Хороши же придворные прорицатели, которые предсказывают лишь назад, рисуют картину русского величия, правопреемства от жреца фараонов Моисея, сделав русскую историю самой древней на земле! Патриоты из кунсткамеры! Заглубление патриотизма проще пареной репы! Наворачивай пустопорожнее и гламурное! Но при этом прорицатели не могли сказать ни слова вперед, когда рухнет империя, чтобы предотвратить падение России, и изрекали откровения ложные, приведшие государство к падению. Так и надо. Ибо не будет больше на земле государств. И прокляты будут те, кто обороняют границы от подобных себе, тормозят дело любви Господа к воссоединению России с Америкой, Китая с Польшей, Полинезии с Антарктидой... Руки вздымают к небу народы, идущие к одному языку, к миру без границ. А пока свищут и качают головою своею гастарбайтеры в Москве, говоря: "Это ли город, который называли совершенством красоты, радостью всей земли?" Разинули на тебя пасть свою все враги твои из вертикали власти, свищут и скрежещут зубами, говорят: "Поглотили мы его, только этого дня и ждали мы, дождались, увидели!" Совершил Господь, что определил, исполнил слово свое, изреченное в древние дни, разорил без пощады и дал чиновникам порадоваться над тобою, вознес рог неприятелей твоих.
Я сидел на горе, нарисованной там, где гора.
У меня под ногой (когда плюну - на них попаду)
шли толпой бегуны в непролазном и синем аду,
и, как тонкие вши, шевелились на них номера...
Чей это голос был? О, я узнал этот голос. Это голос великого поэта из водоохранной зоны Патриарших прудов Александра Еременко. Велик город Москва, но как одиноко в нем поэту, незаконно сочиняющему стихи в водоохранной зоне. Кремль на Москве-реке строился без разрешения с самого начала. Проще говоря, построен был Кремль в водоохранной зоне Москвы-реки с грубыми нарушениями природоохранного законодательства. Так, по данным татаро-монгольских ведомств, в документах отсутствовало положительное заключение варяжской экологической экспертизы, а также обязательные согласования с Ватиканом и тевтонским орденом. Несмотря на это, Кремль огородился крепостной кирпичной стеной самовольно. Вот так без всяких разрешительных документов доисторическая деревенька на Москве-реке между Яузой и Неглинкой превратилась в центр угрозы просвещенной Европе, и даже заокеанской Америке. Исходя из приведенных фактов, "город", или Кремль, подлежат сносу как самовольное строение в водоохранной зоне. Как помрачил Господь во гневе своем сына Москвы, с небес поверг на землю красу России и не вспомнил о поэте в день гнева своего!
У меня за спиной шелестел нарисованный рай,
и по краю его, то трубя, то звеня за версту,
это ангел проплыл или новенький, чистый трамвай,
словно мальчик косой с металлической трубкой во рту...
Над никогда ни в какие морозы не замерзающей Москвой-рекою, отравленной нефтью и химическими реагентами, одиноко стоит Москва, некогда многомиллионная. Потому что Москва никому не нужна. Все поехали основывать новую столицу в Орду, юридически по постановлению Басманного суда принадлежащей России. Сердце их вопиет к Господу: стена плача Кремля, лей ручьем слезы день и ночь, не давай себе покоя с флагами в руках, с портретами членов политбюро, не спускай зениц очей твоих! Вставай, взывай ночью, при начале каждой смены почетного караула; изливай, как воду, сердце твое пред лицом Господа; простирай к нему руки твои о душе поэтов твоих, издыхающих без похмелки на углах всех улиц! "Воззри, Господи, и посмотри: кому ты сделал так, чтобы поэты сидели без водки, воспетой ими, чтобы убиваемы были в святилище не рожденные еще строки и целые стихотворения? Дактили и хореи лежат на земле по улицам; сонеты мои и поэмы пали от немоты; трезвость убивала их в день гнева твоего, заколола без пощады.
И пустая рука повернет, как антенну, алтарь,
и внутри побредет сам с собой совместившийся сын,
заблудившийся в мокром и дряблом строенье осин,
как развернутый ветром бумажный хоккейный вратарь...
