Уж в чем только я не состоял - в секциях, командах, курсах, кружках, группах и т.д. и т.п. но вот в группировке? Был только однажды, сам того не подозревая, что я отношусь к такой крупной организации. Сразу вспомнилась война, где были всяческие группировки, как наши , так и немецкие. Но чтобы в мирное время, в большом (сравнительно) городе существовали группировка? Такого я не слыхал, пока не оказался сам ее активным ее участником.
Должен (обязан) сделать еще одно замечание. Все это было более сорока лет тому назад. Кое-что стерлось в памяти, что-то я мог перепутать, приписать действия или слова одного участника событий другому. Короче, я мог и ошибиться. Потому заранее приношу извинения. Как у Стругацких ученый кот говорит: " Есть еще такая болезнь. Склероз называется"...
Комната.
Хотя я опоздал на приемные экзамены, так как надеялся просто перевестись из московского вуза в минский, но дело не выгорело. Хотя проректор по учебной части милостиво разрешил мне сдавать экзамены с любой группой, которая в этот день что-то сдавала. Так что о предмете экзамена я узнавал только придя в приемную комиссия, где мне выдавали бумажку, с которой я и шел на экзамен. Четыре дня - четыре экзамена. Но сдал все на отлично и поступил.
Несколько дней я еще прожил в общежитии на правах абитуриента, потом был картошка, а вот после всего этого передо мной встал вопрос о жилье. Из общаги меня выгнали и предложили искать комнату или квартиру. Я мрачно стоял в вестибюле, когда ко мне подошли двое. Один из них был с меня ростом с удивительно прямой спиной, словно аршин проглотил. Другой поменьше. Без обиняков они объяснили, что нашли чудную комнату неподалеку от вуза, но лучше всего там жить троим - места хватит, а денег платить меньше. Меня, бездомного (последние ночи я спал на вокзале) уговаривать не пришлось. Так я познакомился с Сережей Б. и Володей Х. И мы начали жить втроем.
Потом я несколько раз пытался выяснить, почему они подошли ко мне, а не к любому первокурснику, но внятного ответа не получили. Потом перестал задавать глупые вопросы. Мы подошли друг другу, как запчасти в хорошей машине. Хозяином квартиры был малюсенький еврей с квадратной женой, но комната была большая, места хватало. Вскоре выяснилось, что наш хозяин частенько (через день, а то и каждый) напивался вусмерть так, то его могучая жена вышвыривала тщедушного мужа на кухню, где он и спал, подстелив под себя аккуратно сложенные брюки и рубашку. Мы поняли, что если к нам будут по вечерам приходить друзья, ничего страшного не произойдет. Главная проблема была в том, чтобы,, выходя на кухню за водой, варить кофе или разогревая чайник не наступить на маленького человечка на полу. О чем мы аккуратно предупреждали гостей.
Однажды в мою любительскую камеру попал обрывок пленки и мне пришлось ее разобрать ее чуть ли не совсем. Вдруг я услышал за спиной тихое сопение. Наш хозяин стоял сзади и, как в зоопарке за обезьянами, следил за тем, что я делаю. Потом он не выдержал и произнес: "Это же надо! Собрать все и поставить на место! Кошмар!" После чего на цыпочках удалился.
Так мы обрели комнату, в которой позже часто собирались.
Лавочка.
Еще на приемных экзаменах в университет я познакомился с парнем из иняза, который пытался сдать экзамен за своего приятеля. Правда, попытка провалилась, но с парнем я подружился. Это было естественно, так как в новом городе у меня не было не только друзей, но и просто знакомых... Звали его Борис, но скоро я узнал, что все его именуют по кличке Биг. Он привел меня в сквер на Улице Ленина, где на скамейке комфортно расположилась компания парней. Мы познакомились, но всех, кто был в тот вечер, я не запомнил, кроме одного.
Он показался мне каким-то маленьким и щуплым. Это, впрочем, было немудрено, так как я в то время занимался спортом, играл в хоккей, лазил по горам и ростом был (как и сегодня), под 190 см плюс развитая мускулатура. Невзрачный и картавый, (прямо как Ленин) он не произвел на меня никакого впечатления, пока я не прислушался к разговору. А речь шла о поэзии... Этот щуплый худеньких парень (явно старше нас) разбирал по косточкам стих другого худого парня, у которого глаза, казалось, росли прямо из большого носа.
