Под 200-летие Гоголя даю двадцатую главу моего романа "Родина", в которой действует вместе со всеми жившими и живущими сам Гоголь, маленький и рыжеволосый богохульник, которым слыл вместе с Пушкиным, вводя в краску первых попавшихся дамочек, которым сразу и недвусмысленно предлагали то само дело по вхождению Ивана Великого, памятника Богу, в лоно для создания нового человека - и создал Бог! - дальше каждый знает, что нужно делать, слыл до тех пор, пока его на хватило открытие, что тот Нос, который сам себе гуляет по Невскому, и есть Бог. Нос - Ной - Хой, а теперь букву "у" вставьте вместо гласной "о" и получите имя Бога. Такие страшные и захватывающие дела происходили на заре человечества в Египте с помощью фараонов и их жрецов - евреев, создателей языка, от которого пошли все языки мира, а стало быть, и единого Бога, которого нужно обрезать. Новая религия выросла из обрезания с добавлением высшей оценки Того, кого обрезали - Хер! Так как в древности не было еще огласовки, писали только консонантами, то и возникло имя Хрис Теос (Бог - по-гречески). Итак, от одного слова YHWH (Яхве-Яхуй, отсюда сразу для маскировки пошли Яков, Ян, Яхонт и т.д), чтобы не писать трехбуквие по-русски, возникло всё на свете - и дети и языки. Суть развития языка - сделать имя Бога запретным, скрывать его другими буквами, запретить к произношению, как запрещено все дело Бога, а то, что показывают - называют порнографией. Вот где и в чем возносился, перерождался, страдал и сошел с круга Гоголь - Го-го-Чи-чи. Имя Бога не произносимо, потому что оно - мат. Но посмотрите, Го-го, Чи-чи... Вы чувствуете сходство. Но до понимания Слова как шифра Бога Гоголь не додумался. Это проделал я с более или менее приличным видом, потому что Бог и его дела - это материальная часть языка, фундамент, другими словами - сакральность, то есть сплошная тайна и запрещенность. Ужаснувшись всему, Гоголь сошел с ума. Его болезнь - это предвосхищение открытия имени Бога и тех начал, от которых возник на земле человек и его язык. В романе "Родина" есть специальная глава, содержащая художественное разъяснение моего открытия имени Бога и дел его. Роман опубликован в моем собрании сочинений, которое всегда есть в продаже в Книжной лавке Литературного института. В заключение скажу следующее: те, кто борются с матом, те борются с Богом.
Юрий КУВАЛДИН
Глава двадцатая
Левитан положил руку на кожаное плечо Милы, потому что она была, как Мурка, в черной кожаной тужурке, под которой был спрятан в петле топор, и сказал:
- Я получил от вас приглашение на Пленум ЦК и отказаться не могу. Тем более, будет участвовать Саврасов.
Левитан взял свою постоянно с ним находящуюся убитую чайку, взял как-то неуклюже, за одно крыло, так что второе крыло волочилось по асфальту, закинул за спину двустволку, и они пошли на станцию метро "Кутузовская".
- Вас здесь ждать? - спросил Жаботинский.
- Нет, вы садитесь с Велесом в "Додж"! - приказала Мила.
Левитан шел чуть сзади и ничего не спрашивал. Мила ему вопросов не задавала. Зашли по пути к метро в рыбный магазин.
Мила купила безголового минтая для кошки и себе пару штук наваги, потом, постояв, взвесила и две жирных атлантических селедки, подумав, при этом, что сейчас вернется и отварит к селедке картошки, даже аромат горячего картофельного пара ощутила.
У метро к Левитану прикололся мент: мол, чего это он с Москвы-реки чаек таскает; Левитан не стал с ним препираться, заплатил штраф - четыре гульдена - и прошел в метро. Станция некрасивая под мостом, побелка, как в казарме; не в туннеле, поезд подошел быстро, вошли, сели, Левитан развернул, положив чайку в проходе, толстую газету "Из рук в руки". Прочитал вслух для Милы:
- Гоголь просит перенести свой прах с кладбища Данилова монастыря на Новодевичье.
В вагон светило солнце, и черные тени от пассажиров ложились на белую чайку; в окнах мелькали железнодорожные вагоны, подъезжали к Киевскому вокзалу. Вышли на "Киевской", где у угловой башни с часами ждал уже красный "Додж" с Велесом.