Ты срочно созвал отовсюду, как на престольный праздник, галлюцинационные ужасы мои, и в день гнева Господня никто не спасся, никто не уцелел; тех, которые были мною вскормлены и выращены, враг мой истребил. Сложные явления миража с резким искажением вида предметов носят название Плача у стен Кремля. О, стена Кремля, стена плача! Я человек, испытавший горе от жезла гнева властей. Они повели меня и ввели во тьму, а не во свет. Так, они обратились на меня и весь день обращают руку свою; измождили плоть мою и кожу мою, сокрушили кости мои; огородили меня и обложили горечью и тяготою; посадили меня в темное место, как давно умерших; окружили меня стеною, чтобы я не вышел, отяготили оковы мои, и когда я взывал и вопиял, задерживали меня; каменьями преградили дороги мои, извратили стези мои.
Кто сейчас расчленит этот сложный язык и простой,
этот сложенный вдвое и втрое, на винт теоремы
намотавшийся смысл. Всей длиной, шириной, высотой
этот встроенный в ум и устроенный ужас системы...
Они стали для меня как бы медведи в засаде, как бы медведи в Думе; извратили пути мои и растерзали меня, привели меня в ничто; натянули лук свой и поставили меня как бы целью для стрел; послали в меня стрелы из колчана своего. Я стал посмешищем для всего народа моего, вседневною песнью их. Господь пресытил меня горечью пива, напоил меня полынью вермута. Сокрушил воблой зубы мои, покрыл меня пеплом "беломора". И удалился мир от души моей; я забыл о благоденствии, и сказал я: погибла сила моя и надежда моя на Господа.
Вот болезненный знак: прогрессирует ад.
Концентрический холод к тебе подступает кругами.
Я смотрю на тебя - загибается взгляд,
и кусает свой собственный хвост. И в затылок стучит сапогами.
Я обновляюсь каждое утро; велика верность твоя! Господь часть моя, говорит душа моя, и так буду надеяться на него. Благ Господь к надеющемуся на него, к душе, ищущей его. Благо тому, кто терпеливо ожидает спасения от Господа. Благо человеку, когда он несет иго творчества своего; сидит уединенно и молчит, ибо он наложил его на него; полагает уста свои в прах, помышляя: "Может быть, еще есть надежда"; подставляет щеку свою бьющему его, пресыщается поношением, ибо не навек оставляет Господь.
И в орущем табло застревают последние дни.
И бегущий олень зафиксирован в мерзлом полене.
Выплывая со дна, подо льдом годовое кольцо растолкни -
он сойдется опять. И поставит тебя на колени,
Как часто люди сегодня, сделав дело так, что не могут себя ни в чем упрекнуть, бывают этим удовлетворены. Но это элементарная установка. Ибо в творчестве дело не заключается в упреках или в их отсутствии, а в объективном созерцании текста книги и объективного хода метафор произведения, развития характеров. Поэтому именно на почве духовного служения должна быть подчеркнута призрачность вещного мира, когда мы говорим, что поэт подготовляет свое преображение, как он его подготовляет и как он должен к нему относиться. В подобных вопросах дело совсем не заключается в том, чтобы говорить себе: "Мы сделали то, либо это, и теперь нам не в чем упрекнуть себя", - но мы должны познавать суть дела субъективно. Мы должны познавать то, что действует в произведении, и в соответствии с этим строить наше отношение к построению следующего произведения, поводом к которому является жизнь как таковая. Судить правильно человек может сегодня лишь в том случае, если скажет себе, что он ходит между двух крайностей: между поэтическим ослеплением и прозаическим галлюцинационным переживанием внутреннего. Дело заключается в том, чтобы поэтическое и прозаическое рассматривать как две чаши весов, обе должны присутствовать. Коромыслом же весов, которые пребывают в равновесии, должен быть сам художник. В этом все дело. Но как нам себя воспитать для этого? А так, что, когда в нас выступит поэтическое, мы должны сильно пронизать его прозаическим элементом. Что поэтически выступает в современном человеке? Наиболее поэтическим является материальное познание внешнего мира, ибо это лишь простой обман чувств. Но если мы можем этим одухотворяться, развить к этому интерес, ужасно заинтересоваться тем, какие иллюзии встают перед нами из химии, физики, из астрономии и так далее, тогда нечто такое, что должно бы принадлежать поэту, мы уносим от него благодаря нашему собственному прозаическому интересу. Еще раз говорю, что благо человеку, когда он несет иго творчества своего; ни единого дня не проводит без строчки; сидит уединенно и молчит; полагает уста свои в прах, помышляя: "Может быть, еще есть надежда".