Этот разбор произвел на меня неизгладимое впечатление, словно я побывал на лекции у знаменитого ученого-литературоведа. Я толкнул в бок своего оного минского друга и тихо спросил, кто это? На что Биг пренебрежительно махнул рукой: "А. это Полковник, он же Сысой Великий..." Мне это ни о чем не говорило, но заинтересовало страшно. Этот парень заставил сработать мой старый инстинкт - не говорить, что я занимаюсь спортом. То есть об альпинизме говорить было безопасно, этот спорт считался интеллигентным, но вот о хоккее... Я помнил, как в Москве я зашел в гости в общежитие в Илье Габаю (позже он был одним из тех немногих, кто вышел на Красную площадь протестовать против вторжения в Афганистан) и, хотя мы были в очень дружеских отношениях, Илья потянулся в кровати и произнес: "А, хоккеист пришел...." Я понял - здесь меня с такой репутацией всерьез не принимают. И столько в этих словах было пренебрежения и даже издевки, что я зарекся где-либо говорить, что играю в хоккей. И здесь я умолчал о своем заработке. Хота с коленом у меня были серьезные проблемы, но из команды пока не отчисляли и какую-никакую зарплату (тогда это скромно именовали спортивной стипендией) я получал. Вскоре и это закончилось, как и вся моя спортивная карьера.
Это сегодня для бесед, встреч и прочих дел люди идут в ресторан, кафе, пивную, наконец, или просто встречаются под зонтиками в уличном кафе. В наши времена таких условий не было и центром встреч было библиотека имени В.И. Ленина. Ленинка. Мы сидели в читальном зале, а потом выходили в курилку, даже те, кто не курил. Еще одним местом сбора была отдаленная площадка под лестницей. Там тоже можно было покурить, лишь бы не застукало какое-нибудь начальство. Рядовые работники и уборщицы смотрели на это нарушение дисциплины спокойно , лишь бы мы не оставляли за собой окурков.
Там была высоченная стена, но в штукатурке были этакие впадины, разделявшие ее на квадраты. Витька Ш., подначивая меня с моим увлечением альпинизмом, как-то заявил: "А слабо забраться на эту стену?"
Ах, слабо, говоришь? Я снял ботинки и полез. Желобки были хоть и глубокие но забитые пылью, лежавшей там, видимо еще со времен второй мировой, туда не доставали руки уборщиц. Пальцы часто соскальзывали.... Но я упрямо лез, пару раз чудом удержался, но долез до самого верха. Высота -- метра четыре-пять. И тут на наше несчастье проходила молоденькая сотрудница. Она, увидев меня, висящего на стене под потолком, завизжала от ужаса! Ребята внизу, как могли, успокаивали ее, а я висел на самой верхотуре и размышлял - а как теперь спускаться? Я попробовал спуск, отыскивая те места в желобках, где уже вытер пыль, как почувствовал, что рука безнадежно уходит из желоба, а ногу не успел закрепить и я лечу вниз! Успел только заорать: "Ловите!". Ребята не растерялись и не дали мне грохнуться на бетонный пол...
Я был удивлен, когда Полковник выказал свое уважение моему глупому поступку, хотя он был абсолютно равнодушен к любому спорту, даже болельщиков не любил.
После наступления холодов, вся компания со скамейки перебралась к нам по вечерам. Ким, как выяснилось, звали Полковника или Сысоя, говорил о литературе, и, конечно, о политике. Были благодатные годы, мы все поверили, что Хрущев приведет страну к настоящей свободе. Правда, разгром выставки в Манеже несколько отрезвил нас, но мы все-таки считали это просто "отрыжкой" прошлого, однако Ким открыто смеялся над нашими наивными надеждами - все, говорил он, будет, как и прежде. Я с некоторым страхом слушал эти крамольные речи, но однажды вспомнил, как мой отец сказал мне, тогда еще школьнику: "Сынок, запомни, что Советская власть есть ложь от первого до последнего слова". Я рассказал об этом Киму. Он внимательно на меня посмотрел, помолчал, потом заявил: " Вил (тогда у меня появилась своя кличка), твой отец - мудрый человек".
Единственным местом, где можно было просто попить кофе, был магазин "Лакомка". Если мы не собирались у нас, то именно там, пили "бачковой" кофе, сидели на подоконниках (больше негде было) и разговаривали. Правда, менее откровенно, нежели на скамейке (рядом было много чужих ушей), но темы были одни и те же - политика и литература. А Кам все время предупреждал, что сексотов здесь пруд- пруди....
