Левкович Вилиор Вячеславович
О себе и о своем сгинувшем роде

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 1, последний от 24/09/2019.
  • © Copyright Левкович Вилиор Вячеславович (vilior@hot.ee)
  • Размещен: 02/02/2015, изменен: 02/02/2015. 498k. Статистика.
  • Эссе: Проза
  • Иллюстрации/приложения: 8 шт.
  • Скачать FB2
    •  Ваша оценка:

      
      

    Вилиор Левкович

    ИЗ ТАБАКЕРКИ, ДОСТАВШЕЙСЯ МНЕ ПО НАСЛЕДСТВУ

      
      
       Среди сохранившихся и недавно обретённых семейных документов в моём домашнем архиве хранятся копии приказов по РПО "Океан", копии записей аварийных судовых радиопереговоров, и трудовая книжка с перечнем десятка судов, на которых довелось мне ходить в капитанах. Сохранились и фронтовые конверты-треугольники со штампами полевой почты и военной цензуры. В отдельных папках подшиты ксерокопии судебных дел на моих реабилитированных, безвинно репрессированных родственников. Есть и коротенькие весточки "из-за бугра" от эмигрировавшего с Добровольческой армией дядюшки, белогвардейского офицера. А пачка ксерокопий из архивных документов Варшавского института по генеалогии рода моего деда и рода бабушки, ожидает профессионального перевода и дальнейшего осмысления. Кроме всего этого, из памяти здравствующих двоюродных сестёр и брата и из собственных воспоминаний были извлечены семейные предания. Чую, что страшным грехом зачтётся мне, если за просто так "зарою" всё это в ящике стола, а не пущу "в дело".
       Если удастся выполнить задуманное, то это скорее всего может оказаться чем-то вроде саги о "последних могиканах" из "некогда древнего, большого и разветвленного по Западной Руси рода". Кого-то из этих "могикан" я знал и хорошо помню, но о большинстве из них только слышал из семейных преданий.
       В "саге" я не собираюсь оправдывать или осуждать деяния или пристрастия своих предков. Они неподсудны, так как жили вовсе не по современным меркам морали. Без основательного осмысления исторической эпохи, из которой они вышли, современнику их просто не понять. Чтобы разгадать мотивы поступка пращура, желательно знать основные исторические вехи того времени. Поэтому считаю необходимым пополнять и освежать собственные знания о всех сложностях исторических взаимоотношений двух ветвей одного народа, с одной религией, языком и культурой, разделённого государственными границами. Многое из прошлого Руси Западной остаётся до сих пор неведомым из-за сознательного замалчивания самодержавной, а затем и советской историографией.
       Быстротечно время. Пока подбирался и зрел материал "о сгинувшем роде", седым стал свидетель "сидений" на дачной террасе мой верный друг - рыжий пудель. Пёсик дряхлел прямо на глазах. Ветеринар, прописывая курс антибиотиков, не скрывал правды: "Не следует ждать улучшения". А столичный врач-гомеопат, стараясь меня утешить, дала какие-то крупинки, хотя и призналась: "Это средство от опухоли, а от старости лекарства нет". Раз нет такого лекарства, как не бывает средства остановить быстротечность времени, то хватит ли и мне отведенного времени, чтобы довести до конца задуманное? На такой вопрос едва ли ответит хоть один гомеопат. Из-за хвори короткохвостого друга, к самым обычным дачным заморочкам добавились ещё и хлопоты по соблюдению общеукрепляющего режима в "собачьем санатории". В заботах о здоровье четвероного друга прокатился июнь, Солнце завернуло на вторую половину лета, и в суете-сует было позабыто о празднике, ежегодно отмечаемом во второе воскресенье июля. Больше сорока лет я поздравлял и выслушивал поздравления друзей и коллег с профессиональным праздником - Днём Рыбака. Правда, с каждым годом таких поздравлений, как и друзей-приятелей, становилось всё меньше. "Иных уж нет, а те далече..." - рассеялись и растерялись где-то за пределами новых государственных границ. Заглянув в блокнотик с номерами телефонов, перелистал его и ужаснулся. За прошедшие дюжину лет моей пенсионной жизни канули в небытие целые страницы имён и номеров телефонов, а телефонная книжка превратилась в подобие ревизской сказки Чичикова с мёртвыми душами. Так бы и прошёл незамеченным наш профессиональный праздник, если бы не звонок по мобильнику. Поздравлял меня с Днём Рыбака даже не коллега-рыбак, а бывший капитан Эстонского Морского Пароходства, писатель-маринист, лауреат литературной премии им. Игоря Северянина Лев Михайлович Веселов. Выражаясь "высоким штилем", Лев Михайлович был для меня не только "музой" и первым критиком моих творческих потуг, он был моим писательским гуру. Благодаря Льву Михайловичу и увидели свет "Байки старого капитана".
       "Байки" были зачаты во мне давно, ещё в прошлом веке, в крошечной кают-компании СРТ (среднего рыболовного траулера). Но так бы и завяли они, не появившись на свет, если бы за дело не взялись два литератора из Союза русских писателей Эстонии: Л. М. Веселов и Р. Ю. Титов. Забросив собственные дела, оба терпеливо, как опытные повитухи, консультировали мою "брюхатость", потом принимали сложные роды с "кесаревым сечением" и занимались выхаживанием передержанной двойни новорожденных, наречённых "Тюлькин флот" и "Колбасный клипер". И только благодаря постоянному "рукоприкладству" моих наставников на следующий год родились ещё две байки: "Чиф и Бич" и "Мандариновый Рай". А вот теперь окончательно "причёсаны" и закончены биографические очерки: "В зимних струях Гольфстрима", "Чиф в околонаучных кругах" и "День рыбака". Последнюю байку я с благодарностью посвящаю обоим своим наставникам.
       Признаюсь, невзирая на дружеские понукания, трудновато было взяться и начать записывать самое сокровенное, зато теперь ещё тяжелее остановиться. Кроме явного желания выговориться, на пристрастие к письменному слову толкает тревога как бы это не уподобиться собаке на сене, зарывшей и потерявшей то, что так нежданно и счастливо было приобретено. Главное теперь, не дать пропасть тому малому, что ещё сохранилось в преданиях о последних "могиканах" из "древнего, некогда распространённого и влиятельного на Западной Руси рода". Рода воинов и землепашцев, чью жизнь пять веков насильственно подгоняли под европейское сознание и что из этого получилось.
      
       Как бы ни старались недобросовестные историографы втемяшить нам сирым, что гибель первого государственного образования Руси таится в причине нашествия Дикой Степи, но даже для дилетанта, очевидно, Древняя Русь развалилась на удельные городки-княжества задолго до этого нашествия. Распад Киевской Руси стал неизбежен из-за разлагающего национальное единство влияния передела собственности и захвата правящей элитой её земель. "Это моё, и это моё тож," - вдруг заявлял кто-нибудь из непомерно расплодившейся "администрации" Рюриковичей и пошло-поехало - полетели чубы у холопов вместе с их головами. Князьям вторила требовавшая всё больших вольностей торговая и воинская элита в выросших и соперничающих со стольным Киевом городах. Города-соперники то и дело брали на щит соседей, жгли, грабили, убивали и продавали в рабство на невольничьем рынке Крыма своих же братьев по крови, языку и религии.
       Батый не завоёвывал государство Русь, а поработил одно за другим разрозненные и зачастую враждующие между собой княжества: рязанское, владимирское, тверское, черниговское, киевское, галицкое... В страхе перед "поганым тугарином" громадные территории западной части древнерусского государства добровольно ушли под защиту Литвы. Так за счет прибавления земель Руси вдруг и чудесным образом поднялось великое княжество Литовское. Гедемин стал величаться великим князем литовским-русским, а его подданные русские прозвались теперь литвинами. Поскольку вышедшая из лесов полудикая коренная нация ещё не созрела до собственной письменности, то, не мудрствуя лукаво, Гедемин тут же принял за государственный - русский язык. Великий князь литовский-русский и его сыновья женились на русских княжнах. В княжеских хоромах висели православные иконы, а колыбельные пелись на русском языке. "Мы старины не рухаем," - с гордостью говорили сыновья Гедемина. - "Русские живут не хуже, чем жили под властью Киева, и не в пример Москве свободны от ханской дани десятиной".
       Такая спокойная и размеренная жизнь кончилось при внуках Гедемина, приведших великое литовско-русское княжество под власть польской короны. С Киевской унии, началась ломка духа и сознания народа Руси, проводившаяся в желании загнать православный люд под сень католичества и навязать ему чуждый язык и культуру. Привело это к тому, что из-за внутренних национальных и религиозных усобиц, стала разваливаться раскинувшаяся от моря и до моря Великая Литовская Русь.
       Так случилось, что отпавшие от Литвы земли немедля отходили к затерянному в дремучих лесах мелкому удельному княжеству. И как в сказке - не по дням, а по часам в лесах Московии, рос и быстро взрослел до осознания себя Третьим Римом дюжий новорождённый. Одна за другой военные и дипломатические удачи сопутствовали правлению первого государя на московской Руси - Иоанна Васильевича III. Из княжеских уделов, ещё вчера трепетавших перед ханом, и из Западных русских земель, не смирившихся с гнётом чуждых языка и религии, как из осколков древней керамики, государь Иоанн III собрал карту государства и назвал её Россией.
       Спустя три сотни лет, самодержец Пётр I с помощью кнута и дубинки возмечтал перестроить православную Россию в протестантскую Голландию, да надорвался и умер, бросив разорённую страну на откуп временщикам.
       Почти пять веков земля Полоцкая боролась с гнётом панов и ксёндзов за право не зваться "хлопом и быдлом". Белорусские роды шляхтичей Плавинских и "лыцаря килевского" Сидора Левковича, оказались живучими. Плодясь и разрастаясь, они неизменно ширились по всей Руси Западной. Оба этих рода воинов и землепашцев не привыкли отсиживаться за частоколом собственных вотчин, выжидая, чья возьмёт, а старались быть творцами истории собственной "Отнины". Свидетельство тому в литовских и польских хрониках, в списках сеймов и сеймиков, и, наконец, в судьбах пяти сыновей моего деда.
       Минуло три сотни лет после эксперимента Петра I, и за вытравливание исконно русского духа взялась молодая мятежная разночинная интеллигенция. Ей уже наскучил нигилизм. Теперь они пугали опешивших мирян самодельными бомбами да распеванием песен, суливших разрушить старый мир, чтобы построить на пустыре "свой новый", а "...кто был никем - тот станет всем...". Семь десятков лет устроители "нового мира" взрывали храмы и боролись с собственным народом, но вместо обещанного Рая земного, сотворили лишь паскуднейшую горбачёвскую перестройку. За годы большевистского правления один за другим угасали древние русские роды, а в народной гуще посеялось и разрослось сознание "Иванов, не помнящих родства".
       В жерновах революции, в лагерях, в горнилах гражданской и Великой Отечественной войны, в неурядицах быта один за другим безвременно сгинуло девять из двенадцати детей моего деда. Молох диктатуры, как Сатурн, пожиравший собственных детей, свёл на нет, широко разветвленный и некогда влиятельный на западных окраинах Руси древний род. На сегодняшний день не осталось ни одного потенциального продолжателя древней русской фамилии моего деда.
       Сагой о сгинувшем роде хотелось бы мне назвать последнюю байку старого капитана, но как быть? В таком случае, по законам стиля, из саги выпадет всё виденное и личностно пережитое в эпоху "зрелого социализма", ставшую уже сегодня историей. А что ни говори, но это тоже частица исторического свидетельства о минувшем времени, порою страшном, но и прекрасном. И не всё в нём было так уж плохо, как пыжатся доказать нам доморощенные переписчики истории.
      
       "Широка страна моя родная, много в ней лесов полей и рек..." с неподдельным энтузиазмом не раз пел я с "други своя" при праздничных застольях.
       На зов "Вставай страна огромная, вставай на смертный бой..." вся народная громада миром сколотила гроб отродью человечества.
       "Как молоды мы были, как преданно дружили..., как верили в себя..." пело ещё в конце прошедшего века, моё уже крепко поредевшее поколение.
       А что такое песня, как не душа народа!
       Всё больше склоняюсь к мысли, что к уже начерно наброшенной последней байке старого капитана подойдёт заголовок: "О себе, о своих близких и о сгинувшем роде". Так уж, создан человек, что роясь в родовой памяти, в её глубинах он обязательно наткнётся на аналог с современностью, а при любых попытках разобраться в давнем и заповедном, его обязательно затянет и на собственное пережитое.
       Память капризная и довольно непослушная штука. Прошлое в ней зачастую всплывает отрывочными кадрами документального фильма, без всякого намёка на хронологическую упорядоченность. Случается, что размышления о былом следуют в смеси с новым осмыслением пережитого и с недавно узнанными и уточнёнными фактами. Тут я даже не стремлюсь к их изложению во времени, тут мне не до построения строгих литературных форм. Излагаю ожившее в таком порядке и виде, как оно пришло на ум. Так, пересекая на нартах ледяное безмолвие, поет свою песню без начала и конца чукча. Единственные его слушатели - ездовые собаки. Они очень выносливы и терпеливы, так же как терпелив был мой единственный и постоянный слушатель, не спускавший с меня преданных и понятливых глаз - мой старый рыжий пудель. Надеюсь, что кто-то, не очень привередливый дослушает до конца "скрип полозьев моей нарты", скользившей через жизненные завалы и торосы прошедшего века.
       Я привык писать так, как писал бы при заполнении судового журнала по окончанию штурманской вахты. Писать, как учили нас в мореходной школе юнг. Писать, не забывая мудрости наших наставников, вдалбливающих юнгам правило "Что наблюдаешь, то пиши. Чего не наблюдаешь - не пиши. При сём, непременно, зри в корень". О том, что видел, прочувствовал и осознал, в чём уверился, о том и стараюсь подробно изложить, не позабыв и того, о чём требует высказаться мой внутренний голос кормчего с крошечной ладьи собственной жизни.
       Уважаемый читатель, остаётся только пожелать Вам счастливого жизненного плавания, при этом загодя обходя все бытовые мели и эпицентры зарождающихся ураганов. А ещё, по сложившейся морской традиции, желаю Вашей жизненной ладье непременно удерживать не менее трёх футов под килём!
      
       Таллин. 2012 год. Откорректировано и добавлено в 2014 году.
      
      
      

    Вилиор Левкович

    Александр Плавинский

      
      

    О СЕБЕ И О СГИНУВШЕМ РОДЕ

      
       Благодарю белорусского энтузиаста - историка-любителя Александра Плавинского за его неоценимую помощь в поисках, сборе и систематизации архивных материалов Великого княжества Литовского, Польши и Речи Посполитой, касающихся наших общих пращуров из рода Плавинских.
       В результате 15 летних поисков Александром Стефановичем по крупицам собраны материалы готовящейся к изданию книги "500 ЛЕТ РОДУ ПЛАВИНСКИХ" и построено генеалогическое древо древнего шляхетского рода от истоков в 16 веке и по наши дни. Я благодарен ему за ценные документированные находки и по роду Левковичей, а так же за квалифицированные консультации по генеалогии и истории рода и целый ряд указаний на неточности в переводе имён и названий, и погрешности в тексте. Однако по ряду вопросов трактовки соседских взаимоотношений четырех славянских народов наши взгляды продолжают расходиться. Видимо здесь сказывается разница из-за двойственности родовой памяти поколений на одни и те же исторические события. Это вполне закономерно. Хотя официально я так и не примкнул ни к одной из конфессий, но родился и рос в восточном ареале христианства под влиянием всепрощающего православия, а у вас "западников" всё ещё проскальзывают застарелые обиды.
       Известно, каждый кулик свое болото хвалит. Но Истина устанавливается не размахиванием кулаками и не выяснением отношений "кто и кому первым на шляпу плюнул", а долгим, внимательным и непредвзятым изучением аргументов оппонента. Истина - она, скорее всего, может оказаться где-то посерёдке и её буквально надо выцарапывать промеж самых "правдивых" строк.
       Да, я вырос в системе советских мировоззрений и, в отличие от разуверившейся современной молодёжи не растерял веру в братскую дружбу народов. В меня она заложена с отрочества на станичной улице в "котле народов", каким был довоенный Северный Кавказ. Улицу не интересовали ни национальность, ни вероисповедование твоих родителей, был бы ты сам не "поц", а нормальный парень. Окончательно моя вера в дружбу народов выковалась на крошечном островке - рыболовном судёнышке, заброшенном в Океане. Прямо как астронавтов в пучинах мироздания носило нас по полгода в безбрежном океане, приучив надеяться только на себя, плечо соседа и сообща решать не только злободневные бытовые, но и глобальные судовые вопросы выживания.
       Скажите, а чем наша крошечная планета отличается от Ноевого, ковчега заброшенного в бесконечность мироздания, где "каждой твари по паре" и цель у каждого из нас, как и общая для всех одна - выжить.
       И как бы индивид ни ловчил, и не исхитрялся и какими бы он ни обладал возможностями и средствами, одному ему это не по силам. Мы - люди, и как пчёлы в улье - общность, и можем выжить на голубой планете Земля только сообща при одном условии: при ДРУЖБЕ НАРОДОВ.
      
      

    ЧТО НАБЛЮДАЮ, ТО ПИШУ, ЧЕГО НЕ НАБЛЮДАЮ, ТОГО НЕ ПИШУ
    заповедь кормчего Петровских времён
    из учебника по навигацким наукам "Арифметика Магницкого".

      
       Холодные и дождливые Прибалтийские весна и лето 2007 года нежданно обернулись необычайно знойным августом. Даже ночь не приносила прохлады. К полудню термометр уже зашкалил за тридцать два по Цельсию. На короткое Прибалтийское лето у дачника дел распланировано непочатый край и для задуманного - времени в обрез, а тут пекло отбивает всякую охоту высунуться под палящее светило. Душно и в тени террасы.
       От безделья снял с полки "Пошехонскую старину" Салтыкова-Щедрина и под безысходное жужжание бьющейся в стекло пчелы забылся над раскрытой книгой. Его описание дворянской усадьбы в главе "Рачительный хозяин" пробудило ощущение общения с её обитателями прямо-таки вживую, будто бы я только, что обласканным вернулся из этого радушного дома. О заботах старосветского помещика автор поведал с таким знанием и сочувствием, что они и сегодня кажутся близки и понятны современному дачнику. Правда, разве что у дачника нынче масштаб забот явно не тот. Нет молочного стада, нет пашни, покоса и нет надобности в наёмных косарях и доярках. И, слава Богу, что их теперь не надобно! А вот надежды на погоду и урожай у современного обладателя шести соток земельного надела, как и у старосветского помещика, остались всё теми же. Как смотрел полтора века назад помещик, так и дачник нынче смотрит на закат, отгадывая погоду на завтра, а по нему планируя грядущий рабочий день. Так же, как полторы сотни лет назад, тревожила хозяина усадьбы, так и ныне тревожит воцарившаяся сушь, а душа просит летнего, всё освежающего дождика.
       Зацепил за душу и растревожил её М.Е. Салтыков, и задумался я, почему это с каждым приходом весны у городского жителя пробуждается тяга к земле и чем ему так любезен дачный сезон? И не потому ли, что с каждым годом всё непонятней становится вселенская суета, а человеческая сущность противится ей пугаясь урбанизированного существования. И как же это случилось, что на памяти всего одного поколения так сильно выросла тяга к комфорту, занесшая нас в иную и непонятную жизнь? Ведь ещё каких-то полвека века назад преобладающему большинству казались недостижимыми горячая вода в ванной, собственный телефон, телевизор, пылесос и "удобства" в двух шагах от дивана, не говоря уже о личном транспорте под окном - пределе вожделений для избранных. А о мобильных телефонах, компьютерах, электронной почте, интернете и глобальной системе координат - GPS даже у самых продвинутых фантастов и в помине ёщё не было. Однако помогли ли нам эти блага, подняться в духовном, ментальном или моральном плане над пращурами с захудалой дворянской усадьбы? Не явились ли эти "подарочки цивилизации" троянским конём, подброшенными в наш мир какими-то современными и коварными данайцами"? - за неимением иного собеседника, обратился я с сомнениями к рыжему пуделю, дремлющему в тени террасы. Тот на всякий случай кивнул обрубком хвостика и закрыл глаза, явно не одобряя выбранную мною тему. "Помалкиваешь? Не потому ли, что не терпишь разговоров о предках понимая, что только в элитных собачьих семьях поколенная роспись ведётся от первых пращуров-медалистов, с которых и начинается родословная каждой порядочной псины. А нос свой воротишь оттого, что твоя мама и имени спросить не удосужилась у подвернувшегося в подворотне дворняжки, от которого достались тебе в наследство не лучшие черты характера и тяга к бродяжничеству. Знаешь, что, в отличие от собачьей спеси, удостоверяемой дипломами клубов собаководства, у нас, у людей бытует ещё и родовая память, семейные фотографии, воспоминания от рассказов бабушек и дедушек. А ещё существует нечто, изобретенное нашими пра-пра-пращурами, до чего пёсьему племени и во век не додуматься - письменность и порождённая ею история. Они то и поведали о времени, в котором родились, жили, да ещё и собак разводили наши пращуры. С тобою я согласен лишь в одном - судьбы наши в чём-то схожи. Оба мы взросли в безотцовщине, и только благодаря счастливо сложившимся обстоятельствам, оба попали в хорошие руки и оба находимся в довольно преклонном возрасте. Ежели брать по человеческим меркам, то тебе уже за сотню лет. Мне же, с полубака жизненной ладьи рында, скоро отобьёт восьмидесятую склянку. Звон колокола обязан напоминать бодрствующей вахте о неумолимом беге времени и о необходимости к моменту отбивания последней склянки завершить подготовку к сдаче её. Я с молодости научен конец вахты отмечать традиционной фразой в шканецком журнале - "Вахту сдал", подпись и имярек, а в журнальных строчках отмечаю все значимые события, имеющие отношение к пройденному за вахту пути. И теперь постараюсь отчитаться об виденном, слышанном, о себе, о своих пращурах, о фамильном роде и о хороших руках, в которых счастливо оказался я - послевоенный недоросль - безотцовщина".
      
       Привычка, листать в памяти события прошлого сложилась у меня давно, ещё в первом плавании в мало исследованную зимнюю Атлантику на рыболовецком траулере СРТ-4163. Тогда молодой и начинающий штурман вычитал я в лоции Норвежского моря, что в сезон с октября по апрель Северная Атлантика и есть одно из самых гиблых мест в нашем полушарии. Из-за буйства западных штормов, катящих волны через безбрежный океан и разгоняющих их до баснословных размеров, лоция рекомендует мореплавателям отстаиваться в шхерах Норвежского побережья до получения благоприятного прогноза с радиостанции Бергена. Совет этот предназначался скорее морякам коммерческого и военного флотов, но нас рыбаков такие рекомендации просто не касались. Очень уж нужна была рыба голодной послевоенной стране, а деньги жене, поэтому все зимние шторма рыбаки встречали и провожали в открытом Океане в дрейфе при самом малом ходу вперёд и носом на волну.
       Нос траулера легко взбегал на встречную волну, и редко когда принимал воду на палубу, однако от шальной волны с борта траулер был защищён слабо. Вместе с горой из сотни сетей, на открытой палубе умостилась пара километров различных канатов. Сумасбродной волне "слизнуть" эту груду верёвок и сетей вполне под силу, дозволь только штурман перекатиться ей через низкий борт судна. Попади часть из этой паутины на гребной винт, как машина траулера смолкнет подобно сердцу человека при апоплексическом ударе. Жгут сетей и тросов намертво заклинит гребной винт денно и нощно мерно отсчитывающий пульс живого судна в сто двадцать оборотов в минуту. Нетрудно представить дальнейшее развитие событий для судна, превратившегося в игрушку сбесившегося Океана. Однако у нас всё идёт нормально. Опытный рулевой без подсказки бешено крутит штурвал и вовремя одерживает рулём нос, покатившийся под ветер от очередного удара волны. Замерев, форштевень нехотя возвращается на спасительный курс в разрез против волны и медленно карабкается на её вершину. Этот момент нахождения на вершине гребня волны штурман использует для обозрения размытой и смутной серо-белой картины промыслового квадрата. Через стекла не видно даже носа судна. Лобовые стекла постоянно залиты потоками воды. Вода эта не от ливня с неба. Бешенный ураганный ветер срывает верхушки гребней, несёт их, и как кувалдой бьёт водяными комьями по металлу рубки и иллюминаторным стёклам, грозя, выдавив сантиметровое бемское стекло, ворваться внутрь рулевой рубки. Обзор за наружной обстановкой штурман ведёт через вертящийся круглый, размером не больше домашней сковородки, стеклоочиститель. Рёв бури, монотонное жужжание стеклоочистителя, ритмичный выхлоп двигателя, периодически сменяющийся грохотом оголившегося винта, слились в единую какофонию и действуют умиротворяющее. От низкого барометрического давления заложено в ушах и тянёт в сон. Стряхнув отупение, хозяйским взором штурман окидывает крепление сетей, закрытие трюмов, а уж затем наружную обстановку. Здесь тоже всё путём! Всё как обычно. Справа и впереди по курсу завис на гребне волны с наполовину оголённым корпусом и вращающимся в воздухе винтом, готовый рухнуть "под горку" наш напарник по промысловому отряду. Другой траулер морской глаз обнаружил провалившимся между двух гор в водяном ущелье у самой подошвы громадных валов. Забавно наблюдать пятнадцати метровый клотик его фок мачты, оказавшийся ниже уровня нашего киля. Такова привычная картина промыслового квадрата Норвежского моря, где здесь и сейчас отряд из трёх рыболовных траулеров удерживается в дрейфе носом на волну в ожидании улучшения погоды.
       Такой жесткой, изнуряющей тело и душу, качки невозможно испытать ни на какой иной посудине, кроме как на рыболовецком судне типа "Североморский логгер", по чертежам и размерам которого корабелы спроектировали Средний Рыболовный Траулер. Избыточная остойчивость этого крошечного океанского судёнышка целиком рассчитана на эффект детской игрушки "Ванька-Встанька". Совершая сложные колебательные движения вокруг трех свободных осей вращения, мачты траулера всегда и непременно устремляются в серое с рваными тучами небо, но никак не наоборот. Такая способность судна только радовала экипаж. Однако резкая и чрезмерная остойчивость судна не только не позволяла заняться каким-либо делом, не давала она даже попросту бить баклуши в обычных житейских развлечениях. Подсознание экипажа неусыпно пребывало начеку, держа обе руки наготове, чтобы вовремя ухватиться за первую попавшуюся и надежно скреплённую с корпусом судна конструкцию. Стоит лишь на секунду забыться, как получишь напоминание, лбом в стальную переборку. Полугодовалая привычка передвигаться в пространстве широко растопыривая ноги и держась руками за стенки настолько въедливая, что и по возвращению на тверди земные от неё трудно избавиться. И уже по одному этому признаку "рыбак рыбака видит издалека".
       Нормальный сон в штормовом океане случался разве что у закоренелого рыбака, с "давней и постоянной пропиской на промысле", да ещё у редких счастливчиков с врождённым даром засыпать вверх ногами. Чтобы забыться в полудрёме, надо первоначально умудриться прекратить противно елозить по жесткому матрацу в направлении голова - ноги. Рыбак с опытом, расположенный "посидеть минут шестьсот на спине", предварительно расклинивался подушками, подголовниками и прочими подручными средствами между стальными перилами койки, собственным телом и переборкой. Меня - как старшего помощника капитана, ответственного за технику безопасности экипажа, всерьёз пугали байки о позорящих моряка производственных травмах, в собственной постели. Подобно необъезженному мустангу, норовящему сбросить на землю ковбоя, траулер в самый неожиданный момент мог проявить брыкливый норов. И если не поберечься, возможно, как из катапульты, вылететь из койки, со всего маху шмякнуться о переборку, и проснуться уже на палубе. При неудачном катапультировании не мудрено и свернуть себе шею. Вести светский разговор с лежащим над тобою в двух ярусной койке соседом не о чем, ибо обо всем интересном было переговорено уже за прошедшую трёхмесячную половину рейса. И тебе известно всё и обо всём наперёд самого рассказчика. А разгулявшись, Океан не даёт не только, что кино спокойно посмотреть или партию в домино забить, не даст он даже книгу полистать.
       Редко, но случается, угомонится зимняя Северная Атлантика. Выглянут звезды. Заиграют яркими красками сполохи северного сияния. Рыбацким азартом откликнется на эти перемены сердце промысловика. С вечерней зорьки траулер станет носиться в промысловом квадрате в поиске рыбных стай, разбросанных штормом. Навострены все органы чувств. Глаз не оторвать от ленты эхолота, вырисовывающей подводные поля рыбьего корма из планктона, калянуса, медуз и непонятно ещё чего-то, вынесенного струёй Гольфстрима из далёкого Мексиканского залива. Ухо вслушивается в знакомые голоса коллег, тоже занятых промысловым поиском и перекликающиеся на рабочем канале радиотелефона.
       Наконец два с половиной километра сетей выметано над стаей, поднимающейся из глубины в 200 метров. Палуба убрана и смыта забортной водой. Готовясь к утреннему улову, команда из трюма поднимает на палубу, бондарит и заливает водой рассохшиеся 120 литровые бочки. По ритуалу потянется в рубку свободный от вахт комсостав. "Консилиум" толпится у ползущей ленты самописца эхолота. На "выпуклый морской глаз" оценивается завтрашний предполагаемый улов в расчёте на одну сетку. Пессимист по натуре, старший механик резонёрствует:
       - Стайка неплоха, да неизвестно пронесет ли ветер и течение через центр стаи наши сети. Держу пари на банку сгущёнки, свет полной Луны испугает рыбу и не даст ей подняться до глубины наших сетей...
       После ужина салон переполнен. Смотрим "дежурный" кинофильм "Каин ХVIII". Удачные реплики героев вызубрены наизусть, но самые-самые из них непременно сопровождаются здоровым хохотом. После кино палубная команда разбредается по койкам, ей вставать рано. Но представители "свободных профессий": радист, механики, оба дрифтерных мастера и два рыбных дел мастера спать не собираются. Они забивают "морского козла" в кают-компании. Накал страстей проигравших периодически гасится прямо из носика полуведёрного чайника с какао. После каждой партии компания поднимается в рубку, устремляясь к самописцу эхолота. Я в этих играх не участвую. Вахта старпома с 04-00 до 08-00 утра, а после вахты моя главная обязанность - выборка сетей, поэтому надо соснуть до четырёх утра.
       Фанаты "морского козла" разбредутся по койкам не раньше полуночи, когда выясниться что рыба поднялась на глубину сетей, судно дрейфует через стаю и никакой наглый конкурент не перекрыл дорогу сельди в наш дрифтерный порядок. Предвкушение знатного улова, начинается сразу, как только сойдутся все три названных условия. Теперь гляди в оба. Бди вахтенный штурман, не прозевай, чтобы сети затонули от чрезмерного улова или уснувшей рыбы! И тогда можно ожидать на утро праздник Знатного Улова. Это будет праздник с неизменной болью в уставших руках, спине и ногах, застоявшихся на скользкой палубе в живом серебре рыбы. Поймать и засолить рыбу в полном соответствии с первым сортом Государственного стандарта - это ещё не всё. Надо ухитриться, не теряя драгоценного промыслового времени сдать её на плавбазу и только первым сортом. Тут уж снова потребуется опыт и разворотливость капитана, его способность отбиться от лезущих без очереди к борту плавбазы различных флагманских, орденоносных, а то и просто пронырливых коллег. Всё это должно повториться минимум пять раз за полгода рейса, и лишь тогда наступает главный и настоящий праздник рыбака - Возвращение Домой!
       Не спится. А беспокойное устройство, на которое в шторм одевается зюйдвестка, а на земной тверди - головной убор, требует для себя занятия. С сознанием безысходности положения и покорности стихии не может смириться беспокойное, так называемое собственное эго. В голову лезут мысли о земном, о сокровенном. Знаю, что если поддашься им - значит считай - пропало, сам себя замучишь сожалениями об ошибках, утраченных возможностях и самобичеваниях. Один выход - перебирать в памяти "дела давно забытых дней, преданья старины глубокой", стараясь только упорядочить их и разложить по полкам памяти. Когда это удаётся, то получается некое подобие собственного фольклорного дневника памяти. Это подзабытая привычка сгодилось мне и сегодня в дни вынужденного от непомерной жары безделья, и я принимаюсь за утраченные уловки с собственной памятью. Кажется, у меня получается. Странна человеческая память: порою не вспомнить, что было на обед, зато за былое память держится цепко. Память может выдать детские стишки из "Мойдодыра", а то и формулы сокращенного умножения из начал алгебры для средней школы. Закрыв глаза, как отрывные листки календаря листаю в памяти события прошлого.
      

    ***

       Вот оно отрочество и давно ушедшие дорогие лица. Памятны разговоры "за жизнь" с "тёртым калачом" и интеллектуалом - моим таганрогским дядюшкой Борисом Алексеевичем, заменившим мне сгинувшего в огне Великой войны отца. Морозная, полуголодная послевоенная зима в провинциальном южном городке. С холодом и недоеданием мы уже как-то смирились, страшней их - зима в людских душах, замороженных под всё видящим оком и всё слышащем ухе государевом.
       Семейные разговоры неизменно возвращаются к потрясшему нас сообщению из Владикавказа. В централ угодила по 58 статье "за антисоветские разговоры" общительная и острая на язычок моя тётушка Антонина. Живой из тюрьмы ей уже не выйти, умрет она в тюремной камере в цветущем возрасте в 43 года. А вся её "антисоветчина" состояла из невинного анекдота про "учителя и вождя всех времён и народов". На холостяцкой квартире тёти Тоси на традиционную пульку по вечерам собиралась полубогемное общество из городской интеллигенции. Зачастил на вечера к тёте и бой-френд Юрка её приёмной дочери, Милки. Не по душе пришлись мне Юркина привычка форсить пачкой "Казбека" и крепкий одеколонный дух от гимнастерки курсанта пограничного училища. На суде выяснилось, что никто из картёжной компании анекдота не слышал, а помнили о нём только бой-френд и запуганная и охмурённая следователем Милка. От такого известия у моей таганрогской тетушки Брониславы опустились руки, и пребывала она в постоянном страхе за своих мужчин, вовсе не к месту распускающих языки, в особенности когда, блефуя фронтовой гвардейской смелостью, дядюшка, открыто негодовал на самоуправство городской мафии Владикавказа. "Наваждение какое-то. Что старый, то и малый!" - одёргивала нас тетушка, стоило мне спровоцировать дядюшку на обсуждение вовсе не поощряемых властями тем.
       Ни я, ни мои однокашники, не обращали внимания на транспарант, растянутый по стене столовой мореходной школы юнг, откуда полуметровыми литерами вещало:
      

    ПАРТИЯ - УМ, ЧЕСТЬ И СОВЕСТЬ НАШЕЙ ЭПОХИ!

      
       Так бы никто и не удосужился вникнуть в категоричность этого утверждения, кабы юнги не зачитывались "Золотым телёнком" Ильфа и Петрова и кто-то из них, как бы невзначай, взял и процитировал настенный лозунг, но только тот - другой, из столовой богадельни для старушек:
      

    ТЩАТЕЛЬНО ПЕРЕЖЁВЫВАЯ ПИЩУ, ТЫ ПОМОГАЕШЬ ОБЩЕСТВУ!

