Восточная Сибирь. Городок районного значения. 12 января 1983 года. 3 часа 53 минуты.
И в третий раз за эту ночь Ангел Смерти приготовился раздвинуть завесу Времени.
Три Ангела-хранителя стояли перед ним на коленях, низко, почти до пола, опустив головы, усиливая молитвы. Слышные только Ангелу Смерти звуки нарастали и становились нестерпимее, но Ангел не торопился принимать решение. Стоя перед завесой Времени, он глядел то на молящихся Хранителей людских душ, то на спящих людей, то поднимал голову вверх.
А время отсчитывало секунды...
Время тикало будильником на столе, светило зелёными цифрами электронных часов на районном узле связи, стучало в окна и двери ночной метелью и шло, шло, шло. Шло по-хозяйски неторопливо, но торопя, зная: люди, живущие на Земле, не властны над ним. Это оно, Время, господствует на планете - караулит у порога Вечности, принимает пришедшего в мир, берёт его под свой гнёт, и отсчитывает сроки, и молодит, и торопит, и старит, и жалеет, и не щадит, расставляет всех по местам. Судьба человека, пребывающего в земной жизни,- в его власти.
Другое дело - Ангелы...
Ангелы живут вне Времени, далеко и в то же время рядом с людьми, выполняя свои предназначения. Одни опускают душу человека на Землю и поселяют её в плоть; другие приходят к людям в течение жизни с весточкой - радостной или печальной; третьи с самого рождения идут рядом - ведут по жизни, хранят, заслоняют от бед, насколько могут, удерживают от искушений. С рождения человека на Земле они становятся вторым его невидимым телом, его ореолом. Когда же кончается срок земной жизни людей, за ними приходит Ангел Смерти. Защитный ореол человека слабеет и рушится, и Хранитель передаёт своего подопечного более могущественному, и все они - и Ангел Смерти, и вырвавшаяся из плена плоти душа, и отступивший Хранитель - уходят туда, откуда пришли,- в Вечность.
Мольба Хранителей не умолкала. Склонив головы почти до самого пола, они молили Ангела Смерти за подопечных. Каждый за своего. Но люди не слышали этих молитв.
Двадцатичетырёхлетний мужчина, женщина двадцати двух лет и полуторагодовалый малыш спали на узкой кровати-полуторке, а Ангел Смерти делал выбор: кого-то из них на исходе следующего светового дня он уведёт за собой. Ангел выбирал, заглядывая за завесу Времени. Будущее людей мелькало перед ним быстрым потоком, а люди существовали в этом потоке годы и десятилетия, размеренно, час за часом, день за днём, проживая жизни: занесённые в Великую Книгу и оставшиеся за её страницами.
Как прожили женщина и ребёнок без мужчины и как жили мужчина и женщина, потеряв ребёнка, Ангел уже знал. Он многое понял, но не торопился с выбором. Время людей сейчас было в его власти. Ангел Смерти открывал завесу, и Время, перед тем как начать свой новый размеренный виток, вначале путалось, вскипало, бурлило, растекалось, проникало в щели и трещины, впитывалось в Землю, оседало в подсознании людей и оставляло не видимые даже Ангелу следы своего бытия...
Ангел Смерти не думал об этом, он выполнял своё предназначение - отправлял людей по дорогам их жизней, прожитых, и не прожитых ими в реальности, а люди спали на кровати-полуторке в квартире-четвертушке щитосборного дома, в небольшом городке Восточной Сибири, и в то же время шли по предназначенным им дорогам. Им казалось, что жизни их реальны, они чувствовали боль и радость, переживали, влюблялись, мчались друг от друга на большие расстояния, сами не зная зачем, а потом торопились снова увидеться. Ангел Смерти смотрел на происходящее, не вмешиваясь, не мешая Ангелам-хранителям беречь своих подопечных в пути и молить его за них.
Мужчина, женщина и ребёнок то дышали спокойно, то ворочались во сне, то снова затихали. Иногда на их сонных лицах появлялось блаженство, иногда - тревога. В ненастную январскую ночь они за несколько минут проживали целые десятилетия, не ведая, что дороги их в эту же ночь будут определены Ангелом Смерти, а новое утро лишь повторит одну из уже пройденных. Люди не знали и не должны были знать в своей земной жизни этого, как не должны были знать, кто, зачем, за какую провинность отправил их на Землю, дал им людскую оболочку и определили им сферу, за которую, как ни старайся, не выйти. Люди выполняли своё предназначение, данное им в Вечности, не зная о своей миссии на Земле, а Ангел выбирал правильный, на его взгляд, путь, по которому земная миссия каждого из них будет исполнена наиболее точно.
Мужчина потянул на себя одеяло и повернулся на спину. Одеяло наползло на его подбородок, и пшеничные усы-скобочки торчали над ним, словно стекали из-под носа на цветастый красно-синий пододеяльник. Нос на смуглом, плохо бритом лице его казался острым бугорком, глазницы с закрытыми веками - ямками, а оголившийся лоб - полянкой, с нечастыми, будто надрезанными, волнами-морщинами. Густые заросли - волосы его - сплетались в кудри и завитки и то и дело спадали на лоб, закрывая веки. Мужчина время от времени сквозь сон поправлял волосы и ворочался. Его движения озвучивались скрипом сетки старой кровати-полуторки и передавались спящим у него в ногах женщине и мальчику. Особенно чутко реагировала на движения мужчины женщина, каждый раз подсознательно подтягивая к себе правой рукой почти сползшую на пол простыню и вытягивая на свободное место ноги. Женщина шевелилась осторожно - даже во сне материнский инстинкт не подводил её и не выводил из осознания: рядом ребёнок. Ребёнок - мальчик - лежал на её согнутой левой руке, чуть повернувшись личиком к матери, подогнув под себя ножки, ступни которых торчали из-под покрывала. Мальчик то и дело улыбался во сне. Но его улыбка, как и выражения лиц мужчины и женщины, в полутьме были видны только Ангелу.
Тусклый свет горевшей в кухне-прихожей лампочки-сороковки, заглядывая через дверной проём в спальню, лишь краешком падал на остающуюся пустой с декабрьских холодов детскую кроватку, тускло освещал половину кровати-полуторки, осторожно касался молодого лица женщины, её длинных волос и, пробегая по бледной, застиранной простыне и выцветшему пододеяльнику, отражал половину лица мужчины. Чуть ярче высвечивал он стоявший придвинутый к кровати стул и рядом с ним стол. На матерчатой обивке стула лежали небрежно брошенные брюки и свитер мужчины, на спинке стула - смятый женский однотонный синий халат. На столе, возле стопы тетрадок и исписанных листов бумаги, рядом с утюгом и будильником, стояла открытой маленькая кастрюлька с застывшей в ней вместе с ложкой манной кашей и лежали заколка для волос, расчёска-массажка, а на самом краю - аккуратно сложенные детские колготки и рубашка.
Другая часть комнаты была почти лишена света: шторы на задёрнутом окне, телевизор на тумбочке едва были угадываемы по очертаниям. Чёрной вазочки с искусственными цветами в ней - бледно-жёлтой ромашкой и алой розочкой - на телевизоре не было видно. Но она там стояла.
Ангел Смерти, в который уже раз оглядев комнату, поднял вначале голову, а потом руки и, медленно раздвигая завесу, стал вглядываться в Высь Времени.
День женщины
1.
Ангел смотрел в Высь Времени.
В шесть тридцать зазвонил будильник.
Алёна вздрогнула и открыла глаза. Подсознание за несколько секунд до звонка подготовило её к пробуждению, и она уже знала, что будильник вот-вот прозвонит, и даже хотела встать и отключить звонок, как делала утрами не один раз, но не смогла побороть негу и открыть глаза, а когда будильник зазвонил, вздрогнула. Ребёнок почувствовал движение матери и стал поворачиваться сначала на спину, а потом к стенке. Заворочался и мужчина - потянул одеяло, пряча под ним лицо. Алёна осторожно освободила свою руку, на которой была голова Саньки, прикрыла его одеялом и тихонько попробовала встать. Тихонько не получилось. Старая кровать заскрипела, и мужчина ещё глубже забрался под одеяло. Алёна встала, подошла к столу, нажала кнопку будильника.
- Андрей... - позвала она мужа, включив свет и надевая халат.
Свет ещё от одной лампочки-сороковки, засиженной мухами, хоть и был не очень ярким, но осветил всю комнату. Алёна хотела было поправить сползающую на пол из-под сына и мужа простыню, но передумала: всё равно сейчас все встанут, и нужно будет заправить постель.
Муж молчал.
- Андрей... - повторила она, собирая волосы в пучок и защёлкивая заколку.
- Ну что? - недовольно отозвался мужчина из-под одеяла.- Я встану через десять минут. Ты пока суп разогрей и воду - Саньку умыть.
- Я-то разогрею, а вот ты увези его в садик. У нас сегодня планёрка - опять опоздаю, опять влетит от старшего мастера. Он уже меня предупреждал, чтобы не опаздывала.
- Не могу. Ты же знаешь, что мне-то точно опаздывать нельзя,- продолжая лежать, начал оправдываться Андрей.- Я и так на исправлении... Мне за пятнадцать минут до планёрки надо быть в красном уголке, а не то Францыч с Райкой на меня докладную напишут, и тогда вообще уволят... По статье...