Джим, Джон и Освальд..
Кто-то из друзей старшекурсников познакомил меня в коридоре вуза с высоченным и атлетически сложенным парнем. Он представился просто - Джим Колесников. Я не удивился странному для белоруса сочетанию имени и фамилии. Многие именовали себя Гарри, Джонами, Тэдди и так далее. Мода была такая среди стиляг. Но оказалось, что он настоящий Джим и что вообще-то он канадец! У меня глаза на лоб полезли - что делает канадец в нашем зачуханном вузе. Почему не в Москве, в МГУ или в университете Патриса Лумумбы?
Позже мы познакомились в Джимом поближе и свел нас баскетбол. Мы оба играли за нашу факультетскую команду. На тренировках и после них я выяснил постепенно, что есть в Минске еще один канадец по имени Джон (не помню его фамилию), учатся они здесь по специальной программе для русских эмигрантов , а чтобы не светиться - в Минске, а не в Москве. Надо сказать, что у Джима была серьезная учеба: у нас он учил русский язык по вузовской полной программе и историю русской литературы, в консерватории слушал лекции по русской музыке, а в театрально-художественном (тогда) институте изучал русскую драматургию и историю театра. У Джона было все гораздо проще. Его папа был миллионер, качал где-то нефть, и, чтобы Джон не развалил (как я понял позже, он вполне мог разорить любое бизнес) все папино предприятие, он его отправили подальше от своего бизнеса - в Россию, учиться играть на баяне! Что он и делал в консерватории. Папа платил за все и не оставлял без денег любимое, но глупое чадо.
Однажды я решил заглянуть к Джиму, жившему в общаге, но в отдельной комнате. Комнатушка, естественно, был мизерной _(по-моему, ее сделали из туалета?) и вся завалена книгами и пластинками. Джим покупал русские книги (особенно классику) и пластинки с классической и народной русской музыкой, запаковывал это в ящики из-под масла, которые мы воровали в соседнем гастрономе, и отправлял домой, в Канаду. На это раз у него был гость, худощавый молодой человек с невыразительным лицом и оба они занимались странным делом - брали книги, поворачивали вниз обрезом и перелистывали страницы. Джим пояснил, что они хотели выпить с другом, но советских денег у него нет, а вот где-то в книгах завалялась пятерка долларов, вот они ее и ищут. У меня тоже денег было - кот наплакал, потому я ретиво включился в дело и через полчаса пятерка была обнаружена. Но где купить за доллары? Меня вообще посадят, как валютчика, но Джим предложил парню сходить в "Березку" (она была недалеко) и отовариться там. Я удивился, что парню в вытянутом свитере м обычной советской куртке вообще что-то продадут в "Березке", как никак, а валютный магазин, но Джим успокоил меня. Он коротко рассказал, что это американец. который не захотел возвращаться на родину (что меня весьма удивило), живет здесь, работает на заводе, но в "Березке" его хорошо знают и потому продадут то, что надо. А к Джиму он заходит иногда, чтобы поговорить на английском, скучает по языку. Позже я заметил, что по-русски он говорит с трудом, нет, правда, не как нынешние иностранцы в современных сериалах, но чувствовалось, что язык для него труден, хотя говорил бегло. Вот Джим болтал почти без акцентам, только иногда задумывался над трудным словом, но он был их семьи русских эмигрантов, хотя был канадцем уже в третьем поколении.
Парень вернулся с тремя бутылками водки (тогда "Столичная" в Березке стоила всего доллар с не большим) и грудой маленьких шоколадок. Но я к тому времени успел сбегать в магазин напротив, купить хлеба и вареной колбасы. Моих жалких денег хватило только на это. Парень молча выгрузил покупки из карманов и мрачно уселся обратно на кровать.
Но Джим был дипломатом и начал раз говаривать на английском. Он знал, что я тоже могу, а если что не пойму, то он подскажет. Парень сразу оживился (видимо ему не улыбалась перспектива сидеть целый вечер, пить водку и при этом говорит по-русски) Он даже сам представился: "Ли". Ну, Ли, так Ли, наливай... Короче, мы усидели все три бутылки под скудную закусь и достаточно захмелели. Потом хором пели песни английские и русские, Джим даже пытался читать стихи, но Ли запротестовал, сказал, что любая лирика это слюнтяйство! Короче, тепленькие , мы с Ли отправились домой. Я посадил его на троллейбус у Почтамта (он жил, я не знал тогда точно, где-то в районе Площади Победы), по-братски обнялись на прощание и разъехались.
