Гонорар, можно сказать, свалился неожиданно. Так всегда бывает в кино: написал сценарий, мучился на съемках, дергался, спорил, доказывал... Потом, махнув рукой, успокаивался, все равно им свои мозги в голову не вложишь, а на любое его замечание - избитая фраза: не мешайте, Роман Васильич, это специфика кино. И так уже надоедала эта самая специфика, что смотреть не хотелось, как уродуют его повесть, когда-то самую любимую... Потом приходила другая, но и эта оставалась в сердце зарубкой...
Наконец это кошмар закончился, кинокараван погрузил свои софиты, прожекторы, фанерные танки, настоящие пушки, спалил построенную деревню и укатил. Роман Васильевич, хоть и не был таким уж набожным человеком, с усердием перекрестился. Слава богу, закончилась эта кутерьма, теперь будут снимать в павильонах, а туда писателя-сценариста никогда не звали - то пуговицы не те, гимнастерки другого цвета, погоны не так пришиты и еще много мелочей, заметных глазу бывалого фронтовика, но откуда было это знать молоденькой художнице фильма и еще более молодым швеям... Это была уже не первая экранизация его повестей, тут даже в процессе съемок он не мог пожаловаться на невнимание к себе очень "любивших" его "Правды", "Красной звезды". А уж прочие мелкие шавки вплоть до районных газет считали своими патриотическим долгом пнуть писателя и побольнее. А за что? Что писал не совсем то, что сообщалось когда-то в сводках Совинформбюро, не то, что пишут современные "военные" писатели, рисуя грандиозные победы, о гениях Жукова и Сталина, массовом героизме и смертельных атаках на минные поля под руководством великих маршалов.
Вот и попал теперь чуть ли не во враги народа, слава богу, не 37-й год, методы поменялись, но суть осталась та же. Учат уму-разуму: здесь надо вычеркнуть, тут надо ввести роль коммунистической партии, этот подвиг должен совершить коммунист, этот офицер не должен застрелиться, советские офицеры последнюю пулю посылают врагу. И еще много подобной чепухи, вранья и глупости. Он не придумывал характеры, он видел их в своих бойцах, в своих друзьях, во всем том, что окружало его в нелегкой фронтовой жизни, а он там пробыл почти четыре года. Его вызывали в обкомы, райкомы, даже ЦК, частенько в КГБ, где он уже чувствовал себя, как в знакомой квартире. И все талдычили одно и тоже: помягче бы надо, не из одних же мародеров и мерзавцев состояла партизанская армия, или не все "смершевцы" были трусливыми идиотами, были же и герои. Он улыбался своей неизменно кривоватой улыбкой и отвечал: так ведь он и не пишет обо всех, он пишет об обыкновенных людях, а они ведь тоже разные бывают. А тех, кто пишет о героях, и без него хватает, вон, сколько томов стоит на полках магазинов, а на Жукова вообще истратили тысячи тонн первоклассной бумаги - сколько букварей получилось бы. Начальство кривилось, словно жевало лимон, и начинало все сначала, на колу мочало... Что вы сравниваете вас и этих писак? Кто их знает, кроме библиотечных червей, а вас читает и переводит весь мир. Роман Васильевич после такой фразы вежливо раскланивался и, уходя, добавлял:
- Вот их и учите писать.
Гонорар... Точнее - потиражные, что-то вроде подачки, когда за сценарий платят гроши, а потом, вроде бы как за высокие художественные качества - получите добавку. Но добавка получилась солидная, почти то же самое, что и за сценарий. Это было вроде подарка - нервотрепка и споры давно забыты, да и сам фильм уже прошел по экранам, не получив ни хорошей, ни плохой оценки. Режиссер так и не понял, о чем фильм. Использовал только внешние эффекты, стрельбу, ползание по болотам, а люди и их переживания остались за кадром. Обидно. Но вот потиражные - это кое-что существенное.
Писатель знал, на что он потратит эти свалившиеся деньги. Со своим закадычным другом и сотоварищем по газете их объединяла одна страсть - рыбалка.
- Валера, привет! Ты знаешь, кто мы теперь? Мы судовладельцы, у нас будет своя лодка, вместо той развалюхи, что у тебя.
Друг на том конце провода задохнулся от удивления.
- Лодка? Небось, "казанка"?
- Бери выше, на "Прогресс" потянет, да еще и с мотором.
Даже в трубку было слышно, как Валерий Петрович приплясывает от возбуждения.
- Когда пойдем покупать? Деньги-то откуда?
- А вот деньги в ВААПе получу - и к Николаичу, у него новенький "Прогресс" на берегу ржавеет, сам захворал, ему на реку нельзя, вот и продает, да и не надо далеко ходить, на общем причале и лежит.
