К проблеме "кормления" на классиках мировой литературы
Великая литература неизбежно порождает множество толкований. Вполне естественно, что толкователи настороженно относятся к творчеству своих коллег по цеху. Им кажется, что они сами толкуют классику тоньше, яснее, талантливее. Несколько месяцев назад Людмила Сараскина выпустила в свет сразу два капитальных труда, посвященных Достоевскому: "Федор Достоевский. Одоление демонов", а также роман "Бесы" вместе с антологией русской критики, посвященной этому роману, от даты выхода книги до середины XX века. С похвалой отозвался о произведении Людмилы Сараскиной сам Солженицын, не без дальнего, видимо, прицела, сказав: "Каждый писатель был бы счастлив, чтобы о нем написали такую биографию". Во втором номере "Ex libris НГ" (20.02.97) Александр Гаврилов, критикуя "Одоление демонов", высоко оценил стиль изложения и глубину поставленных в книге проблем, посетовав лишь на излишнюю, на его взгляд, углубленность автора в предмет, и нежелание упустить ни крохи из относящегося к Достоевскому в ущерб композиционной цельности труда. Куда более жестко критиковал книгу известный достоевсковед Игорь Волгин, назвав книгу "феноменом "дамского литературоведения"" ("Литературная газета" 12.02.97). На защиту Людмилы Сараскииой встал еще один ценитель классика, прозаик и издатель Юрий Кувалдин. Кстати, название и содержание его весьма любопытной повести "Поле битвы - Достоевский" ("Дружба народов", ? 8, 1996) как нельзя лучше отвечает злобе дня.
Мания величия - болезнь неизлечимая, особенно на ниве советского литературоведения (я не оговорился, именно - советского), поскольку нет никакой возможности подсчитать все эти горы генеральских трудов о Пушкине, о Гоголе, о Достоевском... Сколько выполнено плановых научно-исследовательских работ, сколько орденов получено, сколько гонораров проедено!
Когда лет пять назад я увидел книгу "Родиться в России" на прилавке, я не понял по заглавию, о ком и о чем этот солидный том, в просторечии называемый "кирпич". В рамке написано: "Писатели о писателях" и чуть ниже в две строки: "Игорь Волгин. Родиться в России". Но такого писателя - Игорь Волгин - нет и не было; есть литературовед Игорь Волгин. Это меня и смутило. Ну, ладно бы было: "Литературоведы о писателях"! Но это уж совсем, честное слово, тавтология какая-то; о чем же еще писать литературоведам - не о металлургическом же производстве и не о надоях молока?! Ясно было, что Игорь Волгин под эту рубрику не подходит.
Под эту рубрику подошел бы Достоевский... о Пушкине, например. Это несоответствие и заставило меня взять книгу с прилавка и полистать ее. Оказалось, что она напечатана гигантским тиражом в 95 тысяч экземпляров. Тогда такие тиражи проходили спокойно через "Союзкнигу" - от Бреста до Курил распылялись, бухгалтерия издательства получала сразу же всю сумму реализации и платила автору солидный гонорар.
И вот ныне все это - давний сон. Теперь "Родиться в России" вряд ли бы выпустили тиражом более 3 тысяч, а то и вовсе бы не выпустили. А вот книгу "Федор Достоевский. Одоление демонов" Людмилы Сараскиной выпустили! (Издательство "Согласие", 1996 г.; руководитель программы - Вацлав Михальский). И это привело, на мой крайне субъективный писательско-издательский взгляд, литературоведа Игоря Волгина в ярость.
Однако - по порядку. Тогда, лет пять назад, книга Волгина, видимо, отстала от тиража (или тираж медленно - от Бреста до все тех же Курил - продавался; в то время "Союзкнига" нераспроданные экземпляры просто пускала под нож) и стоила сущий пустяк. На титуле я прочитал подзаголовок: "Достоевский и современники: жизнь, в документах". И уже перестал думать о несоответствиях, пошел к кассе, поскольку покупаю все, что связано с именем Достоевского.
Конечно, я и не предполагал, что эта книга натолкнет меня на написание повести "Поле битвы - Достоевский" ("Дружба народов", ?8, 1996). Это произошло чуть позже, дома, когда я шариковой ручкой надписал крупно на переплете и на корешке "Достоевский", чтобы было ясно раз и навсегда, о ком эта книга. Я открыл ее и... по мере углубления в текст стал сначала улыбаться, а потом и смеяться. Дело в том, что та часть книги - грубо говоря, треть, - что написана собственно Игорем Волгиным (две трети - поток цитат!), пронизана духом "НИИ литературы", имперским стилем каким-то: Игорь Волгин изъясняется исключительно во множественном числе местоимения первого лица: "Мы".