Гораздо позже я узнал историю Освальда, как он приехал в Минск, где работал, где жил, а тогда мы просто пили водку. Потом встречался с его женой Мариной, но Ли нас даже не представил друг другу. Минск тогда был относительно маленьким городом и мы часто встречались на улице, здоровались, однажды я его познакомил со свои другом Сегеем Б., но более тесных встреч у нас никогда не было, тем более, что он скоро уехал с Мариной домой, в Америку. Биг меня упрекал много раз за то, что я не познакомил его с Освальдом, но это случилось не по моей вине, просто так случилось....Биг жаждал поговорить с настоящим американцем на английском! Я бы и забыл о нем, но однажды рано утром ( я уже жил в одиночестве в пустой квартире своего брата), когда мне в дверь забарабанили. Пришел приятель из нашей компании на скамейке Женя Ш. и сразу сунул мне под глаза газету "Daily Worker" (зарубежные коммунистические издания у нас можно было купить) с фотографией Освальда на первой полосе.
-Это он? Это Леха? - строго спросил Женька, но на фотографии он выглядел совсем другим и я не сразу признал в нем того парня, с кем пил русскую водку. До сих пор разные люди задают мне один и тот же вопрос - мог ли Освальд убить Кеннеди? И я не знаю на него однозначного ответа. Иногда мне Освальда кажется рохлей и мямлей, неспособной на такие решительные действия, иногда - загадочной, таинственной, спрятанной в себе натурой. И где правда, я не знаю. Есть множество исследований, статей и книг, пусть, кто желает, ищет в них ответ.
Самиздат.
Кто принес первую самиздатовскую книжку, припомнить не могу. Помню она называлась "Антиасаркан". Московский писатель и журналист Асаркан написал книгу-исповедь. В ней были страшные сталинские годы, любовь и предательство друзей, дружба и подлость... Причем он писал о себе, как о постороннем лице - нелицеприятно, зато честно. Потом были стихи Ахматовой, ее знаменитый "Реквием", рассказы Солженицына, из того, что не было напечатано. Потом и я внес свою лепту. Как-то, копаясь в книгах брата, я обнаружил вишневый том. Суперобложки не было. Из любопытства я раскрыл и ахнул! Передо мной было итальянское издание на русском языке "Доктора Живаго"! Как я понял, один из московских приятелей и коллег брата, видимо работавший заграницей, подарил ему эту реликвию. Брат предусмотрительно убрал суперобложку и теперь книгу можно было отыскать среди других, если только специально этим заниматься. Маскировка была безупречной, в духе Эдгар По, и только случайность открыла ее мне. Я обернул томик в газету и принес на скамейку, показал только Киму. Об быстро приказал спрятать книгу и никому больше ее не показывать, потом попросил взять ее. Тебе небезопасно, пояснил он, да и брату твоему не поздоровится. Да, о брате я беспокоился больше всего.... Но книгу отдал. Киму я доверял.
То у нас в комнате, то еще у кого-нибудь в квартире, когда родителей или родственников не было дома, мы и устраивали читки "самиздата". Это было интересней, чем каждому ее читать поодиночке - не с кем было поделиться свежими ощущениями и чувствами.
И еще один "самиздат" процветал у нас. Мы играли в "чепуху". Это простая и очень смешная игра. Раздаются листочки бумаги и каждый пишет свой вопрос, а на обороте листка пишется только предлог: "Что?", "Почему? "Зачем?" и так далее. Далее листки раздаются другим, никто не смотрит на вопрос, а отвечает только на первое вопросительное слово. Потом все читается. Получаются иногда такие смешные ответы.... Но так как публика собиралась сильно политизированная и не настроенная на лояльность, к советской власти и партии, тем не менее ответы бывали очень смешные. Они настолько нравились Сереже Б,, что он отбирал наиболее смешные складывал в специальный большой конверт.