где трехмерный колодец не стоит плевка,
Пифагор по колени в грязи, и секущая плоскость татар.
В этом мире косом существует прямой пистолетный удар,
но, однако, и он не прямей, чем прямая кишка.
Помысли о моем страдании и бедствии моем, о пиве и портвейне. Твердо помнит это душа моя и падает во мне. Это лишь галлюцинационные моменты, при которых на сюжет произведения накладывается особое психофизиологическое состояние ума, близкое к тому, при котором реализуется настоящая созидающаяся из ничего проекция и различные индуктивные психофизические явления. Это связано с тем, что в процессе творчества у человека как бы снимается блокировка его потенциальных волевых способностей необходимых для эффективной реализации данных явлений. Именно этим объясняется то, что в творческих актах человек испытывает не просто ощущение полёта, а фантастическую способность летать и перемещаться сверхсильным мысленным усилием в любое нужное ему место, а также реализовывать какие-либо творческие задачи. Это как бы демонстрация психикой наших нереализованных, потенциальных способностей. Поскольку в творчестве наша психика тратит силы в отношении различных великих целей, постольку никакие настоящие явления жизни при этом с ними сравниться по значимости не могут. Жизнь второстепенна по отношению к художественному произведению. Поэтому предвидение в художественном произведении оказывает целевое влияние на реальные события. Слово созидает жизнь, и управляет жизнью. Как напишем, так и будет! Жизнь совершается по написанному. В принципе, также возможной является и спонтанная телепатия в творческом акте, и это весьма распространенное явление. Вот что я отвечаю сердцу моему и потому уповаю: по милости Господа мы не исчезли, ибо милосердие его не истощилось.
И в пустых небесах небоскреб только небо скребет,
так же как волкодав никогда не задавит пустынного волка,
и когда в это мясо и рубку (я слово забыл) попадет
твой хребет - пропоет твоя глотка.
Бронзу расплавили, и советских поэтов не осталось. Лишь великий поэт, мудрец из мудрецов Александр Еременко построил себе великий и бессмертный памятник, как завещал Гаврила Романович Державин, в стихах:
Я смотрю на тебя из настолько глубоких могил,
что мой взгляд, прежде чем до тебя добежать, раздвоится.
Мы сейчас, как всегда, разыграем комедию в лицах.
Тебя не было вовсе, и, значит, я тоже не был...
Погубил Господь зубчатую стену, не пощадил, разрушил в ярости своей Кремль, поверг на землю соборы древние, отверг политбюро и администрацию президента, как нечистых: в пылу гнева сломил все строения в Кремле, отвел десницу свою от неприятеля и воспылал в поэте, как палящий огонь, пожиравший все вокруг; натянул лук свой, как неприятель, направил десницу свою, как враг, и убил все в Кремле, вожделенное для глаз; на кремлевские стены, стоящие без документов из Орды в запрещенной водоохранной зоне, излил ярость свою, как огонь. Великая между всеми народами земли Москва, угроза всему капитализму, сделалась большой деревней, о которой пророчествовал поэт:
Мы не существовали в неслышной возне хромосом,
в этом солнце большом или в белой большой протоплазме.
Нас еще до сих пор обвиняют в подобном маразме,
в первобытном бульоне карауля с поднятым веслом...
