Зеленков продолжал косить глазом на Мацеру, затем перевел взгляд на бутылку, как бы давая понять, чтобы Мацера в столь ответственный момент не митинговал, а терпеливо ожидал очереди, когда ему дадут слово, точно так же, как и другие умные люди ожидают своего слова.
Пестрая детсадовская беседка, заваленная снегом, в старом дворе. Один пьет, второй ожидает. Но будет ли второй пить? О! Это вопрос вопросов.
Напротив трамвайной остановки стоит еще с XVIII-го века дом (особняк) в три этажа. Это было подворье какого-то богатого купца, с меблированными комнатами, лавками, трактирами - типичный для изрезанной переулками старой Москвы дом-муравейник, в котором богатство хозяина сочеталось с нищетой жильцов-съемщиков. Теперь дом реконструирован и выглядит как новый. В снежные дни он особенно красив, эдакий печатный пряник.
Если пройти под арку во двор, заставленный легковыми машинами, и войти в единственный подъезд, то обнаружится загадочная дверь с "волчком" без табличек и надписей. Но мы-то должны знать, что здесь размещается общество анонимных алкоголиков. Минуту назад охранник в форме омоновца, с подвешенной на поясе дубинкой, выпустил из этой двери Игоря Васильевича Мацеру, полного красивого блондина в очках.
Он уже собирался садиться в машину, но заметил в беседке пьющего из горла человека.
Странное явление! До беседки было не более пяти метров, поэтому Мацера, приглядевшись, узнал в пьющем Славу Зеленкова, которого не видел лет восемь, но узнал бы и через двадцать лет. Никто так не пил из горла, как это делал Слава Зеленков. Рот открыт воронкой, бутылка отставлена на вытянутую руку, струя, звонко напевая: "льбу-для-буль", как из-под крана винтом, едва касаясь разверстого горла, устремляется в желудок.
На ходу надевая шапку и недоумевая, откуда тут мог взяться Зеленков, Мацера медленно подошел к беседке. Зеленков, тощий, маленький, в истертом драповом пальто, скосил на него глаза, но процесса не прекратил. В тени беседки блеснули белки глаз, кончики рыжих усов заискрились от винных брызг.
- Господин, распивать в общественных местах спиртные напитки запрещается! - голосом сержанта милиции начал Мацера. - Придется пройти в отделение и составить протокол! - закончил Мацера, нарочито мрачно, чтобы не расхохотаться.
Ополовинив посуду, Зеленков так трагически выдохнул, что Мацера от скорби отвернулся.
Сколько раз в жизни Мацера сам таким же образом делал выдох!
- Тащи, Игорек, - срывающимся голосом сказал он и покачал головой, что главным образом означало, что ему плохо, очень плохо, даже слишком плохо.
Бахус долгое время водил их по жизни неразлучно. Выпускники философского факультета МГУ - где они только ни работали! Последнее место - трест "Спецдальконструкция". Мацера - начальник планового отдела. Зеленков - главный бухгалтер (это с философским-то Дипломом!). Весь трест - какая-то дремучая фикция в подвале с десятью комнатами. Не пили в этом тресте только тараканы. Но пришла новая женщина-директор и по одному стала выщелкивать на улицу алкоголиков. В кабинете Зеленкова она дернула дверь шкафа, из которого со звоном посыпались пустые бутылки. То же обнаружила в кабинете Мацеры, правда, не в шкафу, а в письменном столе и в сейфе. Первым вылетел Зеленков, при этом с "волчьим билетом", потому что огрызнулся. Мацера - по собственному желанию, ибо был корректен.
- Тащи! - повторил гостеприимно Зеленков, но рука с бутылкой вяло опустилась к полу беседки.
- Портвейн не употребляю, - отшутился Мацера.
Зеленков оживился, встал, откинул голову, так что свалилась облезлая кроличья шапка, обнажив заметную лысину, поднял бутылку и направил струю в рот. Выпив до дна и выдохнув, он уже не столь трагично, сказал:
- Как рыба об лед!
- Понимаю.
Мацера помнил, что это было излюбленное выражение Зеленкова в период пьянки. Мацера рассматривал Зеленкова как давно ушедшую, и, казалось, никогда не бывшую жизнь. Зеленков стоял перед Мацерой, как призрак пивной "На семи ветрах", лысоватый, щуплый, едва ли в нем было росту 160 см, на высоких каблуках (эти каблуки, помнится, в редкие дни трезвости набивал сам Зеленков, дабы выглядеть повыше), как укор не желающей сдаваться прошлой жизни на троих.
