40 лет творческой деятельности Юрия Кувалдина - творческий вечер писателя в Центральном доме литераторов
17 декабря 2008 года
Далеко не каждый писатель может отметить 40-летие своей творческой деятельности. И тем более далеко не каждый может прийти к этому творческому юбилею с такими прекрасными литературными свершениями и достижениями, с какими пришел к нему писатель Юрий Кувалдин, первый частный издатель в нашей стране, директор издательства "Книжный сад", основатель и главный редактор журнала "Наша улица".
17 декабря в Малом зале ЦДЛ, при аншлаге, состоялся вечер этого подпольного классика русской литературы.
Пока гости и участники праздника, как говорится - "съезжались на дачу", то есть собирались в зал, там нон-стопом звучала фонограмма песни "Когда весна придет, не знаю..." в исполнении Николая Рыбникова:
Когда весна придет, не знаю,
Придут дожди, сойдут снега,
Но ты мне, улица родная,
И в непогоду дорога...
На свете много улиц славных,
Но не сменяю адрес я,
В моей судьбе ты стала главной,
Родная улица моя!
Праздник проходил на фоне нарядной елки с горящими гирляндами лампочек, которая стояла в углу зала, и на фоне стенда с десятью томами собрания сочинений Юрия Кувалдина, на обложках которых - цветные репродукции картин сына писателя - художника Александра Трифонова, и на фоне альманахов "Ре-цепт" и "Золотая птица", которые Юрий Кувалдин выпустил в 2008 году.
В первой части вечера выступили: поэтесса Нина КРАСНОВА (автор комментарием к 10-томнику Юрия Кувалдина, с докладом о юбиляре), лауреат Пушкинской и Государственной премий поэт Евгений РЕЙН, поэт Геннадий КАЛАШНИКОВ, лауреат премии "Венец" поэт Александр ТИМОФЕЕВСКИЙ, лидер авангарда Третьего тысячелетия художник Александр ТРИФОНОВ, поэт Сергей КАРАТОВ, писатель Ваграм КЕВОРКОВ, лауреат премии "Венец" поэт Кирилл КОВАЛЬДЖИ, лауреат нескольких престижных литературных наград, в том числе международной премии "Золотой Еж", писатель и драматург Андрей ЯХОНТОВ, заслуженный артист России, актер Театра Армии Александр ЧУТКО.
Во второй части вечера выступили: артистка Центрального телевидения и радиовещания, певица Лариса КОСАРЕВА (драматическое сопрано), лауреаты международных конкурсов музыканты Марина ЯБЛОКОВА (фортепьяно), Борис НЕВОЛИН (скрипка), Владимир МАРКУШЕВИЧ (гитара).
Третья часть вечера состоялась в ресторане "Цвет ночи" в Большом Козихинском переулке, в узком кругу участников вечера.
Командовал парадом сам Юрий КУВАЛДИН. Он же фотографировал гостей и участников вечера для сайтов "Нашей улицы", для своего Живого Журнала в Интернете и для истории и вечности.
ЧАСТЬ 1, официальная, литературная. Малый зал ЦДЛ.
Юрий КУВАЛДИН:
Вон входит в зал Александр Чутко, актер Театра Российской Армии. Театр этот недавно претерпел колоссальные изменения, чисто внешние. Там сделан колоссальный ремонт, поставлены новые кресла, партер приподнят на 30 сантиметров, отремонтирована сцена. А Саша Чутко играет там у Шекспира, в "Гамлете"... В "Гамлете" есть такие персонажи - первый актер, второй актер, а режиссер-постановщик Борис Морозов свел все эти роли в одну, всех актеров - в одного актера, которого играет Александр Чутко... (Чутко идет вдоль кресел, здоровается с некоторыми гостями вечера, переговаривается с ними. Юрий Кувалдин обращается к нему.) Чутко, я про тебя говорю (а ты это не слушаешь)...
Александр ЧУТКО:
А-а?
Юрий КУВАЛДИН:
Получилось так, что Чутко стал центром спектакля "Гамлет", по Шекспиру.
Александр ЧУТКО (с юмором, несерьезным тоном):
Удивительно!
Юрий КУВАЛДИН (с юмором, серьезным тоном):
Удивительно, да.
(Смех в зале.)
Но я не о Чутко сегодня буду говорить, я сегодня буду говорить о себе. Я пригласил вас сюда в связи с 40-летием своего творческого пути. Я отмеряю этот путь не с момента своих самых первых, неосознанных шагов и своих самых первых опытов в литературе, а с момента своей сознательной, непрерывной работы над своими произведениями. Если вести точку отсчета оттуда, то это получается сорок лет. Сорок лет сознательной, непрерывной работы над своими произведениями.
Причем, когда все это у меня только начиналось в мои юношеские годы, я даже не подозревал, во что это все выльется. Просто у меня была такая жажда, такая потребность к писанию...
Но я не думал, что буду писателем и даже не мечтал об этом. Я в свои ранние годы мечтал и предполагал быть актером. Я очень люблю читать стихи, я люблю читать их вслух. И, когда мне было 15 - 16 лет, я был принят в театральную студию, которую организовали на базе студии Павла Владимировича Массальского, актера МХАТа, Владимир Высоцкий и Геннадий Ялович, на Дзержинке, в клубе милиции. С ними был и Сева Абдулов, и вот Саша Чутко был принят, Александр Яковлевич, мы ходили туда как студийцы, занимались там. И с тех пор и подружились друг с другом.