- Уволят его... Это меня точно уволят... - заворчала Алёна, уже включая на кухне электроплитку и наливая воду в кастрюлю.- Сам на автобусе поедет, а мне пешком до детского сада, а потом через линию в депо, между вагонами нырять... По холодрыге такой. Никакой жалости к жене нет. И не было никогда! И зачем человек женился? Зачем ребёнка завёл? Чтобы мучить нас? Сам мучится и нас мучит...
- Ну ладно, не причитай, не причитай! - Андрей откинул одеяло, присел на кровати.- Зато я почти всегда забираю Саньку из садика. Ищу штаны его там по кабинкам и от воспитательницы наставления выслушиваю, почему он в колготки писает...
- Писает, потому что дома холоднее, чем на улице, потому что дров нет. Это ты и виноват, что он писает в штаны. От холода. Я тоже скоро начну... Постоянно простуженная, кашляю, чихаю. От работы скоро отстранят - вообще без денег будем. На твои копейки, что ли, жить? Ноги протянем.
Андрей встал, хотел возразить жене, но Алёна, накинув пальто и хлопнув дверью, уже выскочила во двор.
Мороз клубами потянулся из-за покрывала, наброшенного на входную дверь, через кухню в комнату.
Алёна шагнула на крыльцо и обомлела. Прямо над её головой, над крышей дома, над изгородью висели звёзды. Крупные и мелкие огоньки, казалось, падали на снег, но, не касаясь его, замирали. На секунду-другую замерла и Алёна: её дыхание, мысли, стук сердца. Но тут же сердце встрепенулось, радостный восторг заклокотал внутри, и руки потянулись вверх, к звёздам. И правой, и левой рукой Алёна попробовала достать мерцающие огоньки, но огоньки не давались. Она улыбнулась и побежала к калитке, а потом к стоявшему за оградой общественному туалету. Улыбаясь, она бежала и обратно, несмотря на то что морозец уже пощипывал её за нос и прикладывался к румяным щекам.
- Как там, на улице? Холодно? - спросил Андрей, когда она вернулась.- Что-то сияешь вся...
- А что мне не сиять? - снимая пальто и продолжая улыбаться, сказала Алёна.- Не плакать же от такой жизни. Привыкла уже ко всему. А на улице хорошо: хотя и мороз, хотя и холодно - зато звёзды!..
- А что звёзды? - Андрей удивлённо посмотрел на жену.
- Да ничего... Ничего особенного - просто звёзды,- сказала, потянувшись, Алёна, уже стоя у электроплитки.- Прямо над крыльцом висят и сияют. Умой и одень Саньку, а потом иди и сам посмотри.
- Я сначала посмотрю, а то невтерпёж уже,- сказал Андрей, обувая валенки и накидывая полушубок.
Пока Андрей ходил на улицу, Алёна сняла с плитки подогретую кашу и поставила на её место кастрюлю со сваренным вчера супом из концентратов, зачерпнула ковшом воды из цинкового ведра, поставила рядом с плиткой, а потом подошла к сыну.
Санька, предчувствуя, что сейчас его будут поднимать, с усилием жмурил глаза. Алёна наклонилась над ним, заглянула в лицо, чмокнула в щёчку.
- Сыну-уля-я, встава-ать пора-а. В са-адик пойдём! - пропела она над его ухом, и Санька, съёжившись, стал медленно прятать голову под одеяло.
- Ну, ты прямо как папа! - незлобно возмутилась Алёна.- Папин сынок, и привычки папины - хитрющие. Вставать, вставать сейчас будем!
Вернулся Андрей. Запуская новые клубы морозного воздуха, он, прежде чем скинуть полушубок, потёр руки и уши.
- Да, морозец сегодня! - проговорил он.- И правда, звёзды какие-то такие необычно яркие... Я тоже таких раньше не видел.
- А что ты вообще видел? - спросила Алёна, помешивая поварёшкой суп в кастрюле.- За последний год, кроме бутылок,- ничего. Раньше с Хилем пил, а потом и один приноровился...
- Я уже больше месяца не пью! - возмутился Андрей.- По воле твоей матери пошёл лечиться от алкоголизма, хотя я не алкоголик! А звёзды я лучше тебя знаю. Могу показать тебе многие созвездия и даже, как они по-латыни называются, сказать. Я в восьмом классе хотел астрономом стать!
- Хотеть - не вредно, а вот смочь - не у всех получается,- отреагировала на возмущение мужа Алёна, снимая с плитки кастрюлю с супом и поставив на конфорку ковш с водой.- Я помню: ты мне по первости, как встречаться начали, показывал созвездия и даже повесть свою фантастическую давал читать. Про звёзды. Хорошая повесть была. Чё ты её забросил? И фантастику писать бросил... "Новые формы буду искать!" Много нашёл?
- Бросил, потому что фантастов сейчас развелось больше, чем читателей. Все фантастику пишут. Шпарят по накатанному, ничего нового нет - ни одной мысли, ни одной свежей гипотезы... Читать даже неохота! - повышая голос, начал объяснять жене Андрей.
- А твои рассказы много кто читает? Газета их печатать не хочет,- вставила вопрос с репликой Алёна, уже жалея, что начала этот не ко времени разговор.
- Мои рассказы не для газет, а для книг! Понятно? Если не понимаешь, то и не суйся, и не учи! - закричал возмущённо Андрей и прошёл мимо жены в спальню.
- Не ори! И не буди соседей! - бросила ему вслед Алёна.- Я не собираюсь понимать твои запутанные мысли. Сам в них разберись! А у меня забот без этого хватает. Сына вот растить надо. Тебе не надо, а мне надо!
- Мне тоже надо! - крикнул, уже тише, из спальни Андрей, надевая свитер.
- А раз надо, то давай поднимай Саньку и умывай. Вода уже в ковшике нагрелась.
Андрей присел на кровать, наклонился над сыном.
- Санечка, сыночек, давай вставать,- прошептал он в ушко ребёнку.
Санька потянулся, нехотя повернулся на спину, открыл глаза.
- Вот и хорошо! - обрадовался Андрей и схватил в охапку сына.- Сейчас зарядку с тобой сделаем.
Он резко выпрямился и подкинул Саньку к потолку.
- Вот так! Вот так! - восторженно кричал Андрей, подбрасывая и принимая на руки не то перепуганного, не то обрадованного ребёнка.
- Осторожно, ты! Уронишь! - подбежала к ним Алёна.- У тебя руки и так трясутся...
- Никогда не уроню! - улыбаясь, отстранился от жены Андрей, продолжая бросать вверх молчавшего сына.- Отойди в сторону, женщина! Не видишь - мужчины разминаются!
- То лежишь, стонешь - умираешь, то скачешь, как молодой козёл! - сказала Алёна, продолжая стоять возле мужа.
- Молодой, но не козёл! - обиделся Андрей и, поймав Саньку, понёс его к умывальнику.
Глядя, как муж умывает сына - осторожно смачивая ему глазки, лобик, щёчки, Алёна почувствовала себя виноватой. Зачем она накричала на него, обозвала козлом?
- А что тогда вчера вечером умирал? Потел весь,- мягко спросила она.
- Плохо было, вот и потел. Тебе бы вставили сульфазину, ты бы вообще пластом лежала... - сказал Андрей, осторожно вытирая полотенцем лицо Саньки, не глядя на жену.
- Мне не надо вставлять никакого сульфазина, я не алкоголичка! - снова повысила голос Алёна.
- И я не алкоголик! Мне врачиха сказала, что меня лечат от пьянства, а не от алкоголизма,- снова возвращая Саньку в спальню, пояснил Андрей.- Давай одевай его. Я сам ещё не умывался.
Алёна подошла к сидевшему на кровати и спокойно уже смотревшему на родителей сыну и стала надевать на него рубашку, колготки, кофточку...
Когда одевание было закончено, она причесала ребёнка, поставила на ноги.
- Ну, иди к папе на кухню. Он тебя покормит, а я постельку заправлю.
Санька поморщился, сделал шаг, второй, но вместо того, чтобы идти к столу, метнулся в угол, к стоявшей у стены детской кроватке.
- Покорми ребёнка! - крикнула Алёна мужу.
Андрей вышел из кухни. Санька стоял у кроватки, отвернувшись к ещё тёплой стенке, за которой была печка, закрыв ладонями лицо.
- Спрятался? - улыбнулся Андрей, присев перед сыном на корточки.- А я тебя всё равно вижу. Ушки-то торчат...
Санька быстро прижал ладонями уши.
- А теперь шея голая. Поймаю за шею!
Ребёнок прижал ручки к шее и уткнул лицо в угол кроватки.
- Вы что там церемонии разводите? Нашли время играться! Давай корми его - опоздаем! - одёрнула их Алёна, продолжая заправлять постель.
- Эх, поймаю! - Андрей сгрёб ребёнка в охапку и понёс к столу.- Ка-ашку будем кушать, ка-ашку!
Андрей сел на табуретку, устроил Саньку на коленях и поднёс ложку с манкой ко рту ребёнка.
Ребёнок сжал губки и отвернулся.
- Ну, это что за протест? - спросил Андрей, повторив попытку накормить сына.
Сын мотал головой, упорно отворачиваясь от манки и сжимая ротик.
- Не хочет он кашу. Может, супа ему дать?
- Да не будет он суп! - крикнула из спальни Алёна.
