Кувалдин Юрий Александрович
Казнь

Lib.ru/Современная литература: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • © Copyright Кувалдин Юрий Александрович (kuvaldin-yuriy@rambler.ru)
  • Обновлено: 14/10/2011. 183k. Статистика.
  • Повесть: Проза
  •  Ваша оценка:

      Юрий Кувалдин
      
      КАЗНЬ
      
      повесть
      
      
      
      ...И бесполезно, накануне казни,
      Видением и пеньем потрясен,
      Я слушаю, как узник, без боязни
      Железа визг и ветра темный стон!
      Осип Мандельштам
      
      
      
      1.
      
      В особом отделе гарнизона стоял уже ксерокс. В гарнизоне дислоцировалось двадцать частей разных видов и родов войск, плюс тюрьма. Холманский, с бородкой, в очках-велосипеде из тонкой проволоки, родился в Староконюшенном переулке, с книгой, но долго там не жил, после пятого класса, в 1957 году, родители получили квартиру на Ленинском проспекте, поступал на филфак МГУ, но провалился, и его забрали в армию, попал служить в Мордовию, во внутренние войска, сначала охранял тюрьму, а потом стал гарнизонным библиотекарем. Читал и читал. И там же в армии, в библиотеке, начал заниматься самиздатом. Из Москвы в сколоченных из фанеры посылочных ящиках с едой присылали Замятина и Платонова, Флоренского и Некрасова, Синявского и Ахматову, Мандельштама и Булгакова, Бродского и Солженицына, Розанова и Бердяева... Стоял уже ксерокс в особом отделе. Холманский спокойно с сержантом из Тарту, заядлым читателем, втихаря, копировал любые книги... и переправлял по несколько экземпляров в Москву.
      Это сейчас битые бутылки на асфальте и в метро. Раньше этого не было. Но тогда, конечно, вопреки всем уставам армии, и бородка у Николая была, хотя и жидкая, из мягких волосиков, светленьких, не привлекательных, как у нищего с Савеловского вокзала, самого тесного, задрипанного московского вокзала, и книжек навалом, а он не брился. Махнул рукой на него старшина, мол, чего взять с интеллигента московского. Да военврач разрешил не бриться, чтобы болезненную кожу не раздражать. Прыщики красненькие у Холманского все время вскакивали, как блошки.
      Редко можно было встретить Холманского прогуливающимся, а часто, если не всегда, видели его сидящим, за столом, с книгой. Нельзя сказать, что он только антисоветчину читал. Нет. Возьмет, к примеру, книгу про подземелья, и сидит читает. Понятно, что сейчас довольно-таки хорошо известно, что подземные ходы в Москве начали строить чуть ли не с самого ее основания. Но настоящие лабиринты и большие тоннели возникли под городом во времена царствования Ивана Грозного. Однако даже сам царь не мог предположить, какие масштабы приобретет его начинание в XX веке! Метро, водостоки и прочие подземные коммуникации - это лишь видимая часть того, что с тех пор построили под столицей. Сегодня подземелье живет своей обособленной жизнью, отторгая законы людей, которые его создали. А тогда Холманский этого не знал и особенно не вникал, ибо переходил из подземелья в Петербург, и надо сказать, что текла его жизнь спокойно и мирно до того момента, когда в один день он был по почти от него не зависевшим обстоятельствам лишен свободы и заключен безвыходно в одинокое жилище, отделенное изнутри толстою, окованною железом дверью и снаружи железною решеткою у окна. Это было в конце апреля, когда начинали зеленеть деревья.
      Говорил тогда Холманский (голос его - нечто уникальное, - скорее, это следовало бы назвать полным отсутствием голоса, но сиплый клекот - громок и доходит до каждого): "Многие лицезрел я события, совершаемые под звездными небесами, и понял я, что почти все - кружение по кольцевой линии метро и боязнь опоздания! Куда ты торопишься, когда дни твои учтены, и если был день первый, то будет и день последний. Сядешь на станции "Курская" и выйдешь на "Курской" же. Нет в мире ничего прямого. Все имеет форму круга, восьмерки, знака бесконечности. Стоя на кремлевской стене, говорил я: вот, я возвеличился и приобрел пост генерального императора, и приобрел десять звезд-гербов на погонах, и командовал Москвой, и от Москвы до самых до окраин, но ударил час, и я оказался в подземелье, и теперь хожу тут, как бледная тень Иоанна Грозного, читающего книги своей библиотеки и теряющего разум, ибо сказано давно, что во многой мудрости много печали; и кто умножает чтением книг познания, безмерно умножает скорбь".
      Холманский для виду немного посопротивлялся и пошел навстречу нажиму следствия: подтвердил факт своих разговоров с однодельцами. Провокатором и сексотом оказался тот самый сержант из Тарту, заядлый читатель, и он чекистами из дела исключался и, несмотря на старания Холманского, в деле не участвовал. "Органы" своего добились, и следствие в целом было закончено всего за четыре месяца: по тем временам очень быстро. Холманский был уверен в правильности поведения, не испытывал никаких угрызений совести, и клял себя только за то, что допустил возникновение самой ситуации. Со временем Холманский осудил свое поведение и, неоднократно к нему возвращаясь, вынес себе обвинительное заключение.
      Смертные грехи Холманского состояли не в том, что он горел ненавистью к бесовскому режиму и потому спорил, возражал, доказывал, а в том, что он не учел искусственно созданной уникальной обстановки, не ограничил себя железным кругом лиц, спаянных клятвой верности, а метал бисер перед теми, кто в этом совершенно не нуждался. Холманский ширял по верхам, искал посланцев с Запада, а у себя под боком не удосужился разглядеть катакомбную церковь. В сталинскую эпоху только в тайных, мельчайших ячейках был залог подлинной борьбы и одновременное возрождение людей, создание элиты новых россиян. Микробратства дают верный и надежный способ борьбы с деспотией. Но до этого Холманский додумался много позднее, поняв, что тюрьма - это, по существу, недостаток пространства, возмещенный избытком времени; для заключенного и то и другое ощутимо. Вполне естественно, что именно это соотношение, вторящее положению человека во вселенной, делает заключение всеобъемлющей метафорой христианской метафизики, а заодно и практически повивальной бабкой литературы. Что касается литературы, это в некотором смысле понятно, поскольку литература в первую очередь является переводом метафизических истин на любое данное наречие.
      Говорил тогда Холманский: "Поехал я в Архангельск через Вологду, а попал в Ростов-на-Дону через Воронеж. Ибо сказано было еще классным руководителем, нечего по свету шляться, сиди на месте и учи уроки. Нет, не хотел учить арифметику, потянуло к географии, а она повсюду круглая, как баранка, и бесконечная, как обручальное кольцо, сковавшее тебя злою женою твоею. Лучше поселись в Москве, городе бесконечном, садись на кольцевую линию, и тогда никогда не попадешь на Красную площадь, вот пойдешь на нее, а придешь все равно на Курский вокзал. Ибо все - толкотня в гардероб, или беготня по эскалатору, а он к смерти везет, стоишь ли, идешь ли или бежишь, а эскалатор жизни, знак бесконечности, все к смерти везет".
      А Русская Правда не знала института смертной казни, который впервые был законодательно закреплен в 1398 году в Двинской уставной грамоте. В ст. 5 этого документа предусматривается назначение смертной казни только в одном случае - за кражу, совершенную в третий раз. Законодатель, устанавливая это суровое наказание за трижды совершенную кражу, скорее всего, исходил из повышенной общественной опасности преступника и реального предположения о возможности совершения кражи и в четвертый раз.
      Конечно, тут Холманский задумчиво, в каком-то полусне отрывался от чтения и возводил глаза сквозь просветы в сирени на голубое высокое русско-немецкое небо.
      И не замечал, как оказывался за столом, перед раскрытой книгой, на том месте, где подпольщики обследовали подземные сооружения под институтом Склифосовского. Они уже добрались до центрального корпуса, и тут фонарь выхватил из темноты необычные строения. Каково же было удивление подпольщиков, когда выяснилось, что это печи для сжигания останков. Но настоящий шок они испытали, обнаружив у дальней печи букет свежих гвоздик, на которых поблескивали капельки воды. Кто их положил? Человеку неоткуда было прийти сюда. После этого открытия одного подпольщика в полуобморочном состоянии пришлось отправить наверх, а остальные осторожно двинулся дальше. Следующей находкой подпольщиков стала груда свежеобглоданных костей какого-то крупного животного, скорее всего, коровы. Это обстоятельство еще больше напугало людей. Дальше по мрачному тоннелю они двигались гораздо медленнее и осторожнее.
      Да, Холманский помнил тот день: он выбрался через какой-то люк на волю поздно вечером, стемнело, его как будто ждали, сразу грубо, бесцеремонно, даже хамски схватили и против воли повезли от мрачного Цепного моста в холодной, скрипящей, стонущей, как собака, карете. Как челюсти страшного монстра, мосты на широкой и сталисто-холодной Неве были уже разведены, и конвойного времени объезд был чрезмерно, чрезвычайно, даже страшно до боли долгий. Холманский ежился, потому что был в легкой одежде теплого весеннего дня, ему было холодно, жутко и тяжело на душе.
      Только в конце четвертого месяца, когда медленное, будто бравшее на измор следствие фактически подошло к концу, Холманскому предъявили вдруг обвинение в измене родине по статье 58-1а. В те предвоенные годы это был самый страшный пункт, сравнимый лишь с обвинениями в терроре и шпионаже: все, осужденные по статье 58-1а, попадали в камеру смертников. Но, как ни странно, когда Холманский расписался под новым обвинением, у него стало легче на душе. Холманский сказал себе: "Ну, что ж, померяемся силами. У родственников об этих вещах допытываться не будут. Это не обвинение в антисоветской агитации. Теперь у меня ни на руках, ни на ногах гири не висят".
      Через несколько ночей Холманского вызвали с вещами и куда-то повезли в "черном вороне". Холманский понял сразу, что его перевозят в Лефортовскую, бывшую военно-каторжную, тюрьму, так как тогда в ней велись следствия по самым тяжелым обвинениям. Многих тут же, в подвалах, расстреливали.
      
      Осенний сумрак - ржавое железо
      Скрипит, поет и разъедает плоть...
      Что весь соблазн и все богатства Креза
      Пред лезвием твоей тоски, господь!
      
      Лефортовская тюрьма была построена сравнительно недавно и напоминала букву "К". На первом этаже, в центре, где скрещиваются коридоры, стоял тюремщик с флажком и регулировал движение арестованных, которых вели на следствие. Надзиратели были подобраны грубые и жестокие. Они всегда не вели, а тащили подследственного на допрос, хватали его за руку, толкали в спину.
      На прогулках их злобные морды были всегда рядом. Многие из них участвовали в расстрелах. Холманского поместили в камеру на четвертом этаже; под ним был коридор смертников. Как раненый зверь, непрерывно выла там одна женщина. Спать днем не разрешали, за ослушание полагался карцер. Допросы происходили только ночью. Неопределенность, зыбкость и паскудство бытия. Свет, тьма, сумрак, великое и ничтожное - смешные понятия, глупость, неуместная здесь. Их просто нет, все они - пустые звуки. Оттенки плавятся, мешаются, проникают один сквозь другой в смутном странном смятении перламутровых переливов наслаждения, знакомого лишь цветам спектра в воображении Холманского.
      Люди и без того спали плохо, сверхчутко: каждый думал, что пришли за ним, прислушивался к шагам, шорохам, звукам открываемых дверей. Нередко тюрьма оглашалась криками. Под утро обычно вопил вызванный на расстрел, пока ему не забивали кляп в рот.
      Крайне редко, в припадке отчаяния шумел измученный арестант, грозил, что не пойдет больше на допрос, но чаще доносились стенания отправляемых в Сухановскую тюрьму, которая была пределом садизма и издевательства над человеком. В Сухановке вновь прибывшему тотчас заявляли, что правил здесь не существует, - попавший туда принадлежал к категории людей вне закона. И действительно: порции еды были ничтожны; по распоряжению следователя арестанту не давали спать круглые сутки, творили над ним все, что хотели. Обычно быстро можно было сломить даже очень крепкого человека, хотя отправляли в Сухановку на целые полгода.
      Один из побывавших там заключенных, хотя его даже и не били, получил на память чахотку и психическое расстройство. С Холманским в камере Лефортово находился бывший красный комиссар гражданской войны, проведший до этого полгода в Сухановке. Он был полностью сломлен, дал на себя и других совершенно фантастические показания и был уверен, что его расстреляют. Его много раз били резиновыми палками, и он "раскололся", то есть начал давать показания, после того, как подвергся этой процедуре во время приступа печени, о котором, по наивности, сам предупредил следователя, и тот, как стервятник, радостно набросился на свою жертву. Комиссар был необычайно эрудирован, имел феноменальную память, читал наизусть по-французски стихи из сборника "Цветы зла" Бодлера и их русские переводы.
      Говорил тогда Холманский: "Служил я в армии, работал на вертолетном заводе, и не было счастья в душе. Другие до сих пор крутятся на вертолетном заводе. Утром идут в метро, а вечером - из метро. Садятся на "Речном вокзале", переходят на "Белорусской", едут до "Краснопресненской"... И так каждый день человеческий, а, значит, и Божий. А потом отвозят их скорбно на Востряковское или Домодедовское или на новое другое кладбище. И зарывают в землю, ибо сказано, что земля состоит из праха человеческого".
      Вторым обитателем камеры был вор-профессионал, один из подставных убийц актрисы Зинаиды Райх, жены знаменитого режиссера Мейерхольда, погибшего в заключении. С помощью резиновых палок от него и его двух дружков добились признаний, и они подтвердили свое участие в совершенном преступлении. "Органы" занимались инфернальной деятельностью: чекисты не делали секрета, что сами убили Райх, и, тем не менее, велись "дела", в тюрьмах для уголовников отыскивались подходящие типы, затем их перевозили в Лефортово и выбивали показания. Достаточно было придумать одну шайку, чтобы схоронить концы, но обычно имелись разные варианты убийц, запасные экземпляры. Так было и с убийством Горького: известно, что его отравили чекисты, но десятками исчисляются его врачи-убийцы... А теперь и врачи-убийцы - на том свете, и Сталин - на том свете, и все палачи - на том свете. Короче, и жертвы, и палачи - все на том свете. Если, разумеется, там есть свет.
      Сквозь решетку маленького окна Холманский смотрит на черное небо. Внимание приковывает тонкий серп юной луны, он выглядывает из разрыва в тучах - и снова кокетливо кутается в вуаль, подхваченную ветром и оттого слишком символическую, не скрывающую профиля и огромного черного глаза под стрелой надменно приподнятой брови. Решительной и четкой.
      
      
      2.
      