      
       Теперь пятиметровый кумач в столовой ужасно веселил юнг. Ставя на стол дымящуюся ведёрную супницу, дежурный бачковой торжественно призывал:
       - Итак, поможем обществу, товарищи юнги!
       - Разве только партия имеет право на такие качества как ум, честь и совесть? - допытывался я у дядюшки, - а пионеры, комсомольцы и беспартийная масса из двухсот пятидесяти миллионного народа, выходит все - это чурки без чести и совести и ума?
       Подобные разговоры пугали и сердили тетушку. Мои умственные колебания на сомнительные политические темы тётя прозвала "пионерскими закидончиками Митрофанушки". Положение только обострилось, когда на голову тётушке свалилась ещё и приёмная дочь тёти Антонины - Людмила или попросту - Милка. Как ни отговаривали сестры тётушку одуматься и не брать на себя обузы, убеждая, стоит предать только раз и... Отбиваясь, тётя как могла, защищала Милку:
       - Окрутили, охмурили подлые мужики глупую девчонку, раздели, разули догола, и из квартиры выгнали. Что ж теперь ей совсем погибать что ли? И чем на том свете я перед её матерью оправдаюсь!
       Пуганая птица и куста боится. Как могла, бедная тётушка старалась увести своих мужчин от обсуждения совремённости к нейтральным "преданьям старины глубокой". Как бы невзначай забывался на самом видном месте очередной исторический роман. Именно такими уловками и подогревался интерес юнги к историческим книгам. Привычка читать быстро и всё попавшееся под руки прилипла ко мне с детства. С модным бестселлером "Князь Серебряный" было покончено за тройку ночей. Даже и вспоминать не хочется, как вскипел дядюшка, когда с комсомольской прямотой я брякнул:
       - И чего это государь Иоанн Грозный нянчился с предателем князем Курбским? Запросто бы ледорубом по башке, и концы в воду! Нет человека, нет и проблем! как и со Львом Троцким.
       Не в пример вечерам нынешним, в те послевоенные годы вечера были длинными. В гостиную приятно тянуло теплом от кухонной плиты. В её утробе весело постреливали поленья, а на потолке играли в зайчики блики пламени. Телевизоров ещё и в помине не было, а центром притяжения семьи бытовал не "ящик ТВ", а пышущий жаром полуведёрный самовар, занимавший почётное место на столешнице круглого стола, под раскидистым, как парашют шёлковым абажуром. Только в России так самозабвенно пили чай. Чаем заливались с толком, чувством, расстановкой, не спеша, выхлёбывая чашку за чашечкой. Чай пили очень горячим. Будто бы и не замечая укоризненных взглядов тётушки, мы с Милкой громко прихлёбывали чай с краю блюдечка. Неважно, что у тебя крохотный кусочек сахара на весь вечер. Иногда обходились и вовсе без него. Вместо нынешних роскошных "сникерсов" и "рафаэлло" на столе в хрустальной вазе выставлялись тефтели из сахарной свеклы, а вместо сдобы подавались тёплые кукурузные лепёшки. Все мы строго придерживались оговоренной тётушкой порции, но, как правило, на дне вазы оказывался остаток, который взрослые распределяли между племянниками. Эти чаепития запомнились не только вкуснятиной пищи материальной, но и теплотой общения с близкими людьми. Чаёвничали уже в сумерки, и никто, кроме Милки, не стремился пораньше выйти из-за стола. Её уже поджидал очередной бой-френд с билетами в кармане на трофейный кинофильм. Откушав чаю и сложив накрахмаленную салфетку, дядюшка, теребя римский нос, тоном профессора с кафедры выкладывал недосказанную ранее сентенцию:
       - Из-за неведомых нам законов общество развивается не по прямой, направленной к высшему пределу, достигнув которого всё рушится и возвращается к почти отправной точке, но путь развития человечества подобен спирали, на каждом витке которой оно оказывается на одну ступень выше.
       - Мог бы сказать и проще: "Всё возвращается на круги своя...". Ведь короче, чем библейский царь Экклезиаст и не высказать этот закон, - собирая со стола, перебивает дядюшку тётя.
       - В минувшем всегда можно усмотреть сходные черты с настоящим. Чтобы разглядеть аналогию с переживаемым временем, нужно с высоты спирали времени оглянуться на пройденный путь, - продолжал дядя, нисколечко не запнувшись.
       Дядюшка был последователем теории круговерти цивилизаций, высказанной Макиавелли. "Как бы фортуна не направляла ход исторических событий, она не способна что-либо сделать с природой человека. Эта природа вечна и универсальна. Меняются лишь исторические декорации, костюмы и некоторые сюжетные линии, но природа человека даёт по сути, одних и тех же актёров, разыгрывающих сходные драмы, трагедии и комедии. Вечная людская природа - скрепляющая сила всего исторического пути человечества", - цитировал на память дядя строки из "Государя" Макиавелли. - Существенна, и нельзя отбрасывать и другую версию. Вся история - повторение ситуаций, событий, характеров и взаимоотношений людей, а значит, не должно быть никакого исторического прогресса и перспектив у человечества, и наличие зла в мире никогда не уменьшиться. История, как и жизнь - цепь случайностей, в которой от человека ничего не зависит, и Его Величество Случай может вознести ничтожество на вершины власти, а выдающегося человека низвергнуть в пучину безвестности. Лишь Случай меняет ход исторических событий и предсказать его невозможно, - такими примерно рассуждениями потчевал нас за остывающим самоваром дядюшка.
       Потом он отправлялся в спальню, приглушал звук у трофейного "Телефункена" и слушал "Вражий голос" на Би-Би-Си. После речи Черчиля в Фултоне в мире становилось всё тревожнее и в воздухе запахло "холодной войной". Если по программе Московского радио намечался концерт с участием любимого тетушкиного артиста и известного баса Дормидонта Михайлова, все заранее, рассаживались по местам, и страшась "шиканья из публики" в её единственном лице - тётушки, мы с дядюшкой делились впечатлениями исключительно шёпотом. Правда, у дядюшки свои пристрастия. Он заделался фанатом восходящей звезды оперетты Татьяны Шмыги. С первой же радиопостановки нагадал он этому "чертёнку в юбке" и её "Карамболине" блестящее будущее. Его восторги перед женственностью далёкой и недостижимой опереточной дивы, видимо задевали тётушку. В сердцах она раскладывала сложный пасьянс, либо сбегала к подружкам, таким же картёжницам. По соседству, в квартирке "старой барыни", в прошлом попечительницы сиротского дома, по вечерам собирались бывшие гимназистки. Здесь вместо партии в "шестьдесят шесть" или промывания косточек новой городской знати, дамы порою занимались практическими делами в виде маникюра или перелицовкой побитого молью барахла на модный наряд. Прихватив ведра, я отправлялся за квартал к городской водяной колонке по воду. Впереди, задрав нос и кокетливо виляя задом, несла в зубах пустое ведро белоснежный шпиц Нелька. Прогуляв среди метровых сугробов без поводка и намордника, собаку, я заваливался на диване с очередным историческим романом. Так, проходили мои увольнения из закрытого учебного заведения "Мореходная школа юнг" рыбной промышленности. Всё, что было связано с последним ведомством, и с нами юнгами, таганрогские барышни, не без яду, прозвали "Тюлькиным флотом". Не помышлял тогда я, что вся моя дееспособная жизнь будет связана с бурным ростом и развитием индустрии океанического рыболовства от каботажного "москитного тюлькиного флота" до мощных и современных супертраулеров и плавучих заводов. А на старости лет, уже в пору свободного рынка, заделаюсь я немым свидетелем уничтожения и распродажи самого современного и крупного в мире флота оснащённого передовой технологией и современными приборами по бросовой цене металлолома.
      
       Прошлое. Память. Её надобно периодически освежать. Она как износившееся платье нуждается в бережном уходе. Как из старого платья, из памяти необходимо периодически выбивать пыль, чистить и проветривать, а кое-где и подштопать её. Однако делать это надо так, чтобы не испортить покроя самого платья.
       Для меня, бывшего юнги, матроса, боцмана, помощника капитана и капитана-директора, а нынче дачника-пенсионера, прошлое как-то незаметно и крадучись сменилось нелицеприятным настоящим. Не подлежит сомненью, что дистанция между прошлым и настоящим отмеряется константой, называемой временем. Только вдруг открылось, что за истекшие полвека сжалась эта должная быть неизменной константа, заспешило и, помчалось куда-то и само по себе время. Казалось, с выходом на пенсию и при освободившимся досуге, откроются широкие возможности на исполнение всех моих задумок. А случилось наоборот. С ненадобностью спешить на "государеву службу", выявилось, что ни на йоту не стало больше у меня свободного времени. Осталось поражаться, как это в том, в канувшем прошлом, меня на всё и на всех хватало?
       И ёжику понятно: у капитана-директора ненормированный рабочий день. Частенько затягивался он и за полночь, а то и на несколько суток, но неизменно на контроле капитана обязательно оставалась общесудовая жизнь, и даже во сне капитан принадлежал ей. Рядом с его койкой на уровне подушки неотрывный атрибут - гофрированный шланг со свистком от переговорной трубы с ходового мостика, а на расстоянии вытянутой руки телефон, могущий зазвонить и в любое время суток. Не позволяют они забыть про безопасность плавания, выполнение производственных задач, организацию судовых служб, техническое обслуживание, учебные тревоги, от общения по личным вопросам с членами экипажа и т.п. и пр. Всех обязанностей не перечесть и они не эпизоды из жизни, а постоянные требования, растянувшиеся на долгие месяцы рейса. Добро бы всё это было обязательно в море, но и при портовых стоянках не обойтись без решения судовых дел "за рюмкой кофе с нужными людьми", а то, и с друзьями-приятелями - этого камня преткновения с собственной семьёй. Дома эти грехи "замаливалось" культпоходами в кино, в театры и выездами на природу, на рыбалки, грибную охоту. Находилось время и на собственноручный ремонт своенравного "Москвича-2140", на изощренный поиск дефицитных запчастей к нему, и подготовку к тысячекилометровому автопробегу по "бездорожью и разгильдяйству" обширной страны. И ничто не мешало строительству дачного домика из случайных и подручных материалов, обустройству теплиц, уходу за ними, за огородным участком, на целине которого было сломано полдюжины лопат. И если, пару раз за неделю я не проведаю мать, отказавшуюся жить одной с нами суматошной и непонятной ей жизнью, то это уже выливалось в ЧП вселенского масштаба. Как при подобной суматохе хватало времени на заочное обучение в техническом ВУЗе, и если бы только в нём? То было время охвата учёбой всего трудоспособного населения страны. Постоянно действовали курсы, на них повышалась квалификация по изучению внедряемых на флоте новейших средств навигации и связи, и по изучению постоянно пересматриваемых документов по международному морскому и рыболовному праву. В одних только названиях этих Международных Конвенций чёрт ногу сломать может.
       Кажется, такого закалённого марафонца пронять трудно, но тем не менее, с холодным ужасом наблюдаю я жизнь сменившего нас поколения. Оно непрестанно и непонятно чем-то перегружено и озабочено, а в сумасшедшей беготне по замкнутому кругу у "молодых" даже на телефонный звонок время лимитировано. Как в аттракционе мотоциклетной гонки по вертикальной стене, центробежная сила современного жизненного цирка захватила и прилепила к невидимой стенке нынешнюю молодёжь. Их редкие набеги на "предков" сопровождаются оглядкой на часы, зевотой и жалобами на недосыпание. Да и вид у них прямо-таки как у зайчат, загнанных в первый попавшийся овин борзыми. Даже отчие стены не дают им чувства безопасности и покоя. Мне ребят искренне жаль, хотя не могу не только принять, но и понять, их суеты-сует и томления духа. Может быть, настал мой черёд переосмыслить претензии своей матушки? Не казалась ли и ей моя семейная жизнь такой же неприемлемой и непонятной, какой теперь представляется нам жизнь её внуков? Жаль, что осознание этого приходит в голову с таким запозданием.
      
       Современной мирской суете противостоят воспоминания о довоенной жизни родителей. Их жизнь не мыслилась без общения с родственниками, друзьями, соседями и просто с сотрудниками по работе. Вечера заполнялись дружескими посиделкам, с пирогами, играми и просто дурачеством на природе. Не припомнится застолья, чтобы оно обошлось без песен. Кто-то затягивал любимую. Подхватывали и продолжали одну за другой, пока не кончится весь репертуар русских и украинских песен. А по домам расходились под белорусскую прощальную:
      
    Так будьте здоровы, живите богато,
    А мы уезжаем до дому до хаты.
    Путь к вашему дому мы знаем прекрасно
    И вас обещаем наведывать часто...
      
       Зато моё, уже послевоенное поколение, как-то тихо и незаметно растеряло традиции русского быта. Замкнувшись на свой дом-свою крепость, оно почти что, и в чём-то стало похоже на европейцев, но только "почти", и так - серединка на половинку. "Почти" - это потому, что нельзя сбрасывать со счетов разницу в менталитетах европейца и русского. От европейца, культура которого взросла на уважении к закону, нас издревле отличала ментальность, воспитанная на религиозной нравственности и тяге к справедливости. Испокон века на Руси, на предложенную мировым судьёй формулу: "Как судить провинившегося по совести или по закону?" - "По совести, батюшка!" - выкрикивалось с мест желаемое - "По совести"! А всё потому, что у наших дедов мерилом дозволенного служили не писанные чиновными немцами непонятные законы, а русская посконная правда и справедливость замешанные на коллективной ответственности общиной: один за всех и все за одного! Зато во времена теперешние, годами проживая на одной лестничной клетке, мы перестали общаться с соседями по поводу испечённого хозяйкой пирога, либо при надобности в щепотке соли. Итак, "процесс пошёл". Пришедшее нам на смену "племя младое" окончательно растеряло и лишилось чувства коллективизма, а с ним и плеча соседа, в конечном счёте, получило... одиночество!
       Ещё русский мыслитель Розанов на вопрос, что он думает о молодежи, ответил: "Не думаю о ней. А если думаю, то изредка. Но всегда их мне жаль. Сироты!" Сказанул прямо в точку - "сироты"! Как с этим не согласится?
       Бедные, бедные сироты! - ошарашенный современною суетою, сочувствую я теперешней молодости. И жизнь у них какая-то сиротская, в постоянных заботах о заработках, в погоне за дешёвыми распродажами. Торопятся, мельтешат и постоянно опаздывают! Вещизм! Тряпки и обувь из синтетических материалов, дешёвка из заменителей и пластмассы. Всё это накапливаются в жилище, вытесняя воздух из жизненного пространства. Озаботившись, хозяева порою осматривают свои накопления и, убедившись в полной их никчемности, выносят ни разу не одетыми на помойки. Заграничные шмотки развешиваются напоказ, как в салонах готовой одежды, их можно примерять и выбирать, не отходя от мусорных баков. Но даже бомжи пренебрегают туалетами вышедшим из моды в нынешнем сезоне.
       Американская болезнь шопинг - заразна, трудноизлечима и передаётся как вирус гриппа. За каких-то пару десятков лет из общества бессребреников и нестяжателей эта болезнь превратила нашу молодёжь в потребителей. Современному антропоиду, охваченному страстью потребления как недугом, психология нашла определение, назвав его консумером, т.е. потребителем. Это не просто покупатель, а личность, поставившая знак равенства между счастьем и материальным достатком. Как становятся консумером? Для удовлетворения всё возрастающих потребностей нужны деньги. "Купи сейчас, заплати потом" - подсказывает реклама и связанные с банками продажные СМИ, предлагая заёмные деньги. Берутся и берутся кредиты для удовлетворения всё растущих потребностей. Ведь консумер постоянно нуждается в переменах, начиная с замены автомобиля и заканчивая сменой жены. Ещё на заре американского потребительского бума трезвые головы предупреждали нас о появлении одномерного человека, смотрящем на мир через призму материальности. Другие измерения у такого человека заглушаются, и он становится духовно недоразвитым. Но ему нет дела до других. Он духовный сирота! Бедные, бедные сироты! Такого насмотрелся я в шестидесятых на Западе. А теперь ОНО захватило и нашу молодёжь. Идиотские дискотеки с идиотской музыкой. Ритмичное буханье оркестра, воспринимаемое только спинным мозгом. Конкурсы на размер, едва-едва успевших оформиться, бюста и бёдер. Бессмысленное шатание по задворкам и подворотням волчьими стайками пацанвы. В обмен на "западное раскрепощение личности" нынешнее "племя младое - незнакомое" на веру приняло отторжение тысячелетних ценностей коллективизма русского быта, разменяв его на призрачную американскую мечту консумера. А в результате превратилось в СИРОТ!
      
    Пока ещё не поздно, нам сделать остановку,
    Кондуктор, нажми на тормоза!
      
    - так пело моё, прошлое столетие. Поневоле тянет оглянуться назад. Перелистать в бумагах и в памяти пока в ней "не зависло", сведения о себе, о родителях, дедах и пращурах. Вспомнить семейные предания предков.
      

    ***

       Судьбы и быт моих пращуров и предков были накрепко повязаны с судьбами этногенеза, объединённого общим названием - Русь. Кроме расселения по Владимиро-Суздальским и Новгородским землям, жил и процветал ещё и многолюдный народ Русь в огромной, но стертой из памяти потомков, стране под названием Великое княжество Литовское. Жизнь моих дедов и пращуров не понять, рассматривая её в отрыве от исторического прошлого страны, которой лукавая советская историческая школа пыталась навязать вместо собственного имени надуманное название - Западная Русь. Хотелось бы, да не припомнить ни одного столетия на землях Руси, обошедшегося без потрясений от войн, усобиц между правителями, без нашествий враждебных племён, смут и стихийных бедствий. За тысячу лет многострадальная Русь претерпела три естественных центробежных распада.
       Первый привёл к полному небытию Древнюю Киевскую Русь, исчезнувшую с карты мира.
       Вторичный распад закончился разделом на два враждующих между собой государства: Московскую Русь и Русь Западную, которая впоследствии оказалась стертой не только с политической карты Европы, но и из памяти поколений.
       О третьем и последнем развале, названном "перестройкой" тщательно спланированной, или нечаянно и лишь по неумению случившейся, и говорить не хочется.
       Разделённый историей на три самостоятельные ветви, бывший народ Древней Киевской Руси пережил многовековое чужеземное засилье. Московская Русь - прошла через рабство под пятой Дикой Степи, а Западная Русь пережила навязывание чужой культуры и религии. Не обошлось и без братоубийства. В пору своей юности Московское княжество пережило три по счёту "литовщины". Эти нашествия братской Западной Руси на Русь Московскую по жестокой разорительности, когда вместе со скотом было угнано для продажи на рабских рынках Кафы четверть её населения, по сути оказалось страшней нашествия Батыя.
       Три великие смуты и три войны на выживание на горьком счету у России. Три иноземных нашествия и три оккупационных режима пережито ею. Однако после очередного лихолетья, под влиянием центростремительных сил из гущи народа, вновь и вновь Россия поднималась из пепла.
      
       Разбирая скупые документальные свидетельства за пятисотлетнюю историю фамилий Левковичей и Плавинских, приходишь к выводу, что не найдётся повода упрекнуть своих предков в отсутствии у них гражданской и политической активности. Оба эти беспокойные и древние роды не привыкли прятаться за чужие спины, отсиживаться в тепле домашнего уюта, благоразумно выжидая, чья сторона возьмёт, а тут же примыкали к делу, которое они считали справедливым. На щитах обоих родов стоило бы вывести неугомонное комсомольское кредо: "Если не я, то кто же тогда?"
       Как можно предполагать, фамилия Левкович образована от христианского имени Лев и возникла когда церковные имена из святцев стали активной базой для создания родовых фамилий. Лёвка - простонародная форма крестильного мужского имени от греческого "Леон" - Лев. Основатель фамилии скорее всего был представителем простого сословия, откликавшийся на уменьшительное обиходное имя с окончанием "ко" - Левко. Последовавшее окончание на "вич" означало сына Левко.
       Первое упоминание о своей фамилии по дедовской линии обнаружил я в коротенькой записи, в составленном в 1930 году в городе Кракове в списке Йозефа Крзепела под названием:


    "РОДЫ ЗЕМЛЕВЛАДЕЛЬЧЕСКИЕ ХV - ХVI веков".

      
       Правда, в этом списке ЛЕВКОВИЧИ упоминаются не совсем корректно, и названы просто родами "литовскими", без тире и без добавляемого для полной ясности слова - "русскими". Как мне кажется запись в виде: РОДЫ ЛИТОВСКО-РУССКИЕ выглядела бы гораздо точнее. Литвою тогда называлась область нынешней Белоруссии и Литвы, а предки белорусов звались литвинами, и сам князь Гедемин писался как Великий князь Литовский-Русский. Зато в
      

    "ГЕРБАХ ПОЛЬСКИХ", часть I.
    Ведомость о генеалогических родах шляхетских. Том ХIV.
    Издание: Адама Бонецкого. Варшава 1911 год.

       обнаруживаются более подробные сведения по фамилии ЛЕВКОВИЧИ герба ДРОГОСЛАВ.
      
      
       Сидор Левкович, дворянин королевский получил в 1509 году от короля Зигмунта подтверждение на владение земель, дарованных его отцу от Александра. (МL 8). Его дочь Богдана в 1552 году жена князя Данилы Зиземского.
      
      
       А в Метриках Великого княжества литовского" за 1509 приведён королевский "привелей", пожалованный Сидору Левковичу и положивший начало шляхецкой истории рода.
       Здесь можно прочесть целую новеллу на государственном, а, следовательно, на старобелорусском языке. Документ интересен оборотами и звучностью уже позабытой нами речи, поэтому не ограничусь выписками, а приведу его полностью.
      
      
       388. 1509. 02. 20.
       Потверженье Сидору Левковичу на людцы и земли на Версоце и теж земли Еышенском, Радуньском и Коневском повете, на вечность. Жыкгимонт.
      
       Бил нам челом дворянин наш Сидор Левкович [276(259)] и клал перед нами лист отца нашего славной памяти лист Каземира, короля его милости, на то штожъ его милость дал небожъчыку отцу его Левъку людцы и земли на имя на Версоце, и тож земли на Еышинском и Радуньском и Коневском повете которые ж люди и земли держал небожъчык Левъко и тежъ што чоловек Радуньского повета на имя Вешкин на тых жо землях его за ним живели, а к тому што дали есмо ему землю в Епышинском повете на имя Довкше в шину, на которой же сидели два сыны Довъкшевы Олехно и Якуб и бил на чололом а быхмо то потвердили ему нашым листом на вечность. Ино мы, з ласки нашое и теж для его челомбития, то вчыним, на то дали ему сес наш лист, и потверждаем то сим нашым листом вечно ему и его жоне, и их детемъ и напотом будучимъ их счадъкомъ, нехай он тые и вышеиписаные люди и земъли его седит, держытъ со всими земълями пашными и борътными, и сеножатми, и со всимъ с тымъ, што здавна прыслухало. И волен он тые земъли и люди отъдати и продати, и заменити, и розъшырити, к своему лепшому и въжиточъному оберънути, как сам налепе и разумеючы. А на тверъдость того и печать нашу казали есъмо прыложыты к сему нашему листу. [276 v (259)].
      
       Писан в Крынках, лета Божечего тысяча пятьсот девятого месяца февраля 20 ден, индикт 12.
      
      
       В той же Метрике лист 190 под номером 243 обнаружилось упоминание уже о следующем Левковиче, вполне вероятно сыне боярина Сидора, как выборного свидетеля при тяжбе двух князей литовских.
      
      
       243.// Трех Кролев князь мает поставити Федора Яцковича Вардомъского, Ширая Микулича, Ивана Левковича.
       Писано у Вильни, 1540 декабря 10 ден.
      
      
       А далее пошло, поехало! Головой можно повредиться, но так и не уследить, кто от кого пошёл и за кем следует в приплоде Левковичей, разбросанном по просторам четырёх будущих государственных образований славян. За первым выводком от Сидора с Овручского повета: Михаилом, Яковом, Амврозием и Иваном, но неизвестно от кого из этих четырех, появились в 1542 году Богдан - дворянин королевский и Гаврило, правивший воеводством в Самборе в 1568 году.
       Но затем более чем на целый век последует перерыв в последовательных упоминаниях кто от кого родился из фамилии Левковичей:
      
       - В 1697 году всплывает некий Иван Левкович - избранный на сеймике воеводой Минским.
       - От Ивана родился в 1700 году сын Марцин.
       - Антон выбран воеводой Витебским в 1733году.
       - Иосиф на Браславском сейме 1744 года выбран чесником.
       - Далее прослеживаются Казимир и Доминик как подписанты созыва сейма литовского от 1764 года.
       - Базыл Левкович рождения 1791 года с 18 лет служил в Войске Польском и в чине полковника участвовал в восстании 1831 года.
       - Винсент сын Иосифа с сыновьями Франциском, Феликсом, Иосифом и Александром в 1828 году записаны в книгу шляхты Гродненской.
       - Иоахим сын Яна поручик русской армии, а его сын Николай дослужился уже до полковника русской армии в 1845-65 гг.
      
       Подобное перечисление имён ни в коей мере не может претендовать на составление семейной родословной, а привожу его только как свидетельство, что к 1700 году у многих представителей древней фамилии постепенно исчезли имена из православных святцев, а на смену им пришли католические. Могу предполагать это лишь как доказательство планомерного процесса внедрения католичества и ополячивания населения Литвы. А сведения из метрик можно рассматривать свидетельством широкого разветвления древней фамилии по территории четырех будущих славянских государственных образований.
       В ксерокопии из книги: "Роды рыцарские Великого княжества Литовского ТОМ IV" сказано:
      
      
       Левковичи герба Абданк, Дрогуслав и Корчак - был некогда широко распространённый и влиятельный род в Вильно и поветах Осимянском, Свинтянском, Волковыском, Витебском, Дисненском и Виленском. (CPAHL, f. 391 z 4, nr 1646, 1648 f 391 z 1 nr 995 1173) Известен как польская шляхта на Украине. 19 грудня 1819 года Левковичи были признаны герольдией Вильны как родовитая и древняя польская шляхта.
      
      
       Обратимся к следующему письменному источнику:
      

    Польская Шляхетская энциклопедия ТОМ VII стр. 321.

      
      
       Левковичи герба Дрогослав. Утвержден герб в 1500 году, и подтверждался в 1820 и в 1830 гг. Известны как Ровенские, Виленские и Гродненские ветви рода.
       Левковичи герба Абданк. 1660 год. Украина. Род казачий.
       Левковичи герба Абданк. 1863 год. Минские.
       Левковичи герба Хуланицки 1844-48 гг. Украина. Волынская губ.
       Левковичи герба Власны. 1670 год. Малороссийский казачий род. Расселён на Киевщине.
       Левковичи - Гудим. Герб Лук. 1700, 1828-37 гг. Овручские, Гродненские и на Украине.
      
      
       Упоминание об одной из украинских ветвей фамилии обнаруживаются даже в автобиографической повести известного писателя К. Паустовского, в начале 20 века служившего репетитором у двух буйных отпрысков генерала Левковича в их имении на Киевщине.
       Только в Польской энциклопедии шляхетской зарегистрировано шесть ветвей фамилии Левковичи. Это окончательно убеждает в физической невозможности собрать и разместить предков в росписи за половину тысячелетия и всё из-за неполноты сведений, многолюдности и широкой разветвлённости рода. И ещё из летописных сведений можно прийти к заключению, что за редким исключением из служителей культа, всё дееспособное мужское представительство из рода Левковичей пошло по воинской части, и лишь в свободное от ратных дел время вела хозяйство в родовых поместьях. Это только с течением времени, среди потомков Сидора Левковича затесались профессора медицины, композиторы, академики, а ближе к совремённости великое множество интеллигенции, рабочих и крестьян. Фамильных ответвлений Левковичей такое количество, и так мало достоверных и связных сведений, что составление родословного древа не по уму даже самому мощному и супер современному компьютеру.
       Чтобы разобраться с родословной моего деда - дворянина Виленской губернии Левковича Иосифа Васильевича, придётся ограничиться рассмотрением письменных материалов не далее, как с середины 19 века.
       В бывшем Центральном государственном историческом архиве Литовской СССР разыскались документы на моего прадеда Левковича Василия Григорьева.
       В Посемейном списке дворян Дисненского уезда от 1864 года за N 54 ф.391 оп. 6 д 2057 стр.180 в Иодском волостном обществе Дисненского уезда, на 12 месте по списку, перечислено семейство моего прадеда Василия Григорьева Левковича - отца моего деда Осипа-Иосифа.
       Вот тут, кажется, и найдена разгадка, почему старший сын прадеда, названный в младенчестве Осипом, с возрастом заделался Иосифом, но об этом стоит рассказать подробно и поэтому позже.
      
       О предках по линии моей бабушки, в девичестве Плавинской Марии Викентьевне, я почерпнул сведения из готовящейся к выходу книги Александра Плавинского "500 лет роду Плавинских". Автор любезно разрешил воспользоваться его многолетними трудами по сбору письменных источников по истории своего рода и составления родословного древа. Род Плавинских свои ратные традиции исчисляет с 1512 года с получением родоначальником Иваном Плавинским дворянских привилегий и герба Плятер. Он был женат на Софье Джасковской и нажил с нею четверых детей. Представители из белорусских ветвей рода Плавинских в большинстве своём служили в войске польском в чинах от хорунжия и до полковника. В конце 17 века одна из ветвей Плавинских, обосновалась в Витебской губернии, а с 1790 в Полоцке. Всех желающих ознакомиться с историей, генеалогией, а также с живописными и порою вовсе не рыцарскими приключениями отдельных представителей рода, я вынужден отослать к книге А. Плавинского "500 лет роду Плавинских".
      
       По первому разделу Речи Посполитой России отошли северо-восточная Беларусь с Полоцком, Витебском и Мстиславлем. В Манифесте 16 августа 1772 года эти территории впервые были официально названы Екатериной II Беларусью. Белорусскому генерал-губернатору графу Чернышеву была поставлена задача "...начиная от знатнейшего Дворянства, Духовенства, Чиновников и до последнего, кому подлежит, учинить в течении сего месяца торжественную присягу в верности...". Тем, кто не пожелает присягнуть на верность Российской империи разрешалось продать свою недвижимость и выехать за границу.
       В свете этих документов становится понятным решение отъезда с родовых мест многих представителей из рода Плавинских, оставшихся верными присяге и своему Отечеству. Наследники многих ветвей рода Плавинских, после второго раздела Речи Посполитой продали почти все свои имения. У шляхты, выступавшей против российского самодержавия, новая власть конфисковывала все их земли. Вероятно, это и было мотивацией продаж своих имений Плавинскими. Возможно, что участие в восстании Т. Костюшки было для них последним "долгом чести" в служении исчезнувшему государству.
      
       Мой прадед Викентий Плавинский родился в 1840 году под Полоцком в имении Субботнево очевидно в состоятельной семье. В 1863 Викентий женился на шляхтенке Юлии Адамовне Ковалевской. Четырёх сыновей и пять дочерей воспроизвела на свет Божий моя прабабушка Юлия. К 1870 году семейство Плавинских проживало уже на скромном фольварке, где и родились двойняшки Мария и Эмилия, одна из этих сестёр Мария Викентьевна и стала моей бабушкой.
       Дворянское происхождение прадед Викентий не стал подтверждать, как можно полагать лишь потому, что на воспитание и учёбу четырёх сыновей и на приданное пяти дочерей вероятно и ушло всё его состояние. Известно, для подтверждения дворянского происхождения требовалось собрать и предоставить копии о крещении, рекомендации предводителя дворянства, заключение полиции о благонадёжности, справки об освобождении от уплаты податей, наличие недвижимости и пр. И всё это на гербовой бумаге, которая не мало тогда стоила, а всё дело это сопряжено не только с деньгами, а с хлопотами, временем, да и с унижениями перед чиновничеством.
       17 октября 1891 года роды Левковичей и Плавинских породнились, когда моя бабушка Мария и дед Иосиф обвенчались в Полоцком костёле. Мария и Иосиф - какое благостное и евангельское сочетание имён! Их брачная запись в метрической книге Полоцкого костёла счастливо сохранилась, а выпиской из книги удалось завладеть моей дочери. После свадьбы в городе Дисна, молодые отправились на место службы моего деда Иосифа на Кавказ. С собою на Кавказ Мария Викентьевна забрала недавно овдовевшего отца с двумя его младшими сыновьями: Францем и Эдуардом. Известно, что восемь лет спустя от воспаления лёгких на руках у дочери скончался мой прадед Виккентий. Похоронен он на кладбище во Владикавказе.
       Так и останется неизвестным, почему и зачем инженер-путеец Иосиф и его брат - фельдшер Антон из Западных губерний перебрались на новое место жительства и службы на Кавказ. Неподтверждённым останется предположение, что здесь сыграла свою роль протекция родственника или даже просто однофамильца генерала Левковича. Об этом генерале доподлинно известно лишь одно, в конце 19 века с воинскими почестями он был похоронен на мемориальном осетинском кладбище города Владикавказа.
       Красивую семейную легенду о генерале Левковиче поведал мне кузен Рэм Станиславович Левкович. Большую часть своей молодости Рэм коротал вечера за байками у костра геологических партий, где и приучился расцвечивать ученые байки собственными фантазиями. Хотя и не имеет письменного подтверждения, но зато довольно интересна его версия: за участие в польском восстании 1863 года бывшего полковника Левковича разжаловали в солдаты и сослали на Кавказ. Вскоре за проявляемую воинскую доблесть ссыльный поляк выслужился до офицера, а за пленение имама Шамиля был пожалован в генералы. Такова легенда, и не исключено, что её сам и придумал фантазёр и выдумщик из академических кругов Дагестана - мой кузен Р.С. Левкович. Кстати, сведения о захоронении генерала Левковича во Владикавказе вовсе не выдуманы, а упоминание о нём обнаружено в "Кратком историко-краеведческом справочнике" Торчинова, Владикавказ, 1999 год. Вот выдержка из путеводителя по городу Владикавказу:
      

    Некрополь.
    Левкович - генерал 19 век. Могила затеряна.
    Пантеон в ограде осетинской церкви.

      
       Можно только предположить, что братьев Иосифа и Антона Левковичей, а вместе с ними и Плавинских, привлекли на Кавказ перспективы роста по службе и дешевизна жизни в слабо населенном и благодатном крае. Здесь уже обосновалось хорошо организованная польская община, а судить об этом возможно учитывая, что к тому времени по главным городам края во Владикавказе, Пятигорске и в Ростове были выстроены костёлы и служили ксёндзы. В столице Терского края в городе Владикавказе, к 19 веку в местном костёле была уже зарегистрирована община из полутора тысяч прихожан римско-католического вероисповедания. Вполне вероятно, что на Кавказе сыновьям прадеда Викентия было доступней и сподручней, чем в западных губерниях получить достойное образование. Так мой дядя Франц Викентьевич выучился на инженера-путейца, а Эдуард Викентьевич на инженера-мостостроителя. Будучи школьником и пионером, запомнил я дядю Эдуарда уже сломленным и старым, только что отсидевшим свой лагерный срок, как старорежимный специалист-вредитель. Он недолго пожил в захудалом городке Майском на попечении моих родителей, чтобы затем навсегда пропасть из вида.
       К 20 веку Плавинские умножились до 400 представителей фамилии и с их родословной ветвью тоже сложно разобраться. Сотню лет Российская империя проводила русификацию Белой Руси и в результате её угасли ратные традиции рода Плавинских. А всех, кто смог сохранить дворянское достоинство и звание советская власть просто-напросто репрессировала.
      
       О том, что оба шляхетских рода моих пращуров всегда вели активную политическую жизнь, свидетельствуют Хроники геральдического товарищества города Львова. Том 1. 1908 г. На всех сеймах по выбору короля Польши, начиная с 1648 года, в списках ректората неизменно значатся обе фамилии моих беспокойных предков: Левковичей и Плавинских.

    А вот и самая последняя из разысканных записей о деде Иосифе и бабушке Марии. Обнаружена она в

    "Предбрачном обыске" в Полоцком приходском Костёле от 17 октября 1891 года.

      
      
       В записи изучались:
      
       Иосиф, сын Василия Левковича и Францишки в девичестве Петкевич, с Марией дочерью Викентия Плавинского и Юлии из Обуховичей.
       Иосиф родом из Виленской губернии Дисненского уезда, прихода Ростова на Дону. 33 года, дворянин.
       Мария родом из Полоцкого прихода 21 года, мещанка.
      
      
       Из дюжины страниц ксерокопий старинных документов с фамилией пращуров, так и из документов от недавнего времени выплыло нескончаемое число пробелов из жизни моих ближайших предков, требующих уточнения и осмысления. На розыски просто не остаётся отведённого мне времени. Многое так и останется "за кадром", и непонятым, в том числе и в трагедии, расколовшей на два враждебных лагеря некогда дружную семью деда Иосифа. В первую мировую войну старшие сыновья деда Иосифа ушли в действующую армию. Движимые патриотическим чувством и по традиции древнего рода, выступили они на защиту своей отнины - Земли Полоцкой от давнего её врага - тевтонского меча, а после октябрьского переворота, как офицеры белой армии, оба брата оказались по другую сторону баррикад и отрезанным ломтем от остальной семьи. В отличие от старших братьев, третий сын деда - Юзеф, по семейному обычаю звавшийся Евгением, оказался большевиком с дореволюционным стажем. Очевидно не без влияния Евгения его братья: Вячеслав и Станислав ещё несовершеннолетние учащиеся городского реального училища, подались в Красную гвардию и стали на защиту Владикавказа от "Дикой Дивизии" генерала Шкуро. Так революция и гражданская война разделила некогда дружную семью моего деда Иосифа на два непримиримых лагеря: белых и красных. И так свершилось древнее пророчество: "...Настанет время и пойдёт сын на отца своего, а брат на брата...".
       Если судьбы четырех моих дядюшек по линии деда Иосифа просматриваются до их неизбежного конца, то неясной остаётся участь Юзефа-Евгения. До революции был он сподвижником владикавказского репортера Сергея Кострикова, писавшего в газете "Терек" репортажи под псевдонимом Киров и Мироныч. С разгромом Добровольческой армии и установлением советской власти на Кавказе Евгений, очевидно не без рекомендации Кирова, был назначен заместителем Владикавказского городского комиссара по связи. С уверенностью можно утверждать, Евгений, как и Киров, не стали бы скрывать от партии, что два брата Евгения, с отступающей Белой армией ушли через Крестовый перевал в Грузию, а затем и за границу в Польшу. Возможно Евгений и позволил себе какую-то связь с братьями, случившуюся в виде весточки матери от эмигрантов-сыновей. В смутное время гражданской бойни и этого вполне достаточно для беспощадного приговора Реввоенсовета. По версии: "за связь с белобандитами" дядя Евгений был расстрелян в подвале владикавказского ЧЕКа в 1922 году. Тело его так и не было предъявлено к опознанию, и никто из родственников его смерти не засвидетельствовал и могила его не известна. От дяди Евгения-Юзефа осталось только одежда, выданная его сестре Антонине. Прошло два десятка лет и появляется иная версия: Юзеф не расстрелян, а жив, но не хочет или не может, чтобы об этом знали родственники. Причин возможно две. Одна - не "запятнать" и не усложнить жизнь своих родичей в Совдепии, зато другая попахивает детективной историей, известной по телефильму "Семнадцать мгновений весны" с товарищем Исаевым-Штирлицем. "А почему бы и впрямь не предположить, что дядя Юзеф был "наш человек" в польском правительстве Сикорского, находящимся в изгнании в Лондоне", - не без оснований, приходит мне в голову. Подозрения эти не плод детской или старческой фантазии, они вовсе не смешны и имеют под собой почву, хотя ФСБ республики Алания открещивается, дескать, знать не знала, и знать не хочет никакого Евгения-Юзефа. Однако следователь транспортной прокуратуры гор. Ростова-на-Дону Бергман, ведущий допрос моего отца в 1935 году, прекрасно осведомлён о семье дворянина Левковича Иосифа и его сыновьях: Евгении, Викторе и Иосифе, а так же о приговоре Реввоенсовета от 1922 года. "Ваш брат Евгений расстрелян за связь с белобандитами"? - запишет в протоколе допроса следователь вопрос, и отец это подтвердит своей подписью в конце листа. Кроме хорошо осведомлённого следователя линейного суда, на детективные умозаключения наталкивают следующие обстоятельства. Во время войны перед киносеансами демонстрировались в виде сводок советского информационного бюро киножурналы с фронтовыми реляциями и новостями от дипломатических раундов с союзническим блоком. С тётей Антониной мы собирались посмотреть кинофильм "Новые похождения бравого солдата Швейка", когда неожиданно возникла новая версия из "похождений" моего дяди Юзефа-Евгения. Перед кино мелькали кадры киножурнала из югославского партизанского штаба. Вскрикнув и сжав мне руку, тётя потянула меня к выходу, а затем к билетной кассе. Купив два билета на следующий сеанс, она твердила: "Юзеф жив! Господи, на всё воля твоя, но неужели это правда, - снова и снова повторяла тётя. - Смотри теперь внимательно". К склонившемуся над картой маршалу И.Б. Тито подойдёт в военном френче и конфедератке в форме Армии Краёвой твой родной дядя Юзеф. Слава Богу, он жив! Только с третьего захода я посмотрел до конца фильм "Новые похождения бравого солдата Швейка", но плохо разглядел своего дядю, к которому тогда не испытывал никаких родственных чувств.
       Минули годы гражданской войны и в конце 20 годов, а затем в оттепель шестидесятых годов во Владикавказ из Польши потекла корреспонденция от старшего сына моего деда - дяди Викентия-Виктора. В одной из открыток он печалился о смерти брата Евгения, умершего недавно в полном одиночестве в Лондонском отеле. По утверждению дяди Викентия, дядя Евгений так и до своего конца проработал в польском правительстве в изгнании и всю сознательную жизнь боролся с фашизмом. Через "Красный Крест" моя дочь получила фотографию с могилы Евгения Левковича похороненного на Лондонском кладбище и весточку от человека, считающего, что хорошо знал его при жизни. Был ли это мой дядюшка или просто его тёзка и однофамилец, знать этого мне уже не дано.
      

