Для геолога, который значительно позднее стал бы изучать наш окаменевший земной шар, самой удивительной из революций, испытанных Землей, была бы, несомненно, та, которая произошла в начале периода, весьма справедливо названного психозоем. Имяпсеков постоянно находился в подобных размышлениях.
Можно подумать, что дожди в Бирюлево шли всегда. Но когда туда попадал Имяпсеков, дожди были обязательными. В 1973 году Жадкова, школьного приятеля Имяпсекова, переселили с улицы Кирова в Бирюлево.
Жадков занимался культурой этруссков. Это, разумеется, неплохо. Но был большой зануда и, как говорила его жена, Татьяна Николаевна, совершенно лишен житейских навыков, и мягко говоря, безразличен к любви. Бывало, начнет бубнить себе в бородку, он носил эспаньолку, про изменения в художественных формах пластики, которые, по мнению Жадкова, довольно ярко выступают в женской терракотовой голове из святилища Минервы Вейях, что хочется чего-нибудь попроще. А он говорил о мастере, который с большей, нежели его архаические предшественники, внимательностью отнесся к изображению лица. Приближение к видимой действительности все более и более занимало скульпторов.
У Жадкова была рослая, полногрудая жена, Татьяна Николаевна, и когда Имяпсеков вошел, она неожиданно взяла его за талию, посмотрела маслянистыми глазами ему в глаза, и вдруг поцеловала его своими пухлыми и влажными губами в губы, не обращая внимания на мужа и дочерей. Розовый прозрачный бант, как на девочке, удерживал пышные каштановые волосы Татьяны Николаевны от шторма. Татьяна Николаевна была пьяна, и две дочери: старшая - Светлана, уже имея привлекательные формы, и младшая - Людмила, с намечающимися формами, тоже выглядели не совсем трезвыми.
Имяпсеков вошел бесшумно... Прошло около столетия с тех пор, как перед наукой возникла проблема происхождения человека. И после ста лет упорного изучения прошлого в его первоначальной точке гоминизации все большим числом исследователей, резюмируя открытия предыстории, я не могу найти более выразительной формулы, чем эта. Чем больше находят ископаемых остатков человека, чем больше выясняется их анатомическое строение и геологическая последовательность, тем очевиднее становится из всех признаков и доказательств, что человеческий "вид", несмотря на уникальность уровня, на который его подняла рефлексия, ничего не поколебал в природе в момент своего возникновения. В самом деле, рассматриваем ли мы его среду, изучаем ли морфологию его ствола, исследуем ли совокупную структуру его группы, филетически человеческий вид выступает перед нами точно так же, как любой другой вид.
Имяпсеков перевозил тогда Жадкова. Имяпсекову не очень хотелось этого делать, поскольку он писал тогда кандидатскую, и его тянуло в Дорохово, на дачу, чтобы от души поработать в прохладной баньке, которую сам смастерил пару лет назад из горбыля и покрыл рубероидом, где можно было сосредоточиться и где никто и ничто не помешает работать. Но уж очень нравилась Имяпсекову жена приятеля и его дочки. Пока договаривались, Жадков пару часиков убивал Имяпсекова этруссками, мол, хотя возвышенная и обобщенная идея продолжала оставаться основой произведения, создававшийся образ все явственнее уподоблялся реальности, какую видел перед собой художник. Волосы изображались не условно, а гибкими, завивающимися на концах прядями, правильнее понимался рельеф лица, и скульптор показывал глаза уже не такими выпуклыми, как раньше, но сидящими глубже. Сочнее вырисовывались объемы губ, гармоничнее становились соотношения отдельных пропорций лица. Процесс стилевых изменений на рубеже архаики и классики, хорошо известный по памятникам греческого искусства, протекал и в этрусской художественной практике. Назвать этот процесс переходным к классике и тем самым перенести терминологию греческой периодизации на этрусские явления вряд ли правомерно, но нельзя не отметить его большого значения и для этрусского искусства.
Жалко ягоду винограда, к которой прикоснулся тупой нож, других ножей, как обычно, не было, эти ножи не резали, а кромсали хлеб, такой нож скорее раздавит ягоду, чем разрежет ее. И выльется на блюдце настоящий виноградный сок. Хотя какой чудак будет резать ягоду винограда ножом?