- А где Жаботинский?
- Он на Большую Ордынку в Щетининский переулок на такси поехал. Ему на пейджер срочную информацию сбросили.
- А что там помещается? - спросила Мила.
- Израильское посольство и Книжная лавка "19-е Октября" Марка Фрейдкина.
- Молодец Жаботинский, создал свою еврейскую страну. Я люблю патриотов! Даже еврейских. Жаботинский патриот. Как говорят наши руководители: "патриот своей страны!". Так говорить нельзя. В слове "патриот" уже содержится "своей страны", так что получается тавтология! А мы всеми силами боремся и на кафедре и в институте в целом за чистоту великого русского языка. Хотя это дело не простое. Горбачев погорел потому, что в слове "начать" постоянно делал ударение на первом слоге, что категорически неправильно! Вот в слове "кончить" он делал правильное ударение, а в слове "начать" неправильное. То же в слове "каталог". Ударение нужно делать на "лог", то есть в конце. Некоторые же делают на втором слоге, и получается какой-то катальщик!
...Данилов монастырь был закрыт в 1929 году. Могилу Гоголя вскрывали почти целый день. Там и склеп под землей оказался, в боковой ход которого в свое время был вдвинут гроб. Черепа Гоголя в гробу не оказалось: останки начинались прямо с шейных позвонков, остов скелета был заключен в хорошо сохранившийся сюртук табачного цвета. На ногах были башмаки с очень высокими каблуками, сантиметров 5-6. Комплекс Наполеона (маленькие хотят быть большими!) и здесь. Известно, что Гоголь был низкоросл, как и Пушкин, как и Ленин, как и Сталин, как и сам Наполеон.
- Это я знаю, - сказала Мила. - Все они эротоманы!
- Очень похотливы! - воскликнул в подтверждение из-за плеча Фаллос. - Такие как я, сплошь состоят из полового органа, как говорится, от затылка до пятки!
Когда и при каких обстоятельствах исчез череп Гоголя, остается загадкой, хотя при начале вскрытия могилы, на малой глубине значительно выше склепа с замурованным гробом, был обнаружен череп, но археологи признали его принадлежащим более молодому покойнику.
- Это я отсекла его голову! - вскричала Мила и выхватила из-за пазухи топор.
Но сам Гоголь подошел сбоку и ухватил топор крепкой хваткой. Гоголь был Миле по плечо, как подросток, рыжие волосы его свисали до плеч, распадались на рядок и были ровно подрезаны скобой.
Гоголь сказал:
- Меня все путают с Чубайсом, но я Гоголь, Николай Семенович.
- Семенович?
- То есть, - поправился Гоголь, - Никодимович!
- Никодимович?
- То есть, - поправился Гоголь, - Кондратьевич!
- Это правильно! - сказала, одобрив, Мила. - Все гении у нас Кондратьевичи!
Гоголь руку с топором Милы завел опять за пазуху: топор лег в петлю.
После этого Гоголь сунул ей тяжелую книгу из белого мрамора, как надгробие на могиле Нагибина: лежат мраморные листы, чистые, белые и автограф Юрия Марковича наискосок: "Юрий Нагибин".
Вы напишете о нас наискосок...
Гоголь сказал:
- В книге, которая перед тобой, освещается красным заревом судьба нашей Родины...
- Почему "красным"? - спросил Воланд.
- Вы знаете, Сатана Воландович, в детстве я видел факельное шествие в ночь на Ивана Купала. Это первое мое воспоминание. Только закрою глаза, и вижу - огоньки на той стороне. И река течет, поблескивает, переливается.
- Красиво, - сказал Сатана.
- Очень красиво, - сказал Гоголь.
- И что же вы?
- Что же я... Да начал писать, чтобы запечатлеть этот мир. А потом уже писал из одной любви к писанию. Напишу слово, другое, третье...
- Вы уже знали о постмодернизме? - заинтересованно спросил у Гоголя Воланд, и предложил ему папиросу "Наша марка", но Гоголь отказался.
Для тех, кто не видел Гоголя, Мила напоминает, что у него очень длинный и острый нос, просто чрезвычайно длинный и чрезвычайно острый, ну, даже сил нет у Милы описать вам этот нос: допустим, идет очень маленький и рыжий, рыжий и маленький, клыкастый, то есть, носастый, или носатый? - в общем, идет, а нос впереди него на восемь метров, как брандспойт под давлением.