- Ну а что его тогда мучить? - Андрей поставил Саньку на пол.- Там поест. Там же их утром кормят?
- Кормят, кормят. Стыдно этого не знать.- Закончив убирать постель, Алёна подошла к столу.- Надевай ему пальто, пока я поем супа, а ты потом. Всё равно после нас пойдёшь...
Пока Андрей кутал сына в большое, на вырост (в три размера), пальто, пока надевал ему рукавички, обувал в валенки и завязывал шарфик, Алёна быстренько похлебала горячего супа, вытащила из-за печки санки с кошёвкой, положила на них нагретое детское одеяло.
- Всё! Сейчас я санки вынесу, а ты его бери... - скомандовала она мужу.
Андрей, накинув полушубок и надев шапку с подвёрнутыми вверх "ушами", вслед за Алёной вынес сына во двор, усадил в санки на ещё тёплое одеяльце. Алёна подняла шарфик ближе к глазам ребёнка.
- Перед тем как пойдёшь за ним вечером, печку протопи обязательно,- сказала она мужу, взявшись за верёвочку санок.- В холодную квартиру не тащи.
- Ладно,- сказал нехотя Андрей, закрывая за ними калитку.
2.
Калитка за спиной Алёны закрылась, отделив её от дома, пусть не светлого и тёплого, каким хотелось ей, чтобы был её дом, но уже привычного и своего. С негромким хлопком закрывшейся калитки вдруг запало ей на сердце тревожное чувство и тихонько зашевелилось там. Алёне захотелось остановиться, вернуться домой, растопить остатками дров печку, уложить досматривать сны Саньку, а самой затеять какую-нибудь стряпню или стирку, приготовить горячий обед возвращающемуся к полудню с работы мужу...
Впервые за полгода после выхода из декретного отпуска ей не хотелось идти на работу, торопиться на планёрку в депо, везти сына по полутёмным улицам в детский сад. Сегодня ей хотелось быть дома. Но домой возвращаться было не то чтобы нельзя - домой идти было не время, время звало из дому: освещало путь висящими прямо перед глазами огоньками звёздочек, подгоняло, пощипывая морозцем, скрипело снегом под ногами и тянуло Алёну как на верёвочке вперёд, навстречу неизбежному дню; а Алёна тянула за верёвочку санки, на которых восседал Санька, ехавший навстречу своему дню, своей неизбежности; а там, за захлопнувшейся калиткой, за светящимся электричеством окном дома, собирался навстречу своей неизбежности её муж Андрей.
Свернув на территорию профессионально-технического училища, стараясь не сбиться с неосвещённой узко-протоптанной тропинки, проходившей возле заснеженного футбольного поля, Алёна стала думать о муже. Почему-то мысли её вдруг заполнил Андрей, вернее, образ его и то, что было так или иначе связано в её жизни с ним. А связано с ним у неё за три года их совместной жизни было ой как много. Всё. Несмотря на то, что Алёна иногда ревновала Андрея к мимолётным девицам и даже друзьям, несмотря на чрезмерное увлечение мужа выпивкой, порой на откровенное его слабоволие, она всё же не представляла теперь себя без него. Ей уже казалось, что он был с нею всегда, а того времени, когда не было его,- не было совсем. Вернее, оно было когда-то, Алёна помнила о нём, но воспоминания эти были словно воспоминаниями о другой девочке, девушке по имени Алёна. Где-то далеко-далеко остались и её детство, и школа, и даже родители и сестра Лариса, и подруги - Марина и Рита. Андрей, появившийся вдруг, сразу же захватил её мысли и чувства, поглотил и растворил её всю целиком в сфере своего влияния и в одночасье стал для неё не только первым и единственным мужчиной, но целым миром и целой вселенной. Как астероид, попадая в поле влияния большой планеты, становится её спутником, так и Алёна закружилась вокруг Андрея, не помышляя вырваться из сферы его влияния, и только с появлением на свет Саньки место в её сердце стал занимать и другой, пока маленький, но всё же мужчина.
Маленький мужчина...
Слово "мужчина" для Алёны с первых школьных лет связалось в образ отца да ещё трёх-четырёх его друзей, что приходили к ним иногда после поездки на рыбалку. Алёна помнила, как рыбаки снимали в прихожей свои большие рыбацкие брезентовые куртки и, как ей казалось тогда, огромные болотные сапоги. Потом, на кухне, они вместе с отцом пили водку, курили, разговаривали, громко восхищались Алёниной мамой, когда та хлопотала у печки и стола, подавая закуску (чаще - только что сваренную уху):
- Ну, Шура! Ты молодец! Повезло Ваське с женой!
Этих мужиков-рыбаков по именам Алёна уже не помнила, не так часто они бывали у них в гостях, но именно их и отца она мысленно определяла для себя как мужчин. Сидевших же во дворе за столом и целое лето играющих в домино мужиков она, как и все, звала стариками, учителя мужского пола из её школы были для неё не более чем преподавателями, прохожие дяденьки - прохожими дяденьками. Не приходило Алёне в голову называть мужчинами и взрослеющих мальчишек с вокзаловских пятиэтажек, они так и оставались для неё мальчишками, в лучшем случае - парнями.
А нравился ли ей кто-то из мальчишек до встречи с Андреем? Алёна вдруг задумалась об этом сейчас, выходя на освещённую дорогу возле железнодорожной больницы, подёргивая верёвочку санок с сидевшим на них Санькой и торопясь не опоздать в детский сад и на работу.
"А действительно, неужели никто не нравился?" - спросила себя Алёна и остановилась на минутку, поправила под сыном одеяльце, натянула Саньке шарфик, укрывавший половину лица, ближе к глазам.
Потом она прибавила шагу, выходя на улицу Гагарина, и, посмотрев по сторонам - нет ли машин, перешла бойкую улицу. На пешеходной дорожке Алёна снова остановила санки, ещё раз поправила одеяльце под сыном. Мысли об Андрее и мужчинах не оставляли.
Так нравился ли ей по-настоящему кто-то, кроме Андрея? Неужели действительно никто? Ей запал в память мальчик по имени Володя. Было это в первом классе, когда она только-только стала привыкать к школе. Среди других мальчишек он выглядел странно: один из всех в классе носил галстук и очки, державшиеся на оттопыренных ушах. Отвечая на вопросы учительницы, Володя всегда выходил из-за парты, становясь в проходе, и говорил громко и чётко. Как понимала сейчас Алёна, это выглядело забавно и привлекало её именно этой забавностью. Учился Володя в их классе недолго: во втором полугодии родители увезли его, как говорила учительница, в Казахстан, где начинали строительство нового большого завода. Несколько лет спустя Алёна увидела мальчика, похожего на Володю, в фильме "Звонят, откройте дверь". Правда, этот мальчик был постарше и без очков. Но был похож! Алёна даже уверила себя в том, что это именно тот Володя. Она специально пошла посмотреть второй раз фильм, внимательно читала титры, но не нашла среди исполнителей главных ролей имени Володя. Были там два Виктора - Вити. Один по фамилии Косых, а второй - Сысоев. Алёна не помнила фамилии Володи, но явно он был не Косых и не Сысоев. Она немного расстроилась и даже рассказала о причине своего расстройства родителям, на что отец как бы мимоходом заметил: артисты и писатели часто придумывают себе вымышленные имена и ими подписываются,- вернув Алёне надежду. Не хотела верить Алёна, что в кино снимался не Володя, и когда подруга Марина принесла газету со статьёй об этом фильме, где прямо говорилось, что роль мальчика Гены играл Витя Косых, который, как следовало из статьи, никогда не учился в их школе, Алёна уже понимала, что ошиблась, но верить в ошибку не хотелось. Она старалась больше не думать ни о Володе, ни о фильме, убеждая себя, что ей нет никакого дела ни до уехавшего в Казахстан Володи, ни до московского школьника Вити Косых, который чем-то похож на очкарика Володю и снимается в кино. Хотя какой-то непонятный осадок и даже досада на себя, на ничего не подозревающих далёких Володю и Витю у неё тогда остались. Но постепенно, как это бывает у детей-подростков, и они растворились в новых эмоциях и впечатлениях, и когда мальчика, по её мнению похожего на Володю, Виктора Косых, она увидела в другом фильме - "Неуловимые мстители", он уже не казался ей похожим на забавного первоклассника Володю.
Алёна улыбнулась, вспомнив историю из детства, делая вывод, что история эта тоже забавна - и не более, что никаких чувств ни к Володе, ни к его экранному двойнику она не испытывала, как не испытывала и потом к человеку, требующему от неё признания в любви. К Степану, брату подруги Марины.
Стёпа...
Стёпа-недотёпа - так называл в детстве Степана отец Алёны, Василий Васильевич, да и не только он. В то время, когда мальчишки вокзаловских пятиэтажек все летние дни бегали за мячом на спортивной площадке, мечтая обыграть какую-то "Зарю" то ли со шпалозавода, то ли с района железнодорожной больницы, то ли с улицы, где теперь располагался новый госбанк, Стёпа пропадал возле центрального городского кинотеатра "Победа". Стёпа не любил футбол, Стёпа любил кино. И не просто любил, он грезил и бредил им. Каждый месяц он караулил у газетных киосков журнал "Советский экран", вырезал из газет статьи о фильмах и актёрах, мог долго и интересно рассказывать про недавно вышедший фильм (даже интереснее, чем фильм был поставлен,- в этом убеждались многие, послушавшие Степана и ходившие после его рассказов в кино), про режиссёра, фильм поставившего, про актёров, занятых не только в главных ролях, попутно поясняя, где, в каких ещё фильмах снимался артист. Если кому-то из жильцов пяти пятиэтажных домов, расположенных в районе железнодорожного вокзала, нужно было знать, какие фильмы будут идти в "Победе" на этой или предстоящей неделе, они обращались к Стёпе.
