Старик Степаненко собрался умирать. Встать утром не смог. Лежал в постели и чувствовал, как силы медленно покидают его. Вчера справил девять дней жене и вот теперь сам уготовился следом. Вчера чувствовал себя сносно, даже ходил на улицу с гостями. Приезжали дочь с мужем, тетка и двоюродная сестра. Посидели, помянули. Степаненко до метро их проводил. А вот теперь встать не может.
Он попытался пошевелить пальцами ног, но до них было так далеко, что он этих пальцев не чувствовал. Глаза плохо стали видеть. Открыл - и едва люстру различает. Мутно все, как в тумане. Помнится, он заблудился мальчишкой в тумане и попал в овраг. Насилу выбрался. До деревни нужно было в другую сторону идти. Плохо и с памятью стало; забыл, кто вчера еще был. В погонах, прапорщик. Кто?
Старику Степаненко казалось, что он терял сознание. Уходило из него сознание. Причем безболезненно. Конечно, Степаненко никогда еще в жизни не умирал. Было, правда, в юности, когда он после армии завербовался на ЗИС, завод имени Сталина, упал с крана и ушибся с потерей сознания. Но больше такого не было. Отработал на родном заводе ровно 50 лет, квартиру вот эту в Нагатине получил, с видом на Москву-реку.
Хороший завод имени Сталина. Степаненко Лихачева помнил. Лихачев ему на партконференции лично руку жал на сцене ДК и грамоту почетную вручил за победу в социалистическом соревновании. А он теперь жену свез на Домодедовское кладбище и сам умирает. Раньше все ребята в цеху смеялись, что умирать не страшно. Оказалось, что очень страшно, но как-то одновременно и приятно. Словно плавно едешь на чем-то мягком по трубе, а впереди солнышко светит, травка блестит, цветочки разные, птички поют и нет комаров. Лежишь па травке, и никто тебя не кусает. Очень приятно умирать, не страшно.
Заказал на кладбище памятник жене. Уплатил все сбережения. Себе разве что оставил на похороны. Кто же теперь заботиться будет о могиле? Дочь, конечно, позаботится, но сам бы он по-мужски все проследил. А то и на кладбище халтурят. Сделают абы как. Странно, почему Степаненко ног своих не чувствует? Он попробовал рукой, правой, до ноги дотронуться, но и рука не шевелилась, Левая рука тоже молчала.
Степаненко открыл глаза: люстра совсем размазалась но потолку. И он заснул. Опять ехал по длинному тоннелю куда-то к поляне. Ехал и улыбался, как будто только что после смены выпил с ребятами на троих. Хорошо раньше было, коллективно как-то. На демонстрацию собирались, красные флаги и транспаранты разбирали, шары и цветы. ЗИСовская колонна самая большая была. И Сталин так это с трибуны им помахивает рукой, мол, не подведите меня, ребята, делайте машину получше. Ребята не подводили. А потом на футбол собирались, когда автозаводцы играли, еще на "Динамо", Лужников не было, не говоря уже о своем стадионе на Восточной улице. Здорово было. Выпьют ребята после смены - и на "Динамо". Поболеть.
Стрельцов даже приснился Степаненко: бежит не спеша Стрельцов, а ему Иванов пасует, а Стрельцов в девятку забивает мяч. И так несколько раз во сне повторяется: Иванов пасует Эдику, а тот с ходу заколачивает в паутину. Как телевизионный повтор дают: опять Стрельцов бьет и забивает. А Сталин стоит па мавзолее в фуражке своей серой с матерчатым козырьком и помахивает автозаводцам. А у них в колонне аккордеон. И все ребята дружно запевают:
Артиллеристы, Сталин дал приказ,
Артиллеристы, зовет Отчизна нас...
Потом коммунистические субботники вспомнились. Тоже так с утра, как на работу, шел Степаненко. Жена завтрак с собой ему накручивала. Он в карман его сунет - и к заводу, к главной проходной: газоны приводить в порядок, деревья белить, кусты подстригать. А весна уже надвигается. Черный снег кое-где только под кустами лежит. Солнце дурманит. А тут ребята соберутся в кучки, перекурить, ну и, знамо дело, по стаканчику, и булка с котлетой жены идет как нечего делать! Там уж флаги красные развешивают. Грузовик подают с громкоговорителем, а из него оркестр как ударит всеми медными и деревянными:
Будет людям счастье,
Счастье на века!