В Бирюлево Имяпсеков никогда до этого не был. Впрочем, там не обязательно было бывать. Такой же безвкусный, если не сказать, убогий район однообразных высоких блочно-панельных домов, как и в Бескудниково, как и в Солнцево, как и в Крылатском, как и в Перово, где жил сам Имяпсеков... Дождь, какой-то полумрак, грязная платформа "Бирюлево-товарная", грязные пьяные, с недельной щетиной мужики, бабы в пуховых серых платках и телогрейках, как будто эти бабы вышли из пещер времен Ивана Калиты.
Он шел и думал о том, что животная форма никогда не выступает в одиночку, а вырисовывается в недрах мутовки соседних форм, среди которых она как бы ощупью начинает оформляться. Так же обстоит дело и с человеком. В нынешней природе взятый зоологически человек почти одинок. У своей колыбели он был больше окружен. Теперь уже нельзя сомневаться: на огромной, но вполне определенной площади, которая простирается от Южной Африки до Китая и Малайи, в конце третичного периода в горах и лесах антропоиды были гораздо более многочисленны, чем теперь. Кроме гориллы, шимпанзе и орангутана, теперь оттесненных в свои последние убежища, как ныне оттеснены австралийцы и негритосы, тогда жило много других крупных приматов. Среди этих форм некоторые типы, например африканские австралопитеки, представляются значительно большими гоминидами, чем все, что нам известно из живых существ.
Мощеная булыжником дорога спускалась с какого-то холма, поворачивала направо, и оказывалась невидимой в туннеле. Но Имяпсеков-то отчетливо видел продолжение дороги под высоким сводчатым потолком. Кирпичи казались Имяпсекову больше обычных, а в расшивке между кладкой как бы светился известняк.
И - унылая железная дорога! Кто вынесет эту дорогу России, которая словно создана для того, что отрезать головы алкашам, возить из деревень и барачных пригородов живую рабсилу на заводы Москвы, и врезаться головными вагонами электричек в ржавые, забитые до удушения автобусы на переездах, чтобы убивать людей, как мух, одним ударом.
Прошлым летом нежно в солому упал Имяпсеков, руку нежно положил на полное румяное колено Татьяны Николаевны. Она же ему начала рассказывать о своей недавней поездке в Кострому, а там и в Углич... Татьяна Николаевна серьезно занималась поездками по родной стране, побывала уже во многих городах, собирала буклеты, альбомы, открытки, фотографировалась "кодаком" на фоне монастырей, церквей и памятников великим соотечественникам. Но Имяпсеков ощущал, как она начала возгораться, а Имяпсеков все выше вел руку по очень полной шелковистой ляжке, а Татьяна Николаевна, закрыв глаза, не сопротивлялась, а напротив, каким-то энергичным движеньем совсем опрокинулась на спину, и подол ее летней юбки поднялся, и в минуту она и совсем осталась голой, и на Имяпсекова со всей откровенностью матери-земли смотрел иссиня-черный куст треугольной формы, а над ним вздымался пупок и след от резинки. Большая женщина с розовыми полными плечами, с темными сосками огромных грудей, опавших по обе стороны тела, лежала перед ним.
Имяпсеков вдруг почувствовал, что его везут чрез этот туннель, причем везут на телеге с высокими задними колесами, и Имяпсекову вдруг стало очень холодно. Он пошарил рукой вокруг себя, нащупал какое-то тряпье и натянул на себя. Но ему тут же кто-то сказал, что этого делать не следует.
Бесцветные вызывающих нервный тик дома, полное отсутствие дорог и дорожек, потому что, даже если здесь и лежал асфальт, то глубоко под водой, поскольку строители асфальтировали проезжую часть и тротуары так, чтобы во время дождя они превращались в каналы, в озера, в пруды... ибо вся рукотворная поверхность была вогнута, против того, чтобы ее замостить выпукло, чтобы вода стекала на газоны, а не наоборот!