- Конечно, я уже тогда все знал о постмодернизме. Мне Пушкин об этом рассказывал. Вообще, сам я писать не умел. Это все Пушкин. Приду, бывало, к нему. А он мне: "Знаешь ли, Николай, метод такой - постмодернизм?" - "Нет, - отвечаю, - Александр, не знаю". Ну, Пушкин мне и рассказывает, что это за метод. Во-первых, персонажи должны быть выдуманные, но чтобы обобщенно напоминали живых, и чтобы фамилии говорящие у них были...
- Потом, когда Пушкин умер, вы бросили творчество?
- Ей, проклятой! А где моя голова? - вдруг спросил Гоголь. - Сколько земель там?
- Где там? В космосе? Там много земель. Вот вашу голову и запустили в космос! - сказал Фаллос-Воланд.
- Значит, тело мое без головы похоронили?
- Без головы.
- Куда ж голову дели? - спросил Гоголь.
- Отрезали... Вы тогда на Патриарших прудах с самим Сатаною повстречались, - сказал Сатана. - Он вас и толкнул под трамвай. А там вожатая с белым лицом и в красной косынке рванула электрический тормоз, трамвай вздыбился, и голова ваша покатилась сначала по Малой Бронной, потом в Кремль, ну, там, конечно, узнали голову Гоголя, передали Гагарину, тот и полетел с ней в космос.
- То-то мне все время Земля из космоса снится, - сказал Гоголь.
- Снится?
- Каждый божий день.
- Да-а, - протянул Воланд. - Надо было бы вам чадру надеть, тогда бы голова цела осталась.
- Кто же мог знать, что под трамвай попаду, - сказал Гоголь.
- Надо было с Раскольниковым познакомиться.
- Кто таков?
- Убивец. Серийный. Как только увидит женщину - хрась ее обухом по голове, - сказал Воланд.
- Мало одной жизни, - сказал Гоголь, - чтобы узнать и сотую часть того, что делается в нашей земле. Притом от моей собственной оплошности, незрелости и поспешности произошло множество всяких ошибок и промахов, так что на всякой странице есть что поправить: я прошу тебя, читатель, поправить меня. Не пренебреги таким делом. Какого бы ни был ты сам высокого образования и жизни высокой, и какою бы ничтожною ни показалась в глазах твоих моя книга, и каким бы ни показалось тебе мелким делом ее исправлять и писать на нее замечания, - я прошу тебя это сделать. А ты, читатель невысокого образования и простого звания, не считай себя таким невежею, чтобы ты не мог меня чему-нибудь поучить. Всякий человек, кто жил и видел свет и встречался с людьми, заметил что-нибудь такое, чего другие не знают. А потому не лиши меня твоих замечаний: не может быть, чтобы ты не нашелся чего-нибудь сказать на какое-нибудь место во всей книге, если только внимательно прочтешь ее.
Выдвинулся с усами в фуражке из-за спин, назвался Сталиным:
- Характерной чертой в работе пленума, прений на пленуме и резолюций пленума является тот факт, что работа пленума от начала до конца прошла под знаком жесточайшей самокритики.
- Вот это вы правильно, товарищ Сталин, заметили! - похвалила мертвую душу Мила.
Бабы с толстыми лицами и перевязанными грудями смотрели из верхних окон... была беседка с плоским зеленым куполом, деревянными голубыми колонками и надписью: "Храм уединенного размышления"; пониже пруд, покрытый зеленью, что, впрочем, не в диковинку в аглицких садах русских помещиков...
- Павел Иванович! - вскричал он, наконец, когда Чичиков вылезал из брички. - Насилу вы-таки нас вспомнили!
Оба приятеля очень крепко поцеловались, и Манилов увел своего гостя в комнату. Хотя время, в продолжение которого они будут проходить сени, переднюю и столовую, несколько коротковато, но попробуем, не успеем ли как-нибудь им воспользоваться и сказать кое-что о хозяине дома. Но тут автор должен признаться, что подобное предприятие очень трудно. Гораздо легче изображать характеры большого размера; там просто бросай краски со всей руки на полотно, черные палящие глаза, нависшие брови, перерезанный морщиною лоб, перекинутый через плечо черный или алый, как огонь, плащ...