- Как рыба об лед! - еще раз выдохнул Зеленков. - Та-ак, кажется, приживается. А я-то думал - обратно пойдет. Ничего, переборем и эту контрреволюцию!
Мацера в раздумье вздохнул.
- Ну, ты располнел! - воскликнул Зеленков. - Не узнать сразу. Барин!
Мацера слегка порозовел от смущения за свою полноту. Действительно, сразу после того, как он бросил пить, его стало разносить.
- Хорошо на московском просторе, светят звезды Кремля вдалеке! - пропел Зеленков и резко сказал: - Предлагаю занять у тебя и выпить! Сразу официально заявляю - денег у меня нет. Позвонил с утра Вите Сукочеву на завод. Тот сам с бодуна сидит неопохмеленный. Звоню Михальцову. Тот, знаешь, где теперь?
Глаза Зеленкова оживились, с любопытством рассматривали Мацеру.
- Нет, - ответил тот, как будто ему было очень важно знать, где работает этот самый Михальцов.
- Завотделом снабжения! Подъезжай, говорит. Шапку в рукав, как говорил Мандельштам, и я на месте. Сидит Михальцов уже пьяный среди стеллажей с банками "лечо". При галстуке и в шляпе, как положено на складе! Говорит, все деньги в Болгарию за это "лечо" вколотил. Вот только на портвейн и выгреб у него. Михальцов предлагает, иди поторгуй банками у метро. Что наторгуешь, то пропьем! Я едва на ногах стою, сотрясаюсь, как былинка бедная. В желудке - обстяг, того и гляди желчью вывернет. Пошел от него, зуб на зуб не попадает, вдоль трамвайных путей. Думаю, дойду до первого шалмана, куплю и выпью. Дошел, купил, зашел в этот двор, сел в беседку и выпил!
С улицы послышался резкий металлический звук проезжающего трамвая. Мацера взглянул на часы и подумал, что поездку нужно отложить, вернее, послать вместо себя Розенберга.
- Как ты себя чувствуешь? - спросил Мацера заинтересованно, вглядываясь в глаза Зеленкова, которые начинали смотреть внутрь, как бы в самого себя.
Шел снег и шапка Мацеры, который стоял вне беседки, побелела.
- Такое чувство, что я проглотил кирпич, - сказал Зеленков. - Но все-таки сейчас немножко полегчало. Надо бы еще добавить, а то - ни тебе Санкт-Петербург, ни тебе - Москва, а какое-то сплошное Бологое!
- Пошли! - сказал Мацера, приняв решение, и направился к арке.
Шофер окликнул его:
- Игорь Васильевич, так вы едете?
- Я сейчас вернусь, но поедет, видимо, Розенберг.
Зеленков горделиво - прямая спина, чуть вскинутая голова, с песней:
Горят огни родного агитпункта,
Мы всей страной идем голосовать... -
последовал за Мацерой, который шикнул на него, чтоб не пел, и Зеленков тут же заткнулся, смутно догадываясь (раз шофер из "БМВ" окликает!), что Мацера вышел в люди.
Выйдя на улицу, Мацера сказал:
- Ну что ты разорался?!
- Не митингуй! У меня все права по конституции на свободу самовыражения! - и на всю улицу пропел:
Протрубили трубачи тревогу!
Всем по форме к бою снаряжен.
Собирался в дальнюю дорогу
Комсомольский сводный батальон...
- Заткнись! - дернул его за рукав Мацера.
- Ну вот, Галича не дает попеть!
- Это разве Галич с комсомольцами?
- Галич.
- Да не мог Галич про комсомол писать! - сказал Мацера.
- Мог! - твердо сказал Зеленков и стал чеканить шаг, как солдат, но чуть было не упал, поскользнувшись на обледенелом пятачке перед входом в винный отдел.
Войдя в роскошный коммерческий магазин, торгующий спиртными напитками, отечественными и импортными, на любой вкус, с любым градусом и объемом, без перерывов на обед, и днем, и ночью, Зеленков резко остановился в центре зала, подтянулся, вытянул руки по швам и крикнул:
- К торжественному маршу, первая колонна прямо, остальные - направо!