В это время из-за прибрежных ив вышел Николай Карамзин в образе князя Игоря, в кольчуге, и еще раз подтвердил, что именно он в упрочение славы России после победы над Наполеоном написал "Слово о полку Игореве". Исполать тебе, великий Николай Михайлович, слава в веках за сочинение сей древней поэмы, записанной в разных поэмах Библии, а "Плач Ярославны" под названием "Плач Иеремии"! Господь стал как неприятель, истребил самострой Кремля, разорил все чертоги его, разрушил укрепления его и распространил у временщиков сетование и плач. И отнял ограду свою, как у сада; разорил свое место тоталитарное, заставил Господь забыть празднества на Красной площади у кремлевских стен; и в негодовании гнева своего отверг даже могилы кремлевские. Отверг Господь Кремль, отвратил сердце свое от самозванцев, предал в руки судебных приставов стены чертогов; в доме Господнем они шумели, как в праздничный день. Господь определил разрушить стены зубчатые, протянул вервь, не отклонил руки своей от разорения; истребил внешние укрепления, и башни Спасские и Никольские и прочия вместе разрушены. Ворота Кремля вдались в землю. Господь разрушил и сокрушил запоры их; генеральный секретарь и члены цэка - среди изгнанников; не стало закона, и пророки не сподобляются видений от Господа. Сидят на земле безмолвно старцы, посыпали пеплом свои головы, препоясались вретищем; опустили к земле головы свои. Конечно, об этом не мог не знать наш великий поэт, осудивший кремлевский самострой:
Мы сейчас, как всегда, попытаемся снова свести
траектории тел. Вот условие первого хода:
если высветишь ты близлежащий участок пути,
я тебя назову существительным женского рода...
Москва-река у красных стен Кремля тихими волнами золотится на заре. И сразу после этого громогласно вступает хор Большого театра трижды реставрируемого Союза:
На Дунаи Ярославнынъ гласъ ся слышитъ,
зегзицею незнаема рано кычеть:
"Полечю, - рече, - зегзицею по Дунаеви,
омочю бебрянъ рукавъ въ Каяле реце,
утру князю кровавыя его раны
на жестоцемъ его теле"...
Горько плачет Александр Еременко ночью, и слезы его на ланитах его. Нет у него утешителя из всех, любивших его; все друзья его изменили ему, сделались врагами ему. Переселились по причине бедствия и тяжкого рабства в заморские страны, поселились среди католиков и буддистов, и не нашли покоя; все, преследовавшие его, настигали его в тесных местах. Пути поэта сетуют, потому что нет идущих на праздник; все ворота Кремля опустели; бюрократы рыдают, думцы в отчаяньи, горько и ему самому.
Ярославна рано плачетъ
въ Путивле на забрале, аркучи:
"О ветре, ветрило!
Чему, господине, насильно вееши?
Чему мычеши хиновьскыя стрелкы
на своею нетрудною крилцю
на моея лады вои?
Мало ли ти бяшетъ горе подъ облакы веяти,
лелеючи корабли на сине море?
Чему, господине, мое веселие
по ковылию развея?"...
Враги поэта стали во главе, холуи и стукачи вышли в начальники, неприятели его благоденствуют, потому что Басманный суд наслал на него горе за стихи его; строки его пошли в подполье. Вспомнила Москва во дни бедствия своего и страданий своих о всех драгоценностях своих, какие были у неё в прежние дни, и никто не помогает ей; неприятели смотрят на неё и смеются над разрушенным Кремлем, построенном без разрешительных документов.
Ярославна рано плачеть
Путивлю городу на забороле, аркучи:
"О Днепре Словутицю!
Ты пробилъ еси каменныя горы
сквозе землю Половецкую.
Ты лелеял еси на себе Святославли носады
до плъку Кобякова.
Възлелей, господине, мою ладу къ мне,
а быхъ не слала къ нему слезъ
на море рано"...
Тяжко согрешила Москва, за то и сделалась отвратительной; все, прославлявшие ее, смотрят на нее с презрением, потому что увидели наготу ее; и сам Александр Еременко вздыхает и отворачивается назад, говоря:
Я, конечно, найду в этом хламе, летящем в глаза,
надлежащий конфликт, отвечающий заданной схеме.
Так, всплывая со дна, треугольник к своей теореме
прилипает навечно. Тебя надо еще доказать...