Операция "Ы"
Иначе все это действо назвать нельзя. Было и страшно (чего греха таить), и смешно и унизительно. Мы с Толиком П. решили слетать на пару дней в Москву. Это нынче авиабилет от Минска до Москвы стоит целое состояние, а раньше - ровно столько же, сколько обычное купе. Мы уже стояли в очереди у трапа самолета, как к нам подошли двое молодых людей и попросили отойти в сторону. Тут они вынули из кармашков пиджаков красный книжки с надписью КГБ и попросили следовать за ними. Мы ничего не поняли, но сопротивляться и, тем более бежать, было бессмысленно. К нашему удивлению нас не повезли куда-то, а просто отправили по домам, предупредив, что из города выезжать нельзя и что нас вызовут, когда мы понадобимся. Тут уж я окончательно запутался. Толик, думаю, тоже. К тому времени я уже перебрался в квартиру брата, где жил один, так как семья брата еще не приехала.
Огромная квартира была абсолютно пуста, если не считать моей раскладушки, рюкзака, гитары и нескольких клюшек "Коhо". Когда собирались гости, то все усаживались на полу, как в какой-то юрте, бутылки стояли в центре. Ким, как обычно, был в рваных носках.... Зато в каждой комнате стояли телефоны Я начал обзванивать друзей, но никто ничего не знал....
Все началось примерно через неделю. Нас по одному стали приглашать в Большой дом на проспекте. Причем приходить мы должны были в столовую, а там, оказывается, был проход и в главное здание. Честно сказать в первый раз я здорово струсил - пугала неизвестность! За что? Почему?
После первой беседы (иначе это не назовешь) меня отпустили домой, но я рванул к скамейке. Оказалось, что Кима и Эдика Г. арестовали и они находятся а "американке", внутренней тюрьме КГБ. Многих вызывали. По моим подсчетам по делу проходило более 20 человек! Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! В одно мгновение по волшебному взмаху руки какого-то начальника мы превратились из кучки друзей и просто знакомых в "Антисоветскую группировку Кима Х.". А что, сказал кто-то, если нас вооружить, то мы запросто возьмем штурмом ЦК или Дом правительства". Но шутка всем показалась довольно мрачной, так что никто не рассмеялся....
Пришел Сережа Б. и рассказал, что к нему в комнату в общаге, куда он все-таки перебрался, в тумбочке и в чемодане все перерыли и забрали конверт с ответами на "чепуху". "Зачем им эта белиберда", - пожимал плечами Сергей, но никто ответить ему не мог. Зато Гарик реагировал по-своему. Он встал и решительно сказал: " Пока ко мне не пришли, пойду и сожгу все стихи".
Не знаю до сих пор, сделал он это? Гарик умер не так давно в Тель Авиве и у меня нет книжек его стихов, так что я не могу сказать, оставил он что-то из ранних стихов или нет....
Мне сжигать и прятать было нечего, "Доктор Живаго" та и пошел по рукам и следы его я потерял. ничего криминального я в квартиру не приносил, но страх все равно сжимал сердце., потом вызовы стали постоянными, как на работу. После учебы приходил домой, раздавался звонок и очередной Владимир Иванович "советовал" мне придти. Со мной работал один и тот же человек, с другими по-разному. У Оськи Р. собеседник менялся , например, чуть ли не каждый день.
Сначала все прошли один и тот же путь - все отрицали. Однако те ребята были ушлые, начали зачитывать нам показания других и выходило, что запираться просто не было смысла. Тем более, что настоящей вины мы за собой не чувствовали. Лучше уж попытаться объяснить.... Какие мы были наивные, думали, что все объясним, и дело рассыплется само собой. Но только скрепляли замысел чекистов. Из каждого сказанного слова они вытаскивали тот смысл, о котором мы даже не думали! А зря. Просто не было опыта. По существу, кроме Кима, мы были просто мальчишки, ни разу не попадавшие в такой перелет.
По вечерам собирались на скамейке и делились этим опытом. Правда, я думаю, что многие рассказывали далеко не все, но было хоть что-то.... Еще один вопрос нас волновал - кто нас заложил? Противно до сих пор вспоминать эти наши споры, но все-таки двое остались у нас на сильным подозрении. Но что такое подозрения, если нет доказательств? И не будет. Я не верю, что хоть в одном стукаче вдруг заговорит совесть, и он все расскажет.... Такое бывает только в плохих фильмах. Сейчас уже прошло более сорока лет и никто из оставшихся не вспоминает те жаркие споры и обвинения. Кому это сегодня надо? Мы поддерживаем отношения нормальные, никто и не вспоминает о тех подозрения, хотя, думаю, в душе каждого, это подозрение живо до сих пор.... Знаю по себе, потому что в одном стукаче я уверен. Следователь прочитал мне цитату из показаний и я точно знал, кому единственному я это говорил!