Продавцы вздрогнули, Мацера расхохотался. А Зеленков уже спрашивал у продавца в черном смокинге и в бабочке:
- Извольте, сударь, пояснить, что у вас сегодня из водок?
- Из отечественных или из импортных? - не теряя самообладания, вежливо спросил продавец. Зеленков обернулся к Мацере.
- Вот, старик, видал, как ныне нас зауважали? Раньше бы послал меня куда подальше... Да я просто бы к прилавку не пробился! Какие там сорта. Ты помнишь, как мы на Сокол ездили за водкой? Очередь - тысяча рыл! Менты за оградой! Елки-моталки, из какого дерьма мы вышли! А теперь? Изящество, стиль! Пустой магазин, вежливые продавцы...
- Слава, кончай ты демагогию, - попросил Мацера.
- Все, старик, завязываю! Что будем пить?
- Бери "смирновскую".
Мацера расплатился, Зеленков привычно опустил бутылку в карман пальто. Но тут же раздался звон битого стекла, полетели водочные брызги, поскольку бутылка свободно проскользнула через дыру кармана и рваную подкладку.
Зеленков в ужасе зажмурился и всплеснул руками. Мацера от злости сплюнул на кафельный пол. Резко запахло водкой. Зеленков, чудак, упал на колени, возвел скорбные глаза к потолку, где медленно вращались лопасти вентилятора, как в каком-нибудь баре в Майами, и возопил:
- Господи, прости мою душу грешную, нет у меня родины, нет мне изгнания!
Мацера дернул его за шиворот и поставил на ноги. Зеленков плакал.
- Перестань ты! - сказал Мацера, извинился перед продавцом и купил другую бутылку.
Зеленков несколько приободрился, шмыгнул носом и поплелся на выход. На улице все как рукой смахнуло. Он заулыбался.
Вернулись во двор и вошли в подъезд.
- И что же за этой дверью помещается? - спросил весело в предчувствии доброй выпивки Зеленков.
II.
Прежде чем дверь с "волчком" открылась, Мацера сказал:
- Все делаем молча. Вопросов не задаем...
- Ну, это я на улице раздухарился, - перебил Зеленков.
- Так вот, я еще могу кое с кем говорить, но ты, Слава, молчишь. Понял?
- Понял! - твердо сказал Зеленков, зная прежнюю заповедь Мацеры, что пить нужно втихаря.
В руках Мацеры звякнули ключи, и он сам открыл дверь. При виде охранника с дубинкой Зеленков подобрался и чуть ли не строевым шагом последовал за Мацерой по лакированному паркету. В креслах сидели какие-то люди. Пока поднимались на третий этаж, попадались красивые женщины, красивые мужчины и все раскланивались с Мацерой. Одна очень красивая женщина остановила его и спросила:
- Представители из Германии к шестнадцати часам?
- Да, в малой гостиной, - сказал Мацера и продолжил движение.
Зеленков, втянув голову в плечи (шапку он держал в руке), испуганно спросил:
- Что это за музейная контора?
- Я же тебе сказал - вопросов не задавать! - прошептал Мацера, не оборачиваясь.
И на третьем этаже сновали мужчины и женщины. От одной, очень молоденькой, Зеленков не мог оторвать взгляда, так что чуть не врезался в открытую Мацерой тяжелую дверь. Вошли в просторную комнату, в которой стоял длинный и широкий полированный стол, возле него дюжина стульев с высокими спинками.
- Располагайся, Слава. Пальто можешь бросить в угол, тут чисто. Я сейчас чего-нибудь соображу. - И вышел, сунув бутылку Зеленкову.
Тот, не думая, открутил пробку и отпил несколько глотков. Затем, забыв о своем полуколотушном состоянии, присвистнул и почесал в недоумении затылок. Вопросы били в висок, как стихи Мандельштама или Бродского - любимых поэтов Зеленкова.
Вернулся Мацера и закрыл за собой дверь на ключ. Из кармана он достал целлофановый пакет с двумя солеными огурцами и несколькими кусочками черного хлеба.
- О, Игорек! Все отлично. Прекрасно. В едином строю! Помнишь у Бродского:
В молчании я слышу голоса.
Безмолвствуют святые небеса,
над родиной свисая свысока.
Юродствует земля без языка...
Дающего на все один ответ:
молчание и непрерывный свет...
- Ты неисправим! - сказал Мацера, извлекая из другого кармана тонкий стакан.