Но уже в то время я чувствовал, что роль исполнителя мне как-то не совсем подходит. Потому что, когда я читал вслух какой-нибудь текст, даже будь то текст Маяковского или текст Горького, мне хотелось что-то подредактировать там, что-то добавить туда.
И я почувствовал в себе творческие силы и понял, что я должен писать сам. И я начал сочинять сам.
А у нас в студии, Саша Чутко его помнит, был такой врач-кардиолог Юрий Парийский, он был моим приятелем, мы с Сашей сегодня как раз вспоминали его, он блестяще читал стихи. И у нас с ним была своя такая давняя подпольная работа - над самиздатом. Мы с ним собрали стихи Мандельштама, который тогда считался запрещенным поэтом, сделали полное собрание стихотворений Осипа Мандельштама. Я ездил домой к его жене Надежде Яковлевне, на Большую Черемушкинскую улицу. Мы сверяли с ней тексты стихов Мандельштама, так что вот такая работа подпольная у нас шла тогда очень энергично.
Но я всегда как-то вот хотел писать сам. И писал. Причем у меня писались какие-то фрагменты. И я только сейчас, несколько лет назад, увидел, что это был какой-то мой путь. А сначала мы своего пути не видим, когда пишем.
Мы действуем очень спонтанно, действуем без всяких намерений. Нам просто хочется писать, и мы пишем... написали какой-то фрагмент чего-то такого, а во что это выльется, непонятно. Так у меня писался роман, которым открывается первый том моего собрания сочинений, моего 10-томного собрания. Роман, который называется "Стань кустом пламенеющих роз". Это роман, а можно назвать его большой повестью. Она писалась мною в середине 60-х годов... это 1965, 1966 год... 1967-й.
И так я этот роман окончил в 1967 году, потом туда вошли еще какие-то сюжетные линии и переплетения. Он весь состоит как бы из трех больших повестей, но эти повести связаны единством персонажей, единством развития сюжетных линий, и поэтому я стал называть это все романом, хотя, повторяю, я не намеревался писать роман. Я даже не собирался писать рассказ. Но вот у меня написался роман.
Поэтому я всех тех авторов, у которых есть настроение писать, но которые не уверены в себе... я их всех призываю просто писать, не отдавая себе отчета в том, что они пишут и собираются писать. Если тебе что-то понравилось в жизни, какой-то эпизод, ты запиши его, а потом разберешься, что у тебя получилось. Потому что я, например, всегда говорю себе и авторам, есть у меня такая любимая фраза, она же философская фраза: то, что не было записано, того не существовало. Многие живущие современники не согласны с этим, но по прошествии лет мы видим, что в литературе и в истории и в Вечности остаются только те, кто что-то написал, а те, кто ничего не записывал и жил реальной жизнью, бесследно исчезают с лица земли. Поэтому литература есть литургия, есть память народа, память всех людей, вне зависимости от национальной принадлежности, партийной и так далее, и так далее. Пишущий человек остается в веках на века. Кто-то такой Одиссей? Мы знаем, потому что Гомер написал о нем. А с Гомером в Древней Греции жили миллионы людей, но все они померли, и их никто не знает и не помнит. Кто такой Шекспир? Может быть, это собирательный образ разных авторов, произведения которых собраны под одной обложкой, и всех этих авторов с их произведениями называют - Шекспир, и они выступают под именем Шекспира. Шекспир - это в переводе "Дрожащее копьё".
Поэтому писательство - это в конечном итоге даже не писание текстов. Писательство - это, я скажу, может быть, высокопарно, я не люблю говорить высокопарно, не люблю пафоса, но... писательство - это спасение своей души, то есть сохранение своей души. Мое биологическое тело уйдет в землю, я исчезну, а текст останется.
Поэтому когда ты пишешь свои тексты и выпускаешь их из своих рук, ты должен сделать так, чтобы потом уже не возвращаться к ним, чтобы ты знал, что там все отшлифовано, все упаковано, все сделано раз и навсегда. Ты как бы стоишь на конвейере, на потоке, ты выпустил деталь, она ушла от тебя, и тебе уже не нужно заботиться о ней, доделывать ее.
У нас многие писатели путают литературу с эстрадой, они что-то такое напишут и бегают с листом и спрашивают у всех и у каждого, кого встретят: ну как ты, старик, ты меня читал? Не нужно бегать с листом и дергать своих современников и заставлять их читать тебя.
Вообще, по идее, писатель, глубокий, настоящий, не пишет для современников. Потому что современники любить умеют только мертвых писателей. Мертвый спокоен, его читают и почитают. Сейчас мы читаем и почитаем Андрея Платонова, говорим, что он гений. А при его жизни, когда он был жив, его ругали, его склоняли на все лады и распинали. Понимаете? Или тот же Осип Мандельштам. Да взять всю обойму нашу литературную, всю нашу настоящую литературу, настоящих писателей. Евгений Замятин, Федор Крюков, автор "Тихого Дона", романа, который приписывают неграмотному Шолохову.
Мы - свидетели трагической эпохи, когда литература была под спудом, настоящая литература, и когда писатели писали как бы не для читателей, а только сами для себя. То есть в принципе каждый настоящий писатель и пишет для себя. А если он выполняет социальный заказ, то это уже не писатель, это временщик, который наступает на горло собственной песне и пишет заказ. То есть он душу свою не раскрывает. А читателя не обманешь. Читатель открывает книгу и видит, кто есть кто. И вот та искренность, которую писатель передает через слово и которую чувствует читатель, она и говорит о степени мастерства и о степени таланта писателя.