Постепенно туннель увеличивался в размерах, разрастался, пока не разросся в довольно приличных размеров площадь, но не под открытым небом, а все под таким же высоким сводом. Причем все стены и своды были влажными и оттого серебрились, и пока Имяпсеков ехал, мог видеть свое изображение. Внутренние башни, внутренние дома были без окон и дверей. Но отовсюду выходили и выглядывали люди в самой разнообразной одежде.
А Татьяна Николаевна все шире разводила очень полные, в складках, ноги, так разводила, что уже раздвинулся черный куст, в котором Имяпсеков увидел огромную розу со многими влажными лепестками. И Имяпсеков ощутил в самом себе такую непомерную силу, что его тюльпан стал столь величествен, и так изыскан, что сначала погладил розу, а затем как бы утонул в ней, и вышел из розы, потом вновь въехать на цветочной повозке в туннель, дабы при этом Татьяна Николаевна надтреснутым баском буквально взмолилась: "Ещё..."
Но даже там, где асфальт был выпукл, все равно стояла грязная, с битым стеклом бутылок, клочками афиш... вода и пройти было невозможно. Но Имяпсеков шел, наплевав на бездорожье, по щиколотку в грязи и воде, шел упрямо, как Павел Корчагин, по унылой улице, глядя на дома, на которых не было табличек с названием улиц и номерами домов, выискивая примету, о которой ему сказал Жадков, - ржавый "Москвич" без колес на чурбаках, доставшийся от отца, у подъезда четвертого дома слева от помойки, между железной дорогой и поликлиникой.
Людмила, когда разговаривала со Имяпсековым, все время расплетала и заплетала от не очень естественного смущения русую косу. Несколько пуговок вверху ее платья были расстегнуты, так что Имяпсеков видел начало темной впадинки, приковавшей его взгляд. Людмиле было семнадцать лет. И она все время усаживала Имяпсекова на диван, брала книги Цветаевой и, нараспев, закатив глаза, читала что-нибудь, например, такое:
Гамлетом - перетянутым - натуго,
В нимбе разуверенья и знания,
Бледный - до последнего атома...
(Год тысяча который - издания?)
Наглостью и пустотой - не тронете!
(Отроческие чердачные залежи!)
Некоей тяжеловесной хроникой
Вы на этой груди - лежали уже!
Девственник! Женоненавистник! Вздорную
Нежить предпочетший!.. Думали ль
Раз хотя бы о том - что сорвано
В маленьком цветнике безумия...
Имяпсеков думал о морфологии ствола человека. При приближении к узлу листья сближаются. Вид, схваченный Имяпсековым в зарождающемся состоянии, не только образует букет с несколькими другими видами, но он также обнаруживает гораздо отчетливее, чем в зрелом состоянии, свое зоологическое родство с ними. Чем дальше в прошлое прослеживать какой-либо животный ряд, тем многочисленнее и яснее становятся его "первобытные" черты.
Светлана в это время разговаривала по мобильнику. Она была современная девушка лет девятнадцати, со строгими серыми глазами и низким голосом. Она в джинсовой юбке, тесно обтягивавших ее достаточно широкие бедра, почти ничего не делала по дому, только часами сидела в кресле в наушниках, слушая музыку. Впрочем, несмотря на дожди, было лето. Имяпсеков попросил ее любезно пустить музыку "вслух". Светлана с улыбкой сняла наушники и включила магнитофон достаточно громко. К счастью Имяпсекова это был не "металл", а "битлы"...
Пока шла обычная в случаях переезда суета расположения в новой квартире, Имяпсеков предложил сходить в магазин, ему вызвалась помочь Светлана с огромной спортивной сумкой, кстати, в которую хотели купить картошку. Едва вышли из подъезда на улицы, где по-прежнему было пасмурно, как Имяпсеков как-то так нежно обнял ее за талию, что Светлана вдруг склонила голову ему на плечо, а он тут же взял в свою руку одну крепкую ее грудь. Светлана сначала тихо вскрикнула, а затем потянулась к его губам своими губами. Имяпсеков сразу же свернул с тропинки в небольшой лесок, и там так прижал к себе Светлану, что она затряслась от страсти. И здесь Имяпсеков в целом строго подчиняется привычному механизму филетики. Попробуйте поставить по нисходящей линии питекантропа и синантропа, после неандерталоидов, ниже ныне живущего человека. Имяпсекову не часто удается начертить столь удовлетворительную прямую линию... Имяпсеков нежно подвел ее к березе, повернул Светлану к себе спиной, поднял подол, и свой напряженный голландский тюльпан сначала даже не мог прокатить по древнему туннелю, поскольку он очень был тесен. "Можно..." - прошептала Светлана, и сама с охотной нежностью, даже изысканностью присела на тюльпан.