    ЧТОБЫ ТЕСТО ВЗОШЛО, НУЖНА ХОРОШАЯ ЗАКВАСКА
    2000 лет тому назад сказал так Великий Учитель человечества

       Отрочество моё затерялось где-то за околицей казачьей станицы, спрятавшейся в буйных садах междуречья горных потоков: Терека, Баксана и Малки. Улица и окрестности станицы в большей мере, чем школа и родительский дом заложили зачатки моего мировосприятия и воспитания. С наступлением первых тёплых деньков с утра и до заката носило меня по утопающей в садах округе в босоногой ватаге сверстников шустрых и предприимчивых, подобных разбойной стайке воробьёв. Летние каникулы станичная ватага встречала всегда в единой "форме одежды": в чёрных сатиновых трусиках, различающихся лишь количеством стирок и степенью выгорания на солнце, и на том месте, где у туземца надлежало быть набедренной повязке, у каждого огольца болталось нечто напоминавшее эти трусики. Да и сами мы мало чем отличались от туземной детворы. Такая же коричневая от загара кожа, худоба и гибкость. Такие же "чернильные следы" от уха и до уха на мордашках от перезрелой приторно-сладкой винной ягоды тутовника или шелковицы на местном станичном наречии. По домашним гнездам компания рассыпалась лишь в сумерки, заранее сговорившись о планах на грядущий день. Варианты этих планов зависели от сезона года. "Что день грядущий нам готовит" диктовала сама природа благодатного края. Это мог быть дерзкий налёт на бахчу или колхозный сад, а возможно и мирный поход в лес за созревшими тёрном, алычой, орехами, дикими яблоками или грушами. Из этой сушки в межсезонье готовились домашние компоты - витаминное подспорье, заменявшее нам Пепси-Колу.
       Думается, что с таким же отвращением напяливал на себя тюремную робу каторжанин, с каким облачался я первого сентября в белую рубашку с обязательным пионерским галстуком на шее и сандалиями на не терпящие мыла, и слезами обмытые ноги. И всё же школа - не помеха в сборе лесных даров и ватага не бездельничала до глубокой осени. В обязанности каждого станичного подростка входило обеспечение домашнего печного отопления. Собирая сухостой и валежник, вовсе не требуя за это вознаграждения, мы чистили лес, спасая его от вредителей. Неизвестно почему-то это нужное дело не ценилось и не поощрялось местными властями. На опушке леса, а ещё обидней, у самой околицы, пацанов нередко поджидал объездчик лесхоза. Вязанки безропотно сваливались в общую кучу. К утру дровишки быстро, как "зелёные" из казны во время перестройки, неведомо куда-то исчезали.
       Не хлебом единым были живы мои сверстники. Развлечения и игры занимали в нашей жизни не последнее место. К нашим бы благодатным просторам, да ещё бы каждому огольцу по велосипеду! Но только о существовании такой роскоши, как нынешний подростковый велосипед нам и не снилось. Велосипед "Минск" или патефон считались несказанным богатством и были доступны редким семьям с довольно высоким статусом. "Объезжать" велосипед я учился на "Минске" станичного головы, а в обмен его дочери Лизке я дозволял прокатиться без седла на почтовом жеребце "Каурый". Круглый день он жевал овёс из торбы, отстаиваясь на привязи в тени шелковицы у крыльца почтового отделения. После знойного дня сельский почтальон дядя Миша доверял мне искупать "Каурого" в тихой заводи речушки за околицей станицы, где полоскались одни дошколята. Подобно Тому Сойеру, мудро распорядившемуся обезьяньими пристрастиями мелюзги копировать "творческий труд", я начинал притворно демонстрировать удовольствие, от расчёсывания хвоста и гривы "Каурому". Мигом облепившие коня мальцы наперебой начинали предлагать свои услуги. Над командой волонтеров старшей назначалась Лизка, а я принимался за "укрощение велосипеда". На школьной спортивной площадке старшеклассники до сумерек резались в волейбол. Эта сетка и волейбольный мяч были в единственном экземпляре на всю станицу. Пятиклашкам выпадала редкая удача - несколько раз за вечер подать мяч, вылетевший с площадки. Зато никто нам не в указ гонять тряпичный мячик в лапту или сшибать рюхи, в городки. Эти заводные и требующие немалой сноровки и командной сыгранности русские игры теперь незаслуженно позабыты. Их вытеснил с улиц английский футбол. К счастью ли к несчастью, в станице не оказалось ни одного футбольного мяча, вероятно, поэтому я не заделался фанатом и на старости лет болею лишь за ту команду, которая выигрывает, и мне без разницы "Спартак" это, либо "Зенит".
       Зимы на Северном Кавказе случались снежными и морозными, правда короткими и непредсказуемыми. К обеду горячее южное солнышко может растопить и высушить дороги от ночного гололёда. Вероятно, из-за этого в ходу у нас не было лыж, зато каждый уважающий себя пацан был при коньках. Сложность крепления коньков на ремешках с закрутками напрямую к обуви нередко провоцировала иного смельчака прокрасться в класс, не разоружая всех приспособлений. Риск был большой. В случае вызова к доске, спотыкающегося виновника в самом неприглядном виде волокли к директору. Большинство моих одноклассников обладало коньками кустарного производства вырезанных из деревяшки и оббитых по лезвию железным прутом проволоки-катанки. Обзавестись фабричными коньками "Снегурки" было пределом мечтаний каждого огольца, чтобы с шиком прокатиться от края и до края станицы прицепившись крюком за задний борт проезжей полуторки. Налетая на щебёнку грунтового шоссе, коньки высекали искры. Нередко рвались ремешки крепления. Набивались шишки и синяки. Дома и в школе "рекордсмена" ждали очередные неприятности... Но всё по фигам! И прав оказался Н. В. Гоголь, подметивший: "Какой русский не любит быстрой езды?" Любовь эта, взросла из детства, из свиста в ушах ветра от летящих с горки в карьер санок, из визга восхищённых одноклассниц когда, ты, высекая искры "Снегурками", пролетаешь мимо, уцепившись крюком за полуторку ГАЗ.
       Обычному городскому жителю и в голову не придёт связывать между собой поведение таких разделённых стихиями видов жизни, как птицы и рыбы. Ему такие связи покажутся абсурдными. Другое дело станичник. Для него сбор речных крачек в стаи и их пробные облёты предупреждение - наступает пора хода горной форели и время установки мереж. А если, затихли в камышах плавней вечерние концерты лягушек, значит, самая пора ловить раков, закончивших линьку и сменивших к такому событию свои хитиновые панцири. Подобные наблюдения за круговертью в природе велись веками, а местные признаки и приметы этих явлений передавались из поколения в поколение. Однако не всё было так прекрасно устроено в мире моего детства. Запомнились пытки от ежевечернего мытья ног с куском хозяйственного мыла. Современное поколение, выросшее в кедах "Адидас", понятия не имеет о таком биче босоногой кампании, как цыпки. Казалось мыло "зубами" впивается в трещины пяток, вызывая нестерпимую боль, как от хождения по углям костра. Сколько лет минуло, ан до сей поры не могу спокойно смотреть на это действо по телевизору, тут же нестерпимо начинают зудеть подошвы, заходясь под самое сердце.
       Природа учила нас вслушиваться в шёпот леса, журчание воды, в пение жаворонка в знойном мареве неба, раскинувшегося над бескрайним морем колосящейся пшеницы. Жизнь под открытым небом приучала мальцов не пугаться ночного леса. Не цепенеть от страха при жутких, под стать человеческим, ночных стонов и уханий филина или хлопанья невидимых крыльев над головой. От такой же босоты, но только постарше, унаследовали огольцы уважение к "братьям нашим меньшим", любовь к матушке-земле, на которой живем, бережному отношению к источнику, из которого утоляем жажду. От авторитета улицы набирались мы простонародных примет и суеверий. И по сию пору не смогли их выветрить ни прожитые годы, ни вызубренные постулаты диалектического материализма, ни потуги атеизма, ни многолетняя суета городской жизни. Завидев молодой Месяц, наперво я прикидываю, как повёрнут его рог - к вёдру или к ненастью, - и что следует ждать в новой лунной четверти. Серпик нарождающейся Луны подвигнет меня потрусить в кармане наличной мелочью, приговаривая как заклинание: "Одна звенеть не будет, а две звенят не так"! - в надежде, а вдруг примета не подведёт, и деньги будут водиться целый месяц. Отец посмеивался над моими причудами, но так и не смог поколебать во мне авторитет улицы. Однажды за ужином девятилетний сын застиг взрослых врасплох, выпалив:
       - Надобно запастись спичками и солью. Не даст нынче Герман собрать урожай, вот-вот попрёт войною.
       - Не болтай глупости - оборвала меня мать.
       - Да я чего, если само солнышко при ясном небе нынче знак показало.
       За столом повисло молчание. Взрослые, даже на собственной кухне, избегали вслух произносить слова, идущие вразрез с официальной пропагандой, нацеливающей трудящихся на мирное будущее страны. Крепко втемяшился мне разговор по душам отца со своим другом, дядей Мишей. Закусив мочёным помидором, отец сказал:
       - Слухами о предстоящей войне насыщен воздух и дай Бог, чтобы она, как и обещают, велась только на вражеской территории.
       Дядя Миша спорить с отцом не стал, согласно кивнул, но перевёл разговор на другую тему.
       - Хочу тебе открыться. Гадали мне на магии, а заодно, и на тебя тоже. Серьёзные испытания тебе предсказаны. Можешь не дожить до 43 лет, если не побережёшься. Баба Нюра гадалка известная, врать не будет. Проверенно. Она предсказала: - для всего твоего роду, Вячеслав, цифра 43 предельно опасная. Поберегись сам и детвору побереги!
       Отец не был суеверен и, помнится, отшутился. А мне слова эти запомнились, и цифра 43 запала в подсознание. С первых же дней войны в нашей станице сыч поселился. Сыч блукал всю ночь с одного, на другой край станицы. Как только сыч у кого на печной трубе поплачет, так жди похоронки с фронта. Добрался он и до нас. В августе 1942-го проснулся, как будто меня кто-то растолкал. И первая мысль была об отце и его юбилее в августе этого года. А сыч всю ночь так и заснуть не дал: то хохотал по дурному, то плакал как дитё. Мы зажгли коптилку и, всю ночь с матерью тоже проплакали.
      

    РОКОВАЯ ЦИФРА

      
       В самые трудные и голодные послевоенные годы, сестра моего отца Бронислава с дядёй Борей заменили мне и мать, и отца. Но, так и не дано было порадоваться тётушке моему диплому штурмана дальнего плавания. Пока я добирался с Клайпеды до Таганрога, её без меня похоронили. Ушла она из жизни молодой, чуть-чуть не дотянув до рубежа в 43 года. Забрал тётю ревмокардит - следствие перенесённой ангины, подхваченной в нетопленном вагоне поезда Таганрог-Ростов. А возможно, подхвачена ангина была на морозном сквозняке переулка у проходной Ростовского централа в очереди на передачу узелка с харчами для заключённого свёкра. Так далёкая от политики тётушка, стала ещё одной жертвой, продолжающейся классовой борьбы в стране давно провозгласившей победу социализма. Передачи она возила отцу мужа. До революции свёкор был зарегистрирован в купеческой гильдии города Таганрога как владелец лавки колониальных товаров. Кто знал, что этой лавкой он запятнает своё имя скромного советского служащего, и в конце тридцатых годов будет разоблачён и понесёт "справедливую расплату" как эксплуататор и пособник старого режима. Дядюшка как-то поведал, что отец нашего знатного земляка А. П. Чехова был конкурентом отца дяди Бори. И хотя купец Павел Егорович Чехов и разорился в прах, но ему повезло в одном - он не дожил до экспроприации, и таким образом имя Чеховых осталось незапятнанным. А вот отцу моего дяди повезло меньше, он умер в заключении в исправительном лагере.
      
       Накануне своего 43-летнего возраста находился я на промысле в Гвинейском заливе. Климатические условия в экваториальной Африке в августе сравнимы разве что с чистилищем "Ада" Данте. Судовой кондиционер не спасал, а скорее гробил экипаж производственного рефрижератора "Август Крейцвальд". Из-за повальных простудных заболеваний кондиционер пришлось выключить и терпеть жару при девяноста девяти процентной влажности. Казалось, дышали мы не кислородом, а водяным паром. Судовой бассейн не спасал, температура воды за бортом была одинакова с воздухом +38 по Цельсию. На стенах в каютах конденсат не просыхает, а простыни хоть бери, да выкручивай. Но самое страшное, что может случиться на производственном рефрижераторе, конечно кроме пожара и кораблекрушения, - это вынужденный простой судового конвейера заморозки готовой продукции. Служебный долг капитана-директора - бесперебойное обеспечение сырьём цеха рыбной обработки. Если он не намерен оставить экипаж без заработка, то хоть тресни, но обеспечь ежесуточный план заморозки готовой продукции в 40 тонн! А где взять рыбу, если как обрезало и на промысловых судах ежесуточные уловы упали до 4 - 5 тонн вместо 30 - 40 тонн. Пользуясь нуждой приёмных плавбаз, "заелись" капитаны промысловых судов. Если раньше небольшие уловы они выбирали на палубу сейнера и сами подвозили, толкаясь в очереди у борта плавбазы, то на безрыбье заленились и диктуют свои условия - есть, мол, тут в неводе немного рыбки, если хочешь, подходи и забирай. Деваться некуда, подходишь и собираешь уловы по крохам. Так вся ночь и проходит в швартовках. А что значит швартовка махины плавбазы, к судёнышку с рыболовными снастями за бортом в десятки раз уступающей тебе по габаритам. Тут уж налицо случай, когда "Горе следует идти к Магомету". И не стоит рассчитывать, что в критический момент сейнер поможет тебе, подработав собственной машиной. Из-за невыбранных сетей он недвижим как младенец, закутанный в пелёнки. Приходиться полагаться лишь на собственный глазомер, безотказность машины и оперативность вахты механиков. И тут уж нельзя промахнуться. Не раньше, и ни минутой позже надо отработать полным ходом назад так, чтобы массу плавбазы в семнадцать тысяч тонн остановить в таком расчёте, чтобы сейнер прямой стенкой корпуса лёг на два плавучих кранца, буксируемых на цепях у причала плавбазы. Эти надувные резиновые сигары подобно тушам двух китов должны служить амортизатором между корпусами обоих судов. Не приведи Господь промахнуться на пяток метров! Тогда не предотвратить скрежета металла от контакта голой стали бортов с неизбежными для обоих судов вмятинами и разрушениями. Образно говоря, швартовка плавбазы к сейнеру с кошельковым неводом по сложности равнозначна подъезду впритирку к детской коляске автобусом "Икарус" да ещё с "гармошкой". "Автобус" надо поставить вплотную, да так, чтобы не качнуть "колясочку", чтобы непоседы-детки из коляски не выпали, и им было удобно подавать "свои игрушки" прямо в открытые двери автобуса. Нельзя потянуть невода с "золотой" рыбкой, он трещит и как "авоська" вот-вот порвется. Хозяин любит своих деток, их игрушки и "авоську", а ещё сильно любит рыбку. Если, не приведи Господь, ты сделаешь кому-нибудь или чему-нибудь из них бяку, то тебя так обесславят на весь радио эфир, что в дальнейшем ни один сейнер твой пароход к себе на пушечный выстрел не подпустит. Южные ночи темны - хоть глаз выколи, и длятся они у экватора не менее полусуток, а по морю и довольно часто, ходят волны. Вот и вся лирика! Невзирая на лирику самым первостепенным и главным в кораблядской жизни капитана-директора завсегда остаётся Его Величество Производственный План! А ночные директорские погони за господином планом, не освобождают от ежедневных капитанских забот человека с двойным титулом: капитан - тире - директор. Всё это вкупе выветрило из головы роковую фамильную цифру 43, в преддверии которой не мешало бы и поберечься. Вот за то, что не поберёгся, пришлось расплачиваться! Известно, где тонко там и рвётся! Тонким оказался директорский кровеносный сосуд в желудке. Месяц я держался я на уколах хлористым кальцием. Но не выдержали нервы у судового терапевта. А напомнил врачу про клятву Гиппократа, комиссар. И в два голоса они запросили шифровкой у берега совета: "Что делать?" Реакция берега оказалась мгновенной: попутный траулер поволок меня в морской госпиталь на Канарских островах. Прибыли в Лас-Пальмас мы в выходной, когда в госпитале для моряков "Каса Дель Марино" заправляли лишь одни медсёстры. Так же, как это умудрялся делать Вини-Пух, я так же "счастливо" угодил в самый раз к обеду. В палату прикатили роскошный шашлык из барашка политого чилийским лечо. На моё размахиванием рук, означавшее, не перепутала ли сестра меню, та, тараторя лишь два понятных мне слова "Си, сеньор!", подвигала поднос поближе. Тот, кто просидел месяц на манной кашке и подвергся подобному искушению, может меня простить. Отобедав, ушёл я в полный отруб, и спал бы ещё, но поутру меня повезли на рентгеноскопию. Кровотечения как не бывало. Рентген и гастроскопия обнаружили лишь след зарубцевавшейся язвочки. Раскланявшись и поблагодарив гастроэнтерологов за превосходный шашлык, в тот же день попутной оказией поспешил я на свой рефрижератор и вернулся как раз к началу вспышки промысловой обстановки. За время вынужденного безделья на безрыбье наши судовые умельцы, так наладили автоматическую линию заморозки и палубный генератор снега, что чуть ли ни вдвое была увеличена суточная заморозка и, словив миг удачи, мы выполнили рейсовое задание с перевыполнением на 140%. Естественно нас встречали в порту с музыкой. Отдохнув и готовясь к очередному рейсу, даже не подозревая насколько дорого может обойтись советскому капитану испанский шашлык, направился я на медкомиссию. Консилиум дам в белых халатах медкнижку моряка у меня изъял, горячо убеждая, что действует только в моих интересах. А без медкнижки не брали на работу даже в портовый флот.
       Так в 43 года оказался я в положении рыбы, вытащенной из родной стихии на сушу. Не обученного ни одной сухопутной профессии пристроили меня в контору морским инспектором, нисколько не смущаясь, что "не в жилу" мне быть чиновником, даже мелким. Вот и не будь суеверен: не верь роковым цифрам и не верь бабкиным сказкам и гадалкам!
      

    СУПРОТИВ ГЕНОВ НЕ ПОПРЁШЬ

      
       Однако, опять жарковато нынче. На термометре, невиданная более чем за полвека жизни в Прибалтике, отметка в 32 градуса, совсем как тогда, в 1942 году в предгорьях Кавказа перед нашествием.
       Как бы я ни старался гнать от себя воспоминания о том времени, они настырно бередят душу. Полгода моего детства прошло в прифронтовой зоне, в оккупации под немцами, румынами, мадьярами или кем-то еще, разве их всех там разберёшь! Во тьму погрузилась некогда богатая и охочая до песен казачья станица. Не слышно ни хрюканья, ни мычания, ни блеяния, ни петушиного крика. Лишь отдалённый гул канонады, усиленный эхом из горных ущелий. Да, как привет от родимой сторонки - треск мотора двукрылого самолетика ПО-2 склеенного из фанеры пополам с материей по прозвищу "кукурузник". Управляли ими девчушки из женского полка Гризодубовой. За треском мотора следовали вовсе не страшные, а лишь вызывающие злорадство мщения разрывы легких фугасов. Настало время без школы для меня, а для матери без работы. Нет магазина. Нет денег. Нет продуктовых карточек, нет подсобного домашнего хозяйства. Всё разгромлено, разграблено, растоптано, сожрано чужеземными любителями "шпика", "яйки", "курки" и "млека". Ни керосина, ни соли, ни спичек. Какое там средневековье, какой там европейский ренессанс?! Каменный век! Печь разжигаю от кремня и огнива и долго дую на трут, пока от него загорится лист из учебника для 5 класса "История древнего мира". Закрываем на окнах ставни, а двери на засов. Лишь тогда из мешка в загашнике в подполье отмериваю один литр лущёной кукурузы - суточный рацион на двоих. Мешок опять тщательно маскируется от румынских мародёров - больших любителей мамалыги. Зерно, зарытое мною на огороде, они наловчились отыскивать шомполами. Моим зерном эти вояки откармливают артиллеристских битюгов, расквартированных в моей, загаженной их тяжеловесами школе. В любое время дня и ночи может раздаться стук прикладом в двери. Это рвутся на постой обовшивевшие в окопах "зольдатен" из частей, отозванных в тыл на отдых. Ко всему, не стало нашего защитника - рыжего немца, денщика Пауля, не раз отбивавшего у мародеров нашу чудом уцелевшую курочку-несушку. Видно совсем плохи дела у немцев, раз денщиков уже забирают на фронт. От Пауля впервой я услышал ставшее сакральным слово - "Сталинград" - а затем, с оглядкой и шёпотом - "Гитлер капут!" Прощаясь, показал он фото. Пауль при галстуке бабочкой обнимал белокурую фрау, а к ним прилепились троица белобрысеньких киндеров.
       - Хочу Гамбург - сказал Пауль по-русски и добавил, - прости нас матка, прости Вилли и, положив на край стола плитку эрзац-шоколада, не оглядываясь вышел за калитку, оставив нас беззащитными от средневекового варварства.
       От степных варваров, но не от хвалящихся культурой европейцев, можно ожидать подобный беспредел. Из остановившегося напротив нашего дома бронетранспортера высыпало, разминаясь в новеньких мундирах, не обстрелянное, воспитанное в гитлерюгенд, пополнение. Камрады затрещали зажигалками, вежливо предлагая прикурить соседу. Прикурив, галантно раскланивались друг перед другом и щёлкали каблуками. Ну, впрямь - воспитанницы института благородных девиц! Как на грех, из калитки вышла девчонка в чистеньком городском платьице с белым бантом на головке и с бантиком на шее у котенка. Котёнка, как куклу она прижимала к груди. Окружив девчушку, гогоча и дурачась, зольдатен дули дымом эрзац сигарет в нос котёнку. Тот чихал и вырывался. Девочка заплакала и хотела вернуться к звавшей её маме. Не тут-то было, ублюдок с ефрейторской нашивкой на рукаве, раскрутив котёнка за хвост, врезал головой об столб. Кровь и мозги брызнули на чистенькое платьице. Компания выходку ефрейтора расценила за шуточку и гогочущие отморозки стали оттирать пучками травы заляпанные мозгами и кровью голенища сапог. У меня застило в глазах. Кто-то вопил: "Шайзе! Дикари! Шайзе!" Говорят, что орал это я в истерике и на бегу целя головой в живот ублюдку. Тот, отклонившись подставил подножку, а я пропахав носом дорожную пыль, растянулся на обочине. Попинав сапогами лежачего "юнг партизанен" и продолжая ржать развесёлые камрады, расселась за бронёй и, пустив выхлоп в расквашенный нос, укатили. Мать девочки - эвакуированная ленинградская учительница, смазывая мою физию йодом, сама была в истерике, а меня ещё бралась успокаивать.
       - Ничего! ничего! Будет и на нашей улице праздник! Это же - нелюди! Дикари! Слышал, что сотворили эти живодёры в Нальчике? Освобождая койки в госпитале от наших раненных, их живыми сбросили в строительную яму с известковым раствором! От людей одни косточки остались, а плоть сгорела заживо! Господи, дай нам силы не забыть всё это и не простить! Эту нечисть надо убивать, пока зараза эта не пошла гулять по белу свету!
      
       Ох, как права была училка! Заразу эту нужно было сразу же ликвидировать осиновым колом, а их, видите ли, перевоспитывали! Известно же, стоит вампиру пососать твоей кровушки, он тут же тебя и заразит гнилыми генами и сам вардулаком заделаешься! Ох, и муторно мне нынче, смотреть по телику на бритоголовых отморозков славянских кровей и на злобствующих беззубых старцев в изъеденных молью мундирах, тянущих в нацистском приветствии руку. Живуч оказался фашистский ген! Так и ждёт своего часа. Больше шести десятков лет прошло, целая жизнь. А забыть и простить никак не могу. На то, вероятно, и наделён человек памятью, чтобы помнить и передать эту память тем, кто после тебя займёт место на белом свете. Чтобы знали и тоже помнили. И не позволили задурить головы, клюнув на измышления новых "бесов" - переписчиков истории. Их много и они не унимаются, охаивая наше прошлое, начиная с древнего образа Руси и её героев. Среди таковых находятся и профессора университетов. На сумасбродных, из пальца высосанных версиях, учат эти профессора будущие кадры историков. Сочиняя версии, "уличают" в коллаборационизме и клеят печать Каина на князя Александра Невского. "Разоблачают" Епархию Православной Церкви, обвинив её в сдаче ханской "контрразведке" великого князя Ярослава. Иной подобный "властитель дум молодёжи" вторгшись с псевдоматематическим анализом историческую науку "вычислил" Дмитрия Донского. По "математической версии" профессора князь Дмитрий Иванович и хан Тохтамыш - это одно и то же лицо, обманом захватившее Москву, чтобы ограбить, сжечь город и перебить 24 тысячи её жителей. "Всё бы на Руси пошло путём - уверяет читателя профессор КГУ, - если бы не дикая Московия, а её "просвещённая и культурная сестрица - Русь Западная" взяла бы в свои руки сколачивание государства из удельных княжеств. Жили бы мы теперь в Европейском доме, и столица наша располагалась где-нибудь у тёплого моря. А ныне единственный выход, растащить эту громаду территории на мелкие островки, не крупнее Англии и на них строить каждому свою островную демократию.
       Посерьёзней, чем профессорский бред могут быть восприняты откровения бывшего члена Федерального Правительства России. Оно и понятно, так как вице-премьер обладал большими возможностями знать всю правду и докопаться до корней истины. С высокой колокольни премьера виднее историческое прошлое, не говоря уж об должностной обязанности вещать своему народу одну только правду.
       "Тяжёлую ношу с души снимаю" - уверяет этот талантливый полемист, разбирая на собственный лад цену нашей Победы, когда в пример для подражания приводит Францию. Отказавшись от сопротивления нацизму и мудро сдавшись на милость победителя, та сохранила в целости города, столицу и население от массового уничтожения. Хотя её промышленность четыре года исправно трудилась на Вермахт, а сама Франция вступила в антигитлеровскую коалицию лишь под самый конец войны, как страна-победительница призы от победы она получила наравне с союзниками. Вместе со славой победительницы Франция получила репарации, оккупационную зону, прибавку в территориях, место в Совете Безопасности ООН и в НАТО и, наконец, секреты атомной бомбы в подарок. Спустя 60 лет из Франции раздаются голоса: "Россия в 1939 году завязала флирт с Гитлером и поэтому до скончания века этим фактом запятнала свою биографию и поэтому считать её державой-победительницей можно только весьма условно". Францию горячо поддержали бывшие сателлиты Германии и страны, с чьих территорий основная часть призывного населения воевала на стороне нацистов.
       "Вот так надо уметь обтяпывать государственные дела!" - восхищается бывший вице-премьер. "Ежели бы, русские, восстав из сталинского колхозного рабства, да, повернули свое оружие против своего угнетателя и сдались без боя Адольфу Алоизычу Гитлеру, то в России сохранилось бы 40 миллионов жизней и уцелели бы её города, веси и промышленность"...
       Мысли об утерянном сотрудничестве с нацизмом всё чаще и откровеннее высказывают современные "бесы". Один из ярых прорабов перестройки в недавно изданной книге о генерале Власове расписал "светлый образ генерала", как предтечу нынешних демократов России. Обеляя предателя генерала, автор пытается вычеркнуть из народной памяти, факт, что из пяти миллионов военнопленных измождённых голодом, холодом, ранами и болезнями, томящихся за колючей проволокой, генералу Власову удалось ценой платы за жизнь склонить к предательству лишь несколько десятков тысяч отморозков. Желающих вступить в "Русскую освободительную армию", и повернуть оружие против своих соплеменников набралось менее пяти процентов из томящихся за колючей проволокой людей. Значительная часть "добровольцев" рассчитывала таким путём освободиться из плена и перейти к партизанам, как это проделала целая бригада Гиля в Белоруссии. Невелик оказался брак нации. Со времён Святополка Окаянного на Руси бытовал определённый процент предателей и чаще всего в элитных семьях, и вице-премьеры здесь не исключение. Чем выше чин, тем больше в крови чужеродных генов, так уж повелось на Руси ещё со времён Рюрика. "Хотя по отцу во мне на 50% немецкой крови, но по воспитанию, духу и менталитету я на 100% русский" - божится бывший вице-премьер. И, тем не менее, в нём могут так взыграть батюшкины гены, что прямо удержу нет! На первенстве мира, когда болельщикам требовалось поддержать сборную футбольную команду Германии, сам того не ожидая, вице-премьер России завопил на весь стадион лозунг нацисткой партии: "Германия... Германия - превыше всего!". Успокоили российского фаната два вежливых немецких полицая, напомнивших ему, что в свободной и демократичной Германии лозунги нацизма запрещены и наказываются штрафом в Евровалюте. Вот до чего могут довести взыгравшие гены не тех предков.
      