Вообще мой визави был человек невысокий. Но, под традиционным пиджаком с рубашкой, угадывалось весьма крепкое телосложение. И хотя он был значительно старше (лет 40?) он обращался ко мне только на вы. Когда лет через десять я женился, то потом выяснилось, что ее папа отставной полковник КГБ! Тихий старичок, служивший под началом самого страшного Цанавы, он производил мирное впечатление. Но стоило нам о чем-либо заспорить, как он от простецкого отношения к непутевому зятю, вдруг переходил только на вы и его голосе я слышал хорошо мне знакомые нотки. Мой отец, прошедший хорошую лагерную школу, всегда в таких случаях усмехался: "Ну вот, вылез на свет Божий старый энкэвэдист...." Как-то я даже попробовал шутить или даже дерзить на вопросы при "беседах" Тогда мой собеседник неторопливо покопался в папке и достал какие-то листы бумаги.
- Так вот, тут три протокола из милиции. Вас не задерживали, вы успевали удрать, это правда, но на каждом листе мелькает ваша фамилия. Может, вас временно передать в милицию, пусть вас там поспрошают, с кем и зачем вы дрались? Они умеют разговаривать, ох, как умеют....
Я заткнулся. Здесь было страшнее, зато безопаснее доя моих зубов и ребер.
Помимо общих вопросов, мой "собеседник" в большом" доме вдруг начал меня расспрашивать про мое увлечение радиолюбительством. К тому времени я был уже мастером спорта, хотя личной радиостанции и позывного не имел, так как негде было разместить аппаратуру. Жена моего брата быстренько бы вышвырнула меня из квартиры со всеми моими "железками". Потому я работал на коллективной радиостанции в одном из технических вузов Минска.
Разговаривали в Большом доме много, но один диалог мне запомнился так, что я его помню и через сорок лет. Как-то Владимир Иванович вроде бы вскользь спросил, а правда ли я работал в эфире с королями? Я чистосердечно ответил, что обо всех королях ничего не знаю, а вот король Хуссейн - радиолюбитель.
- Это какой Хуссейн? Король Иордании Хуссейн Второй!
- Точно, у нас на станции даже карточка его есть.... Там его фото - в мундире, орденов больше, чем у Жукова...
- Ты Жукова не трожь! Не смей! Так, и о чем же вы беседовали? О положении на Ближнем Востоке?
- Нет, что вы! Какой Восток? Обычный радиолюбительский обмен. Я, правд, назвал его "ваше величество", так он чуть не отругал меня, сказал, что в эфире все равны, здесь нет ни королей ни президентов. Зови меня просто по имени - Хуссейн. Я так и сделал.
- Ишь ты, король-демократ... Кстати, о президентах. Та, в Америке какой-то поджигатель войны стремится в президенты. Барри Голдуотер. Слыхал о таком? Говорят, он тоже радиолюбитель,
- Слышать слыхал, даже читал его статьи в радиолюбительском журнале, а вот встречаться в эфире не приходилось. Хотя многие мои друзья с ним работали. Он называет себя сенатором от радиолюбителей. Лоббирует в Сенате радиолюбительское законодательство...
- Войну он лоббирует! Враг он Советского Союза! Да и твой Хуссейн не лучше... Нашел себе собеседников. С бедными людьми надо беседовать, с пролетариями...
- Так ведь там радиолюбители сами аппаратуру не делают, они ее покупают. А у пролетариев денег не хватает на радио. Это там дорогостоящее занятие...
Тут я понял, что объяснить хоть что-то я все равно не сумею и замолчал. Мой собеседник понял это и прекратил разговор.
Иные беседы проходили на редкость однообразно. Владимир Иванович достал из стола пачку листов и начинал по порядку.
- 18 декабря вам звонил Василий. Кто это, подробно расскажите о вашей беседе по телефону.
Василий! Хрен его знает, кто такой Василий, может он вообще ошибся номером и как я вообще могу помнить все телефонные звонки за полгода! Если я отвечал, что не знаю никакого Василия или просто не помню, Владимир Иванович переходил к следующему номеру.