- Все, Роман, ну ее к черту, эту работу, бежим.
Валерий Петрович был человеком солидным, всегда при галстуке, все-таки зам главного редактора газеты - люди приходят, начальство. Это Роман мог позволить себе и брезентовую куртку, и кирзовые сапоги, и черный костюм с орденами, когда что хотел, то и надевал. Валерия Петровича положение обязывало носить галстук ежедневно. Но мальчишеская страсть к рыбалке начисто убивала в нем даже намеки на солидность. Если вдруг случалась оказия, так садился в своем шикарном костюме в грязную лодку, потом являлся домой в чешуе, пятнах от рыбы и получал очередную трепку от жены - короче, как это бывает с каждым рыбаком. Но лодка у него была деревянная, половину времени приходилось вычерпывать воду и, надо же, как раз в тот момент, когда клевало... Но теперь они на настоящем корабле, да еще и с мотором, могут облазить все наилучшие места не только рядом с городом, а гораздо дальше, где рыбаков меньше, а рыбы больше...
Правда, быстро, как рассчитывали друзья, не получилось. Пока Роман получал деньги, расписывался в многочисленных бумажках, пока попили пивка под тентом в скверике... Лишь потом отправились к Николаичу торговать лодку. Тот находился в нормальном виде - пьян настолько, чтобы находиться в веселом и добродушном состоянии, но не настолько, чтобы озлобиться из-за болезни и проклинать весь свет.
От чарки отказаться было нельзя, не тот случай. Валерий начал первый и после первой рюмки выпалил сходу:
- Продай лодку, тебе теперь она ни к чему.
Николаич побагровел, но сдержался. Обвел взглядом компанию, налил себе одному и залпом выпил.
- Да ты знаешь, какая это лодка? Это же "Прогресс"! Это же линкор, дредноут! Лучшая лодка, других таких тут у нас нет. Мне ее в премию дали. Да и денег у тебя таких нету.
Валерий Петрович ткнул пальцем в Романа.
- У него есть, гонорар получил, писатель.
- Ему продам, - неожиданно согласился Николаич. - Ему - пожалуйста, с моим удовольствием. Он один правду пишет, а таких уже нету! Даром бери, он прав, мне ни к чему она.
- Это ты брось - даром. Назови цену и все. Что, тебе деньги не нужны, не будут же они ржаветь на берегу?
- И то правда. Бери за двести. Стоила четыреста пятьдесят, так ведь даром досталась... Премия. Может, и мотор возьмешь? Конечно, "Ветерок-12" не силен на этой лайбе, так вам ведь не гонки устраивать, да и полегче "Вихря", сами уж не молоденькие таскать, а ты, Василич, и совсем инвалид. Берите все за триста, и дело с концом. А теперь обмыть надо покупку, а то днище растрескается от засухи...
Обмывание затянулось до вечера...
Неделю друзья пользовались каждым удобным случаем, чтобы сбежать с работы, как мальчишки, и направлялись к пирсу - повозиться с лодкой. Скоро "Прогресс" сиял темно-зеленой краской, красной полосой и буквами "РВ" - Роман и Валерий. Пробные выходы наполняли свободой и свежим ветром, а звонкое шлепанье днища о воду придавало прогулке настоящий привкус истинного плавания.
Однажды Роман пришел к лодке один. Он обнаружил, что верхний лючок снимается, вывинтил десяток саморезов - и все, а внутри оказалось пространство, небольшое, но достаточное, чтобы положить туда несколько заветных тетрадей - военные дневники, планы будущих повестей, заметки о жизни, рисунки, сделанные по памяти, наиболее одиозные записи "задушевных" бесед с руководителями государства, с сотрудниками КГБ, короче то, что не должно попадаться на глаза гэбистам, когда они в очередной раз будут тайно осматривать его крохотную квартиру, где и спрятать-то что-либо невозможно.
Он завернул бумаги в насколько полиэтиленовых пакетов, потом уложил в старую полевую сумку и вновь аккуратно закрутил все десять болтов, закрасив свежие царапины от отвертки. Он больше всего боялся потери фронтовых дневников, с такими предосторожностями их спасал при разных шмонах, в госпиталях, и было бы обидно, если б они пропали или, того хуже, оказались в КГБ, а в записях он не стеснялся и называл все своими именам. Валерий подошел, когда Роман уже закрашивал свежие царапины на болтах.
- Все полируешь красавицу! Птица Сирин, а не лодка! Якорь поднять! Отдать носовой!
Лодка медленно вышла из затона, Роман запустил мотор, и за кормой вырос пенный холм бурлящей воды.
