ПОГРАНИЧНЫЙ ИНЦИДЕНТ

- маленькая шовинистическая быль -

Южный муссон нагнал со стороны Японии жаркого воздуха. Испарения поднимались над океаном, мешались с жарой, и получалась огромная - от горизонта до горизонта - баня. С утра три человека по духоте пришли работать на пирс. Они ждали автокран из гаража, чтобы начать грузить на железный плашкоут тюки сухих водорослей. А пока, оголившись по пояс, грузчики праздно сидели на привальном брусе, подставив разморенному розовому солнцу обгоревшие потные плечи.

- Все люди из одного теста, суть их одинаковая, - говорил грузчик Свеженцев, обладатель спекшейся окладистой бороды седой расцветки. От бороды лицу этого человека было особенно жарко, и он часто утирал ладонью пот со щек, лба и лысого темечка. - И море должно быть для всех общим, - лениво убеждал он. - Пусть приходят всем флотом и рыбачат, мне не жалко.

Так Свеженцев говорил, имея в виду японскую рыболовецкую шхуну, пришвартованную широким утиным "нюхом" к пирсу. Шхуна на рассвете занималась браконьерством в российских водах и была задержана пограничниками, хотя она имела такой ход, что иногда, подскочив на волне, могла полностью оторваться от морской поверхности, словно желала бы взлететь, подобно белой чайке. Шхуна, несомненно, ушла бы от сторожевого корабля, но случилось нечто сверхъестественное: надежный японский двигатель сломался.

Теперь шхуну охраняли уныло сидевшие на баке два пограничных сержанта с автоматами и молодой лейтенант с пистолетом в кобуре. А чуть подальше на палубе покуривали два японских рыбака в одинаковых черных бейсбольных кепках, в мятых серых штанах и белых майках, у которых на груди было нарисовано по большому иероглифу, такому же, как на скуле белой шхуны. Остальную команду не было видно, кого-то отвели на допрос в комендатуру, а еще кто-то прятался внутри суденышка.

Шхуна покачивалась на мягких волнах и, как белая телка в коровье вымя, упиралась носом в тяжелый пирсовый кранец - автопокрышку от грузовика, кранец скрипел и погромыхивал крепежной цепью. Японский белый флаг с красным кругом посреди вяло болтался на флагштоке. Рыбаки в знак печали приспустили знамя своей родины.

- А мне таких братьев не надо, - возразил Свеженцеву его товарищ, кивнувший в сторону японцев. - Такие братья отберут последние портки и скажут: мало.

Этот человек был значительно более худой, чем его товарищи, на узкой спине у него выпирали лопатки и ребра. Красные тонкие плечи шелушились, и светлые волосы чистыми послебанными локонами спускались до плеч. Со спины могло показаться, что это бессовестная женщина с обгоревшими плечами, оголившись, подсела к двум равнодушным мужикам. Но лицо его было мрачным и дряблым, шкура была исписана морщинами и глаза хмурились. К тому же у человека была дурная привычка сильно жмуриться и морщиться, отчего нос его сворачивался набок. Вот и теперь он скорчил свою гримасу, и японец, украдкой взиравший на русских, тут же отвернулся.

Свеженцев заметил:

- Ты шовинист, Коля.

Но тот вновь возразил сиплым голосом:

- Да, я шовинист. Я - Николай Огородный. Мой огород - мой, и никто на него не суйся.

Огородный взял белую пластмассовую канистру, полную еще холодной воды, и смачно обильно напился. Подземный холод наполнил его живот. И можно было заметить, как молодой японец, который вновь покосился на грузчика, сделал нетерпеливое движение, словно тоже желал сходить на камбуз попить, но в последний момент, вроде бы подосадовав на свою несдержанность, передумал и уселся на место.

Поимка японских браконьеров была для местных жителей событием привычным. Понятно, что в представлениях японцев Южные Курилы были утраченной северной вотчиной, и рыбаки соседей настырно заходили в российские воды целыми эскадрами, не пугаясь потерь. Но Россия думала совсем иначе, и еще в доперестроечные времена местный колхозный флот регулярно пополнялся конфискованными шхунами, дизеля на электростанциях во многих поселках тоже были японские, снятые с браконьерских суденышек, и еще множество разбитых шхун вросло в песок по всему побережью островов. Но и это не все. В самом южном заливе Кунашира, в полумиле от берега, на мелководье покоилось целое кладбище полузатопленных шхун - тяжело думающая Советская власть не могла использовать все дармовое мореходное добро, валившееся на ее голову, и быстроходные браконьерские суда, попавшиеся пограничникам, чаще всего просто топились в одном месте, отчего в море образовался остров, на котором гнездились бакланы и отдыхали сивучи. Туго думающая власть Советов давно сменилась на другую, совсем переставшую думать, и какая участь ожидала новенькую белую шхуну, ходившую по морю не больше года, теперь сложно было угадать.