- 5 января вам звонила некая Светлана. Кто это, ее адрес?
И так продолжалось часами, день за днем, список был длинный. Я понял, что за нам наблюдали круто, не дилетантски, видать, принимали нас всерьез. Главная нагрузка была на мочевой пузырь, но наши собеседники не разрешали сходить "до ветру". Биг, который знал, что в худшем случае ему грозит его родная психушка, однажды не выдержал
- Или вы меня отпустите в туалет или я сейчас сделаю громадную лужу на вашем ковре. Представляете, как у вас в кабинете много лет будет пахнуть?
Бига отвели в туалет.
Я все ждал и готовился внутренне к разговору о Ли Освальде и Джиме Колесникове. Но следователь лишь мельком спросил что-то незначительное и больше к этой теме не возвращался. Я понял, что они об Освальде и Джиме знают гораздо больше меня, потому мои скудные познания для них значения не имели.
Конверт с ответами на "чепуху" оказался главной уликой против Сергея Б. У него бесконечными часами выпытывали: " А что вы здесь имели в виду? А то кто писал? А это кто отвечал? Что вы подразумеваете под словами коммунизм и социализм? Кто это так неуважительно написал о партии?" и так далее. Бедный Серега сначала объяснял, что игра так и называется - "чепуха", потому как здесь нельзя предугадать ответы, они случайны, потом честно отвечал, что не знает почерков, не помнит, кто писал, а кто отвечал, но ничего не помогало. На следующем допросе все начиналось сначала....
Но многие отмалчивались, не рассказывали, о чем их спрашивали и что они отвечали. Но, справедливости рады, надо отметить, что отвечали все. Правду или нет, это неизвестно. Но говорили. Иногда следователь т показывали протоколы допросов других, чтобы разговорить следующего....
Много говорил и сам Ким. Как человек с опытом, он не отпирался, знал, что в таком большой компании обязательно найдутся те, кто по заданию или из трусости все расскажет и покажет... Потому он выбрал остроумный способ защиты - ничего не скрывать. Это ставило следователей в тупик, не верили и сами запутывались.
Обсуждение. Осуждение.
Ким и Эдик Г. (почему из всех нас именно он - загадка) получили по максимуму. Ким - тюремную психушку, а Эдик лагеря в Коми. Там он отморозил ноги и до сих пор (он один из ведущих актеров национального театра) в перерывах, когда не нужна сценическая обувь, ходит в обрезанный накоротко валенках... А остальным еще предстоял суд общественности. Во многих вузах начались открытые комсомольские собрания. Люди из Комитета присутствовали, но в дебаты не вмешивались и никаких пояснений не давали, потому комсомольские активисты и некоторые преподаватель с гневом клеймили нас, сами не понимая, за что! В ходе выступлений становилось ясно, что никто из них не имеет ни малейшего представления о нашей "антисоветской группировке", но нас именовали так, а не иначе.
Сказать что-либо в свое оправдание никому из нас нигде не дали. От нс ждали только одного - полного раскаяния и просьбы о прощении. Если кто--то с места пытался возразить, зал взрывался таким озлобленным криком, что продолжать не хотелось.
Казалось, что все собрания идут по одному и тому же сценарию, но это было не так. Уже заранее были определены меры наказания для каждого, причем разные. Одних выгоняли из вузов с одновременным исключением из комсомола (партийных среди нас не было), других выгоняли из комсомола, но почему-то оставляли учиться дальше. Мало того, одного из нас выгнали из института, но забыли... исключить из комсомола! Смех и грех. Но не тем, кто угодил за решетку или расстался с вузом.
Мы все так же продолжали собираться на любимой скамейке, спорили, кто нас "продал", но дружбу это не разрушила. До сих пор мы остаемся в нормальных дружеских отношениях, хотя и видимся гораздо реже, чем тогда, в начале шестидесятых...
Правда, с сожалением часто вспоминаешь слова поэта "иных уж нет, а те далече". Я не брюзга и не люблю ругать молодежь за то, что она не такая, какими были мы. Разное время, разный судьбы, разный взгляды. Это нормально. Во все же когда я оглядываюсь вокруг сегодня, мне все чаще приходят в голову слова незабвенного и непостижимого человека без паспорта Самуэля Паниковского: "Таких людей уже нет, а скоро совсем не будет...."