Мацера был в костюме в полоску, в крахмальной сорочке с галстуком, одним словом, прямо с витрины. Заметив, что в бутылке не хватает уже граммов сто, вздохнул:
- Не мог пять минут подождать?
- Игорь Васильевич, это выше моих сил! - и засмеялся, громко, нервно, суетливо.
- Потише, я же просил!
- Понял, - сказал тихо Зеленков и сел за стол.
Мацера налил треть стакана, придвинув его по полированной поверхности широкого стола к Зеленкову, затем вытащил из кармана складной нож, нарезал огурец на тонкие дольки, сделал два бутерброда, один из которых сразу стал есть сам.
- Хороший огурец! - сказал он с чувством, и к Зеленкову: - Давай отходную!
Руки у Зеленкова уже не дрожали, и он как бы забыл об утренней дрожи, поднял стакан и пока держал его перед собой, сказал:
- Как это я разбил бутылку?! Ты человек, Игорь. За тебя!
И медленно, очень медленно, оттопырив мизинец, выцедил все до капельки. Затем понюхал смачно хлеб, но есть его не стал, а вот ломтик огурца проглотил. И этот Огурец как-то приободрил его. Он сказал:
- Значит, если бы я не зашел во двор, то мы бы с тобой так никогда в жизни и не повстречались. Я изредка вспоминал о тебе.
Зеленков погладил рыжие усы и задумался.
Во всем его жалком облике была какая-то затравленность, измельченность.
Часто приходилось видеть таких людей в былые времена у магазинов, собирающих мелочь на бутылку, с бегающими, полными испуга глазами, с синяками и ссадинами, с манией преследования на лицах.
С таким видом кружат возле столовых дворовые тощие собаки, и что-то родственное есть между алкашами и дворняжками. Теперь этих людей значительно меньше, благодаря бесперебойной торговле спиртным, благодаря открытости запретного плода и, в какой-то мере, дороговизне. Это не значит, что их стало совсем мало, просто произошло перестроение рядов, разобщение этих рядов, а может быть, и индивидуализация "этого дела".
Между тем Мацера тоже задумался. И вот о чем. Он хотел сегодня показать делегатам из Германии полный процесс работы своей фирмы.
Он не спеша снял очки, протер чистым носовым платком и, возвращая их на место, мягко спросил:
- Сколько ты за день выпиваешь в таком состоянии?
Зеленков отвлекся от своих мыслей, ответил:
- Не менее литра.
- Да-а, - выговорил протяжно Мацера и каким-то тяжелым, застывшим взглядом уставился в глаза Зеленкову.
Тот не выдержал взгляда, глаза забегали, потом остановились на прозрачной бутылке "смирновской".
- И как я ее только разбил?!
- Проехали, - сказал Мацера.
Он, более или менее наметив разумный подход к Зеленкову, встал и заходил из угла в угол, сунув руки в карманы брюк, наклонив голову, глядя себе под ноги.
В Зеленкове, по-видимому, в этот момент произошла какая-то смена внутреннего ритма и он прочитал:
Плывет в тоске необъяснимой
пчелиный хор сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками...
Мацера выслушал мелодекламацию и сказал:
- Я пять лет не пью. И счастлив. Не пью и все! Больше ничем в жизни не занимаюсь, кроме как не пью. Работа у меня такая - не пить!
От удивления Зеленков хлопнул в ладоши и спросил:
- И хорошо платят за то, что ты работаешь непьющим? - и захохотал так громко, что Мацере пришлось приложить указательный палец к своим губам.
- В том-то и дело! - воскликнул тихо Мацера, воскликнул не голосом, а одной интонацией. - Я имею минимум две тысячи зеленых в месяц!
Зеленков сначала мелко-мелко задрожал, потом вскочил и забегал от возбуждения по комнате.
Тень от его фигурки столь же быстро заскользила по стене. Мацера, не вынимая рук из карманов, ступал мягко, ходил медленно.
Ему удавалось один раз дойти до угла, в то время как Зеленков покрывал это расстояние дважды.
В комнате стоял едва уловимый запах нового дерева и лака.
В окно смотрели заснеженные крыши разновысоких московских домов, на которые изредка, бегло бросал взгляд воспаленных глаз Зеленков и покусывал свои рыжие усы.
Глотку у него заклинило, он сразу хотел спросить у Мацеры о механизме его непьющего дела, но в течение целой минуты, пока бегал, не мог выдавить из себя ни слова.