- Я так считаю, - сказал Огородный, - что ее отпустят, даже взятки не возьмут... Извинения попросят, оботрутся, и она обратно будет нашу рыбу воровать.

- Не может быть, - возразил третий в компании, атлетически сложенный человек, имевший со своими закрученными вниз черными усами вид донского казака. - Уж взятку точно возьмут, а то и продадут, потому что начальство просто так от денег не откажется.

- А я говорю, отпустят задаром.

- Продадут...

- Давай спорить, - сказал решительный Огородный.

- Давай... На пузырь...

Две заскорузлые ладони сцепились, и Свеженцев, повеселевший от случайного развлечения, разбил сцепленные ладони сердитых товарищей.

Огородный вновь жадно напился из канистры. Он, видимо, больше других страдал от духоты. А духота держалась над Кунаширом уже две недели. По утрам муссон затихал, на час-другой воцарялся штиль. Вот и теперь вдали над широким заливом собрался бледно-розовый туман, и было видно, как из него рождаются облака, похожие на ядерные грибы: туман отрывался от морской поверхности, поднимался толстыми столбами к небу и на высоте расползался в огромные лепешки.

Огородный решил искупаться, он снял штаны и остался в широких длинных трусах из ткани белого фона с тиснеными чудовищными синими цветами. Оннеторопливо пробежал метров десять до левой стороны пирса, к которой была пришвартована шхуна браконьеров, и с разбега обрушил свое худое тело, будто бревно, в легкую чистейшую прохладу. Японец, до сих пор делавший невозмутимый вид, не выдержал, поднялся и перешел от рубки на корму.

В это время на пирс и пришли две женщины, которые должны были во время погрузки работать на больших автомобильных весах, смонтированных у въезда на пирс.

Впереди шла толстенная женщина лет сорока в тонких трико, обтягивающих откляченный грандиозный зад и в тесной желтой футболке, величественно бугрившейся огромными телесными выступами и складками, количество которых было трудно сразу подсчитать. Английская надпись "BOSS" на футболке раскачивалась с внушительной амплитудой то влево, то вправо. Щеки ее были нарумянены, а глаза густо подведены, словно она была не обыкновенной весовщицей, а секретарем стареющего заводского директора. Все в поселке, даже дети, звали ее, имевшую уже внука, Нинуля.

- Кольк! - завидя купающегося, зычно крикнула Нинуля. - А чегой-то у тебя в трусищах?

Огородный, в это время бороздивший брасом водное пространство между берегом и японской шхуной, достаточно громко, чтобы его слышали товарищи и караулившие японцев пограничники, ответил:

- Как чегой-то?.. Гипнотизер.

- Чего? - Лицо Нинули сделалось из нагловато-игривого обыкновенным - глупым.

- Гипнотизер, говорю. Пойдем в склад, он тебя загипнотизирует.

- Дурак, - лыбясь сказала Нинуля.

Теперь она уперлась пристальным взглядом, от которого любой застенчивый человек впал бы в шоковое состояние, в хладнокровного японца, сидевшего на палубе.

- А япошка ничего, крепенький, - сказала она попутчице, несколько уступавшей ей в телесных объемах, и обратилась к хмурому лейтенанту: - И чегой-то с ними теперь будет?

- Не положено, - буркнул лейтенант.

- И чегой-то не положено? - Нинуля скривила губы. - Молодой такой, а уже не положено... Только приехал, и гляди ты...

Лейтенант и не думал препираться, он смотрел скучающим взором мимо Нинули в розоватую даль. И дама разочарованно отвернулась.

- Ой, Верк, жарища... - сказала она.

Две толстые курильские женщины уселись поодаль от мужиков. Огородный выбрался на пирс, надел штаны и закурил. Солнце ползло все выше, штиль не расходился, и духота нарастала, угнетала людей, никому больше не хотелось зубоскалить в этой потной атмосфере. Все молчали, ожидая запаздывающий кран, и только часто пили степлившуюся воду - грузчики из белой канистры, а весовщицы из трехлитровой банки. И постепенно канистра у грузчиков опустошилась почти наполовину. Поэтому, несмотря на обильный пот, у мужиков скоро и приспела естественная надобность удалиться на короткое время в какое-нибудь скрытое от бабьих глаз место.

- Отольем? - тихо предложил Огородный. Все трое встали и вразвалочку направились мимо женщин с пирса.

- Колька, штаны не облей, - лениво заметила Нинуля. Тот невозмутимо промолчал.

