. Меня особенно возмущают в нашей печати публикации не просто слабые, но совершенно не имеющие отношения к литературе. Авторы таких публикаций, молодые бойкие мальчики, этакие петушки, провозвестником которых является Немзер и которые думают, что на литературе можно зарабатывать деньги, заполонили литературу, но они исчезнут, как писк комара.
И Россия, которая, по словам Ницше, движется и расширяет свои владения "именно следуя принципу "как можно медленнее!", в конце концов оценит своих настоящих талантов. И, как говорится, будет и на нашей улице праздник. И он уже наступает.
Публикация Сергея Яковлева в 1-2 номерах "Невы", его вещь "На задворках "России", разоблачающая мелкотравчатую политику современного "Нового мира", произвела на меня неизгладимое впечатление и вызвала во мне естественное желание откликнуться на нее. Я должен сказать, что эту вещь отличает нравственная высота, которая присуща настоящей русской прозе, внутренняя интеллигентность и сдержанность и точная авторская оценка событий. Я бы не хотел хвалиться, что я знал все ситуации, которые описал в своих "Задворках" Сергей Яковлев, но я стопроцентно доверяю ему и каждому его слову, поскольку знаю всех сотрудников "Нового мира". И я восхищаюсь смелостью главного редактора "Невы", Бориса Никольского, на мой взгляд, одного из самых чутких редакторов литературных журналов, и благодарен ему за то, что он порадовал всех нас, своих читателей, безоглядно-смелым, убойным произведением Сергея Яковлева. В этой связи я должен заявить следующее. Я полагаю, что самым выдающимся писателем "Нового мира" последних лет оказался Сергей Яковлев, который и подвигнул меня на сии заметки.
И теперь я должен заявить следующее, то, чем мы можем гордиться: "Новый мир" похоронен безвозвратно.
Я не знаю, насколько мое суждение будет верно воспринято кем-то. Оно может быть воспринято и неверно. Почему? Потому что "Новый мир" напечатал у себя мое произведение "Ворона". Я не хотел бы благодарить редакцию журнала за эту публикацию, если бы не одно но... Я связан слишком глубокими узами с этим поколением, которое дало выдающихся поэтов, писателей.
Как-то вечером, прогуливаясь по берегу Москвы-реки, я подумал, что литература - это не спор идиотов и не битва гигантов, это просто взгляд на мир случайно родившегося человека.
Мой приятель Женя Блажеевский, развивая мысль Есенина "Все мы, все мы в этом мире тленны", сказал мне: "Мы тленны, а Россия вечна".
Когда оглядываешь историю русской литературы и видишь борьбу противоречий взглядов, то понимаешь, что все-таки у нас будет побеждать русский дух, русский стиль и, что самое главное, вера в свою великую державу, в чем я и подписываюсь.