Наконец он пришел в себя от потрясения и хрипло, срывающимся голосом заслуженного алкоголика спросил:
- Кто же тебя содержит такого умного?
- Сам себя содержу, сам все придумал и...
- Скажи еще, что ты с рубля начал! - прервал его Зеленков.
Глаза у него горели, он нервно вскидывал руки, подергивал плечами, подпрыгивал на ходу, чем сильно напоминал воробья, подмигивал, мол, знаем мы вас таких хороших наизусть, всю вашу изнанку видим.
Он был одет в какую-то короткую вязаную кофту с разными пуговицами и узкие потертые джинсы, которые не шли к нему, делали его каким-то мальчишкой.
А большая лысая голова делала его в моменты молодцеватой подпрыгиваемости похожим на пробивного поэта в момент сочинительского экстаза.
- Не верю! - восклицал Зеленков, сдерживая накал голоса, отчего этот голос звучал пронзительным змеиным шипением и брызги с губ летели во все стороны. - Первое, и это факт! - ты хочешь от меня что-то скрыть. Второе, нужно честно смотреть фактам в глаза. Третье, вся твоя жизнь говорит о том, что ты не способен на такие авантюры, потому что был философским хлюпиком со стаканом, все кропал по трезвухе что-то об Иоганне Готлибовиче Фихте... И вот - четвертое, ты бы мог своего Фихте сейчас опубликовать. Пятое...
Но тут уж Мацера не выдержал и перебил его таким же страстным шепотом:
- Фихте я уже опубликовал!
Зеленков резко, как машина у светофора, остановился.
- Прошу предъявить! - и ладонью вверх протянул руку. - Жду!
Мацера улыбнулся.
Зеленков чувствовал в его присутствии необычайный подъем духа и наплыв мыслей.
Он как бы забыл, что этот подъем с наплывом вызван портвейном и водкой.
- Хорошо, - сказал Мацера, открыл дверь и вышел.
Зеленков тут же сделал смачный глоток из горла. Через пару минут Мацера протянул Зеленкову толстую книгу в переплете с золотым тиснением: "Игорь Мацера. Неизвестные мотивы творчества И. Г. Фихте".
Буря чувств охватила Зеленкова. То он кидался обнимать и целовать Мацеру, то отбегал к свету окна и принимался листать книгу, то вновь подбегал к Другу и похлопывал его по плечу. Многие невидимые душевные переживания отражались в мимике Зеленкова, в глазах, в голосе, в движениях, во всем его физическом самочувствии в эту минуту.
Не легко понять человеческую сущность, потому что люди редко распахивают и показывают свою душу такой, какова она на самом деле. В большинстве случаев они скрывают свои переживания, и тогда внешняя личина обманывает собеседника, ему трудно угадать скрываемое чувство.
Итак, Зеленков при виде книги Мацеры радостно затрепетал. А умение радоваться успеху другого - редкость. Можно усилить: большая редкость! Трудно любить других людей, но оттого, что это трудно, нельзя говорить, что этого не стоит добиваться.
Все хорошее - трудно.
- Пиши дарственную! - приказал Зеленков, открыв титульный лист.
Мацера написал: "Предощущающему свою философию - Славе Зеленкову, от нащупавшего свою стезю - Игоря Мацеры".
Книга поблескивала золотом и Зеленкову виделось то имя Фихте, то Мацеры, а то вдруг эти имена сливались в одно непонятное имя, которое Зеленков никак не мог прочитать. Это имя слепило.
Вот-вот, казалось Зеленкову, он прочитает это имя, но оно превращалось в солнце.
Мацера посмотрел на часы. Было начало двенадцатого, а Зеленков все веселел и веселел. Но ничего, можно Зеленкова и притормозить.
- Да, я просто не пью, - сказал Мацера. - Это мой бизнес. На том, что не пью - делаю деньги. Ты врубаешься в ход моих рассуждений?
- Врубаюсь. Но все-таки - это звучит странно. Все равно, что получать приличное вознаграждение за то, что дышишь.
- И до этого додумаются. Я же додумался до самого себя. Пойми, если бы я еще в один штопор вошел, я бы из него уже никогда не выбрался. Просто бы сдох как собака где-нибудь в пивной. Я вот смотрю на тебя и думаю, а что если ты согласишься работать со мной?!
- То есть, не пить?
- Ты меня правильно понял.
Зеленков погрустнел, осунулся и вся его веселость куда-то подевалась.