У советской власти
Сила велика!
Сегодня мы не на параде,
Мы к коммунизму на пути,
В коммунистической бригаде
С нами Ленин впереди!
Водишь так это не спеша грабельками по газону, щуришься на солнышко, кайф ловишь, зная, что после субботника - на футбол, и перед футболом в павильончике с ребятами еще бутылочку водочки раздавишь, так это культурно, тихо, но и весело.
Ехал Степаненко но трубе к смертельному раю, а видит, справа показалась другая труба, ответвление, и красная табличка вспыхивает, как раньше в кино "Запасный выход". Красная вспыхнула табличка "Жизнь". Степаненко растерялся. Туда, в рай, так приятно ехать, как па футбол, после того, как сообразил на троих; а при виде таблички "Жизнь" кольнуло под лопаткой, заболело в животе и рука занемела.
Открыв глаза, Степапенко увидел люстру. Резко, контрастно и ярко. Пошевелил пальцами ног. Руками потрогал живот, ноги. И подумал, что свернул он в темный коридор жизни. Степаненко попытался встать, но не смог, тело словно приморозилось к постели. Руки и ноги ощущались, но были ватными, непослушными. Степаненко прикусил губу и укололся собственной щетиной. Внутренняя нежная кожа наткнулась на щетину. Сколько же он спал, если такая щетина наросла. Только подумал об этом, как люстра опять расплылась, а на трибуне возник Никита Сергеевич Хрущев, а Степаненко несет па длинной палке голубя мира. Веселый, с ребятами из цеха поддали, и голубей несут по Красной площади, в сводной колонне автозавода имени Лихачева. А после демонстрации с ребятами еще зашли в шалман на Ордынке, выпили, закусили, потом веселые по домам разошлись, а там - столы накрыты, гости собираются.
А 2-го мая на "Торпедо", автозаводцы играют, настоящие, чемпионы. И Эдик с Ивановым, Воронин, Маношин...
Чувствует Степаненко, что опять по трубе поехал к поляне без комаров, но с цветами. Едет себе плавно и безболезненно, а где-то далеко внутри мыслишка мелькает: вот, мол, сейчас справа где-нибудь ответвление в жизнь появится. Но не тут-то было, движение разрешено в этот раз только в прямом направлении к счастливой райской смерти - и все. Точка. Страха смерти не было, но все же как-то непривычно было без альтернативы. Голову хочет повернуть направо Степаненко, а она не поворачивается, да и справа гладкая стена тоннеля, полированная, как стекло. Странно, что же в этот раз не показывается поворот с табличкой в сторону жизни? Внимательно следил за движением к раю Степаненко, и вдруг, наконец-то, возник черный провал в сторону жизни. Степаненко открыл глаза и ничего не увидел, потому что было черно и пепельно, как после пожара. Привыкнув к темноте, глаза различили слабый проем окна. И сердце успокоилось. Жизнь. Степаненко, высунув язык, поводил им по щетине. Некоторые волоски кололись, как швейные иголки. И смерть ощущалась в этих уколах.
Превозмогая смерть, Степаненко попытался подняться. Даже чуть-чуть привстал на локте, но большего осуществить не смог. Пот выступил на лбу. Степаненко собрался с силами и повернулся на бок, думая об одном: как бы побриться? Он закрыл глаза, сосредоточился, прервал дыхание, сжал руками край подушки, напрягся и вдруг резко рванулся вперед.
Он упал с кровати, но не ударился, только грохнулся шумно, как груда досок, и затих, как на фронте перед ожиданием атаки. Отдышавшись, облокотился, стиснул зубы и медленно пополз в темноту в сторону коридора. Он полз очень медленно, руки и ноги едва его слушались. Сначала он подтягивал одну ногу, потом распрямлял ее и передвигался вперед. Затем точно так же подтягивал другую ногу. Включить бы свет, но куда там, хватило бы сил доползти до ванной.