...Мне хочется, чтобы наш вечер сегодня прошел на одном дыхании, без всяких перерывов, довольно-таки лаконично. В первой части мы тут немножко поговорим о литературе. Может быть, кто-то там обо мне что-то скажет, я что-то о ком-то и о чем-то скажу... Это все - минут на сорок.
А во второй части нашего вечера будет выступать сорок минут замечательная певица, "чайка Лариса Косарева", о которой я написал эссе в альманахе "Золотая птица". Я называю Ларису Косареву "чайкой", потому что ее образ ассоциируется у меня... скорее даже не с чеховской "Чайкой", а с моей повестью "Ворона". Некоторые критики говорили про мою повесть "Ворона", что это выворотка чеховской "Чайки", но это не так.
Я просто сделал такой художественный ход, вставил "ворону" в свою повесть, чтобы ввести читателя в существо проблемы, которой я там касаюсь. И в конце я дал то, чего не было в чеховской "Чайке". Эта моя вещь печаталась в "Новом мире", покойный Залыгин напечатал ее там в 1995 году. А многие критики подумали, что это моя выворотка "Чайки", что я выворачиваю классику наизнанку. Хотя, при моей любви к Антону Павловичу Чехову, я ничего не выворачиваю, а все, что есть в моей вещи, придумано мною самим. И вот мною придуман этот образ романтической мечтательницы, молодой девушки, стройной, красивой, которая хочет быть актрисой, но ее мечта разбивается о камни действительности. Эта мечта у многих разбивается. У писателя она сразу разбивается, потому что жизнь затягивает его и не дает ему осуществить свою мечту. Поэтому писателями становятся единицы.
Мой сын Саша, Александр Трифонов, художник, говорит мне: "Папа, а чего ты хочешь? Пять человек от века останется писателей хороших, и достаточно..."
(Смех в зале.)
У моего сына критерий очень жестокий. Хотя, действительно, если оглядываться на ХIХ век, мы же кого вспоминаем по именам? Кого? В первую очередь - Достоевского, Гоголя, Толстого. Три имени, которые перекрывают всех. И можно уже не называть дальше список и не продолжать его. Так же и здесь. Потому что "лицом к лицу - лица не увидать". Мы многое не видим с малого расстоянья. Мы текстов друг друга не читаем. Никто не читает, кроме Кувалдина, кроме меня - я читаю тексты всех присутствующих здесь. А все присутствующие здесь... они меня мало читают (если совсем не читают) и слабо знают. А я их знаю каждого, и знаю на зубок все, что они написали. Поэтому я качественно отличаюсь от многих писателей. А в кругу поэтов - особенно. Гена Калашников сюда не пришел еще. Он вспоминал:
У поэтов есть такой обычай -
В круг сойдясь, оплевывать друг друга.
(Смех в зале.)
Ну, не только у поэтов. Это характерно вообще для настроения творческой интеллигенции. Потому что творческая интеллигенция - это индивиды. А каждый индивид невольно конкурирует со всеми индивидами и хочет быть первым, лауреатом, победителем, самым лучшим. Это естественно. А если у писателя нет желания быть самым лучшим, тогда ему и нечего заниматься литературой, тогда ему и не нужно писать. Он ничего хорошего не напишет. И к тому же... соревноваться нужно не с современниками, которые там сейчас сидят в подвале, в нижнем кафе ЦДЛа, и пьют водку, а нужно соревноваться с классиками - с Чеховым, с Гоголем, учиться у них и стараться писать так, чтобы ("не было мучительно больно" и мучительно стыдно за все, что ты написал. - Н.К.)... чтобы комар носа не подточил.
...Наш вечер плавно идет... И я хотел бы вам представить сейчас одну участницу вечера, хотя вы ее все знаете... замечательную поэтессу Нину Краснову! Она для меня дорога даже не тем, что она поэтесса и пишет стихи... Это всё ее личные качества, это провинциальная черта многих наших литераторов - писать стихи. Москвичи как-то сразу, как только начинали писать стихи, так стеснялись этого, считали это неприличным и прекращали писать стихи и переходили с них на прозу. И тем не менее... Нина Краснова в совершенстве, ну не в совершенстве, но близко к этому, почти в совершенстве знает мои произведения. И я ей крайне благодарен за ту огромную работу, которую она проделала по составлению моего собрания сочинений в 10-ти томах и по комментированию собрания моих сочинений. И этим она особенно дорога мне. К каждому из 10-ти томов она написала большой материал, в котором рассматривает все произведения данного тома.
Нина Краснова!
(Аплодисменты зала.)
Нина КРАСНОВА:
Об одном из героев своего романа "Стань кустом пламенеющих роз" Юрий Александрович Кувалдин сказал в своем: "Это человек незаурядных интеллектуальных способностей". И то же самое можно сказать и о самом Кувалдине. Более того, о нем можно сказать, что это человек...
Юрий КУВАЛДИН (Евгению Рейну, который появляется в дверях):
Евгений Борисович (показывает ему жестом: идите сюда, вперед, в первый ряд). Вперед, прошу вас... (Объявляет залу.) Поэт Евгений Рейн!
(Аплодисменты зала.)
(Юрий Кувалдин показывает Евгению Рейну на свободное место в первом ряду.) Присаживайтесь сюда, Евгений Борисович.
Евгений РЕЙН (садится в первом ряду, здоровается с Ниной Красновой, которая стоит у микрофона):
Здравствуй, Нина!