На любимом месте все было как и прежде - та же трость, кувшинки по краям заводи, куда и надо было точнехонько попасть наживкой. Но у Валеры, обычно спокойного, чувствовалось какая-то раздражительность, все что-то получалось не так, как надо - то крючок в ноготь залезет, то грузило свалится на дно, то поплавок запутается... Валера ругался вполголоса, но помощи не просил.
Роман искоса наблюдал за страданиями друга, но не вмешивался: ладно, бывает, иногда и у самого все наперекосяк идет и непонятно почему. А расспрашивать друга, что случилось, постеснялся, он вообще не любил лезть кому-то в душу, надо - сам человек расскажет. Так и получилось. Бросив с досадой запутавшуюся леску, Валерий буркнул, глядя вниз:
- Вызывали меня, слышишь?
- Слышу. И не спрашиваю, куда. Но тебя-то зачем - герой-фронтовик, дважды ранен, на груди иконостас... С чего бы это?
- Ты полковника Федотова знаешь?
Роман усмехнулся. Еще бы он не знал полковника. У них состоялась не одна беседа, а несколько, но одну он не мог забыть из-за ее стерильной дикости и глупости. Покалякав о том - о сем, о семье, домашних делах, рыбалке (это у них называется разогревом), полковник вдруг в лоб спросил:
- А почему вы сделали прислужником немцев "смершевца"? У вас там и другие персонажи были, что вам стоило взять кого-то другого? Ведь вы, фронтовик, знаете, что это были за ребята. Как на подбор, проверенные. Орлы!
Роман тогда только усмехнулся своей кривоватой улыбкой:
- Были и другие, только они верными присяге оказались и не побежали фрицам сапоги лизать. Простые ребята, не особо проверенные. А вы знаете, как на фронте "смершевцев" за глаза звали? "Портяночники". При дележке трофеев первыми были.
- Вы наших славных "смершевцев" мародерами называете? А сами ничего никогда не брали из трофеев?
- Да какое там у солдата мародерство - лежит бесхозно, что ж - хозяина по всей Германии искать: не ты ли, фриц, потерял?.. Да и что брали, то, что прямо сейчас нужно, остальное с собой в бой не возьмешь. Вот другие по другим масштабам брали.
- Но почему в вашей повести он, офицер, пошел первым немцам помогать?
- Так ведь каждый за свою жизнь держится. Только у каждого есть грань между желанием жить и подлостью. Этот выбрал свой путь.
- Ну, вы могли бы кое-что изменить, ну поменять должность предателя... Ведь далеко не все поймут вас, особенно фронтовики.
- Настоящие - поймут.
На том разговор и закончился, позже полковник нанял борзописца из столичной газеты, тот накатал разгромную статью, что, мол, неправильно рисует товарищ писатель фронтовую жизнь, вместо подвигов показывает примеры шкурничества, которого вообще не было в Советской армии.
Да, полковника Федотова он знал, они даже вежливо здоровались на улице.
- Так зачем ты понадобился самому полковнику, небось, посоветовал колхознику в газете, что пора, мол, из колхоза когти рвать...
- Ты все шутишь, а речь шла о тебе.
- Обо мне? Интересно. Расскажи по порядку
- А чего рассказывать. Привели в кабинет, такой, не очень большой, диван там, столик, пепельницы, стол дубовый...
- Эка невидаль! У них даже головы дубовые. Ну, про дубы поговорили, что дальше?
- А что - что... Начали меня вербовать. Сначала уговаривали, что это для большого дела, строительства коммунизма, поможешь обществу, не дашь погибнуть таланту, а знаменитому писателю - сбиться с пути истинного, надо быть рядом, подсказать... Потом начали расспрашивать, что новенького ты пишешь, что задумал и так далее. Короче, выпотрошили из меня все. А что я мог сделать? Они и так о тебе все знают. Потом дают подписку о неразглашении того, о чем здесь говорилось. А потом суют другую.
- Стучать на меня?
- Ну, да.
- А ты?
- А я отказался. Роман мой друг, говорю, и доносить на него даже в самых важных государственных интересах не согласен.
- А они что?
- Грозили из партии выгнать, а я беспартийный, тогда сказали, что с газетой придется расстаться, таким политически незрелым товарищам нечего там делать.
- Ну, и что ты теперь?
- Не знаю, вот сижу ловлю рыбку с тобой. Разве плохо?
Сдержанный Роман неловко обнял друга.
- Спасибо говорить не буду. Ты уже сам себе сказал спасибо, да еще какое. Ты человека в себе сохранил, это не каждому удается, дружище ты мой.
- Рома, они как-то бочком подкатывали, на рыбалку, мол, вместе ездите, водочку попиваете... Мне так стыдно было, что они подумали, будто я тебя продавать буду...
- Да успокойся ты, там не плакал, а тут нюни распустил. Давай рыбку ловить.