    ШКОЛА ЮНГ И ДОМАШНИЙ ЛИКБЕЗ

      
       "Прежде чем засунуть в духовку сырое тесто, в него нужно вложить достаточно опары и хорошенько замесить", - утверждал дядюшка, перед началом домашнего ликбеза по историческому прошлому родины.
       Память. Стоит удариться в воспоминания, как первыми всплывут картинки из далёкой юности и отрочества. Второй год набирался я морской премудрости в мореходной школе юнг как, вдруг и срочно потребовалось уже к завтрашнему дню написать автобиографию и ответить на вопросы, взятые из анкеты "Моряка заграничного плавания". Вопросы оказались каверзными и наподобие: "Были ли у вас, или ваших ближайших родственников колебания в проводимой партией линии? Лишались ли вы, либо ваши родственники избирательных прав?"... Хотя за малостью лет сложно успеть побывать в оппозиции, под судом и следствием и состоять в каких-либо партиях, если не считать октябрёнка, пионера, а теперь комсомольца, некоторые из вопросов привели меня в уныние. Если описание предыдущей моей общественной и частной жизни в автобиографии уместилось на четвертушке листа школьной тетрадки, то в анкете требовалось без запинок чётко и как на детекторе лжи ответить: Чем занимались ваши родители до революции? А в каких партиях они состояли? Бывали ли за границей? Где, и с какой целью? Место и дата их рождения по новому и старому административному делению? В подобном духе вопросы продолжались один за другим, на четырех листах. Если даже учинить допрос с пристрастием, самостоятельно сообразить ответ мне было не по силам. Так на основании анкетных данных производился отбор контингента, достойного для получения визы моряка заграничного плавания. Только "лучшие из лучших" могли рассчитывать на получение так называемой "визы N 1" для получения паспорта моряка заграничного плавания. Контингент "похуже" получал визу N 2, дающую право плавания в каботаже, без права захода в иностранные порты. Из моих однокашников-юнг многих даже "на нюх" не допустили к "шлагбауму, ведущему за бугор". Относилось это к тем, чьи родители "запятнали" себя происхождением, мнимой враждебностью к власти, наличием родственников за границей и т. п. и прочее. Определённые органы усердно занимались отсевом "недостойных", и как крупинки благородного металла на "решете" золотопромышленника блистали отдельные личности "первого сорта".
       Дежурный по школе юнг вошёл в положение, и с увольнительной в кармане я помчался к тётушке за разъяснениями. За дело принялся её муж, инженер-мелиоратор и гвардеец в запасе. Подняв очки на лоб, дядя Боря в упор разглядывал мою переполошенную физиономию, будто увидел её впервой.
       - Кажется, дорогой племянник, тебя проняло и уже кое-что дошло. Наконец понял, что всё твоё флотское будущее зависит от того, насколько "умно" будут составлены ответы на эти дебильные вопросы? - заключил он.
       - Да я понятия не имею, была ли у моей матери другая, какая-то ещё "девичья" фамилия! Ни по-старому административному делению, да и по-новому, не знаю, где же находится тот полустанок, на котором появился на свет мой отец? Надеюсь, на это сможет ответить тетя. Понятия не имею, за что отца сажали как "врага народа"? Знаю только, что здорово ошиблись и врагами оказались, те, кто на него клепал...
       - Начнем по порядку - остановил моё скуление дядя. - Во-первых, забудь, что сам полгода пребывал на оккупированной врагом территории...
       - А чё, вы хотите сказать, что должен был бежать я все эти сорок километров от дома и до самой линии фронта, туда, где остановила немцев Красная Армия? И так бежать, чтобы фрицы не догнали меня на танке? Или же надобно было лечь под немецкие гусеницы с гранатой? Так не было у меня гранаты, не давали их десятилетним пацанам. Самим бойцам их не хватало! - беспардонно перебил я дядюшку.
       - Ты, вот что, морячёк, если так, как передо мною, будешь показывать свой гонор и перед мандатной комиссией, то навсегда забудь мечты о морской фуражке с "крабом" и подавайся сразу же в истопники. А теперь слушай внимательно и заруби себе на носу: нет, и не было у тебя двух дядек, смотавшихся с белой гвардией за кордон. Слыхом не слыхивал! Зато твой отец, ещё сопливым реалистом, с братом Станиславом, были добровольцами Красной гвардии Владикавказа и отстреливались с баррикад от "Дикой Дивизии" генерала Шкуро. Вот это и пиши в анкете! А что потом отца по 58-й статье замели в лагерь Малгобека, забудь! И ты никогда не был сыном "врага народа"! Тоже забудь! И из башки выбрось вашу семейную дурь, считать себя поляками шляхетского сословия!..
       - Да кто же тогда был мой дед?! - не снёс я неправедности и перебил дядю.
       - Твой дед был по образованию инженер-путеец, выучился и выбился из обнищавшего дворянского рода до начальника станции Владикавказ. Из рода, у которого из всего его состояния и осталось, что шляхетский гонор. А прадед твой Василий был хлебороб из древнего рода, отчиной которому пять веков была Белая Русь. Ваш пра-пра-пра-пращур впервой упоминается в хрониках великого княжества литовского-русского в грамоте короля Жигмонта ещё в 1509 году. Грамота подтверждает наследование боярином Сидором Левковичем земель в вотчинах его отца - Левко в поветах Радунском и Ковенском.
       - Ого, куда загнул ты, дядь Боря! Выходит от бояр наш род пошёл?
       - Ну, чему вас только в школе учили? Истории государства своего ни хрена не знаете! Это был вовсе не тот боярин, что при царе-батюшке в Грановитой палате на лавке заседал, прел в длиннополых бармах и соболином малахае и за место по правую руку царя грызся. Боярин в Западной Руси это профессиональный конный воин и старший член дружины князя. Не зря на щите древнего родового герба Левковичей "Дрогослав" на голубом фоне боевая стрела вырисована. Под началом такого боярина находились младшие дружинники - отроки или дети боярские. За верную службу боярина князь жаловал ему землю, на которой он оседал и вел хозяйство всё свободное от ратных дел время. По первому зову князя боярин обязан был явиться с оружием, слугами и детьми боярскими на коне и закованным в рыцарские латы. Беда ваша, что род ваш, как кролики, оказался не в меру плодовитым и разросся по всей Полоцкой земле, которая с ХVI века стала родиной белорусского народа. Боярский род Левковичей, множась, мельчал, дробя между наследниками отцовские наделы и посему, как и следовало ожидать, катастрофически нищал. Твой прапрадед Григорий уже пахал чужую, арендованную у польского магната, землю в Дисненском уезде. Паны не только присваивали белорусские земли, но после Люблинской униии принудительно ассимилировали русских, обязывая их перейти в римскую католическую веру, креститься польскими именами, насаждали свой язык и культуру. Твой дед, он никакой не Иосиф был, и не Базильевич он вовсе. С младенчества он был назван Осипом. А прадед твой крещён Василием, а прапрадед был Григорием.
       - Пся крев! - ругнулся я любимым матюгом своего деда.
       - Так что, дорогие тётушка и племянничек, ваш род никакой не панский, а лишь ополяченный род "бульбашей". Прошу прощения, белорусов! - подвел черту под экскурсом в генеалогию моего рода дядюшка. - Теперь ты понял, как анкету писать надобно? Везде, где это позволительно, смело проставляй отрицательную частичку "Не" или "Нет": не был, не состоял, ни я, ни мои родственники, не привлекались, не судились, не состояли и т. д. Тогда не придется оправдываться и объясняться, что ты не верблюд, а заяц.
       Анкета моряка заграничного плавания, написанная ещё детским, не устоявшимся почерком, была закончена далеко за полночь. Копия её хранится в моём семейном архиве, как образец житейской мудрости дядюшки. До этого, с дядей я контактировал лишь по случаю. Он не одобрял моих "флотских закидонов" и увлечений танцплощадкой, степом, затяжных ночных прогулок со сверстницами, а за легкомысленность в суждениях прозвал меня "вентилятором". Тётушка Бронислава была снисходительнее, утверждая, что всё идёт путём и с возрастом вся эта "рыбья чешуя" с меня осыплется:
       - Мальчишка успел навидаться такого, что его ночные кошмары до сих пор преследуют. Небось слышал, как он во сне орал: "Русиш швайн! Арбайтен шнель, шнель!" Через его детство дважды за полгода линия фронта прокатилась. Насмотрелся на людское горе и смерть! Не по газетам изучал, какой "новый порядок" несёт хвалённая и просвещённая Европа!"
       Вот так с этой ночи начались наставления, засунутому на выпечку в "духовку жизни" еще сырому юнговскому тесту, каким, образно говоря, я и был материалом. "Тесто ещё не взошло, и закваска не овладела всею мукою"- так было сказано в евангельской притче Великим Учителем человеков, но на всё свое время. Самым первым моим наставником стал "тертый жизнью калач" - дядя Боря. Не могу пожаловаться на дядюшкину "закваску"! Она помогла мне выстоять в трудные моменты жизни, оставаясь, прежде всего всегда самим собой!
       - Хотя чужой опыт мало чему учит и молодость всегда предпочитает натворить собственных глупостей, хочется, чтобы ты усвоил несколько простых истин и зарубил их себе на носу. Запомни сынок, древнюю римскую поговорку: "Быка берут за рога, а человека берут за его язык!" Так было ещё со времён царя Гороха, так и будет до скончания века. Посему, завсегда следи за своим языком во время дружеских застолий, не перебирай и не расслабляйся, - и для закрепления преподанного дядюшка поделился собственным опытом. - Это было уже под самый конец войны. В Болгарии наш гвардейский полк, встретили цветами, вином и ракией. Каждый вечер заканчивался дружеским застольем с "братушками". Всем было ясно, что войне конец и сознание этого усиливало праздничное состояние. На угрозы поганца, бесноватого фюрера, о скором применении нового сверхсекретного оружия мало кто обращал внимания. А тут, однажды, кто-то из компании друзей-офицеров во всеуслышание и через стол забрасывает мне провокационный вопрос. "Борис Алексеевич, ты у нас самый образованный, поэтому объясни, пожалуйста, что может под завязку выкинуть бесноватый фюрер"?! Воодушевленный всеобщим вниманием и выпитым, я выдал всё, что слышал на лекции академика Петра Капицы, читанной в Новочеркасском политехническом институте. Рассказал, что слышал о камере Резерфорда и об исследованиях других физиков, о выделении чудовищной энергии при расщеплении атомного ядра. Закончил перед притихшей компанией предположением, что физики вероятно близки к созданию сверхбомбы. Среди ночи растолкали меня два автоматчика и полусонного отконвоировали прямехонько в штаб полка. А там уже поджидала "тройка" во главе с капитаном СМЕРШа И. А. Бронштейном. Совсем нехорошо мне стало, когда увидел в руках у Исаака Абрамовича мой затасканный дневник с личными суждениями о "блестящих подвигах" нашего командования, в начальные дни войны. Мы с ним знали друг друга как облупленные ещё с 1942 года. Вместе болотами пробивались из окружения. Нормальный был мужик, только порой не в меру принципиальный! "Ты что, Борис Алексеевич, твою мать, перебрал что ли?" - и кулаком по столу! - "Муру какую-то несёшь, да ещё против советской науки попёр! Во всех школьных учебниках писано чёрным по белому: "атом это есть мельчайшая, неделимая частица вещества". А ты что не согласен? И какое, такое может быть деление неделимой частицы?! Да к тому же ещё фюреру подпеваешь с его бреднями о сверхоружии! Не знал бы тебя как стойкого беспартийного большевика, рука бы моя не дрогнула, и первым бы подписался под "вышкой" за распространение панических слухов среди офицеров полка. Из дивизии уже звонили, требуют разобраться и рекомендуют "высшую меру"." Вот так, я под самую завязку войны чуть не угодил под трибунал. А всё за то, что сболтнул лишку! Заруби себе на носу, сынок, и запомни на всю оставшуюся жизнь: "человека берут за его язык, ещё со времён царя Гороха!"
       - Дядь Боря, советской конституцией гарантирована свобода выражения собственного мнения, тогда за что же это "к вышке"?
       - Ну, сейчас, положим, к вышке не приговорят за болтовню, но жизнь может тебе испортить каждый поддонок. Вспомни свою любимую тётку Антонину. Она до сих пор парится во владикавказской тюряге за анекдоты в "дружеской компании" об "Отце народов".
       - Ну, а вам дневник из СМЕРШ вернули?
       - Бронштейн его к делу не приложил. Сжёг. И правильно сделал. Потом, как-то наедине, он выдал поучительный анекдот о том, как резвится в дружеском подпитии офицерство из различных армий мира. Перебрав, Фрицы любят побаловаться с "русской рулеткой", твёрдо зная, что один патрон в барабане боевой! Французы заканчивают пирушку с продажными женщинами, хотя по слухам одна из них больна дурной болезнью. Ну а наше, родное, русское офицерство, закусив под кустом луковкой, любит побалагурить анекдотами на политические темы, хотя твердо уверено, что в их компанию затесался один стукач! То, что у тебя, племянничек, есть друзья среди евреев, делает тебе только честь. Эти ребята в основном стойкие. Тысячелетние гонения сплотило эту нацию. Нам бы славянам поучиться их взаимовыручке! Да, где уж! Цвет и честь русской нации порушили междоусобицы двух революций, а остатки сгнили в лагерях и полегли в Отечественную. Всё! Не осталось здорового генофонда. Так, что правильно делаешь, что не чураешься еврея, скорее родной по крови предаст тебя не за понюшку табака со всеми потрохами. Ты вырос на Кавказе и тебе хорошо известен менталитет горца. Хочешь, расскажу ещё одну байку?
       - Не тяните дядя Боря, выкладывайте - запросился я.
       - Собираются джигиты на сходку в ауле. Аксакал слово молвит: "Махмуд совсем занемог. Куча детей, а кормить нечем. Надо помочь Махмуду." - И идёт папаха по кругу, каждый правоверный выкладывает по возможности. А вот картинка другая, с русской околицы в святой день. В шапку бросают, кто сколько может. Собирают ещё... на одну бутылку. А постоянный заводила компании и рвань последняя, выплёскивает из себя с ненавистью: "Чтой-то Ваньки нашего нонь не видно. Брезгует гад обчеством! Совсем зажралси. Избу, твою мать-перемать, новым шифером кроет. Не пора ли нам, братцы, "красного петуха" ему для науки подпустить!" Ещё страшнее, когда такой горлопан под видом любви резануть правду-матку выдвинулся из среды нашей интеллигенции. Его призыв: "Пусть сильнее грянет буря" или "Грабь награбленное"! - идёт через печать и смущает уже всю державу, поднимая к топору обывателя. А колебания и полумеры недалёкой и безвольной династии Романовых только подливало керосину в огонь смуты. Наконец, когда буря грянула, наши горлопаны первыми слиняли "за бугор", где "попрятали тела жирные в утёсах". Попомни мои слова, эти народные трибуны ещё не раз на твоём веку будут баламутить воду. Держись от них подальше и старайся просто жить и служить отчине по совести, а сейчас учись, пока это благо страна тебе бесплатно дарит.
      

    0x01 graphic

    1947 г. Школа юнг

      
       - Да, я и так нормально. Стараюсь. По всем предметам на пять баллов. Только одну четверку у "Демиурга" ни за что, ни про что схлопотал. Сам он диалектического материализма из четвертой главы Истории ВКП (б) не понимает, а ещё учить других взялся.
       - Хватит тебе зачитываться "Графом Монте-Кристо", вот возьми для начала "Бесов" Достоевского.
       - Не могу! От меня ребята продолжения ждут, очень им хочется разобраться, кто этот таинственный аббат Бузони. Я им после отбоя пересказываю Монте-Кристо.
       - Дорогой племянничек, подобное чтиво хорошо только для убийства времени, которого девать некуда. Пока у тебя есть возможность, возьмись за самообразование. В этом шкафу книги по истории государства Российского. Их с 17 года ни разу не переиздали и потому не в каждой городской библиотеке получишь. Тут Соловьёв, Костомаров, Ключевский, Карамзин, Платонов. Полные собрания сочинений. "Русской историей в жизнеописаниях её главных деятелей" Ключевского зачитаешься с большим интересом, чем рыцарскими романами Вальтера Скотта, потому, как эти герои не вымышлены, а все они - исторические личности, и в какой-то мере тебе уже знакомы. Потом прочти "Добрые люди древней Руси". У Соловьева можешь почитать очаровательное описание мытарств великой княгини Галицкой по чужим королевским дворам с двумя малыми братцами-сиротами на руках, изгнанными своими боярами из, отчего дома. Там же писано про их возмужание, преданность и верность отчине, братской любви и взаимопомощи до скончания их века. Оба они выросли отважными воинами, рыцарями и государственными деятелями европейского масштаба. И оба посвятили жизнь возрождению, на берегах Днестра, погибшему на Днепре древнерусскому государству. С названием это государства правда не очень заладилось, но не по их вине. По бездарности их наследников эти русские земли отошли к Польше и Великому княжеству литовскому и, лишь после чёрточки, несколько стыдливо - русскому. Да, вот ещё что хотел сказать, кончай с привычкой зачитываться лежа до трех часов ночи. Ещё разик засеку, спрячу "Монте-Кристо".
       - Дядь Боря, я с графом покончу через пару увольнений. Понимаете, там ребята ждут, не дождутся продолжения, что было дальше.
      

    0x01 graphic

    1 взвод Таганрогской школы юнг 1948 г.
    Юнга В.     Левкович - верхний ряд, третий справа.

      
       Конечно, не стал дядьке я докладывать, что первое отделение школы юнг намедни попало под подозрение комвзвода. Во-первых, ему накляузничал преподаватель ихтиологии "Амёба - рыба хичная" на сон целого отделения во время его лекции о хордовых. А к тому же, меня застукали храпящим на посту дежурного по жилому этажу. И ещё, командиру взвода показалась подозрительным, что влепленный мне наряд вне очереди: "выдраить гальюн и умывальник", отрабатывало всё первое отделение в полном составе. Как и положено по детективному жанру, ровно в полночь, в самый разгар пересказа очередной мести графа Монте-Кристо, в проёме дверей кубрика номер один возникла как статуя командора, фигура нашего комвзвода. Закутанные в белые простыни, похожие на плащи тамплиеров, или накидки масонов, юнги врассыпную бросились по койкам.
       - Теперь всё ясно! Командир отделения и вы "аббат Бузони" следуйте за мной. Остальным спать! - скомандовал комвзвода. На состоявшемся "разговоре по душам" нас предупредили на полном серьёзе: "Ещё разок дознаюсь, что дрыхните на лекциях, отделение расформирую! А вам "аббат Бузони", выделяю в личное время распорядка дня один час на ваши байки. Всё ясно, мужики"?
       - Ясно понято, - подтвердили "мужики", ретируясь.
       Случайно я услышал ночной разговор. Тётушка выговаривала дяде Боре:
       - Зачем морочишь голову мальчишке. Государство его кормит, одело, обуло, учит и воспитывает. Пусть живет как все, своими комсомольскими идеалами. Прошлого не вернуть, да и не было в нём ничего хорошего.
       А дядюшка защищался:
       - Ты что согласна, чтобы пацан вырос среднестатистической единицей? Страну итак наводнили Ивашки, не помнящие родства. Партийная идеология выхолостила из учебных программ всё, что ей не подходит. Забыты имена. Целые страницы вырваны из жизни народа и становления государства. Те, кто разрушал державу, преподнесены как народные герои, а её собиратели, как буржуазные поддонки! - начал было кипятиться дядюшка. - Понимаешь,- продолжал он горячиться, - я просто обязан довести до этих недоучек крохи знаний из истории собственного народа, которые намеренно извращены или замалчиваются недобитой сворой "бесов". Сейчас "бесы" малость поприжали хвосты, но со временем опять возьмутся за своё, и всё снова возвратиться на круги своя. Тогда уж они с новой силой возьмутся за старое и расстараются обгадить и народ, и его прошлое. В искусстве манипуляции общественным сознанием у них богатая практика. В полоскании мозгов у профанов они хорошо поднаторели и большие мастера. Ещё всем миром каяться всех без вины, виноватых заставят.
       Я понарошку закашлялся, но на меня уже не обращали внимания, дядюшка завёлся и не мог остановиться.
       - Если у истории вырезать самое интимное - её яйца, она становится бесплодной. К счастью, племянник уже чуток научился своей башкой жить. Его теперь не остановишь. А вольнодумства и гонора он уже успел набраться от твоей сестрёнки Антонины. Ты сама мне рассказывала, как он, нахватавшись от неё диссидентства, как собака блох, однажды ошарашил своего отца вопросом: "Пап, а зачем вы с дядей Станиславом революцию устраивали? Ведь мы раньше жили лучше. Даже на базар нашей бабушке с кошёлкой ходить не надо было, кухарка сама управлялась!"
      
       Это была святая правда. Кое-что из истории нашего рода мне было известно из случайно услышанных разговоров взрослых или их недомолвок, а многое было сфантазировано детскими домыслами. Надо отдать должное, взрослые нас просто берегли, не желая сеять в детских душах никаких сомнений в правильности происходящего. И правильно делали, что молчали в тряпочку! Ещё в пионерском детстве были преподаны самой жизнью мне правила игры взрослых: избегать разговоров о том, что не поощрялось кем-то, очень большим и стоящим над всеми нами. В те времена даже в повседневной жизни слово и дело были в полном разладе! Смутно догадываясь, что поступаю правильно и по совести, я постарался сразу же вычеркнуть из памяти инцидент, могущий иметь наихудшие последствия для человека нарушившего правила игры. Даже от родителей я скрыл самоубийственную вспышку негодования пожилой казачки, свидетелем которой оказался. Было это так. После школы, по случаю, мы оказались на другом краю, растянувшейся на несколько километров большой казачьей станицы, а рядышком стоял дом родной бабки моего приятеля, не раз гостеприимно привечавшей внука с его корешем. Вот мы и не преминули нагрянуть с визитом к бабке Анастасии, коренной терской казачки, матери двух будёновцев, сложивших головы за советскую власть где-то под Касторной. И оказались как раз ко времени: бабка вынимала рогачом из летней печи горшок с наваристым и духовитым супом из стручковой молодой фасоли. Бабка, прежде чем мы уселись за стоящую под раскидистой шелковицей и выскобленную добела столешницу, так, что просматривалась её древесная структура, потребовала снять пионерские галстуки.
       - Скидывайте, нехристи, эти безбожные двурогие прапоры!
       Этого нам не позволяли сделать ни пионерская гордость, ни наша пацанячья принципиальность. Не могли же мы по примеру отрицательного библейского героя, променять пионерскую честь на чечевичную похлёбку и огрызнулись в ответ:
       - Не ты нам их дала, не тебе их снять на потеху врагам трудового народа.
       - Цыц! - прикрикнула бабка,- тот, кто нацепил на вас эти красные удавки, он и есть первый вражина рабочего люду! - До нашего сознания даже не сразу дошло о ком она так, но последовало уточнение: - Ваш дорогой и любимый усатый таракан Йося в народной крови по самое колено купается, - и, для наглядности, показала рукой этот уровень, - бодай бы он сдох вражина!
       Не сговариваясь, мы двинули со двора. А в спину летели страшные слова:
       - Вражьи выкормиши, он ещё и вас этой кровушкой напоит.
       За калиткой я не выдержал и высказался:
       - Ну и контра твоя бабка!
       - Самая настоящая контра - согласился внучек.
       Не сговариваясь, мы оба постарались тут же инцидент забыть. Ещё в нежном возрасте нами было усвоено, что даже случайно оброненное не то слово, не в том месте и при не тех людях чревато бедственными последствиями. И для тебя же будет спокойнее, если сделаешь вид, что ты ничего не расслышал.
       Мою автобиографию кадровик даже читать не стал, а начал изучать лишь ответы на вопросы в анкете, хмыкал и ставил какие-то пометки карандашом. Закончив, он вперил в меня пристальный взгляд, и прямо в лоб, как выстрелил:
       - Ваша мать - Вершинина Евдокия Георгиевна, а отец - Левкович Вячеслав Иосифович. Это вас по матери зарегистрировали русским? А отец ваш был еврей? - и дважды карандашом подчеркнул слово "русский" и поставил рядом знак вопроса.
       - Всё может быть, в точности не знаю, - без смущения под проницательным взглядом, ответил я. - Но так можно и промахнуться, если судить об еврейских корнях, лишь по окончанию в фамилии. В древних славянских фамилиях уважительное окончание на "вич" указывает на родоначальника династии: сын Ярослава - Ярославич, сын Владимира - Владимирович. Следовательно, сын Левко - Левкович. А если, под подозрением имя моего деда Иосиф, то для выходца из земли Полоцкой, чей род ополячивался под 400 летним гнётом католицизма - Иосиф - производная от Осипа - распространенное польское и белорусское имя. И если дальше исходить из принципа, что это только еврейское имя то, извините, и грузина Иосифа можно заподозрить в иудейском происхождении, - и сделав тонкий намек на очень толстые обстоятельства, я многозначительно замолчал.
       Кадровик намёк понял и, замахав на меня руками, затараторил, испугавшись, как бы не выскочило у юного придурка ещё чего лишнего:
       - Да, да... ну, с вами всё ясно юнга, можете быть свободны.
       На беседе в кадрах я нисколько не покривил душой, потому как, никаких претензий к еврейской пацанве у меня не было с детства, как не было у меня их к армянину, грузину, ни к немцу Карлуше, с которым я дружил вплоть до рокового 41 года - года депортации всей немецкой колонии. У нас, как-то, непринято было справляться о национальности своих друзей, да и значения этому раньше не придавалось.
       У моего брата Володи был закадычный друг балкарец Аслан. С первого по десятый класс они просидели за одной партой, и даже в свободное время не разлучались, делая вместе домашние задания либо у нас, или в доме родителей Аслана, очень хлебосольной, приветливой и интеллигентной, жившей по закону ислама семьи. Вместе Аслан и Володя оббивали порог военкомата, чтобы записаться по комсомольскому набору добровольцами на фронт. В последний раз я свиделся с Асланом в 1943 году, когда уже не было у меня ни отца, ни брата. После госпиталя Аслан получил краткосрочный отпуск на лечение и прикатил домой, даже не ведая, что дома как такового у него уже нет. Вместе со всем балкарским народом родители фронтовика были высланы куда-то в среднеазиатские степи. И всё же для Аслана я остался братом его лучшего друга. Так было принято у народов Кавказа. На наш стол из солдатского вещмешка Аслан выложил ровно половину содержимого: куски сахара, банки с американской тушёнкой и булку настоящего белого хлеба. Больше всего меня поразил толстый шмат сала от проклятой пророком свиньи. Раньше Аслан, по завету Магомеда, старался к салу даже не прикасаться. В нашей семье все, кроме меня, уважали эту странность друга Володи. Я же, по-дурости своей дразнился, исподтишка под столом показывал Аслану "свиное ухо", сжав в кулаке подол рубахи. Аслан смущался, отводил глаза, и никто за столом не догадывался о причине моего подленького хихиканья. Управившись с забытым нами за годы войны дефицитом из солдатского вещмешка, Аслан, опираясь на костыль, заковылял в военкомат. Там, стуча костылём о стол военкома, он затребовал:
       - Сейчас же, при мне, завезите дрова семье погибшего на фронте красноармейца!
       Покончив с выгрузкой дров, Аслан заторопился на вокзал к поезду "пятьсот веселый". Так назывался тогда пассажирский поезд Ростов-Баку, составленный из товарных теплушек. У Аслана уже не оставалось времени ждать прихода моей матери с работы. Тогда все работали по принципу "Всё для фронта, всё для победы!" и зачастую мать с работы возвращались далеко за полночь. Так как родители Аслана со всем балкарским народом уже находились где-то в Казахстане, он торопился в Закаспийские степи на их поиск.
       - Переживём и это братишка - на прощание обнял меня Аслан.
       - Асланушка, - размазывая сопли и слезы, крикнул я вдогонку - оставайся живым и возвращайся, я навсегда буду твоим лучшим другом вместо брата Володи!
       Я никогда его не увижу, но я никогда не забуду Аслана!
       Между тем, кадровик, поставив знак вопроса рядом с моей национальностью в анкете, поинтересовался: "Левкович, вы часто уединяетесь в компании с юнгами Марком Шерманом и Аликом Либерманом. О чём же у вас ведутся беседы?"
       - Чаще всего о жратве. Вычисляем, когда выпадет удача сходить с бригадой в гирло Дона на рыбалку, поработать на свежем воздухе и отъесться ушицы. А так, слушаем ещё одного "еврея" - Юрия Васильевича Верёвкина. Он ведет у нас кружок танца, и мы разучиваем под его руководством чечётку.
       - Чечётка вышла из буржуазной западной культуры и название у неё иностранное - степ. Лучше бы вы, молодые люди, разучивали народные танцы.
       - В программе праздничного концерта забит не гопак, а матросский революционный танец "Яблочко" - не удержавшись от ухмылки сообщил я.
       - Ну, ну... - отстал с вопросами кадровик.
       Выслушав рассказ о собеседовании в отделе кадров, дядя расхохотался, и заключил:
       - Будь уж ты лучше космополитом, чем наследником недобитого класса эксплуататоров. Так и продолжай. Отмалчиваться не возникая - ещё не значит, что ты врешь, а врать последнее дело! - учил уму-разуму "Тёртый калач". - Ну и какой ты вывод сделал, изучая "Историю партии ВКП (б)?" Обратил ли ты внимание на тезис: "С победой социализма, обостряется классовая борьба?"? Раз идёт борьба, значит, есть с кем бороться. Держись, сынок, подальше от этой драчки с собственным народом!
       Я так и старался делать. Учился не оправдываться, когда кто-то пытался усмотреть в окончании моей фамилии подозрительные звучания на "вич". Если не удавалось отмолчаться, то отшучивался: "Не всё то дерьмо, что оканчивается на "о" и не каждый Бонч-Бруевич, кто оканчивается на "вич"".
       Забросив прежние юнговские соблазны, при каждом увольнении я теперь торопился в дом к тётушке Брониславе, который и стал моим домом. Меня увлекла история государства Российского. Дома смирились с моими ночными бдениями на кухне за очередным фолиантом. А я всё читал, сравнивая прямо противоположные оценки, в профессорских трудах той или иной исторической личности, отчего запросто было свихнуться. "Какая же ты потаскушка история, если подобная неразбериха допускается уважаемыми профессорами", - поражался юнга, разочаровавшись в авторитете печатного слова. Если у Соловьёва личность Дмитрия Донского выглядит достойно, и победитель Мамая получил в его оценке место в истории подле Александра Невского, то Костомаров наоборот очень критичен в его характеристике. Эпизод с переодеванием князя в доспехи простого ратника перед битвой он расценивает как заурядную трусость. И изо всех сил распинается профессор, убеждая читателя, что отъезд Дмитрия Ивановича в уделы для сбора ополчения, это просто бегство струсившего князя. ..."Он не добил ослабленную и погрязшую во внутренней грызне Орду. Не воспользовался её временными раздорами, и разоренная Русь опять должна была ползать и унижаться перед издыхающей Ордой"... - не унимается этот русский, а скорее украинский либеральный профессор".
       А тут ещё дядюшка огорошил меня неведомо откуда выкопанной новостью:
       - Великий князь Дмитрий Иванович был настолько же русским, как ты поляк! Академик Герасимов воспроизвёл портрет князя, по антропологическим измерениям его черепа. К удивлению самого академика, получился портрет вылитого монгола. Тут же подверглись сомнению сами научные методы, изобретенные Герасимовым. Начались дискуссии. Однако, исследуя летописи, историки докопались, монголоидные черты Донской унаследовал от родной бабки, крещённой золотоордынской княжны. Всё просто! - разъяснял дядя: - Владимиро-Суздальские князья отнюдь не брезговали, а гордились родством с потомством Чингисхана, и с царём русским Батыем. Ты чего задёргался? - поверх очков уставился на меня дядюшка. - Да, он так и звался в летописях - "царём русским" этот золотоордынский хан. Предполагают, что сам, святой Александр, прозванный Невским, считал за честь породниться с сыном Батыя, назвался его братом, а, следовательно, сыном хана.
       - Да не мог Александр Невский породниться с погаными - запротестовал я! - Сплетни это и явная дезинформация князей-завистников.
       - Какие там ещё поганые? Батый благоволил к христианам, а его сын Сартак своей мамой - несторианкой был крещён по христианскому обычаю. Известно ли тебе, что племянник Батыя православной церковью был приобщен к лику святых как Преподобный Пётр - царевич Ордынский. И ещё один потомок хана - преподобный Дионисий, прославится как знаменитый русский иконописец. А названный брат князя Александра Невского - Сартак за свою приверженность христианству принял мученическую смерть. Отравлен своим дядюшкой мусульманином, и недолго удалось ему побыть ханом Золотой Орды и царём Руси. А знаешь ли ты, что в столице Золотой Орды городе Сарае, наряду с мечетями, стояли православные храмы и служили в них русские клирики. Известно ли тебе, что митрополит всея Руси Кирилл открыл в Сарае епархию под патронажем константинопольского патриарха, а Русская Православная Церковь была объявлена под защитой хана. Любой, обвинённый в клевете или в поношении православной веры, тут же объявлялся врагом хана и подлежал смерти! А ты говоришь поганый! - сразил недоросля дядюшка. - Запомни старую поговорку: поскреби хорошенько русского и отмоешь татарина!
       Очевидно, вид у меня был деревенского дурачка.
       - Успокойся, - утешил меня дядюшка - все эти сказочки о чистоте расы придумываются поддонками для охмурения доверчивых простаков. В первом тысячелетии через европейскую равнину с Востока на Запад прокатилась, грабя и насильничая, тьма языцев и наций, так что после Великого Переселения народов говорить о своей чистоте крови могут только эскимосы Гренландии. К твоему сведению, главный борец за чистоту арийской расы - фюрер сам был полуеврей и полуавстрияк. И, вообще, кое-кто из генетиков высказывает предположение, что праматерь всех народов и наций - ветхозаветная Ева, жена праотца нашего Адама, была чернокожей - негритянкой или эфиопкой.
       - Дядя Боренька, ты заклепал окончательно мне мозги! Если хан Золотой Орды был царь русский, то с кем Русь воевала на Куликовом поле? Сама с собой, что ли?
       - Хм, это уже большой политик! Своими мозгами до этого тебе не допереть. Пойми, в политике нет друзей, в ней существуют только интересы! А где интересы - там всегда деньги, а люди гибнут за металл, который крутится в торговле. Вот ты говоришь, что внимательно перечитал всё о Куликовской битве. Ответь мне в таком случае, зачем при князе Дмитрии Донском, так сказать в его "штабе", поперлись до самого Дона десяток Сурожских купцов?
       - Наверно дорогу в степи показывали, - неуверенно буркнул я.
       - Кому? Княжеская степная разведка глаз с Мамая не спускала, даже по ночам следила за передвижениями кочевья басурман. Им, ли надо дорогу было показывать? Нет. Кто заказывает музыку, тот и платит! Генуэзские купцы проплатили наёмника Мамая, а их оппоненты - Сурожские купцы содержали княжескую рать, обязавшуюся очистить от степняков караванный путь от Волги до крымского порта Сурож. Пожалуй, всёй мошны московского князя не хватило бы на то, чтобы экипировать и прокормить 150 тысячное воинство. А денежки были нужны ещё на вооружение, зарплату ополченцу и лечение его ран, наградные, транспорт и много ещё на что. Православная Церковь тоже в стороне не осталась, внесла свой пай в общее дело. Но основную финансовую нагрузку несло непосредственно заинтересованное лицо - купечество, нажившее капиталы на караванной торговле. Не делай квадратные глаза. И не надо стесняться того, что Земля Русская возникла, из разрозненных племён в результате торговой активности варягов. Варяги были воинами-купцами, завладевшими торговым путём "Из варяг в греки". На берегах этого пути строились города-крепости и обменные торговые пункты. Но всё течёт и всё изменяется. В результате завоеваний крестоносцев для Европы открылся короткий и надёжный путь Восток-Запад по Средиземному морю, и "варяжский" путь мгновенно зачах, а расплодившиеся князья Рюриковичи перегрызлись, деля между собой обнищавшие города и уделы, залив разборками землю русской кровью. Но Господь не забыл матушку Русь, не дал ей зачахнуть. И хотя не было в те времена на Руси добычи ни серебра, ни злата, а торговать ей приходилось лишь сырьевыми ресурсами: мехами, льном, мёдом да воском, но в княжеской мошне водилось и камушки и драгметаллы. Разживались князья не только войной, но и за счёт таможенных поборов с проходящих караванов. Находкой для князей стал торговый путь через Донские степи на генуэзскую Кафу и далее по Чёрному и Средиземному морям. А ещё по сарацинскому пути по Волге и Каспию с рынков Востока, из Индии, Китая и Персии текли изысканные торговые товары в богатую и жадную до роскоши Европу. Всё бы хорошо, да караваны уйгурских и булгарских купцов подвергались разграблению степными ордами половцев. Вот тут-то и сподобился на Руси Батый. Идея защиты от степных грабителей выходцами из степи не нова, а проверена ещё Ярославом Мудрым расселившим на границе со степью бывших кочевников из печенегов и половцев. Дружины из степняков числились на службе у великого князя и звались чёрными клобуками. Великому князю Владимирскому известен был опыт своего пращура, и вполне вероятно, что не без его одобрения Батый вырезал половцев так, что степь белела от их костей. Тебе, конечно интересно: чем же ему так досадили половцы? Видишь ли, эти недоумки не захотели довольствоваться традиционной тамгой, а грабя подчистую и разрушая торговлю, лишали доходов от таможенных сборов великого князя, а соответственно и доли хана в виде десяти процентного выхода. Разобравшись с Волжской Булгарией и половцами, Батый оказался "на коне" и теперь великий князь Владимирский ему вовсе не указ. Он совершает рейд по княжествам Восточной Руси и верхней Волге и берёт под свой контроль весь "сарацинский путь". До сих пор историки ломают голову, почему Орда отвернула на юг, не дойдя сотню верст до Новгорода Великого - этого ключа всей торговли? Конечно, Новгород был лакомым куском. На него уже два столетия зарился Запад, а на удержание влияния над этим городом были направлены все силы и политика великих князей Владимирских. Я думаю, что Батый понимал, чем рискует. Сомнительно, чтобы он смог захватить Новгород прямо с налёту. О стены Новгорода можно было и зубы сломать, если заштатная крепость Козельск оказалась "злой" препоной на его пути. А к тому же степная разведка не спала и во время доложила хану, что новгородская дружина получила серьёзное подкрепление. Марш-броском из стольного Киева великий князь Ярослав привёл Суздальскую рать в Новгород. Вскоре эта дружина опустошит Литву, а затем ещё силушку свою покажет на льду Чудского озера. Полагаю, что не дойдя до Новгорода какую-то сотню вёрст, Орда могла отвернуть на юг в степь и по другой причине. Были у Батыя свои интересы на торговлю. Дело это тонкое, перебьёшь Новгородских купцов, а кто товар повезет? Нельзя же резать курицу, способную нести золотые яйца. Да и в союзе с великим князем Владимирским можно достичь большего. У князя есть люди, способные "стать под ружьё", а у Орды опыт и командные кадры. Не стал Батый сажать своих баскаков и размещать гарнизоны по русским городам. Так и правили в них князья Рюриковичи, не платя никакой дани хану. И спустя десяток лет после нашествия Орды, Александру Невскому в папской булле предложено сотрудничество с Римом. Но, извини, разве только правитель по самую задницу деревянный пожелает вести международные переговоры с вассалом завоёванной страны? А папа римский вовсе не был деревянным. Как можно понять, между Батыем, Владимирским князем и Русской Православной церковью был негласный сговор о взаимовыгодном военно-политическом союзе и сотрудничестве в общем деле. Не исключено, что организация Орды как регулярного войска была задумана для защиты земли русской от нашествий с Запада. В плату за это Русь отчисляла на содержание ханского войска десятую часть сборов от населения и поставляла от десяти лиц мужеского пола одного рекрута. Само-собой, сделка такая выгодна всем. Если до Батыя на Руси ежегодно случались войны между князьями, забиравшие в ополчение всех мужиков от сохи, то Орда брала "под ружьё" только десятого. Для великого князя выгоды очевидные: устанавливается контроль над торговыми волжским и донским путями и под рукой регулярная армия для защиты неспокойной западной границы. Для хана тоже полное исполнение желаний: из Монголии пополнения войска ему ждать не приходилось, там, на решение собственных проблем людей уже не хватало. Булгар и половцев, которых хан не успел вырезать, загнал он в места весьма отдалённые, а мобилизационные возможности пятимиллионной Руси могли предоставить ему до ста тысяч регулярной армии. Раз Золотую Орду не интересовали подконтрольные территории Руси, а интересовали только деньги и рекруты, то она явно планировалась не как государство, а только аппарат вооружённых сил. Вот и выходит Орда - это народ-войско, наподобие запорожской сечи, только с железной дисциплиной и с твёрдой рукой хана - опытного военного и купца.
       На дядюшкин вопрос:
       - Так ты до сих пор считаешь связь с Ордою Александра Невского поклёпом на князя и дезой!? - опустив голову, я больше не противоречил. - Да, откуда вам знать, раз и рассказать-то про это было некому? - сердился дядюшка, а заслушавшаяся тетушка, охнув, бросилась на кухню:
       - Что-то пригорает на плите!
       Конечно, я принялся штудировать всё, что попадало под руки из печатного наследия по истории своей отчины. Стал завсегдатаем библиотеки, заколебал вопросами и сомнениями дядьку, комвзвода и завуча школы юнг. Сам завуч и сагитировал меня прочесть юнгам лекцию о "Куликовской битве". В неё я не собирался включать обвинения Костомаровым в трусости и политической близорукости Д. И. Донского. Мною они воспринимались как провокационные, и наносящие чуть ли не личное оскорбление. Потирая римский нос, дядюшка осадил мой пыл:
       - Ты же ратовал за конституционное право иметь собственное мнение. Вот, Костомаров его честно и высказал, не побоявшись шумихи, поднятой ура-патриотами. Можешь подчеркнуть своё несогласие с его выводами, но умалчивание их и будет нарушением свободы мысли и слова. А ты же горой за их соблюдение! Противоречивые суждения только оживят твой доклад, расшевелит и заставит думать своей башкой аудиторию - настаивал дядя. - Для наглядности предлагаю заделать на листе ватмана в акварели схему Куликовской битвы. Указать на ней расстановку сторожевого полка, центра, полков правой и левой руки под командованием двух братьев из Литвы, князей Андрея и Дмитрия Ольгедровичей. Показать излучину Дона, гирло Непрядвы, лес и в нем хорошо замаскировавшийся русский засадный полк. Отметь место княжеской, с ликом Спаса Нерукотворного чёрной хоругви, и место шатра Мамая на Красном холме: - дядюшка, как всегда был в своём амплуа и сущим кладом на идеи. - Советую заострить внимание на союзниках Мамая. Страшно подумать как бы повлияло на исход битвы вмешательство таких серьёзных сил, как великого князя литовского Ягайло и враждующего с Москвою рязанского князя Олега. Почему же они мешкали, не вмешиваясь напрямую, хотя оба продолжали сноситься с Ордой? Не с тем ли связана задержка рати Ягайло, что в полки Донского прибыло пополнение, из недавно заступивших на московскую службу двух знатных и испытанных в сражениях воевод, и братьев Ягайло, князей литовско-русских Андрея и Дмитрия Ольгедровичей? - расценивал дядюшка расклад сил перед битвой. - На Куликово поле Ольгедровичи пришли со своими испытанными и уже бившими татар дружинами. Хоть и звались эти воины литвинами, однако на две трети состояли они из народа русского из земель полоцких. За князем Андреем и его верной дружиной шли испытанные в боях с немецким рыцарством, удалые в пешем строю псковичи. Литовскую дружину брата Дмитрия замыкала городская дружина Брянцев. Именно псковичи, литвины и брянское ополчение примут на себя удар свежих сил Мамая, не дрогнут и выстоят в решающий момент битвы, когда за их спинами разворачивался и вводился засадный полк обеспечивший победу. Хотя войско Ягайло и звалось литовским, но на две трети оно состояло из народа Руси Западной и, следовательно, православной веры. Стать на сторону нехристя, недавно битого ими в Подолии, супротив своего брата во Христе было моральным испытанием. Вера была великой силой, а церковное проклятие московского митрополита равносильно духовной смерти. Это хорошо понимали Ягайло, Олег Рязанский и его бояре, а посему, очевидно, они и мешкали. Сам литовский князь Ягайло, он же - будущий король польский, на три четверти имел кровь русскую и крещён был в православии Яковом. Его матушка тверская княжна Ульяна, да и бабушка тоже, пели ему колыбельные на русском языке. Домашний язык его был русским, а в главном углу княжеских хором в Вильно глядели с икон православные лики - поддразнивал дядюшка юнгу такими вот "новостями". - Подожди не кипятись, не кати бочку на князя Олега рязанского! Никакой он не предатель и не коллаборационист! Каждому князю была ближе к телу своя удельная рубашка и своя дружина. Князей к тому времени наплодилось без всякой меры, и бедой для Руси оказалось их явное перепроизводство. Самой же Руси как "единой и не делимой" не существовало уже более сотни лет, а каждый князь был сам за себя и супротив соседнего князя. Кстати, Олег был нормальным князем и неплохим воякой, да и Рязанцы было гордые и самостоятельные мужики. Ещё за семь лет до Куликовской битвы, дружина Олега храбро рубились с Мамаем, когда тот наехал на Рязань. Вот и помозгуй племянничек, Олег бился с Мамаем, а совсем рядышком стоял и наблюдал за схваткой славный и боготворимый тобой герой - Дмитрий Иванович, позже наречённый Донским, с братцем своим верным Владимиром. Так и записано в летописи: великий князь московский "Сбрався с всею силой своею и стоял у реки Оки", а что записано пером,... дальше сам знаешь. Простояли братья так всё лето, не пустив Мамая мародёрничать в землю Московскую, но и пальцем не шевельнули, чтобы помочь Олегу Рязанскому. Разгромленная дружина князя Олега, и те из жителей города, кто уцелел, бежали и укрылись в лесах, когда Мамай с азиатской яростью разорял и жег Рязань. Тут бы в самый раз ударить Дмитрию по мародерам! Но так может мыслить только умник из современных, забывшись, что в те времена и в том мире были совсем другие правила игры. Не созрел и не совсем ещё тем был менталитет у русских князей! Даже Дмитрию Донскому потребовалось семь лет срока, чтобы дорасти до сознания русского общенационального интереса. Это моё приватное мнение. А ты, не торопись, подумай. Почитай историю великого княжества литовского-русского. Кстати, это родина твоих пращуров. И как знать, может рядом с князьями Андреем и Дмитрием Ольгедровичами на Куликовом поле против поганых плечом к плечу стоял прадед боярина Левко, прапрадед Сидора Левковича, твой пра-пра-пращур, от которого и пошла ваша фамилия. Отсюда, вероятно, и повелось на фамильном гербе Левковичей - Дрогослав на голубом поле щита боевую стрелу рисовать.
       Лекцию юнги прослушали в полнейшей тишине. После заключительных слов, не вскочили со своих мест, суетясь поскорее убрать скамьи, освобождая место для главного действа: "после лекции танцы". Было слышно, как плохо слушающимися руками я, шуршал ватманом, сворачивая в рулон схему Куликовской битвы. Раздвигая, столпившихся юнг, ко мне протиснулись комвзвода и завуч школы Петров.
       - Спасибо - сказал завуч, пожав мне руку.- Ждем продолжения осмысления прошлого нашей страны, если оно будет с такой же серьёзностью подготовлено.
       А комвзвода пообещал:
       - Буду просить у начальства разрешения для вас лично заниматься самоподготовкой и ночевать дома.
       Сам того не ожидая, я сообщил Петрову, что у нас, попутно собрался материал по великому княжеству литовскому-русскому, да и на татаро-монгольское иго некоторые соображения высветились.
       - Тема не совсем актуальная, поэтому, вы предварительно поднесите мне материалы для ознакомления, а там посмотрим - загадочно улыбнувшись, ответил Петров.
       - А вы правы, инициативу молодежи и интерес к прошлому нашей страны надо поощрять. Напишите на моё имя в рапорте ходатайство о необходимости благоприятного режима для нашего "лектора" - это Петров уже к нашему комвзвода. И ко мне: - Передавайте привет вашей тетушке Брониславе Осиповне.
       Этим приветом сильно заинтриговал меня завуч. Дома был задан вопрос с пристрастием:
       - Тётя, как надо понимать твоё знакомство с нашим завом по учебной части?
       Пришлось той выкладывать, с какими трудностями устраивала меня она в школу юнг. Занятия в школе шли уже три месяца и высказывались опасения, что мне просто не догнать пройденного. Тётушка начистоту выложила причину, за что меня вытурили из речного училища. Завуч не придал значения моей нелестной характеристике с убийственным заключением: "отчислен за хулиганское поведение при интернациональных контактах", а поверил рассказу тётушки. А та постаралась расписать всё происшедшее получше добросовестного свидетеля.
       - Курсантов-первокурсников привели на экскурсию в новгородский кремль. У пленных немцев тоже был выходной, и им тоже спланировали посещение музея. По команде фельдфебеля военнопленные лихо развернулись в шеренгу перед строем курсантов. Пленных немцев не сопровождали конвоиры с собаками и автоматами. Их мундиры были вычищены, сапоги навакшены, а чисто выбритые и умытые физиономии излучали уверенное спокойствие. Если бы наши мальчики не видели и не знали, как фашисты обращались с несчастными, голодными, измождёнными и обносившимися нашими пленными, то и не было бы "хулиганского поведения при интернациональном контакте". Большинство мальчишек выросло в деревне, где не принято бить скотину, даже если гонят её на убой, а наших пленных били прикладами, травили собаками и расстреливали за поднятую корку хлеба. Война не обошла стороной никого из пацанвы, поэтому и случился коллективный стресс от формы вермахта, сытых, выбритых физиономий и лающих команд фельдфебеля на ставшем ненавистным языке. Всё это настолько потрясло мальчиков, что они не нашли ничего иного как забросать немцев камнями. Надо отдать должное выдержке солдат, сил у них было в достатке, чтобы в порошок стереть хиленьких мальчишек, на скудном питании не набравших даже мышечной массы, а матёрые мужчины, обученные убивать, только прикрывались от прямых попаданий в голову. Инцидент наделал шума. Горьковчане болтали, что пацаны устроили немцам "второй Сталинград" и скандал был большой. Куда-то дошло, "поступило указание" и начальство оборзело, добиваясь признания: "Кто начал первым и был заводилой?" Потом пошла индивидуальная работа. К несчастью в десятку кандидатов на отчисление угодил сын моего погибшего брата. А может быть, наоборот, к счастью! - добавила тётушка: - Ну, какой бы из него речник получился? Он с детства грезил морем! Так бы всю жизнь промучился от комплексов, что не побывал на Занзибаре и не повидал летучей рыбы.
      