Нина КРАСНОВА (кивает Евгению Рейну головой и говорит тихо, не в микрофон):
Здравствуй, Женя!
(Продолжает свой "доклад" о Кувалдине.)
...более того, о нем можно сказать, что это человек разносторонних, универсальных способностей. И это человек высочайшей образованности, эрудированности и культуры. И человек совершенно потрясающей энергии и силы, оправдывающий свою фамилию. Это писатель-феномен (с ударением на второе "е", или феномен, с ударением на "о"), особое явление в нашей литературе, подобных которому у нас не было и нет.
В советское время, я помню, в "Литгазете" шли дискуссии о новой литературе, поколения семидесятников-восьмидесятников, то есть о литературе "зажатого" поколения. И все критики в один голос говорили о том, что там нет нового гения, и как бы ждали такого гения, который откроет дверь в большую литературу, поставит на пороге чемодан с 10-ю томами собрания своих сочинений, которые он написал "в приюте спокойствия, трудов и вдохновенья", и скажет:
Здравствуйте, почтенные господа,
Вот и я прибыл сюда!
На самом деле никто не верил, что он придет. Это была советская утопия. Но вот как раз Кувалдин и оказался таким писателем, которого критики как бы ждали. Но когда он пришел, они не поняли, что это он и есть, тот самый, кого они ждали. Потому что они по своей профнепригодности просто не смогли прочитать его произведения и воспринять их адекватно. Как в свое время и Булгакова мало кто понимал. И кроме того они просто его испугались и спрятались от него под лавки. Кувалдин человек непростого характера, с символической кувалдой, которой он бьет критиков, литературоведов, филологов...
(Смех в зале.)
...он бьет их за то что, они во все времена не могли и не могут оценить живых гениев при жизни, оценить настоящую литературу, а начинают ценить их только после смерти, уже мертвых, и тогда только начинают писать о них монографии и докторские диссертации и книги, когда мир и без них оценит своих гениев.
Кувалдин родился в Москве и учился вместе с Тредиаковским, Кантемиром и Ломоносовым в одной школе, на улице Никольской, только тремя веками позже, чем они...
(Смех в зале.)
И он очень хорошо знает Москву, как ни один москвич и ни один самый лучший гид не знает ее. Я люблю Москву с детства, почему в свое время и приехала из Рязани в Москву, учиться здесь в Литературном институте, а потом переехала сюда жить, но открыла я ее для себя с тех сторон, с которых никогда не видела и не знала, только благодаря Юрию Кувалдину и его произведениям.
Юрий Кувалдин всегда равнялся на великих писателей и уже в детстве прочитал почти всех классиков и впитал их в себя. И он всю жизнь читает книги и пишет книги. И начал он, как все настоящие прозаики, со стихов. Потом решил, что этот жанр для него слишком легкий. Это как для тяжеловеса, который может поднять штангу в сто килограммов, поднимать штангу в десять килограммов. И он начал писать прозу и пишет ее каждый день по принципу Юрия Олеши: ни дня без строчки. И написал к своему юбилею, и не только написал, но и издал целых 10 томов собрания сочинений, которые вы сейчас видите здесь, на витрине, на стенде. Они такие красивые... и на каждой обложке у них - репродукции картин сына Кувалдина - художника Александра Трифонова, который присутствует в зале.
(Аплодисменты.)
И я о чем хочу сказать и что хочу подчеркнуть? Юрий Кувалдин уникален не только тем, что он написал и издал 10 томов собрания своих сочинений (написал-то он не 10, а теперь уже все 30). Он уникален еще и тем, что он создал свое издательство "Книжный сад" и свой журнал "Наша улица", чтобы не зависеть ни от каких издателей и ни от каких редакторов, и чтобы печатать самого себя и тех авторов, которые ему нравятся. О чем я написала такие четыре строчки:
Всех издателей в Пензу послав...
Подождите...
(Нина Краснова обращается к зрителям. Делает маленькую паузу, по Чехову, вспоминая вторую строчку своего куплета... и под смех зала начала куплет сначала.)
Всех издателей в Пензу послав,
Нашу улицу он основал
И, соломки себе постлав,
Лег с журналом на свой сеновал!
(Смех в зале.)
На самом деле Кувалдин никогда не лежал на сеновале...
(Смех в зале.)
И на печке он тоже никогда лежал... в отличие от своих собратьев по перу, которые напишут один рассказ и думают, что они, слава Те(бе), Господи, уже все сделали в литературе, все написали, выполнили свою Божественную программу... и могут почивать на лаврах...
(Смех в зале.)
И вот он написал 10 томов... И я их все прочитала добросовестно, еще до того, как он издал их, прочитала с карандашом в руках, и с большим удовольствием и с большой пользой для себя, для своего творческого и интеллектуального развития, скажу я вам. И я открыла для себя (и не только для себя) этого писателя во всей его полноте и во всем объеме. И увидела масштаб этого писателя и этой личности.
Юрий КУВАЛДИН:
Я должен сказать, что Нина как раз говорит о трудоспособности писателя, пишущего человека. Конечно, он должен работать каждый день, но мало кто это может и мало кто это делает. Всех заедает быт и текущая суета и всех затягивают удовольствия жизни, от которых никто не может отказаться.