Каждый в квартире занялся чем мог: кто расставлял посуду на столе, кто вешал гардины, кто передвигал мебель, кто разбирал коробки с разными вещами. Имяпсеков, как самый высокий, прибивал палку, по которой должна была бегать полиэтиленовая занавеска, в ванной комнате. Помогала Людмила, но так, что неосторожно выронила молоток на лампу, и свет в квартире погас. Жадков пошел на лестницу чинить пробки, а Имяпсеков поцеловал сначала нежно, а потом грубо, взасос Людмилу, нагнул ее на бортик ванны, взяв за длинную косу, почувствовав в этом что-то животное, и успел с превеликим напряжением ввести свой тюльпан в ее узкий туннель, при этом видел свечение ее фарфоровых ягодиц. При этом Людмила не переставала нашептывать: "Я не представляла, что это так классно!".
Когда мебель была расставлена, и собрались гости на новоселье, то всех поразила необыкновенно широкая кровать, на что Татьяна Николаевна не без гордости говорила: "Египетская!"
По полной советской моде были привезены два канделябра, в которые поставили новые белые свечи, купленные на Котляковском кладбище. И потом, когда сидели за столом и выпивали, при свете их было как-то таинственно и ненастояще. Татьяна Николаевна сидела рядом со Имяпсековым, а тот все время под скатертью гладил ее толстую ляжку.
К полуночи гости, хотя и нехотя, начали расходиться, но Имяпсеков не торопился, поскольку, честно сказать, сильно поднабрался, да так, что не заметил, как был уложен на "египетскую" кровать поверх покрывала. Жадков-то уже давно похрапывал в маленькой комнате. Погасили свет, посуду решили убирать утром. Где-то под утро Имяпсеков почувствовал на своем не вполне боевом тюльпане чью-то руку. Имяпсеков разлепил глаза и посмотрел сначала направо - там лежала Татьяна Николаевна, затем посмотрел налево - там лежали, обнявшись, Светлана с Людмилой.
Лесбия, где ты была?
Я лежала в объятьях Морфея...
Причем глаза у всех были закрыты. Далее Имяпсеков догадался, ощупав себя, что лежит под одеялом совершенно голый. Он перехватил ту руку, которая пробуждала его тюльпан. Рука принадлежала Татьяне Николаевне. Она некоторое время возбуждение проводила рукой, но затем как-то смело откинула одеяло, склонила пышноволосую голову и стала сначала целовать тюльпан, потом понемногу увлекать его в пышногубый рот и как бы увлекала его все дальше и дальше в туннель, пока Имяпсеков не ощутил, что он давно миновал гортань и находится где-то в горле. Татьяна Николаевна действовала, как насосная станция, щеки ее то сжимались, то разжимались, она стонала, ее густые каштановые пряди закрыли не только цветок любви, но даже саму грудь Имяпсекова, которая была не менее волосата, чем голова Татьяны Николаевны. Застонал и сам Имяпсеков от невиданных приливов удовольствия. А тут еще пробудились сестры, одна из которых, кажется, Светлана легла поперек кровати таким образом, что Имяпсеков отчетливо увидел ее розу, и ему захотелось поцеловать ее, и он стал это делать со сладчайшим чувством ощущения соленой воды на пляже. Другая же сестра, Людмила, увлекла волосатую руку Имяпсекова в свой оглушительно горячий туннель. Все были настолько увлечены всеобщим удовольствием, что не заметили вошедшего в трусах с канделябром Жадкова, который ни минуты не размышляя, обрушил удар этим канделябром по темени Имяпсекова. И даже в настоящий момент какому-нибудь марсианину, способному анализировать как физически, так и психически небесные радиации, первой особенностью нашей планеты показалась бы не синева ее морей или зелень ее лесов, а фосфоресценция эроса.