    0x01 graphic

    Завуч школы Петров

      
       - Значит не судьба ему, быть "лягушатником", - так настоящие морские волки обзывают речников, а судьбе виднее! - без меня и за меня сообща решили завуч Петров и тетушка Бронислава.
       Ну а я ещё больше зауважал завуча, не поддавшегося воздействию моей нелестной характеристики.
       Программа школы юнг оказалась незамысловатой. Учебный процесс в основном касался приобретения практических навыков без теоретических обоснований и время, отводимое на самоподготовку, я частенько проводил за чтением исторической литературы. Дядюшка не только задал мне цель, собрать материалы, отражающие борьбу за выживание двух ветвей одного народа, но и сам расстарался.
       - Посмотри, что доверили мне по большому блату - и протянул книгу дореволюционного издания со старым шрифтом с еры и ятью в написании. - Как раз то, чего не хватает. "Гедиминовичи. Жизнеописания князей литовских-русских". Но, только, ради Бога, аккуратней, не роняй из рук книгу на пол, когда задремлешь.
       Целые страницы текста из жизнеописаний ложились в конспект будущей лекции и подкреплялись выдержками из Соловьёва, Ключевского, Карамзина, Платонова. Мне казалось, что эта лекция тоже удастся. Но ошибся здорово. Лекция не состоялась. Тема оказалась не актуальной и идеологически поставленной неверно. По совету завуча конспект я отложил "до лучших времён".
       Конечно, всё течёт и изменяется. Настало время, когда не только царя Ивана Васильевича Грозного можно, вымазав дёгтем обкатать в перьях, но и самого... Был бы только заказ! Но конспекта не стало. Куда я его забросил "до лучших времён", не помню. Настали времена когда идеология перестала прямо и в открытую насильничать над историей, и такие авторы как С. Пушкарёв, Б. Рыбаков Ю. Лощиц, В. Каргалов, В. Пашуто, Л. Гумилёв, Греков, Сахаров... и др. много чего из раннее неизвестного поведали нам о той эпохе, а содержание их книг почти один к одному сошлось с дядюшкиными лекциями по историческому ликбезу. И тема стала интересной и актуальной для всех пожелавших ознакомиться с воззрениями на родную историю, среди людей незашоренных классовой борьбой и национальной политикой.
       В нашей истории много белых пятен. Многое сознательно замалчивалась в школьных и университетских программах. В учебниках только одна Москва рассматривалась как единственная наследница и преемница древней Киевской Руси. Изучив такую "историю", так и ничего не узнаешь о четырех веках жизни западной ветви русского народа. И это невзирая на то, что эта ветвь народа оказалась хранителем культуры древнерусского государства, источником просвещения и культурных новаций для дремучей, затерянной в лесах крошечной Московии.
       Из ликбеза дядюшки почерпнул я иное видение на историю этого необычного государства, симбиоза народов, заселявших тогда полоцкую землю. Дядюшке повезло прослушать университетский курс лекций старорежимных профессоров, не успевших свихнуться на марксизме. Тогда было принято за правило не судить о поступках личности, повязанной требованиями и условностями своего времени, не постигнув морали эпохи и не разобравшись в общественных взаимоотношениях. Право же, недопустимо, спустя столетия, осуждать поступок человека и выносить ему приговор на основании современной морали.
       Не одним желанием получения привилегий надо объяснять откат части западной русской аристократии от религии дедов, родного языка и культуры, а постоянной обработкой умов со стороны правящей верхушки, выходцев из "нации, правящей бал". На это были брошены такие мощные силы духа и власти, как Ватикан с его нунциями, искусно обученными проникать во все сферы общества и уголки души. Поэтому потомки могут гордиться западной ветвью русского народа, сумевшей сохранить язык, религию, культуру и себя как народ при многовековом, массированном идеологическом и экономическом засилии титульной нации. О том, что древняя Русь была Киевской, а с её погибелью на смену ей заступила Русь Северо-Восточная - Московская, мне как и большинству из моего поколения, было вдолблено ещё в школе. Но, оказывается, жила-была и даже процветала кроме крошечной Московской Руси ещё и многолюдная и обширная Русь Западная в составе Великого княжества Литовского. А погибель Киевской древнерусской земли произошла не только по вине злых соседей или монгольского нашествия, а вследствие естественного исторического процесса - вырождения и старения этнической системы и отсутствия единой скрепляющей этнос идеи.
      
      

    РУСЬ, КАК ТОРГОВЫЙ МОСТ ВОСТОК-ЗАПАД
    Продолжение домашнего ликбеза.

      
       Своему материальному благосостоянию Русь Западная обязана географическому положению и широко разветвлённым речным системам. На дремучих лесных её просторах не было никаких дорог. Торговые пути шли по рекам и волокам. В области великого княжества Литовского располагались четыре оживлённые речные системы: днепровская, вислинская, неманская и западно-двинская. Здесь соединялись реки русские с реками польскими и связывались в единый транспортный узел четыре славянских народа.
       Известно, что торговля сближает между собой народы, облегчает их нужды и способствует обогащению. Но она же, вызывает у соседей самые низменные чувства: жадность и зависть, которые и приводят к разрушительным войнам за передел рынка и стремлению к наживе богатств не трудом, а оружием.
       Когда европейскую торговлю через Средиземноморские порты порушили мавританские пираты, по рекам Руси, от Балтики до Царьграда протянулся торговый путь "Из варяг в греки", а на речных перекрёстках, на местах обмена у аборигенов импортных товаров на меха, мёд и воск и возникли первые русские города: Новгород, Киев, Полоцк и др., то вслед за купцами по рекам двинулись варяжские дружины. Они покоряли прибрежные славянские племена и в городах сажали на правление своих князей. На землях, издревле принадлежавшим кривичам в Полоцке, первым сел варяжский муж Рогволод, но вскоре с ним покончил Киевский князь Владимир и этим расширил свои владения за счет кривичей и дреговичей, а дочь варяга Рогнеду силой взял в жёны. Их сын Изослав и стал родоначальником князей Полоцких и нынешней Белоруссии.
       Торгуя с Европой, богател и приобретал всё большую независимость Полоцк, в нём были сильны боярство, купечество и городское вече. За сотню лет до нашествия Орды, Полоцк уже обособился от власти Киева, а великий князь полоцкий Владимир славился могуществом и господствовал до самого устья Двины. Князь содействовал распространению христианства и настолько был уверен в собственном могуществе, что позволил крестоносцам выброшенным сарацинами из Палестины построить на своих землях монастырь. Этот рыцарский и полумонашеский сброд оказавшийся безработным у себя на родине живо принялся за дело. Начав с закладки монастыря, Орден отгрохал и крепость, а укрепившись в ней, зажёгся идеей экспансии "Драх нах Остен". Поощряя завоевания земель в Прибалтике, папа Римский отпустил грехи каждому "Христову воину", огнём и мечем, крестившему местных язычников. Своей буллой папа взывал к "королям Руси" во избежание полного их уничтожения покориться и влиться в лоно "истинной церкви". Однако Рюриковичи оказались благоразумнее прорабов перестройки, они не клюнули на навешивание на славянские уши лапши: сказочек папы римского о "Европе, - нашем общем доме", как поверила российская демократия словам незабвенного Остапа Бендера, что "Европа нам поможет". Запад пытался силой навязать народам Руси, полякам и литовцам баснословные выгоды от такой идеи, однако все напрасно. Словам никто не верил, а дела говорили об ином. Католическое рыцарство как жило разбоем, так и продолжали грабить и убивать ставших такими же католиками славян Польши, Богемии, Мазовшии.
       Что, кроме "расширения жизненного пространства", так притягивало благоденствующую в эпоху Возрождения Европу в дикую, таёжную Русь? Дело в том, что грабежи крестовых походов привнесли городам и замкам Европы так называемый добавочный продукт. С его появлением интенсивно строились города и замки, появились предметы роскоши у разбогатевшей знати, хотя её моральные ценности так и остались на древнеримском восприятия мира, культуры и идеологии. Тысячелетнее приобщение к морали: после нас хоть потоп! - свели на нет лесные богатства Европы. Дров и древесного угля катастрофически недоставало, а такое непреложное условие цивилизации, как огонь в домашнем очаге, оказался дефицитом.
       В величественных дворцах высокородные обитатели всю зиму дрожали от сквозняков и стужи, и поэтому от Севильи, Гренады и до самого Царьграда, знать ценила меха, как единственное спасение от промозглой дворцовой сырости и щедро расплачивалась за них серебром и золотом. Лето же вместе с теплом заносило в дворцы иную, но крайнюю неприятность. С насекомыми-паразитами дело оказалось ещё сложнее. Они заедали знать и смерда. А больше всех страдало благородное рыцарство от невозможности почесать себе спинку под латами или черепушку под шлемом рукой в стальной перчатке. Страдали и куртуазные кавалеры, и жеманные дамы. Взопрев после танцев иная придворная особа нередко гонялась под корсетом и гирляндой юбок за доставшим её насекомым и прямо на глазах сочувствующих давила его пальчиками, унизанными перстнями. Для этой цели во дворце короля-Солнце Людовика ХIV, на самом видном месте, выставлялось серебряное блюдо, служившее кладбищем кровососам.
       В отличие от европейцев, население Руси до изнеможения напропалую хлестало себя берёзовыми веничками и от души парилась в изобретённой, толи самой Русью, а толи соседней чудью, бане-каменке. Древнее письменное свидетельствование этому действу обнаружилось в "Повести временных лет" у Нестора в виде пересказа впечатлений от бани-каменки, потрясших святого апостола Андрея Первозванного во время посещения им славянских земель.
       А Европа докатилась до того, что знатный европеец мог позволить себе вымыться лишь пару-тройку раз в году. Весь процесс его банной процедуры протекал в деревянной лохани с горячей водой, доставляемой от кухонного очага. Следом за главой семьи, в той же, но уже остывшей воде плескались остальные домочадцы.
       - Это не моя выдумка, - клялся дядюшка - можешь проверить. Всё это засвидетельствовано в западноевропейских литературных произведениях эпохи Возрождения, почитай хотя бы у Боккаччо. Там из-за сложностей с топливными ресурсами напрочь забыты римские термы и бани с тёплым полом, калорифером, горячей и холодной водами в бассейнах, в которых отмокали патриции после чрезмерных возлияний на ночных пирах. Да и "удобства" были не предусмотрены не только в домах простых европейских горожан, но и во владетельных замках все нужды справлялись за ближайшим углом. Даже законодательница европейских мод - столица Франции не имела канализации, ею служили сточные канавы вдоль городской мостовой. Зачастую ночные горшки опорожнялись прямо на головы случайных прохожих, кравшихся в тени зданий по неосвещённым улицам Парижа. Миазмы и здоровый дух от здоровых тел нежные носики пытались заглушить духами и розовой водицей, поэтому дамы и кавалеры парфюма не жалели и его требовалось много. Духов "Шанель" Европа ещё не производила и все благовония доставлялись с далёкого восточного рынка. И оттуда же завозился дорогой шёлк, хотя накладные расходы по их доставке превышали все разумные пределы. Трудно поверить, но килограмм шёлка приравнивался по цене одному килограмму золота. И не мудрено, ведь шёлк служил единственным спасением от паразитов. В белье из шёлка паразиты не заводились. Лишь только очень состоятельные особы могли позволить себе спать на таком белье. И не каждый королевский двор мог похвастаться оббитой шёлком спальней.
       Древний как сам мир закон рынка: "Спрос определяет предложение" и определил возникновение Великого шёлкового пути. Когда его прикрыли завоевания ислама, его заменил - сарацинский путь по Каспию и Волге к Новгороду Великому. И тут же на границе каждого уважающего себя удельного княжества путь преградил латник, предтеча современного таможенника, требуя тамги - десятину с товара у проходящего каравана.
       - Прикрыли бы на пару лет шлагбаумы перед караванами, и прекратились бы сразу войны в Европе, вынужденной отложить меч и чесаться обеими руками - съехидничал я.
       - Да и так, сколько существует Россия, столько лет от неё чешется Европа - подвёл черту дядюшка. - Тема следующего урока "Великий шёлковый путь". Не могу припомнить, в чьих профессорских лекциях содержатся сведения о нём. Ищи сам, не маленький.
      

    ВЕЛИКИЙ ШЁЛКОВЫЙ ПУТЬ

      
       Трудно предсказать какой бы была Россия, если бы её просторы мог бы обойти, или обогнуть торговый путь с Востока в Европу, и не окажись Русь "мостом" на этом пути. Первый рыцарь-пилигрим, случайно открывший Московскую Русь, ещё неведомую для Европы, как и заокеанская Америка, дивился её богатству не только мехами, непуганым зверьём и корабельным лесом. Его ослепил блеск золочёных маковок и внутреннее убранство православных храмов. О сундуках с казной великого князя, за одну коллекцию изумрудов которого можно было приобрести небольшое европейское княжество, докладывал он императору и папе Римскому шёпотом. Драгоценные камни, злато и серебро - все эти богатства были на Руси завозными, осевшим за столетия в виде таможенного сбора с торговых караванов. Караваны шли путями, проложенными очень смелыми, предприимчивыми и рисковыми людьми с давних времён. Великий Шёлковый путь известен был ещё до возникновения Киевской Руси, когда степью от Волги до Днепра и Крымом владели хазары. Шёлк поставлялся в Европу из Китая купцами хазарского каганата, затем булгарами, уйгурами, а позже иудейскими купцами. В те далёкие времена обескровленная восстаниями и войнами с тюрским каганатом китайская династия Тан, стремясь пополнить казну, мудро снизила цену на шёлковые ткани. На юго-востоке империи возникли торговые колонии-сеттльменты, или говоря по-современному - оффшорные зоны. Правительство империи Тан обеспечило режим наибольшего благоприятствования торговцам Согдианы и рахдонитам, т.е. людям "знающим путь"- хазарским купцам из иудеев.
       Этот "блуждающий этнос", пришёл в Хазарию из Ирана. Иранские цари Сасаниды к торговым кадрам из рахдонитов относились покровительственно, и так бы продолжалось, если бы из-за дефолта 491 года богатая еврейская община, изъяв свои капиталы, не сбежала из Ирана в Византию. Завезённым финансам Ромеи обрадовались, и тут же предоставили пришельцам режим наибольшего благоприятствования, но вскоре обнаруженные злоупотребления заставили Византийские власти принять меры, и купцы "знающие путь" срочно перебрались в Хазарию. Иудейская община правила Хазарией 150 лет и так было вплоть до нашумевшего и ставшего знаменитым: "Иду на Вы!" Киевского князя Святослава и его разорительного похода на Хазарский каганат. Когда все улеглось по Великому шелковому пути снова пошли караваны, но ведомые теперь булгарскими и уйгурскими купцами. Не смотря на смену монополиста, шёлковый путь оставался всё тем же. Через степи уйгуров, Семиречье, мимо озера Балхаш к Аралу, через плато Устюрт и реку Яик выходил Великий Шёлковый путь к Волге. 12 тысяч верст, 200 дневных переходов по 25 километров за день. По всей трассе на расстоянии дневного перехода стояли караван-сараи для ночёвок и колодцы с водою. Только сверхприбыль от торговли супер- и сверхдефицитным товаром могла оправдать такие расходы.
       В дельте Волги скрещивался восточный путь, по которому шли в обмен на золото шёлк и благовония в Европу, и северный - из Ирана на Каму, по которому текло серебро в обмен на меха. Оба эти пути в умелых руках оказались курицей, несущей золотые яйца и лакомым куском для завистливых глаз. На него не мог не покуситься хозяйский глаз из Каракорума, тут же бросивший тумены Орды на половцев и на волжскую Булгарию.
      

    ОТКУДА ЕСТЬ И ПОШЛА РУСЬ ЗАПАДНА
    Продолжение домашнего ликбеза.

      
       Полоцкое княжество граничило с литовскими племенами, жившими ещё при общинном строе. Отбиваясь от наседавших немцев, литовцы заслоняли соседнюю Русь и нередко объединялись с ней в общей борьбе с рыцарскими орденами. Под угрозой полного уничтожения, как это случилось с пруссами, литовцы и жмудь сплотились под властью своего князя. Объединяясь, Литва усиливалась, а Полоцкая земля дробилась и слабела. Вскоре вотчиной супруги А. Невского - Полоцком завладел литовец Тевтовил. Случилось это не без помощи от его свояка Даниилы Галицкого, короля русского. Четыре столетия исконной Русью была Полоцкая земля, а стала теперь Литвою.
       "Как случилось, что народ бедный, дикий, плативший несколько веков дань России, и более ста лет умевший только грабить,.. в грозном ополчении выступил из тёмных лесов на театр мира, и быстрыми завоеваниями основал державу именитую"? - задаётся вопросом Карамзин и не находит на него ответа.
       Причину разъяснил профессор Платонов, усмотрев её в перевороте во внутреннем строе Литвы. Из разрозненных шаек литовцы организовались в дисциплинированное войско, обученное осаде городов. Такая перемена произошла от прилива в литовское государство русских, в котором русские правят войском и посольствами и влияют на внутреннее управление княжества... Главным советником у великого князя литовского был русский - Давид, воевода Гродненский. С помощью Давида, как агитатора-пропагандиста, Литва присоединила к своим владениям: киевскую, полоцкую, минскую, туровскую, пинскую и витебскую области, так ни разу не воевав, ни с одним из русских княжеств. Так под угрозой завоевания от внешних врагов: Золотой Орды, Ордена крестоносцев и Московии возникло добровольное объединение удельных русских княжеств в Великое княжество литовское-русское. Мудрый Гедимин ладил со всеми, даже с Ордынским ханом, хотя никогда не платил тому дани. При Гедимине мирно уживались два мировоззрения: западное - католическое и восточное - византийское, православное. Мирно жили в одном государстве и оба народа. Казалось, и делить им было нечего. Русские вошли в Великое княжество со своими территориями, превышающие земли литовские на две трети, а титульной нации насчитывалось в нём меньше трети части населения. У вышедших из лесных чащоб племён не было своей письменности, и, естественно, официальным государственным языком княжества стал русский язык. Знатные литовцы обучились русской грамоте. В княжих хоромах говорили по-русски. Князья одевались по-русски, женились на русских и давали своим детям русские имена. Большинство литовских князей приняло православие. Русское культурное влияние подчинило себе в государстве господствующую народность. Сам Гедемин именовал себя великим князем литовским-русским. Правил он благоразумно, уважая гражданские права всех подданных. Покровительствовал православию и не мешал зависимости церкви от митрополита московского. Обладая политической мудростью и предвидением, Гедимин смог ладить не только со своим народом, а заодно с соседями на Западе и Востоке.
       Призывая всевозможными льготами иностранных ремесленников, великий князь освобождал поселенцев от дани. Ганзейским купцам позволено торговать беспошлинно, и Литва завалила свои города импортными товарами со всего света. В городах введено самоуправление на гражданском Магдебургском праве. Для христиан строились церкви, и Гедемин не мешал распространять православие. Хранил он верность слову и обещаниям и сам был примером честности. Нынешняя Белоруссия целиком была под его властью, но великий князь не притеснял потомков Святого Владимира от племени Рогнедина сына Изяслава. В результате такой политики Литва стала притягательным центром, около которого группировались русские удельные княжества. Сам Гедимин и его сыновья были женаты на русских княжнах. Своего первенца, малолетнего Ольгерда, он посадил на княжение в русском городе Витебске, а перед самой смертью поделил великое княжество между сыновьями, Ольгерду отдал восточные земли, а Кейстуту - западные.
       Ольгерд не случайно взял в жены сестру великого князя Тверского Михаила - Ульяну, получив дополнительный политический вес и виды на княжество, враждовавшее с Москвою. Ольгерд отвоевал у Польши полдюжины волынских княжеств, затем освободил от татар Киев и посадил на тамошний стол сына Владимира. Завоевал Чернигово-Северскую и Смоленскую земли, а вконец прославил себя победой в Подолии у Синей Воды над ордынцами, расширив при этом Великое княжество Литовское-Русское от моря и до моря. От Балтийского и до Чёрного моря раскинулось при Ольгедре его княжество. Подобные успехи объясняются тем, что желая избавиться от засилья татар и немцев и уйдя под Литву, русские княжества не испытывали никакой ломки в устройстве жизни, никакого религиозного или национального гнёта.
       - Мы старины не рухаем, а новин не уводим - мудро провозгласили обрусевшие Гедиминовичи, гордясь тем, что коренное русское население не ощущает свою подвластность. - Живут во льготах, больших, чем жили в старо-киевские времена. Великокняжеская рука не давит всевозможными поборами. А за что любить Москву? За то, что со времён Калиты гребут три шкуры хлебным оброком, подёнщиной, меховой шкуркой да серебряной гривной? А хану всё мало, потому как половина оседает в руках сборщика дани - великого князя московского.
       От воинской удачи Ольгерда княжеству литовскому прибыли больше, чем от посельских старост, и не нужны ему излишних поборов со смердов. Всё хорошо у великого князя литовского и достаток, и любовь, и слава, и почёт, но "не хлебом единым жив человек". Как бес попутал, вдруг потребовалась Ольгерду под руку сила всесильная, какая есть у великого князя Московского Дмитрия Ивановича в лице её митрополита. Взял да отписал он цареградскому патриарху: не поставишь на Вильно нам собственного митрополита, в римскую веру, дескать, перекинемся. Этот умный, удачливый и образованный политик, даже на "нюх не выносил спиртного", знал и с умом пользовался пятью европейскими языками, нутром чуял политический расклад, а тут как приспичило: "Хочу митрополита"! Вот и получил, наконец "карманного" митрополита от патриарха константинопольского, да не такого, как Богом избранный, митрополит Московский, и пошли от него лишь тяжбы да головные боли у престарелого князя. После трех разорительных походов на Москву - "трёх литовщин", Ольгерд замирился, с великим князем московским Д. И. Донским, и пристроил свою дочь Елену за его верного сподвижника и брата - князя Владимира. Дмитрий Иванович стал сватом литвину, а Владимир зятем, а его старшие сыновья Андрей Полоцкий да Дмитрий Брянский - теперь шурины. Кажется можно теперь зажить всем бессоромно да согласно! Но чует нечистая сила, что если, наконец, окрепнет русская семья, то ей надобно будет уходить отсель насовсем.
       И чёрт опять попутал вечного смутьяна на земле русской князя Тверского Михаила. Трижды зазывал он литовцев воевать землю русскую. Москвы им за каменным кремлём так взять и не удалось. Спалив посады и деревеньки, пограбив и захватив пленных и скотину, убиралась Литва с Тверью восвояси, натворив бед в княжестве Московском ещё похлеще Батыя.
       Михаил разочаровавшись в литовцах, кинулся с дарами, к темнику Мамаю, вымаливая ярлык на княжество над всею Русью. Мамай рассудил по-хански: "Пусть русские грызутся друг с другом, всё легче будет потом скрутить обоих, рано или поздно придётся разбираться с русским улусом". Покой теперь только снится москвичам и их молодому князю. Всё более тревожные вести идут из Орды! Мамай поносит Дмитрия Ивановича. "Обещал Митька платить дань ежегодно, а заплатил лишь разок! Отдам ярлык Тверичу Мишке"! Михаил, ликуя, объявляет войну Москве. Эта новость облетела и возмутила всю русскую землю и поднялась она на защиту Москвы. У литовцев хватило ума и сердца не встревать в заступ своего союзника, Мамай был далеко, а стен каменных у Твери не было, и Михаил отдался полностью в великокняжескую волю. И был прощён отходчивым Дмитрием Ивановичем. Но год от года становится всё тревожнее. А из Вильно весть: умер Ольгерд и не знамо печалиться надобно или радоваться. "Литвин всё же, не тугарин и не немец, веры одной с нами - православный и язык один, всегда без толмача договаривались". - заседали бояре в Кремле, думали и считали, сколько сирот мужеского рода он оставил: "От первой жены пятеро, да от второй семеро. У литовцев свои правила наследования: воля отца. Так кто же у Ольгерда любимейший из двенадцати"?
       В Вильно возмущение, неразбериха, но как будто в силу входят сторонники Ягайло и его матери Ульяны. Из Пскова сообщили, что туда с просьбой о "политическом убежище" прибыл со своей дружиною Андрей Ольгердович, князь Полоцкий. Псковичи испокон века покровительствовали обиженным и попавшим в нужду и "посадиши его на княжение", вводят Андрея в храм Святой Троицы и перепоясывает его довмонтовым мечом. Дмитрий Иванович не возражает - какой-никакой, а родственник и раз хочет князь Андрей послужить по русской правде, он согласен отдать знаменитому воину Андрею Псков в кормление. События близятся такие, что вот, вот пригодится боевой опыт князя. Заокская разведка все чаще доносила о передвижении значительных сил Мамая к южным окраинам рязанской земли.
       О князе Довмонте и его мече много славного поведал Карамзин. В главном храме Пскова, хранился уже больше сотни лет этот меч. Многими подвигами бывший литвин Довмонт оправдал доверие псковичей, одерживая постоянные победы над соплеменниками и немцами. Магистр Ордена, грозясь сравнять с землёю Псков, привёл под его стены 18 000 рыцарей и множество осадных орудий. Особливо досадовал магистр на Довмонта, за то, что тот истребил с горсткой Псковичей крупный немецкий отряд на границе. Многих немцев он посёк, а иные утонули, а иные укрылись на острове. Тогда Довмонт велел поджечь траву на острове "всполоша огнём и власы на них и порты, и тако победи их". За это магистр поклялся живьем зажарить Довмонта. Десять дней бились псковичи с немцами. "Довмонт же во множести ярости мужества своего с малой дружиной, с мужи псковичи, выехав изби полки их, и самого магистра рани по лицо". В последний раз Довмонт уже старец летами, но ещё воин пылкий, сразился с немцами на реке Великой, смял их в реку, и взял в добычу множество оружия, брошенного рыцарями в бегстве. Тридцать три года служил Богу истинному и второму своему отечеству добрыми делами, и мечём Довмонт. Удостоенный сана княжеского, он не только прославлял имя русское в битвах, но судил народ право и любил помогать бедным. Граждане Пскова любили Довмонта более всех князей. Так рассказывается в Истории государства Российского об одном из литовцев, принявших православие, радевших за русскую землю больше, чем некоторые русские наследные князья о своей отчине. И такими же славными защитниками Руси от неверных оказались и два брата литвина - сыновья Ольгерда - князья Андрей и Дмитрий.
      
      

    ПОЛЕ КУЛИКОВО
    Продолжение домашнего ликбеза.

      
       О битве на реке Вожа говорят редко. Её заслоняет сияние победы на Куликовом поле. Но здесь, на Воже, за два года до Куликовской битвы, уже оттачивалось русское оружие и мастерство полководческого таланта Д. И. Донского.
       Впервые русские побеждали в открытом поле самих ордынцев, так впечатляюще, так крупно и бесспорно. Многие десятилетия приходилось бежать и рассыпаться при одном виде своего старинного ворога, но осилить его, да ещё гнать было вновь, и к этому тоже требовалась привычка и навык. Летописец говорит, что в битве на Воже полк правой руки возглавлял князь Андрей Ольгердович, это было его первым испытанием на верность русскому оружию. Вскоре ему предстояло совсем трудное испытание. Московское войско воевало брянское княжество, принадлежащее Литве. Андрею пришлось выступить под московскими стягами против родного брата Дмитрия, запершегося в Трубческе. К великой его радости, Дмитрий не стал на бой: "...со многим смирением выдя из града и з детьми своими, и з бояры, и приде на Москву в род великому князю Димитрию Ивановичу"... Это волеизъявление ещё одного литовского князя было дороже иной воинской победы. Оно укрепляло надежду на то, что раздорному русско-литовскому соседству удастся со временем придать духовную общность содружества.
       Лето 1380 года уже переполовинилось, когда разведка доставила "языка", от которого выведали: - Мамай идет на Русь, сладившись с рязанским и литовским князьями, но не спешит, ждёт Ягайло, с ним он сговорился об открытии "второго фронта" с запада. Встреча союзников намечалась где-то у Дона. Рязанский князь Олег сидел смирно, выжидал чья возьмёт, и готовился таскать каштаны из огня чужими руками.
       Дмитрий Иванович уже возмужал, поднабрался воинского опыта. Готовился тщательно и продуманно. Вовремя был выполнен всеобщий мобилизационный план по всем дружеским ему княжествам. В Коломне собралась дружина невиданных размеров. Летописцы ссылаются на цифру в 150 000. Не видно было только полков Михаила Тверского, дружины меркантильных новгородцев и Олега Рязанского, оказавшегося тройным агентом и осведомителем, рассылавшим всем противостоящим силам письменные депеши. Да задерживались полки обоих братьев Ольгердовичей.
       За две недели до битвы Дмитрий Иванович сумел предугадать время и место встречи своих полков с Мамаем. На удивление Ягайло литовские лазутчики докладывали: "Русское войско совершает странный марш-бросок не к югу от Коломны, а на запад". Озадаченный этой игрой не по правилам, Ягайло остановился в недоумении. Этим московский князь убил два зайца: обошёл недружественную рязанскую землю и отрезал литовцев от главных сил Мамая. Лишь от Лопасни, где русское войско пополнились бродниками и другим гулящим людом, оно скорым маршем всю неделю шло на юг. Когда до Дона осталось пара переходов, из обозного хвоста доложили: на подходе подмога. Но кто, же это? Новгородцы? Или Тверичи, наконец, усовестились? Кто же это? Не сразу узнать в лицо седых от пыли Ольгедровичей, князей Андрея и Дмитрия во главе своих литовских дружин и дружин псковской, брянской и серпуховской. С ними их бояре и закалённые в схватках воины, бившие уже ранее ордынцев, при Синей Воде и на Воже. Да ещё набившие руку в постоянных схватках с немецким Орденом, стойкие псковичи. С надеждой ждал их великий князь Московский. Да мало ли с кем он договаривался, мало ли кого он ждал? Дело тут такое вызревает, что не прикажешь, на договор не сошлёшься. Тут каждый поступает, как ему совесть подскажет.
       Не дивно ли: у двух сынов Литвы русского чувства оказалось больше, чем у новгородцев, Михаила Тверского и Олега Рязанского! Может и не догадываются братья Ольгердовичи, как много значит для московского князя их появление. Докладывают, что Ягайло уже в одном переходе стоит, поджидая Мамая. Видел бы покойный Ольгерд, бивший татар у Синей Воды, с кем снюхался его любимчик. Но Ягайло ещё не вся Литва!
       Созвали военный совет. Где дать бой? Оставаться здесь, или перевозиться через Дон? Вспомнили победу на Воже, как выманили татар на свой берег, а на своём берегу драться всегда сподручнее.
       Однако послушались совета опытных воинов братьев Андрея и Дмитрия Ольгердовичей: "Если перевезёмся за Дон, то крепко будем стоять, зная, что так и эдак смерть! Так Ярослав Великий победил Святополка, а Александр Невский шведов. И ещё одно обстоятельство требует перевоза - предупредим соединение Ягайло с Мамаем".
       Дмитрий Иванович сказал княжеское слово: "Час суда Божия наступает! Надо перевозиться"! И в канун праздника Рождества Богородицы 7 сентября стали искать броды и мостить мосты.
       События Куликовской битвы нашли художественное выражение в средневековых летописях: "Задонщине" и "Мамаевом побоище". Излагая события того, памятного для русской земли, дня победы на Куликовом поле летописцы, не забывают назвать имена главных героев, свершивших ратный подвиг. Достойное место среди них отведено двум братьям - литвинам Андрею и Дмитрию. В одних рядах с Московской Русью, не жалея живота своего бились выходцы из Руси западной от земли Полоцкой: Русь и Литва. И с этого времени и пошло начало воинской славы знатного на Руси рода будущих князей Гедиминовичей - Трубецких и Бецких.
       - И как знать, возможно, под рукой князей литовских был и прадед боярина Левко. Ведь не зря в фамильном гербе "Дрогослав" на щите красуется боевая стрела - уверял меня дядюшка.
      