III.
Холодом цветущие вишни глянули в глаза Зеленкову с заснеженных крыш чудом уцелевших от разлома эпох особняков, церквей и палат, причем стены палат были цвета плодов вишни, а не майского цветения, подобного снегу.
Чудесен заснеженный город, когда смотришь на него из окна теплого помещения, чудесна панорама времени, утекающего вспять, к истокам классицизма с белыми колоннами, львами у подъездов, потому что будущее ничем подобным не может порадовать глаз, ибо будущее - ничто, пустота, которая ничего не построила и не написала.
Сия минута творит гармонию прошлого. Но сия минута может и разрушить это прошлое. До мысли - маленький скачок, но ползает летать не созданный.
- Рожденный ползать - летать не хочет! - сказал Зеленков.
Громыхающий красный трамвай вывел из грусти Зеленкова, нервный тик скользнул по его лицу, он отбежал от окна, остановился возле Мацеры и зашептал страстно:
- Ты не можешь понять, кто я. С кем ты говоришь? С отребьем. Никто так не презирает меня, как презираю я сам. Я, потенциально умный человек, не написал ни строчки в избранной мною профессии философа. Я ни минуты не работал преподавателем философии. Вся жизнь моя состояла из поднятия стакана. Господь определил мой жизненный путь - поднимать стакан! А сколько за этим стаканом я болтал! У меня такое впечатление, что я всю жизнь при стакане с болтовней. Болтливый стакан! Кого только я не обсуждал! Я обсудил всю историю философии, в пьяном угаре какому-то шизофренику доказывая, что Кант писал не так, а Гегель вообще был лишен понимания прекрасного. Слова вылетали воробьями и растворялись в воздухе. Ничего не осталось. Результат равен нулю. Я ноль мировой цивилизации!
- Жестко! - сказал Мацера.
- Будет еще жестче, потому что ты, сволочь, предлагаешь мне - Господину Стаканову - (с большой буквы!) мое призвание заменить на какие-то вшивые миллионы!
- Миллионов я тебе еще не предлагал.
- А мне их и не нужно. Ты понимаешь, рублевая твоя душонка! Не нужны мне купюры. Вот в чем парадокс текущего момента в истории жизни Зеленкова! Что моя жизнь? Сплошной запой! Мне 52 года и жить мне осталось неделю...
- Так мало? - усмехнулся Мацера, понимая, что Зеленков набирал форму бесстрашия, знакомую очень хорошо Мацере по прошлым собственным запоям.
- Если бутылки с водкой бью, то мало!
- Оставь ты эту чертову бутылку! Достал с этой бутылкой!
- В неделю могут уложиться года, - сказал Зеленков, стремительно продолжая: - Вся прошлая жизнь - секунда и я в этой секунде - самый низменный человек изо всех ныне живущих. Катарсис - это галлюцинации, смещающие прошлое до картин Босха. Я ненавижу деньги, потому что эти пестрые бумажки, вернее, отсутствие их, мешают мне сразу же наполнять стакан. Ты предложи мне такую организацию, чтобы стакан брал я сразу, по первому требованию, а лучше - без требования, чтобы, как вот эта бутылка, - он ткнул пальцем в бутылку, - стояла всегда. Вот эта опустошится только и она же сразу полная на этом же месте. Вот тогда я подумаю, загружаться мне сразу или несколько погодя. Вот кто я такой теперь. Сейчас. Мы путаемся в догадках о будущей жизни, мы вопрошаем, неизвестно к кому обращаясь, что будет после смерти? Но это же бред - спрашивать о том, чего нет, в этом дикое противоречие, и спрашивать об этом нельзя потому, что жизнь и будущее - две вещи взаимоисключающие, ибо жизнь только в настоящем. Это нам только кажется, что жизнь была и будет, - а жизнь только есть сию минуту. Я люблю только себя и свое состояние в сию минуту и от этого - внешний мир окрашивается в приятные для меня тона. Я приемлю этот мир в сию минуту! Я приемлю вишневое цветение заснеженных крыш! Приемлю! Что же тебе еще нужно, Игорек? Повлиять на меня извне? Подавить меня, заставить меня что-то сделать помимо моего желания?
- Пока я тебе поставил бутылку, - в который уж раз усмехнулся Мацера.
- О! Молодец! Ты прав. Чего я выступаю. Ты поставил бутылку. Хорошо! А почему ты не выпьешь со мной?