      Темно-фиолетовый мрак окутал все углы и выпуклости. В сопровождении двух человек Холманский переходил горбатый мостик и за ним низкие своды; потом введен был в коридор полуосвещенный; в коридоре перед ним отворилась толстая дверь в боковую темную комнату - ему предложили в нее войти: темнота, спертый воздух, неизвестность, куда Холманский вошел, произвели на него потрясающее впечатление; Холманский попросил свечку, и ему показалось, что Крымский мост встречает его и Петрашевского радостными огнями, а могучий Петр I Зураба Церетели сверлит сердитым взглядом, стоя по колено на своем бронзовом паруснике. Они идут в парк культуры - и Холманский немыслимо счастлив оттого, что с Петрашевским все только начинается. И прохладную тишину утра нарушает только сытое каркаенье ворон в поле, голоса да гулкий стук падающих с деревьев яблок. В поредевшем саду далеко видна дорога к реке. Всюду сильно пахнет яблоками, тут - особенно. На террасе стоят раскладушки, на круглом столе - позеленевший самовар, в уголке - посуда. В полдень в саду на керосинке варится яблочное варенье, вечером греется самовар, и по саду, между деревьями, расстилается длинной полосой голубоватый дым. Он оборачивается... со скучающим и равнодушным выражением агатовых глаз, немного отливающих глубоким вишневым багрянцем старого вина.
      Такой переход, конечно, может быть осуществлен и без заключения, и, возможно, с большей точностью. Но, в сущности, со времен Понтия Пилата вплоть до наших дней европейская линия с завидной упрямостью опиралась на арест как на способ, ведущий к обязательной исповеди. Теперь искусство и литература, построенные не на европейских, западных, ценностях и традициях, делают все возможное, чтобы поспеть за своей великой старшей сестрой - или, в японском варианте, младшей - в надежде, без колебаний, породить таким образом своих оригинальных Бодлеров и Толстых.
      Сказал Холманский тогда: "Нет ничего в мире квадратного или плоского, а если и есть, то это всего лишь видимость, ибо все в этом мире, и все в том мире состоит из знака бесконечности, из круглого и вращающегося. Даже когда труп в земле разлагается, в нем все круглое и все вращается, как эскалатор на станции "Маяковская", новый вход и выход, там даже два эскалатора на разных уровнях, обвивают подземные ходы в библиотеку Иоанна Грозного. Фара - круглая, и шар - круглый. Атом, электрон. Что касается всех вообще, то не касается никого. Толпа на эскалаторе в час пик огромна, а никто никого не знает. Куда вы все едете? - кричу я. Цель ораторского искусства - не истина, а убеждение. Но меня никто не слышит. Расщепление. То есть попросту - шизофрения. Этого для понимания круглости достаточно. Ибо остальное все - беготня по магазинам, беготня из родильного дома через вертолетный завод на кладбище, то есть сплошная беготня".
      Наконец-то принесли свечу, и Холманский обнаружил себя в маленькой, узкой комнате без мебели - у стены стояла кровать, накрытая одеялом серого солдатского сукна, табуретка и ящик. Затем Холманскому предложено было раздеться совершенно и надеть длинную рубашку из грубого подкладочного холста, и грубые, связанные из овечьей шерсти, почти до колен, носки. Холманскому указали на туфли и на халат из серого сукна. Платье его и все вещи, бывшие на нем, были у него взяты. Оставлена была у него только по его просьбе грубая шинель. Затем зажжена была на окне какая-то светильня, висящая с края глиняного блюдечка; свеча унесена, дверь захлопнулась на ключ, и Холманский остался один в полумраке, в изумлении и в страхе оттого, что с ним случилось. Холманский сидел на кровати, смотря на тяжелую дверь, в которой несколько секунд еще ворочался ключ, запиравший его, потом слышны были шаги уходивших людей и гремевшая связка больших ключей.
      Между тем до коридоров под приемным покоем больницы подпольщики добрались без приключений, но, войдя в какое-то помещение, люди окаменели от ужаса: из толщи бетонного свода появились человеческие ноги! Через мгновение из потолка показался и полупрозрачный силуэт человека. Это была женщина. Она умоляюще простерла руки к людям, но тут вдруг какая-то неведомая сила начала втягивать ее в бетонную стену. Подпольщики стояли как парализованные - до тех пор, пока призрак не исчез совсем. Оправившись от шока, подпольщики, не разбирая дороги, бросились прочь из этого места!
      Вот, кстати, и дискотека. Прямо на улице, под открытым небом. На асфальтированном пятачке дергалось несколько фигурок, преимущественно девичьих. Широкоплечие тени стояли с краю, курили, отхлебывали пиво и всем видом показывали, что оказались здесь случайно. Увядающая осень, холодная улица и бесперспективная, чужая танцплощадка - все это смешалось в Холманском в невиданную жгучую смесь. Она прогрызала всю его душу и сочилась наружу, заставляя развернуться и уйти прочь. "Ладно, ничего, - успокаивал Холманский себя. - Ничего, просто время нужно... Сейчас погуляем, привыкнем и все будет..." Петрашевский стоял рядом и грустно смотрел на танцующих. Холманский понимал его хорошо, как никто другой.
      Смутное чувство убийственной тоски, мрачные, зловещие предчувствия овладели Холманским - ему казалось, что он стоит на пороге конца своей жизни; несколько минут он был без мысли, как бы ошеломленный ударом по голове. Немного придя в себя, Холманский стал разглядывать обстановку, которая показалась ему какой-то ненастоящей, кукольной, как детский мир поэтессы Нины Красновой, в котором были сделанные ею столики с выдвижными ящичками, в которых лежали кукольные, малюсенькие тетради и книги, стояли маленькие кровати, стулья, на стенах комнат из обувных коробок висели картины, и, разумеется, жили в этих комнатках-коробках сами куколки, тряпочные и пластмассовые, в миниатюрно сшитых платьицах и костюмчиках. "Может быть, я и сам уменьшаюсь, и неотвратимо наступает конец пути?" - в холодном страхе подумал Холманский. Основание, давшее повод к его аресту, было ему известно: он был в то время неоперенный молодой человек, увлекающийся мечтатель, с горячими и несбыточными желаниями, то экзальтированно оживленный, то минорно падающий духом. Но на душе не было не то что угрызения совести, но и не было вообще с его стороны никакого преступления. Идеи убийства, насилия были Холманскому вовсе незнакомы; он взирал на жизнь со своей идеальной точки зрения и вовсе не знал, не умел различать людей, а в размышлениях своих стремился найти истинный путь ко всеобщему благу человечества - но, как государственный преступник, за эти помышления был он обвинен и заключен в каземат.
      И вот перед Холманским улица. Обычная улица с обычными домами. Таких сотни в Москве. Но это именно та улица. Та, которую, судя по многому, Холманский будет помнить еще очень долго. Деревья, ларьки, прохожие - все как обычно. Но странное, милое и одновременно дергающее чувство всякий раз вытаскивает эту картину наружу. И вот выплывает асфальт, возникают и смешиваются запахи. Вот тело пронзает тень того испуга и смущения, желание смотреть под ноги. А вот ни с чем не сравнимое ощущение ее удивительно нежной руки, зажатой в его ладони. Непривычное, до страха приятное ощущение.
      Сказал Холманский тогда: "Жил человек в Москве девяносто лет, но ни разу не был в Третьяковской галерее. Зачем жил такой человек? Он отработал пятьдесят лет на заводе "Станколит", который отливал чушки для танков. Теперь нет ни завода "Станколит", там на нем сплошная барахолка, один завод "Борец" напротив вместе со своими рабочими и инженерами едет по эскалатору станции "Савеловская" к финишу. Беготня по магазинам, сплошная беготня. И завода "Борец" не будет, потому что сказано, не надо бороться, если тебе дали в лоб, то смиренно подставь затылок, чтобы по нему ударили бейсбольной битой. И не будет "Борца". Ибо все называют опытом собственные ошибки. И возненавидел я военные заводы, и всякие заводы, потому что противны стали мне танки и рельсы; ибо все - беготня ради куска хлеба! И возненавидел я весь труд мой, которым трудился под московским небом, потому что должен оставить его человеку, который не учтет мой опыт, а как слепой пойдет на военный завод ради куска хлеба".
      Холманский перешел в мир догадок и предположений, мысли, одна страшнее другой, толпились, как люди перед бесконечным эскалатором метро, различные мысли и чувства: невозможность оправдаться, строгость закона, страх заключения и слухи, распространенные в народе об ужасах жизни в сырых, холодных казематах - все это вместе слилось в томящее душу ощущение, объявшее Холманского внезапно. Он осматривал в потемках жилище, и виденное им поражало его своей мрачной пустотой. Халат на нем был заношенный, местами изорванный, из солдатского серого сукна.
      Окно в небольшой камере казалось Холманскому большим. Надев кирзовые тюремные тапочки, Холманский встал с кровати, на которой неудобно было сидеть, - он скатывался с нее. Мысли перебивались в голове; то он осматривал жилище, то стоял вновь в раздумье. Вспомнить страшно двадцатый век, когда аресты литераторов осуществлялись чуть ли не всюду. Вряд ли можно припомнить язык, не говоря уже о государстве (разве что Лихтенштейн?), литераторов которых почти не коснулась подобная практика. Конечно, в одних литературах с подобным обращением с авторами дело поставлено помягче; в прочих - покруче. СССР, вне всякого сомнения и по первому взгляду, перещеголял остальных прочих. Однако, если взглянуть шире, Советский Союз представлял собою очень многолюдное царство. С кончиной марксистско-ленинской монархии ось вращения идеи подавления литературы и культуры сместилась к другим берегам, к другим океанам, дранг нах остен по Ост-оженке, куда-то в темно-небесную Африку, или в желто-ветренную Азию, или к океану, зовущемуся почему-то Тихим. Но и это почти не ублажает душу, ибо перечисленные восточно-южные дали еще больше населены, нежели обжитая Европа, и даже перенаселены, как вагоны метро в Москве в часы пик, особенно на станции "Пролетарская", где осуществляется переход на станцию "Крестьянская застава". В глухой подземной паутине Москвы затуманенность географии, по-видимому, жаждет сравняться с российской историей.
      Большую часть стены, справа от двери, составляла печь, затапливающаяся снаружи - из коридора; вид печи был Холманскому утешителен. Его шинель была единственным остатком от его жизни, кроме его собственного тела. Холманский сбросил с себя на пол грязный халат и надел шинель. Подойдя к окну, он был поражен видом мрачного светильника комнаты: это был какой-то черепок в виде плошки, с края которой висел кончик фитиля; застывшая сальная масса наполняла его. Не зная, куда приютиться, - и в мыслях его, и в жилище его, - он заплакал и стал молиться; несколько минут стоял отрешенно на коленях и горько плакал, опустившись на пол.
      Помещение не вентилировалось, и дышалось с трудом. К тому же было просто холодно. На Холманском болталась шинель и серый дырявый халат. Когда он лежал, то под ним простиралось что-то жесткое, неровное, и подушка была нечистая, туго набитая соломой. Полумрак, тишина, но они не располагают к отдыху: измученный тяжелыми впечатлениями того дня, он лежал, не двигаясь, его страшно клонило ко сну, и он засыпал, но вскоре просыпался от большой чувствительности в щеке и в виске, прижатых жесткою, бугристою подушкою; переворачивался на другой бок - и та же самая боль на другой стороне головы по истечении короткого времени пробуждает его снова; он ложится на спину и опять скоро просыпается от боли в затылке. Так, мучаясь, по временам сползая на край кровати, Холманский беспрестанно засыпал крепким сном и опять просыпался, чтобы переменить положение; не раз подкладывал он руки то под голову, то под щеку - так провел он ночь без отдыха, в тревожном сне, с болью головы и лица. Кроме того, он зяб: погода, бывшая теплою, 23 апреля вдруг переменилась в суровую стужу. Но вот рассветает, по временам слышатся какие-то громкие хождения в коридоре за дверью.
      Москва-река... Черная прорва, совершенно равнодушная к Холманскому. Но он не будет смотреть на ее противоположный берег, который находится в такой предательской близости. А когда он поднимет глаза, то уже не увидит гранитных берегов. Черным куполом накроет его небо, ярко сияя звездами. А на горизонте оно почти незаметно сольется с таким же черным морем. Днем здесь было светло и просто.
      На другой день Холманский увидел при дневном свете свое новое жилище, глазам его предстала стандартная унылая камера: она была узкая, длиною метров в 5 или менее, шириною метра три, с высоким потолком; стены, оштукатуренные известью, давно потерявшей свой белый цвет. Они были повсюду испачканы пальцем человека, не имевшего бумаги для обыкновенного употребления. С одной стороны было окно, очень большое (сравнительно с величиною комнаты), с мелкими клетками стекол, закрашенное все, почти до верхнего ряда, белою пожелтевшею масляною краскою. Верхний ряд стекол один только был не закрашен и оканчивался с правой стороны форткою величиною с четверть листа писчей бумаги. За окном была железная решетка. С противоположной окну стороны - дверь массивная, окованная железом, и большое грязное зеркало изразцовой печи, затапливающейся снаружи. В комнате, кроме кровати, были столик, табуретка и ящик с крышкой; на подоконнике стоял питьевой бачок и догоревшая уже плошка...
      Сказал Холманский тогда: "Слова живут совершенно свободно, как хотят, как облака, как вода, льются-переливаются от человека к человеку, от века к веку, от народа к народу, из книги в книгу, из вечности в вечность. Кто-то пытается управлять словами, давать указания языку. Но это те люди, которые не понимают, кто они, куда и откуда. Они смертны, как мухи, а язык вечен, и он - Бог".
      Учиться им было неинтересно. А еще они любили готовить и любили есть персики. А вот кого они совершенно не любили, так это милиционеров. Проблемы семьи их не волновали, а на станции "Римская" они не были.
      Думал ли Холманский когда-нибудь, что тюрьма ему будет новым жилищем, вспоминал ли он о тюрьме и суме? Конечно, не вспоминал, поскольку все это происходило как бы не с ним, ирреально. Немного оглядевшись, Холманский залез на подоконник, но при малом его росте не мог достать глазом незакрашенный верхний ряд стекол, который оканчивался с правой стороны форточкою; Холманский приоткрыл ее; свежий воздух подул на него и ему принес как бы что-то родное. Холманский вдохнул его, упился им полной грудью и еще более почувствовал желание взглянуть в окно, но и, поднявшись на цыпочки сколько было сил, он не мог увидеть ничего; он подскочил - перед глазами его мелькнуло что-то вроде двора. Нельзя ли подставить что-либо под ноги?
      Пустоликие длинноногие нимфетки с независимым видом сосали сигареты и скучно поддерживали рассказ Петрашевского о том, как он отдыхал на море.
      На подоконнике, куда, проклиная судьбу, влез Холманский, стоял питьевой бачок; на донышке ее было немного воды, Холманскому показалась она чистою, и он выпил ее, потом снова влез на окно, встал на бачок и увидел небольшой мрачный дворик, странной треугольной формы. Против Холманского была массивная, тупая, тоталитарная, крепостная стена, замыкавшая дворик, у самого окна ходил часовой с ружьем. Холманскому и так уже было довольно холодно; всю ночь напролет укрывался он чем мог; погода была свежая, из окна дул ветер, и он скоро промерз, что заставило его спрыгнуть с подоконника.
      Новизна новой жизни, приметы ее и предметы - обстановка тупого пространства, не зная стыда, окружавшая Холманского и сильно поразившая его своей неприглядностью, - были только отвлечением от смутных предчувствий и мрачных мыслей, которые преследовали его и ночью в беспрестанно сменявшихся коротких, цветных и черно-белых, как кадры Феллини, сновидениях.
      
      
      3.
      
      По поводу "страны, где все хорошо" - почитайте его подпись... Холманскому казалось, что она четко выражает его отношение к происходящему. Он пока что не нашел такой страны. Может быть, потому, что у него слишком большие требования. Он постоянно чем-то недоволен, все время ищет что-то лучшее.
      Черный ворон на колесах, и карета черный ворон. Возят, возят, забирают, исчезают, завывают. Брали многих. Так с Холманским одновременно взято было много других, - он видел мельком их почти всех; ему живо представлялась картина ареста: 23 апреля часов около 10 утра в карете он был привезен в III Отделение, что было у Цепного моста; его вели, сильно топая каблуками, по многим комнатам, в которых он видел других арестованных знакомых ему лиц, и между ними стояли часовые с ружьями. В особенности поразила Холманского большая зала своим многолюдством: арестованные стояли кругом, а между ними часовые, слышен был говор и по временам стук приклада о пол при разговоре (так приказано было).
      Холманского привели, наконец, в маленькую комнату, где он нашел двух знакомых товарищей. Затем граф Орлов, высокого роста с маленькой головой, бледным лицом, сопутствуемый немногими, обходил все комнаты. Один из чиновников нес за ним список, по которому поименно представляем был ему каждый из арестованных. При представлении ему одного из них - господина Белецкого - он спросил: "Вы - учитель кадетского корпуса?" - и, получив утвердительный ответ, он сказал: "Прекрасный учитель, отведите его в особую комнату". Холманского это поразило, тем более, что Белецкий ни разу, сколько известно, не был на собраниях Петрашевского, и Холманский считал его вовсе непричастным к возникшему делу. (Он и был впоследствии по суду оправдан.)
      Вот что тогда произнес в сердцах своих Холманский: "Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время разбрасывать камни, и время собирать камни... На Земле не было языка. Происхождение языка началось с понятий жизни, то есть отправления биологических надобностей. Страшно подумать, что когда-то не было слов. Никаких. Потом они стали появляться вроде междометий на разные голоса, как и у животных, птиц и рыб. Организация языка началась в Египте. Появились люди, фараоны и жрецы, которые стали фиксировать закономерности функционирования языка. Они догадались, что язык нужно строить по принципу нашей вселенной. В центре, как солнце, палящее, всежигающее одно главное слово - Яхве. По-русски оно всем хорошо известно, но не произносится явно, поскольку состоит из трех букв".
      Можно было подумать, что их привели в ресторан, поскольку прямо в III Отделении угощали обедом, чаем и сигарами, но никому охоты не было вкушать чего-либо. Между прочим, подходили к новичкам служащие в отделении чиновники и, как бы с участием относясь к ним, заявляли, что они состоят на службе в другом отделении, но за недостатком места комнаты их отделения были заняты для помещения арестованных.
      Здесь же им стало известно, что список, который носим был при обходе Орловым, начинался словами: "Антонелли Петр Дмитриевич - агент наряженного дела". Впоследствии, Белецкий, о котором только что было упомянуто, по выходе своем из Петропавловской крепости встретил А... на Адмиралтейском бульваре и, будучи им приветствован как знакомый, по своему горячему характеру вскипев гневом, ударил его в лицо и указал на него прохожим как на доносчика, за что и был вновь арестован и сослан на жительство в Вологду.
      Недавно Холманский прочитал книгу Карнеги "Как побороть беспокойство" и слегка изменил свою точку зрения на этот счет... Самая главная мысль, которую Холманский оттуда вынес - это что "наша жизнь определяется тем, как мы к ней относимся - то есть нашим к ней отношением". То есть важно не только - хорошая или плохая страна, в которой ты живешь, а то, как ты к этому относишься.
      Сзади слышны шаги, кто-то идет сзади. И вдруг басовитый приказ: "Гражданин Холманский, вы арестованы!" Вот так, а не иначе, был взят он, и были взяты почти все в пятницу, в ночь с 22 на 23 апреля, сейчас по расхождении с собрания Петрашевского, часу в 4 ночи, когда все уже были по домам и спали; Холманский же не всегда бывал у Петрашевского и в эту пятницу не был, а по весеннему времени ночевал за городом и потому арестован был утром 23 апреля. В этот самый день погода изменилась и сделалась холодной. 23 апреля поздно ночью арестованных отвезли всех в крепость.
      То, что происходило этим днем, смешалось в голове Холманского, и он погружен был в свои инфернальные мысли. Многие из взятых, - говорил он сам себе, - будут оправданы и освобождены, но ему не оправдаться: уж слишком много найдется улик, в сущности ничтожных, ничем его не порочащих, но по тогдашним взглядам считавшихся тяжеловесными и вполне достаточными для обвинения его в государственном преступлении. Это было время сороковых годов, когда вполне законными признавались крепостное право, закрытый суд без присяжных, телесное наказание, и всякий разговор об уничтожении рабства и введении лучших порядков считался нарушением основных законов государства.
      Погрузившись в глубокие, темные, страшные до дрожи думы, Холманский то нервно дергая руками и постоянно оглядываясь, ходил по камере, то одубело, то есть, как дуб на опушке, стоял, то в отчаянье садился на табурет за стол или на кровать, то подходил к окну или двери, не зная, куда приютиться в новом жилище, а мрачные мысли толпились в голове. "Господи, нет мне спасения, - думал Холманский, - так и многим моим товарищам".
      Все познается в сравнении и зависит оттого, что считать культурным и человеческим (т.е. опять же в нашем отношении).
      Русский балет, которым восторгается масса людей (и не только русских), заслуживает похвалы, московские театры иногда для многих "потенциальных" эмигрантов были тем якорем, из-за которого они говорили - "я не могу уехать из Москвы - мне этого будет там не хватать".
      Вот что тогда произнес в сердцах своих Холманский: "От имени бога, состоящего по-русски из трех известных букв, от этого страшного, тайного, дающего жизнь в удовольствии слова, как лучи от солнца, стали разбегаться все слова мира. Всю биологическую массу прямоходящих покрыли слова, созданные в Египте. Бог делает так, чтобы благоговели пред лицем Его. Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было, - и Бог воззовет прошедшее. Еще видел я под солнцем: место суда, а там беззаконие; место правды, а там неправда. На месте Кремля - Курский вокзал. Сядешь на "Курской-кольцевой" и приедешь на "Курскую-кольцевую". И так - до самого гробового входа. Ибо давно Кувалдин сказал, что нет ничего квадратного и плоского. Все вокруг круглое и бесконечное. А бесконечное - это эскалатор на станции "Курская-кольцевая". Только встанешь на него - значит, родился, а сошел - стало быть, умер. Царство тебе небесное. А другие все встают и встают на эскалатор. И нет этому конца. Ибо нужны все новые и новые компьютеры (люди), чтобы читали повесть Кувалдина "Казнь" в назидание себе".
      Горько было за самого себя, но не только, еще горько было Холманскому за других, например, за судьбу двух ему близких друзей, которых он любил и уважал, - это двух братьев Дебу и в особенности Ипполита Дебу, с которым был очень дружен; затем вспоминались Холманскому и прочие пострадавшие с ним вместе товарищи, и он не мог заглушить в себе досаду на Петрашевского и не упрекнуть его в случившемся с ними несчастье.
      В эти темные, серые дни все более возникали в Холманском опасения вверять себя стольким незнакомым лицам, бывшим у него, но все имели же полное право рассчитывать, что Петрашевский, как человек весьма умный, очень осмотрителен в выборе своих посетителей, а между тем вот что случилось. Но, погубив всех их, ведь он и сам погиб, а потому и ставить ему это в вину было со стороны Холманского недостойно и малодушно.
      Наверх подпольщики выбрались без приключений - вот только у одного из них лицо было залито кровью: убегая в темноте, он обо что-то сильно ударился головой и содрал на темени кожу. Пострадавшего доставили в приемное отделение и до прихода дежурного врача уложили на кушетку в одной из палат. Тут же стояла каталка с накрытым простыней трупом. Когда пришли санитары и приподняли простыню, Холманский пришел в ужас: это была та самая женщина, призрак которой он видел в подземелье. Из разговора с санитарами выяснилось, что несчастная скончалась от травм полчаса назад - как раз в то время, когда отряд находился внизу. Позднее следствие установило: женщина покончила с собой, бросившись под колеса автомобиля.
      Если машина стоит на тротуаре вместо парковки - это культурно и прилично? или привычно?
      Холманскому вспомнилось тоже, что Петрашевский имел уже некоторые сомнения в личности Антонелли. На предпоследнем собрании, 15 апреля, он отозвал Холманского в сторону и спросил: "Скажите, вас звал к себе Антонелли?" Холманский ответил, что звал, но он не пойдет, так как его вовсе не знает. "Я и хотел предупредить вас, - сказал Петрашевский, - чтобы вы к нему не ходили. Этот человек, не обнаруживший себя никаким направлением, совершенно неизвестный по своим мыслям, перезнакомился со всеми и всех зовет к себе. Не странно ли это? Я не имею к нему доверия".
      Воспоминания сменялись воспоминаниями, и от них Холманский переходил к мысли о своем настоящем положении: как быть, что делать? Как теперь жить - в сей день - в этом новом жилище? Ужели Холманскому долго придется оставаться в нем? Как скверно, как холодно, как грязно.
      Холманский забыл упомянуть при описании комнаты, что в середине двери было маленькое, величиною в четвертую долю листа бумаги отверстие, в которое вставлено было стекло. Снаружи, со стороны коридора, оно было завешено темной тряпкой, которую сторожу можно было поднимать и видеть, что делает арестованный. Холманскому было очень холодно, и он попробовал постучать: послышались шаги, и тряпка сейчас же поднялась; показалось смотрящее на него чье-то лицо. "Чего стучишь?" - спрашивало оно Холманского. "Надо затопить печь, очень холодно, затопите печь". Ответа не последовало, тряпка опустилась, и все оставалось по-прежнему.
      Сколько минуло минут или часов, неизвестно, но послышались в коридоре шаги, беготня и звон связки ключей. Холманский слышал, как втыкались в двери других келий ключи, и они отворялись, и шествие это производилось подряд во все отдельные помещения. Вот и до Холманского очень скоро дошла очередь. Ключ вставлен был не вдруг, казалось, ошибкой не тот, потом щелкнула крепкая пружина замка, дверь отворилась настежь; в нее вошел толстый старый генерал в сопровождении двух офицеров и служителей крепости.
      - Итак, как дела? Как живете, все ли благополучно? Все ли имеете? Я - комендант крепости. (Это был генерал Набоков.)
      - Ваш вопрос о делах бестактен, потому что здесь очень холодно, прикажите затопить печь, - нервно ответил Холманский.
      Нервозность Холманского подействовала. Сразу же было отдано приказание затопить немедленно печи везде, "чтобы не жаловались более на холод". С этими словами он вышел со своей свитой, и Холманский остался вновь один, запертый на ключ. Таково было быстрое посещение генерала!
      Есть ведь и масса других нужд. Все ли Холманский имеет? У него ничего нет! Ни воды, ни пищи, он не умывался с утра... Но бачок стоит для воды, стало быть, полагается вода и, вероятно, подадут какую-нибудь пищу.
      Спустя примерно полчаса раздались хождения с отмыканием дверей; и вот растворилась и дверь Холманского, и в комнату быстрыми шагами вошел солдат с посудой и, поставив ее на стол, ни слова не сказав, поспешно вышел, и дверь захлопнулась на ключ. Наверху посуды лежал большой кусок черного хлеба, а под ним была миска с супом, и в нем лежали куски говядины. Несмотря на голод, Холманский съел несколько супа и хлеба, до мяса же не прикоснулся. Причина тому отчасти лежала в предыдущей его жизни: уже более трех лет, как он оставил привычку есть мясо, желая по убеждению сделаться вегетарианцем.
      Вот что тогда произнес в сердцах своих Холманский: "И сказал я в сердце своем: "праведного и нечестивого будет судить Бог; потому что время для всякой вещи и суд над всяким делом там". Нужно помнить постоянно о линейке времени. Вот мы видим "Ноль", или Зеро, или Херо. Вот и появилось первое слово: "Яхве", произносимое как "Йаху", или попросту в три буквы, начиная с "Х". Основа основ, солнце русской, китайской и всякой другой поэзии. Это было в Египте. Сказал я в сердце своем о сынах человеческих, чтобы испытал их Бог, и чтобы они видели, что они сами по себе животные; потому что участь сынов человеческих и участь животных - участь одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом, потому что все - суета! Все идет в одно место: все произошло из праха и все возвратится в прах. Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз, в землю? Итак, увидел я, что нет ничего лучше, как наслаждаться человеку делами своими: потому что это - доля его; ибо кто приведет его посмотреть на то, что будет после него? Сказано же - сядешь на "Курской" и приедешь на "Курскую", как бы ты на Красную площадь ни стремился. Единственно, куда можно отклониться - так это на площадь Борьбы".
      В России есть один большой город (да простит его Питер, о котором он не будет ничего говорить, т. к. не знает), в котором сосредоточены все деньги страны и все основные офисы, а, следовательно, и наибольший спрос на услуги и товары. Город, в котором цены на недвижимость растут по 5 процентов в месяц. В котором советский человек без регистрации чувствует себя менее социально защищенным, нежели находясь в Штатах по рабочей визе.
      Учитывая такое особенное отношение Холманского к выбору пищи тюремный обед, поставленный перед ним на стол, пришелся ему очень не по вкусу, но он был голоден, и черный хлеб ему был очень приятен. Через полчаса вновь вошел солдат и за ним дежурный офицер, которого Холманский настойчиво просил приказать подать ему сейчас воды в количестве, достаточном для питья и для умывания, а также заявил и о необходимой надобности в полотенце. Бачок, стоявший у него на окне пустым, был схвачен служителем и, наполненный водой, принесен назад. Затем без лишних слов все исчезли, приняв остатки обеда, кроме черного хлеба, который был в достаточном количестве и оставлен был у него; затем он снова был накрепко захлопнут. Полотенце было обещано в будущем.
      Все ушли, шаги стихли. Холманский стал умываться и вытерся рукавом рубашки. Вскоре затем заметил он, что в комнате стало теплее, и, приложив руку к печной стене, он убедился, что она нагревается. Итак, он имеет все, что нужно, хозяева тюрьмы дали ему все, что они могли, - он сыт, умыт, одет и согрет.
      Тут (в России) люди привыкли гадить там, где живут, - это тоже культурно? Обратите внимание на любую остановку транспорта, а лучше на ту, где масса людей - например, площадь Речного вокзала - там же к вечеру количество окурков, валяющихся на асфальте, - просто колоссально. Сколько людей идут по улицам и, не задумываясь, кидают окурки на асфальт, бутылки из-под пива оставляют прямо в поезде метро. Они не замечают того, что делают. Для них - это привычно.
      