    БЕС КАК ЛАДАНА БОИТСЯ СОГЛАСИЯ В ПРАВОСЛАВНОМ МИРЕ
    Окончание домашнего ликбеза.

      
       Странные зигзаги выделывает история, творимая, по воле государственных мужей. И наоборот, сама история вытворяет чёрти, что с этими мужьями! Бывший союзник Мамая, великий князь литовский Ягайло вскоре запросил мировую у Дмитрия Ивановича. Два интригана Ягайло и его матушка княгиня Ульяна задумали исторический маневр. Мечты Михаила Тверского завладеть Московским великокняжеским столом не давали покою ни вдовствующей великой княгине литовской, ни сынку её Ягайло. Опостылел им Вильно, и грезились палаты за каменными стенами московского Кремля. Для начала они замирились с Москвой. Засвидетельствовано это письменно: "Докончательная грамота великого князя Дмитрия Ивановича... с великим князем Ягайло... о мире".
       Следующая грамота, оказалась ещё похлеще: "Докончание о женидьбе великого князя Ягайла Ольгердова. Жениться ему у великого князя Дмитрия Ивановича на дочери, а великому князю Дмитрию Ивановичу дочь свою за него дать, а ему великому князю Ягайлу быть в их воле и креститься в православную веру и крестьянство свое объявить во все люди"...
       Стань зятем московского великого князя великий князь литовский Ягайло - громадный потенциал возможностей открылся бы перед объединённой Русью, разом бы превратившейся в значительную политическую и религиозную силу в Европе. Изменились бы не только истории Руси и братских славянских народов, но, очевидно, и вся европейская история стала бы другой. Иными оказались бы и судьбы наших предков. Однако история не терпит сослагательных наклонений! И тут явно не обошлось без вмешательства лукавого. Известно, как огня он боится усиления православия.
       Попытка объединения Руси, сорвалась по причине смены обстоятельств с видами на брак у великого князя Ягайло. По доводам его матушки, у Ягайло появились шансы на более выгодную партию. Нежданно освободился польский престол. Польские магнаты избрали своей королевой одиннадцатилетнюю дочь почившего в Бозе правителя Польши. Ядвига подрастала глубоко религиозной и, ведя жизнь скромную и подвижническую, находилась под большим влиянием своего духовника. Ясновельможные паны ухитрились спровадить из Кракова обручённого с Ядвигой австрийского принца. Они подговорили духовенство, а те, в свою очередь, обработали религиозную до фанатизма девчушку. Уверив Ядвигу, что для блага Польши и Рима будет лучше, если она выйдет замуж за Ягайло, и этим приведёт в лоно истинной веры целую землю и языческий народ.
       Разрывающейся между долгом и чувством, юной королеве устроили смотрины с приодетым и припудренным Ягайло. Вконец, оба пришли к согласию с условием, что Ягайло, успевший сменить своё языческое имя на православное - Яков, сменит его ещё раз. Теперь уж на католическое - Владислав и отречётся от православия. Змея меняет кожу лишь раз в году, а изворотливый Ягайло-Яков смог дважды за год сменить и личину, и имя, и веру. Всё это было бы похоже на исторический анекдот, если бы не подтверждалось письменно.
       Первым делом Ягайло заключил договор с Польшей против общего врага немцев, известный как Кревская уния. Это был не равный союзный договор, и на деле он оказался поглощением великого княжества литовского польским королевством с обязательным требованием привести в католичество своих подданных и вечным присоединением земель литовских, а с ними и исконно русских к польской короне. Уния породила взрыв негодования в Литве православной и Литве языческой, вызвав восстание князей и бояр, возглавил которое двоюродный брат Ягайло Витовт. Старшие братья Андрей и Дмитрий отказались подчиниться и Унии, и Ягайло. Православное население Литвы сгруппировалось вокруг князя Андрея. Но его попытка переворота оказалась неудачной. Он был схвачен в Полоцке и "брошен в темную башню". Испугавшись восставших, Ягайло пошел на уступки, и заключил соглашение, по которому Витовт признавался пожизненно великим князем литовским под суверенитетом польской короны. А оба князя Андрей и Дмитрий, как и подобает прославленным воинам, и оба уже в престарелом возрасте погибнут в битве на Ворскле против когорты железного Тамерлана.
       Дочь литовского князя Витовта София была замужем за великим князем московским Василием - сыном Д. Донского. Породнившись, великие князья замирились и разграничили Восточную и Западную Русь по реке Угре. Несмотря на родство, Витовт продолжал теснить своего зятя, а затем и внука. Отнимая один за другим уделы, Литва умалила Восточную Русь до размеров нынешней Московской области, граница проходила всего в ста километрах от Московского Кремля. Можайск стал порубежным городом. Ещё немного, ещё чуть-чуть и не стало бы Матушки России, а был бы только наш "общий европейский дом". Но гордыня обуяла панов. Им одних земель православных было мало, теперь потребовались русские души и они потребовали дополнительно к унии государственной, ещё и унию церковную.
       В 1413 году заключили новый договор об унии. Литовская аристократия получала права и привилегии одинаковые с польской шляхтой, но только после перехода из православия в католичество. Упразднив крупные княжества, Витовт вместо потомственных русских князей посадил послушных наместников. Теперь польский язык и польское культурное влияние играет все большую роль в среде литовской и русской аристократии. Часть её принимает католицизм, но большинство остаётся верным православию, языку и культуре. Так в большом и мощном литовско-русском государстве возникает национально-религиозная вражда.
       "В новом государстве создались обстоятельства, дурно отзывавшиеся на его политическом могуществе. Вследствие национального и вероисповедного внутреннего разлада Литва начинает клониться к погибели в то самое время, когда она достигает, казалась бы, полного расцвета сил", - заключает известный историк С. Ф. Платонов.
       Усобная борьба за великокняжеский престол между русской партией и Сигизмундом Кейстутовичем - ставленников панов, закончилась победой Сигизмунда. Теперь "привилеи" знати на занятие высших государственных должностей существовали только для католиков. Так к унии государственной была добавлена ещё и уния церковная. Этим Сигизмунд возбудил ненависть русской знати и был убит заговорщиками. Великим князем литовским был избран Казимир Ягелончик, вскоре избранный и королём Польши.
       Русская аристократия, возмущенная унией составила заговор против короля, но он был раскрыт, главные зачинщики казнены, а предводитель промосковской партии - князь Бельский бежал в Москву. Примеру Бельского последовали многие русские князья. Так начался распад великого княжества литовского-русского из-за отъезда православных русских князей к Москве. Отток был оправдан "по старине" по древнему русскому "праву боярства на отъезд", или по так называемому "рыцарскому праву смены неугодного сюзерена". Эпохи, как и люди - смертны. Почти одновременно сходят с исторической сцены Новгородское вече, Большая Орда, и самостоятельная Литва, превратившаяся в окраину королевства польского, угнетающая своих православных подданных.
       Зато при Иоанне III на европейской карте появляется новое суверенное государство, названное её первым государем Россией. За время счастливого правления этого государя освободившаяся от трехсотлетнего ордынского ига Россия расправила свои плечи от Наровы и до каменного пояса Урала. В результате хорошо продуманных и умело проведённых земельных и судебных реформ Россия быстро набирала силы, богатела и отстраивалась. Москва с жадностью воспринимала все ценности эпохи европейского средневекового Возрождения и строилась заново, теперь уже не деревянной, а "белокаменной". При Всея Руси государе Иоанне III с древнерусской традицией вечевой вольности и княжеских усобиц было покончено. Заменили их нормы поведения заимствованные у монголов: дисциплиной, этнической терпимостью и глубокой религиозностью. Главными цементирующими силами в новом государстве стали Православная Церковь, единый государственный язык и Государь Всея Руси.
       Напротив, борьба внуков Гедемина за престол Литвы - это уже цепь убийств, предательств, измен, а стремительный взлёт Литвы кончился окончательным присоединением её к Польше.
       Титульная нация, подогреваемая национальным чванством правителей, погрязла во внутренних противоречиях с национальным большинством, состоящим из русского населения. Не желая, мирится с неравенством, одно за другим западные русские княжества порывали с Литвою и уходили под власть Москвы.
       На этой ноте заканчивался мой конспект неудавшейся лекции. Оказалось, что её содержание не соответствует духу времени, а тема оказалась "неактуальной и идеологически неверной".
      
       А мне и до сих пор на девятом десятке лет не хочется расставаться ещё с подросткового возраста полюбившимися героями. Как встрече со старыми друзьями, радуюсь я каждой исторической строчке с поминанием имён князей литовских-русских Довмонта, Андрея и Дмитрия. Эти имена заняли в памяти место рядом с Ярославом Мудрым, Александром Невским, Дмитрием Донским. Герои эти часто заблуждались, бывали гневливы и не всегда правы, но крепко держались заветов православия, прощали личные обиды, хранили веру, слово и рыцарскую честь.
       У отважных литвинов Довмонта, Андрея и Дмитрия русского духа и оказалось несравненно больше, чем у иного именитого русского князя, гордящегося своей родословной от Рюрика.
       Девизом на боевых хоругвях Александра Невского, Дмитрия Донского, Довмонта и братьев Ольгердовичей был православный крест. Став под сень креста, эти защитники Православия и земли русской не сразу и не вдруг стали такими. Вера и преданность земле Русской в них росли и укреплялись в борьбе с неверными и мужали они под влиянием подвижников русской Православной Церкви митрополитов: Кирилла, Святого Петра, Алексия и инока Сергия Радонежского.
       Дядюшка, посмеиваясь и теребя кончик своего римского носа, выговаривал юнге:
       - Юность склонна к преувеличениям. Из тебя как опара из горшка, так и прёт щенячья восторженность перед своими героями. А они вовсе не нуждаются в такой любви и таком поклонении. Вспомни Евангельскую заповедь: "Не сотвори себе кумира...". Принимай их такими, какими их сделала эпоха и вовсе не святыми, а живыми людьми со всеми страстями, ошибками и заблуждениями.
       На грустной ноте я закончил конспект лекции об историческом прошлом двух ветвей одного народа, об их предводителях и общих врагах и о тяге к воссоединению, которое и могло бы состояться при одной из трех неудавшихся попыток:
       Если бы не скончался скоропостижно и бездетным сын короля Галицкого Данилы Романовича в 1266 году. Если бы бес не попутал великого князя литовского Ягайло, и он не разорвал своей помолвки с дочерью великого князя московского Дмитрия Ивановича в 1382 году. А прояви бы сам Дмитрий Иванович тогда побольше такта, и дипломатической изворотливости, как знать, возможно Ягайло не был бы шокирован требованием Москвы целиком "Быть в её воле". Если бы не провалился заговор русских князей против короля Казимира под водительством князя Бельского в 1480 году... Но, повторимся: - история не любит сослагательных наклонений, а бес как ладана боится согласия в православном мире!
       Так и продолжали жить в разводе две ветви одного народа, вышедшего некогда из Киевской Руси. Подобно детям, не поладившим в одной песочнице, они то ссорились, то замирялись, то опять ссорились и всё только из-за корысти либо честолюбия своих предводителей, или просто из-за дамских капризов музы истории Клио. Быть может, когда-нибудь она и возьмётся рассудить, в чём же причина и кто виноват. Мастерица двойных стандартов, она постарается свести объяснение к обычному при сложных семейных разборках упрощённому выводу: "Вся беда, мол, в том, что не сошлись де родственники характерами! Известно: - вместе тесно, а врозь скучно"! И хотя не секрет, что отродясь житель Белой Руси был покладист и терпелив, а чтобы завести москаля и вытащить его из берлоги, нужно его для начала хорошенько "раскочегарить". Остыв же, он быстро забывает обиды. Поэтому, кто из них больше прав или виноват, судите сами по совести, но не по законам нашего времени.
       Конспект моей лекции лежал на столе зав. учебной частью, а сам я подпирая стену кабинета нижней частью спины и, теребил ленточки бескозырки ожидая приговора.
       - Как же, прочитал! Можно полагать, что писано сие камикадзе. О чём только думал твой дядюшка? Он что запамятовал, как Энзейштейну за фильм об Иване IV Грозном мозги вправили?
       - Дядя в деревне, пчёл на зимовку устраивает. Он не виноват. Он только книги доставал, а писал я один, - смекнул юнга, как откреститься чтобы "не шили групповуху".
       - Смотри, как бы этому пчеловоду не схлопотать зимовку туда, куда Макар телят не гонял. Здесь - завуч ткнул пальцем в тетрадку, - оспаривается официальная точка зрения на историческое прошлое России. А вопрос о западной ветви родственных народов уже навеки решён в 1939 году и нечего к нему возвращаться.
       - Дело в том, что корни моего отца восходят к шляхетству Полоцкой земли, а по линии матери - к терскому казачеству, и в моей психике не редки проявления своеобразных вывихов то одной, то другой крови - заюлил, оправдываясь юнга. - Дядя говорит, что виной всему живучесть генов моих заводных предков. Мне же просто хочется знать, как и чем жили-были мои пращуры. История казачества - тёмный лес и плохо исследована, поэтому ждёт своего описания специалистами. А по истории Белой Руси сохранилась масса материала, недостаточно освещённого в школьных программах. Из собранного мной материала видно, как под влиянием православия у обыкновенного ландскнехта-литвина вызревало патриотическое сознание до радетеля за землю русскую. Это хорошо прослеживается в жизнеописаниях Гедеминовичей, Довмонта и сотен других из безымянных их соратников,- оправдывался я.
       - Лекция отменяется - поставил точку ещё один "тёртый жизнью калач". - Мой тебе совет, сынок, спрячь тетрадку и не показывай её до лучших времён.
      

    ТЕМА СТАНОВИТСЯ АКТУАЛЬНОЙ:
    Кто мы? Откуда мы? Всё чаще задаются вопросы.

      
       Минуло более полувека, но лучших времён я так и не дождался. Правда, не та идеология ныне насильничает над историей. Теперь история сама, как продажная девка согласна лечь под любого борзописца. Пишут нынче, что хочу и как хочу, лишь с оглядкой на заказчика, обеспечивающего издание, главное, был бы он доволен. Конспект моей лекции так и не дожил до лучших времен и сгинул. Когда и где, сам не помню. В памяти остались лишь имена, забыть которые невозможно, эпизоды из суматошной жизни героев моего детства да редкие судьбоносные даты. Целая жизнь минула с моей неудачной попытки рассказать сверстниками версию на исторические связи двух ветвей одного народа, бытовавшую у "могикан" прошлого века, каким и оставался мой дядюшка. Но не довелось. Не актуальная тема! - приговорила эпоха.
       Зато теперь далёкое и полузабытое прошлое нежданно приобрело актуальность в моём семействе. К старому увлечению вернула дочь порадовав меня скончанием эпохи "Ивашек, не помнящих родства", и приходом на смену безучастной и безликой массе без роду и племени, личностей, которым не безразлично знать: "Кто мы? Откуда мы? и зачем пришли в этот мир"? "Изучая дедов, узнаём внуков, то есть, изучая предков, узнаём самих себя. Без знания истории мы должны признать себя случайностями, не знающими, как и зачем пришли мы в мир, как и для чего в нём живём, как и к чему должны стремиться..." - записано в дневнике выдающегося историка В. Ключевского.
       По РТВ не раз уже прокручивались документальные ленты об известных в стране людях искусства, занятых поиском своих фамильных истоков. Их открытия поражают неожиданностями и привлекают прямо таки детективными сюжетами. Обращение ко времени прошлому всё больше становится характерной чертой времени настоящего и, кажется, и наше общество наконец приходит к выводу, что генеалогические связи с предками играют немаловажную роль в становлении характера поколений. По утверждению известного учёного Н. Гернета человек начинает получать воспитание ещё за сто лет до своего рождения. Иначе говоря, в основу воспитания человека кладется прошлое предков, летопись событий родины и ещё не до конца понятое и не всеми признанное, так называемая генетическая память поколений. Память эта заложена в глубоких слоях человеческого подсознания в виде закодированного памятного фонда, как результат жизненного опыта прошлых поколений. А инстинктивная память клеток и организма в целом, как автопилот автоматически ведёт нас через все проявления жизни, управляя при этом сложнейшими регуляторами систем организма: нервной, химической, электрической...
       Вот так, под воздействием возрастающего интереса дочери к предкам, а, следовательно, и к прошлому, в котором они жили, воскресло и моё давнее увлечение родной историей, удачно названное поэтом "любовью к отеческим гробам".
       Удивительными способностями следопыта оказалась наделена моя дочь. За новыми государственными границами ей удалось разыскать, давно растерявшиеся фамильные связи. В благодарность за это поддался я её понуканиям записать то, что известно мне о прошлом родителей и предков, а за одно, и то, чем жил когда-то и сам. Начали мы с того, что слали запросы по компетентным учреждениям на розыск исчезнувших из виду родственников, а Анюта не переставала "рыть родословную" в интернете. Первыми поступили обычные отписки, из бюрократических инстанций. Когда уж потерялись всякие надежды, в почтовом ящике обнаружился пакет с интригующим обратным адресом ФСБ России. "Дело" подследственного открывала справка о реабилитации безвинно и просто по навету репрессированного отца моей супруги, деда моей дочери.
       Капитан Красной Армии Бачинский Ромуальд Станиславович вместо предписанного по закону и присяге исполнению воинского долга, всю войну без суда провел в ГУЛАГе по нелепому и из пальца высосанному обвинению: "шпионаж в пользу белопанской Польши". Кроме как польского происхождения за Ромуальдом Станиславовичем так и не обнаружилось иной вины.
       "Из таких "шпионов", как я - вспоминал Ромуальд Станиславович, горбативших всю войну на лагерных лесоповалах, - можно было бы скомплектовать даже не одну, а несколько полнокровных профессиональных армий. К вечернему отбою в лагерном бараке сбивались на нары военспецы от всех родов войск, в званиях от солдата и до генерала. Все мы болезненно переживали неудачи на фронтах и поголовно готовы были тут же стать под ружьё в любом воинском звании".
       Читая протокол допроса капитана РККА Бачинского, невозможно представить абсурдней казённой бумаги. Пребывающий в явных неладах с криминалистикой, следователь шьёт всё обвинение на слухах и по принципу ОБС - "Одна Баба Сказала". Даже не знаешь, смеяться или плакать надо. Не утешила нас и справка о полной реабилитации Ромуальда Станиславовича.
       Спустя пару месяцев, в почтовом ящике снова обнаружился казенный пакет, а обратный адрес принадлежал ФСБ, но теперь уже из республики Алания, бывшей Северной Осетии. В пакете обнаружилась копия уголовного дела по той же 58 статье на брата моего отца, бывшего командира эскадрона Первой конной армии Станислава Левковича. Дядя к счастью остался на свободе и только потому, что его дело оказалось в руках грамотного следователя, и обвинение было признанно недоказуемым. Оказывается, такое было ещё возможно в 1930 году, задолго до обрушившихся на страну повальных политических процессов.
       Когда пришёл третий пакет с обратным адресом ФСБ, теперь уже из Нальчика, на меня стали коситься соседи по дому и по вполне понятным причинам, ведь могли закрасться подозрения, - не являюсь ли я резидентом трех разведок, из трех бывших Союзных республик? Но нам было вовсе не до смеха. В деле "Дела" оказалась справка о реабилитации, как жертвы политических репрессий, на моего отца Левковича Вячеслава Иосифовича осуждённого в 1935 году на пять лет исправительных лагерей, а также протоколы допросов и показания свидетелей. Вчитываясь в протоколы, я так и не мог сообразить за какие же это грехи моему отцу и ещё троим членам семьи ломали жизнь? Выцветшие чернила, полуграмотный язык, неразборчивый почерк обер-уполномоченого Бергмана, трудно поддавались расшифровке, а глаза мутили невольные слёзы. Унять их не под силу даже трёпанному атлантическими штормами старому морскому волку. Чьи-то жёсткие, костлявые пальцы ломали горло, не поддаваясь ни валидолу, ни карвалолу. Хотелось закричать, вскочить и немедля, дать кому-то по его гнусной харе. Вот так, значится, и стряпались тогда процессы! Так шились из пальца высосанные дела, а в лагерях гнили невинные люди! Так эти поддонки били разрывными пулями в упор и наверняка. По кому же они били? В первую очередь по тем, кто не дрожал, не шептался за углами, а честно хотел помочь бороться с искривлениями власти на местах. Таковое возможно лишь "в стране рабов, в стране господ", где захватившие власть господа из оборотней и недоучек ханжески упражняясь в словоблудии, прикрывались маской "Слуга народа!"
       С лупой в руках читаю протокол допроса и пытаюсь вникнуть в суть. Шёл 1935 год. Только что отменили карточную систему. Коммерческие цены, т.е. нерегулируемые государством цены на продукты питания, разом взвинтились втридорога. Руководство железной дороги повысило себе зарплату в пять раз, а рабочим и служащим добавили от 20 до 50% к зарплате. Нелепо то, что самая квалифицированная группа специалистов - радиотелеграфисты, принимающие азбуку Морзе на слух, получила добавку лишь в 20%, зато телеграфисты, читающие готовый машинописный текст с бумажной ленты телеграфа, получили наивысшую добавку в сетке зарплат. Чтобы исправить явную несправедливость, группа радиооператоров станции Прохладная выступила с инициативой коллективного ходатайства перед руководством дороги об упорядочении зарплаты. Мой отец оказался застрельщиком. Телеграмма, посланная отцом по внутренней железнодорожной связи, состояла из точек и тире азбуки Морзе была понятна и обращена только к радистам, и уже только поэтому не могла расцениваться в суде как "прямое доказательство открытого и публичного выступления против советской власти". Да и в самом тексте не видно никакого намёка на антисоветские призывы. Привожу полностью и без купюр текст этой злополучной радиограммы.
      
      
       Товарищи радисты! Пишите начальнику отдела связи и электротехники
    Управления Северно-Кавказской железной дороги заявления с просьбой
    причислить радистов к ведущей профессии, как числятся телеграфисты,
    работающие на быстродействующих аппаратах Бодо. Мы тоже посылаем
    заявление.
    С приветом. Радиотелеграфисты станции Прохладная.
      
      
       О том, что радисты не просили ничего лишнего, выплывает из уголовного дела. Из показаний свидетелей выясняется, что цена килограмма хлеба резко поднялась на 100%, а зарплата радиотелеграфиста повысилась лишь на 20%. На заработную плату квалифицированного радиста стало возможно купить 140 кг хлеба в месяц, или при составе семье четыре человека на каждого едока по 1 кг 150 грамм хлеба на день. Но это всё! На приварок, чай, сахар, лекарства, одежду, коммунальные услуги и другие нужды денег просто не остаётся! Но ведь "не хлебом единым жив человек". И вовсе не с жиру запросили прибавки к зарплате радисты.
       Дорого же обошлась отцу сорвавшаяся фраза: "Ну что ж, так и будем вместо хлеба кормить детей кукурузным чуреком". Оброненная при свидетелях она явилась основным доказательством антисоветских выступлений отца. По меркам и условиям времени, в компании сослуживцев затёрся стукач, и следователь шьет дело на основании доноса, обвиняя отца в публичной антисоветской пропаганде, и само "Дело" он начинает вести так, будто следствию удалось вскрыть вражью вылазку недобитого класса.
       Меня восхитило поведение отца. Понимая, что следователю доподлинно известна вся его подноготная, а отрицать очевидное - себе дороже, отец и не пытается ничего скрыть: - да, по национальности он поляк. Да, по происхождению из дворянской семьи. Да, старший брат Викентий в первую империалистическую войну, движимый патриотическими чувствами, из студентов третьего курса университета перевелся в юнкерское училище и стал боевым офицером. Он и второй брат Иосиф ушли с белой армией за границу. Да, один брат Евгений, в крещении Юзеф, был членом ВКП(б) с дореволюционным стажем и комиссаром политотдела по связи во Владикавказе, и "за сношение с белобандитами" по постановлению ревтрибунала был в 1922 году расстрелян. Но по основному делу ответы моего отца хорошо продуманы. Он никого из "компании организаторов телеграммы" не выдал, а взял всю вину на себя. И кроме него, не был привлечён и не пострадал ни один человек. Зато строки, имеющие указание на дворянское происхождение отца, в протоколе допроса жирно подчеркнуты красным карандашом. А в графе "социальное происхождение": где значилось - "из дворян" - стояло три жирных восклицательных знака. Эти три восклицательные знака, предрешали приговор, как это и бытовало в духе революционного сознания того времени.
       "Демон" революции товарищ Троцкий, призывая к красному террору, наставлял своих подручных: "Пустив кровь у дворянского отродья", каждый из бывших часовых дел мастеров Жмеринки, и провизор из Бердичева, может убедиться, как из белого дворянского нутра польётся не голубая, а алая кровь.
       Об этом "бесе-пассионарии" октябрьского переворота и гражданской бойни в России стоит сказать пару слов. Отец Льва Троцкого - Давид Бронштейн был скупщиком земель и владельцем громадных латифундий юга России. Сын спекулянта землевладельца - Лейба Давидович Троцкий сформировал свое мировоззрение на "Капитале" Маркса и был вторым после Ленина теоретиком и практиком большевистской партии. Он обладал магическим воздействием на массы и слыл пламенным трибуном. Чёрный паккард Троцкого мотался по самым ответственным фронтам гражданской войны. Пламенными речами товарищ Троцкий овладевал толпою и оперировал людьми не хуже Анатолия Кашпировского. Он мог зажигать массы плохо кормленных, плохо одетых, плохо обутых, и плохо вооружённых людей. Ради обещанного Рая на земле и счастливой, сытой жизни своих детей, эти массы поднимались и рвались в бой. И как ни странно, били они сытых, хорошо вооружённых, хорошо обученных, хорошо одетых в английские шинели и французские френчи своих же отцов и братьев. Вот что значит пассионарность личности в период массовых возмущений общества. Такой толпою может безгранично руководить любой беспринципный поддонок: Троцкий, Гитлер, Муссолини, ... и иже с ними прорабы перестройки. В растерзанной гражданской войною стране, только-только слегка оклемавшейся при НЭПе, обострилась борьба за власть между "бесами". Тут же, как два паука в банке, сцепились два "вождя пролетариата" - Лев Троцкий и Иосиф Джугашвили-Сталин. Оба не брезговали ни чем. Начались партийные дискуссии. Нависла угроза раздела страны на два непримиримых лагеря: "троцкистов и ленинцев". Железной логикой победил восточный сатрап, изобретший формулу: "с победой социализма обостряется классовая борьба". Так началась война восточного деспота с подвластным ему чужим народом. Эта война забрала как минимум 10 миллионов трудоспособного населения, в основном крестьянства, а потери дворянства и творческой интеллигенции пока никто не подсчитывал. Все подозреваемые в несогласии с линией "Отца народов", уничтожались или пополняли трудовые лагеря, ещё одно из изобретений незабвенного Льва Троцкого. "Дело моего отца" было очень похоже на сотни тысяч дел, стряпавшихся на скорую руку по необъятной стране. "Дела" эти мало чем отличались друг от друга, поэтому приведу обвинительное заключение суда по делу отца, в сокращенном виде.
      
       ...Высказал недоверие к мероприятиям правительства по отмене карточной
    системы и выступал против раздачи пайков коммунистам. Призывал к
    коллективным выступлениям трудящихся.
       Приговор: на основании 58.10 ст. Уголовного кодекса - 5 лет лишения свободы.
      
    Председатель Линейного суда города Ростова-на-Дону: Фрейдсон.     19/III-35.
      
      
       С таким же успехом эти "слуги народа" были готовы упрятать за решётку за любое, самое, невинное коллективное обращение к трудящимся. Достаточно было лишь по собственной инициативе крикнуть в толпе: "храните деньги в сберкассе", как тебе за призывы в общественном месте пришьют "дело".
       Судей не тронула медицинская справка, предоставленная моей матерью: "Двое малолетних детей т. Левковича В. И. больны хронической малярией и нуждаются в уходе, лечении и нормальном питании". Не помогли отличные производственные характеристики с места работы подсудимого. Не смягчил приговора и известный Приказ бывшего командующего Кавказским фронтом тов. В. Гиттиса и члена Реввоенсовета тов. В. Трифонова о благодарности т. Левковичу В. И. за энергичную работу под огнём противника по восстановлению разрушенной связи на участке Грозный-Беслан-Прохладная. Этот Приказ подлежал широкому распространению среди рабочих, мастеров и служащих Северно-Кавказской железной дороги и хранится в её архивах с 20 декабря 1920 года.
       - А судьи кто? - Взорвался мой внутренний голос и долго не мог успокоиться, пока не вспомнилось то, о чём рассказывал отец: - В скорости судьи: Бергман и Фрейдсон сами займут скамьи подсудимых.
       Эти "бесы" намеренно и пачками стряпали подобные процессы против специалистов Северно-Кавказской железной дороги. Их вскоре возьмут с поличным и обвинят в заговоре против советской власти, подготавливаемом троцкистами.
       По решению суда высшей инстанции, мой отец освободился из лагеря через семь месяцев больным, но несломленным. Он не разуверился в идеалах социализма и не затаил обиды на власть. Хорошо запомнились его слова:
       - Всё происшедшее со мною - извращения местного руководства из настоящих врагов народа, а не вина партии трудящихся.
       С началом Отечественной войны, отец оббивал пороги инстанций, просясь добровольцем на фронт. Но у него, как и у всех радистов была бронь от призыва в армию, а в военкомате уважали законы военного времени. Лишь после катастрофы под Ростовом, когда прорвав фронт, одна немецкая танковая армия покатила на Грозный-Баку, а вторая завернула к Волге, отцу удалось сломить сопротивление бюрократии. В рекордно короткий срок - за половину месяца был сформирован стрелковый полк, и отец заделался бойцом минометного расчёта. Наспех сформированный, прямо с колёс, с бутылочкой "коктейля Молотова" вместо противотанковых орудий, 768 полк свою задачу выполнил, больше чем на половину полег в Большой излучине Дона, но задержал прорыв 4 танковой армии Вейхса к внешнему кольцу обороны Сталинграда.
      

    ЭТО БЫЛО НЕДАВНО, ЭТО БЫЛО ДАВНО

      
       Хорошо запомнилась мне весна 1942 года. Только что сообщили, что наши войска оставили Крым. Но никто и не помышлял, что немцы смогут докатиться до Кавказа. Все ждали: вот-вот их попрут туда, откуда они пришли, и будут добивать на его собственной территории. Вопреки здравому смыслу, по которому школьная детвора на лето разъезжалась из городов по пионерским лагерям и весям, меня второй год подряд на летние каникулы отправляли на "отдых" в город. На этом настаивали мои владикавказские тетушки, убедившие родителей - непременно и срочно требуется обтесать этого деревенщину!
       А дел за мной числилось не так уж и много, просто я разок опростоволосился за столом, накрытым для городских гостей с десертом из любимого мною ванильного киселя. Слопав собственную порцию, и забыв о присутствии городских тёток, дочиста я вылизал языком свою тарелку, а потом полез, правда, не руками, а ложкой, в тарелку брата.
       Тётя Юлия, закрыв глаза, прошептала:
       - Матка Бозка!
       А тётя Антонина заявила:
       - Дальше так дело не пойдет, иначе это чудовище опозорит весь наш род!
       Я был уверен, что в городе меня ждет "солдатчина" и будут днём и на ночь муштровать, сменяясь по очереди обе тётки:
       - За столом сидеть прямо. Не горбись. Убери локти со стола. Кушай ножом и вилкой. Не шмыгай носом. И, не приведи Господь, случайно высморкаться в накрахмаленную салфетку, а ещё, не спросив разрешения выбраться из-за стола даже по собственным неотложным надобностям... и т. д. и пр.
       Так значит, прощай моё босоногое станичное лето. Прощайте, набеги на ядрёную клубнику, что уже вызрела на грядках лесхоза "Аболенский". Не объедаться мне теперь черешней и курагой с колхозного сада. Не валяться днями на горячем песочке на берегу Терека и не прыгать в ледяную воду с перил его моста, а потом не есть запечённых над костром голавлей. Прощай Аболенский лес с его орехами, дикими грушами и яблоками. А зрелые кавуны с колхозной бахчи, предусмотрительно засунутые с солнцепёка в прохладные струи Терека? Их будут, но только без меня, лопать мои приятели да так, чтобы сок на голое пузо капал, оставляя следы налипшего речного песка! А мне предстоит мучиться с крошечными интеллигентными арбузными скибочками с тарелки с голубой каёмочкой на белой скатерти стола. Не таскать нынче мне голыми руками из подводных нор в глиняных обрывах речки отлинявших раков, а заготовленные на сазана снасти так и простоят без дела в сарае. Значит, не повидать мне чучела тропической рыбы с крыльями, о которой поведал удивший осторожного сазана, и подружившийся с нами заезжий штурман дальнего плавания. Ведь никто из огольцов всерьёз не поверил тогда байкам штурмана об океанской рыбе, которая летает, хотя тот и божился, что в следующий отпуск привезет напоказ её чучело.
       Мать с облегчением вздохнула, когда отец затолкал меня к знакомому проводнику в прицепной вагон "Ростов-Владикавказ" скорого поезда "Ростов-Баку". Распрощались наскоро, ведь неведомо было нам, что на этом свете мы с отцом больше не свидимся!
       Владикавказ продолжал жить и благоухать цветами так, как будто и не было никакой войны. Каждое Божье утро, как по заказу, с тучки, свисавшей с горы Столовая, проливался освежающий дождичек и обмывал тротуары. Умытые трамваи бодро катили с горки Молаканской колонки и весело позванивали на перекрёстках. На прилавках городского рынка горами возвышались фрукты и овощи, правда всё это было не просто, и не за так, а за всё это нужно было платить деньги. В городских кинотеатрах шли довоенные фильмы, и странно было слушать песенку "если завтра война, если завтра поход, будь сегодня к походу готов!", когда в журнальной хронике показывали "Разгром немцев под Москвой". Вечерами в парке громыхал духовой оркестр, местные барышни кружились под вальс "На сопках Маньчжурии" с ладными курсантами пограничного училища. При всем этом сводки Советского Информбюро становились всё тревожнее. Как и положено, оставшемуся за единственного мужика в доме, я обеспокоился за мать. После известия о прорыве немцев под Ростовом, последним поездом, идущим на запад, я прикатил домой на крыше плацкартного вагона. Этот поезд до конечного пункта назначения так и не дошёл. Ему навстречу уже лязгали гусеницами по шоссе Ростов-Грозный танки фельдмаршала Клейста. Другая, 4-я танковая армия Гота, заворачивая влево, нацеливая направление главного удара через донские степи на Сталинград. В то время, когда навстречу танкам Клейста, я добирался домой, отец уже грузился в Моздоке в эшелон, идущий навстречу танкам, только не Клейста, а Вейхса, рвавшегося к Сталинграду. Так я разминулся с открыткой, посланной мне отцом из Моздока во Владикавказ, которая нашла своего адресата лишь спустя 65 лет.
       Трудно представить себе картину, когда сын-старик с головой белой, похожей на собирающийся колоситься одуванчик читает, глотая слёзы, последнее, адресованное ему письмо отца, ушедшего молодым, во цвете сил из жизни. Тогда моему отцу после его первого и последнего боя так и не исполнилось 43 года.
       В августе сорок второго, стояла необычная даже для юга России жара. Изможденный пеклом, седой от пыли, по шоссе мимо станицы двигался не воинский строй, а понурая толпа измождённых людей. У многих не было сил, чтобы нагнуться и замотать путавшиеся в ногах солдатские обмотки. Иные просто волочили по земле то, что должно называться личным оружием - учебные винтовки с просверленными стволами.
       Не бывает для подростков хуже зрелища, чем видеть отцов битыми и униженными. Станичные ватага и бабы тащила к шоссе всё, чем были богаты, и может сгодиться к случаю: ведра с колодезной водой, нарезанный для самокруток табачок-самосад, домашнюю выпечку, фрукты и овощи. Припавший к ведру с ледяной колодезной водой боец не мог уже остановиться и всё пил и пил без меры, пока не свалится с ног, как запаренная лошадь. Санитарки ногами расшвыряли наши вёдра.
       - Несите лучше соль - распорядились они, объяснив, что из обезвоженного организма соль вместе с солдатским потом выпарилась в задубевшие гимнастёрки.
       Над шоссе Прохладное-Грозный безнаказанно кружило несуразное устройство, скорее похожее на сдвоенную кочергу, чем на самолёт. Возникало даже недоумение, на каких принципах эта "ступа с бабой Ягой" удерживается в воздухе. За этим разведчиком Фоккер-Вульф, прозванным бойцами "Рама", наверняка жди налёта пикирующих бомбардировщиков. И те не заставили себя долго ждать. Рев выходящих из пике самолётов, свист и завывание бомб оказывали воздействие на психику сильнее, чем от самих взрывов и фурчания осколков. На земле вместо бомбы порою оказывался кусок рельса, это при его падении создавалось особенно действующее на нервы завывание. С незапамятных времён, ещё с "псов рыцарей", эти вояки любили воздействовать на психику и, по выражению станичной босоты, "брать на понял". Вот так, "взяв на понял", и докатились фрицы и до моего дома!
       - А где же наши танки, у которых "броня крепка", и наши самолеты, которые, как пелось в довоенных песнях, летают "выше всех и быстрее всех"? Не видно у отступающих даже противотанковых ручных гранат - РПГ, изучение которой на уроках военного дела полагалось в школе. Оказалось, на всех даже не хватает трехлинейных винтовок образца 1898 года, принятых на вооружение, дай бог памяти, ещё со времён царя батюшки. А с учебными винтовками против танка не попрешь! Вот и додумались народные умельцы до "коктейля Молотова" - бутылочки с зажигательной смесью. Слава Богу, их в неограниченном количестве можно было производить в кустарных условиях колхозной фермы. Благо, в мирное время, пустых поллитровок после праздничных маёвок и октябрьских демонстраций мужики насдавали миллионы штук. Если такие вопросы мучительно раздирали пацанву, что же тогда приходило в головы наших отцов? Ведь война эта не свалилась с неба неожиданно, как снег на голову. Обычные и простые люди предвидели её, и предсказывали даже время нашествия.
       Запали мне пророчества деда Гришки, услышанные у станичного колодца с "журавлём". Сняв видавшую виды казацкую фуражку с оторванным до половины козырьком, служившую ему ещё в турецкую компанию под Карсом, дед перекрестился на храм Архангела Михаила и, уставившись на круг гало вокруг весеннего Солнышка, вещал перебив причитание баб:
       - К войне это! Не даст нам ныне Герман хлебушко собрать. Не иначе, загодя попрёт! Не зря он нашим зерном запихивается. Чуете? Вот и счас по чугунке паровик пыхтит: "Хлебб везу!.. хлебб везу!" А як до дому товарняк пошкварит пiд горку, то будэ дзинькать: "винтики, болтики... винтики, болтики". - Нахлобучив выгоревшую фуражку, дед напутствовал: - Запасайтесь солью и спичками, бабаньки, а зерно схороните до случая. Сам Христос-Спаситель нам знак с неба подал. Не миновать нам ноне голоду и мору!
       Дед ровно накаркал. Два месяца не успело минуть, после радуги при ясном небе, как диктор Левитан официально подтвердил предсказания деда Гришки: "Сегодня без объявления войны фашистская Германия бомбила наши мирные, не пробудившиеся от сна города".
       - Деда надобно бы в генштаб в советники, - разахались станичницы, - да не привёл Господь деду грамоте подучиться!
       Помню, говорить открыто о скорой войне с Германией можно было только у себя на кухне и то с оглядкой. Официальная пропаганда народ убаюкивала даже в песнях: "Мы врага встречаем просто, били, бьём и будем бить!" Помню вырвавшуюся у отца фразу:
       - Эта война будет страшной. Дай Бог, чтобы это было, как обещают: "бить врага будем на его собственной территории!"
       На обработанном "хенкелями" шоссе слышались лишь женские командные голоса, натренированные на нерадивых мужичках ещё в мирном домашнем хозяйстве. И не слышно было почему-то голосов командиров, а распоряжались всем две молоденькие санитарки.
       - Чего рот раззявил, пострелец? Лови-ка лошадь. Да не путайся в постромках! Сама запрягу! - подлетела санинструкторша в гимнастерке с лихо закатанными рукавами.
       Другая, перевязывающая раненого, скомандовала:
       - Ну-ка шпана, тащите с брички носилки!
       - Ох, не зря Россию прозвали Матушкой! Куда бы мы без русской бабы? Хоть ложись и помирай! - прохрипел невидимый голос из санитарной повозки.
       До полуночи громыхало где-то далеко. А перед рассветом заухало, завыло, словно нечистый из преисподней на шабаш выскочил. Кроваво-красным огнем заполыхало всё небо. Страшное и захватывающее это зрелище, когда всё небо, от края и до краю горит. Это действовало на нервы нисколько не меньше, чем кадры по РТВ "фейерверка" в небе над сонным Цхенвали, устроенного мини-фюрером из Тбилиси. Хвостатые огненные чудовища располосовали всё небо над станицей от краю и до края. Что это? Неужто, это конец света, как описал его в апокалипсисе апостол Иоанн? Ревела скотина, гоготали гуси, кудахтали куры, визжали свиньи. Заскрипели ворота, взбудораженные женские голоса гнали со двора скотину, а на камышовых крышах загонов уже зашлось пламя.
       - Уходим в лес, гоните туда скотину, - поставленным, хорошо знакомым станичной ватаге, голосом бывшего есаула и объездчика колхозной бахчи, командовал дед Гришка.
       Без седла гарцевал он на уцелевшей от повальной мобилизации колхозной кляче, по кличке "Красавка".
       - Да заткнись ты, Лукерья! Никакой это не конец свету! То наши из-за Терека "Катюшей" по шоссе вдарили! Значится, Бог миловал и есть ещё там у нас живые!
       С наспех собранными пожитками, а кто и налегке, бабьё и подростковое население станицы бросилось в лес. В толпе, перемешанной из людей и домашней скотины, в кромешном аде и суматохе только дед да ещё пацаны не потеряли головы. В тачки было сложено наспех схваченное нажитое из одежонки да из постели. Как войско батьки Махно на тачанках, только с одним колесом и на босоногой тяге с гиком и улюлюканьем покатила станичная ватага по хорошо знакомым и не раз исхоженным лесным тропинкам.
       Три дня дрожала земля междуречья Терека и Малки. Это катило на панцырной броне, голопузое развеселое войско, загорая и горланя разухабистые песенки. Одна с припевом без всякого смыслового значения:
      
    ...Айли, айлё! Айли, айле. Айли, ха, ха, ха...