- Да какая к черту рыба, когда такое предлагают и не краснеют.
- Они не краснеют, у них вся краска на лозунги ушла. Ладно, хватит, поговорили и будет. Там бутылка, налей себе от души и угомонись, всю рыбу распугал своими причитаниями.
Так продолжались совместные рыбалки, никто о том разговоре не вспоминал, ловили рыбку, Роман жаловался на то, что не печатают или заставляют резать по живому, Валерия действительно уволили из газеты по какому-то липовому случаю, и он теперь работал на какой-то мелкой должности в исполкоме... Хорошо им было вдвоем на катере, на просторе, на свободе...
Лет через пять опять случились трения между Романом и "Большим домом" на проспекте. На сей раз большое начальство никак не хотело понять, почему старые бабы не бегут к партизанам, а живут рядом с немцами. Сначала втолковывали в ЦК, а потом решили пустить в ход главный калибр. Теперь уже у писателя была за плечами государственная премия, и полковников к такой иерархии больше не допускали.
Генерал был мягкий, как резиновый, все качал головой - что ж вы так, товарищ писатель, такую простую вещь не понимаете: каждый советский человек ненавидел фашистов, готов был голыми руками задушить ненавистного ворога, а вы...
Генерал все пел и пел, переходя даже на тенорок, когда Роман заметил знакомый листок с рисунком. Он бы узнал его из миллиона - на нем была дорога к его отчему дому. А это, видимо, была ксерокопия. Генерал заметил взгляд и сбросил листок в ящик стола. Беседа совсем расклеилась - Роману надоело отвечать на пустые вопросы, да и генерал, казалось, тяготился своей ролью. На том и расстались.
И все-таки судьба свела их еще раз. Роман Васильевич обедал в одиночестве в Доме журналистов, где готовили чудесные зразы, когда к столу подошел человек... Спросил разрешения присесть, Роман только молча кивнул. Уж насколько он был не силен в моде, но и то понял, что костюм этого человека стоит половину этого ресторана. Человек пристально изучал меню, изредка поглядывая на Романа.
- М-м-м, извините, вы не Роман Васильевич?
- Да. А мы разве знакомы?
- Как же, как же, - засверкал дорогим материалом пиджак. - Мы с вами у нас (здесь он понизил голос) в "Большом доме" виделись, имели приятнейшую беседу, до сих пор помню. С самим Романом Васильевичем беседовал, гордостью нашей литературы. Извините, всем знакомым уши прожужжал о нашей встрече... И вот, за одним столом. Приятного аппетита...
- И вам того же, - буркнул Роман, принимаясь за зразы. И вдруг что-то кольнуло, как бывает, когда вдруг шагаешь навстречу опасности...
- Мы с вами когда беседовали, я один листок на вашем столе заметил. Это листок из моих фронтовых тетрадок... Там еще рисунок - дорога до моей хаты... Я же их спрятал, надежно спрятал, никто не знал.
Генерал закатился со смеху так, что соседи посмотрели на него - кто с недоумением, кто с раздражением. А генерал просто заходился, икая, утирая слезы рукавами шикарного костюма.
- Господи, ну какие вы все наивные! Как дети, прям, ей богу! У вас дружок был, с которым вы рыбачили? Вот он-то все ваши бумажки из лодки и принес нам, а мы их скопировали.
- Да ведь мы с ним лет тридцать дружили, он сам мне рассказал, как вы его вербовали, а он отказался. Плакал от обиды... Его с работы за это поперли. Не стоит врать о моем друге. Впрочем, вы о ком угодно можете грязь и клевету распространять, все равно вам ничего не будет.
- Это точно, - неожиданно легко согласился генерал, - но в этом случае все было правдой. И листки ваши, и другие записи с очень нехорошим содержанием, все к нам попало. Если б вы не лауреат были, да во всем мире вас не печатали... Не знаю...
- А как же друг, он же сам мне рассказал, сам признался, что вы его сексотом делали? Это ведь дорогого стоит, вот так придти к другу и сознаться.
- Да вы еще наивнее, чем я предполагал. Это же один из наших коронных приемов, со времен Ноя и его ковчега - пригреть, дать поплакать, покаяться и... делать свое. Вы за дружка не волнуйтесь, ему работа в вашей вонючей газетенке только прикрытием была. Он у нас хорошую зарплату до сих пор получает, еще и надбавки всякие... За таких, как вы. Вот так-то, наивный вы наш философ... Да, писатель, знаешь, какая оперативная кличка была у твоего дружка? Это тебе к обеду подарок. "Таракан"!
Роман швырнул вилку на стол, кажется, что-то зазвенело... Он повернулся и быстро пошел к выходу, чувствуя, как внезапно остро защемило сердце.