В небольшом сибирском городке народ любил кино и охотно ходил на фильмы и в "Победу", и в ДК железнодорожников, и в клубы строителей и шпалопропитчиков. Нельзя было сказать, что во всех клубах на всех сеансах все места были заполнены, но аншлаги случались. Особенно в "Победе", и этому немало способствовал Степан. Он знал весь месячный репертуар кинотеатра, помогал распространять билеты в школе, агитируя в кино школьников, родителей, учителей. Это он, Стёпа, уговорил Марину, Алёну и Риту пойти на фильм "Звонят, откройте дверь", а потом и на "Неуловимых мстителей", и на "Спартака", и на "Фантомаса"...
На "Спартака" и "Фантомаса" он достал билеты всем мальчишкам вокзаловских пятиэтажек и очень гордился тем, что хотя бы в эти дни находился в центре событий и считался для многих полезным человеком. В другие дни Стёпа, если дела не касалось кино, полезным человеком для окружающих его людей не считался. Более того, во всём остальном Степана причисляли не только к бесполезным людям, но даже к никчёмным. За что и дали ему прозвище "недотёпа". Родители вначале были рады увлечению сына кино, но когда киношные интересы вытеснили из жизни сына все остальные, стали сказываться на его учёбе, превращая Степана в киномана, они забеспокоились. Мать Степана советовалась даже с детским участковым врачом, рассказав ей, что сын становится рассеянным, забывает наказы родителей сделать что-то по дому: заправить постель, купить хлеба, покормить рыбок в аквариуме. Однако врач, к удивлению Стёпиной матери, успокоила её, сказав, что в возрасте Степана дети, бывает, находят себе неожиданные занятия, увлекаясь до фанатизма спортом, обновлением нарядов, коллекционированием.
- Это явление вполне нормальное, и ничего плохого в нём нет. Скорее всего - возрастное и со временем пройдёт.
Послушав врача, родители Стёпы не стали препятствовать увлечению сына, смирились с происходящим и иногда только, больше по инерции, поругивали его за плохие отметки и забывчивость. В школе тоже свыклись со странностями Степана, и некоторые учителя даже давали ему поблажки, прощая неточность или забывчивость при ответах на уроках. Недотёпой Стёпу называли во дворе. Чаще других - пацаны-футболисты. Гонять по площадке мяч у Степана охоты не было, это все знали, но при необходимости, когда не хватало на матч игроков, его ставили в ворота. Стёпа и там не проявлял большого рвения, пропускал лёгкие мячи, за что его ругали, не подбирая выражений, и товарищи по команде, и болельщики. В пылу страстей "недотёпа" было самым безобидным его прозвищем.
Детский участковый врач оказалась права. Где-то к восьмому классу Стёпа стал меняться. Нет, он не забросил увлечение кинематографом, так же забывал про хлеб и рыбок, но постель за собой стал заправлять, больше внимания уделял урокам и уже не рассказывал взахлёб каждому встречному о новом фильме и актёрах, а отвечал только тогда, когда его спрашивали, говорил при этом не торопясь, вдумчиво и больше по делу и по теме. Несколько раз Степан сам, не по принуждению, появлялся на спортивной площадке и даже сам было напрашивался на участие в игре. Многие взрослые и кое-кто из одноклассников Степана отнесли перемены в нём на счёт взросления и перестали называть его недотёпой, даже за глаза. Конечно, они были правы - Степан взрослел, но главное в этом взрослении и перемене в его поведении было то, о чём Алёна узнала одной их первых: Стёпа положил на неё глаз. Наверное, в том случае нельзя было сказать, что он влюбился: скорее, просыпающиеся во взрослеющем мальчике мужские инстинкты стали проявляться влечением к противоположному полу, и Стёпа остановил свой выбор на ней. Почему? Алёна не знала. Она была младше его на два года и ни о чём таком тогда не думала и не сразу заметила перемену к ней Степана. Да, он приглашал её в кино, и она ходила несколько раз вместе с ним и подругами в "Победу"; да, он угощал её, встречая во дворе, конфетами и орехами, и она говорила ему спасибо; да, они несколько раз шли домой вместе из школы вдвоём... Она считала всё это делом обычным, и даже не могла подумать, что Стёпа может отметить её среди других девчонок, и была очень удивлена, когда однажды, в конце учебного года, брат подруги встретил её на лестничной площадке в подъезде с кустом цветущей черёмухи и объяснился. Вернее, сделал предложение. Ещё точнее - попытался предложение сделать.
Стёпа остановил её между вторым и третьим этажами на лестнице её подъезда и, то глядя на неё снизу вверх, то опуская взгляд, забормотал вначале что-то непонятное, перекладывая черёмуховый куст из одной руки в другую, а потом появились слова:
- Алёнка... Я... я... я хотел сказать...
На третьем этаже хлопнула дверь, и им пришлось спуститься на площадку, пропустив соседку-учительницу.
- Стёпа, говори быстрее, мне в школу надо, Валентина Александровна, видишь, уже пошла,- сказала всё ещё ни о чём не догадывающаяся Алёна.
Стёпа снова переложил черёмуху из руки в руку, поднял голову и, глядя ей в лицо, сказал громко:
- Давай с тобой дружить!
Алёна и после этих слов не поняла смысла происходящего. Они и так дружили все вместе, всем большим двором на пять пятиэтажек. Собираясь человек по пятнадцать-двадцать мальчишек и девчонок, ходили в кино или на стадион - болеть за футбольную команду "Локомотив", играющую на первенство города. Особенно когда "Локомотив" сражался против "Строителя" или "Динамо". На стадион девчонки ходили за компанию с мальчишками и, ничего не понимая в футболе, подбадривали криками футболистов в красных футболках с буквой "Л" и изображением электровоза на груди и искренне радовались, когда железнодорожная команда забивала гол. Никто ни с кем никогда у них в пятиэтажках не дрался. Были, конечно, небольшие стычки среди мальчишек, в основном из-за того же футбола, когда кто-то кому-то проигрывал, но все они благополучно разрешались на следующий день либо к вечеру дня того же на том же месте - спортивной площадке. Более того, если по двору проходили слухи, что кого-то из вокзаловских мальчишек обидели в районе госбанка или шпалозавода, большая группа старшеклассников вместе с пострадавшим шла на место инцидента, и там происходили разбирательства дела, чаще заканчивавшиеся миром - предложением выявить сильнейшего на футбольном поле; но иногда группа парламентариев возвращалась с ещё одним-двумя пострадавшими. Хорошее расположение духа Алёна питала почти ко всем своим сверстникам, естественно, выделяя более подруг и одноклассниц Марину и Риту, и ещё, пожалуй, Олю Новикову, которая была какая-то неземная, незатейливая. Оля сразу после школы вышла замуж за приезжего парня, учившегося с ними последний год, и выпала из поля зрения Алёны. Ровно-хорошее расположение духа Алёна питала и к Степану, и, пожалуй, его она тогда считала забавным, но не более.
Степан смотрел на Алёну, стараясь не отводить глаз. Зрачки его бегали по орбитам, и это было забавно. Стёпа в ту минуту был похож на одного французского комика и на Савелия Крамарова одновременно, и Алёна засмеялась. Она засмеялась громко и искренне, как смеются на всей планете все девчонки её возраста. Она смеялась над видом Степана, но никак не над его предложением. Но Стёпа понял это по-своему. Бегающие зрачки его на секунду-другую замерли, но тут же веки глаз стали открываться и закрываться так часто, что Алёне стало ещё смешнее - она буквально зашлась в хохоте. Хохот её достиг апогея и едва не свалил с ног - сил не было стоять,- когда Стёпа, подняв над головой ветку черёмухи, наотмашь бросил её на подоконник и, сверкнув зрачками, помчался мимо неё вниз по лестнице. Это было так смешно, что Алёна ещё минут пять-семь не могла успокоиться и, стоя в подъезде, хохотала, не обращая внимания на то и дело проходящих мимо детей и взрослых. А ещё она подумала тогда, что Стёпа, наверное, мог быть бы артистом. Комиком.
То, что Стёпа вкладывал в своё предложение нечто большее, чем просто выходы в компании в кино, она поняла через день-два после несостоявшегося разговора в подъезде, увидев, что Степан начал её избегать. Он старался не встречаться с ней ни на улице, ни в школьном коридоре, уходил из дому, когда Алёна приходила к Марине. Привыкшая к ограниченному простору "дом - школа - двор" и жившая среди своих мыслей об уроках, книжках, домашних делах, она тогда впервые по-взрослому задумалась об отношениях между мальчишками и девчонками, стала присматриваться и заметила, что отношения эти даже среди одноклассников стали другими, не такими, что были раньше. Мальчишки не только из их класса, но и постарше смотрели теперь на неё и её сверстниц с какой-то скрытой робостью, а в разговорах хоть старались вести себя непринуждённо, но было видно - за непринуждённостью скрывается смущение. Наверное, тогда Алёна стала понимать, что она взрослеет, а вместе с ней взрослеют и её подруги, и одноклассники, и мальчишки-футболисты с их двора.