    - так и застряла на всю оставшуюся жизнь в моей черепушке.
       Ох, и муторно глядеть на полуголых солдат, с кокетливо завязанной на шее бабской шёлковой косынкой. Со скольких же опущенных плеч были сорваны ставшие синонимом пролитых женских слёз эти "синенькие скромные платочки"? Бессильные "сухие слезы" наворачивались на глаза, и не хотелось верить, что всё это не в диком сне, а наяву.
       - Вот и попробуй выстоять супротив бронированного чудища с винторезом, штык которого выше головы моего батьки? Да, покуда с ним развернешься, целый взвод успеет уложить из автомата такой вот рудый детина! - рассуждала станичная босота, разглядывая часового, выставленного у комендатуры под флагом со свастикой.
       В нашем доме поселился обер-лейтенант из комендатуры. Осмотрев обе комнаты и покачавшись на панцирной сетке семейной кровати, указав пальцем на веранду, одним словом "век!" обер меня с матерью выпер из спальни. Неприятный был немец. Постоянно чем-то недовольный, с брезгливо поджатыми губами. Его денщик Пауль - рыжий, нескладный и похожий на станичного десятиклассника - пытался быть со мной за приятеля. Денщик подворовывал из пайка офицера, но всегда честно делил добытое на три равных дольки, приговаривая:
       - Это для мамки, а это для Вилли - так на свой лад Пауль переделал моё имя.
       Денщику пришёлся по вкусу домашний борщ, Не раз он просил мать приготовить "русиш зуп" из неизвестно откуда раздобытого им набора. Офицер ужинал затемно, когда над крышами затарахтят самолётики ПО-2, ведомые девчушками, воспитанницами аэроклубов. Немцы их очень не уважали, обзывая "ночными ведьмами". Однако поделать ничего не могли. Особо слабонервные зря палили из личного оружия в белый свет, как в копеечку, а обер-лейтенант, заслышав треск мотора сходил с лица и бормотал все известные мне немецкие ругательства. Тут же у него проявлялась медвежья болезнь. Не успев выскочить из-за стола, обер начинал громко портить воздух. "Отстреливаясь одиночными", и перемежая их "короткими очередями", офицер проделывал это на бегу до самого бомбоубежища. Прямо в глаза мы называли его "пердун-лейтенант", а он, не поинтересовавшись значением слова "пердун" и полагая, его уважительным титулом, наподобие - "господин", снисходительно кивал головой, повторяя - ja, ja - да, да.
       О школе никто даже не вспоминал. В ней сейчас была конюшня для рослых артиллерийских битюгов-тяжеловозов. Нашу учительницу Агрипину Виссарионовну забрали заодно с её отцом, директором лесхоза и вместе с группой активистов и евреев расстреляли в карьере.
       Свободная от школы станичная ватага не осталась без занятий. Днями шныряла она по траншеям и окопам "передовой", собирая и перепрятывая всё, что может сгодиться. Арсенал собрался у нас богатый вплоть до противотанковых ружей ПТР с зажигательными патронами. Ежеле чего, то боеприпаса на целый взвод хватит сутки отстреливаться в окружении. Пауль, догадываясь о моём времяпровождении, говорил что-то. Его я не понимал, да и не хотел понять. Перетряхивая мою постель, мать уронила на пол забытую под подушкой осколочную гранату РГД-1, так называемую "лимонку". К её ужасу это случилось на глазах у Пауля. Лимонку он подобрал, покрутил головой и спрятал в карман. Вечером на моей койке обнаружился Пауль. Он сидел, крестив руки, явно поджидая моего прихода. Рядом лежал широкий ремень с надписью на солдатской бляхе "с нами бог".
       - Кам! Кам! - голосом, не обещавшим ни чего хорошего, подзывал он меня поближе.
       К гадалке ходить не надобно, чтобы не догадаться - намечается "родительская суббота", уж больно замашки у него были знакомые. Я не успел дернуться к выходу, как был скручен. Затем мы долго втроём дискутировали, высказывая свои доводы за и против. Я и мать по-русски, Пауль что-то горячо по-своему. Стало понятнее, когда он перешёл на язык жестов:
       - Гамбург - сказал он и ткнул в себя пальцем, - драй, - и показал три пальца, - кляйне и рукой над полом показал, какие они ростом - киндер, - и озабоченно покачал головой. Фатер, - он опять ткнул в себя пальцем, - нах фронт. Дальше без слов стала понятна озабоченность молодого отца немецкого семейства - некому у него дома проводить воспитательную работу. Мой отец тоже в отсутствии, и тоже был "нах фронт", и посему он решил ему помочь. Ну, раз есть возражения... Пауль ушёл спать разобидевшись.
       Потом случилось, что и следовало ожидать. В руках у меня воспламенилась сигнальная ракета, опалив лицо, да так, что кожа повисла клочьями. К счастью, обгорели только брови, веки и ресницы, сами глаза не полопались! До скончания века будут помниться сильные руки Пауля, бережно как сына, несущие меня незрячего к своему немецкому приятелю фельдшеру. Неведомо как и откуда обретённый фельдшером, красный американский стрептоцид, спас мне лицо от безобразных шрамов. Наклеивая маску из широченного пластыря, фельдшер на чистейшем русском заверил:
       - Всё будет хорошо, даже следов не останется.
       На месте рта в маске он сделал вырез, чтобы курить и материться, - так пояснил он. Тогда я понял, что и среди немецких солдат попадались вполне нормальные люди, а не только озверевшие нелюди. Страшны и незабываемы воспоминания о бедах творимых ими на русской земле. На совести этих нелюдей миллионы, не просто убитых, а зверски замученных безвинных людей. Нелюдей осудила мировая общественность, и какая-то часть из верхушки наци получила по заслугам. Говорят, время залечивает любые раны и пришла пора всепрощающего забвения. Но никак не заставить память вычеркнуть и забыть про ЭТО. Да и не может быть прощения ЗА ЭТО за давностью лет, как по справедливости рассудил Нюрбергский процесс. Надеюсь, кроме суда человеческого существует ещё Суд высшего порядка, а он выше и нелицеприятней Международного Трибунала. Реки крови и ручьи детских и женских слёз это не водица. По закону кармы такое не забывается и не может обернуться безнаказанностью, а обязательно должно было аукнуться сторицей. И как бы ни старался "добропорядочный обыватель Дойчланда" откреститься от злодейств наци своим неучастием или неведением, возмездие за бесчинства нацизма настигло и его и оказалось страшным! Убедиться в этом довелось мне шесть лет спустя после войны. Сокращая дорогу к вокзалу, заблудился я в развалинах бывшего немецкого города Кёнигсберга. До того мне уже пришлось повидать руины Минска, Харькова, Керчи, Ростова и Севастополя. Тем не менее, развалины Кёнигсберга потрясали меня масштабами. В жутких завалах каменных джунглей, успевших зарасти кустарником, я буквально ломал ноги, а в душе цепенел страх, от мысли, что мне уже никогда отсюда не выбраться и не вернуться в нормальный мир к людям. А тем временем из глубин души поднималась тревога, и чувство удовлетворения сменилось на сострадание к бедствию мирного населения, застигнутого этим адом. Я уже достаточно был наслышан об акции возмездия обрушившегося на головы жителей Кёнигсберга, Лейпцига и Гамбурга. Под самый конец войны каждый из 700 четырехмоторных "Ланкастеров" сбросил по восемь тонн взрывчатки на эти спящие города, стерев их с карты Германии. Так немецкий народ рассчитался за нацистские злодеяния сотнями тысяч своих безвинно погибших стариков, женщин и детей. Чувство сострадания к бедствию мирного населения вызвало в памяти фотографию рыжего денщика Пауля, здорово похожего на соседа десятиклассника. Его облепили трое белобрысеньких растянувших рты до ушей немецких мальчишек, уставившихся в объектив. Их всех обнимала улыбчивая немецкая фрау. "Ведь семья Пауля из Гамбурга, а там творилось нечто ужасное", - всколыхнулось в сознании.
       Огненный смерч прошёлся над этим городом после массированной ковровой бомбежки с летающих крепостей. По разрушительной мощи огненный смерч мог тягаться с атомным грибом Хиросимы. Полыхал не только город, горел сам воздух над ним! Огненный торнадо несколько суток бушевал над городскими кварталами и сотни тысяч женщин, стариков и детей сгорело заживо. С тревогой за судьбу семьи Пауля выбрался я из развалин мёртвого города. Хотелось бы знать, дожил ли солдат до конца этой безумной войны? И что он нашёл, вернувшись в родной Гамбург? И почему такие, как мой отец, Пауль и миллионы простых людей должны отвечать за идиотизм и безумства своих правителей? Когда же, наконец, люди станут умнее и не позволят поддонкам манипулировать нашим сознанием? "Однако позволят ли людям поумнеть? - вот в чём вопрос" - зашевелилось сомнение, порождённое собственным опытом и оглядкой на историческое прошлое человечества. Опять это может оказаться не в чьих-то корыстных интересах. Подобные сомнения порождают средства массовой информации, выполняющие заказы тех, кому выгодно пичкать нас переписанной историей и двойными стандартами восприятия прошлого и настоящего.
      

    О "ВАРВАРСТВЕ" РУССКОЙ ДУШИ

      
       Недавно по программе "Дискавери цивилизейшен" крутили "исторический" телефильм о прошлой войне. Со смешанными чувствами соболезнования, горечи и протеста, смотрел я фильм о гибели немецкого лайнера "Вильгельм Густлов". Главную идею телефильма продюссоры пытались протащить в уверенности на неосведомлённость телезрителя в вопросах международного морского права и Гаагской конференции по защите госпитальных судов. Играючи на человеческих чувствах, постановщики фильма тонко и односторонне навязывают нам своё видение и отношение к событиям второй мировой войны. У телезрителя исподволь и постепенно вызывалось негодование "варварской акцией русской подводной лодки С-13 торпедировавшей пассажирский немецкий лайнер, забитый "от киля до клотика" мирными беженцами, спасавшимися "от зверских расправ наступающей Красной Армии".
       У любой войны жестокое лицо. Сознавая это, ещё в 1907 году на Гаагской международной конвенции были оговорены и приняты чёткие правила по защите госпитальных судов, обладающих правом перевозки раненных и беженцев. Однако с одним условием: - наличие на борту военного снаряжения, оружия, или хотя бы одного вооружённого солдата, лишало такое судно иммунитета. И кроме того каждое госпитальное судно, рассчитывающее на защиту "Красного Креста" обязывалось нести опознавательные знаки и быть выкрашено в белый цвет с зелёной линией на бортах. Ночью такое судно обязано быть ярко освещённым, а лучи его прожекторов должны быть направлены на опознавательные знаки "Красного Креста". О том, что к "тотальной подводной войне" первой прибегла ещё кайзеровская Германия, начав с потопления в Бристольском заливе двух английских лайнеров, забитых ранеными, авторы фильма даже не стали упоминать. Промолчали они и об известном приказе немецким подводникам адмирала Дейница расстреливать безоружных торговых моряков в спасательных шлюпках. Промолчали и о "подвигах мальчиков Дейница" с охотничьим азартом топивших судна с красными крестами на бортах. Молчали и о нацистской пропагандисткой утке, о якобы массовых расправах Красной Армии с мирным немецким населением. Те со страху от возможного возмездия за содеянное вермахтом на оккупированных территориях, хлынули на запад, переполняя все возможные средства передвижения. Отправляя лайнер "Вильгельм Густлов" наци использовали в качестве живого щита собственное мирное население, прикрывая им эвакуацию школы подводников. Целая дивизия школы подводников погрузилась с комплектом учебного и боевого оборудования, заполонив пассажирские каюты и рестораны. А остальное незанятое пространство: трюмы, плавательный бассейн, открытые палубы, коридоры, служебные помещения, аварийные проходы лайнера забили стариками, женщинами и детьми. "Гюстлов" принял на борт в три раза выше допустимого число пассажиров. На борту лайнера находилось более десяти тысяч человек. К такому выводу пришли современные независимые корабельные инженеры-конструкторы, построившие компьютерную модель гибели лайнера. В кромешной тьме, затемнённый, без опознавательных знаков госпитального судна, подобно ночному вору мчался "Густлов" в сопровождении эскорта военных судов. Конвой соблюдал полную светомаскировку и радиомолчание. В перископе советской подлодки распознавался лишь громадный, хорошо охраняемый, шедший со скоростью боевого корабля объект. По усиленному конвою напрашивался вывод о большой значимости цели. Командир подлодки пошёл на осознанный риск быть заранее обнаруженным, или сесть самому на мель. На атаку он зашёл с неожиданной для конвоя стороны - с гибельного для самой подлодки мелководья. Эта была честная дуэль. Командир лодки проявил выдержку и высокое мастерство. Перед тобой враг, беспощадный и опасный! Идёт война! Враг должен быть уничтожен.
       В документах Краснознамённого Балтийского флота за 1945 год нашёл я скупое сообщение.
      
      
       ...Подводная лодка С-13 действовала на прибрежной коммуникации между
    Данцигской и Померанской бухтами. Ночью 30 января 1945 года она
    обнаружила огромное судно, шедшее на запад с сильным охранением, которое
    держалось главным образом с севера. Лодкой командовал капитан 3 ранга
    Александр Иванович Маринеско. Подводная лодка пошла полным ходом 18
    узлов вдоль береговой черты с большим риском сесть на мель и находилась
    там, где по здравому смыслу её не могло быть. Противник не заметил того, как она вышла на позицию к атаке. В 23 часа 05 минут, когда дистанция
    сократилась до 5 кабельтов, лодка произвела трехторпедный залп "веером".
    Все три торпеды попали в лайнер "Вильгельм Густлов" водоизмещением свыше
    25 тыс. тонн. Лайнер быстро затонул, унеся на дно свыше 6 тысяч человек, в
    том числе 3700 специалистов из школы подводного плавания    ...
      
      
       Поднято и спасено из ледяной воды было 960 человек. По убеждению специалистов спасённых могло быть намного больше, если бы хватило на всех спасательных средств и не были бы забиты людьми все трапы и проходы, ведущие на палубы. В панике, в давке в темноте в переполненных людьми коридорах и лестницах было растоптано и погибло множество народа, затрудняя живым выход к шлюпкам. На следующее утро немецкая пропаганда выплеснула по радио: "новые факты варварского ведения войны русскими". По погибшей дивизии подводников был объявлен национальный траур. Фюрер на весь мир объявил командира русской подводной лодки своим личным врагом и поклялся повесить его на фонарном столбе ленинградской улицы.
       Тягостные чувства вызывает этот фильм-реквием по безвинно погибшим мирным людям, заложникам нацизма. Однако психологическое воздействие фильма направлено не против истинных виновников трагедии, а довольно искусно перенесено с больной головы на здоровую. Любители двойных стандартов понимают, что делают: ведь капля за каплей воды камень точит, а реквием по "Густлову" лишь одна из капель на мозги современного обывателя.
       Следует непредвзято рассудить возможно ли в чём-либо упрекнуть командира ПЛ С-13, даже с позиции современного блюстителя пресловутых "прав человека"? Начнём с вопроса: как бы на его месте поступил любой другой, союзный командир подводной лодки: американец, англичанин или француз?! Безусловно, если бы у союзного командира хватило смелости на подобный риск, и он бы сумел профессионально проделать по уму, всё то, что получилось у А. И. Маринеско, то он, не колеблясь, совершил бы то же самое. Сегодня этот союзный командир выглядел бы героем, и никто не посмел бы заикнуться об его варварстве. И, стало быть, не было бы телефильма о трагедии "Вильгельма Густлова" по "Дискавери Цивилизейшен".
       Так, говоря полуправду, переписчики истории, намеренно искажают её, применяя проверенную тактику двойных стандартов. Трудно воздержаться, чтобы не сказать пару слов о "варварстве русской души", термине, как бы ненароком, но всё чаще проскальзывающем в западном мире. У командира подлодки С-13 А. И. Маринеско личная судьба сложилась трагически. После окончания войны он, как говорится "потерял себя", запив чисто по-русски горькую. Был уволен без пенсии из ВМФ. Перебивался заработками грузчика в лесной гавани Ленинграда. И всё из-за неё, "неприкаянной русской души". Узнав, что среди потопленных им гитлеровцев находились женщины и дети, Александр Иванович в душевном надломе забросил службу и находился в глубокой апатии. Возможна ли подобная реакция для западного военного?
       Что-то не слышно покаяний тех, на чьей совести души сотен тысяч мирных жителей, женщин и детей: жертв налётов на Гамбург, Лейпциг и Кёнигсберг, Хиросиму и Нагасаки. Очень хотелось бы знать, не одолевали ли перед уходом в мир иной раскаяния престарелого баптиста президента Трумэна, отдавшего приказ на атомную бомбардировку ещё не проснувшихся двух японских городов. Или "мальчики кровавые в глазах" это только удел для русской души и "варварской совести"? Интересно знать, чему будут учить своих детей пилоты, проводившие "точечные" бомбардировки спящих городов Белграда, Багдада или свадебной процессии арабской деревни? Или ради привнесения в "варварские страны" понятия о пресловутой западной демократии можно списать эти злодеяния против мирных жителей?
      

    ЗА ЦЕНОЙ НЕ ПОСТОЯЛИ

      
       Был яркий солнечный майский день, когда пришла в станицу долгожданная весть о нашей Победе. Мимо, без остановок застучали колесами воинские эшелоны. Поток их шёл на восток. Опять, говорят война! только теперь с самураями пришла пора разобраться. С утра и до темноты станичная ватага просиживала на платформе железнодорожной станции, пытаясь высмотреть промелькнувшие в открытых настежь дверях теплушек знакомые лица.
       В станицу вернулся единственный уцелевший, изрядно покалеченный однополчанин моего отца, свидетель его последнего боя. Вот, что он рассказал:
       - Прямо с колёс наш 768 полк бросили в бой. Мы удерживали берег большой излучины Дона у хутора Красный Яр в расположении 138 дивизии. Здесь уже две недели шли страшные бои, дивизия обескровела, но держалась. Утром 10 августа немцы как остервенели и попёрли на нас всеми силами. Вначале обработала авиация, накрыл гаубичный артобстрел, а затем на наш миномётный батальон полезла пехота под прикрытием танков. Батальону поступил приказ отойти на заранее подготовленные позиции, а короче отступить. Я тащил станину миномёта, мимо места, где только что был расчет твоего отца, а там ещё дымилась воронка от гаубичного снаряда. Что твой отец погиб тогда в бою под хутором Красный Яр, в этом нет никаких сомнений - заключил, ставший седым как лунь, его бывший однополчанин.
       В победном 1945 пришла нам повторная похоронка: "В бою за Советскую Родину пропал без вести Левкович Вячеслав Иосифович". Однако надежда умирает последней, и я сердцем верил в чудо и отказывался признать, что отца у меня больше нет, а всё ждал его возвращения.
       Уже юнгой я читал письмо своей владикавказской тётушки Антонины. В нём сообщается о гибели многих из родных и близких. С болью и отчаянием пишет она, что в марте 1943 года на адрес тёти Юлии, пришло свернутое в треугольный конверт, последнее письмо моего отца. У тёти Юлии был постоянный адрес на улице Тенгинская 19, где она проживала в доме своей свекрови. Этот дом стал как бы почтовым ящиком для разбросанных войной и лихолетьем родственников. На листке из школьной тетрадки отец карандашом отписал свои прощальные строки.
      
      
       ...10 августа в бою под хутором Красный Яр я попал в плен. Нас гонят в лагерь
    на Миллерово. Сил больше нет. Отощал и изнемог. Очень хочется пить. Мне
    уже не дойти.
       Прощайте и не поминайте лихом. Вячеслав
      
      
       Я часто мысленно перечитывал это письмо. В минуты, когда ты не занят и без определенного дела остаёшься наедине сам с собой, когда в голове, как на письменном столе хочется навести порядок и выбросить ненужные бумаги, в "страницах памяти" всегда первым всплывает необычайно жаркий август 1942 года. От этого воспоминания уже не избавиться. Я приговорен жить с ним до конца.
       Станица уже неделю, как под немцем. Необычный звук появился и доносится издалека с востока со стороны гор. Он похож на шорох, потревоженного ветром леса или на шум падающей с высоты воды, смешанный с полными тоски криками чаек. Понятно лишь одно: звуки несут с собой осознание большой беды и горя. Они приближаются. Явственней слышится яростный лай собак и лающие команды на немецком языке. Потревоженная станица: старики, бабы и мальцы высыпали к шоссе. По шляху гонят на запад по направлению к станции Прохладной советских пленных. Их гонят, как гнали раньше, еще тысячи лет назад, дикие орды завоевателей табуны своих пленных. Но даже степные орды так не обращались с пленными, ведь их вели для продажи, а здоровый раб чего-то, да стоил, а его и намеревались продать за достойную цену! Поэтому варвары-степняки пленных старались не бить, кормили, поили и старались довести до рынка сбыта в здравии и в свежих силах. Теперь же в ХХ веке оказалось, что человеческая жизнь не стоит и полушки. Красной ценой жизни оказалась норма в стакан ржаной похлёбки на день, да случайная корка хлеба. В подтверждение сказанного, в босоного парня без пилотки и в гимнастёрке без ремня, на лету подхватившего горбушку хлебца, конвоир тут же всадил очередь из автомата. Прежде чем рухнуть лицом в щебёнку, парень с русым ежиком на голове успел засунуть хлеб под полу гимнастёрки и сделал ещё шаг вперёд босыми ногами. Казалась, смолк даже собачий лай. Только колонна людей, беззвучно, как в немом кино, механически переставляя ноги, продолжала двигаться вперёд, а по обочине с автоматом наизготовку приближался к нам его убийца.
       Громкое: "шайзе!" заглушило шарканье ног. Уличный заводила и гроза колхозной бахчи Артём, сплюнув, повторил ещё громче: "Шайзе"! Голова и автомат дёрнулись в сторону замершей на обочине ватаги. Нежный пушок на румяных щеках конвоира показались мне даже знакомыми, и лишь пустые глаза зомби выделили бы его из компании сверстников-старшеклассников с немецкой колонки. На таких аккуратно одетых и причёсанных поддерживался порядок и в нашей школе и из подобных назначались пионервожатые в младшие классы. Схлестнувшись с прищуром Артёма, до этого ничего не выражающие глаза вспыхнули ненавистью, а палец дёрнулся к спусковому крючку. Неизвестно, чем бы всё кончилось, не подоспей пожилой конвоир увлечь за собою ублюдка.
       Так и опустили мы парня с русым ёжиком в землю с зажатой в кулак краюшкой хлеба.
       - Упокой, Господи, невинно убиенного раба твоего - перекрестился дед Гришка, а ватага заработала лопатами, засыпая раскалённым песком прикрытый бабским фартуком белобрысый ёжик.
       И ещё один неизвестный солдат обрёл покой на заросшем бурьяном пустыре между полотном железной дороги Ростов-Грозный-Баку и шоссе того же направления. Над холмиком, обложенным дёрном, дед Гришка поставил наскоро отёсанный крест. К кресту прибили фанерку с вырезанной на ней эпитафией:
      

    Неизвестный Красноармеец.
    Погиб 30 августа 1942 года.

      
       Знаю, что и мой отец не дошел до лагеря. Как не дошли и полегли вдоль обочин пыльных и заснеженных, дорог миллионы советских военнопленных. Из немецких архивов стало доподлинно известно, на февраль месяц 1942 года через немецкий плен прошло около четырех миллионов красноармейцев, а к тому времени из них уже погибло от голода, холода и болезней два миллиона восемьсот тысяч человек. Эти цифры отражают только первые восемь месяцев войны, а сколько соотечественников не досчиталась страна за четыре года, узнать этой правды мне уже не дадено.
       Громадное количество советских солдат попавших в плен можно объяснить лишь грубыми просчётами в подготовке и проведении крупномасштабных военных операций Верховным командованием Красной Армии. Только в районе противодействия 4-й танковой и 6 армии вермахта, где сражался мой отец, из шести наших дивизий попавших в окружение, смогло вырваться лишь пять тысяч бойцов, т.е. 8,5% от всего численного состава дивизий.
       Чтобы лучше представить себе события тех августовских дней, приведу рассказ участника боёв в большой излучине Дона, командующего 138 дивизией полковника Людникова И. И. Той самой героической дивизии, которой за оборону Сталинграда одной из первых было присвоено звание гвардейской. В этой дивизии и принял свой первый и последний бой отец.
      
      
       Линия обороны дивизии тянулась на 75 километров от станицы Верхне-Курмоярская до хутора Красный Яр, что на левом берегу Дона, южнее станицы Цымлянской. В этом месте сейчас плещется Цымлянское море"... "Десятитысячный состав дивизии никак нельзя было назвать войском. Мы располагали всего тремя сотнями винтовок и тридцатью автоматами...

     - делится страшными по обнажённой правде воспоминаниями комдив.
      
    - В высших штабах армии уже знали направление главного удара немецкой армии Вейхса. Нас снабдили оружием, а неплотные боевые порядки дивизии усилили четырьмя отдельными полками...
      
       Одним из этих четырёх полков пополнения оказался - 768 стрелковый полк, в минометном батальоне которого служил мой отец. Полк пополнил дивизию в первой декаде августа. Прямо с колёс его бросили в бой против танков, основным оружием против которых служили бутылки с горючей смесью, с так называемым "коктейлем Молотова". Приведу отрывок из воспоминаний комдива 138 об одном из боёв в излучине Дона.

    В тот день мы истребили девять немецких танков. Пять танков сожгли, забросав бутылками с горючей жидкостью...
      
       Нетрудно заметить, с пятью танками из девяти расправились благодаря самоотверженной отваге и мужеству рядового солдата с "чудом оружия в руках" - бутылкой со смесью - "коктейлем Молотова". За 19 дней упорных сражения к 10 августа немцам удалось продвинуться лишь на 60-80 километров и выйти к внешнему оборонительному обводу Сталинграда в районе Калача и Абганерово. Здесь немцы выдохлись и вынужденно остановились, однако по геббельсовской пропаганде чтобы "перегруппироваться".
       С горечью добавляет комдив Людников И. И.
       Трудно воевать на широких Донских просторах, когда танков у тебя нет, а противник маневрирует ими на ровной и открытой местности. Когда его самолёты безнаказанно пролетают через линию фронта, проникая в наши глубокие тылы... Потери были огромные. За 19 дней боёв в самом многочисленном 344-м полку насчитывалось всего четыреста четыре активных штыка.
      
      
       Дорого же досталась советскому народу Сталинградская победа. Воистину, наши отцы за ценой не постояли, расплачиваясь жизнями за чужую гениальную близорукость и просчёты.
      
       Находясь вдали от берега, в часы досуга, когда разгулявшийся океан не позволял делать ничего другого, как только думать и вспоминать, строились планы на то, как соберусь однажды, и, забросив всё к чертям, выберусь я туда, в эти бескрайние как море, Донские степи.
       Обязательно будет это в августе. Сюда я приду пешком с заплечным вещевым мешком, а в нём будет лежать только самое необходимое в дороге. Сойдя на станции Котельниково, там, где когда-то выгрузился с платформ 768 стрелковый полк, отправлюсь я по заросшей ковылём степи на запад, туда, где полк принял свой первый и неравный бой. Сейчас там плещется Цымлянское море, а раньше была большая излучина Дона. Дойдя до берега, с которого можно ближе подойти к затопленному хутору Красный Яр, здесь я переночую у костра, чтобы видеть звезды и небо такими же, какими они были в ночные часы затишья августа сорок второго. Известно, что немцы ночами не воевали, даже в этом они пунктуально придерживались своих порядков. У костра открою бутылку "Цымлянского". Виноград, из которого выходилось это вино, впитал вместе с Донским солнцем пот, кровь и силу духа защитников этой земли, сломавших у "белокурой бестии" безумную идею сделать из русского раба при их "новом порядке". А на утро на безлюдных перегонах заросшего ковылём старого заброшенного шляха Красный Яр - Миллерово спутниками будет мне песнь жаворонка из знойного марева неба, а из тенистых балок жалобный крик перепела - пить пойдём... пить пойдём... Я должен пройти пешком от начала и до конца эти 243 километра до Миллерово. Ровно настолько протянулся в августе 1942 года тернистый путь на Голгофу лагеря для советских военнопленных. Иногда я буду останавливаться, чтобы передохнуть в редких населённых пунктах, и разговаривать со старожилами, с погонщиками отар скота и с шоферами грузовиков на их донском диалекте, близком к тому, на котором в детстве говорил и сам в терской станице. Пусть этот "Хадж" кому-то покажется несерьёзным. И пусть говорят, что этим никому и ничего я не докажу. Пусть. Но мне верится, что вместе с дорожной пылью, я отряхну пыль со своей души, набрался которой в суете современного быта: хлопотах о хлебе насущном, жилищном комфорте и приобретениях - "чтобы все было не хуже, чем у людей". Думаю, что после такого очищения я лучше пойму отца ответившего на мой не совсем детский вопрос:
       - Пап, ну зачем вы с дядей Станиславом делали революцию? Ведь мы же и так жили хорошо!
       - Да, хотя у нас был кусок белого хлеба с маслом, революцию с дядей Стасиком мы делали, чтобы такой кусок был у каждого! - так когда-то, в другой, ещё довоенной жизни ответил восьмилетнему сыну отец.
      