      
      4.
      
      Человек ко всему привыкает, сживается даже с тюремными стенами, и Холманский сжился, а печку особенно полюбил, гладил теплый ее бок ладонями и улыбался. И потихоньку потекла жизнь Холманского в тюрьме; дни сменялись днями; каждый день по однообразию и безделью казался чрезвычайно долгим, недоживаемым до вечера; недели текли за неделями и месяцы, к ужасу Холманского, стали сменяться месяцами.
      Ежедневно первое время, а потом два-три раза отворялась дверь, ставилась и принималась пища; черный хлеб стал его любимой пищей, и его было у него всегда достаточно. В первое время Холманский настойчиво требовал большего против обыкновенно приносимого количества воды для мытья и питья, но после это делалось уже и без его докучливого напоминания; полотенце было выдано тоже. Белье из грубого подкладочного холста, старое, состоявшее из длинной рубахи и чулок выше колен в виде мешков, подвязывающихся тесемками, сменяемо было каждую неделю.
      Монотонно текла жизнь Холманского при переливе колокольного звона каждые четверть часа на колокольне Петропавловского собора. По временам, однако же, это однообразие тюремной жизни и жестокая темничная тоска были нарушаемы чем-нибудь выходящим из ряда обыкновенного течения, и всякое подобное, хотя бы и незначительное обстоятельство, освежало и развлекало Холманского. Но главное, что желал бы он разъяснить, это - мучительное его душевное болезненное состояние безвыходного и долгого одиночного заключения, чувство жестокой темничной тоски, мрачные мысли, преследовавшие его безотвязно, и по временам упадок сил до потери голоса и изнеможения. Холманский дни и ночи говорил сам с собою и, не получая впечатлений извне, вращался в самом себе, в кругу своих болезненных представлений.
      Это можно назвать культурой? Да - в смысле обобщенного названия, показывающего "уровень культуры народа". Нет - в смысле того, является ли этот народ культурным.
      Холманский тогда только что окончил курс в Петербургском университете по российской словесности. Несмотря на окончание курса в высшем учебном заведении и уже вполне зрелый возраст, Холманский был очень мало развит в понимании самых простых и обыкновенных для жизни вещей.
      Оглянитесь на ту грязь, в которой живет Россия. На народ, собирающийся по трое на лавочках, чтобы раздавить свою бутылку водки.
      Холманский, подумав, сказал: "Каждая буква алфавита - это Бог, "Аз есмь Альфа и Омега". И обратился я и увидел всякие угнетения, какие делаются под солнцем: и вот слезы угнетенных, утешителя у них нет; и в руке угнетающих их - сила, а утешителя у них нет. И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе; а блаженнее их обоих тот, кто еще не существовал, кто не видал злых дел, какие делаются под солнцем. Видел я также, что всякий труд и всякий успех в делах производят взаимную между людьми зависть. И это - суета и томление духа! Глупый сидит, сложив свои руки, и съедает плоть свою. Лучше горсть с покоем, нежели пригоршни с трудом и томлением духа".
      Не только в силу культуры, образованности и воспитания Холманский ненавидел зло, но и по характеру своему мягкому, поэтому к людям был очень доверчив и очень скоро сближался с ними. Любил трудиться и составлять выписки из серьезных общеобразовательных книг, но, не имея средств, большую часть их покупал на толкучем рынке и много времени проводил в его книжных рядах.
      Постоянно ходил Холманский на Апраксин двор, который вмещал в себя огромный склад книг самого разнообразного содержания. Гонения на букинистов затрудняли это дело, а пожар, бывший позже, окончательно разрушил этот драгоценный книжный склад. Там находил Холманский разнообразнейшие книги и, заплатив за них безделицу, как сокровище, нес к себе домой.
      Да, не смейтесь! Они счастливее Холманского! Они не знают, что можно жить по-другому! И поэтому они счастливы.
      Они не знают, что вокруг может быть не пыль и грязь, а зеленая стриженая трава на газонах. Что машина - это не роскошь, а средство передвижения. Что люди могут и должны улыбаться при встрече друг с другом! Что нельзя давать взятки полицейскому, так как можно сесть в тюрьму за это. Что не надо таскать с собой паспорт, удостоверяющий твою личность.
      В это время жизнь Холманского носилась в каких-то идеальных мечтаниях. Петербург же со всем его разнообразием жизни и множеством общественных развлечений, которыми Холманский не имел ни малейшего желания пользоваться, казался ему ничтожеством в сравнении с привольной жизнью среди природы.
      Русская злость - старая притча - когда у человека спросили - чтобы он попросил чего угодно, но у соседа будет в два раза больше - он сказал - заберите у меня один глаз. Почему люди радуются, когда у соседа корова сдохла?
      Таков он был, когда от него потребовалось в жизни первое серьезное испытание совершенно иного рода, чем те, которые выдержал он в университете. Дело жизни в ее разнообразных проявлениях есть высшая школа человека. Высокая доблесть терпеть и безропотно, молчаливо и стойко переносить лишения всякого рода никому не дается сразу, но приобретается, вырабатывается более или менее продолжительным опытом, как в общественной среде, так и в отдельных личностях.
      Холманский, подумав, сказал: "Рим стал двигаться на восток и уперся в Коран на границах нынешней Москвы. Здесь-то и столкнулись две ветви египетского языка, западная и восточная, и в этом противоборстве, условно говоря, латинского с арабским появился великий и могучий, как Герой и Яхве стоящий во весь рост, Русский язык. Он начал полнокровно оплодотворять народы, жившие на территории современной России со времен Петра Великого. То есть мы можем сказать, что русский язык очень молод, но с другой стороны, входя ветвью в единый язык Бога (Йэбоха) он вечен как сам наш Херистос, Христос, Бог наш. И обратился я и увидел еще суету под солнцем; человек одинокий, и другого нет; ни сына, ни брата нет у него; а всем трудам его нет конца, и глаз его не насыщается богатством. "Для кого же я тружусь и лишаю душу мою блага?" И это - суета и недоброе дело! Двоим лучше, нежели одному; потому что у них есть доброе вознаграждение в труде их: ибо если упадет один, то другой поднимет товарища своего. Но горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его. Также, если лежат двое, то тепло им; а одному как согреться?"
      Никто не сведущ достаточно в великой науке жизни, и только трудом, терпением и опытностью немногими приобретается мудрость - потому столько ошибок жизни, сожалений и упреков, которые людьми понимаются очень различно.
      Несколько лет назад в интернете он наткнулся на одну ссылку "Почему я ненавижу Москву" - один человек описал некую ситуацию вымогательства и выложил свою историю на сайт...
      Нужна демифологизация масонства, освобождение масонства от некоего ореола мифа, легенды, которым оно предстоит во многих литературных источниках.
      В чем же тогда состояла его вина и за что был он так внезапно схвачен как преступник и посажен в крепость? Всякое деяние человека может быть оценено различно, смотря по периоду времени, строю жизни, общественной среде и месту, где оно совершается. То, что в 1849 году вменялось им в вину и за что после восьмимесячного одиночного заключения полевым уголовным судом они были приговорены к смертной казни расстрелянием, в настоящее время показалось бы маловажным и не заслуживающим никакого преследования: у них не было никакого организованного общества, никаких общих планов действия, но раз в неделю у Петрашевского бывали собрания, на которых вовсе не бывали постоянно все одни и те же люди; иные бывали на этих вечерах, другие приходили редко, и всегда можно было видеть новых людей.
      Вы бы видели ту злость и ненависть, с которой участники обсуждения обменивались мнениями - когда столкнулись москвичи и эмигранты из глубинки. Казалось, что если бы им дали оружие, они бы перестреляли друг друга!
      Здесь можно было слышать калейдоскоп разнообразнейших мнений о современных событиях, распоряжениях правительства, о произведениях новейшей литературы по различным отраслям знания; приносились городские новости, говорилось громко обо всем без всякого стеснения. Иногда кем-либо из специалистов делалось сообщение вроде лекции: Ястржембский читал о политической экономии, Данилевский - о системе Фурье. В одном из собраний читалось Достоевским письмо Белинского к Гоголю по случаю выхода его "Писем к друзьям". Белинского избавила только болезнь и преждевременная смерть от общей с ними участи.
      На каждый вечер Петрашевский поручал кому-либо из гостей наблюдать за порядком в качестве председателя. На собраниях этих не вырабатывались никогда никакие определенные проекты или заговоры, но были высказываемы осуждения существующего порядка, насмешки, сожаления о настоящем их положении.
      А из-за чего? Да просто один из них сказал: "Я не люблю Москву!". Также можно сказать - я не люблю Россию. Зачем от этой фразы приходить в жуткое состояние агрессии? Ну не любит человек что-то, ну и ладно... Но там творилось что-то ужасное.
      Во что бы превратился кружок Петрашевского впоследствии, конечно, трудно предположить. Если и сказать, что по истечении многих годов могло бы образоваться общество, имеющее целью ниспровержение существующего государственного строя, к которому примкнули бы, может быть, весьма многие, то, во всяком случае, можно почти наверно довериться мысли, что по неопытности ведения такого дела действия его были бы в раннем периоде обнаружены и дальнейшее его развитие остановлено правительством. Их кружок, выражавший собою современные общечеловеческие стремления, был одним из естественных передовых явлений в жизни народа и, несомненно, оставил по себе некоторые следы.
      Вся эта накопившаяся в них злость и ненависть душит их, не дает им жить по человечески тут. Попробуйте улыбнуться в метро в час пик! Как было написано в одном из журналов, "у нас хорошо улыбаться тому человеку, который спрашивает у вас ночью - как пройти в библиотеку". В этом случае вы не рискуете получить по зубам или увидеть жест - когда покрутят пальцем у виска...
      Количество взятых по этому делу, хотя и казалось незначительным, - оно доходило до ста, может быть, и превышало это число, - но они не были какими-либо выродками, происшедшими самопроизвольно и внезапно, они были произведения образованного класса земли русской, а потому и оставшихся на свободе людей одинакового с ними образа мыслей, им сочувствовавших, без сомнения, надо было считать не сотнями, а тысячами.
      Кроме того, людям не нравится разброс зарплат в десятки раз между глубинкой и этим одним городом. Почему за одну и ту же работу человек может получать 200 долларов в своем родном городе и 20 в другом? Он умнее стал, оттого, что сюда приехал? Нет. Ну, может, посмелее других просто, которые так и остались на 200 и не дергаются...
      Холманский, подумав, сказал: "И если станет преодолевать кто-либо одного, то двое устоят против него: и нитка, втрое скрученная, нескоро порвется. Лучше бедный, но умный юноша, нежели старый, но неразумный царь, который не умеет принимать советы; ибо тот из темницы выйдет на царство, хотя родился в царстве своем бедным. Видел я всех живущих, которые ходят под солнцем, с этим другим юношею, который займет место того. С одной стороны, слово в три буквы приводит в ужас не только дам в приличном обществе, но и милиционеров, хотя, полагаю, что и дамы, и милиционеры, знают, как произнести это слово и что оно означает. Знают, но не совсем. Слово в три буквы и есть Бог. Единый, всеобщий и неделимый. Чтобы укрывать его от нападок пошляков, еще жрецы Египта стали маскировать его, по принципу Федора Достоевского: "Красота спасет мир". Слово, которое означает маскировку Бога, мы все прекрасно знаем: "Химия". Что можно перевести на доступное нам понятие, как вечное изменение Бога, или, что значительно доступнее, развитие. Не было числа всему народу, который был перед ним, хотя позднейшие не порадуются им. И это - круговорот по кольцевой линии и томление духа! Наблюдай за ногою твоею, когда идешь в дом Божий, и будь готов более к слушанию, нежели к жертвоприношению; ибо они не думают, что худо делают".
      Их небольшой, элитарный кружок, сосредоточившийся вокруг Петрашевского в конце сороковых годов, носил в себе зерно всех реформ шестидесятых годов.
      Собрания у Петрашевского по содержанию разговоров, касавшихся преимущественно социально-политических вопросов, представляли большой интерес для них и потому, что они были единственными в своем роде в Петербурге. Собрания эти продолжались обыкновенно до поздней ночи, часов до двух или трех, и кончались скромным ужином.
      Он не хочет сказать, что там - все хорошо. В Нью-Йорке, Сан-Франциско и Чикаго тоже полно нищих. Там тоже бывают грязные "плохие" черные районы, в которые белым просто советуют не соваться. Там тоже есть грязные туалеты в Макдональдсах.
      Холманский имел честь познакомиться с Петрашевским весной 1848 года. Михаил Васильевич Буташевич-Петрашевский был человек лет тридцати, среднего роста, полный собою, весьма крепкого сложения, черноволосый, на одежду свою он обращал мало внимания, волосы его были часто в беспорядке, небольшая бородка, соединявшаяся с бакенбардами, придавала круглоту его лицу. Черные глаза его, несколько прищуренные, как бы проникали вдаль. Лоб у него был большого размера, нахмуренный; он говорил голосом низким и негромким, разговор его был всегда серьезный, часто с насмешливым тоном; во взоре более всего выражались глубокая вдумчивость, презрение и едкая насмешка.
      Он думал, что "там все хорошо", в 2000 году, когда уезжал в Штаты. В его голове крутилась одна мысль: "Я уеду из России, и все мои проблемы решатся!"
      
      
      5.
      
      Но получилось не совсем так, а точнее - совсем не так. Некоторые проблемы действительно решились, но появились новые. Холманский перестал думать о том, что надо выживать каждый день - чтобы заработать на еду и одежду. Холманский просто жил в нормальных условиях в хорошей квартире, ездил на нормальной машине, жил в нормальной стране. Да, район был не из дешевых, поэтому после возвращения у него в памяти осталось по большей части только хорошее.
      Петрашевский был человеком сильной души, крепкой воли, много трудившийся над самообразованием, всегда углубленный в чтение новых сочинений и неустанно деятельный. Он воспитывался первоначально в лицее, но по своему резкому поведению был оттуда исключен, после чего поступил вольнослушателем в Петербургский университет по юридическому факультету и, окончив курс, состоял на службе при Министерстве иностранных дел.
      Особенно Холманского, страстного читателя, привлекала в доме Петрашевского библиотека, состоявшая, в основном, из новейших сочинений, преимущественно по части истории, политической экономии и социальных наук, и охотно делился ею не только со всеми старыми своими приятелями, но и с людьми ему мало знакомыми, но которые казались ему порядочными, и делал это по убеждению для общественной пользы. Он говорил Холманскому, что в течение около 8 лет много людей перебывало у него и разъехалось в разные города России и преимущественно в университетские. Он давал читать всем просившим его и снабжал уезжающих книгами, которые, по его усмотрению, были полезны для умственного развития общества.
      Сказал Холманский: "Поэтому гениальный Иммануил Кант догадался, что имя и само существо предмета - две совершенно различные вещи. И возникла его мысль о вещи в себе. Но, развивая Канта, скажу, что вещь в себе открывается Слову, поскольку без Слова ничто не движется в ноосфере. Система Станиславского призвана распечатывать эту вещь в себе. И она распечатывается через Слово. Не торопись языком твоим, и сердце твое да не спешит произнести слово пред Богом; потому что Бог на небе, а ты на земле; поэтому слова твои да будут немноги. Ибо, как сновидения бывают при множестве забот, так голос глупого познается при множестве слов. Когда даешь обет Богу, то не медли исполнить его, потому что Он не благоволит к глупым: что обещал, исполни. Лучше тебе не обещать, нежели обещать и не исполнить. Не дозволяй устам твоим вводить в грех плоть твою, и не говори пред Ангелом: "это - ошибка!" Для чего тебе делать, чтобы Бог прогневался на слово твое и разрушил дело рук твоих?"
      Петрашевский старался бывать повсюду: в учебных заведениях, в клубах, дворянских собраниях, маскарадах с единственной целью заводить знакомства для узнавания и выбора людей. Утро проводил он большей частью в чтении книг и в составлении какого-либо им намеченного труда. Плодом таких занятий был известный в свое время напечатанный им словарь употребительных в русской речи иностранных слов, в котором разъяснялись в особенности подробно слова, обозначающие известные формы государственного управления.
      Холманский плакал тихо, но горько; разлука с ними, независимо от всего остального, казалась ему великим горем, и прежняя свободная жизнь казалась идеалом счастья, потерянным раем. Не один Холманский, однако же, подавлен был до слез приступами жестокой тоски - по временам то с одной, то с другой от него стороны слышен был плач в кельях заключенных.
      Хотя опять же в интернете он читал длинное жизнеописание человека, который нелегально пробрался в Нью-Йорк без денег, без работы, без друзей, без страховки, без ничего. С какой целью? Да просто "денег подзаработать"! Кем? Каким трудом? Да так, никем толком - неквалифицированным трудом! Знаете, как он потом писал про Штаты? "Я ненавижу Нью-Йорк!" Вам это ничего не напоминает?
      Промучившись еще день, не зная, куда приютиться, Холманский то становился на окно, то ходил взад и вперед в клетке без всяких занятий; вращаясь все в одном и том же кругу безотвязных мыслей, ничем не перебиваемых, дожил он до вечера; одиночество, безделье, томление мучили его. Холманский нередко садился на пол и, сидя на коленях, закрывая лицо обеими руками, громко сетовал и плакал, затем, поспешно вставая, вскакивал на окно; минутно упиваясь воздухом у фортки, сходил с окна, шел к двери, садился на кровать, на табуретку и опять лез на окно. Так метался он, запертый в тесном жилище. Снова были слышны хождения, звон ключей, отворялась дверь, приносима и принимаема была безмолвным солдатом пища.
      Наступила вторая ночь, и на окне зажглась снова сальная плошка. Она издавала особый запах с копотью, и вид ее был противен; Холманский подошел к окну и задул ее. Замученный, он лег на кровать; спать хотелось, и он заснул, но от жесткой подушки на покатом тюфяке беспрестанно просыпался и переменял положение. Так прошло не известно сколько времени, как в коридоре послышались движение и разговор у двери. Потом Холманский услышал стук в окно двери и слова, обращенные к нему: "Зачем потушили огонь?" Холманский ничего не отвечал и старался забыться и заснуть, но в скором времени, однако же, услышал звон ключей у двери; дверь отворилась, и вошли дежурный крепостной офицер и сторож - Холманскому выговаривали за потушение светильни и нарушение заведенного порядка. Плошка была снова зажжена, и он остался один.
      А вы ожидали услышать от него что-то другое? Прожить в нечеловеческих условиях два года в чуждой стране, пытаясь свести концы с концами и пытаясь выжить.
      У всех участников подземной экспедиции резко подскочило давление, и сердце стало работать с перебоями. Кстати, все они проходили различные тесты и даже проверялись на детекторе лжи, который показал: обследуемые говорят правду! Люди, знакомые с паранормальными явлениями, их еще называют "охотниками за привидениями", рассказывают, что этот случай доказывает, что призрак, как они его описывают, видит окружающую реальность, ощущает себя в этой реальности и даже осознает весь ужас своего положения. По их словам, это был типичный случай реинкарнации. Поколения мертвых накапливаются в этих мрачных подземельях, сегодня их количество оценивается в двенадцать или пятнадцать миллионов, человеческие создания явились сюда, чтобы перемешать свои останки. Призраки чаще всего встречаются в местах, где раньше были погосты.
      Рассвет Холманский едва различал, потому что замазанное окно закрывало его от всего живущего. Вот третий день, как он один, и все грознее встают одни и те же мысли. На душе так же душно, как и в комнате. Холманский отворил форточку - повеяло чистым воздухом, встал на кружку и уткнулся носом в открытое окно. Перед ним был крепостной вал и пустой дворик, где не было никого. Чистый весенний воздух пахнул Холманскому в лицо. Он стоял так несколько минут, как вдруг услышал стук; он обернулся и увидел, что в окошке двери тряпка поднята, сторож стучит пальцем в стекло и кричит: "Сойдите с окна!" В сердце как бы кольнуло что-то; Холманский медленно спустился с окна.
      Как люди считают - возвращаясь к исходному вопросу - этот человек был "интегрированным" русским в Нью-Йорке?
      Холманскому хотелось просто умыться, хоть насколько возможно, от грязи, его окружающей, и вот он моется, набирая в рот воды, наклонившись над упомянутым ящиком, моет лицо и руки, боится проронить напрасно каждую каплю воды, которой у него было мало. Но вот он умылся. Что же он будет делать в настоящий день? Как доживет до вечера? И сколько дней еще придется сидеть взаперти?!
      Неопределенность с первого же дня беспрестанно мучила Холманского, и он по простоте души разрешал ее очень наивно: через две недели, конечно, разъяснится уже все дело. Но как прожить эти две недели?! А затем начинался другой, еще более трудно разрешимый вопрос: "А после этого заключения, что будет с нами?!" Вопрос этот был безответен, но предчувствия были зловещи и давали повод к различным мрачным мыслям.
      В общем-то, он кратко попытался объяснить свою точку зрения на некоторые вопросы. И просил никого не воспринимать любые из упомянутых тут фактов или названий лично! Он никого не желает обидеть.
      Зима для Холманского была совершенно бесцветна и не прерывалась никакими новыми освещающими или отягчающими впечатлениями. Все выгоды, какие можно было извлечь из новой местности его помещения, были уже им исчерпаны. Более нельзя было выдумать, и оставалось ожидать происшествия чего-либо снаружи, извне в его тюремную гробницу, где он пропадал с тоски и терял, казалось ему, последние жизненные силы.
      Срок отсидки без суда перешел уже на восьмой месяц, томление и упадок духа были чрезвычайные, занятия не шли вовсе, он не мог более оживлять себя ничем, перестал говорить сам с собою, как-то машинально двигался по комнате или лежал на кровати в апатии. По временам являлись приступы тоски невыносимые, и чаще и дольше прежнего он сидел на полу. Сон был тревожный, сновидения все в том же печальном кругу и с кошмарами.
      Сказал Холманский: "И гибнет богатство это от несчастных случаев: родил он сына, и ничего нет в руках у него. Как вышел он нагим из утробы матери своей, таким и отходит, каким пришел, и ничего не возьмет от труда своего, что мог бы он понести в руке своей. И это тяжкий недуг: каким пришел он, таким и отходит. Вообще же говоря, у Бога имен столько, сколько слов во всех языках мира, и не только слов, но и букв. Каждая буква - есть Бог. Ибо замаскированный Бог всегда участвует в карнавале жизни и на него указывают такие привычные слоги и слова: Ан, Аль, Иль, Аз, Альфа, Омега, Он, Один, Адонай, Ис, Из, Ос, Ов, Эль, Ель, Бог, Дин, Дон, Маран, Ра, Яхве, Иегова, Саваоф и так далее и тому подобное... Недолго будут у него в памяти дни жизни его; потому Бог и вознаграждает его радостью сердца его".
      Что его ожидает в Австралии? Пока он не знает! Кое-что после Штатов его там тоже не устраивает - вредные насекомые, акулы в океане, "злобные" штрафы на дорогах, отсутствие в каждом apartment-комплексе gym, swimming pool-ов и т.п., нехватка некоторых магазинов, которые были в Штатах, но не будут в Австралии.
      В медленных страхах дожито было до 22 декабря 1849 года. В этот день, как во все прочие дни, проведя ночь беспокойно до света, часов в шесть Холманский поднялся с постели и по установившемуся уже давно разумному обычаю инстинктивно направился к окну, встал на подоконник, отворил форточку, дышал свежим воздухом, а вместе с тем и воспринимал впечатления погоды нового дня. И в этот день Холманский был в таком же упадке духа, как и во все прочие дни.
      Но его это не пугало! Он изменил свое отношение к жизни! Он будет воспринимать Австралию такой, какая она есть, и пытаться подстроить себя под нее. Он будет пытаться "интегрироваться" с этой страной, так как он уже устал от непостоянства и вечного поиска.
      Когда еще было темно, на колокольне Петропавловского собора прозвучали переливы колоколов и за ними бой часов, возвестивший половину седьмого. Вскоре Холманский разглядел, что земля покрыта новым выпавшим снегом. Послышались какие-то голоса, и сторожа, казалось, чем-то были озабочены. Заметив что-то новое, Холманский дольше остался на окне и все более замечал какое-то происходящее необыкновенное движение туда и сюда и разговоры спешивших крепостных служителей. При виде такого небывалого еще никогда явления в крепости, несмотря на упадок духа, Холманский вдруг оживился; любопытство и внимание ко всему происходившему возрастали с каждой минутой.
      И Холманский видит: из-за собора выезжают кареты - одна, две, три... - и все едут и едут без конца и устанавливаются вблизи белого дома и за собором. Потом глазам его предстало еще новое зрелище: выезжал многочисленный отряд конницы, эскадроны жандармов следовали один за другим и устанавливались около карет.
      "Господи ты Боже мой, что бы это все значило? Уж не похороны ли снова какие? Но для чего же пустые кареты? Уж не настало ли окончание нашего дела?"
      Очень хочется надеяться, что он наконец-таки найдет именно ту страну, в которой ему все будет хорошо!
      Да ладно вам, профессор. Возьмите самолет, как говорится, и слетайте в Нью-Йорк. То, что выбрасывать мусор можно прямо из кармана на асфальт, он именно в Америке узнал. Идет эдакий выводок черных, а за ними шлейф из банок пепси, оберток всяческих. И это заметьте не в Бруклине каком-нибудь, а на Wall street. Он уж не говорит про метро, обильно политое мочой.
      У Холманского часто забилось сердце.
      Нетрудно было догадаться, что эти кареты приехали за ними!.. Неужели конец?! Вот и дождался Холманский последнего дня! С 22 апреля по 22 декабря, 8 месяцев сидел он взаперти. А теперь что будет?!
      Крепостные служители в серых шинелях несут какие-то платья, перекинутые через плечи; они идут скоро вслед за офицером, направляясь к их коридору. Слышно, как они вошли в коридор; зазвенели связки ключей, и стали отворяться кельи заключенных.
      Наконец и до Холманского дошла очередь; вошел один из знакомых офицеров со служителем; ему принесено было его платье, в котором он был взят, и, кроме того, новые теплые носки. Ему было сказано, чтобы он оделся и надел носки, так как погода морозная.
      Давайте все же сравнивать корректно. Вы жили, понимаете ли, в тихом вылизанном месте, и на машине ездили в сити. А уж если хотите корректности, то вы из машины-то выйдете, да прогуляйтесь, поимеете много експиренса.
      