Вот типичные обороты литературоведа Игоря Волгина: "... нам по душе такой радикальный подход", "Мы даже подозреваем, что...", "Мы желаем понять...", "... вопрос вызывает у нас робкую краску стыда", "Нам пришлось убедиться в верности этих слов", "Оборвем цитату...", "Уточним географию...", "В поисках ответа мы прошли путь, полный ловушек..." и т. д., и т. п.
Не знаю уж теперь, как и обращаться к автору, то ли господином-товарищем-барином величать, то ли их превосходительством, то ли вашим высочеством, в общем, видимо, требуется называть как-нибудь почтительно-подобострастно, чтобы не навлечь на себя барский гнев. Я понял, что передо мною - очередной литературный генерал или стремящийся стать таковым. До сих пор не знаю, стал ли он каким-нибудь руководителем Достоевского, но по тону его статьи в "Литературке" - опять от "мы" - догадался, что определенные успехи на иерархическом поприще имеются.
И опять у меня - ну что же мне делать! - та же улыбка, тот же смех! Ведь это надо же! Ну, никак они - Игорь Волгин - не хотят взглянуть на себя со стороны; продолжают все в том же генеральском, лучше без "г" - енеральском! духе, все ту же песню продолжают: "Мы, однако, ошиблись, закончив...". "Первым нашим порывом...", "Мы-то по простоте душевной полагали..."
Они - Игорь Волгин - осерчали, как Фома Фомич на всяких там разных фалалеев! Как это так позволено другим-прочим (Людмиле Сараскиной) рассуждать о Федоре Михайловиче, кто дал право рассуждать о Федоре Михайловиче, почему с нами не согласовали Федора Михайловича?! Как говорил мой персонаж Давидсон, уже давно нет ни СССР, ни армии всяческих ...ведов, расталкивающих друг друга локтями перед издательскими (советскими) кормушками, кормившихся (а как же еще? У кормушек - кормятся!) на славных именах Пушкина, Гоголя, Достоевского... А они - Фома Фомич - все о том же: "Дайте, дайте мне человека, чтоб я мог любить его! Где этот человек? Куда спрятался этот человек? Как Диоген с фонарем, ищу я его всю жизнь и не могу найти, и не могу никого любить, доколе не найду этого человека. Горе тому, кто сделал меня человеконенавистником! Я кричу: дайте мне человека, чтоб я мог любить его, а мне суют фалалея! Фалалея ли я полюблю? Захочу ли я полюбить Фалалея? Могу ли я, наконец, любить Фалалея, если б даже хотел? Нет; почему нет? Потому что он Фалалей. Почему я не люблю человечества? Потому что все, что ни есть на свете, - Фалалей или похоже на Фалалея! Я не хочу Фалалея, я ненавижу Фалалея, я плюю на Фалалея, я раздавлю Фалалея..."
Они - Игорь Волгин - каждое лыко суют в строку, ни одна булавочная головка не остается незамеченной ими в жизни и творчестве Достоевского; метраж писаний неостановимо растет - давние предки (странно, что они - Игорь Волгин - не начали свою книгу с Потопа) Божедомка (но ни разу нет Б. Ордынки - дома тетки!), убиенный Михаил Андреевич, братья, кондукторы, жены... Нет одного - идеи. Глаз у них - Игоря Волгина - замылен, как ныне говорят. Это и есть суть графомания. Весь дух их - Игоря Волгина - гнева основан на мелочевке! Так и должен действовать истинный советский литературовед. Он в болоте материала, который засасывает его и, в конце концов, топит. Это род болезни, плюшкинизм. Такой литературовед будет описывать цвет шнурков и количество пуговиц.
ЛЮДМИЛА САРАСКИНА вдруг взяла да и увидела душу Достоевского без разрешения, со стороны. Душу, одолевающую демонов! Они - Игорь Волгин - все по горизонтали двигаются. А она - Людмила Сараскина - взяла и вертикаль открыла.
Они - Игорь Волгин - все о чем-то. А она - Людмила Сараскина - что-то. Есть разница? "Мы стыдливо прячемся за исторические исследования о чем-то, боимся науки, которая требует, чтобы говорили лишь о чем-то. Когда обращаемся к прошлому, часто поражаемся творческому дерзновению наших предков: они дерзнули быть, мы же потеряли смелость быть. Мы дерзаем обнаружить лишь свое о чем-то", - писал Николай Бердяев в "Философии свободы", как бы предвидя появление этой армии кормящихся от госиздательств литературоведов.