Начало светать. Степаненко выполз в коридор и лежал теперь на коврике перед ванной. Лежал без движений, потому что как бы потерял сознание или заснул, но в сознании, в просмотровом зале жизни был все тот же длинный коридор, ведший к радостной поляне смерти. Иногда поляна превращалась в великолепный зеленый газон родного стадиона, и Стрельцов спартаковцам, этим подросткам (что это за селекция; словно из секции мягких, плюшевых игрушек, все маленькие, в стеночку играют, метр пять с кепкой росту!), заколачивал гол. Степаненко приободрился во сне и уже привычно различил справа вспыхнувшую стеклянную табличку, под которой зажигалась лампочка; как в табличках прежде у ворот зажигалась лампочка "Берегись автомобиля!", так и тут зажглась: "Жизнь".
Когда Степаненко открыл глаза, в коридоре было светло, шел свет с кухни. Степаненко опустил взгляд на свои синие, почти что мертвецкие ноги, пошевелил зеленеющими руками, и вновь высунул язык, чтобы им проверить рост щетины. Она росла, как пшеница яровая в урожайный год:
Стеной стоит пшеница золотая...
Вспыхнула, как табличка, яркая мысль, образом безопасной бритвы, никелированной, с новым лезвием, вспыхнула, как картинка на цветном экране телевизора. И в этот момент Степаненко сразу и одновременно увидел немецкую линию обороны, жену с завтраком в руках, товарища Сталина на трибуне Первого мая, Лихачева с грамотой для Степаненко и с великим усилием встал на колени... Тут уж Лихачев со Сталиным поддержали, поставили на ноги. Степаненко первым делом щелкнул выключателем и открыл дверь в ванную. Там было уютно и светло от белого кафеля и большого зеркала. Степаненко, не зная сам как, вошел в ванную и встал, схватившись обеими руками за раковину, перед зеркалом. На него смотрел мертвец, зеленый, с белой густой щетиной. Особенно поразила Степаненко эта щетина. Он слышал, что у покойников она растет в несколько раз скорее, чем у живых.
Обсуждать этот вопрос Степаненко не стал, пока были силы, неизвестно откуда прилившие, он взял дрожащей рукой станочек с лезвием (всегда после бритья готовил станочек к новому), пустил из крана горячую воду, смочил помазок, свинтил колпачок с пенистого крема, намылился и, повернув один бок к зеркалу, первый раз провел бритвой по щеке от виска к подбородку. Осталась чистая, как от комбайна в поле, полоса. И кожа жизнью задышала.
Глаза Степаненко словно расширились, свету прибавилось, а лоб из зеленого превратился в нормальный, живой. И силы начали приливать. Всего один раз провел бритвой, а жизнь, зацепившись, вспыхнула вновь. Дальше бриться было легче. Ноги окрепли, руки перестали дрожать. Степаненко провел бритвой по другой щеке, и ему захотелось выпить чашечку кофе с булочкой с маслом. Он побрил подбородок вокруг кадыка, и ему уже захотелось приготовить себе яичницу.
Когда он вышел через час на лавочку перед подъездом, сосед, уже сидевший в соломенной шляпе с газетой, спросил:
- Не слыхал, что тренера в "Торпедо" сняли?
- Нет, не слыхал, - сказал Степаненко, присаживаясь рядом.
В кустах сирени чирикали воробьи. Приятно было дышать свежим воздухом.
- А кого назначили? - спросил заинтересованно Степаненко.
- Иванова.
Сил еще больше прибавилось, Степаненко встал, покопался в карманах, нашел десятку и сказал на радостях:
- Сообразим?
Сосед приподнял шляпу, подумал, хмыкнул и сказал:
- В честь возрождения "Торпедо" - можно!
И встал с лавки.
Журнал "Новая Россия" (бывший "Советский Союз", главный редактор Александр Мишарин, сценарист фильма Андрея Тарковского "Зеркало"), 1-2000
Юрий Кувалдин Собрание сочинений в 10 томах Издательство "Книжный сад", Москва, 2006, тираж 2000 экз. Том 2, стр. 430.