- Я же тебе сказал, что пять лет не пью.
- Денег не было?
- Денег - мешок, а пить не хочу, - сказал Мацера.
- Так, запомним. Где мешок?
- Я сказал образно.
- Я не об образах, я о мешке. Показывай мешок!
- Теперь деньги такие, что мешок не требуется.
- А мне мешок покажи!
- Я тебе без мешка покажу. Сколько?
- Без мешка смотреть не буду. А то разговорились! Мешки у них! Как будто я не представляю, сколько в мешок влезет.
- Сколько? - спросил Мацера.
- Из-под сахара?
- Что?
- Ну, это... мешок из-под сахара?
- Давай из-под сахара.
Зеленков быстро что-то прикинул в уме и сказал:
- Два миллиарда пятидесятитысячниками. Или 360 банковских упаковок того же достоинства каждая, то есть по пять миллионов в пачке.
- Ты так ловко считаешь, как будто каждый день таскаешь эти мешки! - рассмеялся Мацера.
- Сам не таскал, но в руководимой мною фирме - таскали.
Мацера удивленно вскинул брови, спросил:
- В какой фирме?
- Как пошли новые времена, отец мой с какими-то деятелями из ЦК КПСС создал фирму, - сказал Зеленков. - А я до этого, представляешь, все в партии хотел восстановиться. В райком писал, в горком, потом письмо к съезду отправил!
- Не слабо! - воскликнул Мацера.
- Вот идиот-то был! А она - эта партия - рухнула. Отец поил и кормил. Три месяца бился, как рыба об лед! В трудкнижке статья записана. Пошел в бюро по трудоустройству. Много мест предлагали: и заводы, и фабрики! Но я выбрал речной флот! Вверх по реке, вниз по реке! Матросом. От Киевского вокзала до Новоспасского моста. Солнце светит, я на палубе под музыку лежу, портвешок потягиваю. На остановках канаты бросаю, трап подаю для пассажиров.
Мацера рассмеялся и сказал:
- Не могу себе представить матроса Зеленкова!
- Что ты, старик, не говори! В выходной капитан в дугу, еле оттащили его от штурвала. Вниз по реке я сам прошел. Капитан дрыхнет тут же, под ногами. Ну и я с помощником добавляю. Смотрю - и помощник задремал. А я у горького парка отдыха в пристань как долбану! У меня пассажиры повылетали прямо к чертову колесу! И на сем моя карьера в речном флоте закончилась. Еще одну запись мне в трудовую книжку вбабахали, такую, что я эту книжку утопил сразу же в реке. Отцу рассказал, он посоветовал сходить в трест и повиниться. Я сходил, а там и треста-то уже нет, ликвидировали его. Так я без трудовой социалистической книжки остался. Но здесь, повторяю, как говорится, пошли иные времена! Назначили меня президентом фирмы, которую отец с этими сколотил. Я чуть от страха не умер. Что мне делать, спрашиваю у отца, а он говорит - представительствовать. Выделили под фирму здание бывшего НИИ. Я сижу в кабинете, а мне на подпись то письма, то договоры, то платежки. Подписываю все подряд, а что подписываю - не знаю. Ничего не понимаю. Чем фирма занимается - одному богу известно. А за мной машина, с работы, на работу. Потом охранников дали. А я все время поддатый. Не пьяный, но все время опохмеленный. Возят меня в парикмахерскую бриться, в сауну мыться, женщин привозят на квартиру для свиданий. В общем, я как шейх какой-нибудь. Однажды ведут меня мои охранники на какой-то прием в "Метрополь", смотрю, в холле ребята перешептываются, до ушей моих долетело: "Вот он, воротила бизнеса!". Это в мой адрес-то! Я чуть со смеха не упал!
- Ты что, действительно не знал; чем занималась фирма? - спросил Мацера с несколько большим интересом, нежели спрашивал до этого.
- Игорь, вот убей меня - не знал! И сейчас не знаю.
- Ты что и сейчас там работаешь?
- Что ты! - махнул рукой Зеленков. - Как отца похоронил, сразу вышибли. Там такая мафия, опухнуть можно! Они держали меня как китайского болванчика. И вот год уже не работаю. Так кое-какие разовые заработки подворачиваются... То партию компьютеров устроил за десять процентов комиссионных, то вагон обрезной доски толкнул на тех же условиях... А деньги разлетаются, как брызги шампанского!