Два года Алёна и Стёпа не общались. Ограничивались мимолётным "здравствуй". Взрослеющая Алёна после восьмого класса хотела поступать в геологический техникум, но мама, Александра Никитовна, не пустила её в большой город, убедив стать ещё взрослее и закончить десятилетку. Хотела ли стать геологом Алёна? На вопрос этот она не могла с уверенностью ответить и несколько лет спустя. Посмотрев несколько фильмов о геологах, где были и геологи-женщины, Алёна почувствовала вдруг трепет в груди и захотела быть похожей на них. Жить летом в полях, лесах, у речек и озёр, а особенно в горах, а потом возвращаться домой с большим рюкзаком, геологическим молотком, минералами и подарками для родных! Особенно ей нравились в фильмах сцены возвращения домой: встречи у поезда, счастливые лица родных, слёзы радости.
Мать оказалась права: к десятому классу Алёна действительно стала взрослее и поняла, что, кроме романтического чувства, к геологии она больше ничего не испытывает, да и вся романтика, жившая в ней, заключается не в поиске полезных ископаемых, а, скорее, в киношных сценах возвращения геологов домой. Василий Васильевич не поддержал её выбора. Отец говорил, что жизнь в полевых условиях не такая уж романтическая - днём заедает мошка, ночью в палатках холодно, что геологи работают не только молоточками, но и лопатами, что в геологических партиях женщины - редкость, и ей придётся жить одной среди мужиков, и она долго не выдержит, а если даже и выдержит, то быстро научится курить и ругаться матерными словами. Кроме того, отец считал, что сезонная работа не способствует семейной жизни и геологи часто разводятся. Алёна молча слушала отца. Из того, что он говорил, она в то время понимала только про мошку и холодные ночи в палатках. Не поддерживала её и старшая сестра Лариса, собирающаяся продолжить династию родителей и пойти в железнодорожный техникум. Не поддерживали её выбора и подруги. Марина хотела поступать в политехнический, где преподавал её дядя, и звала Алёну с собой, а Рита, давно решившая, что из дому никуда не поедет, готовилась в медицинское училище, собираясь стать, как её мама, медсестрой. Ни в политехнический институт, ни в медицинское училище Алёне не хотелось, и она была накануне десятого класса в раздумье: куда пойти учиться? В год, когда Алёна заканчивала девятый класс, Стёпа пошёл служить в армию и сделал ещё одну попытку добиться взаимности Алёны.
Снова был май, и Стёпа снова ждал её с белой веткой душистой черёмухи, но уже в её квартире. Алёна, вернувшись из школы, застала его на кухне с Василием Васильевичем. Они сидели за столом, пили водку и закусывали копчёным салом. Увидев её, Стёпа растерянно встал и, взяв черёмуху, как и два года назад, стал перекладывать ветку из одной руки в другую.
- Стёпка в армию уходит послезавтра,- сказал за него отец.- Вот пришёл нас пригласить на проводины. И правильно: столько лет рядом живём - почти уже не чужие. Правда, Степан?
Степан кивнул: правда. Протянул Алёне ветку черёмухи и спросил:
- Ты придёшь?
- Приду,- сказала Алёна.
И она пришла. Пришли и Василий Васильевич, и Александра Никитовна, и Лариса - старшая сестра Алёны, и ещё человек пятьдесят - соседей и родственников. Проводины прошли весело - с песнями и танцами, обилием выпитого и съеденного. Алёна весь вечер была окружена заботою Стёпиной мамы, которая старалась при удобном случае подтолкнуть сына к ней. Постриженный наголо Стёпа, казавшийся Алёне ещё более забавным, и рад бы был посидеть с ней рядом или потанцевать, но подвыпившие друзья и дядюшки-тётушки новобранца то и дело непременно хотели, чтобы Степан выпил с ними: "За последний раз на гражданке",- и Стёпа пил и "за последний раз на гражданке", и "за первый раз именно в этой компании", и "за родителей", и "за друзей", и, отдельно, "за одноклассников". К вечеру он изрядно устал, прилёг отдохнуть в маленькой комнате на диванчик и уснул. А Алёна пошла домой. На другой день они большой компанией провожали Степана на вокзал. Алёна шла с подругами в конце большой и шумной компании. Компания пела под баян частушки и традиционную в таких случаях "Не плачь, девчонка", а Алёна смотрела на зеленеющие тополя возле автовокзала, расположенного между новым зданием вокзала железнодорожного и конторой станции. Через несколько лет под этими тополями ей назначит свидание Андрей. Но тогда она с Андреем не была знакома, не знала о его существовании, хотя он и тогда жил в этом же городе, и ходил по знакомым ей улицам, и бывал и на вокзале и автовокзале, и тоже готовился к службе в армии - осенью того же года.
Но в мае того года под тополями к ней подошёл Стёпа, отбившись от компании, и, дождавшись, чтобы им никто не мешал, спросил прямо, глядя ей в лицо захмелевшими глазами:
- Ждать будешь?
Она посмотрела на него - впервые, наверное,- с жалостью; увидев, что вся компания приостановилась перед поворотом на перрон и смотрит на них, поняла, что отшутиться не получится.
- Не знаю... - сказала она негромко, глядя в его блестящие зрачки.- Не знаю, Стёпа. Мне сейчас об учёбе думать надо, а не о любви...
Стёпа вздохнул и снова спросил:
- А написать тебе можно будет?
Алёна кивнула.
- Да поцелуйтесь вы! - крикнули им из притихшей толпы.
Стёпа несмело посмотрел на Алёну, словно спрашивал разрешения поцеловать, а та, молча и несмело, смотрела на него. Стёпа решился: обнял её за плечи и коснулся губами щеки. В толпе раздались одобряющие вопли, хлопки, баян заиграл марш. Стёпа, смутившись, ринулся к компании, следом пошла Алёна. Больше они не целовались. Степана уже ждали, и небольшого роста приезжий лейтенант сразу же, едва он подошёл, спросил фамилию и поставил его в строй из семи-восьми новобранцев. Старший лейтенант из военкомата провёл перекличку и скомандовал:
- В вагон!
К Степану бросились мать и тётушки. Всем было уже не до Алёны. Новобранцы, едва заскочив в вагон, тут же открыли окна и стали махать провожающим. Провожающие делали ответные жесты отъезжающим, жали им руки, передавали на словах то, что не успели передать на перроне. Говорили громко и те, и другие, кричали что-то, что человеку со стороны разобрать было невозможно. Минут через десять поезд ушёл в восточном направлении и унёс Степана от неё. Навсегда.
Да, тем майским утром Стёпа уехал навсегда из её жизни. Он присылал ей письма - три или четыре, рассказывал об армейской жизни. Алёна перечитывала их по нескольку раз, но никак не решалась ответить. И не решилась. А подруга Марина всё передавала и передавала ей привет от брата. Алёна кивала и даже улыбалась. Подруга говорила ей, что после учебного подразделения Степана отправили к границе Монголии, что служит в ракетных войсках и получил звание сержанта. "Что ему передать?" - спрашивала подруга. "Передай привет",- всегда отвечала Алёна. И на дополнительный короткий вопрос Марины, следовавший всегда после этого: "И всё?" - она отвечала теми же словами: "И всё..."
А на втором году Стёпиной службы Марина вдруг перестала передавать ей приветы от брата, перед окончанием школы всегда весёлая подруга неожиданно стала хмурой. Вначале Алёна подумала, что Марина стала серьёзной из-за экзаменов, но потом почувствовала что-то не совсем ладное. Она осторожно стала расспрашивать подругу, и та призналась, что Стёпа попал в дисбат. Слово "дисбат" Алёне знакомо не было, и Маринка пояснила ей, что так сокращённо называют дисциплинарный батальон, куда отправляют солдат за серьёзные провинности по службе или, как пишут в делах туда попавших, "за неуставные отношения". Стёпу, как оказалось, осудили за чрезмерное желание воспитывать молодых солдат.
- Отец ездил на суд,- сказала Марина.- Стёпе дали два года, а потом дослуживать будет оставшиеся полгода, так что не скоро его увидим. Ты уж никому не говори,- попросила подруга,- мы всем скажем, что Степан после армии на стройку поехал или сверхсрочно остался. Мама просила и тебе не говорить, но я уж не сдержалась...
Алёна пообещала никому не говорить и спросила, можно ли ему туда написать. Она действительно хотела написать Степану - правда, не знала о чём. Ей не верилось, что всегда спокойный Степан, этот Стёпа-недотёпа, может сделать что-то плохое людям, и считала, что должна поддержать его хотя бы письмом.
- Пока лучше не писать туда ничего,- сказала Марина.