У основания пирса находилась маленькая будка дежурного. На длинном шесте над будкой висело мягкое трехцветное знамя России. Грузчики обошли будку, спустились на берег. Высокий пирс был теперь от них справа, и женщины не могли увидеть мужиков внизу. Будка со знаменем осталась за их спинами. А перед мужиками, метрах в тридцати, уткнутая носом в пирс плавно покачивалась приземистая белая шхуна, и два японца - один на корме, другой у рубки - украдкой следили за русскими, желтые лица рыбаков были так же бесстрастны, как лица трагиков театра Кабуки. Японский приспущенный флаг на флагштоке вяло колыхался над головами рыбаков.

Три человека на песчаном берегу еще ни о чем не подозревали и ни о чем не помышляли, кроме как о самом обыкновенном и насущном, и даже переговаривались о чем-то не касающемся дела. Так что три журчащих искристых фонтанчика вполне непринужденно ударили в слабенькие плещущиеся волны залива и смешались с ними. Но не успело еще завершиться действие, которому каждый человек - нищий и банкир, торгашка и балерина - так естественно посвящает себя по нескольку раз в сутки, как на шхуне поднялась паника. Оба японца, не сговариваясь, вскочили, заорали разом непонятное:

- Соин уэ-э! - Забегали по палубе, заглядывая в открытые люки и что-то еще выкрикивая внутрь на своем резком, как воинские команды, языке. И мигом из люков показались еще две головы в черных бейсболках. Два дежуривших японца злобно тыкали пальцами в сторону русских грузчиков, которые взирали на их палубу, раскрыв рты. Грузчики уже не могли прервать начатое дело. Впрочем, они и не подумали, что его надо прервать, они просто растерялись.

А японцы продолжали галдеть и показывать пальцами то на русских, то повыше их голов куда-то на берег. И вот пена еще не растворилась в мелких волнах у ног русских грузчиков, как четверо японских рыбаков по какой-то команде выстроились вдоль борта. Теперь возмущения не было на их лицах, теперь уста их мстительно и холодно улыбались. И прозвучала еще одна команда, и японцы дружно, словно передернули затворы "арисак", расстегнули на мятых серых штанах молнии. Четыре красно-фиолетовых стволика были выставлены на белый свет.

- Во дают, - пролепетал Свеженцев.

Красный японец, бывший с виду постарше остальных, выкрикнул:

- Тюмоку! Утэ!

И четыре ответных струи, не совсем, правда, дружных - вымученных и разнобойных, но направленных на русский берег, зажурчали в темно-синей прозрачной воде.

Тем временем Огородный, который то смотрел на японцев, то оглядывался назад, на будку дежурного, осененный догадкой, воскликнул:

- Ё-моё, да это ж они по нашему флагу пуляют. Им в голову взбрело, что мы по ихнему пуляли, а они теперь по нашему. Ё-моё...- Не было границ его удивлению. - А ты говоришь, я - шовинист. Ну если я шовинист...

С пирса летел уже странный звук, похожий и на хохот, и на повизг. Грузчики подошли к пирсу и подтянувшись на сильных руках, заглянули наверх.

Нинуля в истерике металась по пирсу, тряся своими грандиозными округлостями, от которых футболка готова была вот-вот взорваться.

- Да что ж то делается!.. Подоставали фитюльки! - орала она. Косынку она сорвала с головы, и реденькие рыжие вихры разметались на стороны - на затылке просвечивала лысина, толстый вздернутый нос дрожал на опухшем лице. - Может, они еще п...ть здесь сядут?! Тьфу! Компьютер они придумали!..

Нинуля перла на шхуну грудью, и пограничнику с автоматом пришлось штыком преградить ей дорогу.

А японцы как ни в чем не бывало, насладившись местью, спокойно расселись на палубе и закурили длинные коричневые сигареты, уже не глядя на грузчиков и женщин, а как-то даже скучая и морщась от изнурительного солнца.

Тогда Огородный сказал:

- Вот что, я так понимаю, делать мне здесь больше нечего. Пусть управляющий направляет на погрузку хоть кого, хоть собственную бабу. А я сегодня объявляю забастовку.

Он вразвалочку пошел вдоль берега от пирса, плюясь и матерясь на ходу. Два его товарища немного потоптались и чуть погодя направились следом. Чайки лениво выписывали круги высоко над их головами. Японцы, сидя на своей шхуне, не взглянули в сторону удалившихся.

На следующий день шхуну со всей командой отпустили, даже не конфисковав из ее холодильника улов креветки, и в протоколе пограничников было записано, что капитан ее просто заблудился в море, перепутав север с югом.