А я должен сказать и о Нине... что это человек, который предан литературе всей своей плотью и всей своей кровью. Это единственный человек, который каждый день... занимается литературой, и ничем иным. Она все отвергла в своей жизни, кроме литературы. Это редкий случай в нашей культуре, в нашей литературе. Поэтому я еще раз говорю, что я крайне благодарен Нине за то, что она не просто прочитала мои сочинения... это очень важно - прочитать их... но и что она написа-а-ала свои комментарии к ним, написала тексты, прочитав которые, читатель уже в принципе может узнать и понять, что я из себя представляю.
Нина КРАСНОВА:
И вот я прочитала эти 10 томов и написала свои комментарии к каждому тому. И написала четыре вот такие строчки:
Глядит на Юру дева взглядом томным,
Очки солнцезащитные надев:
Как он идет с трудом девятитомным
На свой Олимп и не глядит на дев.
(Смех и аплодисменты в зале.)
Юрий Кувалдин - тоже весь в литературе. Или он - и я тоже. И для него не существует в жизни ничего, кроме литературы.
У него нет никакой другой жизни, только литература и только Божественная программа, в которую он мечтает войти и уже вошел, чтобы встать на одну полку с классиками.
Когда я написала о нем четыре строчки, которые вы сейчас слышали, я подумала, что я как бы вроде в них отклонилась от факта жизни, в угоду экстравагантной рифме: дева... томным" - "девятитомным". Кувалдин создал не "девятитомный", а десятитомный труд.
Но потом я подумала: если из 10-ти томов его десятитомного труда изъять мои комментарии к каждому тому, то останется как раз девять томов, то есть девять томов сочинений Кувалдина плюс один том моих комментариев к ним.
(Смех в зале.)
Я, конечно за пять минут, не смогу сказать обо всем десятитомнике, и не буду сейчас делать обзор всех десяти томов, это слишком тяжелая задача. Да я и не сумею, да еще в двух словах, сказать о 10-ти томах Кувалдина лучше, чем я написала об этом в своих комментариях к ним.
Но вот все же скажу несколько слов, допустим, о первом его романе в первом томе "Стань кустом пламенеющих роз". Это роман о трех поколениях русских интеллигентов, которые во все времена, каждый в своей эпохе, страдали от существующего режима.
Юрий КУВАЛДИН:
...о диссидентах... о трех поколениях русских диссидентов...
Нина КРАСНОВА:
...да, о трех поколениях русских диссидентов. Одно поколение - это Аргунов-старший, который жил при царизме и в первые годы революции. Второе поколение - Аргунов-средний, который жил при сталинизме... Все они погибли в тюрьмах и лагерях... Всех их убили, расстреляли. И третье поколение, АргУнов-младший, которого Господь помиловал от такой трагической...
Юрий КУВАЛДИН:
АргунОв...
Нина КРАСНОВА:
АргунОв... да, АрпгунОв-младший... он, по роману, живет уже в наше советское время, в период развитого капитализма...
(Смех в зале.)
...социализма то есть... И вот он служит в армии. И где-то такое, через свою девушку, достает запрещенную в то время литературу... А запрещенная литература тогда какая была? Которая сейчас считается классикой. Это книги Солженицына, Мандельштама, Цветаевой... И он читает их в казарме своим товарищам, солдатам, которые служат с ним в армии. И кто-то из них донес, "настучал" на него командиру. И вот военный следователь, полковник, вызывает АргунОва-младшего к себе...
Здесь у Кувалдина, как и во всех его произведениях, серьезное сочетается со смешным... и смешное - с серьезным...
Полковник вызывает АргунОва-младшего к себе и говорит ему: "Слушай, где ты достал книгу Солженицына "В круге Первом"? Кто тебе дал эту книгу? (Кстати сказать, сейчас на Таганке идет спектакль по фрагментам из этой книги, и в этом спектакле играет Валерий Золотухин и сам режиссер Юрий Любимов, несмотря на свои 92 года )". И вот АргунОв-младший, чтобы не выдавать свою девушку, которая дала ему книгу Солженицына, говорит: "Да мне дал ее один профессор в Ленинской библиотеке. В курилке, когда мы с ним там стояли курили..." - "Опиши мне этого профессора... обрисуй его, какой он из себя..." - "А он такой высо-о-окий, с длинными волосами, с высоким лбом и со шрамом на лбу..."
(Смех в зале.)
То есть АргунОв-младший нарисовал портрет самого Солженицына. Обдурачил этого полковника. Ну а потом сказал: "А вообще-то я читал со своими ребятами в казарме книгу не "В круге первом", а "В кругу семьи"... Это книга о домоводстве - о вязании, о вышивании... Вот ею мы и зачитывались всей казармой. Вот ее-то мы и читали запоем..."
(Смех в зале.)
А прототип АргунОва-младшего - сам Кувадин, который в советское время читал, перепечатывал на машинке и распространял запрещенную тогда литературу, самиздат, за что мог попасть в тюрьму, в "шарашку", в круг первый Дантова ада.
...У Кувалдина во всех его произведениях много философии Канта, Ницше и философии самого Кувалдина. И в романе "Стань кустом пламенеющих роз" у него тоже есть своя философия - о тайне добра. В чем состоит тайна добра? В том, что добро и зло - две стороны одной медали, и одно не существует без другого... Почему мы и говорим: не было бы счастья, да несчастье помогло. И: нет худа без добра.
Кувалдину все его неприятности и несчастья в жизни помогли закалить его характер и силу воли и стать писателем с большой буквы.
И все, что он написал, еще оценят наши современники, а если не современники, то потомки.