А потом писать и не пришлось. Жизнь закрутилась, завертелась вокруг неё. Она поступила учиться на курсы продавцов и поехала на полгода в город гидростроителей. Однажды в поезде встретился ей белобрысый паренёк, угощавший её кофе и конфетами. Паренёк был из города гидростроителей, учился в областном центре в школе милиции и ехал на однодневную побывку домой. Никакой влюблённости Алёна к нему не испытала, но симпатию он у неё вызвал. Парень, по имени Володя, проводил её до общежития и выпросил адрес. Через неделю ей пришло письмо с фотографией Володи, она ему ответила и даже выполнила его просьбу, отправив ему своё фото. Он написал ей ещё, она тоже, и неизвестно, чем бы кончилось дело - всё шло к тому, что Володя собирался приехать к ней, но тут Алёне встретился Андрей. Встретился неожиданно, даже нечаянно, на железнодорожном вокзале, куда она пришла к поезду, чтобы повидать Володю, ехавшего в свой город гидростроителей из областного центра через их городок. С кудрявым черноволосым пареньком в тёмном пиджаке они столкнулись у входа на вокзал - она заходила, а он выходил. Увидев друг друга, они улыбнулись. Алёна потом, вспоминая тот вечер, спрашивала себя, почему она улыбнулась, и отвечала: наверное, потому, что он улыбнулся первый, а она лишь ответила ему. Паренёк придержал большую тугую вокзаловскую дверь, пропустив Алёну, но тут же развернулся и пошёл следом. Алёна увидела его снова, когда присела на скамью в зале ожидания. Он бесцеремонно сел рядом и попытался заговорить. Она вначале улыбнулась его словам, но когда поняла, что он выпивши, поднялась и пошла к выходу. Их встреча не была любовью с первого взгляда, он сразу не произвёл на неё впечатления, и отстань он тогда, она бы, наверное, больше и не вспомнила о нём. Но он не отстал и пошёл следом, и ей пришлось бросить на него второй взгляд, а потом и третий. Его всё время окликал такой же подвыпивший приятель, а он отмахивался и шёл за ней. А она же, вначале испугавшись, думала тогда лишь о том, чтобы скорее пришёл поезд с Володей и можно было оторваться от навязчивого парня. И поезд пришёл, словно внемля её думам, как ей показалось тогда, даже раньше расписания. Алёна бросилась вдоль притормозившего состава, всматриваясь в лица выходивших пассажиров, но не находила спасительного Володи. "Выйди он тогда - всё было бы по-другому",- не раз после, вспоминая тот вечер, думала Алёна. Наверняка было бы по-другому, и она, не исключено, вышла бы замуж за Володю, а не за Андрея. Но Володя не вышел. Он не приехал. Алёна поняла это, дважды пройдя вдоль состава. Зато рядом был Андрей. Он преследовал её упорно, отмахиваясь от друга, бегущего за ним с бутылкой вина и пирожками. Бутылку друг держал в одной руке, а пирожки в другой, махая то бутылкой, то пирожками, то сразу двумя руками, и кричал на весь перрон, словно заблудившийся в лесу грибник:
- Андрюха-а-а-а!
Но Андрей, не слушая его, быстрым шагом шёл за Алёной в одну строну состава и в другую, а потом, когда она побежала от него, помчался следом. Он догнал её возле тех самых автовокзаловских тополей. А ей уже было не до улыбок. Она остановилась и, переведя дыхание, спросила, чуть заикаясь от волнения:
- Что... вам... надо?
Он ответил, ничуть не смущаясь:
- Вас. Именно вас...
Он стоял возле неё совершенно спокойный, поздним тёплым вечером начала сентября, и говорил слова, которых она ещё ни разу не слышала в свой адрес:
- Я понял, увидев вас, что вы именно та, кого я искал, как понял и то, что дальнейшие мои скитания по свету напрасны, я нашёл, что должен был найти...
Никто из её знакомых парней не говорил с ней так. И главное, что заметила Алёна: парень, несмотря на то, что был немного пьян, говорил не нарочито, не разыгрывая роль, а серьёзно. Вполне серьёзно. Это она почувствовала, не зная и не понимая почему. Она смутилась, но, стараясь не показать смущения, сказала:
- Мне сейчас домой надо... Меня ждут...
Он неожиданно согласился и произнёс ещё больше удивившие её слова:
- Пожалуйста, пожалуйста, только разрешите, я вас провожу до вашего дому. Вы можете ничего не говорить, да и я, пожалуй, не скажу больше ни слова, потому что я пьян от любви...
Они пошли рядом, а следом, метрах в пятнадцати, уже смирившись со своей участью, шёл за ними его друг с пирожками и бутылкой. Парень проводил её до подъезда, не говоря больше ничего, лишь назвав перед расставанием своё имя - Андрей - и спросив, как зовут её, назначил ей свидание на завтра, на десять утра. Он не просил у неё согласия на свидание, не спросил, свободна ли она в десять утра, а просто назвал время и, сказав: "До свидания", пошёл к поджидавшему его с бутылкой и пирожками приятелю.
А она долго не могла уснуть. Почему-то всё думала и думала о новом знакомом, несколько раз давала себе обещание - не ходить ни на какое свидание: "Чего ради? Такой самоуверенный..." - но тут же в голову ей приходила мысль о том, что парень этот любопытный, какой-то необычный, и желание узнать о нём, кто он такой, всё больше разгоралось. В общем, на свидание Алёна пошла. Правда, вышла из дому не к десяти часам и даже не к одиннадцати, а ближе к полудню, накинув на себя лёгкое осеннее короткое пальтишко и повязав голову синей шёлковой косынкой. Он ждал её, сидя на скамейке, на детской площадке и читал газету. Он был тот же, что и вчера: кудряшки, тёмный пиджак... Но что-то сегодня в нём было другое. Он улыбался, и улыбка его располагала к нему даже на расстоянии.
- А я придумал, чем нам сегодня заняться: давайте в пригород съездим. Там, говорят, церковь есть, а я ни разу в церкви не был. Всё неудобно было - боялся, что подумают окружающие, а сейчас не боюсь. Вы в церкви были хоть раз?
- Нет... - сказала Алёна, немного удивлённая его предложением.
- И я не был. Поехали?
И прежде чем ответить: "Поехали",- Алёна сказала - а он ей ответил - то, что расположило их друг к другу.
- А вы меня не венчаться в церковь зовёте? - был её вопрос, естественно с улыбкой, но предполагающий ответ, в котором бы значилось многое.
И ответ, сразивший её, последовал мгновенно:
- А нас уже обвенчали на небесах. Ещё вчера. Всю ночь ангелы заздравную нам пели. Ты же ведь спать ночью не могла...
Пока Алёна старалась понять, шутит ли он или действительно так думает, пребывая в лёгком недоумении, он, взяв её за руку и сказав: "Поехали", повёл через двор по направлению к автовокзалу. И она не посмела освободить свою руку из руки его, да и, наверное, уже и не хотела освобождать ни руку, ни сердце, вдруг попавшее в полон к этому уверенному в себе парню, о котором она ничего не знала, но шла с ним и за ним, не понимая, что происходит с ней, с ним, с ними.
Володю она вычеркнула из своей жизни в тот же день. Он тоже не укладывался в её сознании как мужчина. Может, не успел уложиться потому, что видела она его только один раз и практически не знала. Вычеркнулся из её жизни и Степан. Впрочем, он, как и Володя, и не был там прописан. От Степана и от подруги Маринки отделил её не только Андрей. Марина, поступив в политехнический, на первом же курсе вышла замуж. Свадьбу проводили в квартире, там же, где делали проводины Степану. На свадьбе случилось неожиданное: Маринин отец повздорил с родственниками жениха, вышел с ними разобраться на лестничную площадку и то ли нечаянно, то ли нарочно столкнул одного из них с лестницы. Столкнул неудачно: пролетев несколько ступенек, мужчина ударился головой о перила лестницы, потерял сознание, а в больнице умер. Отца Марины и Стёпы забрали прямо со свадьбы. Когда приехали милиционеры, свадьба расстроилась, гости, начавшие расходиться сразу после инцидента на лестнице, разошлись окончательно. Веселье переросло вначале в уныние, а потом в горе и слёзы. Осознав, что произошло, Марина и её мать залились безутешными слезами, и им было уже не до гостей. Не зная, чем помочь подруге, Алёна задержалась дольше других, но, видя, что помощи от неё рыдающим никакой, тоже ушла. На другой день Марина, ни с кем не простившись, уехала с мужем в областной центр, и Алёна её больше не видела. Отцу Степана за убийство дали девять лет, а убитая горем мать, сгорающая от стыда за мужа и сына, вскоре поменяла квартиру и переехала в район завода по ремонту дорожно-строительных машин. После того как осудили отца Степана, по дворам пятиэтажек пошли разговоры и про Степана: открылась его тайна, и многие, покачивая головами, откровенно удивлялись, что с ним произошло. Удивлялся и Василий Васильевич.
- Вот это Стёпа-недотёпа,- говорил отец.- Такой тихоня-киноман, а что делал! Говорят, гонял и бил молодых солдат, спать им по нескольку суток не давал... Вот как человек в незнакомой среде меняется - не знаешь, что от кого ждать.
Больше про Степана Алёна не слышала ничего. Да и, откровенно говоря, уже и не думала о нём. У неё появился Андрей, её парень, её мужчина,- а потом и Санька. Второй мужчина в её жизни.
Второй мужчина в её жизни, всё больше заслонявший первого, сидел неподвижно на саночках. Алёна ещё раз, перед поворотом с большой улицы Гагарина на маленькую Шпалозаводскую, в конце которой находился детский сад, остановилась, поправила одеяльце под Санькой и, улыбнувшись ему и своим воспоминаниям, прибавила шагу.