- Я прерву здесь чтение, - сказала Мила Гоголю.
- Почему? - спросил тот.
- Да потому что Патриаршие пруды всколыхнулись от красного плаща!
- Не понял?
- Булгаков!
- Миша? - спросил Гоголь. - Который на свою могилу мой камень положил?
- Он!
В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел пятый прокуратор Иудеи всадник Понтий Пилат...
- Эта черная глыба была привезена в свое время с берегов Черного моря по распоряжению С. Т. Аксакова, - сказал Саврасов, выдвинувшись вперед Сталина и заложив руки за поясок русской рубахи под пиджаком. - В 1951 году глыба была передана в мастерскую по изготовлению надгробий, где ее обнаружила вдова Булгакова - Елена Сергеевна. В 1953 году глыба с могилы Гоголя была установлена на могиле Булгакова. А на могиле Гоголя в 1951 году в связи со 100-летнимюбилеем со дня смерти был установлен новый памятник работы скульптора Н. Томского - за саркофагом на месте гранитной нашей глыбы, служившей основанием для креста, была установлена цилиндрическая колонна, увенчанная бюстом писателя.
- А это какая страна Советский Союз? - спросил Гоголь.
- Где так вольно дышит человек! - сказала Мила.
- Малороссия? - спросил Гоголь.
- Нет, Малороссия - заграница!
Ленин, лысый, рыжеватый, маленький, вскинул руку:
- Временное правительство низложено!
Все стали вспоминать "Краткий курс", и никто не мог вспомнить.
- Итак, на чем мы остановились? - спросил бюст диктора Всесоюзного радио Юрия Левитана.
...как огонь, плащ...
Сатана в нестерпимом блеске: инфернальный красный цвет. Советский Союз как воплощение мечты Гоголя!
...как огонь, плащ - и портрет готов; но вот эти все господа, которых много на свете, которые с вида очень похожи между собою, а между тем как приглядишься, увидишь много самых неуловимых особенностей, - эти господа страшно трудны для портретов. Тут придется сильно напрягать внимание, пока заставишь перед собою выступить все тонкие, почти невидимые черты, и вообще далеко придется углублять уже изощренный в науке выпытывания взгляд...
...мне пора возвратиться к нашим героям, которые стояли уже несколько минут перед дверями гостиной, взаимно упрашивая друг друга пройти вперед.
- Сделайте милость, не беспокойтесь так для меня, я пройду после, - говорил Чичиков.
- Нет, Павел Иванович, нет, вы гость, - говорил Манилов, показывая ему рукой на дверь.
- Не затрудняйтесь, пожалуйста, не затрудняйтесь. Пожалуйста, проходите, - говорил Чичиков.
- Нет уж, извините, не допущу пройти позади такому приятному, образованному гостю.
- Почему ж образованному?.. Пожалуйста, проходите.
- Ну да уж извольте проходить вы.
- Да отчего ж?
- Ну да уж оттого! - сказал с приятною улыбкою Манилов. Наконец оба приятеля вошли в дверь боком и несколько притиснули друг друга...
- По крайней мере, знаете Манилова? - сказал Чичиков.
- Однако ж мужички на вид дюжие, избенки крепкие. А позвольте узнать фамилию вашу. Я так рассеялся... приехал в ночное время...
- Коробочка, коллежская секретарша...
- Так что ж, матушка, по рукам, что ли? - говорил Чичиков.
- Право, отец мой, никогда еще не случалось продавать мне покойников. Живых-то я уступила, вот и третьего года протопоп; двух девок, по сту рублей каждую, и очень благодарил, такие вышли славные работницы: сами салфетки ткут.
- Ну, да не о живых дело; бог с ними. Я спрашиваю мертвых.
- Право, я боюсь на первых-то порах, чтобы как-нибудь не понести убытку. Может быть, ты, отец мой, меня обманываешь, а они того... они больше как-нибудь стоят.
- Послушайте, матушка... эх, какие вы! что ж они могут стоить? Рассмотрите: ведь это прах. Понимаете ли? это просто прах. Вы возьмите всякую негодную, последнюю вещь, например даже простую тряпку, и тряпке есть цена: ее хоть, по крайней мере, купят на бумажную фабрику, а ведь это ни на что не нужно. Ну, скажите сами, на что оно нужно?