      
      6.
      
      Холманский оделся скоро. Связанные из овечьей шерсти носки были толстые, и он едва мог натянуть сапоги. Вскоре перед ним отворилась дверь, и он вышел. Из коридора он выведен был на крыльцо, к которому подъехала сейчас же карета, и Холманскому предложено было в нее сесть. Когда он влез, то вместе с ним сел в карету и солдат в серой шинели - карета была двухместная.
      Они двинулись, колеса скрипели, катясь по глубокому, морозом стянутому снегу. Оконные стекла кареты были подняты и сильно замерзшие, видеть через них нельзя было ничего. Была какая-то остановка: вероятно, поджидались остальные кареты. Затем началось общее и скорое движение.
      Они ехали. Холманский ногтем отскабливал замерзший слой влаги от стекла и смотрел секундами - оно тускнело сейчас же.
      - Куда мы едем, ты не знаешь? - спросил Холманский.
      - Не могу знать, - отвечал солдат.
      - А где же мы едем теперь? Кажется, выехали на Выборгскую?
      Он что-то пробормотал. Холманский усердно дышал на стекло, отчего удавалось увидеть кое-что из окна. Так ехали они несколько минут, переехали Неву.
      Поехали по Воскресенскому проспекту, повернули на Кирочную и на Знаменскую. Здесь опустил Холманский быстро и с большим усилием оконное стекло. Солдат не обнаружил при этом ничего неприязненного, и Холманский с полминуты полюбовался давно не виданной картиной пробуждающейся в ясное зимнее утро столицы. Прохожие шли и останавливались, увидев перед собою небывалое зрелище - быстрый поезд экипажей, окруженных со всех сторон скачущими жандармами с саблями наголо! Люди шли с рынков; над крышами домов поднимались повсюду клубы густого дыма только что затопленных печей, колеса экипажей скрипели по снегу. Холманскому слышалось множество голосов.
      Конечно, Mихаил Бахтин касается только некоторых проблем творчества Достоевского; специально избирает некоторые стороны его и подходит к ним по преимуществу и даже почти исключительно со стороны формы этого творчества. Бахтина заинтересовали некоторые основные, почти невольно из всей социально-психологической натуры Достоевского вытекающие приемы конструкции его романов (и повестей), определившие их общий характер. В сущности говоря, формальные приемы творчества, о которых говорит Бахтин, вытекают все из одного основного явления, которое он считает особо важным у Достоевского. Это явление есть многоголосность. Бахтин даже склонен считать Достоевского "основателем" полифонического романа.
      Что такое, по Бахтину, эта многоголосность?
      "Множественность самостоятельных и неслиянных голосов в сознании, подлинная полифония полноценных голосов действительно является основною особенностью романов Достоевского", - говорит он.
      При том... "сознание героя дано как другое, чужое сознание, но в то же время оно не опредмечивается, не закрывается, не становится простым субъектом авторского сознания".
      Холманский выглянул в окно и увидел впереди и сзади карет эскадроны жандармов. Вдруг скакавший близ его кареты жандарм подскочил к окну и повелительно и грозно закричал: "Не отгуливай!" Тогда солдат спохватился и поспешно закрыл окно. Опять Холманский должен был смотреть в быстро исчезающую щелку. Выехали на Лиговку и затем поехали по Обводному каналу.
      И это относится не только к герою, а вообще к героям, или, вернее, - к действующим лицам романов Достоевского. Бахтин хочет сказать, что Достоевский, создавая своих действующих лиц, отнюдь не делает их масками своего "я" и не располагает их в известной системе взаимоотношений, которая, в конце концов, привела бы к какому-то заранее поставленному себе авторскому заданию.
      Действующие лица у Достоевского развиваются совершенно самостоятельно и высказываются (а в их "высказываниях", как правильно отмечает Бахтин, заключается соль романов) независимо от автора, согласно логике того основного жизненного принципа, который является доминантой данного характера. Действующие лица Достоевского живут, борются и в особенности спорят, исповедываются друг другу и т. д., нисколько не насилуемые автором. Автор, по мнению Бахтина, как бы дает каждому из них абсолютную автономию, и в результате столкновения этих автономных лиц, словно независимых от самого автора, появляется вся ткань романа.
      Езда эта продолжалась минут тридцать. Затем повернули направо и, проехав немного, остановились; карета отворилась перед Холманским, и он вышел.
      С замиранием сердца посмотрев кругом, Холманский увидел знакомую местность - их привезли на Семеновскую площадь. Она была покрыта свежевыпавшим снегом и окружена войском, стоявшим в каре. На валу вдали стояли толпы народа и смотрели на арестованных; была тишина, утро ясного зимнего дня, и солнце, только что взошедшее, большим красным шаром блистало на горизонте сквозь туман сгущенных облаков.
      Подумать только, солнца не видел Холманский восемь месяцев, и представшая глазам его чудесная картина зимы и объявший со всех сторон воздух произвели на Холманского опьяняющее действие! Холманский ощущал неописуемое блаженство, и несколько секунд забыл обо всем. Из этого забвения в созерцании природы выведен он был прикосновением посторонней руки: кто-то взял его бесцеремонно за локоть с желанием продвинуть вперед и, указав направление, сказал: "Вон туда ступайте".
      Само собой разумеется, при таком построении автор не может рассчитывать на то, что все его произведение в конечном счете докажет какой-то дорогой автору тезис. По этому поводу Бахтин утверждает даже, что в настоящее время роман Достоевского является, может быть, самым влиятельным образцом не только в России, где под его влиянием в большей или меньшей степени находится вся новая проза, но и на Западе. За ним, как за художником, следуют люди с различнейшими идеологиями, часто глубоко враждебными идеологии самого Достоевского: порабощает его художественная воля... Художественная воля не достигает отчетливого теоретического осознания. Кажется, что каждый, входящий в лабиринт полифонического романа, не может найти в нем дороги и за отдельными голосами не слышит целого. Часто не схватываются даже смутные очертания целого. Художественные же принципы сочетания голосов вовсе не улавливаются ухом.
      Можно сказать даже, что эти принципы не только остаются нераскрытыми, но даже, пожалуй, отсутствуют. Это оркестр не только без дирижера, но и без композитора, партитуру которого он выполнял бы. Это есть столкновение интеллектов, столкновение воль в атмосфере величайшего со стороны автора попустительства.
      В таком углубленном виде понимает полифонию Бахтин, когда он говорит о полифонизме Достоевского.
      Прошептал Холманский сам для себя: "Он даже не видел и не знал солнца: ему покойнее, нежели тому. А тот, хотя бы прожил две тысячи лет и не наслаждался добром, не все ли пойдет в одно место? Все труды человека - для рта его, а душа его не насыщается. Какое же преимущество мудрого перед глупым, какое - бедняка, умеющего ходить перед живущими? Лучше видеть глазами, нежели бродить душою. И это - также суета и томление духа! Мир движется только через удовольствие, через смакование. Через удовольствие совокупления продолжается жизнь".
      Холманский подвинулся вперед. Его сопровождал солдат, сидевший с ним в карете. При этом Холманский увидел, что стоит в глубоком снегу, утонув в него всей ступней; он почувствовал, что его обнимает холод. Петрашевцы были взяты 22 апреля в весенних платьях и так в них и вывезены 22 декабря на площадь.
      Быстрый шаг свойственен натурам горячим, которые умеют быстро принимать решения. Чаще всего это невысокие люди, и во время ходьбы они имеют привычку глядеть по сторонам. Если скороходы при этом еще и размахивают руками, то они ясно видят цель и готовы немедленно к ней подступиться. Медленный шаг чаще всего принадлежит тем, кто, как ни странно, может на самом деле двигаться весьма быстро - то есть высоким людям или среднего роста, но с длинными ногами. Такой же журавлиный шаг свойственен романтикам и чудакам, которые целиком погружены в свои мысли, а потому двигаются порой автоматически, в полной задумчивости. Дрожащая походка, конечно, характерна для пожилых и людей с больными ногами. Но, подрагивая при ходьбе ногами, передвигаются и здоровые, излишне энергичные натуры, сжигая, таким образом, избыток адреналина. Вперевалочку ходят люди, у которых полные бедра или ноги. Такая походка отличает и широкоплечих мужчин и женщин с длинными руками. Холманский заметил, что обладатели подобной походки добры, великодушны, у них хороший характер, они чрезвычайно деятельны. А вот те, кто обычно держит руки в карманах, скорее всего, критичны и скрытны, стремятся к лидерству в семье и в коллективе. Бывает, что человек не отличается подобными чертами характера, но, переживая какой-нибудь стресс, меняет походку: погруженный в невеселые мысли, он и не замечает, как кладет руки в карманы, волочит ноги и смотрит не вперед или вверх, а на свои ботинки. Ну а если вы встретили на улице женщину с нарочито вызывающей походкой, на которую оборачиваются все проходящие мимо мужчины, - знайте: перед вами особа, абсолютно уверенная в своей неотразимости. Именно в этом заключен секрет обворожительной поступи многих известных супермоделей: они знают цену себе и нарядам, которые демонстрируют. И еще одна хитрость: двигаясь по подиуму, манекенщицы слегка выдвигают вперед нижнюю часть живота, что делает походку весьма сексапильной. И, конечно, им в голову не придет во время дефиле шаркать, сутулиться и опускать голову.
      Приказано было двигаться вперед. Холманский увидел налево от себя среди площади воздвигнутую постройку - подмостки, помнится, квадратной формы величиной в 6-8 метров со входной лестницей, и все обтянуто было черным трауром - их эшафот. Тут же увидел Холманский кучку товарищей, столпившихся вместе и протягивающих друг другу руки и приветствующих один другого после столь насильственной злополучной разлуки. Когда Холманский взглянул на лица их, то был поражен страшной переменой; там стояли: Петрашевский, Львов, Филиппов, Спешнев и некоторые другие. Лица их были худые, замученные, бледные, вытянутые, у некоторых обросшие бородой и волосами. Особенно поразило Холманского лицо Спешнева: исчезли красота и цветущий вид; лицо его было болезненно, желто-бледно, со впалыми щеками, глаза как бы ввалились и под ними была большая синева; длинные волосы и большая борода состарили его.
      Правда, Бахтин как будто бы допускает какое-то высшего порядка художественное единство в романах Достоевского, но в чем оно заключается, если эти романы полифоничны в указанном выше смысле, - понять несколько трудно. Если допустить, что Достоевский, заранее зная внутреннюю сущность каждого действующего лица и жизненные результаты их конфликта, комбинирует эти лица таким образом, чтобы при всей свободе их высказываний получилось, в конце концов, каким-то образом очень крепко внутренне спаянное целое, тогда надо было бы сказать, что все построение о полноценности голосов действующих лиц Достоевского, то есть об их совершенной независимости от самого автора, должно было бы быть принято с весьма существенными оговорками. Достоевскому, если не при окончательном выполнении романа, то при первоначальном его замысле, при постепенном его росте, вряд ли был присущ заранее установленный конструктивный план, что, скорее мы имеем здесь дело действительно с полифонизмом типа сочетания, переплетения абсолютно свободных личностей. Достоевский, может быть, сам был до крайности и с величайшим напряжением заинтересован, к чему же приведет, в конце концов, идеологический и этический конфликт созданных им (или, точнее, создавшихся в нем) воображаемых лиц.
      Петрашевский, тоже сильно изменившийся, стоял нахмурившись - он был обросший большой шевелюрой и густой, слившейся с бакенбардами бородой. "Должно быть, всем было одинаково хорошо", - думал Холманский. Все эти впечатления были минутные; кареты все еще подъезжали, и оттуда один за другим выходили заключенные в крепости. Вот Плещеев, Достоевский, Ханыков, Кашкин, Европеус... Все обнялись с особенным чувством кратковременного свидания перед неизвестной разлукой. Вдруг все их приветствия и разговоры прерваны были громким голосом подъехавшего на лошади генерала, как видно, распоряжавшегося всем, увековечившего себя в памяти всех следующими словами:
      - Прекратить! Отставить прощание! Ставьте их! - закричал он.
      Генерал не понял, что они были только под впечатлением свидания и еще не успели помыслить о предстоящей им смертной казни; многие же из них были связаны искренней дружбой, некоторые родством - как двое братьев Дебу. Вслед за громким криком генерала явился какой-то чиновник со списком в руках и, читая, стал вызывать каждого по фамилии.
      Таким образом, Бахтину удалось не только установить с большей ясностью, чем это делалось кем бы то ни было до сих пор, огромное значение многоголосности в романе Достоевского, роль этой многоголосности как существеннейшей характерной черты его романа, но и верно определить ту чрезвычайную, у огромного большинства других писателей совершенно немыслимую, автономность и полноценность каждого "голоса", которая потрясающе развернута у Достоевского.
      
      Осенний сумрак - ржавое железо
      Скрипит, поет и разъедает плоть...
      Что весь соблазн и все богатства Креза
      Пред лезвием твоей тоски, господь!
      
      Я как змеей танцующей измучен
      И перед ней, тоскуя, трепещу,
      Я не хочу души своей излучин,
      И разума, и музы не хочу.
      
      Достаточно лукавых отрицаний
      Распутывать извилистый клубок;
      Нет стройных слов для жалоб и признаний,
      И кубок мой тяжел и неглубок.
      
      К чему дышать? На жестких камнях пляшет
      Больной удав, свиваясь и клубясь,
      Качается, и тело опояшет,
      И падает, внезапно утомясь.
      
      И бесполезно, накануне казни,
      Видением и пеньем потрясен,
      Я слушаю, как узник, без боязни
      Железа визг и ветра темный стон!
      
      
      
      7.
      