Двор детского сада освещался яркой лампой со столба у входа, ворота были широко распахнуты, и от них до самого крыльца снег был расчерчен немногими следами от полозьев санок. Над крыльцом горела лампочка, освещая оранжевым светом входящих и выходящих. Алёна подняла на руки тяжёлого Саньку, в правую руку взяла санки и осторожно поднялась по трём высоким, зимой всегда скользким ступенькам. Открыв дверь с пружиной, она вошла сначала в небольшой коридорчик, поставила санки. За следующей дверью был совсем другой мир. Тёплый воздух, повеявший на неё от калорифера, и яркий свет ламп, называемых дневными, заставили Алёну отвлечься от воспоминаний. Она улыбнулась яркому свету, встречающей её и всегда улыбающейся нянечке Жене.
- Вот и Санька наш приехал! - сказала, сияя конопушками и отливая на ярком свету золотыми волосами, стянутыми в тугую косу, нянечка и, поздоровавшись с Алёной, предложила: - Давайте я помогу вам его раздеть. Вы сегодня одни из первых.
Алёна кивнула, и, пока она раскладывала в Санькиной кабинке запасные колготки и рубашку, Женя-Конопушка развязала Саньке шарфик, сняла с молчавшего ребёнка шапочку и пальто, подала Алёне.
- Ну вот и разделся Санька-молчун,- вновь засияла Женя в улыбке и, склонившись над ребёнком, спросила: - Когда ж ты разговаривать с нами будешь? Или из принципа не хочешь?
Санька молчал, насупившись.
- Будет говорить. Ещё потом и не остановишь... - В раздевалку вошла воспитательница, покачивая белой большой копной волос на голове.- Правда, Санька?
Алёна поздоровалась с воспитательницей, поцеловала сына.
- Ну, иди, сынуля.
Женя-Конопушка взяла Саньку за руку и повела к двери в комнату младшей группы. Санька молча пошёл с нянечкой, а Алёна смотрела ему вслед. Конопушка открыла дверь и первой шагнула за порог, а ребёнок остановился и, оглянувшись, посмотрел на Алёну. Лицо его было серьёзным. Алёна смотрела на него, на нянечку, на дверь, которая вот-вот закроется за её сыном, и её вдруг охватила неясная, невесть откуда нахлынувшая тревога. Ей вдруг захотелось броситься к сыну, схватить его, выбежать с ним на улицу и бежать, бежать, бежать. Но она не бросилась, не схватила и не побежала. Она с грустью в сердце дождалась, когда дверь за нянечкой и сыном закрылась, пожелала всего хорошего воспитательнице и пошла к выходу. В коридорчике она остановилась и, перед тем как выскочить обратно на мороз, постучала подошвами сапог об пол, подумав, что сапоги у неё с прошлого года и пора покупать новые. Алёна надела рукавички, приподняла воротник пальто и только тогда вышла на улицу.
3.
Она вышла на улицу из депо и осмотрелась. Мелкий снежок, словно крупой манкой, сыпал и сыпал с неба. Вагонов-рефрижераторов на ближайших путях не было.
- И ты компот ищешь? - спросил её слесарь Василий Львович, идущий в сторону депо из пункта техосмотра.- А вагончики с продавцами уже утянули. Вниз с горки пустили, в сортировку. В состав сейчас поставят и дальше на восток поедут.
- А до сортировки отсюда долго идти? - спросила Алёна.
- Да нет, она недалеко. Только навряд ли ты там быстро те самые рефрижераторы найдёшь. Там двадцать с лишним путей, и все - один длиннее другого. Если только у дежурной на горке спросить...
Алёна взглянула на свои часы-"копейки", подаренные ей Андреем летом на её день рождения. Было начало пятого. Новую партию колёсных пар обещали подать в цех около пяти часов.
"Пока закатят, пока подготовят к работе, половина шестого уже будет,- думала Алёна.- Сортировка недалеко, успею сходить..."
- Если надумаешь сбегать на горку - смотри, осторожно на путях,- напутствовал Василий Львович.- Скоро темнеть начнёт, да ещё снег сыплет. По путям не ходи, перейди на ту сторону линии и по тропинке шагай, как раз на горку выйдешь...
Алёна кивнула. Слова пожилого слесаря придали ей уверенности: надо сходить.
На смену Алёна не опоздала, хотя и пришла в раздевалку позже всех; успела переодеться к началу планёрки. Александре Никитовне - мастеру колёсного цеха и Ларисе - молодому бригадиру, работающим с Алёной в одной смене, не пришлось, как говорила ей не раз Лариса, "краснеть и оправдываться за дочь и сестру перед старшим мастером".
День был обычным. С ночной смены остались не осмотренными колёсные пары, и для неё - дефектоскопистки - работы было немало. Спокойно делая своё дело, Алёна думала об Андрее и Саньке.
О муже - продолжая (уже четвёртый год) разгадывать его сущность: что в нём есть такое, что притягивает её к нему? Ведь никаких любовных порывов он к ней давно не питает, да и не питал, наверное, с самого начала. Да, он выбрал её, добивался с ней встреч, приходил домой, но страстной любви, как полагала Алёна, в нём не было. Он принимал их отношения как сами собой разумеющиеся, как обычные с первого их дня. С того самого, когда они поехали в пригород, нашли церквушку - небольшое белёное здание, домик с маленьким куполом и крестом; робея, зашли в ограду, остановились у крыльца.
Дверь церкви была закрыта на висячий замок. К ним подошла лежавшая до того тихо у забора собака-дворняжка, повиляла хвостом, потом присела рядом.
- А батюшка в город уехал,- услышали они сзади и, оглянувшись, увидели женщину в платке и осеннем пальто, из-под которого торчал подол тёмной одежды.- Если вам записаться на отпевание или крещение, то я могу вас записать, сказать время, когда это можно сделать будет. Если свечку за здравие или упокой поставить, то я могу открыть дверь и показать, куда какую свечку поставить...
Женщина выглядела моложаво - ей, наверное, не было и сорока. Андрей посмотрел на Алёну, улыбнулся и неожиданно для Алёны спросил женщину:
- А на венчание у вас можно записаться?
- Можно. Если вы оба крещёные, если имеете свидетельство о заключении брака, то, исповедавшись и причастившись, имея двух свидетелей...
- Понятно, понятно,- закивал Андрей.- Будем знать теперь, что нам надо делать...
Женщина улыбнулась - дворняга, виляя хвостом, уже тёрлась о длинный подол её одежды.
- В храм заходить будете? - спросила она.- Можно свечки поставить Николе-угоднику, чтобы всё хорошо у вас было и Господь с вами пребывал... У нас и храм называется храмом Святителя Николая Чудотворца.
Слово "храм" вызвало у Алёны пугающе-возвышенное чувство. Ещё больший прилив трепетного волнения она испытала, когда Андрей сказал:
- Зайдём и обязательно свечку поставим. За здравие. Николе-угоднику.
Женщина открыла дверь церкви и, встав на крыльце, сказала:
- Проходите.
Алёна крепче сжала руку Андрея и посмотрела на него. Он подбадривающе кивнул, и они переступили порог храма. С залитого солнцем сентябрьского дня они осторожно шагнули в полутьму церковной обители как в мир, неведомый им, и, пройдя несколько несмелых шагов, в нерешительности остановились.
- Проходите, проходите... Не надо Божьего места бояться,- говорила женщина, пройдя вперёд.- Сегодня у нас служения нет, и отец Владимир в город уехал. Помолился с утра в церкви и уехал. А вы хорошо сделали, что пришли. Это вас Господь привёл сегодня. Вот и девушка одета как надо - в косыночке... Сейчас я вам свечи принесу, они у нас по пять копеек стоят, и скажу, куда поставить...
А внутри храма оказалось не так уж и темно. Глаза быстро привыкли к неяркому свету, проходившему через высоко расположенные, почти под потолком, два небольших окна, и Алёна увидела иконы на стенах, подсвечник, ворота и возвышенность перед ними, подумав, что, видимо, священник с этого места разговаривает с прихожанами.
Женщина сказала, что её зовут Валентина: "Матушка Валентина, жена настоятеля храма",- и принесла свечи. Андрей отдал матушке десять копеек, взял две свечи, одну протянул Алёне. Алёна удивилась, но не растерялась - свечку взяла и, последовав за матушкой Валентиной, подошла к подсвечнику. За ними Андрей.
- Я вижу, вы в первый раз в храме,- определила матушка, зажигая и устанавливая в подсвечник свою свечу. Она показала им, как нужно перекреститься: сверху вниз и справа налево.- Теперь пожелайте что-то хорошее - себе, родным, близким, попросите об этом Николу-угодника, чтобы ходатайствовал за вас перед Богом, и поставьте свечки. Ну, смелее, зажигайте о горящую свечку.
Андрей зажёг свечи - сначала её, потом свою, перекрестился и что-то прошептал. Алёна несмело, неумело и неуверенно, оглядываясь на матушку, тоже перекрестилась и, увидев, что женщина одобрительно кивнула ей, поставила свечку и стала шептать пожелания.
Что она пожелала тогда? Она попросила всем родным здоровья: матери, отцу, сестре Ларисе, попросила здоровья подругам, себе, потом, глянув на Андрея, пожелала, чтобы не болел и он, а ещё... Ещё она вдруг подумала тогда о Стёпе и попросила Николу-угодника, чтобы он помог ему...