- Уж это, точно, правда. Уж совсем ни на что не нужно; да ведь меня одно только и останавливает, что ведь они уже мертвые...
- А кто живее всех живых?
- Межрегиональная группа с Гаврилой Поповым и Афанасьевым...
- Это кто такие?
- Не знаю. - Ба, ба, ба! - вскричал он вдруг, расставив обе руки при виде Чичикова. - Какими судьбами?
Чичиков узнал Ноздрева, того самого, с которым он вместе обедал у прокурора и который с ним в несколько минут сошелся на такую короткую ногу, что начал уже говорить "ты", хотя, впрочем, он со своей стороны не подал к тому никакого повода.
- Куда ездил? - говорил Ноздрев и, не дождавшись ответа, продолжал: - А я, брат, с ярмарки. Поздравь: продулся в пух! Веришь ли, что никогда в жизни так не продувался. Ведь я на обывательских приехал! Вот посмотри, посмотри нарочно в окно! - Здесь он нагнул сам голову Чичикова, так что тот чуть не ударился ею об рамку. - Видишь, какая дрянь! Насилу дотащили, проклятые, я уже перелез вот в его бричку. - Говоря это, Ноздрев показал пальцем на своего товарища. - А вы еще не знакомы? Зять мой Мижуев...
- А этот, новенький, Кириенко?
- Ну, этот пороха не выдумает!
- Семнадцать бутылок ты не выпьешь, - заметил белокурый.
- Как честный человек, говорю, что выпил, - ответил Ноздрев.
Мила: "Когда состоялся II-й съезд РСДРП?" Студент: "II-й съезд РСДРП состоялся после I-го".
- Вот на этом поле, - сказал Ноздрев, указывая пальцем на поле, - русаков такая гибель, что земли не видно; я сам своими руками поймал одного за задние ноги.
- Ну, русака ты не поймаешь рукою! - заметил зять.
Мила любила сцеплять руки на животе, ниже, на лобке, который не дремал под красным платьем, и ходить по аудитории, читая наизусть лекцию: "Наряду с политическими оппонентами высылке подлежала и гнилая интеллигенция - философы, экономисты, писатели, журналисты и др. В письме к Сталину в августе 1922 г. Ильич (хорошо звучит это "Ильич", тепло, по-домашнему) подчеркивал: "... надо бы несколько сот подобных господ выслать за границу безжалостно. Очистим Россию надолго".
- Да, я не был тогда у председателя, - отвечал Собакевич.
- А прекрасный человек!
- Кто такой? - сказал Собакевич, глядя на угол печи.
- Председатель.
- Ну, может быть, это вам так показалось: он только что масон, а такой дурак, какого свет не производил.
Чичиков немного озадачился таким отчасти резким определением, но потом, поправившись, продолжал:
- Конечно, всякий человек не без слабостей, но зато губернатор какой превосходный человек?
- Губернатор превосходный человек?
- Да, не правда ли?
- Первый разбойник в мире!
- Как, губернатор - разбойник? - сказал Чичиков и совершенно не мог понять, как губернатор мог попасть в разбойники. - Признаюсь, этого я бы никак не подумал, - продолжал он. - Но позвольте, однако же, заметить: поступки его совершенно не такие, напротив, скорее даже мягкости в нем много. - Тут он привел в доказательство даже кошельки, вышитые его собственными руками, и отозвался с похвалою о ласковом выражении лица его.
- И лицо разбойничье! - сказал Собакевич. - Дайте ему только нож да выпустите на большую дорогу - зарежет, за копейку зарежет! Он да еще вице-губернатор - это Гога и Магога!
"Нет, он с ними не в ладах, - подумал про себя Чичиков. - А вот заговорю я с ним о полицмейстере: он, кажется, друг его".
- Впрочем, что до меня, - сказал он, - мне, признаюсь, более всех нравится полицмейстер. Какой-то этакой характер прямой, открытый; в лице видно что-то простосердечное.
- Мошенник! - сказал Собакевич очень хладнокровно, - продаст, обманет, еще и пообедает с вами! Я их знаю всех: это все мошенники, весь город там такой: мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет. Все христопродавцы. Один там только и есть порядочный человек: прокурор; да и тот, если сказать правду, свинья.
...Саврасов грустно обвел взглядом кладбище Даниловского монастыря, где теперь, в этом монастыре, отремонтированном, в который вбухали не один миллион долларов, разместился патриарх.