Меня задела в книге Людмилы Сараскиной идея подавления личности авторитетом, система влияния одного человека на другого, одурманивания идеей, маниакальное поклонение идолам, магизм одних и пустота других, взаимоотношение стада и пастуха; и главным образом связка: Спешнев - Достоевский - Ставрогин. Особенно после более близкого знакомства со статьей Александра Жолковского "Анна Ахматова - пятьдесят лет спустя" ("Звезда", ?9,1996). Я читал эту статью как бы изнутри событий и персонажей, соприкоснувшись волею судьбы с квартирой, где с 1938 по 1966 г. часто останавливалась и подолгу жила Ахматова, - то есть с легендарной Ордынкой. Удивительные совпадения! Ахматова держала себя надменно, подавляла собеседников, действовала на них гипнотически; молчала, когда к ней обращались, чем ставила обратившегося (шуюся) к ней в неловкое положение; повелевала всеми и вся. То же - Спешнев. Он подавлял Достоевского и повелевал им. Это проклятая, вечная человеческая проблема!
Они же - Игорь Волгин - слона не замечают, ставят на него блошиные ловушки, продолжают по мелочам: "В этой связи счастливое производство Л. В. Дубельта в "начальники" III Отделения (каковым, насколько известно, был граф А. Ф. Орлов) выглядит всего лишь как следствие милой рассеянности..." Читаю в энциклопедическом словаре: "Дубельт Леонт. Вас. (1792-1862), рус. генерал, с 1835 нач. штаба Отд. корпуса жандармов, в 1839-1856 одноврем. управляющий 3-м отделением. Расследовал дела петрашевцев..." Про А. Ф. Орлова - что он шеф жандармов в 1844 - 56 г. Два сапога - пара!
Но им - мелочевщику - все мало, количество у них упрямо переходит все в то же количество. Поэтому нужно задеть побольнее: "Не будем отчаиваться. Ведь давно утвердился и обрел благодарную аудиторию жанр женской прозы (ласково именуемый в народе "жэ-пэ". Почему же нам не возрадоваться набухающему прямо на наших глазах молодому цветку - феномену "дамского литературоведения"...
Вот после этой сентенции их - Игоря Волгина - я понял, что мои персонажи вышагнули из повести и успешно шагают по жизни. Достоевсковед Егоров из моей повести "Поле битвы - Достоевский", женоненавистник (в его жизни была лишь одна женщина - жена! - распаляется, как они - Игорь Волгин, - все по тому же адресу: "... повеселил меня недавно дилетантский монтаж (книгой я это назвать не могу) одной литераторши о возлюбленной Достоевского, повеселил прямо с названия. Поленька Суслова - возлюбленная! Эта кривляка, эта позерка - возлюбленная! Литераторша, мне очевидно, не чувствует Достоевского. Он для нее - классик, боженька на картинке. А для меня он - графоман, бес!.. Это слово мне очень нравится, потому что в нем не слышится редактор. Достоевский вышел к читателю в чистом виде, как написал, графомански! Графоман, бес! А бесу не нужна возлюбленная, ему нужна плоть. Скажу еще жестче - женщина для Достоевского всего лишь необходимое физиологическое приложение. А далее - чтоб глаза не видали, чтоб не путалась под ногами, когда сам весь, черт знает, в каком аду и в каких небесах!.."
Жаль, что "бодрая нога достоевсковеда" (И. Волгин. "Родиться в России". М., "Книга", 1991, с.6) не ступала на мое "Поле битвы...". А там и уже упоминавшийся мною Давидсон, академик, есть, судя по всему, очень похожий на их высочество всеохватным владением Достоевским, а также работой с аспирантками и просителями.
"Но вот Достоевского я вам утвердить не могу, - сказал Давидсон, продолжая улыбаться. - В самом деле, сколько можно кормиться на классике? То эти пушкиноведы одолели, то толстоведы, то гоголеведы... И вот вы со своим Достоевским! А где современность, где главное, современная литература? А? Я вас спрашиваю? Молчите, нечего сказать. Понятно. Пристроились к этому, право дело, хламу, как Софочка сказала. Действительно, задумаешься. Ладно, признаю, хорошо они, классики, писали, но... Но это не значит, чтобы мы народную копейку пускали на все новые и новые перепевы давно известного! Тексты существуют, и довольно! Довольно самого Достоевского. Довольно самого Пушкина. Довольно самого Блока. Хватит марать бумагу! Тут, понимаешь ли, море современной работы. Мы же не вечны. Так почему же мы так не любим себя, свое поколение, свое время, свою единственную и неповторимую жизнь?! Они свое прожили и получили по заслугам. Наша задача - охватить научным оком современность, зафиксировать ее в зоркой научной работе, чтобы донести истину нашего времени до последующих поколений. А то, представьте, какой-нибудь ученый эдак лет через двести начнет реставрировать наше время, чтобы извратить нашу с вами жизнь, наплести небылиц... Так что нет, не подпишу я вашу заявку! "
Вот какие они непреклонные, генералы литературоведения! Слава Богу, что время их кончилось. Осталась одна инерция. Поэтому пишите, кто хотите, о Достоевском и не спрашивайте об этом у них - Игоря Волгина и Давидсона!