- Ну что, можно сказать, что обвенчались? - спросил Андрей, улыбаясь, когда они побродили по улицам пригорода и вышли на берег реки - небольшой, но известной на всю страну, потому что о ней пели песни известные артисты.
Алёна ничего тогда не ответила, лишь смущённо улыбнулась. Потом они купили мороженого и поехали домой. Андрей проводил её до подъезда, у двери взял за руку и сказал, что ждёт её завтра после шести вечера у автовокзаловских тополей. Она почувствовала тогда, что он хочет обнять её, но не решается. Поцеловались они только на четвёртом свидании. Впрочем, свидание это случилось вскоре - не прошло и недели после их знакомства. Это получилось неожиданно для Алёны: они стояли в подъезде, в полутьме, держались за руки, и он вдруг притянул её и коснулся её губ губами. И хотя это было неожиданно для неё, Алёна не смутилась - она внутренне готовилась к этому, зная, что оно, это, произойдёт; и вот - случилось. Потом они поцеловались ещё раз и ещё. А потом, уже в канун ноябрьских праздников, была свадьба у Оли Новиковой, где они целовались в маленькой комнатке, уже не стесняясь никого. А потом Андрей ночевал у них дома, когда родители Алёны уехали в далёкий таёжный посёлок к старшей дочери Галине, а с ними осталась Лариса; и как она ни старалась помешать тесному общению сестры с Андреем, помешать не смогла. А потом... Потом Андрей привёл её домой и представил своей матери. А потом, холодными выходными днями середины февраля олимпийского для всей страны года, состоялась их свадьба. В трёхкомнатной квартире свекрови было не протолкнуться: собрались родственники и друзья Андрея, родители Алёны. Не было только Алёниной сестры Ларисы, которая уезжала куда-то по неотложным делам - как поняла Алёна, скорее надуманным, чтобы только не быть на свадьбе. А на свадьбе было шумно и весело два дня. Они фотографировались, высыпав всей компанией во двор дома. Подвыпивший дядька Андрея, Игорь, забыл сменить в фотоаппарате плёнку и, сделав два щелчка, под гул негодования фотографирующихся объявил, что фотоплёнка кончилась. Вечером первого дня свадьбы Алёна познакомилась с другом Андрея - Хилем. Гена Хиль в субботу дежурил на заводе и пришёл на свадьбу только к девяти вечера. Пришёл, как был на смене, в рабочей спецовке и принёс с собой гибкую пластинку из журнала "Кругозор" с записью английской группы "Смоки". Пританцовывая под британскую музыку, Гена прогибался спиной, приседая при этом почти до пола, и кричал Андрею:
- Крести! Крести меня!
И Андрей, стоя над ним, крестил друга, а друг, входя в транс и извиваясь, почти лёжа на полу, продолжал кричать:
- В прыжке! Крести в прыжке!
И Андрей, скинув пиджак, обливаясь потом и заливаясь хохотом, подпрыгивал и перекрещивал Хиля. Все остальные танцующие, глядя на танец Хиля, свои танцы прекращали. Да и танцевать они больше не могли. Во-первых, Гена занимал почти всю площадку - прихожую, а во-вторых, все, видевшие танец Хиля, как один менялись в лицах и заходились кто в смехе, а кто и в хохоте, ища место, где бы присесть и перевести дух. Этого нельзя было не запомнить. Как нельзя было не запомнить Алёне и первые дни после их свадьбы, когда свекровь принесла им ключи от квартиры-четвертушки. Радости действительно не было предела. Была рада Алёна и общению с друзьями Андрея, которые приходили к ним едва ли не каждый день. Она с восхищением смотрела, как её Андрей вечерами садился за стол, брал в руки авторучку и, подумав, начинал писать новый рассказ или статью в газету. Ей нравилось это. Ей нравилось многое в нём. В первые месяцы их семейной жизни ей даже нравилось укладывать подвыпившего Андрей на кровать и провожать домой его друзей. Семейные отношения их в первую холодную зиму были очень тёплыми. Весной Алёна узнала ещё об одной страсти Андрея: он играл в футбол за заводскую команду - ходил на тренировки на футбольное поле профтехучилища и уезжал на игры. Алёна футболом интересовалась мало, на стадион не ходила, но из разговоров с Андреем и её рассказов, как они ходили всем двором болеть за "Локомотив", вдруг выяснилось, что Андрей в детские и подростковые годы играл именно за ту самую "Зарю", которую вокзаловские пацаны всегда мечтали обыграть, и даже знал по именам некоторых парней из пятиэтажек. Более того, Андрей знал Стёпу! Это выяснилось нечаянно, когда Алёна рассказывала Андрею про Марину и упомянула про её брата.
- Да они же, Стёпа с Маринкой, жили раньше с нами рядом - в бараках строителей! - сказал вдруг Андрей.- А потом родителям квартиру дали возле вокзала.
Алёна не стала вдаваться в подробности и рассказывать Андрею историю со Степаном, сказав лишь, что видела Степана перед уходом в армию, Марину - перед поездкой в областной центр, а мать их - когда она переезжала из пятиэтажек.
А потом появился Санька. Появление в доме нового человечка сказалось на отношениях молодых супругов: Алёна стала более требовательна к мужу, более смело пресекала теперь излишние, на её взгляд, застолья, а когда Андрей в расстройстве, что отложили публикацию рассказа в газете, сорвался в запой и его уволили с завода, Алёна впервые поругалась с ним, что называется, по-крупному и даже припугнула, что уйдёт жить к матери. Никуда уходить Алёна не собиралась, ей было жаль ставшего для неё близким человека, но угрозы её ("вовремя высказанные" - как заметила дочери Александра Никитовна) подействовали на мужа (во всяком случае, сразу после её эмоциональной речи): он притих, перестал приглашать друзей и покупать спиртное. Собственно, покупать не только водку, вино и пиво, а даже продукты в то время у них было не на что. После увольнения с завода разладились у мужа отношения с редакцией, он месяца с полтора не мог устроиться на работу, вечерами и ночами то смотрел футбол, то писал что-то в тетрадке, вырывал листы, бросал в печку и снова писал. Иногда Алёна, просыпаясь среди ночи или под утро, видела, что муж стоит у окна и о чём-то думает. Она ничего не говорила ему, но становилось страшно. И тем не менее, Алёна уже не представляла жизни без Андрея и Саньки. А жизнь и вправду, как говорят, имеет белые и серые полоски. Постепенно серые дни растворились среди белых и для них. Андрей сначала устроился работать в кочегарку железнодорожной больницы, а потом на станцию - помощником составителя поездов. Дела его с редакцией тоже наладились, да тут ещё и из Москвы неожиданно пришло письмо: литконсультантша детского журнала сообщала Андрею, что его рассказ "Радуга" принят к публикации и подготовлен в сборник молодых писателей России. Консультантша по имени Наташа (Алёна сделала для себя вывод - молодая и незамужняя) уж так звала-зазывала Андрея поехать в Москву и сдать экзамены в Литературный институт. И Алёна видела: глаза Андрея загорелись, он было встрепенулся, но быстро остыл. Безденежье, плохая статья в трудовой книжке при увольнении с завода, маленький ребёнок - всё было против его поездки в Москву. Он понимал, что приглашение литконсультантши - это шанс продвинуть свои произведения и стать писателем. Это понимала и Алёна. И, возможно, она попыталась бы что-то сделать, попросить о помощи мать, но приглашение пришло накануне экзаменов, недели за три до их начала, и Андрей просто не смог бы собрать все необходимые бумаги, нужные в Литературный институт. Он написал в письме консультантше Наталье, что подумает над предложением и, наверное, на следующий год приедет. Письмо из Москвы не прошло без последствий. Неделю Андрей сиял, садился за стол и писал новые рассказы, но месяц спустя, получив ещё одно письмо из столицы, в котором говорилось, что рассказ выйдет в книжке только в следующем году, расстроился, стал хмурым и осенью, после своего дня рождения, ударился в пьянку с новой силой. Пил, выходя из дому для того, чтобы купить вина или водки, не ходил на работу больше недели, и только вмешательство Александры Никитовны, уважаемого на железной дороге человека, помогло обойтись ему лишь отстранением от основной работы и переводом в посыльные с обязательным добровольно-принудительным лечением от алкогольной зависимости в железнодорожной больнице.
Алёна решила идти в сортировку. Весть о том, что с вагонов-рефрижераторов, остановившихся напротив депо, продают компот-ассорти в больших пятилитровых банках, дошла до неё, когда она закончила проверку партии колёсных пар, уже поданной в цех за их смену.
Работу с оставшимися после ночной смены колёсами они закончили к полудню. Сели пить чай за столом нормировщицы Зинаиды Степановны: Александра Никитовна, инструментальщица баба Аня и Алёна. Александра Никитовна пригласила было к столу и Ларису, но та отказалась, сказав, что пойдёт в столовую с молодыми женщинами из планово-экономического отдела. Баба Аня, угощая шоколадными конфетами, расспрашивала Алёну о сыне и муже. Алёна отвечала неохотно. Заметив это, Зинаида Степановна быстро переменила тему разговора с семейной на продуктовую: о хорошей колбасе и рыбе, что привозят в их новый магазин недалеко от кинотеатра "Победа". А Алёну она тихо успокаивала:
- Не расстраивайся, всё будет нормально. Твой Андрей - парень умный. Я в газетах его статьи и рассказы всегда с интересом читаю - переборет он эту водку. Вот увидишь...