Саврасов отвел стрелки часов назад, в 1852 год, и сказал:
- Войдя в главные ворота, надо идти прямо по широкой дорожке к настоятельскому дому. Здесь, у бокового входа в дом, находится могила Н. В. Гоголя. Первоначально на ней была гранитная глыба с простым крестом. Потом добавили высокую гладкую плиту черного мрамора и обнесли могилу красивою решеткою.
- Так что же реальнее: правда или вымысел? - спросил с некоторым напряжением и покраснением Фаллос.
- Правда тленна, вымысел - бессмертен, - сказала Мила. - Попы в черные рясы обряжаются назло нам, живут в еврейском вымысле, не понимая этого, а нужно жить в пестрой веселой русской сказке. Голову Гоголя потеряли, а мертвые души живы и "Мертвые души" живы.
Саврасов сказал:
- 20 февраля 1852 г. граф А. П. Толстой созвал консилиум, на котором присутствовали доктора А. И. Овер, А. Е. Эвениус, С. И. Клименков, К. И. Сокологорский, А. Т. Тарасенков. Позднее прибыл И. В. Варвинский. Консилиум подтвердил диагноз профессора А.И. Овера, что у Гоголя менингит, и принял решение лечить его насильно. С Гоголем обращались как "с сумасшедшим", как "с человеком, не владеющим собой". Больного сажали в теплую ванну и обливали холодной водой; ставили пиявки, тело обкладывали горчичниками. Но это лечение только ускорило смерть. Ночь с 20-го на 21-е Гоголь был уже в беспамятстве. Накануне кончины, часов в одиннадцать, он громко произнес: "Лестницу, поскорее, давай лестницу!" 21 февраля около восьми утра Гоголь преставился о Господе...
- И я преставлюсь? - спросила в ужасе Мила.
- А как же! - воскликнул Велес-Волос-Воланд.
- Зачем же тогда все?
- Не знаю, - сказал Гоголь.
- А кто знает?
- Берлиоз.
- Кто таков?
- Главный редактор толстого журнала.
- Подать его сюда.
- Нельзя.
- Почему?
- Трамваем голову отрезало!
- А что ж тогда говорите, что он что-то знает!
- Оххо-хо! - вздохнула Мила.
Велес обнялся с Волосом, Мила с Гоголем, Порфирий Петрович с Понтием Пилатом, Ленин со Сталиным...
- Сжатая между настоятельским домом и собором, в тесном уголке старого монастырского кладбища, где не шумят ветвями деревья, - говорил Саврасов, - нет травяного ковра и не пестрят полевые цветы - как далека эта могила от чарующего простора, от огоньков на той стороне великой русской реки - Днепра, - той природы "Вечеров на хуторе близ Диканьки"! Но так же далек был от них и сам Гоголь перед кончиной, полный мистического ужаса перед загробной тайной. "Довольно, мне слишком страшно!" - остановил он аскетическую проповедь отца Матфея. И вот он лежит в святых стенах обители, близ собора, у самой двери настоятеля, - все, к чему стремилась его больная душа, находится здесь же рядом. Тут может успокоиться уставшая душа человека. Но как далек отсюда прекрасный божий мир, с его волнующими молодую душу картинами! Какие там дни, какие ночи! Полдень блещет в тишине и зное, и голубой, неизмеримый океан, сладострастным куполом нагнувшийся над землею, кажется, заснул, весь потонувши в неге, обнимая и сжимая прекрасную в воздушных объятиях своих! На нем ни облака; в поле ни речи. Все как будто умерло; вверху только, в небесной глубине, дрожит жаворонок, и серебряные песни летят по воздушным ступеням на влюбленную землю, да изредка крик чайки, или звонкий голос перепела отдается в степи... Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи! Всмотритесь в нее: с середины неба глядит месяц; необъятный небесный свод раздался, раздвинулся еще необъятнее; горит и дышит он. Земля вся в серебряном свете, и чудный воздух и прохладно-душен, и полон неги, и движет океан благоуханий. Божественная ночь! Очаровательная ночь!
Храм Христа огораживают забором из горбыля; снимают рельефы, выносят иконы, разбирают, готовят к взрыву. Какой авангардный ход! Члены ВКП (б) все до единого - за! Взрывать храмы - это взрывать язык. И вошли с врагами и заложили ящики с динамитом. И провели шнуры. И зеваки собрались на мостах. И взорвали храм. И никакого Господа не оказалось. И никто не заступился за сказку. Сказка Христа беззащитна.