      Сразу же вызван был Петрашевский, за ним Спешнев, потом Момбелли, и затем шли все остальные; всех их было 23 человека (Холманский поставлен был по ряду восьмым). После того подошел священник с крестом в руке и, встав перед ними, сказал: "Сегодня вы услышите справедливое решение вашего дела. Последуйте за мной". Их повели на эшафот, но не прямо на него, а обходом, вдоль рядов войск, сомкнутых в каре. Такой обход назначен был для назидания войска, и именно Московского полка, так как между петрашевцами были офицеры, служившие в этом полку, Момбелли, Львов...
      Бахтин говорит, что все играющие действительно существенную роль в романе голоса представляют собой "убеждения" или "точки зрения на мир". Это, конечно, не просто теории, - это теории, вытекающие как бы из самого "состава крови" действующего лица, неразрывно с ним связанные, составляющие основную его природу. Кроме того, эти теории являются активными идеями, они понуждают действующих лиц к определенным поступкам, из них следуют определенные индивидуальные и социальные нормы поведения, - словом, они имеют глубоко этический социальный характер, положительный или отрицательный, то есть действительно влекущий личность к общественности или, наоборот, - как это особенно часто бывает у Достоевского, - отрывающий личность у нее. Романы Достоевского суть великолепно обставленные диалоги.
      Первый раз это случилось восемь месяцев назад. Тихим сентябрьским вечером Холманский возвращался с работы. Дорога его проходила сквозь парк, в дебрях которого притаился ладненький усадебный домик. И этот парк, и эта усадьба принадлежали некогда известным князьям. Теперь же все изменилось. Парк остался парком, но не таился больше в гуще леса, а стал оазисом чистой природы в пыльном шумном городе. Что касается самой усадьбы, то в ней приютилось учреждение, которых в Москве тысячи. Холманский неторопливо шел по пустынной аллее, прислушиваясь к накрапывающему дождю. Дождь монотонно барабанил по асфальту, редеющим листьям уставших от летнего зноя деревьев.
      Барабанил победоносно, ведь он прогнал со скамеек молодежь с пивом и старушек со сплетнями, лишь пьяный человек в соломенной шляпе и босой сиротливо скрючился на скамейке и деловито похрапывал. И еще дождь не поборол Холманского: он привычен к дождю, его дождем не напугаешь. Холманский тихо продолжал топать по дорожке, углубляясь в то непередаваемое настроение, которое создавало все вокруг: сереющая в сумерках аллея, ленивый монотонный дождь, тихая музыка доносившаяся от метро. Особенно музыка. Исполняемая двумя озябшими музыкантами, она птицей уносилась в небо, а потом мягким покрывалом опускалась на парк вместе с дождем. Звуки трубы и аккордеона, густые, насыщенные, грустные и вместе с тем жизнеутверждающие. Не известно что, может и музыка, но что-то заставило Холманского тогда остановиться и посмотреть на тающие в туманной дымке деревья. От неожиданности Холманский замер: там, среди деревьев, в десятке шагов от него стояла девушка в одеждах девятнадцатого века. Девушка заметно нервничала: то всматривалась в завесу дождя, то вдруг начинала мерить шагами расстояние от одного дерева до другого. Но поразило Холманского не это: девушка была полупрозрачной, как дождь, который виден глазу, но особо не скрывает того, что судорожно пытается загородить. Холманский сквозь свои очки-колеса продолжал смотреть на нее, а она, видимо, что-то решив для себя, безнадежно опустила голову, ссутулилась, повернулась к нему спиной и растаяла в воздухе.
      Однако! В привидения Холманский вроде бы не верил, но вывод напрашивался сам собой, причем не двусмысленный. Не успел Холманский прийти в себя, как навалилось новое потрясение: по дороге прямо на него скакал такой же полупрозрачный гусар. В сотне метров от него он остановился, выхватил саблю, склонился и рубанул в полумрак. Когда он распрямился и убрал саблю, в руке его была охапка призрачных роз. Всадник ударил коня в бока шпорами, проскакал сквозь Холманского, прежде чем он успел отпрыгнуть, и тоже растворился в воздухе. Прошла слякотная осень, наступила зима. С тех пор Холманский видел их еще несколько раз, но, как и в первый день, они растворялись, так и не встретив друг друга. Холманский как сейчас помнит тот студеный январский вечер. Холманский намеренно сидел на парковой скамейке, дожидаясь появления призрачной девушки. Собственно он дожидался ее уже четвертый день подряд и очень надеялся, что не напрасно. Она все-таки появилась из ничего и принялась всматриваться в заснеженную даль. Холманский не торопился, ждал. Чего? Да просто интересно было знать, что произойдет, если они все же встретятся. Поэтому, когда она в который раз безнадежно опустила голову, Холманский вскочил со скамейки и закричал:
      - Девушка! Тьфу ты черт... Сударыня, остановитесь! Постойте!
      На "сударыню" она повернула голову.
      Вслушалась, всмотрелась в непроглядную темень. На какое-то мгновение она стала почти осязаемой. А может быть, ему так показалось? Но второму призраку хватило и этого мгновения. Всадник не заставил себя ждать, выскочил из ночной тьмы, сверкнув лысиной, не забыв приостановиться, чтобы срезать неизменные розы, и снова рванул коня вперед. Он скакал ей навстречу, он видел ее, а она увидела его... К сожалению, это было последнее, что увидел Холманский. Когда он очнулся, была непроглядная ночь. Вокруг ни души. Холманский посмотрел на часы, но вместо них увидел свою полупрозрачную руку и серебрящийся в свете фонаря сугроб. Вот после этого потрясения Холманский приходил в себя значительно дольше. Но пришел. Теперь он живет в этом усадебном домике. Покинуть парк он почему-то не может: как на стену натыкается. Не ест, не спит, да и не хочется. Призраков больше не видит, освободил он их, что ли? Его вообще никто не видит, с Холманским некому поговорить. Лишь один только раз на него как-то странно посмотрела уборщица и, не сказав ни слова, брякнулась без сознания.
      Холманский вспомнил, как однажды на опушке леса он сел с Библией под высокий, могучий, толстый, одинокий, гордый дуб, ветви которого были узловатые, прочные, разлапистые, раскинутые, жадные, заботливые, с листьями зелеными, по контуру идущие волною, грубыми, плотными, широкими, а ствол дуба, к которому спиной привалился Холманский, был необъятным, надежным, пузатым, крепким, морщинистым, шершавым, корявым, и этот ствол опирался на старые, сильные, ненасытные корни. Закрыв глаза, Холманский подумал: "Поразительно, что священниками фараонов Египта был создан конструктор из нескольких букв (алфавит), из которых можно составить все, что угодно. Не говори: "отчего это прежние дни были лучше нынешних?", потому что не от мудрости ты спрашиваешь об этом. Хороша мудрость с наследством, и особенно для видящих солнце: потому что под сенью ее то же, что под сенью серебра; но превосходство знания в том, что мудрость дает жизнь владеющему ею. Смотри на действование Божие: ибо кто может выпрямить то, что Он сделал кривым? Во дни благополучия пользуйся благом, а во дни несчастья размышляй: то и другое соделал Бог для того, чтобы человек ничего не мог сказать против Него. Всего насмотрелся я в суетные дни мои: праведник гибнет в праведности своей; нечестивый живет долго в нечестии своем. Не будь слишком строг, и не выставляй себя слишком мудрым; зачем тебе губить себя? Не предавайся греху, и не будь безумен: зачем тебе умирать не в свое время? Хорошо, если ты будешь держаться одного и не отнимать руки от другого; потому что кто боится Бога, тот избежит всего того. Мудрость делает мудрого сильнее десяти властителей, которые в городе".
      Впереди шел священник с крестом в руке, за ним все шли один за другим по глубокому снегу. В каре стояли несколько полков, потому обход по всем четырем рядам был довольно продолжительный. Перед Холманским шагал высокий Павел Николаевич Филиппов, впоследствии умерший от раны, полученной им при штурме Карса в 1854 году, сзади Холманского шел Константин Дебу. Последними в этой процессии были: Кашкин, Европеус и Пальм.
      Во главе мирового масонства стоял Всемирный Масонский Верховный Совет, состоявший из Достопочтимых и Премудрых. В этом Совете русским не было разрешено иметь свое собственное место. Русские масоны входили в него вместе с Французской делегацией. Вследствие этой зависимости, все свои решения русские масоны должны были координировать с французскими. Согласно мнению Нины Берберовой, Всемирный Верховный Совет влиял в разные годы с различной силой в странах республиканских, менее сильно в странах, где правили монархи, конституционные и самодержавные". Если до 1914-1915 годах в России можно было кое-что сделать, то в эмиграции можно было влиять друг на друга. Влиять на Ленина, а затем и на Сталина никому не приходило в голову. 50 процентов масонов Ленин ликвидировал в первые годы после революции, часть была отпущена на Запад, а остальные были прикончены Сталиным в Процессах. Задача масонства влиять на внешнюю и внутреннюю политическую жизнь мира русскими масонами никогда не могла быть осуществлена...
      Или, возможно, это история равняется на географию. По большей части писатель оказывается за решеткой, приняв некую сторону в политическом споре, что, конечно же, признак истории. (Отсутствие подобного спора, несомненно, является главной характеристикой географии.) Он может даже утешаться таким объяснением своего затруднительного положения, которое к нынешнему дню приобрело вид благородной традиции. Однако с этим объяснением в камере он долго не протянет, - слишком общее, оно не сделает ее комфортнее. Неважно, в какой исторический колокол звонит тюрьма - он всегда пробуждает вас - обычно в шесть утра - к неприятной реальности вашего собственного срока.
      Их интересовало, что будет с ними далее. Вскоре их внимание обратилось на серые столбы, врытые с одной стороны эшафота. Арестанты шли переговариваясь. "Что с нами будут делать? Для чего ведут нас по снегу? Для чего столбы у эшафота? Привязывать будут, военный суд - казнь расстрелянием. Неизвестно, что будет; вероятно, всех на каторгу..."
      В дальнейшем русское уголовное законодательство в определенной мере идет по пути византийского законодательства в части норм, предусматривающих смертную казнь.
      Псковская судная грамота 1497 года значительно расширяет случаи применения смертной казни по сравнению с Двинской уставной грамотой. Смертная казнь устанавливается здесь за воровство в церкви, конокрадство, государственную измену, поджоги, кражу, совершенную в посаде в третий раз. Судя по всему, Псковская грамота, устанавливая смертную казнь, ставила задачу избавиться от наиболее опасных для общества элементов.
      На смертной казни вплоть до конца XV века лежал отпечаток обычая кровной мести. Став официальным государственным установлением, смертная казнь преследовала, прежде всего, цель возмездия, а также неразрывно связанную с ним цель устрашения. Вместе с тем напрашивается мысль, что с образованием и развитием государственности на Руси верховная власть проявляла определенную заботу о жизни, собственности и правах граждан, а также и о своей собственной безопасности. Поэтому смертная казнь применялась также в целях безопасности всего общества и относительного спокойствия отдельных граждан.
      Дальнейшее расширение круга преступных деяний, за которые полагалась смертная казнь, произошло в Судебниках 1497 и 1550 годов и продолжалось в дальнейшем. Достаточно сказать, что, например, в Уложении 1649 года смертная казнь могла быть назначена уже за 63 преступления, а по Воинским артикулам Петра 1 и другим уголовно-правовым актам этого времени - в 123 случаях.
      Мрачная затейливость и жестокость способов исполнения смертной казни поражают воображение. Так, в XVII веке это были: отсечение головы, повешение, утопление, сожжение, залитие горла расплавленным металлом, четвертование, колесование, закапывание в землю по плечи, посажение на кол...
      Такого рода мнения высказывались громко то спереди, то сзади от Холманского, и они медленно пробирались по снежному пути и подошли к эшафоту. Войдя на него, они столпились все вместе и опять обменялись несколькими словами. С ними вместе взошли и сопровождавшие их солдаты и разместились за ними. Распоряжались офицер и чиновник со списком в руках. Начались вновь выкликание и расстановка, причем порядок был несколько изменен. Арестантов поставили двумя рядами перпендикулярно к городскому валу. Один ряд, меньший, начинавшийся Петрашевским, был поставлен с левого фаса эшафота. Там были: Петрашевский, Спешнев, Момбелли, Дуров, Григорьев, Толль, Ястржембский, Достоевский Федор.
      
      
      8.
      
      При этих условиях глубокая самостоятельность отдельных голосов становится, так сказать, особенно пикантной. Приходится предположить в Достоевском как бы стремление ставить различные жизненные проблемы на обсуждение этих своеобразных, трепещущих страстью, полыхающих огнем фанатизма "голосов", причем сам он как бы только присутствует при этих судорожных диспутах и с любопытством смотрит, чем же это окончится и куда повернется дело? Это в значительной степени так и есть.
      Хотя Бахтин стоит в своей книге главным образом на точке зрения формального исследования приемов творчества Достоевского, но он вовсе не чуждается и некоторых экскурсий в область социологического их выяснения. Он сочувственно цитирует Кауса ("Достоевский и его судьба") и в основном соглашается с его мнением. Приведем и мы (в переводе) некоторые положения Кауса, цитируемые Бахтиным.
      В другом ряду стоял Кувалдин Юрий, потом Холманский, подле него Дебу-старший, за ним его брат Ипполит, затем Плещеев, Тимковский, Лесин из "Независимой газеты", Головинский, Кашкин, Европеус и Пальм. Всех было 23 человека. Когда они были уже расставлены в означенном порядке, войскам скомандовано было "На караул", и этот ружейный прием, исполненный одновременно несколькими полками, раздался по всей площади свойственным ему ударным звуком. Затем скомандовано было нам: "Шапки долой!" - но арестанты к этому не были подготовлены, и почти никто не исполнил команды; тогда повторено было несколько раз: "Снять шапки, будут конфирмацию читать" - и с запоздавших приказано было стащить шапку сзади стоявшему солдату.
      Сегодня многие дома стоят на снесенных кладбищах. Человек кощунственно попрал святыни, проложив по ним канализации. Тем самым он открыл инфернальные врата, через которые поднимаются темные силы, некроэнергия. В таких местах изменилась карма города. Внутри образовались разломы и трещины, из которых выходят газы; появляются неизвестные биообъекты. Хорошо еще, что они погибают в верхних слоях. А представьте, если они вдруг мутируют и выйдут на поверхность в виде спор?! Кроме того, недавно микробиологи доказали: под землей есть грибы, споры которых могут жить в легких человека. Страшно даже предположить, что, разносясь в пространстве доступных для себя систем, они попадут в систему метрополитена или водопровода. Заражены будут тысячи и тысячи людей.
      И воскликнул в этот момент Холманский: "Пусть нам это нравится, или не нравится, но мы не в силах изменить, переделать, запретить, или изобрести новый мировой язык! Следовательно, нельзя запретить, изменить, переделать Бога, а Бог - один, и имя ему - Х... Отсюда - крест (Херэст), как начало всего, с пересечения двух палочек начинается жизнь. Кто - как мудрый, и кто понимает значение вещей? Мудрость человека просветляет лице его, и суровость лица его изменяется. Я говорю: слово царское храни, и это ради клятвы пред Богом. Не спеши уходить от лица его, и не упорствуй в худом деле; потому что он, что захочет, все может сделать. Где слово царя, там власть; и кто скажет ему: "что ты делаешь?" Соблюдающий заповедь не испытает никакого зла: сердце мудрого знает и время и устав; потому что для всякой вещи есть свое время и устав; а человеку великое зло оттого, что он не знает, что будет; и как это будет - кто скажет ему?"
      Достоевский - это хозяин дома, который умеет хорошо обойтись с самыми пестрыми гостями, с каким угодно дико составленным обществом, причем он владеет им и умеет держать его в напряжении... Здоровье и сила, самый радикальный пессимизм и пламенная вера в искупление, жажда жизни и смерти - все это борется неразрешающейся борьбой; насилие и доброта, высокомерие и самоотверженное смирение, необозримая полнота жизни и т. д. Ему не нужно насиловать своих действующих лиц, ему не нужно произносить последнее слово поэта. Достоевский многогранен и непредвиден в своих движениях, его произведения насыщены силами и намерениями, которые, казалось бы, разъединены друг от друга непроходимыми пропастями.
      История масонства до сих пор составляет специальный и очень сложный предмет исследования, в силу того, что мало что сохранилось из на самом деле достоверных источников. В общем своем виде, литература о масонстве представляет вымышленные факты, зачастую отсебятину, в которую приходится верить, так как другого ничего нет. Очень много критики было вылито на голову бедных масонов. В чем их только не обвиняли! Их деятельности приписывали все смертные грехи, какие только существовали на свете. Такая позиция критики исходит из того, что масонство, как тайное общество, имело конспиративный характер. А все тайное, скрытое от глаз людей всегда было пугающим. Масонство не могло держаться открыто на людях, быть общественным достоянием в силу тех клятв, которые они давали при вступлении в ложу, в силу тех ценностей, которыми масоны дорожили и которые потеряли бы смысл при своем рассекречивании и оглашении. Некоторые заявляют, что ритуалы, обрядность и многообразие степеней все это представляет наивную атрибутику масонской жизни. Вопрос внешней стороны масонства служил поводом для усилий общественности, тех, кто по слухам представлял в уме всю церемонию проведения масонских сессий. По моему мнению, те, кто судит о масонстве не зная его, не бывая и не состоя в нем, не знают вследствие этого и истинного содержания их учения. Все критики своего рода обыватели.
      Кроме аномальных, необъяснимых явлений подземелья таят немало и других опасностей. Например, в канализационных отстойниках издревле живут мутировавшие насекомые и масса крыс. Крыс там всегда достаточно, но иногда бывают вспышки, когда они мигрируют по тоннелям просто полчищами. Значит, на том месте, откуда они бегут, будет либо крупный пожар, либо провал, либо разрыв труб. Такое нередко происходит при миграциях крыс. Причем они уходят, как правило, еще за сутки до начала катастрофы. Кроме крыс, вольготно себя чувствуют под землей и другие твари. Подпольщикам доводилось находить мутировавшую полуметровую сколопендру, уховертку величиной с сардельку и прочих гадов, достигших просто невероятных размеров. В клоаках, которые источают, по определению Виктора Гюго, "смрадный дух Мефистофеля и его свиты", водится даже рыба!
      В дальнейшем (после жесточайших петровских указов) российское законодательство о смертной казни развивалось иначе. Первую попытку отказаться от этого наказания сделала дочь Петра I императрица Елизавета. В 1744 году Елизавета в опубликованном 7 мая сенатском указе предписала прекратить на территории России экзекуции над приговоренными к смертной казни, заменив эту меру другими наказаниями. Приостановление исполнения приговора к смертной казни привело к тому, что тюрьмы оказались переполнены людьми, осужденными к этому наказанию. В 1754 году издается указ, в котором подтверждается приостановление приговора смертной казни, а чтобы преступники не оставались без наказания, предписывалось их ссылать, наказывать кнутом, рвать ноздри и клеймить. В том же году была создана очередная кодификационная комиссия, в задачу которой входило составление проекта нового уложения. В апреле 1755 года комиссия направила в сенат "судную" и "криминальную" части проекта. В "криминальной" части была снова закреплена смертная казнь, но в соответствии с указами сената 1753 года она могла заменяться другими наказаниями.
      Всем было холодно, и шапки на них были хотя и весенние, но все же закрывали голову. После того чиновник в мундире стал читать изложение вины каждого в отдельности, становясь против каждого. Всего невозможно было уловить, что читалось: читалось скоро и невнятно, да и притом все содрогались от холода. Когда дошла очередь до Холманского, то слова, произнесенные им в память Фурье, "о разрушении всех столиц и городов", занимали видное место в его вине. Чтение это продолжалось добрых полчаса. Все страшно зябли. Холманский надел шапку и завертывался в холодную шинель, но вскоре это было замечено, и шапка с него была сдернута рукой стоявшего за ним солдата. По изложении вины каждого конфирмация оканчивалась словами: "Полевой уголовный суд приговорил всех к смертной казни расстрелянием, и 19 сего декабря государь император собственноручно написал: "Быть по сему".
      Каус полагает, что мир Достоевского является чистейшим и подлиннейшим выражением духа капитализма. Те миры, те планы, - социальные, культурные и идеологические, - которые сталкиваются в творчестве Достоевского, раньше довлели себе, были органически замкнуты, упрочены и внутренне осмыслены в своей отдельности. Не было реальной, материальной плоскости для их существенного соприкосновения и взаимного проникновения. Капитализм уничтожил изоляцию этих миров, разрушил замкнутость и внутреннюю идеологическую самодостаточность этих социальных сфер. В своей всенивелирующей тенденции, не оставляющей никаких иных разделений, кроме разделения на пролетария и капиталиста, капитализм столкнул и сплел эти миры в своем противоречивом становящемся единстве. Эти миры еще не утратили своего индивидуального облика, выработанного веками, но они уже не могут довлеть себе. Их слепое сосуществование и их спокойное и уверенное идеологическое взаимное игнорирование друг друга кончились; и взаимная противоречивость их и в то же время их взаимная связанность раскрылись со всей ясностью. В каждом атоме жизни дрожит это противоречивое единство капиталистического мира и капиталистического сознания, не давая ничему успокоиться в своей изолированности, но и в то же время ничего не разрешая. Дух этого становящегося мира и нашел наиболее полное выражение в творчестве Достоевского.
      "Спору нет, - пишет Гюго в романе "Отверженные", - парижская клоака последние десять веков была язвой города, но клоака - это порок, который у города в крови. Кто хочет жить в городе, должен смириться с его смрадом". Слова знаменитого француза как нельзя лучше отражают сегодняшнюю действительность не только Москвы, но и всех крупных городов России. По мнению подпольщиков, некоторые чиновники только припудрили столичный лик и совершенно забыли, что колосс постепенно становится глиняным. Поэтому провалы (особенно в центре Москвы) сделались чуть ли не обыденным явлением. А ведь в городских подземельях, кроме клоак, есть и исторические памятники. В подземелья лезут все, кому не лень. Одни ищут там приюта, другие, из числа романтиков, надеются найти клады и исторические ценности. Например, библиотеку Ивана Грозного. Кстати, подпольщики тоже пытались ее отыскать. Причем эти поиски проходили под контролем властей.
      Они двигались по подземелью в районе Боровицких ворот. В одном месте в стене обнаружили небольшую дверь с маленьким отверстием. Просунули туда телеглаз и на мониторе увидели сундуки - точно такие, как их описывали историки, когда говорили о библиотеке. Ну, подумали, нашли! Но внезапно прорвало водопровод, и весь район затопило. То есть произошла странная и непонятная вещь. После этого подпольщики туда не спускались. Возможно, это была камера, связанная именно с исчезнувшей библиотекой Ивана Грозного, кто знает?
      Все стояли в изумлении; чиновник сошел с эшафота. Затем арестантам поданы были белые балахоны и колпаки, саваны, и солдаты, стоявшие сзади, одевали несчастных в предсмертное одеяние. Когда все уже были в саванах, кто-то сказал: "Каковы мы в этих одеяниях!"
      И воскликнул в этот момент Холманский: "Есть и такая суета на земле: праведников постигает то, чего заслуживали бы дела нечестивых, а с нечестивыми бывает то, чего заслуживали бы дела праведников. И сказал я: и это - суета! И похвалил я веселье; потому что нет лучшего для человека под солнцем, как есть, пить и веселиться: это сопровождает его в трудах во дни жизни его, которые дал ему Бог под солнцем. Когда я обратил сердце мое на то, чтобы постигнуть мудрость и обозреть дела, которые делаются на земле, и среди которых человек ни днем, ни ночью не знает сна, - тогда я увидел все дела Божии и нашел, что человек не может постигнуть дел, которые делаются под солнцем. Сколько бы человек ни трудился в исследовании, он все-таки не постигнет этого; и если бы какой мудрец сказал, что он знает, он не может постигнуть этого".
      Шли по нижнему течению реки Неглинки под гостиницей "Россия". Вдруг впереди за дымкой тумана что-то заблестело. Подойдя ближе, подпольщики увидели: путь им преградило нечто, похожее на дрожащее зеркало. Кто-то осторожно потрогал пальцем, от него пошли разводы, как по воде. Палец остался невредимым и совершенно сухим. Тогда подпольщик сунул всю руку - тоже ничего. Осторожно сунул туда голову и увидел широкое помещение. Но ведь в этом месте вроде должен продолжаться тоннель?! Холманский и еще один его товарищ вошли внутрь. Посмотрели на пол - он сухой, а речка течет над головой. Вот такой эффект. Пытались на пленку все снять, но ничего не получилось. Между тем, счетчик на видеокамере насчитал почти два часа, а наверху прошло четыре. Хотя на самом деле подпольщики находились по ту сторону таинственного "зеркала" не больше десяти минут. Все это произошло на глубине восьми метров: вокруг были в толщах земли только тоннели с силовым кабелем, еще какие-то коммуникации. Наверху, чуть впереди, расположена церковь, рядом двор ГУМа - вот и все, что можно сказать об этом месте. Не исключено - это было окно, через которое можно связываться, допустим, с параллельными мирами. Тому, что люди считают сверхъестественным, рано или поздно найдется научное объяснение. А сами подпольщики назвали это явление "тоннелем времени".
      Бахтин дополняет к этому, что самой благоприятной почвой для полифонического романа явилась именно Россия времен Достоевского, где капитализм наступил почти катастрофически и застал нетронутое многообразие социальных миров и групп, не ослабивших, как на Западе, своей индивидуальной замкнутости в процессе постепенного наступления капитализма. Здесь противоречивая сущность становящейся социальной жизни, не укладывающаяся в рамки уверенного и спокойно созерцающего монологического сознания, должна была проявиться особенно резко, а в то же время индивидуальность выведенных из своего идеологического равновесия и столкнувшихся миров должна была быть особенно полной и яркой. Все это очень хорошо и верно.
      Попытки отменить смертную казнь не нашли поддержки ни у дворянства, ни у представителей государственной системы. Напротив, это вызвало определенное противодействие идеи об отмене смертной казни. Да и сама Елизавета не была последовательной в реализации замысла: с одной стороны, она считала целесообразным сохранение смертной казни для устрашения, с другой - выражала отвращение к смертным казням и приостанавливала их.
      В эпоху Екатерины II законодательство о смертной казни не претерпело никаких изменений. Однако сама императрица большое внимание уделяет проблеме этого вида наказания в Наказе по вопросам уголовного наказания. Она проводит мысль о необходимости соответствия наказания преступлению и о назначении различных наказаний за различные преступления. Екатерина II, была противницей смертной казни, но допускала возможность ее применения, рассматривая ее как воздаяние.
      Во второй половине XVIII века в русском уголовном законодательстве наблюдается тенденция к сокращению смертной казни, а на практике - к ограничению ее применения.
      