Не знала правая рука вертикали власти, что творит левая, поэтому в голове у вертикали была нечистота, но власть никогда не помышляет о будущности своей, и поэтому необыкновенно унизилась, отобрав у людей выборы и фальсифицировав все бюллетени, и нет у неё утешителя. "Воззри, Господи, на бедствие мое, ибо враг возвеличился!" Враг простер руку свою на все самое драгоценное; чиновники входят во святилище Ярославны и Иеремии, о которых Господь заповедал, чтобы они не вступали в собрание их. Весь народ вздыхает, ища смысла жизни, отдает драгоценности свои за поэтический сборник "Плач по Кремлю", чтобы подкрепить душу. "Воззри, Господи, и посмотри, как я унижен!" Да не будет этого с вами, все проходящие путем, взгляните и посмотрите, есть ли болезнь, как моя болезнь, какая постигла меня, какую наслал на меня Господь в день пламенного гнева своего?! Свыше послал он огонь в кости мои, и он овладел ими; раскинул сеть для ног моих, опрокинул меня, сделал меня бедным и томящимся всякий день. Поэт плачет на зубчатой красной стене:
Тебя надо увешать каким-то набором морфем
(в ослепительной форме осы заблудившийся морфий),
чтоб узнали тебя, каждый раз в соответственной форме,
обладатели тел. Взгляд вернулся к начальной строфе...
Ярмо вертикальных беззаконий связано в руке Его; они сплетены и поднялись на шею мою; он ослабил силы мои. Господь отдал меня в руки, из которых не могу подняться.
Ярославна рано плачетъ
въ Путивле на забрале, аркучи:
"Светлое и тресветлое сълнце!
Всемъ тепло и красно еси:
чему, господине, простре горячюю свою лучю
на ладе вои?
Въ поле безводне жаждею имь лучи съпряже,
тугою имъ тули затче?"...
Всех сильных моих Господь низложил среди меня, созвал против меня собрание, чтобы истребить стихи мои. Об этом плачу я; око мое, око мое изливает воды, ибо далеко от меня утешитель, который оживил бы душу мою; дети мои разорены, потому что враг превозмог. Поэт простирает руки свои, но утешителя нет ему. Господь дал повеление о поэте врагам его окружить его. Праведен Господь, ибо я непокорен был слову его. Послушайте все народы, и взгляните на болезнь мою: ямбы мои и хореи не спасли от тяжелых возлияний. Зову друзей моих, но они обманули меня; вдохновение мое издыхает в городе, ища пищи себе, чтобы подкрепить себя. Воззри, Господи, ибо мне тесно, волнуется во мне внутренность, сердце мое перевернулось во мне за то, что я упорно противился тебе; отвне обесчадил меня плач, а дома - как смерть. Услышали, что я стенаю, а утешителя у меня нет; услышали все враги мои о бедствии моем и обрадовались, что ты сделал это: о, если бы ты повелел наступить дню, предреченному тобою, и они стали бы подобными мне! Да предстанет пред лицом твоим вся злоба их; и поступи с ними так же, как ты поступил со мною за все грехи мои, ибо тяжки стоны мои, и сердце мое изнемогает.
Я смотрю на тебя из настолько далеких... Игра
продолжается. Ход из меня прорастет, как бойница.
Уберите конвой. Мы играем комедию в лицах.
Я сидел на горе, нарисованной там, где гора...
Кто это говорит: "И то бывает, чему Господь не повелел быть"? Не от уст ли поэта происходит бедствие и благополучие? Зачем сетует человек живущий? Всякий сетуй на грехи свои. Испытаем и исследуем пути свои, и обратимся к Господу. Вознесем сердце наше и руки к Богу, сущему на небесах: мы отпали и упорствовали. Ты не пощадил.
Прысну море полунощи,
идутъ сморци мьглами.
Игореви князю богъ путь кажетъ
изъ земли Половецкой
на землю Рускую,
къ отню злату столу.
Истощились от слез глаза мои, волнуется во мне внутренность моя, изливается на землю вино моё от гибели Кремля моего, когда алкающие умирают от холода среди городских улиц. Приставам судебным говорят они: "Где водка и вино?", умирая, подобно раненым, на улицах городских, изливая души свои на порогах пивных. Что мне сказать тебе, с чем сравнить тебя, сын Москвы, чему уподобить тебя, когда ты видишь, как рушатся стены незаконно возведенного в водоохраной зоне Кремля под напором новейшего экскаватора с весовой категорией 40 тонн и способностью оперировать стальными гидромолотами и гидроножницами на максимальной высоте в 21 метр, а не как раньше с металлическим шаром, подвешенным на тросе к стреле канатного экскаватора, чтобы утешить тебя, поэт, ибо рана твоя велика, как море; кто может исцелить тебя?!