Кувалдин - это птица высокого полета. Это живой классик нашего времени. И его литература - это литература Большого Стиля, которая войдет в Золотой фонд русской культуры.
(Нина Краснова оборачивается лицом Юрию Кувалдину.)
А сейчас я, может быть, спою свои частушки в Вашу честь и в честь Вашего (и нашего) праздника? Спеть мне частушки какие-нибудь свои?
Юрий КУВАЛДИН:
Спой.
(Смех в зале.)
Нина КРАСНОВА (говорит самой себе словами басни Крылова):
Спой, светик, не стыдись...
(Обращается к зрителям.)
Сейчас здесь пойдет низкий жанр...
(Смех в зале.)
...это мои авторские частушки, которые Юрий Александрович Кувалдин печатал в свое время в журнале "Время и мы" и в журнале "Наша улица" и в моей книге "Цветы запоздалые", которую он выпустил в своем издательстве "Книжный сад" в 2003 году, в прекрасном оформлении своего сына Александра Трифонова.
(Нина поет свои частушки, с легким притопом и приплясом.)
АВТОРСКИЕ ЧАСТУШКИ
НИНЫ КРАСНОВОЙ
Ох, я завлечь его решила,
Юбку маковую сшила.
Он меня увидит в юбке,
Поцелует прямо в губки.
Я ли с милым не полажу?
Ляжу с милым, полежу,
Нежно нос ему поглажу,
Нежно в глазки погляжу.
Ох, разлюбил меня милой,
Прогоню его метлой.
У меня залетка есть
По имени Тима.
Этот Тима, Тима, Тима
Прямо создан для интима.
(Следующую частушку Нина Краснова поет, мельком взглянув на Юрия Кувалдина, оглянувшись на него после первой строчки и приулыбнувшись ему, он кивает ей головой, улыбаясь в ответ и как бы говорит и как бы разрешает поэтессе: пой дальше.)
Юрка спал в своей конурке,
Прибежала Нюрка к Юрке
И ему сказала: "Ю-у-урк..."
И к нему в постельку: ю-у-урк!
(Смех в зале, где сидит жена Юрия Кувалдина Анна и за столом в президиуме, где сидит Юрий Кувалдин.)
В индийском городе Мадрасе
Меня катали на матрасе.
Как увижу я матрас,
Вспоминаю я Мадрас.
(Смех и аплодисменты в зал и крики "Браво!".)
Юрий КУВАЛДИН:
Наши юные годы проходили в интенсивном общении и в чтении самиздата. И я с ностальгией и с таким поразительным пронзительным чувством вспоминаю те многие дни и вечера, которые мы проводили у выдающегося поэта, переводчика, в том числе переводчика бессмертной поэмы Джона Мильтона "Потерянный рай", у Аркадия Акимовича Штейнберга, и среди постоянных гостей помимо меня бывал Вадик Перельмутер и многие другие, которые сейчас - уже известные писатели, поэты, переводчики. И там бывал выдающийся поэт, учитель Иосифа Бродского, теперь лауреат Государственной премии Евгений Рейн, которому я с удовольствием предоставляю слово. (Юрий Кувалдин обращается к Евгению Рейну.) Женя (выходи к микрофону)...
(Аплодисменты.)
Евгений РЕЙН:
Спасибо.
Я не очень готов к выступлению. Я не знал ничего о вечере Юрия Кувалдина. Я был за городом, там у меня даже телефона нет.
Юрий КУВАЛДИН:
Это очень хорошо.
(Смех в зале.)
Евгений РЕЙН:
Да. И поэтому туда до меня никакие сигналы, никакие приглашения ниоткуда не доходит. Но, вот так, счастливый случай помог мне попасть на этот вечер. Я сегодня днем встретил в ЦДЛе Юру, Юрия Александровича Кувалдина, и специально остался здесь, чтобы сказать несколько слов об этом писателе.
Конечно же, Юрий Кувалдин человек особый, исключительный. И вот что надо отметить, говоря о нем и о его деятельности. Это - чрезвычайно редкий случай в литературе.
Все мы, творческие, пишущие люди, - эгоисты. Мы все, в общем-то, думаем о себе, и редко когда находим силы на помощь нашим товарищам, на участие в их судьбах. Юрий Кувалдин в этом смысле какое-то замечательное исключение. Кроме того, что он сам, на мой взгляд, очень одаренный прозаик, я многие его произведения читал и высоко их ценю... но он еще и главный редактор журнала "Наша улица" и издатель. И я хотел бы отметить, что он огромное количество сил и внимания уделял и уделяет своим издательским делам, и журнальным, и книжным. Вот его журнал "Наша улица" и издательство "Книжный сад". Юрий Кувалдин с большим вкусом и пониманием отнесся к своей издательской деятельности. Он помог многим выдающимся людям, которые в свое время были как-то совершенно несправедливо задвинуты куда-то, хотя они выдающиеся люди, по какому-то большому счету, по истинному счету, который, так сказать, с легкой руки Шкловского, принято называть гамбургским, хотя это, как известно, выдумка Шкловского, никакого там гамбургского счета исторически не было, но мы к этому термину привыкли... Кувалдин издал и Евгения Бачурина, который здесь где-то находится? (Евгений Рейн обращается к залу.) Жень!
Юрий КУВАЛДИН:
Он здесь, здесь!
Евгений РЕЙН:
Кувалдин издал Александра Тимофеевского. (Евгений Рейн обращается к Юрию Кувалдину.) Издал, да?
