Высокие, как витрины магазинов, окна мастерской делали ее похожей на аквариум. Вся мастерская была заставлена многочисленным скульптурами и предметами, скорее годящимися для завода металлоконструкций, чем для творческой лаборатории человека искусства. На огромном верстаке, обшитом железом, навалом лежали молотки, монтировки, зубила, напильники, стамески, штихели, абразивные камни, ножовки, дрели, гвозди. На стеллажах по стенам толпились бесчисленные статуэтки. В больших слесарных тисках был зажат огромный ржавый болт. Тугаринов, видимо, хотел его распилить.
Тугаринов, в стоптанных сандалиях, надетых на босу ногу, сбросил покрывало со скульптурного станка, и Юрий Кувалдин увидел на кругу свою зеленую глиняную голову. Тугаринов слепил эту голову по фотографиям, а теперь нужно было уточнить ее с живой фактуры.
Через час, когда уточнения в зеленой глине были сделаны, Тугаринов предложил попить чаю. Пошли за кипятильником к скульптору Александру Тарасенкову. У него мастерская была поменьше, но аккуратная, и Кувалдину сразу бросился в глаза почти живой Эдуард Стрельцов, бьющий по воротам. Именем Эдуарда Стрельцова назван стадион "Торпедо" на Восточной улице. У главного входа на стадион "Торпедо" знаменитому нападающему открыт памятник, выполненный скульптором Александром Тарасенко. Седая косая челка Тарасенко спадала на лоб, курносое широкое лицо походило на боксерское. Увидев на столе фигуру на рельсах в старинной накидке и форменной фуражке, Кувалдин спросил:
- У трех вокзалов будет памятник. Не знаю пока, как там пойдут дела. Но я участвую в конкурсе...
С кипятильником от Тарасенко зашли в мастерскую напротив к Даниэлю Митлянскому. Кувалдину сначала показалось, что во всю его просторную мастерскую распластал латунные крылья самолет. Латунь поблескивала в солнечных лучах, лившихся сквозь стеклянную стену. Напротив стояли красные корпуса гостиниц "Восток", "Заря", "Алтай". Так их вместе всегда и называли, не поняв, где кончается одна и начинается другая. У платформы "Окружная" Савеловской дороги с одной стороны, и Ботанического сада с другой. Все эти гостиницы построили к фестивалю в 1957 году. Присмотревшись к самолету, Кувалдин обнаружил в нем сходство с поэтическим конем, с Пегасом. Как раз под лошадиной мордой сидел сгорбившийся небритый тощий Митлянский. Именно таким себе Кувалдин представлял библейского старца Авраама в возрасте 150 лет. В семидесятые Митлянский создал свою композицию "Реквием. 1941 год. Моим одноклассникам, погибшим на войне", установив её у своей школы Љ 110 на углу Большой Никитской и Ножового переулка, соединяющего Никитскую со Столовым переулком.
В широком коридоре до сих пор справа и слева висели огромные в массивных золотых багетах портреты маршалов и членов Политбоюро, стояли пыльные бюсты Ленина, Сталина, Ворошилова и Буденного.
Кувалдин помнил, как в детстве бывал в мастерской знаменитого художника Аркадия Чеснокова-Богданова, поражавшего детское воображение размерами холстов. Тогда только похоронив жену, Аркадий Петрович Чесноков-Богданов побывал на местах страшных боев, успех в которых решал "маршал-зверь", как звали его солдаты, Жуков, положивший за здорово живешь в этих боях десятки тысяч наших ребят. После этих впечатлений Чесноков-Богданов создал грандиозное, в масштабах Сикейроса, полотно (11 на 17 метров), "Маршал Г.К. Жуков".
Под чай Тугаринов выдавливал себе в рот прямо из пакетика майонез, закусывал головкой свежего чеснока с бородинским хлебом.
На вечере в фонде Солженицына, представляя собравшимся Дмитрия Тугаринова, сидевшего в первом ряду, Юрий Кувалдин воскликнул:
- Смотрите, вот он самый интересный скульптор!
Тугаринов встал, в сапогах и в бабочке, поклонился залу и своим простецким, с юморком, голосом прокричал:
- Вы ему не верьте! Кувалдин всё придумывает!
Смех, конечно, в зале.
Речь там шла о романе Юрия Кувалдина "Родина", в котором наряду с Достоевским, Раскольниковым и безумной героиней действует и сам Юрий Кувалдин. Художник Александр Трифонов тогда сказал:
- Я хотел бы в первую очередь поздравить Юрия Александровича с таким вот специальным вечером, посвященным именно его роману большому, его книге "Родина". Потому что Кувалдин в силу своей деятельности огромное количество энергии, времени тратит на других авторов, на журнал, а о его творчестве критика уделяет не так много внимания, как, может быть, оно заслуживает. И поэтому такой специальный профильный вечер - это очень приятно мне. В романе много мистики, и мне это нравится... Кувалдин одним из эпиграфов, а их там три, к нему взял строки из романа Достоевского "Преступление и наказание": "Тут дело фантастическое, мрачное, современное... Тут книжные мечты-с, тут теоретически раздраженное сердце..." Есть и перекличка с булгаковским "Мастером и Маргаритой", по крайней мере, Бегемот-кот и здесь присутствует: "...Говорящий на человеческом языке кот был далеко не самым страшным во всем этом!" Присутствует и Сатана с разными именами. Если их собрать в цепочку, то получится: "Велес-Волос-Воланд-Сварог-Даждьбог-Хорс-Фаллос-Фалланд-Сталин". Действие романа развивается по спирали, под знаком бесконечности, то и дело речь одного персонажа без перехода заканчивается другим, как и подобает при шизофрении. Кувалдин дает нам мир глазами героини, сходящей с ума от конца СССР, конца ее предмета в институте Истории КПСС, конца парткомов, райкомов, марксистско-ленинской философии... Сама она постмодернична, центонна, цитатна, как истинный доцент, преподаватель вуза... Через зримые образы мир романа прорывается к новым высотам, к открытию смысла единого языка, к пониманию тайны Бога и почему его имя непроизносимо... Как старый театрал, студиец, Кувалдин строит мизансцены, используя театральные приемы: "Свет переключился на Анну Григорьевну, в исполнении Л. В. Щавелевой, которую в свою очередь играла Людмила Касаткина...", частенько перемешивает имена и фамилии, да и красный плащ (френч) с белым подбоем может оказаться у него и на Станиславском и на Сталине... Преподаватель, как постмодернист, работает цитатами... Но сам преподаватель рожден Кувалдиным-писателем. Здесь такая грандиозная матрешка: родина в родине, а в ней другая родина... и так - до бесконечности... Вот такая книга "Родина", цитирование классики в больном мозгу героини... Он мой отец, и многие события в жизни у нас проходят параллельно: то есть, как вы только что сказали, связь с Театром Российской Армии, какие-то литературные вещи - допустим, "Литературный Станколит", кто знает это...
- Там теперь находится редакция "Нашей улицы", - вставил Юрий Кувалдин.
- ...Редакция "Нашей улицы", - продолжил художник Трифонов. - То есть вот эти вещи пересекаются в моих картинах, в его произведениях... И вот "Родина", где постоянно присутствует цитирование определенных моментов из классики, из современной жизни... Во многом я стараюсь в своей живописи действовать по такому же пути, то есть по пути цитирования классики, каких-то вещей. И вот на обложке "Родины" - как раз помещена моя картина "Несение креста". Это моя картина - одна из ранних. И она написана под впечатлением картины Босха "Несение креста". То есть я в какой-то момент решил ее переосмыслить и написать сегодняшним языком, она мне была близка со своей миссией несения креста...
Потом выступил еще один художник, чью живопись Кувалдин в шутку называет мертвопись", поскольку все фигуры на холстах Бачурина выглядят гипсовыми, как посмертные маски, причем в странном ракурсе снизу вверх:
- Я книгу еще не читал, - начал Евгений Бачурин, которого все больше знают как барда с песней "Дерева". - Я только знаю и надеюсь, что я получу сегодня эту книгу из рук автора. А в принципе я могу только сегодня сказать, наконец, в этом зале, перед другими людьми, которые в курсе того, что Кувалдин пишет, и в курсе того, как он выступает и как журналист со своими нужными статьями, а также в курсе того, что он очень многим в течение своей жизни просто по-человечески очень помог как-то выйти на более широкую аудиторию. Здесь немало талантливых людей, которые сами, своими силами, так сказать, не в состоянии прорваться в печать и в литературу, а он им помогает. Я считаю, что это тоже одна из многих заслуг Юрия Александровича. Ну, поэтому я скажу только о нем самом. В данном случае мне просто есть что сказать. Тут люди, которых я вижу, вот сидит Тугаринов передо мной, Буйначев, я вижу всех, узнаю. Меня уже не узнают, потому что я бороду отпустил. И вот я просто хочу сказать, что Кувалдин - это не просто человек, это некая атмосфера, я не знаю, как его еще назвать, Кувалдин - это некое состояние, состояние определенной какой-то группы людей или определенного воздуха, в котором эти люди находятся. Это очень важный момент - то, что такие люди вот существуют на нашей грешной земле. И, видимо, у них еще очень большая есть миссия в том, чтобы делать и продолжать делать то, что они делали и делают. Кувалдин - революционный по своей природе человек, который не в состоянии относиться равнодушно к чему-либо. Он крайне неравнодушен ко всему, а поэтому, может быть, пристрастен в какой-то степени, безусловно. Но главное - то, что он никого и ничего не оставляет в покое. Прежде всего, конечно, самого себя. Это, возможно, смысл его существования. Я говорю, может быть, что-то не то, извините. И поэтому вот это человеческое качество постоянного беспокойства, постоянного желания восстановить статус справедливости как бы, понять как можно лучше то, что достойно этого, и, наоборот, - не принимать того, что наполнено не тем, чем нужно, то есть дурным, с дурным вкусом, то есть не мириться с определенными ситуациями в мире, для меня это самое важное в жизни. Я думаю, что если человек так себя ведет, то мало того, что ему надо постоянно иметь мужество так себя вести, но надо иметь еще и смелость в отношении определенного разряда людей, уметь принимать на себя удары, вызывать огонь на себя. Вызывать на себя огонь - это он большой мастер. Ну, я с вами, Юрий Александрович, так сказать, тоже могу в этом посоперничать. Я сам себе, возможно, сломал и судьбу, и карьеру. Но вы знаете - это все равно достойное поведение. И на сегодняшний день чаще хочется говорить не о литературе и не о качестве литературы, а чаще хочется говорить о том, как человек себя ведет в этой литературе, какой он сам из себя. Как скажешь: поэт или писатель, так видишь, нет, это не подарок, естественно. Но суть не в этом, а суть, конечно, в том, что они сумели сделать в этом мире. Однако все равно, как бы мы об этом ни судили, ни рядили, вот этот вот момент восстановления баланса, восстановления справедливости - он, кстати, так сказать, имеет прямое отношение к теме этого вечера. Я ценю это чрезвычайно в вас и могу сказать, что вы не можете смириться с тем, что сегодня вы имеете у нас здесь и в стране, и в городе, и в литературе, и вне литературы, и в искусстве, и как угодно. Вы страшно беспокойно и неравнодушно относитесь ко всему и кого-то приемлете или кого-то не приемлете из вашего окружения. Но самое главное, что мне чрезвычайно импонирует такое поведение автора, это поведение этого литератора, который вот так относится к происходящему и в политике, и в литературе, и вообще в разных направлениях той жизни, которую мы на сегодняшний день имеем. Я поэтому хотел бы сказать, что я, как всегда, вам желаю только одного - счастливого пути, только чтобы, конечно, у вас было поменьше бурь и поменьше порванных парусов. Все-таки желательно доплыть до своего конца как положено, и проплыть как можно дальше, и как можно правильнее закончить свой путь. Никто не знает, где мы остановимся, где мы упадем на дно и что нас ждет. Но все-таки, несмотря на это, я скажу, что ваша жизнь... она нужна, видимо, многим людям. И, так сказать, то добро, которое вы сделали, оно обязательно даст свои всходы. Вот все что, я хотел сказать. Вот самое главное.
Глядя на Бачурина, острого, как Буратино, Юрий Кувалдин с некоторым пафосом произнес:
- Я просто страстно влюблен в замечательные песни Евгения Бачурина. И действительно это человек гиперстиля, он выламывается из бардовской песни, и даже он мне постоянно говорит: Юрий Александрович, не причисляйте меня к этим бардам, я сам по себе. Вот он сам по себе ходит. Может быть, это его такой моветон всегда - некое уныние, скептицизм. На самом деле он очень светлый человек, ибо сказано: не через человека мы познаем мир, а через его тексты. Чехов говорил, что судить о художнике, о писателе можно тогда... и действительно должно судить... когда человек как физическое явление из мира уходит, остается его метафизический шлейф, когда книга закрыта, когда мы новыми глазами уже смотрим на эту книгу.
А Тугаринов добавил:
- Говорят, что раньше было лучше. А я не согласен.
В "Литературной газете" 14-20 мая 2003 г. Љ18 была помещена информация:
"15 мая в 19.00 в галерее "Кентавр" (Ленинградское шоссе, 58) в рамках выставки "Новый век", в которой участвуют член-корреспондент Академии художеств скульптор Дмитрий Тугаринов и художник Александр Трифонов прошел вечер журнала "Наша улица". В программе - презентация новых книг авторов журнала: Юрия Кувалдина, Кирилла Ковальджи, Нины Красновой, Эдуарда Клыгуля, Анатолия Капустина, Валерия Поздеева и выступление солиста оркестра Леонида Утесова, исполнителя народных песен и романсов Анатолия Шамардина.
Гостям были подарены авторами книги. В мероприятии принял участие Президент Фонда СЭИП Филатов С.А."
В Галерее на Солянке на персональной выставке Александра Трифонова "Краеугольный камень" Дмитрий Тугаринов был с палкой, хромал, уронил как-то и отбил пальцы на ноге гранитной фигурой.
Открывая выставку, Юрий Кувалдин сказал:
- Сегодня Александр Трифонов показывает в основном свои новые произведения, которые связаны единой мыслью о некоем камне. Можно это назвать - краеугольный камень. Если вы помните, библейские строители его потеряли и не знали, как вообще без него что-то строить. А Христос сказал: я есть камень, на меня опирайтесь и построите свое здание. Можно отталкиваться и от камня Осипа Мандельштама, моего любимого поэта, который сказал: "Легче камень поднять, чем имя твое повторить. У меня остается одна лишь забота на свете, золотая забота: как времени бремя избыть". Осип Эмильевич, вот, стоит тут, в ста метрах от нас (памятник Мандельштаму между домом 5 по улице Забелина и домом 10 по Старосадскому переулку), каменный, квадратный, созвучный Сашиной картинописи. Вместе с новыми работами здесь, в Галерее на Солянке, есть и старые его работы, но преобладают новые - и "Краеугольный камень", и "Расстрелянный ангел", и "Город ангелов", и "Грачи прилетели" - трансформация моего любимого Алексея Саврасова, который явился как бы отправной точкой в идее написания моего романа "Родина"... И когда я печатал в журнале "Наша улица", это было в 2000 году, свой роман "Родина" в трех номерах, на обложке журнала был помещен как раз мой любимый художник Саврасов, "Грачи прилетели", похороненный на Ваганьковском кладбище. Собственно, от него я и крутил эту идею романа, идею такой сумеречной Руси и разъединенности между интеллектуальной элитой и народом, пропасти непонимания между ними. Я и сам сейчас, когда пишу свои вещи, всегда опасаюсь, что меня не поймут. Я начал понимать, что меня не понимают. Я начал приходить к убеждению, что каждый художник оказывается в одиночестве и редко кто его понимает. Это путь настоящего художника. Александр Трифонов тоже развивается точно так же, по непонятному для него пути. Снегур Игорь, заслуженный наш художник, у которого недавно была выставка большая в Галерее "Зураб", сказал о Саше, что Саша идет не от традиции, не от какого-то художника, а идет от себя. Он находит свой путь... Ну, это я Саше долбил всегда, что каждый художник должен искать свой путь. Потому что легко идти по проторенной тропе, копировать, срисовывать, там, кувшины или рисовать... как мы все смеемся, шутим сейчас... рисовать лес... А нужно идти не проторенным путем и создавать свой мир. А это всегда очень трудно, очень трудно, потому что все места в искусстве, в истории искусства, или, как я называю, в метафизическом пространстве, уже заняты, там уже забил себе место Пабло Пикассо, там - Сальвадор Дали, там - Кандинский, там - Малевич, который очень сильное влияние, конечно, на Сашу оказывает, но из всего этого нужно выбраться и создать свой мир. Мне кажется, что у Саши это получается, судя по его работам. Я очень рад, что Галерея на Солянке предоставила Саше такое великолепное пространство, три белых зала, где уже виден путь художника. Это очень важно, потому что три года назад у Саши была выставка в Академии художеств, вот благодаря стараниям Сергея Александровича Филатова, который присутствует здесь, и благодаря стараниям Зураба Церетели... Мы всегда очень благодарим их, потому что это очень важное событие в жизни художника. И вот прошло три года. Саше сейчас 33 года. И он как раз вот возвращается к краеугольному камню. Почему это название здесь и возникло: я есть Христос, я есть камень... Что такое 33 года? - Это Голгофа, это конец физического существования и начало метафизического существования. Каждый художник стоит на этом пути. Физическое тело его уходит, а душа его, воплощенная в холстах или в слове, остается и обретает Бессмертие.
Столь торжественно закончив мысль, Юрий Кувалдин смотрит в зал, обращается к Саше:
- Саш, а Зарипов не ушел?
- Нет, - отозвался Трифонов.
Юрий Кувалдин, увидев художника Аннамухамеда Зарипова, обратился к залу:
- А, вот сейчас выступит, да, совершенно замечательный художник, который вот так же как бы взял Сашу под свое крыло, Аннамухамед Зарипов! Прекраснейший, известнейший художник, заслуженный художник России, коллекционер живописи, выпускает великолепный, совершенно изумительный альбом вот такой толщины, - Юрий Кувалдин показывает, какой толщины альбом. - Я бы хотел, чтобы Аннамухамед сказал несколько слов о своем младшем товарище Александре Трифонове.
В зале раздались аплодисменты.
Черноволосый, плотный Аннамухамед Зарипов, в бежевой рубашке навыпуск, поднялся на сцену, подошел к микрофону и сказал:
- Художник Александр Трифонов, конечно, метафизик, но даже вот в метафизической своей структуре он - какой-то особенный, вот этот человек. Он, видимо, изначально, видимо, все время мыслит: что есть истина и что есть искусство вообще? К сожалению, у нас же все время продолжается в живописи - имитация природы. И кто-то считает, что это и есть якобы искусство... Очень сложная у нас была история изобразительного искусства, вы все прекрасно знаете это. И до сих пор у нас вся эта имитация природы, не очень качественная, не очень профессиональная, выдается за искусство. В истории искусства было, и будет всегда, огромное количество споров о том, что такое искусство и не искусство, огромное количество столкновений между сторонниками разных взглядов на него, вы об этом все тоже лучше меня знаете. И до сих пор для кого-то Малевич - это не искусство, Кандинский - это не искусство. А для многих и для меня - наоборот. И все-таки я считаю, что большое, хорошее искусство - элитарно, хотим мы этого или не хотим. Поэтому Саша, конечно, изначально родился художником. Стать художником невозможно, как вы понимаете. Поэтому художники - это Богом отмеченные люди. И я сам вышел из древнего аула, вырос в городище древних сельджуков, на юге Туркмении, в юрте, и так далее... и чудом вообще попал в художественное училище, потом в институт к известному преподавателю. Я учился в Москве, во ВГИКе, но этот преподаватель увидел мою живопись и сразу сказал мне: тебе надо заниматься живописью. Кому-то он говорил: тебе надо заниматься графикой... Ну, все-таки это была старая интеллигенция, и нам очень повезло вообще с преподавателями... и мне, я считаю, повезло в этом смысле... какие-то были ангелы-хранители у меня, которые направляли меня по моему пути. Саша-то вырос в такой интеллигентной семье, и ему как бы не приходилось все время преодолевать, понимаете, то, что, например, мне... который пришел в искусство откуда-то из какого-то аула. О каком искусстве, сами понимаете, я мог мечтать там? Единственное, что мне, видимо, помогло стать художником... это то, что у меня мама была поэтесса, которую никогда не печатали, но, тем не менее, это, видимо, сыграло свою роль в моем судьбе, и, видимо, сама атмосфера тех времен помогла мне не только стать художником, но и коллекционером живописи. Я собрал огромную коллекцию картин, которая достойная быть показана в Москве и в других городах. К сожалению, у меня, понимаете, нет этого качества - пробивания этих картин куда-то. Но я сейчас начал показывать картины из своей коллекции на выставках, недавно сделал несколько выставок - в Ярославле, в Ярославском музее, в Москве, на Кузнецком мосту, потом, в мае, на Петровке, 25, в Музее современного искусства. И последняя выставка - с хорошим каталогом - была у меня в Петербурге, в Русском музее. Я там значился как "Художник Зарипов и его коллекция". И вот я, знаете... я очень рад, что у меня уже есть одна работка Сашина в этой коллекции. Чем я очень горжусь. И я думаю, что Саша будет развиваться, будет очень интересно расти и меняться, но в чем-то, в каких-то своих главных качествах, оставаться таким, какой он есть, в таком своем сжатом философском и метафизическом качестве, которого он не утратит. И я думаю, что мы сегодня видим, что это очень серьезный художник. И я думаю, что это будет очень большой художник. Я благодарен всем. И спасибо Саше, что я попал сюда.
Аплодисменты.
Юрий Кувалдин нашел взглядом в зале Сергея Филатова, главу администрации Бориса Ельцина, сказал:
- Сергей Александрович, прошу на сцену, скажите несколько слов о своем любимом молодом художнике Александре Трифонове.
Седовласый и улыбающийся Сергей Филатов поднялся к микрофону, обратился к залу:
- Вот Саша с нами разговаривает через символы, современные символы, которые мы, конечно, переводим через слово в мысль, в содержание, и тогда начинаем понимать, что изобразил художник на своей картине. Мне кажется, что художник Александр Трифонов очень сильно отличается от других абстракционистов, импрессионистов и всех прочих художников авангардистов, отличается тем, что у него в его картинах все-таки просматривается очень ясная мысль, то есть то, что он хочет нам сказать. Если мы посмотрим на картину Саши "Грачи прилетели", мы вспомним, как в советское время атеисты, безбожники издевались над церковью, над верой. Я думаю, что и любая другая картина Саши, если на нее внимательно посмотреть... очень многое может сказать нам. И в каждой картине мы найдем ту мысль, которую художник хотел передать своим зрителям, своим почитателям. И в этом плане, мне думается, Саша Трифонов очень сильно отличается от других художников. Успехов тебе, дорогой, и самых больших!
После дружных аплодисментов Юрий Кувалдин продолжил:
- А сейчас я хочу дать слово художнику, который, в общем-то, первый оценил творчество Александра Трифонова. Конечно, мне всегда приятно, когда сложившиеся художники, мастера говорят добрые слова о Саше. Я сейчас попрошу выйти сюда художника, которого я уже упоминал здесь. Игорь Снегур! Мы с Сергеем Александровичем сегодня говорили о нем, это он еще в 60-е годы рисовал картины с обнаженной женской фактурой... Игорь Снегур! Блестящая выставка у Игоря Снегура прошла несколько месяцев назад в Галерее "Зураб" на Тверском бульваре, 9, великолепная! Игорь Григорьевич, пожалуйста...
Авангардист до мозга костей, выглядящий лет на 50, не больше, семидесятилетний Игорь Снегур сказал:
- Сегодня хороший повод всем нам собраться здесь и посмотреть на картины Саши Трифонова. Я вот уже несколько лет наблюдаю за Сашей, за его творчеством, и прежде всего я смотрю на творчество Александра Трифонова как бы в перспективе, в плане перспективном, а не конкретно в этот момент, когда Саша сейчас нам показывает свои картины... Я смотрю не на них, а как бы на ту дорогу, по которой он идет, совершает свое путешествие, на ту дорогу, на которую он встал и которую обозначил сам себе и тем самым сразу как бы прописал себя в той нише, которую я очень ценю. Я скажу в двух словах, что это за ниша. Искусство... ну, вы меня извините, может быть, за мою тавтологию, за повторы и за то, то я говорю вам то, что вы и без меня хорошо знаете... искусство многолико и разнообразно. Мы знаем, что искусство, народное искусство, в основном обслуживает массы, удовлетворяет запросы и спросы общества. Искусство такого типа... оно невольно попадает в зависимость от спроса масс, от заказа заказчиков, и повязано на этом. И влияет на качество труда художника. Путь Саши Трифонова обозначился тем, что, как мне кажется, Саша испытывает в себе некоторое смутное волнение, а мы знаем, что в этом смутном волнении много неопределенного, но тело организм, тело человека реагирует на это смутное волнение, которое можно было бы назвать словом "эйтос". Эйтос - как первоначальный атом какого-то состояния и его присутствия в этом мире. Надо увидеть этот эйтос, надо его показать, надо поделиться им с кем-то. И вот тут вступает в силу язык той самой современной живописи... его по-разному называли в разное время. В России 60-х годов это был нонконформизм, и вообще это абстрактное искусство, безусловно. Оно уходит от социальной темы, убирает все признаки предметного мира, старается уйти, оторваться от этого, чтобы не зашумлять то чистое состояние того творческого процесса, которое обозначено в красках, в форме и пространстве, на холсте. Вот этот процесс творческий я наблюдал у Саши и вижу, что Саша углубляет его с каждым годом и донабирает полноту своего присутствия в этой нише.
Юрий Кувалдин делает Игорю Снегуру знак не растягивать свое выступление у микрофона. - Хорошо, - соглашается Игорь Снегур, - я сейчас буду говорить покороче... Короче, путь у Саши следующий. Любая идея - это представление об Истине. Истина неопределима, это множество идей, это наше богатство об Истине и наше совершенство, потому что чем больше у нас идей об Истине, тем мы совершенней, потому что мы знаем, что красота - это множество в единстве...
Игорь Снегур говорит очень быстро, стараясь не опоздать к какой-то очень важной мысли, одну мысль накручивает на другую, и зал это замечает, некоторые посматривают на часы, почесываются, сморкаются, переговариваются.
Юрий Кувалдин не выдерживает длительного выступления, подходит к Игорю Снегуру и говорит:
- Красота если и спасет мир, то, как говорил Чехов?.. В чем заключается красота? В лапидарности, в лапидарности, в краткости. Краткость - сестра таланта. Спасибо, Игорь Григорьевич...
Смех в зале.
- Давайте поздравим Александра Трифонова! - заключает Игорь Снегур. - Он - на правильном пути. Он служит Истине, которая нам так необходима. Пожелаем ему хорошего творческого пути, здоровья и еще 21 выставку персональную!
Юрий Кувалдин, отодвигая от микрофона Игоря Снегура, говорит:
- Спасибо. Я понимаю Игоря Григорьевича Снегура... Он замечательный философ. Он, в сущности, не просто художник, он такой философ искусства. Недаром я печатаю в своем журнале и в своих альманахах его тексты и выпустил его замечательную книгу "Транзиты и диагонали". Это толстая книга его размышлений об искусстве, о художниках. Когда я попадаю в мастерскую к Игорю Снегуру, я могу слушать его часами. Он поет - как соловей, пять часов подряд, неостановимо. И его можно слушать и слушать, сколько угодно, и его речь будет всё литься и литься и литься... И будет идти великолепная философия. Спасибо, Игорь Григорьевич. Я вижу здесь выдающегося скульптора Дмитрия Тугаринова... Мить, скажи несколько слов. Ты же с Сашей выставлялся, кстати сказать... на одной выставке. - Юрий Кувалдин переводит взгляд на Сергея Филатова. - Сергей Александрович, шесть лет прошло с тех пор, как они с Сашей вместе выставлялись на одной выставке. Вы были там...
Дмитрий Тугаринов выходит на сцену, опираясь на палку, спрашивает:
- С палкой можно?
Смех в зале.
Юрий Кувалдин отвечает Дмитрию Тугаринову:
- Ты опять уронил тяжелый предмет себе на ногу?
Как несколько лет назад, 1 ноября 2005 года, он устанавливал в Парке Искусств на Крымском валу свой памятник Эрзе, и этот памятник, глыба в несколько тонн, упал ему на ногу с подъемного крана.
- Ну что же ты всё роняешь себе на ногу тяжелые предметы? - сказал Кувалдин.
Смех в зале.
Дмитрий Тугаринов:
- Вы актерам хлопайте... А мы, скульпторы, художники, поэты, писатели... - мы актеры поневоле... нам хлопать не надо. Насчет нескольких слов... Это писательская братия умеет работать язычком. А мы, скульпторы, к несчастью, только руками можем что-то делать, и то это удовольствие не у всех получается, и у кого-то оно уже в прошлом. Значит, я Сашу поздравляю! Всё очень здорово! Когда я шел сюда, я видел на стене надпись: "Краеугольный камень". А я вот не знаю, все ли знают о том, что тот камень, который отвергли строители, становится во главу угла... Откуда это - это вы помните... Ну, несколько слов я скажу о работах Саши Трифонова. Эти работы говорят сами за себя, вот эти вот красные камни на картинах. Сюда можно пригласить шикарных коллекционеров и - вот с Юриным талантом - это дорого все продать можно будет. Это будет роскошно. И все будут говорить: "О! Трифонов - это супер!"
Смех в зале.
- Спасибо. Я вас поздравляю. Дай Бог всем здоровья!
Аплодисменты.
Дмитрий Тугаринов:
- Не надо мне хлопать...
Аплодисменты.
Конечно, начитанным людям сразу же вспомнится рассказ уже подзабытого писателя Александра Беляева "Голова профессора Доуэля". А Юрий Кувалдин сразу вспоминает темную палату пионерлагеря на Оке, все замерли под одеялами, а Кувалдин несколько устрашающим голосом пересказывает близко к тексту эту вещь. Вообще, за Кувалдиным ходили толпы ребят и просили рассказать то одно, то другое произведение. Кувалдин им все лето пересказывал эту "Голову профессора Доуэля". Конечно, вместо головы он им предлагал и "Оливера Твиста", и "Робинзона Крузо", и "Тома Сойера" и даже "Детство Тёмы", но ребята соглашались только на голову профессора. Вспоминая то время, Юрий Кувалдин сознается, что и ему самому было приятно и страшно слушать самого себя. Особенно ему нравилось делать паузы. Создавать тишину и держать ее. Вот в чем секрет рассказчика - в паузах. Тишина в отряде наступала такая, что, казалось, было слышно, как бьются детские сердца.
И особенно все замирали, когда в лабораторию вошел господин Керн, а следом мадемуазель Керн со следователем. Подойдя к голове, Керн открыла воздушный кран и спросила:
- Кто вы?
Голова шевелила губами, но голос не звучал. Керн пустила более сильную струю воздуха.
Послышался шипящий шепот:
- Кто это? Вы, Керн? Откройте же мне уши! Я не слышу вас...
Керн посмотрела в уши и извлекла плотные куски ваты.
- Кто вы? - повторила она вопрос.
- Я был профессором Доуэлем.
- Но ваше лицо? - вскричала госпожа Керн от испуга.
- Лицо?.. - Голова говорила с трудом. - Да... меня лишили даже моего лица... Маленькая операция... парафин введен под кожу носа... Увы, моим остался только мой мозг в этой изуродованной черепной коробке... но и он отказывается служить... Я умираю... наши опыты несовершенны... хотя моя голова прожила больше, чем я рассчитывал теоретически.
- Зачем у вас очки? - спросил следователь, приблизившись.
- Последнее время коллега не доверяет мне, - и голова попыталась улыбнуться. - Он лишает меня возможности слышать и видеть... Очки не прозрачные... чтобы я не выдал себя перед нежелательными для него посетителями... Снимите же мне очки...
Керн дрожащими руками сняла очки...
- Профессор Доуэль, - сказал следователь, - расскажите об обстоятельствах вашей смерти.
Голова перевела на следователя потухший взгляд, видимо плохо понимая, в чем дело. Потом, поняв, медленно скосила глаза на Керн и прошептала:
- Я ей... говорил... она знает все.
Губы головы перестали шевелиться, а глаза заволоклись дымкой.
- Конец!.. - сказала Керн.
Некоторое время все стояли молча, подавленные происшедшим.
- Ну что ж, - прервал тягостное молчание следователь, и, обернувшись к господину Керну, произнес: - Прошу следовать за мною в кабинет! Мне надо снять с вас допрос.
Мадемуазель Керн неподвижно смотрела на голову профессора Доуэля.
Потом из-за дверей кабинета, куда ушли следователь и Керн, прозвучал выстрел, отчего Кувалдин даже вздрогнул.
Это скульптор Дмитрий Тугаринов уронил сверху чугунную болванку.
А до этого бородатый Тугаринов лежал на антресолях на кушетке в своей огромной мастерской, под самым потолком, там, где как раз проходила кран-балка, и читал книгу в черном переплете. Тугаринов слюнявил указательный палец и шумно переворачивал страницы, долго на каждой из них не задерживаясь. То есть пробегал материал профессионально, со знанием дела. Ему нужны были характерные детали облика писателя Кувалдина, чтобы вылепить его голову, поэтому Тугаринов листал его книгу "Избушка на елке".