      
      9.
      
      Донесся из ближней церкви басовитый гул колокола. На эшафот поднялся священник - тот же самый, который вел с евангелием и крестом - и за ним принесен и поставлен был аналой. Поместившись между приговоренными на противоположном входу конце, он обратился к ним со следующими словами: "Братья! Перед смертью надо покаяться... Кающемуся спаситель прощает грехи... Я призываю вас к исповеди". Никто из приговоренных не отозвался на призыв священника; все стояли молча, священник смотрел на всех них и повторно призывал к исповеди. Тогда один из них - Тимковский - подошел к нему и, пошептавшись с ним, поцеловал Евангелие и возвратился на свое место. Священник, посмотрев еще на приговоренных и видя, что более никто не обнаруживает желания исповедоваться, подошел к Петрашевскому с крестом и обратился к нему с увещанием, на что Петрашевский ответил ему несколькими словами. Что было сказано им, осталось неизвестным: слова Петрашевского слышали только священник и весьма немногие, близ него стоявшие, а даже, может быть, только один сосед его Спешнев. Священник ничего не ответил, но поднес к устам его крест, и Петрашевский поцеловал крест. После того он молча обошел с крестом всех приговоренных, и все приложились к кресту. Затем священник, окончив дело это, стоял среди приговоренных как бы в раздумьи. Тогда раздался голос генерала, сидевшего на коне возле эшафота: "Батюшка! Вы исполнили все; вам больше здесь нечего делать!"
      Бахтин понимает, однако, что такое представление о Достоевском было бы не совсем правильным. Прежде чем мы перейдем к изложению дальнейших мыслей по поводу того, какое именно значение имеет у Достоевского его полифоничность, и постараемся внести некоторые поправки или пояснения к интересным идеям Бахтина, сделаем краткое сравнение полифониста Достоевского с некоторыми другими писателями-полифонистами. Бахтин утверждает, что в драматургическом произведении полифония типа Достоевского невозможна, что драматическое произведение вообще не может быть полифоничным и что вывод, к которому приходили некоторые исследователи Достоевского, будто бы романы его представляют собой, в сущности, своеобразно изложенные драмы, - совершенно неверен. Бахтин считает такой вывод неверным по самым глубоким причинам. Ему кажется, что хотя в драме и имеются действующие лица, которые говорят и действуют в определенном сопоставлении друг с другом, но на самом деле они всегда являются как бы марионетками в руках автора, который непременно направляет их по заранее предопределенному им плану.
      Так ли это?
      Потупив взор, сказал Холманский ближним, чтобы слышали дальние: "Почему же скрывается мат? Потому что система тайны увлекает, поскольку тайна связана с удовольствием. Только тайное движет человечество. Это проверено миллионами лет. Вообще, датировка движения Логоса невозможна. Ученые постоянно раздвигают границы. Но все сходятся на том, что человек появился в Африке, потом заселил Азию и Европу, да и весь мир. Без препятствий (запретов) ослабевает естественный отбор. Победителем становится только преодолевший. В русском языке буква "х" называлась "хер", или "херос", что то же самое, только прошедшее через маскировку химией слова, слово "Х...". Когда мы видим архитектурное сооружение, как Иван Великий в Кремле, то мы сразу понимаем, что это памятник Х... но боимся, стесняемся, а то и просто не знаем, что откуда и куда идет и почему? А идет все так, как и везде всюду, от вхождения Х... в п...у, от выброса спермы и проникновения ее в матку, от плацентарного созревания плода в утробе матери, от выхода на свет Божий, то есть рождения через жизнь к смерти. Каждый живущий, вспомни как ты созревал в плаценте и как ты вылезал покидал родину, ибо родина - матка твоей матери! А раз ты родился, стало быть, неумолимо через жизнь продвигаешься к смерти. Все умирает. Кроме одного - языка. О, вот тут к каким истинам я прихожу. Х... бессмертен. И он не х... в бытовом смысле слова, а он основа и сущность всей ноосферы, всего того, что живет и движется по спирали, замыкаясь в знак бесконечности "8". На все это я обратил сердце мое для исследования, что праведные и мудрые и деяния их - в руке Божией, и что человек ни любви, ни ненависти не знает во всем том, что перед ним. Всему и всем - одно: одна участь праведнику и нечестивому, доброму и злому, чистому и нечистому, приносящему жертву и не приносящему жертвы; как добродетельному, так и грешнику; как клянущемуся, так и боящемуся клятвы. Это-то и худо во всем, что делается под солнцем, что одна участь всем, и сердце сынов человеческих исполнено зла, и безумие в сердце их, в жизни их; а после того они отходят к умершим. Кто находится между живыми, тому есть еще надежда, так как и псу живому лучше, нежели мертвому льву".
      Наркоманов, бомжей, бродяг и всякого рода неформалов в московских подземельях тоже хоть пруд пруди. Они живут семьями и поодиночке. А привокзальные и "подвокзальные" территории вообще поделены как пасхальный пирог: чужому там очень сложно найти пристанище. В последнее время бомжи "сменили окрас", замаскировавшись под дворников: добыть оранжевый жилет не составляет особого труда. Они воруют на вокзалах чемоданы и потом потрошат их под землей. Поэтому появившиеся здесь посторонние воспринимаются как опасные враги. "Ты проник в царство арго, не будучи его подданным, ты преступил законы нашего города и должен понести наказание. Кто ты? Оправдывайся!" - эти слова произнес король воров, один из героев Гюго, обращаясь к человеку, случайно попавшему в мир подземелья. В московских подземельях воры и наркоманы вряд ли станут утруждать себя подобным изысканным выяснением личности: они попросту убьют. Ну а если перевес сил окажется не на их стороне - растворятся в темных коридорах. Подпольщики всегда рискуют столкнуться под землей с "нежелательными" людьми.
      Когда с подпольщиками идет спецназ, они защищены. А вообще, их главное оружие - это либо психологическое воздействие на тех, кто там находится, либо быстрый уход из опасного места. Конечно, есть еще определенный риск нарваться на сатанистов, вооруженных людей и так далее. Поэтому раньше подпольщики спускались по 40 человек: разведка, группа прикрытия и прочее. Как-то наткнулись на агрессивную группу людей. Тогда подпольщикам действительно пришлось применять физическую силу: выбивать ножи, ломы. Среди подпольщиков были тренированные люди, поэтому они их все-таки уложили. Вызвали представителей спецслужб, поскольку в то время как раз произошли два случая приношения в жертву сатанистами маленьких детей. Но эти оказались не сатанистами, а беглецами от правосудия.
      В 1813 году был разработан новый проект Уголовного уложения. В нем впервые в истории русского уголовного законодательства была разработана система наказаний, включенная в Общую часть. Проект определял семь родов наказаний с подразделением их на разные степени: смертная казнь, лишение всех политических и гражданских прав (гражданская смерть); лишение свободы и чести; бессрочное лишение свободы; денежные пени; церковное покаяние. Но в 1824 году проект Уголовного уложения не был принят Государственным Советом. Основная причина состояла в том, что имели место серьезные возражения относительно включения смертной казни в систему наказаний. Восшествие на престол императора Николая I ознаменовалось восстанием на Сенатской площади, подавлением его и казнью пяти декабристов. Суд над ними осуществлялся не высшим судебным органом России - Сенатом, а созданным по указанию императора Особым судебным присутствием - Верховным уголовным судом. Смертный приговор был вынесен 36 декабристам. В обоснование применения смертной казни суд ссылался на Уложение 1649 года, Морской устав 1720 года, Воинский устав 1716 года, Полевое уголовное уложение для действующей армии 1813 года и другие акты. В приговоре был определен способ применения смертной казни: четвертование, предусмотренное 19 Артикулом воинского устав 1716 года.
      Член Верховного суда, судившего декабристов, - граф Мордвинов, принес апелляцию на приговор, считая его незаконным. Надо отметить, что именно Мордвинов выступал против проекта Уголовного уложения 1813 года. Возражая против приговора, он ссылался на Указ 1753 года, который предписывал не исполнять смертные приговоры и не делавший никаких исключений для политических преступлений. Николай I, хотя и оставил апелляцию без внимания, тем не менее, утвердил только пять смертных приговоров через повешение. Остальным приговоренным смертная казнь была заменена каторгой.
      Не надо, конечно, заподозривать Бахтина, показавшего в своей книге достаточную тонкость суждения, будто он предполагает, что все вообще драмы (трагедии, комедии и т. д.) представляют собой непременно "пьесы с тезисом". Вопрос о драмах, доказывающих некоторый тезис, и о свободной драме, представляющей собою просто повышенный, крепко скованный кусок жизни, - вопрос давний, и углубляться в него сейчас мы намерения не имеем. Но нам кажется странным, что Бахтин, утверждая невозможность полифонии в драме, забывает о величайшем представителе драматургического искусства - о Шекспире. Конечно, на самом деле Бахтин забыть его не мог, и, конечно, повторяем, Бахтин вовсе не думает, чтобы всякая драма была "тенденциозной". Он полагает только, что, так как всякая драма представляет собой весьма стройное и закономерно развивающееся целое, то тут допустить "полноценность голосов" было бы уж крайне нерасчетливо и совершенно невозможно для автора. По крайней мере, так объясняю я себе решительное заявление Бахтина относительно необходимо царящего в каждой драме монизма. Я позволю себе радикально не согласиться с Бахтиным, и именно, прежде всего, на примере Шекспира. Разве не характерно, что относительно Шекспира в течение чрезвычайно долгого времени констатировалось полное отсутствие каких бы то ни было руководящих идей или норм в его произведениях? Шекспир в своих драмах - автор необычайно "безличный", почти никогда нельзя ничего сказать о его тенденциях. Мало того, он, по-видимому, в огромном большинстве своих произведений до такой степени чужд какой бы то ни было тенденции, что невольно напрашивается мысль о его внутреннем, осознанном или бессознательном, могучем отвращении к такой тенденциозности. Шекспир словно бы кричит каждым своим произведением, что жизнь сама по себе грандиозна и великолепна, несмотря на то, что она преисполнена скорбей и катастроф и что всякое суждение об этой жизни представляется жалким и односторонним, не улавливает всего ее разнообразия, всей ее ослепительной иррациональности. Будучи бестенденциозным (как по крайней мере очень долго судили о нем), Шекспир до чрезвычайности полифоничен. Можно было бы привести длинный ряд суждений о Шекспире лучших его исследователей, подражателей или поклонников, восхищенных именно умением Шекспира создавать лица независимые от себя самого и притом в невероятном многообразии и при невероятной внутренней логичности всех утверждений и поступков каждой личности в этом бесконечном их хороводе. Тот самый Гундольфнейт, на которого в одном месте ссылается Бахтин, проводя параллель между Гете и Шекспиром, утверждает, что Гете всегда черпал материал для своих произведений (по крайней мере, значительных) из своих переживаний, а фигуры своих героев - из своей собственной личности, и видит в этом нечто контрастирующее Шекспиру, который, по его мнению, наоборот, умел порождать независимые от себя и вне всякой связи с личными переживаниями стоящие, словно самой природой сотворенные, человеческие фигуры. О Шекспире нельзя сказать ни того, чтобы его пьесы стремились доказать какой-то тезис, ни того, чтобы введенные в великую полифонию шекспировского драматического мира "голоса" лишались бы полноценности в угоду драматическому замыслу, конструкции самой по себе. И, однако, когда мы ближе присмотримся к Шекспиру (чему особенно помогает, может быть, еще не доказанная, но весьма вероятная гипотеза о Шекспире-Рютлэнде), мы видим, что в полифонизме его имеется, тем не менее, некоторый упорядочивающий момент, - "хозяин дома", выражаясь термином Кауса.
      Сердце замерло в ожидании, и страшный момент этот продолжался с полминуты. При этом не было мысли о том, что и Холманскому предстоит то же самое, но все внимание было поглощено наступающей кровавой картиной. Возмущенное состояние Холманского возросло еще более, когда он услышал барабанный бой, значение которого он тогда еще, как не служивший в военной службе, не понимал. "Вот конец всему!"
      Потупив взор, сказал Холманский ближним, чтобы слышали дальние: "Как рыбы попадаются в пагубную сеть, и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них. Вот еще какую мудрость видел я под солнцем, и она показалась мне важною: город небольшой, и людей в нем немного; к нему подступил великий царь и обложил его и произвел против него большие осадные работы; но в нем нашелся мудрый бедняк, и он спас своею мудростью этот город; и, однако же, никто не вспоминал об этом бедном человеке. И сказал я: мудрость лучше силы, и, однако же, мудрость бедняка пренебрегается, и слов его не слушают. Слова мудрых, высказанные спокойно, выслушиваются лучше, нежели крик властелина между глупыми. Мудрость лучше воинских орудий; но один погрешивший погубит много доброго".
      Подземелье - это ничка, аль ничей, иль ничек, аль ничье, иль изнанка, тыл, испод, исподинка, или выворот, али, короче говоря, выворотная сторона. Хорошее выражение: "Или-али!" Стало быть, противоположное наверху - то ли лицо, то ли лицевая, али личная сторона. А в подземелье можно увидеть столько всего, что жизнь на поверхности покажется просто раем. Багровые сполохи, пронзительно-белые иглы и когти молний, образы, наплывающие волнами, беспорядочные, дразнящие, прекрасные, задумчивые, неожиданные, нечеткие, искаженные, туманные, дробящиеся в осколках зеркал... Подземные ходы в Москве начали строить чуть ли не с самого ее основания. Но настоящие лабиринты и большие тоннели возникли под городом во времена царствования Ивана Грозного. Однако даже он не мог предположить, каких масштабов достигнет его начинание в XX веке! Метро, водостоки и прочие подземные коммуникации - это лишь видимая часть того, что построили под столицей за последние 70 лет. Сегодня, как и вчера, как и позавчера, как и до потопа, подземелье живет своей обособленной жизнью, отторгая законы людей, которые его создали.
      Правда, все, что касается Шекспира, - для нас крайне темно, и темнота эта весьма мешает анализу (что служит одним из доказательств неверности положения некоторых литературоведов, которые говорят, что личность автора и биография его совершенно бесполезны при толковании его сочинений). Мы не можем даже сказать с точностью, являлся ли фактически в драматическом мире Шекспира кто-либо единоличным хозяином. Не говоря о многочисленных позаимствованиях, переделках чужих пьес, не говоря о пьесах, навязанных Шекспиру, нельзя отделаться от весьма оригинальной и глубокой гипотезы Гордона Крэга, видящего в Шекспире еще совсем особую многоголосность и слышащего в его произведениях несколько авторских голосов. Все это чрезвычайно затемняет для нас понимание шекспировской полифонии. Однако, повторяю, ближе присматриваясь к этому грандиозному литературному явлению, нельзя не признать, что некоторая личность, хотя мало уловимая уже в силу своей многогранности и титаничности, чувствуется за произведениями Шекспира.
      
      
      10.
      
      И вот сказал Холманский: "Стало быть, что русский язык, что испанский и прочие языки - это одно и то же, один язык? Именно так. Это как дерево. Ствол пошел из Египта, а потом пошли ветви: китайские, немецкие, французские и так далее. Из Египта язык двинулся; много позже возник Израиль, и совсем в позднюю эпоху возникли Эллада и Рим. Да, язык двинулся из Египта, и в России закончится".
      С 1 января 1835 года вступил в силу Свод законов Российской империи 1832 года. В соответствии с ним смертная казнь в России сохранялась, но применялась только в отношении трех категорий преступлений: 1) политических ("когда оные, по особой их важности, предаются рассмотрению и решению верховного уголовного суда"); 2) на нарушение карантинных правил (то есть за так называемые карантинные преступления, совершенные во время эпидемий или сопряженные с совершением насилия над карантинной стражей либо карантинными учреждениями); 3) за воинские преступления. Предусматривалась смертная казнь и по Уложению о наказаниях уголовных и исправительных 1845 года и по Уголовному уложению 1903 года. Количество выносимых смертных приговоров резко увеличилось после подавления первой русской революции 1905 года. Так, в 1906 году было казнено 574, в 1907 году - 1139, в 1908 году - 1340, в 1909 году - 717, в 1910 году - 129, в 1911 году - 73, в 1912 году - 126 человек. Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1885 года воспроизвело все положения о смертной казни Уложения 1845 года. Эти законодательные акты так же, как и Уложение 1903 года, сократили применение смертной казни по сравнению с ранее действовавшим уголовным законодательством. Справедливость, базирующаяся на принципе эквивалента, - основного принципа наказания - влечет за собой требование смертной казни за убийство...
      Какие социальные факты отражались в шекспировском полифонизме? Да, в конце концов, конечно, те же, по главному своему существу, что и у Достоевского. Тот красочный и разбитый на множество сверкающих осколков Ренессанс, который породил и Шекспира и современных ему драматургов, был ведь, конечно, тоже результатом бурного вторжения капитализма в сравнительно тихую средневековую Англию. И здесь так же точно начался гигантский развал, гигантские сдвиги и неожиданные столкновения таких общественных укладов, таких систем сознания, которые раньше совсем не приходили друг с другом в соприкосновение.
      Когда священник ушел, сейчас же взошли несколько солдат к Петрашевскому, Спешневу и Момбелли, взяли их за руки и свели с эшафота. Они подвели их к серым столбам и стали привязывать каждого к отдельному столбу веревками. Разговоров при этом не было слышно. Осужденные не оказывали сопротивления. Им затянули руки позади столбов и затем обвязали веревки поясом. Потом отдано было приказание: "Колпаки надвинуть на глаза", - после чего колпаки спущены были на лица привязанных. Раздалась команда: "Клац", - и вслед затем группа солдат - их было человек 16, - стоявших у самого эшафота, по команде направила ружья к прицелу на Петрашевского, Спешнева и Момбелли. Момент этот был поистине ужасен. Видеть приготовление к расстрелу и притом людей близких по товарищеским отношениям, видеть уже наставленные па них почти в упор ружейные стволы и ожидать - вот прольется кровь, и они упадут мертвые - было ужасно, отвратительно, страшно.
      И вот твердо сказал Холманский: "Кто копает яму, тот упадет в нее, и кто разрушает ограду, того ужалит змей. Кто передвигает камни, тот может надсадить себя, и кто колет дрова, тот может подвергнуться опасности от них. Если притупится топор, и если лезвие его не будет отточено, то надобно будет напрягать силы; мудрость умеет это исправить. Если змей ужалит без заговаривания, то не лучше его и злоязычный. Слова из уст мудрого - благодать, а уста глупого губят его же: начало слов из уст его - глупость, а конец речи из уст его - безумие. Глупый наговорит много, хотя человек не знает, что будет, и кто скажет ему, что будет после него?"
      Чем выше ценится человеческая жизнь, тем выше должно быть и наказание за ее отнятие... В последние два десятилетия XIX века и в начале XX века смертная казнь в России применялась на основе Положения о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия от 4 сентября 1881 года. Положение предоставляло высшим административным чинам передавать на рассмотрение военных судов для осуждения по законам военного времени дела о вооруженном сопротивлении властям, умышленном поджоге, приведении в негодность предметов воинского снаряжения и о некоторых других преступлениях.
      Как бы сквозь пелену Холманский увидел, что ружья, прицеленные, вдруг все были подняты стволами вверх. От сердца отлегло сразу, как бы свалился тесно сдавивший его камень. Затем стали отвязывать привязанных Петрашевского, Спешнева и Момбелли и привели снова на прежние места их на эшафоте. Приехал какой-то экипаж, оттуда вышел офицер - флигель-адъютант - и привез какую-то бумагу, поданную немедленно к прочтению. В ней возвещалось осужденным дарование государем императором жизни и взамен смертной казни каждому по виновности особое наказание. По окончании чтения этой бумаги с арестантов сняли саваны и колпаки. Затем взошли на эшафот какие-то люди вроде палачей, одетые в старые цветные кафтаны, - их было двое, - и, став позади ряда, начинавшегося Петрашевским, ломали шпаги над головами поставленных на колени ссылаемых в Сибирь, каковое действие, совершенно безразличное для всех, только продержало арестантов, и так уже продрогших, лишние четверть часа на морозе.
      Очередная попытка отмены смертной казни была произведена 19 июня 1906 года на заседании первой Государственной Думы при обсуждении проекта закона об отмене смертной казни. Однако после принятия этого закона в Государственной Думе он не был утвержден Государственным Советом. После февральской революции 1917 года Временное правительство в первые дни своего существования приняло ряд прогрессивных демократических актов. 12 марта 1917 года было опубликовано правительственное постановление о повсеместной отмене смертной казни. Однако уже 12 июля 1917 года она была восстановлена на фронте за убийство, разбой, измену, побег к неприятелю, сдачу в плен, уход с поля боя, то есть за ряд государственных и воинских преступлений в военное время.
      И вот твердо сказал Холманский: "Труд глупого утомляет его, потому что не знает даже дороги в город. Горе тебе, земля, когда царь твой отрок, и когда князья твои едят рано! Благо тебе, земля, когда царь у тебя из благородного рода, и князья твои едят вовремя, для подкрепления, а не для пресыщения! От лености обвиснет потолок, и когда опустятся руки, то протечет дом. Пиры устраиваются для удовольствия, и вино веселит жизнь; а за все отвечает серебро. Даже и в мыслях твоих не злословь царя, и в спальной комнате твоей не злословь богатого; потому что птица небесная может перенести слово твое, и крылатая - пересказать речь твою".
      Не тюрьма заставляет забыть абстрактные представления. Напротив, она урезает их до наиболее сжатых формулировок. В действительности, тюрьма является переводом вашей метафизики, этики, чувства истории и прочего на сухой язык повседневного поведения. Наиболее эффективное место для этого, конечно, одиночка с ее сведением всей человеческой вселенной к бетонному прямоугольнику, постоянно освещенному светилом в 60 ватт, под которым вы кружите, пытаясь сохранить остатки душевного здоровья. Через пару месяцев солнечная система полностью скомпрометирована в отличие, надо надеяться, от ваших друзей и сотоварищей - и, если вы поэт, вы можете сложить десяток приличных стихотворений в уме. Поскольку ручка и бумага редко доступны узнику. С рифмой и размером жить там всего удобнее - так оно лучше запоминается, особенно учитывая некоторые методы допросов, которые делают ваш затылок зачастую ненадежным. Вообще же, в одиночке поэтам лучше, чем беллетристам: их зависимость от профессиональных орудий минимальна, ибо ваше повторяющееся движение взад-вперед под этим электрическим светилом само по себе вызывает в памяти стих, несмотря ни на что. И еще потому, что стихотворение, по сути, бессюжетно и, в отличие от вашего дела, развертывается в соответствии с внутренней логикой языковой гармонии.
      Фактически, писание - точнее, сочинение в голове - метрической поэзии может быть предписано в одиночке как род терапии, наряду с отжиманиями и холодными обливаниями. В общей камере дела обстоят несколько иначе, и прозаик уживается там лучше, нежели поэт. Проза, как известно, является искусством, укорененным в общественных отношениях, и беллетрист быстрее найдет общий знаменатель со своими сокамерниками, нежели поэт. Будучи рассказчиком, он любопытен почти по определению, и это помогает ему установить отношения со своими товарищами по несчастью, расспрашивая об обстоятельствах их дела, а заодно потчуя их собственными или заемными сюжетами. Он может воображать, что собирает материал для будущих произведений, или так будут думать его сокамерники, которые только рады одарить его собственными, очень часто приукрашенными историями из своей жизни.
      