Юрий КУВАЛДИН:
Я просто начал издавать Тимофеевского Александра Павловича, о чем он сейчас скажет, и многих других.
Евгений РЕЙН:
Я не буду перечислять всех. Это довольно большой список. Но вот мне кажется особенно важным, что Кувалдин издал еще и замечательного поэта, который рано, трагически рано умер, это Евгения Блажеевского, выдающегося нашего поэта, который тоже был очень задвинут и который прожил недолгую, горькую, непубликуемую жизнь. И список этот довольно велик. Я просто не знаю такого человека, который один взял бы на себя вот такой груз, так сказать выравнивания подлинной линии подлинного фронта нашей литературы. Вот это взял на себя Кувалдин и с этим справился. Вот! Это замечательно! Это невероятно серезный подвиг, большая заслуга перед всей русской литературой. И он издавал очень хороший журнал "Наша улица! Вот тут, в связи с "Нашей улицей", я уже и о себе могу сказать. Я когда-то дал такое большое интервью Юрию Александровичу, ну, такое... рассказал ему обо всей своей жизни, о старой, о Ленинграде, обо всем, что произошло в 50-60-70-е со мной, с моими ленинградскими товарищами, не только с Бродским, а со всеми... и как сложились их судьбы, и как эти судьбы были изломаны. Кто-то из моих товарищей уехал за границу, кто-то бросил литературу, кто-то наконец пробился в литературу... И я считаю, что в эти дни, когда отмечается 40-летие Кувалдина, 40-летие его творческой деятельности, будут, найдутся люди, которые, может быть, знают его оригинальное творчество лучше, чем я, а не как я, они скажут о его творчестве подробнее, чем я. Но вот мне хотелось бы сказать, что он был и есть патетический вариант такой кариатиды, которая поддерживала весь наш (раньше - левый, а ныне - правый, свободный, либеральный) край, весь наш фланг литературы. За это ему низкий поклон. И я хочу его поздравить с тем, что он чудесно выглядит, и пожелать ему еще продвинуться по этой линии.
(Смех в зале.)
Вот.
(Аплодисменты.)
И хочу пожелать ему успеха и добра! И его сыну, замечательному художнику, по-моему...
Юрий КУВАЛДИН:
Да.
(Аплодисменты.)
Евгений РЕЙН:
Да. Очень мной ценимому, очень хорошему, талантливому художнику Саше, Александру Трифонову. И поздравить и его тоже с выходом 10-томника. Вас с ним обоих. И пожелать вам, как там говорят во флоте, - семь футов под килем!
(Аплодисменты.)
Юрий КУВАЛДИН:
Конечно, Евгений Борисович скромно умалчивает, что и он сам - титан.
Евгений РЕЙН:
Да.
(Смех в зале.)
Юрий КУВАЛДИН:
При том, что он поэт и постоянно пишет стихи и прозу и очень много написал всего, он - профессор Литинститута, он работает со своими поэтическими птенцами, и работает так основательно, что я думаю, у кого-то из них в конце концов проклюнется настоящий голос.
...Всем виден как бы только один фланг моей деятельности, издательский. Но он у меня непрерывно связан с писательской деятельностью, с писательством. Я очень много пишу и постоянно этим занимаюсь. Но писателю всегда нужно и всегда было и будет нужно не только писать то, что он хочет, и то, что он думает, но и еще и издавать все это. В советское время я почти ничего не мог издать. Советские издательства представляли из себя род шлагбаумов, пограничников, которые не пускали меня в типографию. А в эпоху перестройки мне открылся путь в типографию, и тогда весь процесс издания книг упростился. И как только Горбачев разрешил кооперативы, я сразу же создал свое издательство. И мне стали не нужны другие издательства и редакции, их функция исчерпана, и многие из них уже исчезли и исчезнут, особенно если государство перестанет давать им деньги, дотации, которые они из государства пока еще по инерции выколачивают и выкачивают. Раньше у свободного писателя было много препятствий для того, чтобы издать книгу. А теперь какие-то есть препятствия?
ГОЛОСА из зала:
Есть!
Юрий КУВАЛДИН:
В виде каких-то материальных препятствий? Но это все можно как-то преодолеть, и можно все эти проблемы как-то решить. Главное - ликвидирована та надстройка, редакторская и цензорская, которая давила и душила нашу свободную, великую и могучую литературу. Главное, что сейчас никто тебя не давит. Это испытали все, кто вышел из советской эпохи. Я еще должен такую краску внести в свое выступление... то есть я должен сказать, что у нас была эпоха не застоя, а эпоха репрессий, во всяком случае, я эту эпоху называю эпохой репрессий. Потому что я сам попал под этот страшный каток. Тот, кто немножко высунулся во время оттепели, тот был раздавлен брежневским катком. Так что никакого застоя не было, а были репрессии, реставрация сталинизма без расстрелов, но с посадками и высылками за кордон, были просто самые откровенные репрессии.
...Сейчас я хочу предоставить слово поэту, которого я издал в одно время с Блажеевским Женей... Женю Блажеевского сейчас везде упоминают постоянно, а при жизни с ним мало кто считался как с поэтом, и он постоянно говорил мне:
"Старик, вообще меня не понимают. Я чувствую себя абсолютным изгоем. Я пишу, никто меня не читает и не слушает, издавать меня не хотят..."
Единственное, кто очень активно издавал его в период 90-х годов, это Игорь Иванович Виноградов, бывший старый критик "Нового мира", главный редактор журнала "Континент". Вот он, Виноградов, и меня в "Континенте" печатал, и печатал Женю Блажеевского.