Мила взлетела над новым Храмом Христа и голосом Левитана грохнула на всю вселенную:
- Они с ума сошли от торговли! Куда они пришли со своими прилавками? Они же в идеологическую страну пришли, в Россию! Россия - храм, и торговать в ней коммунисты не позволят. Вы посмотрите, что делают изворовавшиеся администраторы: они строят торговые рынки, сгоняют торгашей в кучи, чтобы обирать их было легче! Они возвращают караванные пути, чтобы удобнее обирать, вымогать! Вы посмотрите на этот караван-сарай-Москву! Согнали торговцев в Лужники! Все катят за собой сумки с товаром. Уже покупателей не осталось, кругом одни торгаши! Катят сумки с товаром на колесиках, все стоят за прилавком, а менты обирают и делятся с властями! Производство остановлено! Россия превращена в магазин! Живет на 25-процентную торговую наценку, остальные деньги уходят за границу. Россию предали, Россию продали! Компрадорские твари!..
И т. д. в таком же духе.
- Позвольте еще спросить: ведь эти души, я полагаю, вы считаете со дня подачи последней ревизии?
- Это бы еще, слава Богу, - сказал Плюшкин, - да лих-то, что с того времени до ста двадцати наберется.
- Вправду? Целых сто двадцать? - воскликнул Чичиков, и даже разинул несколько рот от изумления.
- Стар я, батюшка, чтобы лгать: седьмой десяток живу! - сказал Плюшкин. Он, казалось, обиделся таким почти радостным восклицанием. Чичиков заметил, что, в самом деле, неприлично подобное безучастие к чужому горю, и потому вздохнул тут же и сказал, что соболезнует.
- Да ведь соболезнование в карман не положишь, - сказал Плюшкин.
- Эхе-хе! что ж ты? - сказал Чичиков Селифану. - Ты?
- Что? - сказал Селифан медленным голосом.
- Как что? Гусь ты! как ты едешь! Ну же, потрогивай!
...Селифан приободрился и, отшлепавши несколько раз по спине чубарого, после чего тот пустился рысцой, да помахнувши сверху кнутом на всех, примолвил тонким певучим голоском: "Не бойся!" Лошадки расшевелились и понесли, как пух, легонькую бричку.
...Чичиков только улыбался, слегка подлетывая на своей кожаной подушке, ибо любил быструю езду.
Мила, Саврасов, Гоголь и Велес вышли из Даниловского монастыря и сели в красный "Додж". Плавно заработал мотор, и машина рванулась, взвизгнув колесами, в сторону Павелецкого вокзала по трамвайным путям. В одном трамвае мелькнуло жирное рябое лицо в красной косынке. Машина вырвалась на Садовое кольцо и, пренебрегая знаками и красным светом, помчалась налево, хотя разворота сразу не было, в сторону Крымской.
И какой же русский не любит быстрой езды? Его ли душе, стремящейся закружиться, загуляться, сказать иногда: "Черт побери всё!" - его ли душе не любить ее? Ее ли не любить, когда в ней слышится что-то восторженно-чудное? Кажись, неведомая сила подхватила тебя на крыло к себе, и сам летишь, и все летит: летят версты, летят навстречу купцы на облучках своих кибиток, летит с обеих сторон лес с темными строями елей и сосен, с топорным стуком и вороньим криком, летит вся дорога невесть куда в пропадающую даль, и что-то страшное заключено в сем быстром мельканье, где не успевает означиться пропадающий предмет, - только небо над головою, да легкие тучи, да продирающийся месяц одни кажутся недвижны. Эх, тройка! птица тройка, кто тебя выдумал? знать, у бойкого народа ты могла только родиться, в той земле, что не любит шутить, а ровнем-гладнем разметнулась на полсвета, да и ступай считать версты, пока не зарябит тебе в очи... Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства...
- Вот уж и Украина посторонилась, родина ваша, Николай Кондратьевич!
- Куда ж это она посторонилась? - спросил Гоголь.
- Все туды ж твою растудыт! - крикнула Мила. - А вы теперь - иностранный писатель! И я намерена выкопать ваш безголовый труп и передать его в посольство Украины!