      
      11.
      
      В завершение дали каждому арестантскую шапку, овчинные грязной шерсти тулупы и такие же сапоги. Тулупы, каковы бы они ни были, были поспешно надеты, как спасение от холода, а сапоги велено было самим держать в руках.
      Прикрыв глаза, чуть помедлив, вымолвил Холманский: "Отпускай хлеб твой по водам, потому что по прошествии многих дней опять найдешь его. Давай часть семи и даже восьми, потому что не знаешь, какая беда будет на земле. Когда облака будут полны, то они прольют на землю дождь; и если упадет дерево на юг или на север, то оно там и останется, куда упадет. Кто наблюдает ветер, тому не сеять; и кто смотрит на облака, тому не жать".
      Затем на середину эшафота принесли кандалы и, бросив эту тяжелую массу железа на дощатый пол эшафота, взяли Петрашевского. Выведя его на середину, двое, по-видимому, кузнецы, надели на ноги его железные кольца и стали молотком заклепывать гвозди. Петрашевский сначала стоял спокойно, а потом выхватил тяжелый молоток у одного из них и, сев на пол, стал заколачивать сам на себе кандалы. Что побудило его накладывать самому на себя руки, что хотел он выразить тем - трудно сказать, но мы были все в болезненном настроении или экзальтации.
      Прикрыв глаза, чуть помедлив, вымолвил Холманский: "Как ты не знаешь путей ветра и того, как образуются кости во чреве беременной, так не можешь знать дело Бога, который делает все. Утром сей семя твое, и вечером не давай отдыха руке твоей, потому что ты не знаешь, то или другое будет удачнее, или то и другое равно хорошо будет. Сладок свет, и приятно для глаз видеть солнце. Если человек проживет и много лет, то пусть веселится он в продолжение всех их, и пусть помнит о днях темных, которых будет много: все, что будет, - суета!"
      Созданные в зоне произведения посвящены, главным образом, мужеству и переживаниям. Тюрьма сама по себе жутко страшит и вызывает острое любопытство у читателей, которые все еще блаженно воспринимают заключение как исключение из правил. Именно для того, чтобы это представление сохранилось в грядущем мире, написанное в зоне должно быть прочитано. Поскольку нет большего искушения, чем рассматривать заключение людей как норму. Так же как нет ничего проще, чем усматривать в тюремном опыте - и даже выносить из него - пользу для сердца.
      
      Ты, поразившая Денницу,
      Благослови на здешний путь!
      Позволь хоть малую страницу
      Из книги жизни повернуть.
      Дай мне неспешно и нелживо
      Поведать пред Лицом Твоим
      О том, что мы в себе таим,
      О том, что в здешнем мире живо,
      О том, как зреет гнев в сердцах,
      И с гневом - юность и свобода,
      Как в каждом дышит дух народа.
      Сыны отражены в отцах:
      Коротенький обрывок рода -
      Два-три звена, - и уж ясны
      Заветы темной старины:
      Созрела новая порода, -
      Угль превращается в алмаз.
      Он, под киркой трудолюбивой,
      Восстав из недр неторопливо,
      Предстанет - миру напоказ!
      Так бей, не знай отдохновенья,
      Пусть жила жизни глубока:
      Алмаз горит издалека -
      Дроби, мой гневный ямб, каменья!
      
      Человек имеет обыкновение обнаруживать высокую цель и смысл в очевидно бессмысленной реальности. Он склонен рассматривать руку власти как орудие - хоть и тупое - Провидения. За этим стоит ощущение вины и отсроченного возмездия, которое делает человека легкой добычей, причем он еще гордится тем, что достиг новых глубин смирения. Это старая история, такая же старая, как сама история угнетения, которая, надо сказать, так же стара как история покорности.
      Прикрыв глаза, чуть помедлив, вымолвил Холманский: "Веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих; только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд. И удаляй печаль от сердца твоего, и уклоняй злое от тела твоего, потому что детство и юность - суета".
      Через какое-то время подъехала к эшафоту кибитка, запряженная курьерской тройкой, с фельдъегерем и жандармом, и Петрашевскому было предложено сесть в нее, но он, посмотрев на поданный экипаж, сказал: "Я еще не окончил всех дел".
      - Есть ли у вас какие еще дела? - спросил его как бы с удивлением генерал, подъехавший к самому эшафоту.
      - Да. Мне хочется проститься с моими друзьями, - отвечал Петрашевский.
      - Я позволяю вам это сделать, - последовал великодушный ответ. (Можно полагать, что и у него сердце было не каменное, и он, по своему разумению, исполнял выпавшую на его долю трудную служебную обязанность, но под конец уже и его сердцу было нелегко.)
      Но частичное лишение свободы - каковым является тюрьма - хуже абсолютного лишения, поскольку последнее отнимает у вас способность это лишение регистрировать. И еще потому, что в тюрьме вы находитесь не во власти загадочных неосязаемых демонов; вы в руках ваших сородичей, чья осязаемость чрезмерна. Вполне возможно, что большая часть образности загробного мира в нашей культуре происходит прямо из тюремного опыта.
      Холманский увидел, как Петрашевский первый раз пошел в кандалах; с непривычки ноги его едва передвигались. Он подошел к Спешневу, сказал ему несколько слов и обнял его, потом подошел к Момбелли и также простился с ним, поцеловав и сказав что-то. Он подходил по порядку, как все стояли, к каждому из них и каждого целовал, молча или сказав что-нибудь на прощание. Подойдя к Холманскому, он, обнимая его, сказал:
      - Что ж, прощайте, Холманский, более мы уже не увидимся.
      На это Холманский ответил ему со слезами:
      - Господи, может быть, еще и увидимся.
      Обойдя всех, Петрашевский поклонился еще раз всем и, сойдя с эшафота, с трудом передвигая непривычные еще к кандалам ноги, с помощью жандарма и солдата сошел с лестницы и сел в кибитку; с ним рядом поместился фельдъегерь и вместе с ямщиком жандарм с саблею и пистолетом у пояса; тройка сильных лошадей повернула шагом и затем, выбравшись медленно из кружка столпившихся людей и за ними стоявших экипажей и повернув на Московскую дорогу, исчезла из наших глаз.
      Неоднозначным был подход советской власти к исследуемой мере наказания. 26 октября 1917 года II Съезд Советов отменил смертную казнь. Но с началом гражданской войны она была восстановлена. Законодательно смертная казнь в виде расстрела была закреплена в Руководящих началах по уголовному праву РСФСР 1919 года и считалась временной, исключительной и чрезвычайной мерой. 17 января 1920 года ее вновь (на очень непродолжительный период) исключают. Затем смертная казнь с учетом военной обстановки или под флагом усиления борьбы с "врагами народа" вновь восстановилась.
      Пораженные всем, что происходило на глазах вольнодумцев, по отъезде Петрашевского стояли они еще на своих местах, закутавшись в шубы, отдававшие противным запахом.
      Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 мая 1947 года "Об отмене смертной казни" это наказание было отменено в мирное время, а преступления, за которые предусматривалась высшая мера, наказывались лишением свободы сроком на 25 лет, когда можно было Холманскому читать с утра до вечера о том, как на ранней заре, когда еще кричат петухи и по-черному дымятся избы, распахнешь, бывало, окно в прохладный сад, наполненный лиловатым туманом, сквозь который ярко блестит кое-где утреннее солнце, и не утерпишь - велишь поскорее заседлывать лошадь, а сам побежишь умываться на пруд. Мелкая листва почти вся облетела с прибрежных лозин, и сучья сквозят на бирюзовом небе. Вода под лозинами стала прозрачная, ледяная и как будто тяжелая. Она мгновенно прогоняет ночную лень, и, умывшись и позавтракав в людской с работниками горячими картошками и черным хлебом с крупной сырой солью, с наслаждением чувствуешь под собой скользкую кожу седла, проезжая по Выселкам на охоту. Осень - пора престольных праздников, и народ в это время прибран, доволен, вид деревни совсем не тот, что в другую пору. Если же год урожайный и на гумнах возвышается целый золотой город, а на реке звонко и резко гогочут по утрам гуси, так в деревне и совсем не плохо. К тому же наши Выселки спокон веку, еще со времен дедушки, славились "богатством". Старики и старухи жили в Выселках очень подолгу, - первый признак богатой деревни, - и были все высокие, большие и белые, как лунь...
      
      
      12.
      
      Холманский преодолевал границы пространства и времени, как ни в чем не бывало, словно не о чем было вспоминать и нечего переживать. Он не выпускал из рук какую-то постоянно запрещенную властями книгу, и вполне самостоятельно взмахивал крыльями и парил в высоте, ловя потоки ветра и скользя на них... это книжное наслаждение - воздушные горы и пропасти, замирание сердца и взлеты ввысь, иглы дождя сквозь тело в тот момент, когда дыхание и вздохи ветра сливаются в одно движение грудной клетки, словно целуешь его и покоишься в его руках, на его крыльях, в его черном бархатном плаще.
      Затем смертная казнь Указом Президиума Верховного Совета СССР от 12 января 1950 года "О применении смертной казни к изменникам Родины, шпионам, подрывникам-диверсантам" допускалась в изъятие из предыдущего Указа. В последующем (в 1954 году) смертная казнь допускалась в отношении осужденных за убийство при отягчающих обстоятельствах. Основы уголовного законодательства 1958 года, признавая смертную казнь исключительной мерой наказания, допускали применение ее вплоть до полной отмены за государственные преступления (при наличии ее в санкции соответствующей статьи, за умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах и, в специально предусмотренных случаях, за некоторые другие особо тяжкие преступления). УК РСФСР 1960 года в ст. 23 в редакции Закона РФ от 24.04.93 устанавливал возможность применения смертной казни путем расстрела за особо тяжкие преступления, если это предусмотрено в конкретных статьях УК.
      Разверзшаяся внизу бездна вполне устраивала Холманского своими тьмой и неопределенностью, спиралями и переплетениями облаков. Тучи разошлись, и ветер потихоньку замолкал, лишь иногда позволяя себе осторожно шевелить волосы.
      Какой общий вывод можно сделать из приведенных положений Бахтина и Кауса, на которого первый в социологической части своего анализа опирается? Достоевский, будучи сыном своего века и отражая в себе ту колоссальную этическую разруху, которую пестрота капиталистических отношений, бурно хлынувших на дореформенную Россию, является художественным зеркалом, в котором это разнообразие нашло свое адекватное отражение. Разнообразно кипит жизнь, сталкиваются между собой отдельные мировоззрения, отдельные морали, законченные ли в виде теории, осознанные ли своими носителями, или почти подсознательно прорывающиеся в действиях и дисгармоничных речах: и у Достоевского идет такой же спор, такая же борьба. Так же точно нет камертона, по которому можно было бы настроить эту какофонию, и нет гармонии, которая могла бы ее превозмочь и, так сказать, впитать в себя, нет силы, способной какофонию эту организовать в некоторый хорал.
      "Итак, я остаюсь в полете, - думал Холманский. - Лучшего мне не найти!" И, скрестив руки на коленях, он стал смотреть в Балтийскую даль, которая ускользала от его взгляда, стушевывалась, укрываясь от него за однотонной туманной дымкой. Холманский любил море по причинам достаточно глубоким: из потребности прильнуть к груди простого, стихийного, спасаясь от настойчивой многосложности явлений; из запретного, прямо противоположного сути его работы и потому тем более соблазнительного тяготения к нераздельному, безмерному, вечному, к тому, что зовется Ничто. Отдохнуть после совершенного - мечта того, кто мечтает о хорошем, а разве Ничто не одна из форм совершенства? И вот, когда он так углубился в созерцание пустоты, горизонтальную линию береговой кромки вдруг перерезала человеческая фигура. А когда Холманский медленно отвел взор от бесконечного и с усилием сосредоточился, он увидел, что это красивая девушка прошла недалеко от него по песку. Она шла босиком, видно собираясь поплескаться в воде; ее стройные ноги были обнажены много выше колен, шла неторопливо, но так легко и гордо, словно весь свой век не знала туфель, шла и оглядывалась на Холманского. Но едва он заметил надзирателей, как на лицо его набежала туча гневного презрения, лоб его омрачился, губы вздернулись кверху, и с них на левую сторону лица распространилось горькое дрожанье, как бы разрезавшее щеку; брови его так нахмурились, что глаза глубоко запали и из-под тени бровей заговорили темным языком ненависти. Холманский потупился, потом еще раз обернулся, словно угрожая, передернул плечом, отмахиваясь, отстраняясь, и оставил врагов в тылу.
      В этот момент следователь протянул Холманскому конфету. Самые противные в этих конфетах были не столь сами вафли, и даже не шоколад, а прослойки между вафлями, кисло-приторные, ехидно расползающиеся из-под пальцев, пачкающие нос, руки и щеки... На самом деле, если бы в конфетах вафля была сплошным ломтиком, без всяких дурацких прослоек, то жить было бы не в пример легче.
      Девушка рассказывала Холманскому, как создать образ довольно строгий и в то же время сексуальный. Для этого нужно попробовать новую версию классического хвоста. Вымытые и высушенные полотенцем пряди от корней до кончиков надо просушить феном, используя большую круглую расческу. Затем опустить голову и соединить волосы в высокий хвост на макушке. После этого, поднимая голову и придерживая хвост одной рукой, нужно подобрать выпавшие пряди расческой. Не стоит беспокоиться об остальных волосах. Следует лишь зачесать их спереди как можно более гладко, потом туго закрепить хвост резинкой. Затем расчесать хвост по всей длине, аккуратно вытащить небольшую прядь волос снизу хвоста и обернуть вокруг резинки, чтобы ее не было видно, и с помощью заколок прочно прикрепить эту прядь к основному хвосту.
      В УК 1960 года смертная казнь предусматривалась за совершение довольно значительного числа преступлений (за 17 преступных деяний в мирное время и 16 - в военное время и в боевой обстановке). Однако это не означало ее фактического широкого применения. Как правило, к тому же в единичных случаях высшая мера назначалась лицам, совершившим убийства с особой жестокостью, нескольких лиц, малолетних детей, извращенным способом и т. д. По данным статистики за 1987 год, 96 процентов приговоров к смертной казни были вынесены судами в связи с осуждением именно за эти преступления. В общей структуре наказаний, назначенных в течение пяти лет (1985-1989 годов), объем смертной казни составил менее 0,05 процента. А что такое эти ноль запятая ноль пять процента? Только успеешь открыть книгу и прочитать о том, как только войдешь в дом, то, прежде всего, услышишь запах яблок, а потом уже другие: старой мебели красного дерева, сушеного липового цвета, который с июня лежит на окнах... Во всех комнатах - в прихожей, в зале, в гостиной - прохладно и сумрачно: это оттого, что дом окружен садом, а верхние стекла окон цветные: синие и лиловые. Всюду тишина и чистота, хотя, кажется, кресла, столы с инкрустациями и зеркала в узеньких и витых золотых рамах никогда не трогались с места. И вот слышится покашливанье: выходит тетка. Она небольшая, но тоже, как и все кругом, прочная. На плечах у нее накинута большая темно-вишневая шаль. Выйдет она важно, но приветливо, и сейчас же под бесконечные разговоры про старину, про наследства, начинают появляться угощения: сперва "дули", яблоки, - антоновские, "бель-барыня", боровинка, "плодовитка", - а потом удивительный обед: вся насквозь розовая вареная ветчина с горошком, фаршированная курица, индюшка, маринады и красный квас, - крепкий и сладкий-пресладкий... Окна в сад подняты, и оттуда веет бодрой осенней прохладой...
      Проговорил тогда Холманский медленно: "И помни Создателя твоего в дни юности твоей, доколе не пришли тяжелые дни и не наступили годы, о которых ты будешь говорить: "нет мне удовольствия в них!", доколе не померкли солнце и свет и луна и звезды, и не нашли новые тучи вслед за дождем".
      Решительный шаг в направлении сокращения смертной казни сделала новая Конституция РФ. В соответствии с ч. 2 т. 20 "смертная казнь впредь до ее отмены может устанавливаться федеральным законом в качестве исключительной меры наказания за особо тяжкие преступления против жизни при предоставлении обвиняемому права на рассмотрение его дела судом с участием присяжных заседателей".
      Дело было окончено. Двое или трое из начальствующих лиц взошли на эшафот и возвестили осужденным, по-видимому, с участием, о том, что они не уедут прямо с площади, но еще прежде отъезда возвратятся на свои места в крепость и, вероятно, позволят им проститься с родными. Тогда все они перемешались и стали говорить один с другим.
      В соответствии со ст. 59 УК РФ смертная казнь как исключительная мера наказания может быть установлена только за особо тяжкие преступления, посягающие на жизнь. В Особенной части УК РФ смертная казнь в качестве меры наказания предусмотрена п. 2 ст. 105, устанавливающей ответственность за убийство с отягчающими признаками, ст. 277 - за посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля, ст. 295 - за посягательство на жизнь лица, осуществляющего правосудие или предварительное расследование, ст. 317 - за посягательство на жизнь сотрудника правоохранительного органа, ст. 357 - за геноцид.
      Когда событие проходит, остается о нем лишь память, а потом и та исчезает. А пока вольнодумцы жили впечатлением, произведенным на них всем пережитым ими в эти часы совершения обряда смертной казни и затем объявления заменяющих ее различных ссылок, было столь же разнообразно, как и их характеры. Старший Дебу стоял в глубоком унынии и ни с кем не говорил. Ипполит Дебу, когда Холманский подошел к нему, сказал:
      - Черт возьми, уж лучше бы уж расстреляли!
      Ни за какие другие преступления, даже столь тяжкие, как государственная измена или шпионаж, смертная казнь не назначается. Однако следует согласиться с мнением о том, что лицо, виновное в терроризме, захвате заложников, бандитизме или другом особо тяжком преступлении, может быть приговорено к смертной казни, если его действия сопровождались умышленным убийством пострадавших. В данном случае имеет место так называемая идеальная совокупность, при которой наказание назначается отдельно за каждое деяние, квалифицируемое самостоятельной статьей.
      Проговорил тогда Холманский медленно: "В тот день, когда задрожат стерегущие дом и согнутся мужи силы; и перестанут молоть мелющие, потому что их немного осталось; и помрачатся смотрящие в окно; и запираться будут двери на улицу; когда замолкнет звук жернова, и будет вставать человек по крику петуха и замолкнут дщери пения; и высоты будут им страшны, и на дороге ужасы; и зацветет миндаль, и отяжелеет кузнечик, и рассыплется каперс. Ибо отходит человек в вечный дом свой, и готовы окружить его по улице плакальщицы; доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника, и не обрушилось колесо над колодезем. Теперь я должен обратить ваше внимание на человека, который в большей степени подвиг меня на излагаемые здесь мною идеи. Конечно, это сверхгениальный Зигмунд Фрейд. В 1914 году Фрейд анонимно опубликовал в журнале "Имаго" исследование "Моисей Микеланджело", открывающее сборник "Очерки по прикладному психоанализу". Широко известно, что его отношение к фигуре Моисея было очень глубоким, окрашенным попытками идентификации. Обращаясь к Юнгу в то время, когда Фрейд считал швейцарца последователем и принцем-наследником, он называл его "Иосифом", для которого сам Фрейд был "Моисеем". И вот, наконец, он посвящает еврейскому пророку последние годы своей жизни. Редактированием и доведением до печати книги "Моисей и монотеизм" Фрейд занимается с 1934 по 1939 год. Это последняя головешка, которую он в возрасте восьмидесяти трех лет бросает в мир культуры. И сегодня этот мир от соприкосновения с идеями Фрейда, трансформирующего Отца - Основателя иудаизма, в египетского священника и рисующего смущающий портрет еврейского народа, который, отягченный убийством Отца - Моисея и Иисуса, - упорно отказывается признать преступление... В отличие от этой своей книги, где он стремится очистить от шелухи ядро исторической правды, в небольшом анонимном очерке 1914 года Фрейд интересуется, прежде всего, эстетической формой: речь идет о мраморной статуе Моисея, выполненной Микеланджело, которую он часто и подолгу созерцал в церкви Сен-Пьер-о-Льен во время счастливого пребывания в Риме и которая, как он вспоминает, является лишь "Фрагментом огромного мавзолея, заказанного художнику для могущественного папы Юлия II". К этому новому предмету анализа он применяет так называемый метод "отходов", то есть внимательного и тонкого наблюдения за вещами скрытыми или незначительными, невыразительными деталями, по которым обычно взгляд бегло проскальзывает, а то и вовсе не замечает их, и которые, однако, для психоанализа оказываются в высшей степени значащими. Весь очерк Фрейда о Моисее Микеланджело построен на двух крошечных деталях скульптуры, оставшихся незамеченными или неточно описанными: погружение двух пальцев правой руки в складки длинной бороды Пророка и небольшой выступ на нижнем крае таблицы Свода законов, которую Моисей поддерживает правой рукой... Как удалось Фрейду рассмотреть этот незначительный рельеф, в то время как статуя расположена в нише, в полутьме, видна лишь спереди, а край таблицы со Сводом законов более или менее скрыт за складками тоги? К тому же, как вспоминает Фрейд, этот рельеф совершенно не точно воспроизведен на большой копии из гипса в Академии изящных искусств в Вене и почти незаметен на маленькой копии с подписью "Сантони", которую можно видеть в церкви Сен-Пьер-о-Льен. Из этих деталей Фрейд с помощью рисунков, заказанных художнику, восстанавливает состояние ярости, охватившее Пророка при виде древних евреев, поклоняющихся идолам. Но вместо того, чтобы разбить таблицу Свода законов, он овладевает собой и ловит ее в тот момент, когда она начала падать, перевернулась и оказалась вверх ногами. Так скульптору удалось передать самый замечательный психический подвиг, на который способен человек: победить свою страсть во имя предназначенной ему миссии. Не увидел ли Фрейд здесь движения собственной страсти, смешавшейся в нем с движением его собственной "миссии"? Не почувствовал ли он, что совершил, как и Моисей, самый замечательный подвиг, на который способен человек: с помощью разума и знания овладел ощущаемой в себе инстинктивной яростью и спустился в Ад, в царство бессознательного? Если "героическая" и "мозаичная" идентификация и существует, то она существенно осложняется благодаря другому фактору - сложному и противоречивому самоотождествлению Фрейда с еврейским народом, которое заставляет его избегать "гневного и презрительного взгляда героя". "Порой, - пишет он, - я осторожно выскальзываю из тени храма, как будто сам принадлежу к сброду, на который направлен этот взгляд, сброду, не способному на верность убеждениям, который не умеет ни ждать, ни верить, но издает крики радости, как только ему возвращают иллюзорного идола". Несомненно, эта картина Фрейда навеяна отголоском статуса "неверного еврея", который он часто относил к себе. Но нам важно увидеть здесь выраженное от противного утверждение Фрейда о "верности своим убеждениям", которые в течение всей жизни заставляли его отвергать и разоблачать "иллюзорного идола" (идола Иллюзии) даже в своем последнем поступке, последнем движении мысли, направленном против самого Моисея - доминирующей фигуры в иллюзии евреев, идола религиозной иллюзии. Представляя в письме Джонсу от 3 марта 1936 года свою работу "Моисей и монотеизм" как опровержение национальной еврейской мифологии, Фрейд ожидает встретить активную оппозицию со стороны еврейских кругов. Он оказался прав: с момента появления книги в 1939 году начались негодующие отклики, критики обвиняли Фрейда в антисемитизме, в лучшем случае неосознанном, и заключали, что в глубине души он ненавидит иудаизм. Суждение известного специалиста по библейским текстам и еврейской истории Абрахама Шалома Иегуды обобщает реакцию широкой публики на положения Фрейда: "Мне кажется, что я слышу голос одного из наиболее фанатичных христиан, выражающего свою ненависть к Израилю, а не Фрейда, который ненавидит и презирает фанатизм такого рода от всего сердца и изо всех сил". Для нас вопрос стоит по-другому: действительно ли "Моисей..." является последним мощным усилием Фрейда, предпринятым с целью атаковать и попытаться разрушить фанатизм в его истоке, структуру иллюзии, порождающей и питающей его. Он проделывает это на себе самом, действуя через посредство поразительного выхода в самоанализ: он разрушает себя в своем "героическом" отождествлении с Моисеем, в своей "мифологической" сущности еврея, разбивая фигуру Моисея, внося раскол, трещину в еврейскую реальность, что как нельзя более ясно видно из нижеследующих строк: "Чтобы в наиболее лаконичной форме представить результаты нашей работы, мы скажем, что к известным проявлениям двойственности в еврейской истории: два народа сливаются, формируя нацию, два королевства образуются при разделении этой нации, божество имеет два имени (Х... и Хер Ис Т Ос) в библейских источниках, - мы добавили еще две формы двойственности: образование двух новых религий, одна из которых, подавленная вначале другой, вскоре вновь победно проявилась, и, наконец, два основателя религии, оба по имени Моисей, личности которых мы должны различать". Нелегко блуждать по лабиринтам двойственностей, но если мы последуем за Фрейдом до конца в его мозаичном пути, нас ожидает странное открытие. Схема фрейдовской интерпретации, на первый взгляд, достаточно проста: Моисей, великий пророк, фигура которого доминирует в Ветхом Завете, Герой - основатель иудаизма, человек, "создавший евреев", как пишет Фрейд, - Моисей не является евреем, он египтянин. Используя различные источники, Фрейд показывает, что Моисей был священником из окружения Эхнатона (правильно - Х...натон, или первоначально - Х...хер), фараона, совершившего грандиозную монотеистическую революцию и удалившего всех древних богов из египетского пантеона ради единственного самого древнего бога - Х... Но новой религии, выдвигающей новые требования духовности, угрожают возвращением с помощью силы более популярные языческие идолы. Моисей, решительный сторонник религиозной революции, в которой он сам принимал непосредственное участие и одним из авторов которой, возможно, являлся, решает сохранить ее суть, покинув (эмигрировав, как наши диссиденты; из этого видно, что никакого пленения евреев не было, поскольку еще не было евреев, а были интеллектуалы-египтяне) Египет во главе племен, названных им потом семитами (от семях... - семя Х...я), кочевых и достаточно беспокойных. Он внушает им новые принципы, обращая их в монотеизм; таким образом, родилось то, что исторически стало еврейским монотеизмом - новой эрой в истории религии. Повторяю, слово "Моисей" распечатывается как Мойх... (Моше), и переводится как Единый Х... И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратился к Богу, Который дал его. Суета сует, все - суета!"
      Кроме того, санкции всех статей Особенной части УК, предусматривающих возможность вынесения смертного приговора, допускают альтернативный выбор судом наказания в виде либо смертной казни, либо пожизненного лишения свободы, либо лишения свободы на срок от 8 или 12 до 20 лет. Причем поставлена она не на первое, а на второе место.
      Что касается Холманского, то он чувствовал себя вполне удовлетворенным как тем, что просьба его о прощении, столь мучившая его, не была уважена, так и тем, что он выпущен, наконец, из одиночного заключения; жалел только, что назначен был в арестантские роты неизвестно куда, а не в далекую Сибирь.
      Допустимость применения смертной казни за особо тяжкие посягательства на жизнь продиктована не соображениями возмездия, тем более она не может иметь своей целью исправления виновного, а, прежде всего, выполнением задачи восстановления социальной справедливости и предупреждения новых преступлений как самими осужденными, так и другими лицами. Сохраняя временную, исключительную меру наказания, законодатель предусматривает ряд существенных ограничений, как материального, так и процессуального характера на пути возможности вынесения смертного приговора. Даже при совершении преступления, за которое предусмотрено назначение смертной казни, она все же не применяется к женщинам, лицам, совершившим преступления в возрасте до восемнадцати лет, мужчинам, достигшим 65-летнего возраста к моменту вынесения судом приговора (а не к моменту совершения преступления). Таким образом, ограничение сферы применения смертной казни в качестве исключительной меры наказания кругом особо тяжких преступлений, посягающих на жизнь, дополняется критериями пола и возраста. Следует обратить внимание на такой нюанс законодательной формулировки: применительно к несовершеннолетним закон говорит о не достижении ими 18 лет на момент совершения преступления, применительно к мужчинам - возраст указан на момент вынесения приговора.
      
      Век девятнадцатый, железный,
      Воистину жестокий век!
      Тобою в мрак ночной, беззвездный
      Беспечный брошен человек!
      В ночь умозрительных понятий,
      Матерьялистских малых дел,
      Бессильных жалоб и проклятий
      Бескровных душ и слабых тел!
      С тобой пришли чуме на смену
      Нейрастения, скука, сплин,
      Век расшибанья лбов о стену
      Экономических доктрин,
      Конгрессов, банков, федераций,
      Застольных спичей, красных слов,
      Век акций, рент и облигаций,
      И малодейственных умов,
      И дарований половинных
      (Так справедливей - пополам!),
      Век не салонов, а гостиных,
      Не Рекамье, - а просто дам...
      Век буржуазного богатства
      (Растущего незримо зла!).
      Под знаком равенства и братства
      Здесь зрели темные дела...
      А человек? - Он жил безвольно:
      Не он - машины, города,
      "Жизнь" так бескровно и безбольно
      Пытала дух, как никогда...
      Но тот, кто двигал, управляя
      Марионетками всех стран, -
      Тот знал, что делал, насылая
      Гуманистический туман:
      Там, в сером и гнилом тумане,
      Увяла плоть, и дух погас,
      И ангел сам священной брани,
      Казалось, отлетел от нас:
      Там - распри кровные решают
      Дипломатическим умом,
      Там - пушки новые мешают
      Сойтись лицом к лицу с врагом,
      Там - вместо храбрости - нахальство,
      А вместо подвигов - "психоз",
      И вечно ссорится начальство,
      И длинный громоздкий обоз
      Волочит за собой команда,
      Штаб, интендантов, грязь кляня,
      Рожком горниста - рог Роланда
      И шлем - фуражкой заменя...
      Тот век немало проклинали
      И не устанут проклинать.
      И как избыть его печали?
      Он мягко стлал - да жестко спать...
      
      Среди процессуальных ограничительных мер следует указать на то, что в соответствии с ч. 2 ст. 20 Конституции РФ обвиняемому, которому грозит смертная казнь, должно быть предоставлено право на рассмотрение его дела с участием присяжных заседателей или коллегий в составе трех профессиональных судей. Более подробно процессуальные требования, выполнение которых должно гарантировать права подсудимого, если ему грозит смертный приговор, изложены в УПК. В данном случае такого рода гарантии приобретают особое значение, поскольку при вынесении смертного приговора должна быть исключена опасность судебной ошибки. К сожалению, горечь непоправимых ошибок знала судебная практика прошлых лет. Многим памятен процесс по обвинению насильника и убийцы Чикатило. Его настигла справедливая кара. Но не все знают, что за злодеяния, совершенные этим преступником, до него были казнены два человека. Произошла судебная ошибка. Не первая и, к сожалению, не последняя. В условиях обвальной криминализации нашего общества лавина оперативных "ориентировок", рассылаемых спецслужбами, повышает вероятность оказаться лицом подозреваемым и для законопослушного гражданина.
      
      Двадцатый век... Еще бездомней,
      Еще страшнее жизни мгла
      (Еще чернее и огромней
      Тень Люциферова крыла).
      Пожары дымные заката
      (Пророчества о нашем дне),
      Кометы грозной и хвостатой
      Ужасный призрак в вышине,
      Безжалостный конец Мессины
      (Стихийных сил не превозмочь),
      И неустанный рев машины,
      Кующей гибель день и ночь,
      Сознанье страшное обмана
      Всех прежних малых дум и вер,
      И первый взлет аэроплана
      В пустыню неизвестных сфер...
      И отвращение от жизни,
      И к ней безумная любовь,
      И страсть и ненависть к отчизне...
      И черная, земная кровь
      Сулит нам, раздувая вены,
      Все разрушая рубежи,
      Неслыханные перемены,
      Невиданные мятежи...
      
      Смертный приговор может быть приведен в исполнение только после вынесения окончательного приговора компетентным судом (ст. 6 Международного пакта о гражданских и политических правах). Это значит, что жалоба осужденного к смертной казни должна пройти все судебные инстанции, прежде чем приговор будет исполнен. Согласно сложившейся практике уголовное дело, по которому вынесен смертный приговор, истребуется Верховным Судом РФ для проверки в порядке надзора даже при отсутствии жалобы осужденного. Лицо, имеющее право принести протест в порядке надзора, может приостановить исполнение приговора.
      После отклонения жалобы всеми судебными инстанциями осужденный к смертной казни может быть помилован Президентом РФ (п. "в" ст. 89 Конституции РФ).
      В соответствии с п. 3 ст. 59 УК РФ смертная казнь в порядке помилования может быть заменена пожизненным лишением свободы или лишением свободы на срок двадцать пять лет. Это же право суда предусмотрено ст. 57 УК РФ "Пожизненное лишение свободы".
      Проговорил тогда Холманский медленно: "Слова мудрых - как иглы и как вбитые гвозди, и составители их - от единого пастыря. А что сверх всего этого, того берегись: составлять много книг - конца не будет, и много читать - утомительно для тела. Выслушаем сущность всего: бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом все для человека; ибо всякое дело Бог приведет на суд, и все тайное, хорошо ли оно, или худо. Язык в мире, на Земном шаре, да и везде - один, и он начинается со слова "Х...". Все религии мира, даже не подозревая о том, поклоняются Х... И строятся на нем путем сокрытия букв, как на фундаменте. Бежит история литературы, как река. И теперь мы докапываемся до корней, до оснований. Вникаем в происхождение топонимов. Так, например, получаются у меня поучительные и занимательные рассуждения о происхождении названия российской столицы. Значение Москвы в истории российского и советского государств настолько велико, что неудивительно то большое внимание, которое ей оказывается. Делались попытки объяснить этимологию названия столицы, но... На предложенных вариантах останавливаться не будем, поскольку они изложены в книгах Михаила Горбаневского "В мире имен и названий" и Евгения Осетрова "Живая древняя Русь". Любопытства ради заметим, что Осетров, исследовав предложенные варианты и видя тупиковую ситуацию, пустился, как говорится, во все тяжкие: ведь Москву можно было назвать по одноименной реке! Протаскивается мысль, что река имеет способность к самоназванию. До настоящего времени вопрос, однако, не нашел положительного решения. Поэтому вполне вероятно и закономерно появление новых версий и гипотез, так как всякий нерешенный вопрос привлекает внимание и возбуждает любопытство. Без учета исторического, религиозного и политического процессов невозможно понять происхождение целого ряда топонимов. При изучении топонима Москва допускается, по крайней мере, две ошибки. Первая ошибка состоит в том, что название Москвы не связывается с именем какого-либо лица. Вторая ошибка состоит в том, что не учитывается изменение слов во времени и пространстве. Наша страна почти тысячелетие развивалась как государство религиозное. Православное христианство наложило свою печать на страну в Восточной Европе, называемой на Западе вплоть до XVII века Московией. Поэтому есть основание исследовать топоним Москва с помощью литературных (религиозных) источников. Я полагаю, что Москва названа в честь литературного героя Библии (Ветхого Завета) пророка Моисея (Моше, Мохуя). Если это утверждение верно, то мы должны найти еще города, названные его именем. Действительно, такие города есть, в Германии - Мосбург (правильно - Мосбурх..., Мосхерх... и при окончательном сокращении - Херх...), в Ираке - Мосул (Мох...). Первое письменное упоминание о Москве встречается в письме московского князя в 1147 году: "Приезжай ко мне, брате, в Москов". Сначала город назывался Мох..., затем после прикрытия сочетание "сков" Бога Хуя, стал - Москов, а со временем - Москва. Имя Моисей, Мох... (Моше) первоначально означает - Мой Х... - один Бог, затем это имя приобрело значение - дитя. Вспомним, что в Коране (Корах..., Хорах..., ХерХ...) он идет тоже как пророк, и называется Муса. Отсюда - термин мусульманство... Итак, с моей точки зрения и с точки зрения Кувалдина, египетского жреца, славянина из Венеции и писателя, вопрос об этимологии топонима Москва можно считать исчерпанным. Итак, повторяю для наиболее тупых: Москва названа в честь пророка Моисея, а сам Моисей был Мох...ем, жрецом фараона и служителем Х... и, что главное, Моисей был египтянином, потому что тогда все были египтянами, и Библия (Ебиблиях...) была написана жрецами фараонов. Из этих рассуждений следует еще и то, что Москва была основана значительно раньше, году в 700, когда был пассионарный взрыв и появилась новая религия поклонения Х...ю - Ислам (где "Ис" - это Х..., а "лам" - это Лях...). Кстати, слово "Москва" можно (и нужно!) читать как Эм Ос Ка Ов, что означает: Эм - мать, пизда; Ос - хуй, Ка - душа матери; Ов - отец, Бог, Х... (авод, овод - отец), то есть, все слово "Москва" означает совокупление полов, смешение, как Бабильон (Вавилон), где Баб - врата, пизда (П Из Да - место для Бога Х...); иль - Х..., Бог, он - и есть Он, то есть Бог. Добавлю, что слово "Moschee" (моше) по-немецки означает "мечеть", и "Mosque" (моск) по-английски означает то же самое - "мечеть". Это еще раз свидетельствует о том, что арабская ветвь единого египетского языка сначала накрыла территорию, на которой впоследствии родился новый - русский - язык, давший в свою очередь название людям, проживавшим на этой территории - русские. В Рязани обрежут, в Казани казнят".
      Отрезвление и внезапная, до дрожи пробирающая тело свежесть, обожженные болью руки, вцепившиеся в окропленные темно-красным рамы распахнутого окна, взгляд в черную, иррациональную, изломанную в перспективе пропасть, ледяной ветер, развевающий волосы, платье плотно обхватывает тело. За спиной - отвратительно дребезжащий звон медленно падающих осколков стекла. Гул и шелест в ушах сменяются смиренной и сочувствующей тишиной.
      Бытие не отказывается открывать свою цель, цель движения, пути, развития, итог жизни. Оно просто честно признается в бессмысленности всего сущего. И как-то пусто становится от всего этого, верно? Или, может, это в пустоте содержится хаос, из которого возродится гармония? Усмешка Млечного Пути растягивается в оскале. Итак, бытие сдается. А небытие, как общепризнанная его противоположность, разворачивает бурную и бредовую по своим результатам деятельность. Оно ведет за собой. Так просто и искренне - спасая и принимая, мешая страсть и ярость в одно неистовое, первобытное, чистое чувство, завершенное и бесконечное, как лепесток пламени.
      Уголовно-исполнительное законодательство регламентирует порядок, и условия исполнения смертной казни. Основанием для ее исполнения являются вступивший в законную силу приговор суда и уведомление об отклонении жалоб осужденного (при их наличии) в порядке надзора и ходатайства о помиловании.
      Смерть тоже с глазами зеленого цвета. Женщина с бледным лицом, холодными руками, и ледяным сердцем. Нет, у нее его попросту нет, на его месте пустота, такая же всепоглощающая и необъятная, как "Черный квадрат" Малевича. Она протянула ему руку, и он принял эту помощь, и лишь поднявшись, взглянул на нее. Он долго смотрел в ее глаза, пока не осознал, что смотрит в свои собственные. Это всего лишь очередное приключение, подумал он улыбнувшись. "Смерть тоже с глазами зеленого цвета", - прошептал Холманский, закрывая глаза и выпуская из рук фотографию - глухой удар дерева по каменному полу, звон разбившегося стекла. Он опустил голову на руки, стараясь скрыть свою слабость и свои слезы от самого себя. Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем тихие шаги нарушили его уединение. Женщина опустилась на колено и, смахнув осколки, подняла фотографию. На ней смеялся мальчик с изумрудно-зелеными глазами и иссиня-черными волосами.
      Они все ушли, но остались другие, те, ради кого мы должны продолжать жить. Он молчал, теперь не отрывая взгляда своих темных глаз от огня. Она вздохнула и ушла. Она оставила фото на столе, и он больше не смотрел на него. Вскоре ушел и он. Маленький, с тех пор он не вырос, волосы всегда ершиком, а сейчас - седые, он вызывающе смотрит в глаза каждого проходящего мимо конвоира. Интеллигентишка!.. Смешон и нелеп. Очки на болезненно-бледном лице подрагивают, руки нервно шелестят в глубоких карманах. Впечатление такое, что там у него песок с галькой... На миг увеличенные линзами глаза сталкиваются с глазами разводящего и тут же убегают в сторону.
      Багровые сполохи, пронзительно-белые иглы и когти молний, образы, наплывающие волнами, беспорядочные, дразнящие, прекрасные, задумчивые, неожиданные, нечеткие, искаженные, туманные, дробящиеся в осколках зеркал, они легко и беззвучно разбиваются - и вниз неизбежно низвергаются потоки алого, тягостного, теплого забвения, такого сладкого и запретного... и безумие обволакивает взгляд, только бы припасть губами к теплу и неподдельному источнику жизни... странный, манящий, полный, дикий соленый вкус.
      
      Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
      Только с горем я чувствую солидарность.
      Но пока мне рот не забили глиной,
      из него раздаваться будет лишь благодарность.
      
      Смертная казнь в отношении Холманского была исполнена непублично, в подвале, путем расстрела. При исполнении этой казни присутствовал прокурор, начальник учреждения, в котором исполнялась смертная казнь, и врач. Об исполнении приговора был составлен фиолетовыми чернилами ручкой-вставкой протокол, который подписали указанные лица и скрепили гербовой печатью.
      Ничка, ничей, ничек, наничье, изнанка, тыл, испод, исподинка, выворот, выворотная сторона; противоположное - лицо, лицевая, личная сторона. Не тот пьяный, что ничком падает, а тот пьяный, что навзничь. Цветы от недогляда никнут. Колос поник. Приник ко мне головою. Дождь проникает насквозь. Ницые лозы, стланец таловатый, ветловый, ракитовый...
      
      "НАША УЛИЦА" 84 (11) ноябрь 2006
       Юрий Кувалдин. Собрание Сочинений в 10 томах. Издательство "Книжный сад", Москва, 2006, тираж 2000 экз. Том 8, стр. 375.

  • © Copyright Кувалдин Юрий Александрович (kuvaldin-yuriy@rambler.ru)
  • Обновлено: 14/10/2011. 183k. Статистика.
  • Повесть: Проза
  •  Ваша оценка:

    Связаться с программистом сайта.