Я издал Блажеевского в 1995 году, выпустил его книгу "Лицом к погоне". И в том же году я издал поэта очень тонкого, очень мягкого, очень лиричного, Геннадия Калашникова, который сейчас расскажет, как я издал его книжку, книжку с таким непоэтичным названием - "С железной дорогой в окне". Со временем она стала для меня каким-то поэтическим знаком.
Геннадий Калашников!
Геннадий КАЛАШНИКОВ:
Жалко, что я не умею петь, как Нина Краснова...
(Смех в зале.)
КРИКИ из зала:
Попробуй!
(Смех в зале.)
Геннадий КАЛАШНИКОВ:
Да, действительно, надо попробовать...
Лет тридцать назад я получил от писателя Анатолия Кима записку. Принес ее мне молодой и очень такой экстравагантный человек в красной такой рубашке, яркий, энергичный. А в записке, которую он мне передал, Анатолий Ким писал: Гена, это Юра Трифонов, человек, который умеет видеть, как плывут облака, и умеет слышать, как поют птицы...
Я вот сейчас, к сожалению, не нашел у себя дома этой записки. Где-то она у меня есть... Это все было в 70-е годы... Я тогда вот вместе с присутствующим здесь Андреем Яхонтовым работал в "Литгазете". А в той записке речь шла о публикации Юрия Кувалдина, который тогда был Трифоновым (это потом он стал Кувалдиным, взял себе фамилию своей мамы, чтобы не быть в литературе вторым Юрием Трифоновым. - Н.К.). Все мы тогда хотели публикаций. Публикацию я ему тогда сделать не смог. Но с тех пор стал дружить с Юрой Кувалдиным, за что я очень благодарен Анатолию Киму. Мы общались с Юрой и, как тогда водилось, бражничали, спорили, читали стихи. Но потом так получилось, что какие-то жизненные обстоятельства... я уже не помню, какие... развели нас. И я довольно долго не видел Юрия Трифонова. Потом началась перестройка, начались перемены, и я услышал в одном месте об издательстве "Книжный сад" и совершенно не подозревал, что издатель и владелец этого издатедльства и есть Юрий Трифонов, который тогда уже стал Кувалдиным. Я тогда даже и представить себе не мог, что Юра стал издателем. Потому что Юра всегда напоминал мне человека, который стоит на палубе корабля, а корабль плывет по штормящему морю, и Юра весь в этой стихии и в свисте ветра. И вдруг я обнаружил, что Юрий Кувалдин это и есть тот самый Юрий Трифонов, и что это человек, который уже знает, как и куда текут денежные потоки, и умеет ими управлять. И причем умеет управлять ими так, чтобы это шло на пользу литературе. Он больше всего на свете любит литературу. Для него литература - главнее, чем жизнь.
И вот я стоял, смотрел на него и думал: а куда же делся тот Юра в красной рубашке? Передо мной стоял такой солидный человек, солидный такой. Я спрашиваю его: "А где оно вообще - твое издательство? Где твой офис?" - А он приподнял свой портфель и сказал: "Да вот оно мое издательство!" - Он показывает мне свой портфель и говорит: "Вот оно..." Все издательство было у него в портфеле. Для меня это было совершенно непостижимо. И все, что делал Юра, тоже было непостижимо. Потому что этот человек занимался и бумагой, и типографиями, и распространением продукции, да всем на свете! Юрий Кувалдин - это универсальный человек, Леонардо да Винчи такой нашего времени.
(Смех в первом ряду.)
И Юра в то тяжелое для меня время протянул мне руку помощи, издал мою книгу. И это было для меня тогда спасательным кругом. Потому что тогда прошло уже десять лет с момента выхода моей первой книги. И та книга, которую Юра мне издал, была для меня как нельзя более кстати. Об этом мы говорили и с Женей Блажеевским, который тоже был в такой же ситуации, как и я.
Недавно мы отметили Юре 60 лет. И я получил в подарок от него увесистый и теперь становящийся знаменитым 10-томник его сочинений. Ну, сразу это все, конечно, не прочтешь, хотя многое уже читано. И каждый раз, когда я открываю какой-нибудь его том, я буквально зачитываюсь им... Я всегда нахожу там что-то интересное, что такое, с чем хочется спорить или с чем хочется соглашаться или над чем хочется думать. Вот я даже тут выписал названия его произведений. Это же большое дело - названия. Это как бы лицо мира писателя. И уже только по одним названиям произведений видно, какая интересная, разнообразная, совершенно потрясающая проза у Юрия Кувалдина. Я даже попытался изобразить что-то такое связное, концепцию его прозы, по этим вот названиям. И назвал я этот свой опус Юриными словами - "Сварщик слов". Так называется один из его рассказов. И вот этот сварщик слов... собственно говоря, это Нина Краснова уже говорила о Юре Кувалдине... или Юра уже о Нине говорил... они в общем совершенно в этом смысле похожи. Юра это совершенно преданный литературе человек, для которого нет ничего главнее литературы. Он как бы отбросил все, кроме писательства. Он пишет каждый день, пишет упорно, пишет много. И, собственно говоря, он правильно говорит: то, что не явлено в слове, то, что не зафиксировано, то не существует. Вот он, этот "сварщик слов", сваривает слова, слово со словом, чтобы зафиксировать мир и что-то самое главное в этом мире. И фиксирует через названия своих произведений: