Кувалдин Юрий Александрович
Сергей Михайлин-Плавский Прогулка с Кувалдиным

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • © Copyright Кувалдин Юрий Александрович (kuvaldin-yuriy@rambler.ru)
  • Размещен: 17/09/2015, изменен: 17/09/2015. 125k. Статистика.
  • Монография: Мемуары
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:
      Сергей Михайлин-Плавский
      
      ПРОГУЛКА С КУВАЛДИНЫМ
      
      эссе
      
      
      ДУХ СВЯТОЙ ДЛЯ ПРОСЯЩИХ...
      
      ...На смену одной звезде рождается другая, пятая, миллиардная, чтобы никогда не угасать. Так и человек. Эхнатон наложился на Аменхотепа (заменил его), Моисей наложился на Эхнатона, Достоевский наложился на Моисея, Кувалдин наложился на Достоевского. Сия жизнь дается через смерть в бессмертии.
      
      Юрий Кувалдин "День писателя".
      
      У Юрия Кувалдина - новая идея: сделать серию снимков старых московских переулков с их разнообразной архитектурой и неповторимым колоритом. Эти снимки ему нужны и для журнала, так как главный редактор "Нашей улицы" бесконечно влюблен в Москву, в ее улицы и переулки, перетекающие друг в друга, и для съемок будущего возможного кинофильма, как это было с телевизионным фильмом "ЮРИЙ КУВАЛДИН. ЖИЗНЬ В ТЕКСТЕ": многие его кадры Кувалдин сначала увидел через видоискатель своего цифрового фотоаппарата. На эту прогулку Юрий Александрович позвал и меня. Она, возможно, могла бы и не состояться, будь в это время у его журнала свой офис, в котором главный редактор обычно принимает своих авторов. Но офис на ремонте, а мне только остается счастливо сказать самому себе: нет худа без добра, так как на многих фотоснимках запечатлена моя физиономия...
      - Говорит Кувалдин!
      Для меня привычный уже голос в телефонной трубке отдаленно ассоциируется с голосом Левитана по радио: "Говорит Москва!" Это память далекого детства, когда отец мой Иван Сергеевич давал мне надеть на стриженую головенку наушники детекторного приемника, собранного своими руками, а перед этим он долго настраивал его на нужную волну, стараясь попасть острием переключателя на какой-то там "магический" кристалл. Этот магический кристалл живет во мне и сейчас - "Говорит Кувалдин!", - и, как и тогда, вызывает невольный трепет, переходящий в радость предстоящего общения, и всегда несущий ожидание и надежду.
      - Говорит Кувалдин! Сергей Иванович, жду вас в метро "Пролетарская" в 16-00. Успеете?..
      - Спасибо, Юрий Александрович! Успею!..
      Еще бы не успеть! Звонит Кувалдин - писатель, редактор, издатель, человек, совершивший прогулку по земным окрестностям с самим Моисеем (см. "День писателя"), а теперь вот приглашающий и меня пройтись по Москве, по памятным и приятным ему местам с заходом в московские дворики, скверы, храмы.
      Июньский день медленно и неохотно приближается к закату, на улицах удивительно светло, даже ослепительно, и тепло. Тепло до того, что московские модницы все, как одна, обнажили свои пупочки: неистребимая мода кружит головы мужской публике уже не первый год, она уже стала непременной приметой летнего времени. Интересно бы знать, с каким нетерпением зимой эти пупочки просятся наружу?
      
      Московские модницы греют пупки
      На солнце июньском горячем.
      А я, как безумный, забросил очки
      И стал через это незрячим!..
      
      Сейчас бы куда-нибудь на пляж, хотя бы на Борисовские или Кузьминские пруды, поближе к прохладе и недалеко от дома; даже редкие облачка побелели и блестят на солнце, словно свежие сметанные лужицы на голубой клеенке стола...
      Но я ныряю в метро, если не в пекло, то в его преддверие и среди почти полностью расстегнутых мужских сорочек, светлых брюк, шортов и подавляющего большинства выставленных напоказ оголенных женских животиков пробираюсь в середину вагона и доезжаю до "Пролетарской".
      Кувалдин, как всегда, педантично точен: он появляется стремительно, как будто вынужден был до этого отлучиться на минуту-другую по более важным делам. На нем клетчатая темно-синяя рабочая рубашка, непременные густо-синие техасы, очки и по сезону бейсболка, светло-сиреневая с длинным козырьком. Кажется, этот козырек и придает хозяину стремительность и неистребимое желание быть первым, непременно идти вперед, и открывать заново давно знакомые места, но теперь уже с помощью "всевидящего ока" цифрового фотоаппарата...
      По улице Воронцово Поле мы поднимаемся в Подсосенский переулок. Мой поводырь говорит:
      - Сейчас вон у того дома с атлантами мы сделаем первый снимок, - и просит стать на край тротуара так, чтобы за спиной у меня на заднем плане был виден этот дом. Я смотрю в камеру фотоаппарата и думаю о целеустремленности и неутомимости человека, писателя и издателя в единственном лице, взвалившего на себя издание журнала и еще ежегодный выпуск книг, импонирующих его интересам авторов от классиков до современников.
      В Подсосенском переулке перед нами во всей красе предстала городская усадьба В.Е.Морозова с главным домом, уличный фасад которого обработан плоскими членениями и эклектичной лепниной, а в центре главного фасада выделяются атланты, поддерживающие балкон. В этом районе Подсосенский переулок - самый протяженный, а поэтическое имя свое он получил по названию храма Ильи Пророка (в XV-XVI вв.), "что под соснами". Позже этот храм, находясь в дворцовой Барашевской слободе, получил теперешнее название: Церковь Введения в Барашах... Потом мы поближе подойдем к стене привлекшего внимание дома, и Кувалдин погладит рукой шершавую лепнину.
      - Это называется "отделка под шубу", - говорю я, вспомнив свою молодость, когда в шестидесятых годах прошлого столетия попал в модную тогда струю увлечения промышленной эстетикой и приказом Генерального директора Загорского электромеханического завода был назначен начальником лаборатории производственно-технической эстетики. Тогда впервые и почти вслепую (НИИ технической эстетики на территории ВДНХ тогда только еще создавался, но журнал "Техническая эстетика" уже выходил ежемесячно) мы начинали с разработки проектов отделки и оформления интерьеров цехов завода, конструирования рабочих мест в цехах в соответствии с требованиями эргономики и внедрения на рабочих местах функциональной музыки. Тогда-то и открылись для меня совершенно новые понятия: интерьер, отделка под шубу, функциональная покраска стен или функциональная музыка, художественное конструирование изделий и др.
      Юрий Александрович, внимательно выслушав мою реплику и, видимо, тоже уйдя мыслями в прошлое, задумчиво говорит:
      - Как я люблю эти старые дома, перспективу знакомых переулков, эти чугунные и железные литые и кованые решетки на скверах!.. Ну-ка, встаньте сюда, возьмитесь рукой за решетку...
      Он подходит ко мне, слегка ерошит волосы у меня на голове, создавая на гладком зачесе "творческий беспорядок", иллюзию легкого ветерка, смешавшего волосы, потом слегка поднимает воротник моей рубашки:
      - Вот теперь - хорошо! - говорит он и щелкает фотокамерой.
      Из Подсосенского мы выходим в Лялин переулок. Острый глаз Мастера выискивает натуру, фон для очередного снимка. Портфель ставится на какой-то приступок в стене, а руки уже наводят фотокамеру на выбранный объект.
      В Лялином переулке интересен один из его домов, стоящий торцом к проезжей части. Это кирпичный с белокаменными деталями двухэтажный жилой дом ХVIII - начала XIX века с остатками на боковых фасадах декоративной обработки стен второй половины ХVIII века. Во время пожара 1812 года особняк обгорел, и тогдашняя его владелица М.В.Гурьева в начале 1820-х годов строит новый с использованием фрагментов старого строения. Торцовый фасад здания выделен четырехпилястровым портиком коринфского ордена с фронтоном, многофигурными барельефами над центральными окнами парадного этажа и лепными венками - над боковыми. Пока мы проходим дальше Потаповский и Сверчков переулки, Кувалдин фиксирует на пленку интересные виды, дома, дворики и перспективу старых тихих переулков. Заходит разговор об эссеистике, которая, по мнению мэтра, очень важна в творчестве любого писателя.
      - Я буду просить вас написать и о других авторах моего журнала. Иногда авторы жалуются, тяжело, мол, писать прозу. Да, тяжело, это воловий труд, особенно, когда обдумываешь новую вещь - бывает, неделями ищешь подходы к ней; потом, когда влезешь в нее, пойдет немного легче.
      Я тут, между прочим, вспоминаю свою жену, усмехаюсь и говорю Юрию Александровичу:
      - А мне жена на даче говорит: ты пока попиши полчасика, потом мы пойдем поливать редиску, закрывать парники...
      - Вот люди! - взрывается Кувалдин в негодовании. - Полное непонимание сути творчества! А еще бездуховность! Придешь к иному: ковры аж на потолке, серванты набиты хрусталем, стол ломится от закусок и - ни одной в доме книги, в журналах смотрят только картинки, как неграмотные, букв не понимают и не разбирают, не могут написать поздравительной открытки, бездуховность полная, только телевизор с оглупляющими сериалами...
      В повести "День писателя" Кувалдин разгневанно пишет: "Не ищите, что вам есть или что пить... ищите царствия литературы, и это все приложится вам. Продавайте имения ваши и мерседесы ваши и давайте милостыню литературе, только она сохранит ваши имена для потомков. Приготовляйте себе места не ветшающие, сокровища, не оскудевающие на небесах, куда вор не приблизится, и где моль не съест; ибо, где сокровища ваши, там и сердце ваше будет..."
      Заходит разговор о вчерашней передаче по каналу "Культура" - "Острова. 100 лет со дня рождения Арсения Тарковского".
      - Я был знаком с Арсением Тарковским, мы встречались раза три. Великий поэт. И сын его Андрей достоин отца...
      Так за разговором мы подходим к дому нашего великого современника, писателя Юрия Нагибина.
      - Юрий Маркович родился в этом доме постройки 20-30-х годов прошлого столетия.
      Перед нами высоко в небо вознеслась коробка-многоэтажка невзрачного вида, желтовато-серого цвета, со стандартными окнами и даже без балкончиков и лоджий. Но, тем не менее, Юрий Александрович не может не достать фотоаппарата, чтобы снять на пленку дом любимого и почитаемого им писателя.
      Следующая на нашем пути достопримечательность - это в бывшей Барашевской слободе (по правую сторону Покровки) Церковь Введения во храм Пресвятой Богородицы, именуемая также Церковью Введения в Барашах, имеющая два придела: Пророка Илии и Мученика Логина Сотника. Эта одна из старейших в Москве церковь освящена 11 октября 1647 года, а приделы освящены: первый 19 июля 1653 года, второй - 15 октября 1668 года. Таким образом, она относится ко времени царя Алексея Михайловича.
      Церковь представляет собой один из наиболее ярких памятников
      "Московского барокко"; высокий двухсветный бесстолпный четверик, перекрытый сомкнутым сводом и завершенный световой главой; обширная трапезная вместе с приделами образует один объем. Общий силуэт здания, особенно его стройность, дополняется богатым кирпичным и белокаменным декором, до наших дней сохранились белокаменные кровли...
      Помолясь, мы заходим в храм, покупаем свечи и ставим их за здравие литературы. У Кувалдина по этому случаю в повести "День писателя" есть даже молитва: "...литература наша, сущая на небесах! Да святится имя твое, да придет царствие твое, да будет воля твоя и на земле, как на небе; слово наше насущное подавай нам на каждый день, и прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему; и не введи нас в искушение, но избавь нас от невежд и не желающих читать произведения художественной литературы..."
      Каждый из нас зажигает кончик своей свечи, оплавляет другой ее конец и ставит в трубочку держатель. Вот и еще две свечечки зажглись во здравие великой русской литературы, мы молимся, накладывая на себя крестное знамение, потом тихо отходим в сторону, рассматривая росписи на куполе храма.
      А Кувалдин, видимо, еще под впечатлением молитвы, задумчиво, скорее для себя, говорит:
      - Писатель бессмертный даст духа святого просящим у него, ибо дух святой - это литература... И будут все поклоняться литературе, и памятники ей в виде храмов и церквей будут по всей земле ставить, ибо не религия правит миром, а литература...
      Спорый, теплый и недолгий июньский дождь застает нас в сквере перед Домом Народного Творчества, красивым зданием из красного кирпича с белыми наличниками на окнах. На случай дождя (Ох, уж эта переменчивая московская погода!) мы оказались запасливыми: Кувалдин по-интеллигентски достает из портфеля зонт с пестрым цветным куполом, а я по-рабоче-крестьянски из матерчатой сумки - многосезонный плащ-болонью, мода на который когда-то наделала много шума в Москве... Конечно, и это сказочно красивое здание Дома Народного Творчества попало на пленку фотоаппарата Юрия Кувалдина, который тяготеет к портрету на фоне старых, уютных московских переулков с их архитектурой и разнообразием стилей.
      В юности и я увлекался фото, но так и застрял на ступени любительства, хотя мои портреты (меня самого и моих родителей) нашли место в одном из номеров журнала "Наша улица".
      Можно бесконечно рассказывать о памятниках архитектуры, украшающих московские переулки, но Юрий Кувалдин ведет меня дальше и дальше, получается хотя и обзорная, но захватывающе интересная и познавательная экскурсия.
      Н.М.Карамзин когда-то сказал: "Кто хочет знать Россию, побывай в Москве". За много веков своего существования Москва "стала средоточием, куда стекаются соки внутренней народной жизни, стала зерном, из которого развилась сила и крепость Русского государства". Москва перенесла нашествия, смуты, пожары, погромы и другие народные бедствия и стала как бы второй Россией, сплотила воедино все, что дорого русскому сердцу, что свято для каждого православного русского человека. Вот почему Кувалдин так любит Москву, ее тихие малолюдные переулки, свидетели седой старины, очевидцы становления Великой России.
      Наше путешествие подходит к концу, мы выходим на Покровку, потом по Большому Спасоглинищевскому переулку, мимо Синагоги, на Солянку и спускаемся в метро "Китай-город". Время 18-30 - час пик.
      В 6-7 рядов москвичи у края платформы, между колоннами, во всех углах и впадинах, взмыленные от пота, с сумками и портфелями, с мешками и колясками, бомжи с бутылками и цыгане со своими черномазыми детьми, а тут и с противоположного пути целый эшелон пассажиров вывалился и могучей волной валит на этот путь, - все ожидают очередного поезда. Это ж надо было додуматься разные ветки согнать на одну платформу, как на "Площади Ногина", или по-новому "Китай-городе", чтобы люди до посинения давились в этом подземелье, как на стадионе им. Ленина в Лужниках?! Разделять, дробить и разводить нужно потоки людей, а не гнать их в одну трубу! До чего же бездарны и тупы советские архитекторы! Они думали прожить за железным занавесом век, а и до 80-ти не дотянули. Где они другие города? Где они мосты, дороги и туннели? Кругом одни иномарки, летящие со всех сторон, даже по тротуарам, на людей в московском аду! В Рязань их всех сослать! И в Тамбов можно... Чего они все в Москве забыли? Или Россия, в самом деле, страна одного города - Москвы?!
      Я кое-как втискиваюсь в вагон, зажатый, сдавленный другими людьми со всех сторон. Этот живой поток доносит меня до ближайшего сиденья, где молодой человек уступает мне место. Я еле успеваю его поблагодарить, как от тесноты падаю на сиденье и облегченно перевожу дух. У меня перед самыми глазами снова маячит загорелый женский животик: на брючках по углам карманов и на гульфике светятся искусственные розоватые бриллиантики, а на коже живота ниже пупочка едва заметны три точечки-прыщика с желтыми головками. Причем, один из этих нарывчиков стерт, смазан в вагонной толчее чьей-то талией и теперь сочится сукровицей...
      Когда-нибудь пройдет и эта нелепая мода, как все бесследно проходит в мире. Не проходит только одна мода - на литературу, "ибо не религия правит миром, а литература".
      
      
      
      СЛОВО НАСУЩНОЕ, ИЛИ ТАК ГОВОРИТ КУВАЛДИН
      
      На пересечении Рязанского проспекта и Ташкентской улицы, недалеко от станции метро "Выхино" солнечным июньским днем лежит раздавленная колесами автомашин Книга, распластав по асфальту мягкие свои корочки, словно держась за эту неласковую землю.
      Легкий ветерок, будто котенок мягкой лапкой, играючи перелистывает страницы, равнодушный к ее содержанию, и даже не пытается читать или рассматривать картинки, как это сделал бы любопытный человек или ребенок, будь эта книга в доме или в школьном классе.
      Но вот ведь какая-то нелюдь выбросила на поругание величайшее изобретение человечества - Книгу, содержащую мудрость давних или опыт ныне живущих поколений или даже глупость, что нередко случается с книгами, но ведь и глупость-то тоже поучительна.
      И теперь элита общества, эта самозванная "элита" на иномарках (элита ли, не создающая никаких духовных ценностей?) пролетает по широкому проспекту через перекресток и терзает колесами раскрытую книгу, оставляя на ее страницах, как знаки дьявола, отпечатки иноземных протекторов, давно уже запятнавших нашу родную русскую землю.
      С ужасом заглядываешь в историю существования книги. От папирусных и пергаментных свитков прошла она путь до объемистых тяжеленных томов из бумаги и кожи, до современных миниатюрных томиков подарочных изданий.
      Книга.
      Она нам сопутствует всю жизнь: от младенческих лет до последнего приюта, когда по усопшему читает Евангелие древняя старушка. Мы еще задолго до школы начинаем интересоваться буквами, выучиваем алфавит (а я знаю человека, в шестьдесят с небольшим лет забывшего - о, ужас! - алфавит), а потом с трепетом и радостью узнавания начинаем по слогам читать, складывая в слова отдельные буковки.
      Я помню, как в первом классе "трудный" ученик Миша Данилочкин, когда только в школе начинали постигать азы чтения, читал нараспев строчку из букваря:
      - Ле-том за-й-цы в сад не за-бе-за-бе-га-ют.
      И потом, с таким трудом осмыслив содержание прочитанного предложения, еще не совсем уверенно, но радостно и даже с неподдельным удивлением (вот ведь оказывается что тут написано!) повторял уже не нараспев, а обычным голосом читателя вслух:
      - Летом зайцы в сад не забе-гают.
      И мне, научившемуся читать на пятом году жизни, было смешно слушать такое "распевное" чтение с растягиванием слогов, будто туго соображая, а какая же это буква: "л", потом "е", потом "т", "о", "м" - л-е-т-о-м! И другим ученикам, умевшим уже бегло читать, было смешно слушать такого "декламатора", хотя они и сами прошли через эту стадию постижения Слова.
      Слово.
      Писатель-философ, редактор и издатель Юрий Кувалдин в своей повести-эссе "День писателя", повести-исповеди (журнал "Наша улица", 4 за 2003 год) пишет:
      "...задумавшаяся в Африке черная обезьяна стала человеком только благодаря слову, иероглифу, литературе, логосу..."
      "Все вещи мира смертны. Кроме слова. Поэтому слово есть Бог..."
      "...И в Евангелии от Иоанна сказано, что Слово - это Бог". Слово живет в устной речи и в книге, без слова не было бы книги, но и без книги слову было бы неуютно в жизни, как современному бомжу-бедолаге в подвале, по глупости или в результате обмана потерявшему свою квартиру или комнату, свой какой-никакой угол, где он жил и общался с родней или соседями.
      Первые книги.
      Естественно, это сказки, захватывающие и занимательные, книжки рассказов о животных и растениях писателей-натуралистов Бориса Житкова и Виталия Бианки, потом стихотворные сборнички классиков прошлого и современности А. Пушкина, М. Лермонтова, Н. Некрасова, С. Маршака, К. Чуковского и других.
      Но в 3-4 классах появляется тяга к "взрослым" книгам. А первую мою "взрослую" книгу, роман М. Горького "Мать" отец на пороге дома изрубил топором. Он ее изрубил по двум причинам: во-первых, я читал на печке по ночам при свете шахтерской лампочки (моя тетка Дуся работала на шахте в г. Щекино) и под одеялом, отчего можно было спалить весь дом (хотя под одеялом от недостатка кислорода пламя в лампочке временами начинало тускнуть и гаснуть), а во-вторых, по мнению отца, книга отвлекала меня от занятий другими школьными предметами; у меня в 5 классе было туго с математикой. Но роман М. Горького был взят из скудной школьной библиотеки, ютившейся в одностворчатом самодельном шкафу, который и смастерил-то мой отец, и отцу потом пришлось краснеть на родительском собрании и возмещать школе потерю. Но я сегодня не осуждаю неблаговидный поступок отца, ведь он искренне хотел, чтобы я хорошо учился по всем предметам. Так оно впоследствии и было: школу я закончил с Похвальной грамотой (с портретами Ленина и Сталина), а по окончании техникума получил диплом с отличием и без экзаменов был принят в Тульский Механический институт.
      Но мои истории с книгами продолжались. В том же 5 классе я узнал, что есть такой роман "Анна Каренина", где героиня бросается под поезд. Это известие меня потрясло. В школе книги не было и достать ее было негде. Я попросил маму купить мне эту книгу в Плавске при поездке на базар, но книга оказалась дорогой - 30 рублей по тем деньгам за два тома. И мама купила вместо нее поэму Н. А. Некрасова "Кому на Руси жить хорошо" (ведь я уже написал свои первые стихи). Эту поэму почти всю я выучил наизусть. Но Анна Каренина продолжала притягивать меня своей таинственностью и трагичностью.
      В этом же году мой двоюродный брат Николай начал учиться на кузнеца в Туле. Я всеми правдами и неправдами накопил 30 рублей и Николай в один из выходных дней привез мне двухтомник в твердых обложках, как сейчас помню, зеленовато-кремового цвета. С таким трудом добытый роман я прочитал запоем, почти ничего в нем не понял и разочаровался в своих ожиданиях.
      Но как я был удивлен и ошарашен, когда учительница литературы и наш классный руководитель Татьяна Степановна Шумилина попросила у меня почитать "Анну Каренину"! Я был смущен и в то же время горд, что являюсь обладателем такой книги. Потом все учителя нашей Больше-Озёрской семилетней школы по очереди брали у меня и зачитывались знаменитым романом (это был 1948 год), словно иной современник детективами.
      Первое стихотворение я сочинил в 5 классе в 1948 году о зимнем, укрытом снегом поле, где "ни пылинки, ни заноз", ровном, как на столе белая праздничная скатерть. В памяти осталась только эта строчка:видимо, здорово досаждали босоногому детству всякие колючки и занозы!
      Потом я ровно полвека катал, обкатывал и собирал в строчки слова для первой уже своей книги стихов "Горькая полынь", тоненькой в один печатный лист тетрадочки маленького формата. Первая книга, а затем и вторая привели меня в Союз писателей России.
      Тяжело и обидно в современной России издавать книги за свой счет, но зато отрадно видеть, как загораются внутренним светом глаза у человека, когда даришь ему свою книгу с автографом! И я все, хотя и небольшие, тиражи первых своих книг раздарил страждущим, нуждающимся в Поэтическом Слове современникам, независимо от того, богаты они или бедны. А если пошлет Бог спонсоров, издам еще и так же раздам людям новые книги.
      Приятно перелистывать первые книги с адресованными мне автографами живых писателей и поэтов. Ныне в моей библиотеке соседствуют сборники, подаренные Александром Елькиным, Иваном Полевовым, Владимиром Лазаревым, Александром Жаровым, Сергеем Островым, Владимиром Смолдыревым, Анатолием Чиковым, Павлом Радимовым, Анатолием Брагиным, Владимиром Павлиновым, Александром Филатовым, Сергеем В. Смирновым.
      Позднее дарили мне свои книги Владислав Фатьянов, Евгений Коган, Юрий Кувалдин ("Философия печали", "Кувалдин-критик"), Нина Краснова, Александр Трофимов, Валерий Поздеев, Владимир Богатырев, Лев Котюков, Александр Жуков, Леонид Ханбеков, Александр Косякин, Кирилл Ковальджи и другие.
      Я с удовольствием вспоминаю встречи с этими писателями и перечитываю добрые искренние надписи на титульных листах.
      Мне представляется, что первое слово, чтобы прозвучать в устной речи, рождалось или складывалось из отдельных звуков многие миллионы лет. Сначала из какого-то непонятного мычания или гортанных криков наш предок осмысленно выделил отдельные звуки: а... а... а - боль, у... у... у - угроза, о... о... о - удивление, удовольствие, потом: а-ай! - та же боль с оттенком удивления или опасности, о-ой-ёй! - удивление, восторг, нестерпимая боль, ох-хо-хо! - облегчение или послабление боли, э-эй! - призыв, обращение к сородичу, у-ух! - возможные совместные действия (вспомним шаляпинское "э-ей, ухнем!" - это одновременно и обращение и команда к совместному коллективному действию).
      "Ау!" - кричим мы в лесу, пугаясь неизвестности. А ведь пришло же в голову заблудившемуся в лесу предку соединить одновременно два звука "а" и "у" в одно словечко, где "а" - испуг, "у" - угроза неизвестности и заодно подбадривание самого себя, "Ау!" - кричим мы и теперь в лесу, разыскивая своих потерявшихся спутников или прося о помощи.
      Острословы утверждают, что первая ссора между мужчиной и женщиной произошла еще в доисторические времена на уровне общения отдельными звуками: он ей нежно: "У-у-у!", она ему: "Не-е-у-у!"
      Трудно рождались первые слова, на это уходили многие тысячи лет, не менее трудно обретало каждое слово свой смысл и доходило сначала до слуха человека, а потом уж до разума и сердца.
      "Слово движется только в книгах, - пишет Юрий Кувалдин, - (конечно, оно и устно движется, но закрепляется в книгах), в литературе. Земля давно заселилась от первой африканской обезьяны людьми, и эти первые люди, как воды, расплескались по всей Земле, и жили миллионы лет, пока слово не пошло от человека к человеку, как по проводам электричество, из Египта..."
      Я беру с полки полюбившуюся мне книгу и погружаюсь в нее, словно в воды сказочного моря, наслаждаясь подводным царством. Меня окружают ее герои: мятущиеся или растерянные люди, рвущиеся из жизненных лап повседневности или погибающие в этих лапах, летающие над Землей и находящие отклик и сочувствие в моей душе, и нас крепкими нитями связывает Слово.
      "..Литература наша сущая на небесах! Да святится имя твое; да приидет царствие твое; да будет воля твоя и на земле, как на небе; слово наше насущное подавай нам на каждый день..."
      Так говорит Кувалдин.
      ...В начале XXI века на раскаленном июньским солнцем асфальте беззащитно трепещет раздавленная, растерзанная Книга, а мимо равнодушно снуют глухие, слепые, безгласные люди, позабывшие, потерявшие родной язык.
      
      
      ЖИВОНАЧАЛЬНАЯ ТРОИЦА
      
      Недалеко от Борисовских прудов на Братеевской улице в Москве в одном из двух "шоколадных" домов, как их называют местные жители, живёт удивительный человек - Юрий Кувалдин, хорошо известный интеллектуальным кругам нашей страны, а также ближнего и дальнего зарубежья, писатель и критик, филолог по образованию, фанатик своего дела, прозаик по призванию и первый в новой России частный издатель журнала русской литературы "Наша улица", которому в феврале 2008 исполняется 100 номеров.
      Сегодня, 19 ноября, у Главного редактора - День рождения, первый после 60-летнего юбилея, который был широко отмечен московской общественностью сначала юбилейным вечером в Театре на Таганке, а потом показом по телевидению документального фильма "ЮРИЙ КУВАЛДИН. ЖИЗНЬ В ТЕКСТЕ" по каналу "Культура".
      По этому поводу мы, Ваграм Кеворков и я, приглашены именинником к нему домой на более чем скромный "мальчишник" с чаем и бутербродами (притом - принципиально - никаких возлияний), но с обширной и насыщенной программой, открывающейся чаепитием: время обеденного перерыва, и необходимость и традиции требуют этого ритуала.
      Чай к нашему приходу уже заварен и, по словам хозяина, он ""великолепен". Кувалдин усаживает нас за стол и начинает готовить бутерброды с лососёвой икрой и красной рыбой. Сначала на хлеб намазывает масло, потом, вскрыв вакуумную упаковку нарезки, осторожно кончиком ножа поддевает край розовато-прозрачного ломтика и накладывает его на тонкую скибочку хлеба с маслом. При этом вспоминает, как гостил у Юрия Нагибина по поводу издания его знаменитого "Дневника", как радовался Нагибин, что его "Дневник" будет издан ещё при его жизни. Да не успел Юрий Маркович увидеть вышедшим в свет своё творение, месяца через два он, к сожалению, умер.
      - С Нагибиным дружил Лужков, - продолжает Кувалдин и вдруг - назидательно, - дружите с великими, общайтесь с ними, пишите о них, если хотите оставить след, ведь, что не записано, того не существовало. Вчера вот по телевизору показали юбилей Эльдара Рязанова - 80 лет, не шутка. Но я для себя Рязанова не числю среди великих, Фелини, Андрей Тарковский - это вершины. Но его "Карнавальная ночь" - это была эйфория, огромное желание праздника, света в жизни. А потом "Берегись автомобиля" с гениальным выбором Иннокентия Смоктуновского на главную роль...
      Баграм Кеворков завозился за столом, достал из сумки и со словами благодарности возвращает Кувалдину взятую у него книгу "Ночевала тучка золотая". Кувалдин тут же откликается:
      - А ведь Анатолий Приставкин предвосхитил чеченские события...
      Исчерпывающая характеристика!
      Документальный телевизионный фильм "ЮРИИ КУВАЛДИН. ЖИЗНЬ В ТЕКСТЕ" открывается кадром, в котором Алексей Воронин, один из авторов "Нашей улицы", бард и прозаик, поёт свою песню "В маленьком раю". Потом в кадре возникает лицо Сергея Филатова, директора Фонда молодёжных программ; он тепло говорит о юбиляре: "У Кувалдина характер человека, любящего русское Слово..."
      Вслед за Филатовым говорит Кувалдин, как будто давно ждал этого момента: " Нам, приученным к искусству - отражению, пора переучиваться: искусство - не отражение, а создание своего, доселе не бывшего мира, углубление, достигаемое отстранением, уходом, изоляцией, сосредоточением, отказом, экзистированием. Не от мира к познанию - от сознания в недра мира. Не изображение вещей - живописание идей... Слово соотносится с Богом, поэтому литература, как литургия..."
      А за столом, попивая дымящийся терпким ароматом чаёк, Юрий Александрович продолжает коментировать фильм:
      - Моего детства коснулась тень великих: родился в доме, где в своё время была знаменитая Греко-латинская академия, и по этим местам ходил Ломоносов, неподалёку стоит памятник первопечатнику Ивану Фёдорову, а я ведь тоже стал издателем, когда понял, что в пору моей молодости напечататься было нельзя, тогда многих молодых на страницы журналов не пускали чиновники от литературы, своеобразная мафия, оседлавшая богатую кормушку -"Союзпечать".
      Юрий Кувалдин рассказывает, как "загремел* во времена так называемой "хрущёвской оттепели" месяца на полтора в "Матросскую тишину" за распространение самиздата романов Солженицина "В круге первом" и Андрея Платонова "Чевенгур".
      И сейчас здесь, за столом,добавляет:
      - Андрей Платонов - это вершина нашей прозы.
      На экране гениальный Золотухин гениально читает гениального Иосифа Бродского "Пилигримы":
      
      ...И быть на земле закатам,
      и быть над землёй рассветам.
      Удобрить ее солдатам.
      Одобрить ее поэтам.
      
      Кувалдин весь в своей стихии - писательстве: "Писатель проявляется степенью своей искренности. Быть писателем научить нельзя. Писателем может быть только одиночка, вышагнувший из социума и сидящий на облаке, наблюдающий бесконечное воспроизводство человеков". А за столом герой фильма добавляет:
      - По собственному писательскому опыту знаю, что святое искусство находится в абсолютной зависимости от Божественной мудрости. В знаках, которые оно представляет нашим глазам, проявляется нечто бесконечно превосходящее всё наше человеческое искусство, сама Божественная Истина - сокровище света, купленное нам кровью Христа (Херистоса)...
      Фильм продолжается. На экране возникают и исчезают известные и малоизвестные лица, а Кувалдин от стола быстро бежит на кухню, наполняет наши бокалы новыми порциями чая и снова садится перед экраном телевизора.
      Слава Лён - о романе "Родина", об ударе этим романом по постмодернизму: он (Кувалдин) "не просто иронизирует над этим явно устаревшим - тупиковым -
      методом. Он прямо издевается над постмодернизмом. Постмодерн-роман "Родина" кувалдой добивает постмодернизм, тем паче, что перед его автором, Кувалдиным, ярко разворачиваются зияющие высоты рецептуализма."
      Я так подробно описываю события, разворачивающиеся в фильме, потому, что он был показан только один раз, 21 ноября 2006 года, и, наверняка, не просто читатели журнала "Наша улица", а многие авторы могли его не видеть. А фильм поучителен и интересен, а мне интересен вдвойне: во-первых, за столом перед телеком сидит главный герой и исполнитель Юрий Кувалдин; во-вторых главный режиссёр и также герой фильма Ваграм Кеворков и ваш покорный слуга, скромно затерявшийся среди столичных знаменитостей.
      Вот снова в кадре возникает Кувалдин и проникновенно читает стихи Осипа Мандельштама:
      
      Я не увижу знаменитой "Федры"
      В старинном многоярусном театре,
      С прокопченной высокой галереи,
      При свете оплывающих свечей.
      И равнодушен к суете актёров,
      Сбирающих рукоплесканий жатву,
      Я не услышу обращённый к рампе,
      Двойною рифмой оперённый стих...
      
      Мелькают кадры.
      Феликс Антипов, артист Театра на Таганке читает монолог из Венички Ерофеева.
      Кувалдин: "Писательство - дело загробное, мы стоим на пороге вечности. То, что не зафиксировано в слове, того не существовало. Для меня наша жизнь, в которой бултыхаются миллионы, не имеет отношения к литературе. Жизнь служит лишь поводом для литературы. Жизнь - конечна, литература - вечна, рецептуальна..."
      Никита Высоцкий что-то говорит в кадре под песню, исполняемую его отцом, Владимиром Высоцким.
      Сергей Филатов: "Мы делаем великое дело для литературы, выпуская книги молодых. Этому способствует издательство Юрия Кувалдина "Книжный сад".
      В заключительных кадрах снова Алексей Воронин: "Я жил когда-то в маленьком раю..."
      Мы некоторое время молча сидим за столом, потрясённые фильмом. Ваграм Кеворков говорит, раздумчиво растягивая слова для большей убедительности и, скорее всего,для себя:
      - Замечательный фильм, на несколько голов выше других подобных фильмов, идущих по каналу "Культура".
      Далее в программе встречи - небольшая пауза в конце чаепития: уборка со стола и мытьё посуды. Кувалдин тщательно моет под струёй горячей воды тарелки и кружки и ставит их в сушку над раковиной. Потом мы снова собираемся за столом и Юрий Александрович читает письма из Германии от автора "Нашей улицы" Игоря Шесткова, который искренне и горячо благодарит его за публикацию в журнале своих вещей. Затем мы слушаем статью самого главного редактора, идущую в первом номере журнала за 2008 год "Промчались дни, как оленей косящий бег": "Литература - это писание и чтение в одиночестве. Писатель должен трудиться ежедневно, как говорил Юрий Олеша, чтобы не потерять мастерство... "
      Кувалдин читает письмо Репина Чехову, в котором великий художник благодарит великого писателя за "Палату N 6", а на нас с книжной стенки смотрит Антон Павлович, молодой, красивый, с аккуратной бородкой и в пенсне с опущенной дужкой.
      "Проза - это переложение души в знаки. Писатель пишет для писателей, Петрарка писал для Мандельштама. Писателю необходимо знание Слова, ибо Слово создаёт новую жизнь..."
      И далее - снова об Слеше: "Ни дня без строчки" написана по принципу ассоциаций, но какая глубинная связь с первоисточником... Юрия Олешу Кувалдин открыл для меня на прошлой нашей встрече, и сейчас он продолжает его открывать. Открытия - это свойство беспокойной и жадной на жизнь натуры Юрия Кувалдина. Вот и сейчас он тащит нас в свой "закуток" с компьютером и проигрывателем - открывать Петра Лещенко.
      Эстрадный певец (баритон) Лещенко Пётр Константинович (1898-1954) в начале XХ века пел в солдатском церковном хоре, в 1917 году, после окончания школы прапорщиков в Киеве, был отправлен на румынский фронт, где в августе того же года получил тяжёлое ранение и после окончания лечения недолгое время служил псаломщиком в кишинёвской церкви. В 20-х годах обучался в парижской балетной школе, по окончании которой вместе с первой женой Женни-Иоханне Закит гастролировал по странам Ближнего Востока с песенно-танцевальными номерами. В качестве исполнителя цыганских романсов впервые выступил в 1929 году в ресторане "Лондра" в городе Кишинёве. В 1930 году в Белграде пел на семейном празднике короля Александра Карагеоргиевича. В том же году представил большую сольную программу с вошедшими в неё песнями, написанными специально для Лещенко Оскаром Строком: "Чёрные глаза", "Катя", "Мусенька родная" и др.
      Потом в репертуаре певца появляются произведения различных жанров: танго, фокстроты, цыганские и бытовые романсы, песни неизвестных авторов, Среди них наибольшей популярностью пользовалась песня "Чубчик". В это же время Пётр Лещенко исполняет песни Марка Марьяновского "Татьяна", "Ванька, спой", "Марфуша", а также несколько песен собственного сочинения: "Вернулась снова ты", "Лошадки". Одновременно он пишет аранжировки ко многим песням.
      В начале 30-х годов многие фирмы звукозаписи издают пластинки с песнями в исполнении Петра Лещенко: "Columbia" (румынский филиал английской фирмы), "Parlophon"(Германия), "Elektrecord"(Румыния), "Bellacord"(Латвия).
      В 1935 году Лещенко в Бухаресте открывает ресторан "ЛЕЩЕНКО", в котором выступает с ансамблем "ТРИО ЛЕЩЕНКО" (супруга певца и его младшие сестры - Валя и Катя) и начинающей эстрадной певицей Аллой Баяновой.
      Великая Отечественная война застаёт певца в Румынии, но он уклоняется от службы в рядах румынской армии и продолжает концертную деятельность, а летом 1942 года выступает в оккупированной фашистами Одессе. В сентябре 1944 года, после освобождения Бухареста, даёт большой концерт для офицеров Советской Армии, на котором исполняет собственные песни: "Я тоскую по родине", "Наташа", "Надя-Надечка", а ещё песни советских композиторов, среди них "Тёмную ночь" Н.Богословского. В послевоенные годы на его концертах звучат песни Оскара Строка: "Скажите,почему"; " Не покидай"; "Спи,моё бедное сердце"; Д.Покрасса -"Всё, что было"; А.Альбина -"Осенний мираж" и др.
      26 марта 1951 года органы госбезопасности Румынии арестовали Петра Лещенко, а годом позже и его супругу Веру Белоусову по обвинению в измене Родине (за выступления в оккупированной Одессе). Вера Белоусова в 1953 году была освобождена за отсутствием состава преступления, а Пётр Лещенко умер в тюремной больнице в 1954 году. За свою творческую жизнь Лещенко выпустил свыше 180 граммофонных дисков, но ни одна из его записей в бывшем СССР не была переиздана, кроме пластинки из серии "Поёт Петр Лещенко", выпущенной в 1988 году фирмой "Мелодия" к 90-летию со дня рождения певца и тогда же занявшей первое место в хит-параде ТАСС...
      Мы сидим и молча наслаждаемся певческим искусством почти забытого певца; звучат то грустные, то весёлые мелодии, часто меняется музыкальное сопровождение: на смену гитаре залихватски врывается гармошка. Звучат песни: грустная - "Прощай, мой табор", игриво-ироническая - "Станочек".
      - Какой мастер! - восхищается Ваграм Кеворков.
      - А какая здесь фантастическая аранжировка! - добавляет Юрий Кувалдин по окончании прослушивания песни "Спи, моё бедное сердце".
      А песни нанизываются одна на другую, а сердце, устав за последние годы от топорных мелодий и убойных ритмов (словно забивание шлямбура в бетонную стену),с искренней радостью отзывается на знакомые мелодии:
      Стаканчики гранёные упали со стола.../ Жил отважный капитан,0н объездил много стран./ Погибал срЭди акул.../ (так поёт певец, с твёрдым произношением буквы "е")./А ну-ка песню нам пропой,/Весёлый ветер!../ Кто прЫвык за победу бороться...
      А вот удалая, частушечная:
      
      На столе стоит бутылка...
      
      с припевом:
      
      Тпру ты, ну ты!
      
      и тревожная:
      
      Тёмная ночь./ Только пули свистят по степи,/Только ветер гудит в проводах,/Тускло звёзды мерцают...
      
      Юрий Кувалдин не выдерживает охватившего его волнения и говорит:
      - Ощущение такое, будто сидишь рядом с Никитой Богословским, ведь
      Лещенко пел и его песни...
      А песни каскадом льются на обрадованную душу:
      
      Выпьем рюмочку до дна...
      
      Дуня,люблю твои блины...
      
      У самовара я и моя Маша...
      
      Протяжно-задумчивая и неожиданно удалая:
      
      Две гитары за спиной
      Жалобно заныли...
      Отчего и почему,
      По какому случаю
      Я одну тебя люолю,
      Остальных я мучаю?..
      Эх,раз,ещё раз,
      Ещё много,много раз...
      
      Кувалдин хорошо поставленным баритоном подхватывает эти напевы, его голос схож с голосом певца, отчего любая песня становится ближе и понятней душе.
      Лещенко:
      
      Ах, эти чёрные глаза
      Меня пленили...
      Что мне горе,
      Жизни море
      Надо вычерпать до дна*
      Сердце, тише!
      Выше, выше
      Кубки сладкого вина!..
      
      Кувалдин:
      - Какое гениальное сопровождение и сочетание народных музыкальных инструментов: кларнета, гармошки, контрабаса! Как он чувствует тонкие нюансы мелодии! Вот бы сейчас сделать его концерт, да он всю современную эстраду заткнёт за пояс! Всё гениальное не пропадает, остаётся в душах и современников, и потомков.
      Лещенко:
      
      Цыган играет,
      Поёт цыганка
      И вторит им
      Всетаборный припев:
      Тара-тара-там!..
      
      Кувалдин на цыганский манер бросает руки одну за другой сначала в одну сторону, потом в другую и при этом говорит:
      - Сейчас будет самое гениальное - "Чубчик"!
      Лещенко:
      
      Раньше, чубчик, я тебя любила,
      а теперь забыть я не могу...
      Но я Сибири не страшуся,
      Сибирь ведь тоже Русская земля...
      Эх, развейся, чубчик, по ветру!..
      
      Какие простые и бесхитростные слова, без всяких выкрутасов, но сколько в них душевного тепла и неподдельного чувства! Мы уже устали от современных с неграмотными текстами шлягеров, которые по своему внутреннему содержанию не годятся в подмётки самой простенькой и наивной русской частушке. Один только Газманов чего стоит с его "шлямбуром": "Я рождён в Советском Союзе,/ Сделан я в СССР". Да и другие певцы не лучше: "Я перецеловал на твоём белье все дырочки" (передача "Ты - суперстар" на НТВ) или "У меня неправильный обмен веществ"(там же).
      По всем телевизионным каналам мы видим одни и те же лица, одних и тех же певцов. Независимых, настоящих, талантливых певцов вытесняют из музыкального пространства, из эфира,из умов слушателей. Любые новые певцы - клоны старых, нет развития. Кувалдин, имея в виду Петра Лещенко:
      - Как можно было таких людей трогать?
      Кеворков:
      - Дикая страна!
      Кувалдин:
      - А я люблю работать под музыку, я специально её не слушаю, но она мне помогает писать; люблю слушать Аркадия Северного, Петра Лещенко, Жанну Бичевскую, когда она поёт под гитару на стихи моего недавно ушедшего в мир иной друга Евгения Блажеевского:
      
      По дороге в Загорск
      понимаешь невольно, что осень
      Растеряла июньскую удаль
      и августа пышную власть,
      Что дороги больны,
      что темнеет не в десять, а в восемь,
      Что тоскуют поля
      и судьба не совсем удалась.
      
      В последнее время все наши встречи с Кувалдиным заканчиваются прогулками по Москве, по её улицам и переулкам. Вот и сейчас, окончив чаепитие и насладившись песенной удалью Петра Лещенко, мы идём дворами от Братеевской улицы в сторону Борисовских прудов. Наша земная, далеко не святая троица в этот мягкий морозный вечер направляется к Храму Живоначальной Троицы, что в Борисове, чтобы помолиться русской литературе ("...литература наша, сущая на небесах! да святится имя твоё, да приидет царствие твоё; да будет воля твоя и на земле, как на небе; слово наше насущное подавай нам на каждый день; и прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему; и не введи нас в искушение, но избавь нас от невежд и не желающих читать произведения художественной литературы... Ю.Кувалдин, "День писателя") и очистить души от ежедневной скверны.
      Такие прогулки стали уже традицией: почти любая наша встреча оканчивается посещением ближайшего православного храма. Мы идём в пойме реки Городни по дорожке к Большому Борисовскому пруду, переходим аккуратный деревянный мостик над сливной плотиной пруда, огибаем церковную ограду, поднимаемся на холм (а церкви наши предки всегда ставили на высоких холмах, чтобы издалека её видеть, а вблизи при взгляде на неё, чтобы дух захватывало от красоты и величия) и останавливаемся на минуту у ворот."... Кувалдин стоял у Борисовских прудов, вотчины царя Бориса Годунова" и читал свои стихи:
      
      Церковных окон виден переплёт,
      Где стёкла запотели от дыханий,
      Как странно наблюдать на расстояньи,
      Как странно: если служба там идёт...
      Не в назиданье строилась Москва,
      Но в корчах, как на сносях, распласталась
      И стала потому-то голова,
      Что криво и беззубо улыбалась,
      Кормилицей налево и направо
      Для каждого вошедшего была,
      Для всей России стала переправой...
      
      Скинув шапки и помолясь на паперти, входим в Храм, берём по три свечи и зажжёнными ставим их за здравие литературы нашей сущей, за здравие ныне живущих родных и близкий, во упокой усопших родственников и друзей, потом долго любуемся богатым и красивейшим иконостасом и, помолясь Святой Троице, выходим на улицу, из света в темь, в лёгкий морозец, в автомобильный гул и суету города.
      Господи! Как хорошо и благостно на душе! А храмов-то в Москве - сорок сороков, не зря же зовут - Москва Златоглавая!
      И, как бы подводя итог, Кувалдин останавливается посредине улицы и
      голосом проповеди говорит:
      - Писатель без православного начала в душе - не писатель. Каждый его
      рассказ, образ - это прощание с сиюминутным миром. Мир ведь изменчив,
      и следующий твой рассказ будет уже о другом мире, который родится в твоей душе и отразится в этом твоём новом рассказе или образе.
      Машины осторожно объезжают Кувалдина, стоящего посреди улицы, на проезжей части...
      
      
      КРУТИЦКОЕ ПОДВОРЬЕ
      
      12 февраля 2008 года. Сегодня встречаюсь с Юрием Кувалдиным на станции метро "Пролетарская". Я жду его под переходной лестницей, как давно условлено, посматриваю на часы, хотя знаю, что Кувалдин не любит опаздывать. Точно в назначенное время я замечаю характерную походку легкого на ногу человека, обошедшего пешком многие любимые им уголки Старой и Новой Москвы. Он вручает мне пакет с журналами "Наша улица" (февральский номер, в котором опубликованы мой рассказ "Марья - Золотой голос" и цветная фотография на последней странице обложки).
      - Как вы себя чувствуете, Сергей Иванович? - осведомляется внимательный Кувалдин. - Может быть, прогуляемся на Крутицкое подворье, здесь недалеко...
      В ХIII веке много русских православных людей были пленены татаро-монголами и они вынужденно томились в Золотой Орде. Однако, они сохранили православную веру, поэтому "для их духовного окормления Русской Православной Церковью была учреждена особая епархия - Сарская и Подонская" с постоянным местом проживания ее митрополитов недалеко от Москвы, в местечке Крутицы, у некогда небольшой речки Сары. Там было построено подворье и православный храм в честь Святых Первоверховных Апостолов Петра и Павла.
      Из Крутицкого подворья русские люди отправлялись в Орду, здесь они молились и просили у Господа благословения на благополучное возвращение с чужбины...
      Мы проходим по Крутицкой улице и оказываемся на территории подворья. День сравнительно теплый, весна в этом году на полмесяца раньше календарного срока вышла на исходные рубежи, под ногами похрустывает подтаявший ледок, а поверх него - непонятно - откуда? - рассыпана какая-то соломенно-травяная труха: впечатление такое, будто здесь, на этой площади, только что перед дальней дорогой кормили ездовых лошадей.
      Мы не спеша идем по территории подворья, рассматриваем таблички на стенах. Еще недавно в Успенском соборе и Метрополичьих палатах располагались фонды государственного Исторического музея. Успенский собор, а также знаменитый Крутицкий терем - это выдающиеся памятники русского зодчества. Кувалдин возмущается:
      - Как же все здесь было запущено, Господи! Неудивительно, ведь здесь стояла и воинская часть. Сейчас вон хоть освободили бывшие казармы...
      Успенский собор имеет два этажа: нижний - с теплым храмом святых Апостолов Петра и Павла (1667-1689 гг.), верхний (летний) храм с главным Успенским престолом (сооружен в 1700 г.). Выстроен собор из красного кирпича и является самым большим сооружением Крутицкого ансамбля.
      Из Крутицкого теремка (1693-94 гг.) архиереи благословляли собравшийся на площади народ, любовались видами Москвы, раздавали милостыню нищим. Митрополичья палата (дворец Крутицких митрополитов) - двухэтажное кирпичное здание (1655 г.) с толщиной стен до 120 см. В 1769 году Крутицкий ансамбль дополнен Набережными палатами. Мы обходим все подворье, у Набережных палат выходим на крутой берег Москвы-реки, молча смотрим за реку, переживая увиденное, словно побывав в ХVII веке.
      На обратном пути мы заходим в церковь Петра и Павла, ставим свечи за здравие живущих и любимой нашей литературы, во упокой усопших, молимся Господу нашему Иисусу Христу по уже установившейся нашей традиции, любуемся богатым иконостасом.
      Кувалдин самозабвенно любит Москву, радуется возрождению любого ее уголка, восстановлению и реконструкции ее храмов. И даже проходя мимо грандиозного строительства (в 4-м Крутицком переулке) с бетонной опалубкой фундаментов, лесом арматуры, торчащей вверх из бетонных стен и предназначенной для заливки бетоном, он радуется:
      - Представляете, когда закончат это строительство и облагородят окружающую территорию, как здесь будет чисто и аккуратно. От запустения и следа не останется!..
      Еще бы! Я тоже так думаю, ибо здесь будет построен гостинично-деловой центр, как гласит щит, стоящий на углу строительной площадки.
      За годы советской власти территория Крутицкого подворья была основательно запущена, заросла огромными сорняками - крапивой, репейником, бурьяном, а многие памятники были заброшены и даже разрушены. Бывшее кладбище было завалено строительным мусором.
      С апреля 1992 года, после первого богослужения, состоявшегося после многовекового перерыва, началось возрождение духовной жизни древнего подворья. Храм стоял без крыши и купола, внутри храма не было пола, сохранялась большая сырость. В это время начались строительные и реставрационные работы: часть пола перед началом богослужений была наскоро выложена кирпичом, в храме соорудили иконостас, церковной общине было передано в использование здание Набережных палат, где сначала открылись трапезная и библиотека. Немного позднее было закончено устройство крыши и ее покраска в зеленый цвет, а над Никольским приделом была возведена изящная луковичная главка, увенчанная святым крестом.
      Через год, ко дню Пасхи, был отреставрирован нижний этаж Успенского собора - зимний (теплый) храм святых Апостолов Петра и Павла, внутри которого раскрылась частично сохранившаяся настенная живопись XIX века. Над иконостасом сохранились изображения святых Апостолов, а с противоположной стороны - ветхозаветных Пророков. В трапезной части восстановлены настенные композиции, посвященные двунадесятым праздникам - Богоявлению Пресвятой Богородицы, Рождеству Христову и Крещению (Богоявлению)... На потолке трапезной хорошо сохранилось изображение возносящегося на небо Господа нашего Иисуса Христа - копия подобного изображения из Храма Христа Спасителя в Москве... Резной иконостас храма, покрытый сусальным золотом, был выполнен артелью вятских мастеров, иконы приобретены в антикварном магазине, а храмовый образ Апостолов Петра и Павла и св.мученицы Татианы написан художниками Мугрузиным и Золотаревым.
      В 1991 году была открыта библиотека, тогда же было организовано издательство. К 2006 году общий тираж книг по истории церкви, богословию, выпущенных издательством Крутицкого подворья, превысил 500 тысяч экземпляров.
      В настоящее время начата реконструкция здания бывшей гарнизонной гауптвахты, до 1996 года принадлежавшей Министерству обороны.
      Крутицкие казармы названы по соседнему Крутицкому подворью. В 1798 году они были частично переданы частям жандармского корпуса, впоследствии использовались также, как политическая тюрьма. В 1834-35 годах здесь в течение 7 месяцев отбывал заключение А.И.Герцен, потом размещались различные воинские части... Архиерейский Собор 1997 года постановил превратить Крутицкое подворье "в образцовый молодежный центр Русской Православной Церкви". В течение 2003-2004 годов купола Успенского собора были покрыты медью, старые кресты заменены новыми, покрытыми позолотой, а также обновлены гражданские сооружения подворья по Крутицкой улице...
      Во время этой прогулки у нас с Кувалдиным заходит разговор об умершем накануне Станиславе Золотцеве, поэте, прозаике, критике, переводчике. Кувалдин рассказывает о гражданской панихиде, состоявшейся в ЦДЛ:
      - Я сказал о том, что Стас не умер, он живет в наших сердцах, тело его уйдет в землю, а душа останется в его книгах, то есть с нами, живущими после него. Меня буквально перед Новым годом Стас просил напечатать его рассказ в "Нашей улице". Этот рассказ "Кровь и слезы Словенских ключей" пойдет в юбилейном (? 100), мартовском номере журнала... Писатель вопреки всем смертям создает новую реальность, поэтому он бессмертен. И книги пишет писатель не для рядового читателя, а для писателей, которые умеют читать эту книгу. Писателя не интересует "клубничка", кочующая ныне из книги в книгу, ИЗ фильма в фильм у невзыскательных авторов... Человек в процессе жизни погрязает в мелочах, будничных делах, в нескончаемых мыслях о доходах-расходах, о погоде, телевизионных сериалах, о хлебе насущном, одежде, о подрастающих неслухах-детях и при этом все сопровождается бесконечной болтовней ни о чем. И получается, ты не успел ахнуть, а жизнь-то уже прошла, и поздно уже что-то начинать, а тем более заниматься самоанализам. Но где-то после шестидесяти человек спохватывается, праздника-то у него не было, праздника души, самозабвенного любимого дела, писательства, например, все свелось к сплошным будням, к простому существованию, непременно сопряженному с прозябанием, холостым ходом.
      Так что реализуйте свой дар, Сергей Иванович, пишите. Ко мне в журнал идут толпы литераторов, звонят, просят напечатать рассказик. Я сейчас никого не беру из вновь объявившихся прозаиков-однодневок: написал человек рассказик, напечатал его в журнале и ... почил на лаврах, замолчал года на два, то ли устал, то ли запил от осознания собственного величия. Поэтому я сейчас оставил в журнале круг авторов, во-первых, талантливых, во-вторых, работающих под стать бульдозеру, постоянно, изо дня в день пишущих хорошую прозу. Я и сыну своему, художнику, говорю: "Работай каждый день. Что бы ни случилось - работай!" И он работает, и выставки своих картин устраивает... Для меня праздник - это одиночество, когда я наедине с компьютером, когда отключены все телефоны и даже электронная почта!.. Так что работайте!..
      Я прошу Кувалдина разрешить мои сомнения в отношении Сухово-Кобылина о котором я в эти дни пишу эссе:
      - Юрий Александрович! Я хочу это свое эссе назвать "Мой земляк Сухово-Кобылин". Не будет ли это кощунством и самонадеянностью - ставить себя вровень с великим драматургом (а сам думаю: возможно, когда-нибудь кто-нибудь вспомнит о том, что вот, мол, был такой писатель Сергей Михайлин-Плавский, гулял по Москве с самим великим Кувалдиным, который уже к 48 годам написал знаменитый свой роман "Родина" и много других повестей и рассказов, а к 60-ти выпустил в свет 10-томник своих сочинений, в которых на века запечатлел эпоху второй половины XX столетия). Кувалдин живо откликается, удивленно даже останавливается посреди улицы:
      - Будьте на равных с великими! Никого не слушайте! Пишите, как подсказывает сердце! Так и назовите это эссе: "Мой земляк - Александр Васильевич Сухово-Кобылин"...
      Напоследок, уже на подходе к станции метро, я спрашиваю Юрия Александровича о моей книге эссе "Бабье лето", которую незадолго до этого передал ему по электронной почте:
      - Вы посмотрели мою книгу "Бабье лето", как она вам показалась?
      - Я не только посмотрел, я ее уже заверстал! (Куда заверстал, Юрий Александрович не сказал, а я спросить постеснялся). Я всем говорю: "Пишите, как Михайлин-Плавский!" Для меня ваши тексты стали уже брэндом!..
      Наша прогулка в ХVII век подошла к концу. В метро "Пролетарская" мы расстаемся, Кувалдин стоит у переходной лестницы, сдержанно улыбается и машет мне рукой на прощание. Электропоезда развозят нас по домам: его - в Марьино, меня - в Выхино.
      
      
      МЕСТО ВСТРЕЧИ - ЦДЛ
      
      В час тёплого осеннего предвечерья от станции метро по Баррикадной улице я медленно поднимаюсь в гору, словно "лошадка, везущая хворосту воз", иногда останавливаюсь отдышаться, мучает кашель в результате обострения хронического бронхита. Но настроение от этого не совсем на нуле, на душе у меня легко и светло, будто какой-то предполётный восторг зовёт меня ввысь, в другое измерение. Ещё бы! - ведь я иду на очередную встречу с Юрием Кувалдиным, писателем, издателем - моим издателем! - человеком огромной души, неисчерпаемой энергии и эрудиции.
      Эта встреча состоится 31 октября, в как бы отстёгнутый от ушедшего месяц назад бабьего лета мягкий осенний денёк, которому нехватает только летящей паутины, хотя и не знаю толком, бывает ли она, эта осенняя паутинка на центральных улицах и переулках Москвы.
      В лучшие времена мы обычно встречались в офисе Кувалдина со скромной на двери табличкой "Наша улица" то на Балтийской, то на Складочной улицах, но нынче неизменный спонсор первого в России частного издателя переживает определённые временные трудности, и нам приходится общаться то в метро, то на улице, то в ЦДЛ, как, например, сегодня. Но мы, авторы "Нашей улицы" свято верим и в душе надеемся на то, что эти неудобства временные и, я думаю, не один автор молит Бога о помощи спонсору нашего мэтра в его бизнесе и делах предпринимательских, чтобы журнал вновь обрёл свой офис, и мы могли там собраться, поговорить о судьбах русского Слова, о будущем литературы, обменяться мнениями о творчестве собратьев по прозаическому перу, иногда подискутировать между собой, а особенно настырные - и с главным редактором, хотя такие поползновения чреваты...
      В фойе Центрального Дома Литераторов пустынно, можно сказать безлюдно, за исключением двух-трёх человек, в ожидании назначенных встреч коротающих время за газетой "Новое человечество", номера которой разложены на трёх журнальных столиках, стоящих перед мягкими диванами с ярко-красной обивкой. Приглушённое освещение создаёт уют и даже некоторую интимность, отчего сами встречи кажутся теплее и желаннее.
      Юрий Александрович появляется точно в назначенное время, на нём чёрная кожанка и такого же цвета замшевая кепочка-форца с небольшим - по-русски! - козырьком, придающим лицу теплоту, а взгляду добродушие.
      Кувалдин позвонил мне накануне, пригласил на эту встречу из серии "Я иду, шагаю по Москве" и попутно пообещал захватить очередной ноябрьский номер журнала "Наша улица", в котором помещены четыре моих рассказа и цветное фото на обложке. Обещание выполнено с лихвой: в бело-синей пластиковой сумке, в профессионально упакованной пачке покоятся два с половиной десятка номеров вожделенного журнала, которую с этой минуты предстоит носить мне, так он и сказал, Кувалдин, поставив пакет на диван:
      - Это носить вам.
      Что ж, носить так носить - своя ноша не тянет, и я благодарно принимаю в свои руки довольно-таки увесистый свёрток и - впоследствии - доношу его до метро "Пушкинская" через множество знаменитых старинных улочек и переулков, начиная от Скарятинского, через Гранатный, Вспольный, Спиридоньевский, Ермолаевский, Малую Бронную улицу с Патриаршим прудом, Козихинские переулки и Малый Палашевский с выходом на Тверскую улицу.
      Кувалдин каждый час, каждую минуту, как всегда, верен себе, своему журналу, своему делу: он достаёт из кармана цифровой фотоаппарат и начинает фотографировать меня прямо в фойе ЦДЛ, подыскивая место с наиболее подходящим освещением: сначала перед книжной стойкой, потом на парадной лестнице, поближе к широкому окну. При этом разговор о журнале, о прозе не прекращается ни на минуту: Кувалдин поймав нужную ему мысль, останавливается и словно считывает её со своего внутреннего экрана, уже как будто заранее чётко сформулированную благодаря уникальной кибернетической памяти, выдаёт её в виде готового текста из уже опубликованной своей вещи или изданной книги.
      Потом он резко, безо всякого логического перехода, обрушивается вдруг на графоманов от поэзии: видно кто-то из таких хватов достал его до печёнок.
      - Пишут, сами не понимают, что пишут. Ты почитай Мандельштама, Ахматову и устыдись своей убогости! "Шедевры" ведь выдают: "галка - палка"! Вы вот писали стихи, книги издавали, но в вас изначально жил прозаик. Вы умеете писать, да и ученик способный, прислушиваетесь к моим советам, хотя вам бы ещё в вашу прозу добавить побольше цвета, запаха, солнца, травы, неба, пространства, зоркости взгляда, мелочей художественных... Но люди не понимают! Переходи на прозу, брось серенькие стишки! В прозе во много раз больше возможностей, хотя и неимоверно трудно...
      И вдруг читает изумительное четверостишие Ф.И.Тютчева "Последний катаклизм":
      
      Когда пробьёт последний час природы,
      Разрушится состав частей земных:
      Всё зримое опять покроют воды,
      И Божий лик изобразится в них.
      
      - Вот настоящая поэзия! Эти строки надо выучить наизусть и читать графоманам. Хотя эта поэзия не для них - не поймут...
      Выйдя из ЦДЛ, мы по Большой Никитской направляемся в сторону центра, сворачиваем в Скарятинский переулок и через Никитскую улицу выходим в Гранатный переулок к Центральному Дому Архитектора.
      Название Гранатного переулка возникло по существовавшему здесь в ХУII веке Гранатному двору, где изготовлялись артиллерийские разрывные снаряды.
      А за изящной чугунной решёткой стоит особняк, выстроенный в готических формах, где помещается Центральный Дом Архитектора. Это работа известного московского архитектора А.Э. Эриксона, выполненая в 1896 году. Стены красного кирпича резко контрастируют с белокаменными резными деталями, привлекают внимание островерхие кровли особняка с ажурными украшениями. К старому особняку в 1938-1941 годах пристроено новое здание, над входом которого схематически изображён план Москвы работы художника В.А. Фаворского.
      К этим зданиям недавно пристроено третье, в котором находится Союз архитекторов, на этой же стороне (нечётной) переулка есть ещё один особняк постройки 1900 года, на месте которого в старом деревянном доме останавливался в 1870 году композитор А.П. Бородин, начавший здесь работу над оперой "Князь Игорь", а в 1895-!900. годах здесь жил выдающийся режиссёр Вл.И. Немирович-Данченко. На фоне Центрального Дома Архитектора мы поочерёдно фотографируем друг друга, недолгое время рассматриваем установленный здесь в 1980 году памятник архитектору А.В. Щусеву работы скульптора И.М. Рукавишникова и направляемся дальше.
      На противоположной стороне переулка в одноэтажном деревянном доме жил в детстве будущий поэт Аполлон Майков, это место связано также с рождением известного писателя К.Г. Паустовского. Пряча фотоаппарат в карман, Кувалдин говорит:
      - Я хочу показать вам места действия моего романа "Родина" и дом с магазином "Интим" во дворе, где родилась и жила героиня романа - Людмила Васильевна Щавелева. А вот в этом доме, что за памятником Щусеву, жила, не знаю, может быть ещё и сейчас живёт, Галина Леонидовна Брежнева, известная своей широкой натурой, подстать родителю... Как любит Кувалдин старую Москву, её улицы и переулки, перспективу которых он умеет ловить на плёнку через видоискатель своего фотоаппарата, как он обожает её разностильные дома, где когда-то жили знаменитые и незаметные люди. Эти переулки и дома дышат живой историей, и я надеюсь, а, скорее, мне больше хочется, чтобы нашёлся писатель или историк не менее, чем Кувалдин, любящий эти дома и переулки и написал их историю тепло и живо, воскресив в памяти людей, когда-то живших в этих местах. Подумать только, вот по этому шершавому булыжнику в своё время, возможно, проходил Михаил Булгаков или Марина Цветаева!..
      Мы сворачиваем во Вспольный переулок, и Кувалдин просит меня посмотреть налево:
      - Вон видите серо-зелёный дом? Сюда к Лаврентию Берии привозили чекисты понравившихся ему женщин!..
      Господи! Да это же было в моё время, в пятидесятые годы!.. И мне живо вспомнилась смерть Сталина. Тогда я учился на втором курсе Тульского механического техникума имени С.И. Мосина и жил в Туле в общежитии на углу Советской улицы и Студенческого переулка. Утром я вышел из комнаты и встретил на лестнице рыдающую Анечку, студентку с соседнего потока. Она не могла идти и стояла, держась за перила лестницы, её плечики сотрясались от рыданий, она никого и ничего не видела и рыдала, как обиженный ребёнок, со всхлипом. Анечка была предметом моих тайных воздыханий, и я рыцарски бросился к ней на помощь.
      - Что случилось, Аня? Кто тебя обидел? - во мне клокотал справедливый гнев и решительная готовность встать на защиту милого человека. Я тормошил девушку за плечи и пытался заглянуть ей в глаза: - Ну что, что случилось, Анечка?
      Сквозь рыдания она еле выговорила:
      - Умер!.. - и зарыдала ещё сильнее. Крупные слёзы, словно кристальной чистоты градины в летнюю грозу, катились по её щекам.
      - Кто, кто умер?!
      - Ста... а... а... лин! - только и выговорила она, растирая ладонями по щекам неутешные слёзы.
      Оказывается, она только что услышала по радио утренние новости и так была потрясена известием, что не могла дальше находиться в комнате, и выбежала в коридор, испуганная и убитая обрушившимся тогда на всех нас огромным горем...
      Вспольным переулок назван по известному в ХУII веке урочищу "Всполье". Название связано также с церковью Святого Георгия, что на Всполье. Слово это в древней Москве означало начало полей и "открытого места". В самом начале переулка в двухэтажном домике постройки 1873 года на первом этаже была квартира Вл. И. Немировича-Данченко в 1900-1904 годах, в этом же переулке в несохранившихся домах жили известный искусствовед и переводчик А.М. Эфрос и популярная артистка М.Ф. Андреева, а также знаменитый геохимик и минеролог В.И. Вернадский. Здесь же, во Вспольном переулке, мы подошли к дому, в котором жила героиня романа "Родина", "рыжая, маленькая, в красном платье с белой сумочкой старуха Щавелева Людмила Васильевна, член КПСС, доцент кафедры истории КПСС, кандидат исторических наук". Случайно или нет, но её дом выбран автором романа стоящим недалеко от домов, в которых обретались когда-то Лаврентий Берия и Галина Брежнева?..
      Мы подходим к огромной коробке невзрачно-жёлтого цвета, и Куваддин специально заходит во двор, чтобы показать мне тот самый магазин "Интим" в котором "преданная идеям марксизма-ленинизма и в прямом смысле помешавшаяся на нём" старуха Щавелева покупала себе Фаллос. Как-то несколько странно было видеть в замкнутом безлюдном пространстве двора этот магазинчик "Эротика. Интим".
      "В час жаркого весеннего заката на Патриарших прудах умерла Родина, - так начинается роман Юрия Кувалдина "Родина", перекликаясь с Булгаковским "Мастером и Маргаритой"... - Её - свою Родину - мать убила... задушила на спинке кровати и похоронила на Ваганьковском кладбище...фанатичка... символа старой системы... старуха Щавелева" (Н. .Краснова). "В романе соседствуют классический стиль с новейшим модерном, реализм с сюрреализмом, отмирающий постмодернизм, который "пора замещать... рецептуализмом" (Слава Лён). "А куда дальше? - ибо развитие Искусства непреложно (это уже цитата из самого романа). - Дальше - ближе: в рецептуализм..."
      "- Вы с постмодернизмом были знакомы? - спросила Мила. - Разумеется, - сказал Булгаков - только этим методом и пользовался. Сей метод очень плодотворен. Он позволяет соединять несоединимое..." И далее Слава Лён в журнале "Наша улица" (96 (11) 2007) пишет о том, что Кувалдин "...не просто иронизирует над этим, явно устаревшим - ныне тупиковым - методом. Он прямо издевается над постмодернизмом. Постмодерн-роман РОДИНА кувалдой добивает постмодернизм. Тем паче, что перед автором, Кувалдиным, ярко разворачиваются зияющие высоты "рецептуализма".
      Распрощавшись с домом старухи Щавелевой, минуя Спиридоньевский и Ермолаевский переулки, мы выходим к Патриаршему пруду на Малую Бронную. В Спиридоньевском переулке за Малой Бронной в 1906-1908 годах жила семья Маяковских, уехавшая из Грузии после неожиданной смерти отца поэта, заразившегося от укола пальца булавкой. Ермолаевский переулок назван по церкви Ермолая, что на Козьем болоте, построенной в 1610-1612 годах. В ХУII веке в районе бывшей Патриаршей Козьей слободы (название от древнего Козьего болота) существовали три Патриарших пруда, два из них засыпаны в начале XX века, а память о них сохранилась в названии Трёхпрудного переулка. Малая Бронная улица название получила по находившейся здесь в ХУ1-ХУII веках Бронной слободе, в которой мастера-бронники изготовляли металлические брони, панцыри, кольчуги и холодное оружие. Старое название Малой Бронной улицы - Воскресенская - связано с бывшей на ней церковью Воскресения.
      На Патриарших прудах в конце XIX века Русское гимнастическое общество устраивало каток, и Л.Н. Толстой гулял нередко около катка, когда там катались его дочери. В рассказе "Святочная ночь" он описывает поездку к цыганам на " Патриарши пруды, что подле Козихии...
      Г.П. Данилевский поселяет здесь княгиню Шелешпанскую в романе *Сожжённая Москва", а М.А. Булгаков начинает роман "Мастер и Маргарита" именно в этих местах: "Однажды весною, в час небывалого жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина..." Сейчас около Патриаршего пруда уютный сквер, где стоит один из самых оригинальных московских памятников. Это статуя баснописца И.А. Крылова в сопровождении 12 героев его знаменитых басен; памятник был открыт в 1976 году.
      Летом по пруду плавают черные лебеди, а зимой устраивается каток. В несохранившемся доме по Б.Козихинскому переулку в 1822 году родился поэт и критик А.А.Григорьев.
      Задержавшись на перекрёстке, Кувалдин поясняет:
      - Вот здесь под колёсами трамвая, идущего с Ермолаевского переулка на Бронную, погиб Берлиоз. Его отрезанная голова скатилась с откоса и прыгала по булыжникам Бронной... Но сразу понятно, что Булгаков в Москве был приезжим, а не коренным жителем: дело в том, что трамвай здесь никогда не ходил...
      Попутно, на подходе к Патриаршему пруду, Кувалдин показывает дом в Малом Патриаршем переулке, где жил знаменитый авиаконструктор Н.Н. Поликарпов (1892-1944), создатель знаменитых самолётов: истребителей И-1, И-15, И-16, И-153, учебного и лёгкого ночного бомбардировщика У-2 (По-2), самолёта-разведчика Р-5 и других. Неутомимый фотоаппарат Кувалдина фиксирует на плёнку наше пребывание на Патриарших прудах, сначала на фоне сказочных фигур Ивана Андреевича Крылова, потом сидящими на скамейке с перспективой за спиной Патриаршей аллеи.
      Закончив фотографирование, мы двинулись вдоль пруда и наткнулись на какую-то бестолковую съёмочную группу: киношники суетились, мешали друг другу, таскали аппаратуру, дёргали за кабели, словом, трудились во славу высокого искусства. Кувалдин, глядя на это действо, усмехнулся и, как мне показалось, даже порадовался:
      - Народу много, а всё бестолку! Как хорошо, что я работаю один: никто не мешает, не на кого надеяться. Вчера до двенадцати ночи сидел за компьютером, расставил по номерам журнала, аж до одиннадцатого номера будущего года все ваши вещи, которые вы мне дали...
      В конце аллеи, пройдя через Б.Козихинский и Трёхпрудный переулки и свернув в Малый Палашевский переулок, мы поднимаемся вверх, к Тверской улице.
      Малый Палашевский переулок назван по урочищу Палаши, где в ХУII веке проживали мастера, ковавшие палаши - холодное оружие типа прямых сабель. Но по другой версии здесь тогда же проживали палачи-исполнители "торговой казни", то есть битья неисправимых должников батогами или кнутом на площадях. Эта версия подтверждается ещё и тем, что размещавшаяся здесь в то же время Никитская сотня посадских людей, числилась как находившаяся "в старых Палачах". Малый Палашевский переулок выходит под аркой на Тверскую улицу. В переулке до 1935 года находилась, "что в Старых Палашах", церковь, давшая название этому и соседнему переулку (Большой Палашевский).
      В приходе этой церкви находился дом, где провёл несколько детских лет будущий известный поэт и критик Аполлон Григорьев.
      Кувалдин, как заправский гид, остаётся верен самому себе, своей привязанности к московским домам и дворикам:
      - Здесь где-то рядом стоял дом, в котором родилась Марина Цветаева. Марина Цветаева провела годы детства и юности в ныне несохранившемся доме в Трёхпрудном переулке. Поблизости от него вплоть до начала XX века существовали три пруда. Этот переулок связан с памятью об И.В. Цветаеве, основателе Музея изящных искусств в Москве, и его дочери - поэте Марине Цветаевой.
      Малый Палашевский переулок выводит нас на Тверскую улицу, откуда мы, немного уставшие, но довольные прогулкой, и разъезжаемся по домам:
      Юрий Александрович - в Братеево, а я - в Выхино.
      Пушкинская площадь.
      Метро Пушкинская".
      Все дороги ведут к Пушкину.
      Через несколько дней, желая уточнить некоторые детали нашей прогулки, я звоню Юрию Александровичу, и он, ответив на мои вопросы, сказал, как будто специально ждал этого звонка:
      - Звоните ещё! Я радуюсь каждому человеку, который сохраняет свою душу для потомков.
      
      
      
      МОЕ ОТКРЫТИЕ "ЧЕРНОГО КВАДРАТА"
      
      Каждый раз, когда у меня в комнате раздается телефонный звонок, я поспешно хватаю трубку и даже немного волнуюсь, а вдруг это такой знакомый, звонкий и энергичный голос:
      - Говорит Кувалдин!
      Так оно и есть!
      - Сергей Иванович, я жду вас в субботу, 6 января, в восемнадцать двадцать у входа в Театр на Таганке, хочу, чтобы вы посмотрели спектакль "До и после", созданный великим режиссером Юрием Петровичем Любимовым по мотивам поэзии Серебряного века.
      Юрий Александрович Кувалдин, писатель и издатель, "литературный Геракл" по определению Нины Красновой, человек-учреждение, человек-издательство четко и полностью выговаривает каждое словечко, словно обкатывает его в жидком яичном желтке, как это делают некоторые опытные огородники со свежими огурцами, готовя их для продолжительного хранения. Просьбу метра я беру "под козырек" и начинаю готовиться к завтрашнему посещению спектакля-бриколажа.
      На другой день ровно в восемнадцать часов я появляюсь у парадного подъезда театра "Содружество актеров на Таганке", совсем не подозревая, что это не то, что мне нужно, что настоящий "Московский театр драмы и комедии на Таганке" расположен несколько правее, если стоять к нему лицом, как раз напротив выхода из кольцевого метро "Таганская". За этот мой промах стало особенно стыдно, когда меня неожиданно окликнул Юрки Кувалдин:
      - Сергей Иванович, вы где стоите? Это не тот театр! Настоящий, любимовский, вон, правее!..
      А я-то почти полчаса стоял и удивлялся, как же, мол, так, люди на вечерний спектакль покупают билеты, тычутся во все три закрытые на замок двери парадного входа, а войти не могут, начинают метаться, бегут снова в кассу, а потом куда-то исчезают совсем...
      Мои не такие уж тесные отношения с театром вообще начались с рассказов отца Ивана Сергеевича, вспоминавшего о своем увлечении спектаклями в деревенской избе-читальне во времена еще начала коллективизации. С деревенскими активистами-энтузиастами они ставили на маленькой сцене с колченогим столом и тремя табуретками поучительные и смешные сценки из деревенской жизни. Представления эти шли под лозунгом ликвидации безграмотности - знаменитого ликбеза. Небольшая их труппа из пяти, иногда из трех человек объездила все окрестные деревни со своими постановками и, по словам отца, их везде принимали "на бис".
      Эти рассказы запали мне в душу, и я, помню, очень жалел о том, что не успел попасть на эти отцовские представления. Мне было до того обидно, что я где-то в шестом классе написал пьесу из современной мне колхозной жизни и вполне серьезно рассчитывал на ее постановку в колхозном клубе, благо отец одно время заведовал этим клубом. Но, к счастью, постановка не состоялась, после войны в клуб стали раз в месяц привозить и крутить кинофильмы, а молодежи в деревне с каждым годом оставалось все меньше и меньше, она потянулась в город на учебу, да и развлечений там куда больше: и театр, и кино, и парк с открытой эстрадой, и выставки - что твоей душе угодно!..
      На входе в фойе любезный охранник "миноискателем" огладил мою сумку (неизбежная примета нашего времени) и молча и вежливо вернул ее мне. Народу в фойе пока еще мало. Юрий Александрович сразу же от дверей видит у белого рояля Валерия Золотухина и говорит мне:
      - Подойдем к Валерию Сергеевичу.
      Конечно, мы предварительно сдаем на вешалку (театр-то, известно, начинается с вешалки) свои осенние куртки и сумки и только потом подходим к Золотухину.
      Валерий Сергеевич сдержан и сосредоточен, он продает свои книги, причем, по желанию покупателей, с автографами. Немногие люди в наш нечуткий, пластмассовый век покупают книги, даже и у знаменитых людей, даже и с автографами, однако, молодые пары подходят к столику и просят автограф, кто на книгу, кто на программу спектакля.
      На наших с Кувалдиным программах известный народный артист, друг легендарного Владимира Высоцкого, тоже сделал надписи. На моей программке он написал: "Сергею Ивановичу Михайлину-Плавскому в день посещения Таганки! Храни Вас Бог! И с Рождеством! 6.01.07. В.Золотухин". Кстати, программа оформлена строго в соответствии с "Черным квадратом" К.Малевича: на ослепительно чистом, белом фоне - Черный Квадрат, как символ искусства Серебряного века.
      Сейчас, перед началом спектакля, Золотухин немного мрачноват, но в тоже время деловито раздает автографы. Короткая стрижка очень ему идет и делает его похожим на задиру-мальчишку с бойцовским характером, а мужественное лицо его выдает внутренне напряжение, работу мысли над предстоящим спектаклем...
      С Валерием Золотухиным я познакомился на встрече авторов журнала "Наша улица", проводимой Юрием Кувалдиным в Малом зале Центрального Дома литераторов 24 ноября 2005 года, а немного позже подарил ему свою книгу прозы "Гармошка". Потом в мае 2006 года на съемках документального фильма "Юрий Кувалдин. Жизнь в тексте" и при последующих встречах это знакомство закрепилось, что даже можно увидеть в том же фильме, когда Валерий Сергеевич радушно за руку здоровается со мной.
      При каждой такой встрече по просьбе Ю.Кувалдина Валерий Сергеевич потрясающе читает "Пилигримов" Иосифа Бродского, изумляя сердца слушателей мощью своего голоса и проницательностью стихов, несокрушимой верой в будущее неубитой России, в ее настоящее и неубитое искусство.
      Здесь же необходимо упомянуть и о Владимире Высоцком, учившем меня своими песнями точности слова и правдивости изложения. Это был какой-то гениальный прорыв из затхлой атмосферы в струю свежего и чистого воздуха. Его записи на пленках для катушечного магнитофона появились в Загорске во второй половине 60-х годов прошлого столетия.
      Мы с друзьями заслушивались его песнями, исполняемыми с хрипотцой и юморком: сначала в них звучали сказочные мотивы, а потом пошли песни о войне с беспощадной правдой и про нашу современность. Он пел о том, чем болел народ, о чем думал народ, о чем простые люди говорили между собой. Он пел для своего окружения, для своих друзей, а оказалось - для всех нас. И потому его песни звучали везде. Помню, как мы, несколько энтузиастов на заводе, вышли с предложением: пригласить Владимира Высоцкого в заводской Дворец культуры с концертом. Конечно, это предложение было отклонено с мотивировкой, что, якобы его искусство недостойно социалистического реализма. "Вы послушайте, о ком он поет: о бюрократах, чиновниках, откровенных дураках, подхалимах - это же не наши люди" - убеждал нас высокий партийный чиновник. А нам так тогда хотелось сказать прямо в глаза этому чинуше: "Это он и о вас поет!"
      Но Высоцкий продолжал петь, а мы заслушивались его на своих домашних магнитофонах марки "Весна", "Чайка" и др...
      До начала спектакля остается немного времени, люди ходят, стоят, сидят в коридорах, мы с Юрием Александровичем стоим немного в сторонке от Золотухина и смотрим на галерею портретов артистов театра. Прямо над головой стоящего у рояля Золотухина в верхнем ряду на стене висят портреты Юрия Петровича Любимова, Владимира Высоцкого, Валерия Золотухина и Давида Боровского. Наверно, это символично: великий режиссер, два великих артиста, великий художник стояли у истоков создания знаменитого театра, театра Любимова (как его тепло называют москвичи), 90-летие которого скоро будут отмечать все передовые люди России...
      В юности мне нравился "чтецкий" театр, как мы говорили с приятелями из литературной студии в Тульском механическом техникуме им. С.И.Мосина. Руководителем этой студии был преподаватель литературы и русского языка Федор Матвеевич Архангельский, до самозабвения любивший русскую словесность. Для него был праздник - наши неуклюжие стихи, особенно чтение их со сцены перед аудиторией или даже перед классом. Он старался ставить нам голос, учил осмысливать каждую произносимую строчку, "держать интонацию" и в соответствии с нашими успехами перед каждым студенческим вечером говорил тому или другому "артисту":
      - Сегодня ты будешь читать Маяковского!
      Чаще всего такие выступления доставались мне. Потом я читал Пушкина, Тютчева, Фета, Некрасова на вечерах в институте, иногда - робко и по просьбе слушателей - свои стихи, после чего меня долго трепала так называемая "ораторская лихорадка".
      Эта моя "артистическая, чтецкая" деятельность продолжалась до окончания института: я выступал в школах, на заводах в Туле и Загорске. На Загорском электромеханическом заводе у нас была литературная студия при заводской библиотеке, руководил которой литературовед Горловский Александр Самойлович. Мы часто выступали в цехах своего завода, выезжали в район в школы и деревенские клубы.
      Особенно удачными были выступления у нас с Валентиной Тимофеевной Маловек, бухгалтером заводоуправления: она готовила основательное и интересное сообщение о жизни и творчестве автора, а я читал его стихи. Многих авторов в то время не было в библиотеке, и мы книги А.Ахматовой, М.Цветаевой, О.Мандельштама, С.Есенина брали у А.С.Горловского. Цехи наперебой заказывали такие чтения, и мы с Маловек многие свои обеды провели в красных уголках механических, сборочных, штамповочных цехов и в других подразделениях завода.
      Выступали мы и во Дворцах культуры, городском и заводском. Особенно памятны мне выступления в городском парке культуры со многими московскими поэтами: Виктором Щепотевым, Александром Никифоровым, Владимиром Лазаревым, Александром Филатовым. Александр Филатов особенно запомнился мне крепкими стихами с хорошим подтекстом и юморком...
      Первый, второй и сразу же третий звонок застает нас на втором этаже, где располагаются буфет и выставка. Кое у кого театр начинается с буфета, а мы стоим у выставки работ Ольги Победовой. Ее хрустальные фигуры поражают изумительной тщательностью отделки, неподражаемой фантазией в создании игры света и форм.
      Здесь же к нам присоединяется Президент Академии Русского стиха Слава Лен.
      Дальше все вместе мы направляемся в зрительный зал. Медленно гаснет яркий свет, становится тихо-тихо и даже немножечко как-то тревожно. Но тревога не успевает захватить сердце, на сцене вспыхивает Черный Квадрат в светлом, даже, кажется, в светло-кремовом обрамлении, отчего сам Квадрат становится еще чернее.
      По трансляции четко и отчетливо звучит голос Ю.П.Любимова о запрещении во время спектакля фото- и киносъемок и отключении мобильных телефонов. Потом Главный режиссер убедительно просит уважаемых зрителей не вмазывать в кресла жевательных резинок. Зал задвигался, зашевелился, засмеялся, зааплодировал, выражая свое согласие с просьбой. Контакт со зрителями установлен еще до начала спектакля.
      А потом вдруг сразу ожил Черный Квадрат. Из него в черно-кремовых в полоску костюмах (а, может быть, в арестантских робах?) под видом масок Арлекина, Красного Домино, Коломбины, Петрушки и Пьеро выходит, выпрыгивает, вырывается на сцену Серебряный век поэзии, век нового искусства, временно загнанного в небытие, в подполье, на кухню, в самиздат, в эмиграцию примитивным социалистическим реализмом - копиизмом.
      Величественная светская дама в черном - вечернем? - платье осторожно вышла из Черного Квадрата на освещенную сцену, негромким голосом произнося монолог.
      - Анна Ахматова! - наклонился ко мне и шепнул Юрий Александрович.
      - Сейчас будет Александр Блок! - и он снова все внимание сосредоточил
      на сцене. А там разворачивалось действо под стать древне-греческому
      театру, действо, переходящее то в коллективную декламацию, то в хоровое пение.
      В дальнейшем Черный Квадрат открыл для меня и вывел на свет из небытия А.Блока, Н.Гумилева, В.Хлебникова, М.Цветаеву, В.Брюсова, С.Черного, О.Мандельштама, И.Северянина, А.Белого, М.Волошина, И.Бродского, но, к стыду своему, по незнанию я не уловил ни монологов, ни декламации вещей З.Гипиус, В.Розанова, Ф.Сологуба и некоторых других.
      Один из моментов спектакля был просто символичен до озорства: красное знамя в руках знаменосца случайно или намеренно развернулось так, что на нем можно было прочитать непонятную, оборванную надпись крупными желтыми буквами: "Пролетарии всех... ", а далее ничего не было видно. Но, что интересно: буква "х" в слове "всех" отступила, отскочила в сторону на один-два просвета, и получилась полуфраза, вполне теперь уже понятная и озорная: "Пролетарии все х... "
      "Черный Квадрат" К.Малевича, мучивший меня всю жизнь своей загадкой, нераскрываемой тайной, наконец, для меня открылся, благодаря чуткому и замечательному писателю Ю.Кувалдину и не менее замечательному артисту В.Золотухину с его монологом "Идут по Земле пилигримы". Валерий Золотухин в рыжем парике и гриме (под Иосифа Бродского) трижды обошел сцену, произнося монолог, как будто трижды обогнул Землю, чтобы его пророческий голос дошел до каждого ее уголка, до каждой страждущей души.
      
      И быть над Землей закатам,
      И быть над Землей рассветам!..
      
      Встает и тянется к новой жизни неубитая Россия и вместе со своим рассветом призывает к себе из подполья и возвращает из эмиграции и забытья истинное искусство.
      
      Гоняемся за сложностью вещей,
      За тем, что ослепительно и броско.
      В непреходящей прелести ночей
      Чего уж проще - двое под березкой.
      Усыпаны деревья и кусты
      Метельною иль звездною порошей:
      - Ты слышишь, я люблю тебя, Алеша!
      Ты слышишь, я люблю тебя, а ты?..
      Чужие кони мчались по Земле,
      Но каждый раз в своем рассвете синем,
      Настоянном на крови и золе,
      Вставала неубитая Россия
      И вызывала трепетную боль
      Речушкой иль пейзажиком неброским.
      И с нею разделенную любовь
      Несут извечно двое под березкой.
      
      Теперь я с нетерпением жду любой возможности посетить новый литературный спектакль в любимовском Театре на Таганке, жду новых встреч с современным искусством, особенно с живописью молодого художника Александра Трифонова, нонконформиста, фигуративного экспрессиониста, "познающего мир своей чувствительностью (термин Малевича)".
      Валерий Золотухин к 30-летию Александра Трифонова написал: "На премьере спектакля "До и после" ко мне за кулисы зашел молодой человек и передал нечто плоское, крупное, обернутое в бумагу и аккуратно перевязанное. В нетерпении развязав и вспоров бумагу, защищавшую это нечто от мартовской сырости, я обнаружил холст с изображением черного квадрата (картина называется "Конец реализма" - С.М-П.) с пьяной перед ним бутылкой, готовой растечься, развинтиться, пуститься в пляс,- дразнящую черную строгость своей вихляющей сутью. Я обомлел. По спине пробежал холодок совпадения. Я только что вышел из этого квадрата на сцене театра на Таганке. Не смея отвести глаз от холста, боковым зрением я видел свое отражение в зеркале гримерки - лицо в белилах, намалеванные на нем огромные, черные клоунские очки, рыжий огненный парик, фрак и бабочка лауреата Нобелевской премии Иосифа Бродского, в руках этого господина холст.
      На холсте - оклик Малевича в интерпретации Александра Трифонова. "Ни хрена себе! - сказал я себе. - С ума бы не спятить..."
      А дальше В.Золотухин пишет:
      "...В этой одной из позднейших своих фантазий на тему стихов "Серебряного века" Любимов проявляет себя неслыханным новатором, выступая как автор литературной основы, режиссер-постановщик и балетмейстер, выдумывающий каждому персонажу свое пластическое решение ... И, может быть, использование мотивов "Черного квадрата" Малевича 85-летним Любимовым и 27-летним Трифоновым скажет нам и о том, что квадрат не так уж нелеп, как казалось многим, в том числе и мне, и что спор он выиграл через 100 лет".
      Лучше не скажешь, и я за это вдвойне благодарен Валерию Сергеевичу.
      
      
      ПРОГУЛКА С КУВАЛДИНЫМ
      
      Последний день Пасхальной недели или первое воскресение после Пасхи - Красная Горка - выдалось в нынешнем году теплым и солнечным. К этому дню во многих местах наши предки старались приурочить свадьбы, считая его счастливым для молодоженов. Красная Горка была девичьим праздником, по деревням и селам шло усиленное сватовство, а на игры собирались все девушки до единой в лучших своих нарядах: а как же иначе, ведь женихи выбирают себе невест. Поди-ка, попробуй, не явись девушка на этот "парад невест", просиди дома свое счастье, потом выйдешь замуж за какого-нибудь мужичишку-замухрышку; а парень может совсем не найти своей половины или достанется ему никому не нужная рябая уродина.
      На горке ставили соломенное чучело на длинном шесте, вокруг него собирались парни и девчата, пели песни, потом садились вокруг горки и угощали друг друга крашеными яичками. Вечером чучело сжигали с песнями и плясками, водили хороводы.
      
      Как на улице дождик накрапывает,
      Хоровод красных девок прибывает.
      Ой вы, девушки, поиграйте!
      Уж как вы, холостые, не глядите:
      Вам гляденьицем девушек не взяти,
      Уж как взять ли, не взять ли по любви,
      Что по батюшкину повеленью,
      Что по матушкину благословенью...
      
      Начало десятого часа утра. Я еще не решил, чем займусь в этот светлый день (тянет к столу и хочется выйти на улицу), а пока помогаю жене убирать после завтрака посуду. Раздается телефонный звонок:
      - Говорит Кувалдин.
      - Здравствуйте, Юрий Александрович!
      - Сергей Иванович! Жду вас в 12 часов в метро "Пролетарская" под переходным мостом. Захватите обещанную дискету и новые рассказы. Я верстаю номера журнала "Наша улица" на 2008 год. В феврале ожидается сотый номер моего журнала!..
      На "Пролетарскую" я приехал немного пораньше, под переходным мостом там и сям несколько человек ожидали назначенных встреч. Я о чем-то задумался и Кувалдина заметил, когда он уже подходил ко мне. На голове его будто на минуту присела черная вельветовая кепка, на плечах основательно сидела кожаная также черного цвета "семисезонная" куртка, из-под которой были видны техасные небесно-голубые брюки, подвернутые у щиколоток (веяние современной моды); в руках - неизменный светло-коричневый (под цвет туфель) портфель, непременный спутник своего хозяина, в котором "все издательство "Книжный сад", как однажды выразился Кувалдин в одной из своих бесчисленных бесед с известными людьми: прозаиками, поэтами, критиками и др.
      - У вас есть немного времени? - спрашивает Юрий Александрович и, не дожидаясь ответа, продолжает, - я хочу вам показать места, где происходит действие моего рассказа "Вот кто-то с горочки спустился".
      Он напечатан в первом номере за этот год. Я вам принес журнал, там и ваш рассказ пошел "Високосный год". Он немного простоват и наивен, да и фабула его издавна известна, но он читается с интересом, с хорошим юмором...
      Мы переходим на станцию "Крестьянская застава", доезжаем до "Чкаловской", выходим на улицу Земляной вал. Сзади - Курский вокзал. Перед нами - Садовое кольцо с огромными сталинскими домами. Тоталитарная эпоха и в архитектуре подавляла человека. Подземным переходом переходим на ту сторону. Кувалдин идет легко, свободно, целеустремленно, шаг у него не широкий, но спорый, хотя и без спешки. Я отвык от такой ходьбы, тем более что меня иногда "ведет" в сторону и приходиться не шагать, а подставлять под себя ноги, чтобы не упасть. Это следствие ишемии. Кувалдин замечает мою "пьяную походку" и озабоченно говорит:
      - Мы назад уже не пойдем, а до Таганки вы дойдете?
      - Теперь уж дойду, деваться некуда, да и интересно мне, я здесь никогда не бывал.
      - Сейчас мы свернем в переулок Обуха, а там пройдем по улице Воронцово
      Поле до Большого Николоворобьинского переулка, где жил драматург Островский. А вот впереди дом с огромной аркой и колоннами, где книжный магазин "Новелла", в котором наряду с издательством "Московский рабочий" в середине 80-х годов я начинал свою частную издательскую деятельность. И в этом доме жил академик Андрей Дмитриевич Сахаров, чью брошюру "Конституционные идеи" я издал в 1989 году. Я бывал у Сахарова в гостях в этом доме... Там сейчас висит мемориальная доска. А магазин "Новелла" торгует пальмами...
      По улице Воронцово поле мимо посольства Индии мы поднимаемся вверх, к Минюсту, стоящему на месте бывшей церкви Николы в Воробьине, снесенной в 1934 году, в которой молился Александр Николаевич Островский, проживший 36 лет неподалеку, в Николоворобьинском переулке.
      Я на минуту представляю себе, что иду рядом с Чеховым, запросто так разговариваю, оглядываюсь по сторонам, куда указывает Антон Павлович, и мне становится немного не по себе. Это только Кувалдин может так запросто, почти на равных, идти и разговаривать с классиками: Чеховым, Достоевским, Мандельштамом, Львом Толстым. Я чувствую себя не писателем, начинающим прозаиком, а школяром или простым читателем, посягнувшим на такую высоту, куда зовет Кувалдин:
      - Вы должны заявить о себе и войти в Божественную метафизическую программу и в Бессмертие наравне с классиками. Это самая высокая мечта и цель, к которой должен стремиться каждый настоящий писатель. Но этому надо посвятить всю жизнь, работать, как вол, как работает Кувалдин с утра и до вечера у компьютера, в типографии, на складе или перевалочной базе, таская пачки с книгами...
      Мы выходим в Николоворобьинский переулок, залитый асфальтом.
      - Когда-то здесь был булыжник, и мы с Высоцким в обнимку, бухие, шли по нему к Парийскому в Тессинский переулок, где готовили на двух пишущих машинках самиздат - "В круге первом" Солженицина. А сейчас мы подходим к дому Островского. В этом доме, подаренном драматургу отцом, Александр Николаевич написал пьесы "Свои люди - сочтемся", "Доходное место", "Не все коту масленница", "Не в свои сани не садись", "Бедность - не порок", в этом доме бывали Достоевский, Гончаров, Тургенев, Григорович, Писемский, здесь же написана знаменитая "Гроза" - луч света в темном царстве...
      Здесь Александр Николаевич, по описанию С.В.Максимова, "в коротенькой поддевочке нараспашку, с открытой грудью, в туфлях, покуривая жуковский табак из черешневого чубука, с ласковой и неизменно приветливой улыбкой встречал всякого, кто получил к нему право входа". Заходим во двор, слева многоэтажная громада хрущевских времен, а справа низенький, какой-то пришибленный в один этаж домик-сарай (по нынешним нашим понятиям) из темно-красного кирпича, один из трех таких же домов, принадлежащий знаменитому драматургу.
      Я на секунду перенесся в позапрошлый век и представил себе, что сейчас откроется обшарпанная дверь и из нее выйдет на улицу Островский, провожая своих знаменитых гостей, известных всему передовому человечеству, и что мы с Кувалдиным неожиданно оказались в их окружении. Мне стало страшно, голова поплыла в сладком забытьи, а Кувалдин уже подавал руку сосредоточенному Достоевскому, как старому знакомому... Не помню, как я вернулся в наши дни, только услышал голос моего поводыря:
      - Отсюда, с горки, смотрел Островский на Замоскворечье, место детства. Писал о Замоскворечье, а жил здесь...
      "Какое мальчишество, - подумал я сокрушенно, - ну ладно, Кувалдин, а я-то о чем размечтался? Не много ли возомнил о себе? Бессмертия, Сергей Иванович, захотелось, да? А зачем оно тебе? Бессмертие нужно великим, а ты еще поработай на него, крепко поработай..."
      Хотелось еще постоять в этом дворе, подивиться простотой убогости жилища великого драматурга, но вдруг стало неприятно на душе оттого, что на соседнем домике, крайнем в глубине двора, одном из трех домов Островских, то ли бомжи, то ли оголтелые дачники ломали крышу, издали были видны почерневшие ребра парника.
      - А я люблю много ходить пешком, - продолжал Юрий Александрович, - насидишься у компьютера, выйдешь на улицу - хорошо! Утрами люблю гулять вдоль берега Москвы-реки, по Борисовским прудам, со своей собакой, обдумывать свои планы и сюжеты. Литература - та же религия, а писатель для меня - Бог, он над людской суетой, над схваткой, а не в толпе белых или красных. Писателем может быть только одиночка, вышагнувший из социума и сидящий на облаке, наблюдающий бесконечное воспроизводство человеков. Писательство - род духовной деятельности во благо Божественной программе.
      Кувалдин говорит, как пишет: емко, глубоко, проникновенно, интересно. И часто его разговоры сводятся к писательскому мастерству, искусству художественной прозы. И пока мы идем вниз по переулку к Яузе, переходим ее через горбатый мостик, на котором мы немного постояли, глядя на желтую воду Яузы, стесненной могучими гранитными берегами, выводящую ее в этом месте в Москву-реку у высотного здания, похожего на готический собор, на Котельнической набережной.
      Солнце бликует на воде.
      Кувалдин вскидывает руку, как Пушкин на экзамене перед стариком Державиным в лицее, и читает:
      
      * * *
      Я буду метаться по табору улицы темной
      За веткой черемухи в черной рессорной карете,
      За капором снега, за вечным, за мельничным шумом...
      Я только запомнил каштановых прядей осечки,
      Придымленных горечью, нет - с муравьиной кислинкой,
      От них на губах остается янтарная сухость.
      В такие минуты и воздух мне кажется карим,
      И кольца зрачков одеваются выпушкой светлой,
      И то, что я знаю о яблочной, розовой коже...
      Но все же скрипели извозчичьих санок полозья,
      B плетенку рогожи глядели колючие звезды,
      И били вразрядку копыта по клавишам мерзлым.
      И только и свету, что в звездной колючей неправде,
      А жизнь проплывет театрального капора пеной;
      И некому молвить: "Из табора улицы темной..."
      
      - Вот, Сергей Иванович, именно это стихотворение Осипа Мандельштама подвигло меня к идее назвать свой журнал "Наша улица". Я вырос из этих улиц, моя судьба растекается по ним, как ток по проводам...
      С горбатого мостика спускаемся на Берниковскую набережную, потом минуем Николоямскую улицу и сначала по Яузской улице, а затем по ее продолжению - Верхней Радищевской - доходим до метро "Таганская-кольцевая". Кувалдин рассказывает об этих местах. Кажется, Кувалдин знает Москву вдоль и поперек. У белоколонного старомосковского особняка, в котором расположена 23-я больница под советским названием "Медсантруд", Кувалдин, остановившись у черной чугунной ограды, говорит, что здесь работал его приятель Юрий Владимирович Парийский, врач-кардиолог, умерший в 40 лет от слишком частых и непомерных возлияний, как и Высоцкий в 80-м году, что здесь неоднократно лежал сам Володя Высоцкий, выходя из тяжелого бодуна, что в этой больнице чуть ли не с того света вытащили после инфаркта самого Юрия Петровича Любимова, о чем он рассказывал Кувалдину. Потом Юрий Александрович говорит о литературе, о мастерстве писателя-прозаика.
      - Какой сегодня день хороший! Как это у Достоевского - клейкие листочки распустились! Вот деталь - сразу чувствуешь весну. Но клейкими они становятся ближе к началу лета. Сейчас же почки только проклюнулись...
      Нина Краснова пишет: "Кувалдин придает в прозе большое значение
      деталям, потому без них проза не может быть хорошей. Он сам мастер деталей. И умеет подметить их у своих авторов и обратить на них внимание авторов".
      И устная, и письменная речь Юрия Кувалдина глубоко осмысленна, убедительна, да и где еще в наше время найдешь такого мастера-наставника, который бы учил писательскому мастерству своих авторов. В большинстве современных издательств смотрят не в рукопись автора, а в его кошелек.
      - Я думаю, что говорение смертно, - доверительно продолжает Кувалдин, - поскольку оно не фиксируется на бумаге (любом другом носителе) и исчезает с лица земли вместе с говорившим. Бессмертие обеспечивается записанным словом, но не простым, а собранным в произведения, словом художественным, словом образным...
      Все подвержено уничтожению временем, кроме Слова, поскольку оно не материально, а метафизично. Слово возвышается над физическим миром. Проще говоря, материальная культура исчезает, Слово остается... Самый сложный процесс - положить слова на бумагу так, чтобы они рождали художественное произведение. По буковке, по зернышку. Писателем может быть не просто усидчивый, волевой, мужественный человек, а находящий в сидении и писании, то есть в процессе управления буквами на бумаге, высшее удовольствие...
      То, что не было мною записано, того не существовало. Золотухин вспоминал, что еще какой-то американец говорил, что нужно записывать мгновения - они стоят целых исследований и томов воспоминаний...
      Писательство - это загробная деятельность, обеспечение в Слове бессмертия своей души. Жизнь - конечна, Слово - вечно!..
      Искусство прозы требует работы над незаметными для читателя вещами.
      Например, над соотношением изображения, авторской речи и диалога. На мой взгляд, соотношение основных приемов в прозе должно быть такое: 40 процентов - изображение; 50 процентов - авторская речь и лишь 10 процентов - диалог...
      Как правило, у начинающих авторов преобладает диалог. На мой взгляд, сплошной диалог говорит о малоталантливости этого автора...
      Много можно было бы еще услышать от писателя-эрудита, однако, хотя и медленно, но мы приближаемся к Таганке. Юрий Александрович напоследок останавливается (он часто это делает при ходьбе с собеседником) и говорит:
      - Одолели авторы-графоманы, звонят, пишут письма, шлют тексты по электронной почте. Я вынужден поднимать планку писательского мастерства. Надо начинать готовить к изданию книги: вашу, Ваграма Кеворкова, свою. А журнал "Наша улица" на этот год я уже сверстал... Несколько десятков шагов мы проходим молча, Кувалдин о чем-то думает, а я, оказавшись у парадного входа в Театр на Таганке Ю.П.Любимова, вспоминаю, как недавно с Юрием Александровичем (по его инициативе) мы были на спектакле "До и после. Серебряный век поэзии". А еще я думаю о том, как же подробно и досконально знает Москву Юрий Кувалдин, отдельные ее тихие и, казалось бы, незаметные переулки, где когда-то кипела другая жизнь, жизнь наших великих и безвестных предков. И мне вспоминаются строки А.Н.Островского из предисловия к "Очеркам Замоскворечья": "Я знаю тебя, Замоскворечье, имею за Москвой-рекой друзей и приятелей и теперь еще брожу иногда по твоим улицам. Знаю тебя в праздники и в будни, в горе и в радости, знаю, что творится и деется по твоим широким улицам и мелким частым переулочкам". Мы входим в метро, садимся в поезд, доезжаем вместе до "Пролетарской" и расстаемся: Кувалдину - в Марьино, мне - в Выхино. Когда-то один поэт сказал: "И кто мой современник, я не знаю". Но теперь я точно знаю, кто мой современник, и счастлив от этого.
      
      
      У ПАТРИАРШЕГО ПОДВОРЬЯ
      
      Сегодня идёт второй день 73 года моей жизни. Бабушка моя Василиса Семёновна умерла рано, не дожив даже до 60 лет: в 1943 году её хоронили всей нашей деревушкой, и я, восьмилетний, нёс ей на могилку букет полевых ромашек. Дед, Сергей Акимович, пережил её ровно на 14 лет и, умирая, наказывал мне: "Живи долго, с моё и больше!" Вот я и живу, и годы мои и дни приближаются уже к обозначенному дедом сроку. А может быть, этот срок и действительно продлится, и мне Господь пошлёт не только " с дедово", но и больше. Что ж, поживём - увидим: по земле-то хоть и трудновато стало ходить, но ещё не пропал интерес ко всему живому: и к цветущим по весне каштаном на моей Ташкентской улице, и в красных кистях к рябинам, красующимся как раз в эти солнечные и тёплые деньки, останние после недавнего "бабьего лета"...
      Сегодня - 4 октября - День животных, Всемирная неделя Космоса, Отдание праздника Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня. Воздвижение - один из христианских праздников, установленных "в память нахождения в окрестностях Иерусалима креста, на котором, по преданию, был распят Христос и "воздвижения "креста для поклонения верующих"; это праздник - воспоминание обретения царицей Еленой Креста Господня, воздвигнутого ею на поклонение.
      По народным приметам Воздвижение - это третья встреча осени, после Симона Летопроводца и Осенин. На Воздвижение - последняя копна с поля, птица в отлёт двинулась: Воздвижение кафтан с мужика сдвинет, шубу надвинет.
      А в России в этот день все прогрессивные люди ещё отмечают 50-летие со дня запуска первого советского искусственного спутника Земли, а я еду к Юрию Кувалдину в гости по его приглашению.
      - Я вас встречу на платформе метро "Марьино", - говорит мне по телефону Юрий Александрович.
      - Не надо, я знаю, как ехать.
      - Нет, нет, не спорьте! Ждите меня в час дня на середине платформы. Мы будем фотографироваться, поэтому наденьте костюм или пиджак, только не надевайте тельняшку, оставьте её пьяным десантникам, купающимся в городских фонтанах...
      Господи Боже ной! Известный писатель, издатель, владелец частного, одного из лучших журналов современной литературы "Наша улица" и собственного издательства "Книжный сад", не считаясь со своим временем (он один единственный сотрудник и в журнале, и в издательстве), срывается с места, едет в метро "Марьино" встречать своего автора!
      Господи! Не снится ли мне это?..
      Нет, не снится.
      На станции метро "Пролетарская" я делаю переход на "Крестьянскую
      заставу", вхожу в нужный мне вагон, и сразу несколько пассажиров встают со скамеек и уступают мне место.
      Что это?
      Или я стал настолько известен, благодаря публикациям в журнале "Наша улица", или заметно постарел, а, может быть, наоборот, настолько ещё неотразим, что даже женщины уступают мне место?
      Ровно в час дня Юрий Кувалдин в своей знаменитой "кожанке" и синих техасных брюках быстрым шагом приближается ко мне. Мы здороваемся, а он говорит, словно извинияясь за чьё-то хамство и бесцеремонность:
      - Всю территорию станции застроили торгаши, пройти к автобусу надо в обход, остановку-то не сразу найдёшь!..
      Уже на подходе к дому озабоченный мастер достаёт из кармана "кожанки" фотоаппарат и говорит:
      - Ну-ка, встаньте вот здесь, пока солнышко за тучку зашло, кадр должен получиться хороший. Пригодится в журнале...
      Писатель и издатель работает 24 часа в сутки, даже, когда он на улице, в автобусе или метро, в очереди за картошкой или просто в толпе, в лесу и даже в ванной: либо обдумывает очередную вещь (рассказ, повесть, роман), либо ищет натуру для съёмки нужного ему фотокадра для очередного номера журнала.
      Одна из целей нашей встречи - подписка на журнал "Наша улица" на второе полугодие, а также получение очередных авторских номеров за последние четыре месяца, что мы и делаем, в первую очередь, по приходе на квартиру писателя.
      В прихожей, сразу за входной дверью, заботливо подготовлены для посетителей домашние мягкие тапочки, которые тут же уютно садятся на ноги вместо уличных туфель.
      - Проходите, Сергей Иванович, вот сюда, направо.
      На двери комнаты висит табличка: "Издательство "Книжный сад". Вот она, святая святых Юрия Кувалдина: справа во всю стену книжные полки, слева тахта, прикрытая тёмным пледом, далее - компьютер ("Я здесь работаю ночью, когда не спится" - поясняет Юрий Александрович), посередине - раздвижной стол со столешницей, покрытый белым в мелких цветочках пластиком, на столе ваза с засушенным букетом бордовых роз, возле стола два деревянных стула, покрытых лаком по натуральному дереву. Обстановка спартанская, ничего лишнего, если не считать стопок номеров журнала и в комнате, и вдоль стены на полу в прихожей и коридоре.
      Слева от входной двери за небольшой комнатой с клеткой и жёлто-зелёным попугаем, красавцем с горбатым клювом и длинным хвостом, расположен безоконный "творческий закуток" с главным компьютером, принтером и другими необходимыми к нему причиндалами (прошу прощения за мою полную неосведомлённость в этом деле!), а на стене висят свёрстанные листки с содержанием будущих номеров журнала "Наша улица" и большая карта Москвы, полученная с компьютера: вид из Космоса...
      Юрий Александрович прямо при мне вводит в компьютер кадр с моей физиономией, только что полученный во дворе, фокусирует его и тут же помещает на обложку одного из будущих номеров своего журнала. Потом он "залазит" в Интернет, открывает сайт журнала "Наша улица", потом сайт "Писатель Сергей Михайлин-Плавский. Народ. Ru".
      А ещё он открывает сайт города Плавска: "Город Плавск. Герои", где значится моя фамилия: "Поэт Сергей Михайлин" и много других фамилий известных на моей родине людей, с некоторыми из которых я иногда встречаюсь на собраниях "Тульского землячества" в Москве...
      К двум часам дня появляется Ваграм Кеворков, среднего роста с седой головой человек, режиссёр-постановщик, актёр, журналист, писатель, автор книги "Сопряжение времён".
      Кувалдин после взаимных приветствий усаживает нас за стол и снова берёт в руки фотоаппарат, снова мелькают кадры: поодиночке, по двое - портрет, групповой портрет, потом - ввод полученных кадров в компьютер в упомянутом уже "творческом закутке".
      А через некоторое время нас ожидает чай с бутербродами с маслом и красной рыбой, которыми щедро одаряет нас Ваграм Борисович.
      Юрий Александрович о своих авторах знает всё, до самых мелочей. Подавая мне бокал с чаем, он, извиняясь, говорит:
      - Вам же сахар нельзя, а я сыпанул одну ложечку...
      - Одну ложечку можно, - говорю я благодарно и беру увесистый бутерброд со сверкающей белизной тарелки. За чаем мы говорим о творчестве, об искусстве художественной прозы, о высокой поэзии. Кувалдин вдохновенно читает стихи Осипа Мандельштама:
      
      За гремучую доблесть грядущих веков,
      За высокое племя людей,
      Я лишился и чаши на пире отцов,
      И веселья, и чести своей.
      Мне на плечи кидается век-волкодав,
      Но не волк я по крови своей:
      Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
      Жаркой шубы сибирских степей...
      
      На этот раз, как и при всех предыдущих встречах, заходит разговор о мастерстве художественной прозы. Юрий Александрович садится на своего любимого конька и бросается в атаку:
      - Писать надо ежедневно, как говорил Юрий Олеша: ни дня без строчки, - при этом рука мастера тянется к книжному стеллажу и безошибочно достаёт томик любимого писателя в чёрном дерматиновом переплёте. Кувалдин раскрывает его и читает: "Если уж начинать писать книгу о своей жизни, то следовало бы первую главу посвятить тому удивительному обстоятельству, что я не был всё время одинаковым, а менялся в размерах. Даже не мешало бы вспомнить о том, что меня вообще не было..."
      - О чём эти слова? О том, что всё познаётся в движении, в развитии. Это, как облака, их рисунок, очертания каждый миг другие, они не аморфны, а постоянно меняются. А вот послушайте отрывок:
      "- Мальчик! - кричат неизвестно кому, и я тоже оглядываюсь. Оглянусь ли теперь, когда закричат:
      - Старик!
      Пожалуй, не оглянусь. Не хочется? Нет. Я думаю, в основном тут удивление, что это наступило так быстро...
      - Старик!
      Нет, не оглянусь. Не может быть, чтобы это произошло так быстро (то есть наступила старость - С.М.-П.).
      - Старик! Вот дурак - не оглядывается! Ведь это же я - смерть!.."
      Вот как надо писать: обжигающе коротко и убедительно!
      А вот послушайте, как пронзительно написано о любви к земле: "...надо выбраться за город. Поеду на какую-нибудь станцию, сойду и буду стоять... Когда-то я впервые после перерыва, оказавшись за городом, взбежал на невысокий холм и, не видя, что вокруг кладбище, упал, чувствуя восторг, в траву лицом - на ножи травы, которые меня ранили, плакал от сознания близости к земле, разговаривал с землёй... "Только тогда правдиво и напишешь о земле, если так искренне любишь её, носишь её в сердце: все её боли пропускаешь через свою душу... Юрий Карлович много писал о мастерстве прозы, у него даже есть солидная, с глубоким анализом статья "Литературная техника". И нам нелишне будет послушать ещё один маленький, но любопытный отрывок: "Однажды мне попала в руки книга Шеллера-Михайлова, какой-то роман из собрания сочинений этого писателя, изданного "Нивой"... Бойко написано, но ни следа очарования, магии. Свадьбы, векселя, интриги, вдовьи слёзы, прожигающие жизнь сынки... И вдруг, перейдя к одной из очередных страниц, я почувствовал, как строчки тают перед моими глазами, как исчезает страница, исчезает книга, исчезает комната - и я вижу только то, что изображает автор...
      Книжка Шеллера-Михайлова была по ошибке сброшюрована с несколькими страницами того же, "нивского" издания сочинений Достоевского. Страницы были из "Идиота"... Колоссальна разница между рядовым и великим писателем!"
      Давно когда-то, в пору своей инженерной юности, я читал рассказы Юрия Олеши, наверно, не понимал их, поэтому не скажу, что был от них в восторге. Но одно место меня тогда поразило и запомнилось на всю жизнь. Речь там шла о студенте, который ухаживал за сестрой рассказчика Верой и приезжал на дачу на велосипеде. Вот эта поразившая меня фраза: "...студент дул в цветы, цветы отворачивались. "Можно написать и две, и пять страниц о том, каким неприятным типом был этот студент, но настоящему мастеру для этого понадобилось всего лишь шесть слов! В статье "Литературная техника" Олеша пишет: "Мы только в том случае можем увидеть лицо, о котором нам говорят, если художник нашёл черту, вызывающую у нас краткое, мгновенное впечатление". И сейчас я заново осмысливаю для себя поучительную прозу Юрия Олеши, открывающего мне тонкости и своеобразие художественной прозы классиков, "В вещах Льва Толстого очень много сновидений. Сон Пети Ростова... Сон князя Андрея, сон Анны Карениной... Снится также сон Пьеру Безухову... Много снов и у Достоевского...
      Сон в литературе составляет как бы отдельное произведение искусства... Пушкин говорил, что блестящие выражения без мыслей ни к чему не служат. Но блестящие выражения, в которых заключены мысли, он охотно применяет в своей прозе... И стихи, и проза Пушкина особенно богаты эпитетами, определяющими эмоции и душевные качества. Умение точно и кратко назвать переживание, чувство, душевное качество в Пушкине поразительно..."
      А теперь я вместе с заинтересованным читателем хочу порадоваться за Юрия Олешу, нашедшего великолепную метафору: "Подошла цыганская девочка величиной с веник". Эту находку он объясняет так "Идёт маленькая цыганка. У неё очень узкая талия, маленькая головка. На ней широкая, расходящаяся треугольником юбка до пят. Маленькие цыганки ходят очень быстро... потому что им нужно догонять прохожего и забегать впереди. И цыганка метёт при этом своей длинной юбкой и пылит. Стало быть, есть все данные, чтобы увидеть вместо цыганской девочки - веник...
      Такая метафора имеет смысл, потому что она каждого делает поэтом, каждому возвращает свежее восприятие мира".
      После чая, наскоро на кухню убрав посуду, мы идём на улицу: нас ожидает
      Храм Живоначальной Троицы в честь 1000-летия Крещения Руси.
      Кувалдин предупреждает:
      - Обещали дождь к вечеру.
      К дождю мы готовы: у Юрия Александровича и Ваграма Борисовича - зонты: у меня на всё про всё - плащ и берет, не люблю зонтов - давняя деревенская привычка.
      От Люблинской улицы на автобусе с пересадкой доезжаем до нужной остановки на Ореховом проезде и выходим как раз напротив Храма.
      Храм имеет свою современную историю его создания.
      В Интернете есть официальный сайт Патриаршего Подворья в честь 1000-летия Крещения Руси, созданный по благословению Его Святейшества Патриарха Московского и всея Руси Алексия II и с разрешения Московской Епархии Русской Православной Церкви в 2004 году от Рождества Христова к освящению Храма Живоначальной Троицы.
      Мысль о строительстве административного центра Русской Православной Церкви (РПЦ), который включал бы в себя комплекс сооружений, зародилась в далёком 1988 году, в год 1000-летия Крещения Руси, год только начинающейся оттепели по отношению к Православной Вере в Советском Союзе.
      Тогда ещё боялись вслух говорить о возможном восстановлении Храма Христа Спасителя, на месте которого всё ещё плескался народ в бассейне "Москва", не зря прозванном современниками "лужей". Было принято решение построить комплекс Патриаршего Подворья в самом большом районе Москвы - Орехово-Борисово, недалеко от Борисовских прудов... Для комплекса было предложено 3 площадки: нынешнее расположение, у музея-заповедника "Царицыно" и у близлежащего храма Живоначальной Троицы в Борисово, но не все люди ещё "созрели" для таких резких перемен от безбожия к открытому исповеданию христианства, поэтому для застройки было выделено место, самое неприметное с одного из главных транспортных узлов столицы нашей Родины - Каширского шоссе - у музея-заповедника "Царицыно", где в 1988 году святейшим Патриархом Пименом был отслужен молебен и освящён закладной камень будущего храмового комплекса.
      Но строительство так и не началось из-за того, что все финансы были брошены на приходские храмы, которые более нуждались в реальной поддержке, чем строительство одного собора. А в 1995 году началось воссоздание Храма Христа Спасителя, на строительство которого были брошены все силы и средства.
      И только после открытия Кафедрального собора Русской Православной Церкви вспомнили про задумку 12-летней давности - о строительстве Патриаршего Подворья в память 1000-летия Крещения Руси... Не без помощи мэра Москвы Юрия Михайловича Лужкова было получено разрешение на застройку площадки близ Каширского шоссе.
      Как основа, был предложен проект в Византийском стиле, ведь тысячу лет назад в православно-храмовой архитектуре наибольшее влияние имела византийско-греческая культура, которая повлияла на развитие и расцвет многих других культур, в том числе и русской. Поэтому в строительстве храма-памятника нельзя было не обратиться к истокам. Отсюда и крестообразный в плане однокупольный храм и бирюзово-голубые купола - символ Божьей Матери и ангельских сил.
      По благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II в октябре 2000 года Балтийская Строительная Компания приступила к строительным работам на месте. Был перенесён камень и крест...
      А уже I сентября 2001 года, в день города, Святейшим Патриархом Московским и всея Руси Алексием II, при огромном стечении народа, было совершено освещение закладного камня будущего храма Живоначальной Троицы в честь 1000-летия Крещения Руси в комплексе Патриаршего Подворья, превратившееся в удивительно красивый и одухотворённый праздник.
      На протяжении всего строительства, по воскресным дням, совершались еженедельные молебны, сопровождаемые колокольным звоном...
      В начале 2004 года был привезён и смонтирован уникальный фарфоровый иконостас работы петербургской художественно-реставрационной мастерской "Гильдия мастеров" Юрия Волкотруба. Общее руководство художественными работами в Храме осуществлялось Экспертным Советом под руководством архиепископа Орехово-Зуевского Алексия (Фролова). Главная идея, которой подчинено всё художественное убранство Храма - идея соборности 1000-летней Русской Православной Церкви, духовное единство разнообразных типов святости, присутствующих не только в пределах России, но и во многих странах мира.
      И, наконец,19 мая 2004 года, в день отдания праздника Пасхи Святейшим Патриархом Московским и всея Руси Алексием II было совершено великое освящение центрального собора в честь Троицы Живоначальной и отслужена первая Божественная Литургия. Закончилось строительство физическое, но началось строительство иное - строительство духовное: ежедневные Божественные Литургии и просветительская работа. В сентябре 2004 года начала свою работу Воскресная школа при комплексе Патриаршего Подворья для детей и взрослых, открылась подготовительная гимназия.
      Помолившивь Христу Спасителю, поставив традиционные свечи за здравие литературы и ныне живущих родных и близких и во упокой усопших, мы ещё долго любуемся внутренним убранством храма, потом выходим на улицу, медленно обходим его кругом, фотографируемся и по ступенькам поднимаемся вверх, к автобусной остановке.
      Кувалдин с Кеворковым, притихшие и умиротворённые, подсаживают меня в автобус, и я через Каширку возвращаюсь домой. А дождик всё-таки пошёл: осенний, но тёплый и частый, сродни весеннему, живоначальному.
  • © Copyright Кувалдин Юрий Александрович (kuvaldin-yuriy@rambler.ru)
  • Обновлено: 17/09/2015. 125k. Статистика.
  • Монография: Мемуары
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.