    КАКОВО ОКАЗАТЬСЯ РЫБОЙ ВЫБРОШЕННОЙ НА БЕРЕГ

      
       Известно, что человек только предполагает, но располагают нами случай и обстоятельства, порой трудно объяснимые. Оглянуться не успеешь, как исполнению казалось бы взвешенному и продуманному, что-то да помешает. Случается и такое, чего предвидеть и в дурном сне невозможно. Вот так нежданно и на нас капитанов обратили внимание с самых, что ни на есть верхов. По заключению "руководящей и направляющей", всем наперечёт капитанам вдруг и почему-то стало не доставать знаний, полученных в средней мореходке, а срочно потребовалось высшее образование. И вовсе не обязательно высшее образование должно быть морским, главное чтобы оно было - высшим. Востребованным оказалось экономическое, а ещё лучше - политическое образование через университеты Марксизма-Ленинизма. Будто бы труды основоположников коммунизма в состоянии указать мореплавателю кратчайший и безопаснейший путь к сияющим вершинам пункта назначения судна. Там на верху даже не задумались, что заочное обучение в ВУЗ-е - дополнительное серьёзное испытание для семейства моряка и обернётся оно сокращением и так редкого его общения с близкими. Итак короткие побывки главы семейства урвутся на неизбежные консультации, сдачу зачётов и выезды на две учебные сессии в году. Всё это испытал я на собственной шкуре. За пять лет учёбы на заочном отделении калининградского технического института по курсу "Судовождение на морских путях", с грехом пополам осилил я три курса института. А в результате получил массу ненужных в работе и жизни знаний. С потугами столкнул в зачёт анализ бесконечно малых и интегральное исчисление, аналитическую геометрию, теоретическую механику, матрицы, диалектический материализм, металловедение и ещё многое из кое-чего. Единственное, что пригодилось мне разок в жизни из этого "кое-чего", так это техническое черчение. Подобное "трудное счастье" выпало не только мне одному, в те годы капитанам-директорам покой только снился! Однако учёба оказалась цветиками, по сравнению с ягодками, случившимися по воле медицины, дознавшейся о моей язве и лишившей меня медицинской книжки. Всё бы ничего: язва, она как профессиональная отметина у каждого пятого бывалого рыбака. И как насморк, сегодня она есть, а завтра нет её. Мне же крупно не повезло. Я угодил под свеженькое предписание Минздрава и ЦК профсоюза РП: "В целях экономии инвалюты на лечение в зарубежных госпиталях не выпускать в заграничное плавание страдающих желудочными кровотечениями, до оперативного вмешательства и окончательного излечения". А всё случилось из-за того, что не ко времени поступил инвалютный денежный счёт из Лас-Пальмаса на съеденный мною в морском госпитале шашлык. Как известно, за всё хорошее в жизни приходит время когда-то расплачиваться. Этой ценой оказалась моя Санитарная книжка моряка. Итак, в расцвете физических сил на 43 году жизни оказался я без работы, которую любил и к которой готовился с юных дней и на собственной шкуре прочувствовал, каково оказаться рыбой, выброшенной из родной стихии на берег. Даже в портовый флот без санитарной книжки не берут. А хирургия, ссылаясь на инструкции Минздрава, стояла насмерть!:
       - Только после операции, возможно вернуться к рассмотрению допуска вас в море.
       - Скотобойня! - возмущалась жена, - им лишь бы внутри человека поковыряться! После ножа вашей знаменитой дамы-гренадёра, обязательно жди любой бяки, либо стрептококк занесет, то швы заживать не будут.
       Супруге по блату удалось провернуть консультацию у республиканской знаменитости в онкологической больнице. Там были врачи от Бога, а не формалисты, прикрывающие задницы инструкциями. Обследования самыми передовыми диагностическими средствами через все "капитан-директорские" входы и выходы прояснило: необходимо лечение слизистой желудка, а операция бесперспективна и противопоказана. Обидевшись и защищая честь мундира родная клиника, помочь ничем не могла, а лишь намекала на спасительную роль домашнего режима и пагубность вредных рыбацких привычек, но не сдавалась: приходите после операции.
       Настали трудные времена. Полагая, что вся жизнь впереди, раньше я не задумывался о сбережениях на чёрный день. Семейные накопления бухнулись в автомобиль, без очереди "свалившийся" в качестве поощрения Совмина ЭССР вместе с медалью "За отвагу на пожаре", за ликвидацию пожара на терпящем бедствие в середине Атлантики на встречном рефрижераторе "Парсла". Да и других расходов было по горло. Нормализовались жилищные условия, и появилась необходимость обзавестись обстановкой, да и всем прочим. Ведь мы начинали семейную жизнь с чистого листа, как и большинство советских молодых пар. Вначале мы выстояли в очереди на жильё как молодые специалисты. С годами перебрались в льготную очередь для ведущих специалистов. И надо быть благодарным судьбе, что не довелось числиться в очереди как ветеранам производства. А легенды о сказочных заработках рыбаков, пускай останутся на совести завистников и кадровиков, вербовавших рабочие кадры по захолустьям страны.
       Выставленный с флота два года я прожил в лесу, хотя и рядышком с морем. Семье они запомнилось как годы, незаслуженной ссылки кормильца. Местечко на северо-западе Эстонии, где промеж корабельных сосен затерялся рыбацкий порт Дирхами, по праву носило название "Эстонская Сибирь". Сюда, за сорок верст от ближайшей цивилизации и сто двадцать километров от дома и семьи, сосватали меня друзья на работу и поправку здоровья. Так я заделался капитаном самого крошечного морского порта на Балтике. Для приработка на табак и бензин, пристроился я по совместительству заведующим нефтебазой порта. Очевидно только благодаря статусу заведующего, поселили меня с комфортом в новом доме городского типа. Дом был спланирован по западному модерну - с гостиной и кухней на первом, и двумя спальнями на втором этаже. Бывало, кашляну, или ещё чего, тут же гулкое эхо по пустынным двум этажам разносится. Пустынно не только в жилье, до осенней путины порт тоже пустой. Примешь прогноз погоды, да приход-отход двум местным мотоботам на лов угря оформишь - вот и вся работа. В оставшееся время - хочешь загорай, а хочешь по грибы-ягоды отправляйся. От непривычной тишины звенит в ушах, а ощущение своей заброшенности и ненадобности не даёт спокойно соснуть. С утренним визитом явился гость, да такой, что лучше не высовываться за двери. Чтобы не опоздать на службу, пришлось воспользоваться окном, и в контору порта пробираться огородами. А незваный гость продолжал топтаться у крыльца, пытаясь рогами достучаться во входные двери.
       - Хочет поздравить меня с новосельем, - догадался я.
       Дежурный портовый надзиратель объяснил визит гостя прозаичнее. Этот лось повадился ещё к моему предшественнику. Тот на крыльцо выставлял зачерствелый хлеб и соль крупного помола. Чтобы не нарушать традиций, пришлось и мне таскать соль из рыбного цеха, а зачерствелый хлеб собирать у рыбаков и соседей. Мой кот Рики и лось-побирушка между собой поладили. Рядышком у порога на травке в ожидании ужина они отдыхали, а я домой возвращался задами.
      

    0x01 graphic

    Дирхами, побережье

      
       На материальной ответственности капитана порта содержалась моторная шлюпка. Мой сосед Василий, начальник рыбопосольного цеха, оказался фанатичным рыбаком-любителем. Отпуск он проводил в шлюпке, любезно мною предоставленной в его полное распоряжение. Василий тоже не скупился. С его перемёта мне перепадали лещь, вимба, а если повезёт, то и парочка угрей. Потом повалила щука. Тогда-то Вася заразил и меня доселе неведомым способом рыбалки - "дорожить", что значит просто на малых оборотах мотора буксировать спиннинг за кормой. Щуки из-под камней кидались на блесну, как собака из подворотни на проходящую мимо кошку.
       На всё летнее время растянулся запрет на промышленный облов салаки и кильки, посему и в порту безлюдье. Местного населения в округе раз, два и обчёлся, и состоит оно из бывших шведов. Ни по-русски, ни на эстонском, ни по-английски они не говорят, а изъясняются на собственном древне-шведском, вероятно ещё варяжском диалекте. Причём, как выяснилось, настоящие шведы их тоже не понимают. Живут шведы здесь испокон века. Собственные огороды эти потомки варягов удобряют морскими водорослями, выращивая необычного вкуса и размера картофель. Кое-кто содержит скот, по случаю и по малости браконьерят, но все в сезон путины заняты в рыбопосольном цеху.
       Настоящая работа у капитана порта возникает под осень, с началом путины на кильку и салаку. Тут всё и начинается. Со всей Балтики от Питера и до Калининграда, слетаются рыболовецкие суда: мотоботы и сейнеры. Акватория и причальная линия порта до смешного крошечные и к Рождеству чрезмерно забиты судами. Мотоботы и сейнеры теснятся пачками в пять корпусов, а их экипажи разлетелись по домам на "новогодние каникулы". Того и гляди не выдержат швартовы мотобота стоящего первым у причала и вся связка поплывёт на каменистую отмель. Тем более что порядки на судах самые, что ни на есть колхозные, чисто - партизанские! Хорошо если на пятерке судов обнаружится один вахтенный. Вот и прыгаешь с борта на борт, проверяя швартовы и непогашенные самодельные котлы на солярке.
       Разрываясь между двумя должностными обязанностями, однажды легкомысленно доверился я знакомому старшему механику мотобота. Тот божился, что ему не впервой нажимать кнопку "Стоп" берегового насоса нефтебазы. Механик это простецкое дело сразу же передоверил своему вахтенному матросу. Ясное дело, матрос заболтался с кем-то из прохожих. Из переполненной судовой цистерны за борт плюхнула парочка вёдер топлива, и оно расплылось радужной плёнкой вокруг мотобота. А тут как на грех, с месяц назад была с помпой ратифицирована "Международная Конвенция по предотвращению загрязнения моря нефтью", и на виновного в разливе налагались санкции в виде штрафа в астрономическую тогда сумму в 10.000 рублей.
       У каждого, даже у самого мелкого заведующего самой маленькой конторой, всегда найдётся тайный завистник и недоброжелатель. Поэтому "о загрязнении моря" тут же и кто-то звякнул в комитет "Охраны природы" при Совмине Эстонии. Минуло чуть более часу, и на причале стало тесно от служебных автомобилей, а в конторке капитана порта уже заседал кворум, состоящий не менее чем из полудюжины заинтересованных ведомств. С начала и до его завершения аутодафе велось на чистом государственном языке и посему до сознания доходили лишь отдельные нелестные слова в мой адрес. Кажется, обстановка накалялась с каждым очередным выступлением. Как вдруг, в речи блондинки из незнакомого мне ведомства почувствовал я мажорные нотки. Незнакомка не хмурила брови и не тыкала в мою сторону пальчиком, и я догадался, что прекрасная блондинка и есть мой ангел-хранитель, только для видимости набросивший на себя мантию бюрократа. Аргументы апелляции "ангела" я так никогда и не узнаю. Ясно одно: неотразимое обаяния незнакомки погасила страсти, и постепенно смягчились чиновничьи лица. Неожиданно для меня "дело" закрыли, ограничившись лишь строгим предупреждением. По-отечески помахав перед моим носом пальцами, кортеж чиновников отбыл. Но "Ангел" в образе прелестной незнакомки видимо отъезжать не торопился и на прекрасном русском огорошил:
       - Неужели я так постарела, что стала неузнаваема?
       - Ыйе?! Боже, как вы расцвели. Извините, Вас вот так сразу и не узнать! Как поживает Роберт Робертович?
       С её мужем, вторым помощником капитана СРТ-4283, прожил я в одной каюте в водах Северной Атлантики четыре с половиной месяца. Это было лет восемнадцать назад. Помнится, как тогда я удачно врезал в скулу заурядному хаму-обидчику Роберта. Вообще же мы, трое молодых помощников капитана: два эстонца и один русский отлично ладили и крепко держались друг за друга. Один из троицы - Энн, сменил рыбалку в океане на прибрежный лов и, изредка появляясь в городе, непременно заглядывал ко мне на рюмку кофе. А вот с Робертом мы как-то растерялись в толкучке жизни, хотя по приходу с рейса и успели обменяться семейными визитами. "Ыйе - теперь, вероятно, директор Таллиннского музея природы", - соображал я. Ведь мы с ней лет десять назад столкнулись на выставке, где она экспонировала свою коллекцию - грибное царство республики. "Ни одно доброе дело, не остается безнаказанным", - с заметным опозданием пришла на ум поговорка, одного из уважаемых мною капитанов. Уезжая, Ыйе посоветовала:
       - Думаю, здесь вам будет трудно работать. Кто-то роет под вас. Советую, подыскивайте работу в городе, и дала телефон Роберта. - У него куча связей, что-нибудь подыщет.
       Запомнилась тётушкина поговорка: "Все болезни от нервов, а лишь одна от удовольствия", - и она оказалась права. То ли целебный травяной сбор, или облепиха из Бийска, то ли незатейливый лесной быт и сосуществование с бесхитростным, и немного шалым, рыбацким людом, а скорее всего смирение и покой, сняли проблемы со здоровьем. Прекратились ночные боли, и я опять рвался в море. Хотя с грехом пополам, но прошёл я медкомиссию и получил Санитарную книжку моряка, правда, с ограниченным правом выхода в прибрежные воды Балтийского моря. Обречённый каждые полгода на толкание по кабинетам поликлиники, я заразился страхом перед людьми в белых халатах. Стоило только подойти к подъезду поликлиники или только вспомнить о ней, как зашкаливало кровяное давление.
       С главврачом поликлиники водников мы оказались земляками. "Доброго человека всегда много" - любил повторять крупного телосложения, обожаемый рыбаками и уважаемый медперсоналом мужчина. Земляк любезно взялся провести со мною полный курс вино терапии, рекламируемый и внедряемый известным Болгарским Институтом Здоровья. К концу рабочего дня я объявлялся в его кабинете с бутылочкой армянского. Шевеля губами, главврач отсчитывал капли янтарной жидкости, растекающиеся по дну моей рюмочки. Мне полагалось полсотни капель, а себе он плескал ровно половину гранёного стакана. Стараясь не проглотить, держал под языком я ароматные капли, пока они полностью не рассосутся. После вторичной закрепляющей стимуляции сосудистой системы, на крупный нос с сизыми прожилками водружались очки, а на уши стетоскоп и самый главный врач собственноручно замерял у меня кровяное давление. В перерывах между процедурами мы коротали время, предаваясь воспоминаниям о вечерней прохладе Долинского ущелья на окраине города Нальчика. Ностальгически и в унисон вздыхали по запаху серебристой кавказской ели, согласившись, что её запах намного целебней воздуха прибалтийских хвойных лесов, произносили тосты за то, чтобы вовек не иссякли воды Малки и Терека, и никогда не растаяли снежные шапки Эльбруса и Казбека.
       Постепенно кровяное давление вписывалось в норму, врачеватель удовлетворенно крякал и извлекал из нагрудного кармана заветную печать "Заключение главврача". Долго дул, а потом отставлял в сторонку, снова брал и опять дул на штампт. Уже темнело, когда в медкнижке возникал оттиск: "Годен к плаванию с ограничением, с переосвидетельствованием через полгода".
       Так, на вполне заслуженном праве, я оказался на мостике парового буксира "Тасуя" с длинной, как на крейсере "Аврора" и замечательно выглядевшей пароходной трубой, над которой всегда вился парок с сизоватым дымком. Оранжевая окраска рубки и многообещающая надпись крупными белыми литерами на чёрных бортах "СПАСАТЕЛЬ" должны были своим видом зажигать надежду в сердцах у попавших в беду рыбаков Балтики. Спасательный буксир "Тасуя" работал под знамёнами и патронажем конторы с названием затруднительно произносимым натощак:

    ГОСУДАРСТВЕННАЯ РЫБНОГО ФЛОТА ИНСПЕКЦИЯ.

       Функции этой конторы напоминали задачи Государственной Автоинспекции, только распространялись они не на асфальтные, а на водные пути-дороги. Как и у инспекторов ГАИ, у спасателей прибавлялось забот в праздничные дни. И всё потому, что как бы ни старалась руководящая и направляющая сила сделать из рыбака завзятого трезвенника, но из этой затеи она, кроме показухи, так и ничего и не добилась. По сложившейся традиции рыбаки суровой Балтики испокон века употребляли горячительные напитки. Так же как их деды и их папочки употребляли, и их детки будут употреблять. И то же самое будут проделывать и их внуки. Климат здесь такой. Совсем не похож он на климат Черноморский. А чем ещё согреть нутро от сырости после работы на открытой всем ветрам палубе, пляшущей под ногами совсем как пьяная? Примешь перед сном и сразу же пойдешь в отруб, забыв про прострел в пояснице, ноющие плечи, тесноту койки и варварскую болтанку судёнышка. Принимать положено самую малость, ведь никто за тебя тянуть чужую лямку не сподобится.
       Зато в праздники все тормоза отказывают. Хорошо, если твой мотобот в порту, надёжно ошвартован, да ещё под присмотром портовых надзирателей! Но порты в праздники забиты, как бочки с селёдкой, и стоит чуть-чуть припоздниться, и приткнуться места у причала не найдешь. Только неискушенному и ещё ни разу не "битому" капитану взбредёт в голову бухнуться на якорь под прикрытием Балтийских островов с намерением отключиться на парочку деньков от однообразия постановок и выборок трала. Возможно, что на этот час и на эти минуты остров надёжно прикрыл судёнышко, а вот куда ветер завернёт в неурочный час, одному Богу известно! Известно, современная метеорология с полной достоверностью прогноз на завтра может выдать только послезавтра.
       С пониманием и, не полагаясь на надёжность "человеческого фактора", в предпраздничные дни "Спасатель" загодя приводится в готовность N 1. Проверяются аварийно-спасательные средства и водолазное снаряжение, экипаж тренируется по тревогам "борьба за живучесть судна". За два года работы на спасателе довелось мне десятки раз заводить пластыри, заделывать всамделишные пробоины, ставить цементные ящики и стаскивать с мели не в меру попраздновавших рыбаков.
       Случалось разное. Однажды, воспользовавшись нагоном воды и трудясь с ленинградским спасателем "Рыбфлотинспекция-1", сдернули мы с каменистой гряды траловый бот "Сальма". На плаву бот задержался всего с десяток минут и тут же затонул на мелководье. Водолазы только и успели рассмотреть, что днище судна здорово напоминает изрядно рванную галошу. Капитан ленинградского спасателя не стал тянуть время и тут же "слинял" на базу "пополнять бункер и запасы продовольствия", бросив нас одних улаживать взаимообмен претензиями с судовладельцем.
       Тем временем в кают-компании "Тасуи", дождавшись, когда капитан запьёт крутым флотским компотом макароны по-флотски, сунули мне под нос ярко разрисованную детскую книжку с байками незабвенного капитана и вруля Христофора Бонифасьевича Врунгеля - эдакого морского барона Мюнхаузена. Книжка была развернута на странице с "аналогичным случаем" на яхте "Беда". Вся кают-компания навострила ушки, ожидая ответа на вопрос дневального матроса: "А что если в машинное отделение и трюмы "Сальмы" запихнуть несколько сотен надувных рыбацких буёв?"
       - Резину растворит солярка и дело с концом - отмахнулся я от нелепого вопроса.
       - Нужны норвежские пластмассовые буи - не унимался фантазёр.
       - Угомонитесь, ребята, закупка и доставка буёв из Норвегии обойдётся дороже самой "Сальмы" - отрезал я, разомлевший после двойной порции компота.
       В разговор вмешался "дед":
       - Вон там, на острове справа от маяка в бинокль виднеется тарный цех. Десять ходок на баркасе и пять сотен сааремааских пятидесяти литровых бочонков будет на месте.
       Трудно в это поверить, но до заводского эллинга тащили мы не судно, а "рваную галошу без подошвы". "Галоша" удерживалась на плаву за счет семи сотен пустых бочек, которыми мы забили оба трюма и машинное отделение. Из недр "Рваной галоши" ежечасно извергалось 500 тонн солоноватой воды Финского залива. Однако, чудо, в которое здравому моряку трудно поверить, заключалось не в бочках, а в том, что за сутки беспрерывной работы не заглохла ни одна из пяти переносных водоотливных моторных помп, иначе б нам удачи не видать! " Такого чуда не бывает!" - выскажется каждый, имевший хоть разок дело с мотопомпой. Но, честное пионерское! Случившееся быль, а вовсе не байки капитана яхты "Победа" Христофора Бонифасьевича Врунгеля, капитана с той самой яхты, с кормы которой отвалились две первые буквы названия, и оно уже читалось не "Победа", а - "Беда". Когда злополучная яхта собиралась булькнуть на дно, находчивый капитан, заполнил дырявый трюм теннисными мячами. В конечном счёте "Беда" прошла через все испытания и победно завершила гонку, придя к финишу первой лишь благодаря смекалке и непреклонной воле своего славного экипажа. С той поры книжонка "Необычайные приключения капитана Врунгеля" стала настольной книгой в кают-компании "Тасуи", заняв достойное место среди справочной литературы по спасательному делу на море.
      

    0x01 graphic

    Морской буксир "Тасуя".

      
       Всем хорош был морской буксир "Тасуя". Для прибрежного рыболовного флота лучшего спасателя и не придумать. Годился "Тасуя" и для ледовой проводки москитного флота. Неприхотливая паровая машина работала не спеша, уверенно и трудолюбиво без обычного шума и тряски палуб от дизеля. Тишина даже на полном ходу судна. Слышен лишь плеск волн и свист ветра в снастях, как на бригантине. Щедрое тепло от котла создаёт ощущение комфорта и домашней обстановки. В главное изобретение ХIХ века - паровую машину я влюбился давно, оценив её за надёжность и неприхотливость ещё на плавбазах польской постройки. До "Тасуи" мне посчастливилось бороздить воды Атлантики на паровых, так называемых "тёплых плавбазах": "Иоханнесе Варесе", "Яне Анвельте" и "Украине", а так же и поплавать на двух последних в грузовых трамповых рейсах по портам Европы. В финских портах восхищался я примерами лихих швартовок без помощи буксиров у местных лоцманов. Невозмутимые, спокойные с хорошим опытом и глазомером они швартовали пароход, реверсируя машиной на полных ходах назад и вперёд, максимально используя давление струи от винта на руль. Их опыт работы пришёлся мне по душе, и его я старательно закреплял при швартовках на промысле. Собирая мелкие партии рыбной муки до полного набора груза в 4500 тонн, я так набил руку в управлении пароходом "Ян Анвельт", что это толкнуло меня на явную авантюру.
       По возвращению с рейса пришлось дискутировать с лоцманом рыбного порта. Он требовал ожидания возвращения в порт второго буксира. Я считал, что вполне достаточно и одного. Простаивать на рейде, когда на причале столпились и ждут нас жёны и дети, казалось выше всяких сил. Так и не придя к соглашению с лоцманом-формалистом, я брякнул по радиотелефону неслыханное и вовсе несусветное:
       - Захожу в порт самостоятельно без лоцмана и буксира.
       В портнадзоре это очевидно восприняли за шутку и буркнули в трубку: "Вам и карты в руки, капитан!". Мы спокойно, на самом малом ходу заползли в порт. Затем маневрируя полными ходами, через правый борт развернулись носом на выход и прилипли к причалу на отведённом нам под разгрузку месте. Скандал, конечно, был, но всё обошлось без оргвыводов. Правда, капитан порта грозился пробить мне дырку в талоне судоводителя за нарушение портовых правил, да как-то со временем всё забылось.
       Не одной только машиной славен спасатель "Тасуя", но и корпус у судна, что надо - ледовый, из знаменитой Путиловской стали набран. Команда славная, сработавшаяся, и уходить с такого парохода не хочется, но измотала душу постоянная двухчасовая готовность парохода. Карманную рацию с собой в кино и по гостям таскаешь. А в осенне-зимнюю непогоду, ночные звонки семье покою не дают: "Докладывает вахтенный помощник. Прогноз: ветер усилится до шести баллов, переходим на часовую готовность", - значит, хотя время уже далеко за полночь, а заказывай такси и мотай пошустрее на пароход.
       Только ради семейного покоя согласился я сменять "Тасую" на морской буксир - кантовщик - МБК "Суур Тылл". Кантовщик носил имя героя эстонского эпоса - богатыря, смутьяна и шалуна - "Большого Тылла". Тогда, на заре семидесятых был этот буксир чудом Научно Технической Революции. В диковинку казалось дистанционное, с капитанского мостика, управление судном и его механизмами. Невиданную доселе маневренность судну обеспечивали "ноу-хау" того времени: два судовых винта с поворотными лопастями и вместо руля - с поворотными насадками на винтах, суммарной мощностью в тысячу двести лошадей. Благодаря этим новшествам "Суур Тылл" мог крутиться на одном месте, как собака за собственным хвостом и проявлял даже способность передвигаться боком.
      

    0x01 graphic

    МБК "Суур Тыль".

      
       Пароход этот выглядел, как новенький гривенник выпуска текущего года, и оказался ещё не до конца обкатанным, с не успевшим выветриться запахом заводской краски в каютах. В штате три помощника капитана, каждый с правом самостоятельного управления при портовых операциях. Отработаешь суточную вахту, и трое суток можешь гулять, если никаких, требующих непременного присутствия капитана форс-мажорных обстоятельств не предвидится.
       По утверждению классика научного коммунизма - свободное время - национальное богатство населения страны. А янки, - народ очень практичный, так те без обиняков заявляли: время - деньги! Но ближе всех к нашей действительности высказался незабвенный командор Остап Бендер, огласивший бессмертное: "Время, которое мы имеем - деньги, которых мы не имеем". Денег действительно платили маловато. Зато, если рассуждать чисто по-американски и условно принять время за деньги, которых мы не имеем, то получается достаточно, чтобы распорядиться свободным временем с умом и не скупясь. Кое-кто ухитрился по самодельной справке устроиться ещё на одну работу по совместительству, иные навалились на учёбу, а кто постарше возрастом - налегли на садово-огородное времяпровождение. Последнее по душе оказалось и мне. Оно и не мудрено. Ведь предыдущую четверть века я любовался на окружающую природу из судовой рубки только через стёкла иллюминаторов и был начисто лишён простого удовольствия поваляться на зелёной травке. Около трех десятков лет моими рабочими инструментами были: отточенный "уточкой" карандаш средней мягкости, транспортир, циркуль и параллельная линейка, а пособиями в работе являлись Морской Астрономический Ежегодник, Мореходные Таблицы с логарифмами тригонометрических функций, а иногда и Таблицы приливов, да лоции незнакомых берегов. В последний раз держал лопату я в руках тридцать один год назад, а с молотком, клещами, пилой и рубанком мне никогда не довелось упражняться. Никто не учил меня делать разводку или заточку вновь приобретенной пилы. Не обучали меня спускать лезвие у плотницкого топора, а тем более выполнять кирпичную кладку на глиняном и известковом растворах, мастерить дымоходы, тёплую стенку, камин и кухонную плиту. На деле же оказалось, что тому многому, что нужно уметь при строительстве и обустройстве приусадебного участка, к собственному удивлению, я был уже подготовлен. В народе такое ценится и зовётся "природным даром". Зато дома с некоторой долей скепсиса меня прозвали "народным умельцем", а ещё чаще и не без ехидства звали "Левшою". Очевидно, только потому, что завидовали моему "природному дару" и еще потому, что не бывает пророка в отечестве своём. Мне же самому удивляться и размышлять над "своим даром" было некогда. Пока погода позволяет, надобно поторопиться с обустройством временной крыши над головой. Летние прибалтийские рабочие дни длинные, а ночи белые и, по словам поэта "заря, заре спешит навстречу". При ударном труде от зари и до зари, на бутовом фундаменте встала времянка в одну комнатку с прихожей и кухонькой, по размеру напоминавшей судовой рундучок матроса. Назвать времянкой домик похожий на жильё гномика, язык не поворачивался, и не догадаться было, что собран этот аккуратный домик из отходов, выписанных через бухгалтерию порта, как дрова, а сооружен он на скорую руку. Из трубы уютно струился дымок печки, а через окошко падал на молоденькие саженцы яблонь свет от "лампочки Ильича". У печурки жмурил желтые рысьи глаза и мурлыкал от избытка чувств, приблудный матёрый кот, откликавшийся на имя Вильгельм. На последнего германского императора он походил лишь роскошными усами, но в остальном отличался небывалой кошачьей порядочностью. Даже изголодавшийся, он никогда не посягнёт на чужое, а будет терпеливо ждать своё из собственной миски. Большое это дело, хотя и тесноватая, но собственная крыша над головой. Можно соблюдать нормированный режим рабочего времени, не отказывать себе в традиционном "адмиральском часе" и даже поразмышлять о "природном даре". Восточные религии утверждают, что многое из своих знаний и умения люди получили раньше, ещё в прежней жизни. Как христианин по убеждению, я отвергаю реинкарнацию и веру в прошлую жизнь. А как знакомый, хотя и в самой популярной форме с достижениями современной науки человек, я склоняюсь к мысли о заложенной в моих генах исторической памяти поколений, или, если хотите, назовите её наследственной памятью жизненного опыта моих предков. Помнится, отец любил рукодельничать в доме, занимая и нас с братом всяческими безделушками. Навыки мастерить привили отцу ещё в реальном училище, хотя тётушки утверждали: золотые руки у Вячеслава просто унаследованы от его деда Василия. "Так не значит ли это, что способностями мастерового наделён я вместе с генами своего прадеда"? - толкал меня на размышления внутренний голос. Доводилось мне слышать о подмеченной закономерности в передаче по наследству не только внешних данных и характера, но и о врождённых склонностях к чему-либо определённому: к строительству, к земледелию, а то и к ведовству. Возможно, от прадеда Василия у меня была до поры, до времени упрятанная где-то в генах, тяга к земле и к обустройству жизни на ней?
       Уезжая на дачу, оставлял я за тридцать три километра все служебные и домашние треволнения. Здесь в физическом труде глушились ностальгические помыслы о потерянной дороге в Океан. Полдюжины лопат, сломанные при поднятии целины, остаются материальным свидетельством пролитого пота на возделываемую землю. Этим потом смыта горечь воспоминаний обо всех не праведностях судьбы. Физический труд оказался схимой аскета, бежавшего от несправедливого мира, схимой благодаря которой я не сломался, не запил, как кое-кто из моих коллег по несчастью, не обозлился и не ушёл в себя. Если труд на свежем воздухе и глушил память, то ночные сны были мне неподвластны. Если утреннее пробуждение сопровождалось необычно радужным настроением, я тут же старался ухватить и запомнить ночные видения. И награждался вспомянутым сновидением. И виделся мне не обвешанный с носа и до кормы изношенными автомобильными скатами, портовый буксир, а просторный капитанский мостик современного белоснежного красавца-рефрижератора с неограниченным районом плавания, бороздивший голубые волны Океана. В этих снах я непременно бывал молодым, здоровым, задорным и уверенным, что всё самое лучшее у меня впереди.
      

    КТО НЕ РАБОТАЕТ, ТОТ НЕ ЕСТ
    - принцип победившего пролетариата

      
       Сознаюсь, в отрочестве не испытывал я непреодолимой тяги к трудовым подвигам и, насколько мог, отлынивал от доставшей меня обязаловки вкалывать на ниве земледелия. Нельзя сказать что труд этот был уж больно изнурителен, просто более увлекательные дела ждали меня в уличной компании. Ещё задолго до весенней страды мне напоминали, что именно труд сделал из обезьяны человека. Отбиваясь, я ссылался на дикую лошадь Пржевальского, в результате непомерного труда эволюционировавшей в тупую ломовую клячу. Невзирая на столь здравые убеждения, реалии заставляли нас огольцов придерживаться всеобщего принципа, провозглашённого мудростью партии "кто не работает, тот не ест"! И мы "пахали", как "пахала" тогда вся страна, объединённая целью - выжить под напрягом "Всё для фронта и всё для Победы!". Спешно драпавший с уже наметившегося "Кавказского котла" вермахт явно не помышлял о возвращении, поэтому всё мало-мальски приметное постарался сжечь или взорвать. В традиционном тевтонском духе выжженную землю оставили оккупационные власти. Порушено всё, что могло относиться к производству или учёбе. Чудом уцелел лишь канатный заводик. Мать устроилась туда чернорабочей. Как и вся страна, мать трудилась на Победу и знай только всё вила и вила канаты за чисто символическую плату, хватавшую лишь на выкуп хлебных карточек.
       Как станица пережила ту первую послеоккупационную зиму, одному Богу известно! Надежды строились только в расчете на будущий урожай с огородов и подсобных хозяйств. На остатки заморенного колхозного стада возвратившееся из эвакуации, без слёз смотреть было невмоготу. Коровкам бы отлежаться, отъесться на свежей травке, а их запрягли в соху да в бороны, погоняемые бабами и мальцами. Старшеклассников привлекли на подсобные работы по восстановлению школы. Свободой пользовались лишь забытые всеми пятиклашки. А они, обнаружив на месте базирования оккупационной армии бочку ружейного масла, тут же разделили оное по-братски. На нём за неимением подсолнечного, выпекались кукурузные чуреки, и жарилась картошка. Там же среди брошенного хлама обнаружилась гора ящиков с двухсот граммовыми толовыми шашками. Но к шашкам не доставало детонаторов, а от бикфордова шнура обнаружились лишь жалкие ошмётки. При таком богатстве взрывчатки, бикфордов шнур и взрыватели сразу же обратились в дефицит. Но ведь не зря умельцы с уже законченным начальным образованием были воспитаны на мудрости "голь, на выдумки хитра"! Не сходя с места, пятикласники определились: капсуль хвостатой мины от ротного миномета, один к одному может заменить оригинальный взрыватель для толовой шашки. Как заправские сапёры мы расправлялись с горой ящиков, скручивая эбонитовые головки и извлекая взрыватель из хвостатого снаряда. К бикфордовому шнуру заменителя не нашлось, и его следовало экономить. Из-за чрезмерной экономии шашка взорвалось в руках удальца из первопроходцев. Потеря научила сорвиголов быть осторожнее, а в речных затонах и старицах загремели взрывы. Рыбу собирали сачками, за приличным экземпляром бросались в одежде. Такие купания вскоре обернулась фурункулёзом на самых нежных местах мальчишеских тел. К весне я "в дым" износился. На брюки от костюма отца уже некуда было ставить заплаток. Выручил трофейный брезент, по-хозяйски прихваченный с ящиков с толом, а станичная портниха скроила из брезента пару шикарных ковбойских штанов с уймой накладных карманов. Только с внешней стороны всё выглядело прекрасно, но на гремящие как жесть мокрые штанины откликались отощавшие за зиму станичные псы, выдавая приближение ватаги. Шум от новеньких брюк здорово портил мои взаимоотношения в коллективе. Как по команде с первыми лучами весеннего солнышка огольцы сбросили приевшуюся за зиму одежду, и тут же компания зашлась от хохота. Тыча друг на друга пальцами, развесёлая компашка каталась по прибрежной травке. Никто не догадывался взглянуть на себя со стороны, каждого веселило сборище пузатеньких дистрофиков с пупком как у рахитика над тоненькими ножками. Все мы здорово смахивали на выпавших из гнезда неоперившихся птенчиков, через полупрозрачную морщинистую кожицу которых просвечивали голубые, отвратительно пульсирующие жилочки. Иначе и быть не могло при "подножном корме" из собранного под снегом прошлогоднего урожая кукурузы, да сырой земляной груши, оттёртой от земляного кома о собственную штанину. Всёзнайка из десятиклассников разъяснил: "При вашем физическом и эмоциональном развитии, следует разнообразить харчи животными белком да жиром".
       Цель была поставлена и задача ясна. Плавни Терека издревле славились как охотничий Рай. По камышам притоков бродили стада кабанов, а над плавнями стоял гогот непуганой птицы. Сегодня вряд ли увидишь охотничьи трофеи, какими был богат довоенный Кавказ. Сюда перед войною наезжало поохотиться высокое начальство из столицы. Случалось, целое стадо диких кабанов гонит взвод красноармейцев, а "первый маршал" не дрогнув и не отступив с позиции, держится до победного конца, пока не скосит до единого дикого вепря из ручного пулемета. Трофеи грузили в вагон со льдом и увозили на гостинцы в Кремль к революционному празднику.
       "Из камыша притоков Терека, какой хочешь дичи поднять на крыло можно, - помнится, расписывал я юнгам свою самую большую и удачливую охоту. - Разок под святой праздник у пацанвы, не отходя от дому, охота приключилась. В пургу и наледь перелётная стая дудака заблудилась и села на станичном майдане. Дудака, который о телефонные провода побился, пацанва быстренько подобрала к праздничному столу. Хотелось и покалечившихся подранков прибрать, только это не просто. Не даются. С такой птичкой трудно сладить - бегает больно быстро, ноги длинные, голенастые как у страуса. Здоровенная птичка дудак, и дерется здорово, до крови. У нас на огороде подранок дудака неделю жил, пока не оклемался. Отец его ещё и подкармливать велел. А этот дудак и сам оказался за хозяина во дворе, весь корм с собачьей миски подбирал. Бедного Шарика замотал вконец, тот из-под крыльца боялся показаться. Серьёзная птица дудак, или дрофа по-учёному. Такую птичку да на цепь вместо собаки посадить, никого во двор не запустит" - рассказывал я юнгам о привольной станичной жизни и о своей самой удачливой охоте. Однако о кремлёвской охоте у меня хватало ума не заикаться. Байки велись после отбоя, когда кто-либо из юнг, не сдержав слова, заводил изматывающие душу разговоры о жратве. В тот голодный, послевоенный 1947 год все полуночные разговоры сами собой перебрасывались на кулинарию.
       Рос я в семье заядлого охотника. К каждому охотничьему сезону к нам наезжал дядя Станислав и тогда с отцом они надолго пропадали из дому. Страсть охоты передалась обоим братьям от их отца и моего деда Иосифа. Мать попрёкала отца: "Завёз меня в эту Тмутаракань ты ради своего удовольствия шастать по болотам в кампании с диким свиньями"...
       От отца и дяди наслушался я рассуждений об аналитическом складе ума, хитрости и сообразительности дикого вепря. Об уловках при выслеживании этого осторожного, но любопытного зверя много говорилось при мужском застолье под жаркое из дичи. Обретённые с детства знания я предложил испытать на практике при сговоре с приятелями-старшеклассниками. Замаскировавшись по всем правилам снайперского искусства и выставив из шалаша три ствола боевых трехлинейных винтовок Мосина образца 1898 года, залегла наша троица в конце кабаньей тропинки у водопоя. В качестве приманки по тропке была рассыпана земляная груша - любимое лакомство молодого кабанчика. Предвкушая жареную печень, мы уже делили на три равные части тушу неубитого вепря... Вокруг шалаша всю ночку бродило стадо. Его присутствие проявлялось в визге поросят, недовольном фырканье и чавканье копыт в наносном иле. За неделю, проведённую в засаде, так ни одно свиное рыло не высунулось из камышовых зарослей, зато груши, как корова языком кто-то слизывал. Стоило только выбраться из шалаша и отойти по надобности в сторонку, как непременно вспугнешь недовольную парочку, но если у тебя винтовка в руках, животные даже на нюх к себе не подпускают. Свинство какое-то, а не охота получается!
       Начался перелёт птицы. Из винтовки бить птицу негоже, не только потому, что попасть трудно, а просто толку мало - одни перья от утки плавать остаются. Каждый пятиклассник располагал заделанным под себя обрезом. С бандитским обрезом сподручнее пробираться станичными переулками, засунул его под рубаху навыпуск и дело с концом. Прежде чем идти на птицу мы готовились основательно. У боевого патрона обрезалась шейка, а вместо пули забивалась дробь и пыж. Бездымный порох смешивался пополам с чёрным порохом от патрона с немецкой сигнальной ракеты. И всё же нормальный выстрел получался не всегда. Нередко бездымный порох воспламенялся не до конца и из ствола выплёскивался фейерверк искр, а дробь высыпалась под ноги. Утки, гуси-лебеди просто внимания не обращали на позор пистонного выстрела, сопровождаемый красочным фейерверком, и явно потешаясь над охотниками. Трофеями от такой "охоты" семью не прокормишь, даже из обыкновенной рогатки возможно большего достичь.
       Нельзя попрекнуть, что государство не заботилось о семьях фронтовиков, а также и о своих будущих "трудовых резервах". В дополнение к хлебным карточкам оно выделяло земельные участки для подсобного хозяйства. Выращенная на сотках подсобного участка кукуруза и являлась основным питанием населения. По вечерам в каждой хате гремели самодельные крупорушки, выдавая на выход крупу на мамалыгу и муку для чуреков. Поутру я растапливал кухонную печь, и готовил из молотой кукурузы завтрак, обед и ужин на семью. Мать всё светлое время пропадала на работе. Поэтому дрова, кухня и возделывание участка были прерогативой и обязанностью пятиклассника. Уму непостижимо, кто это придумал, и почему так делалось, но местная власть ежегодно распределяла земельные участки на ещё не тронутой лопатой или плугом целине. Поднимать целину чернозёма толщиной в два-три штыка, поросшую репейником и чертополохом и с клубом корневищ было сущей каторгой.
       Увлёкшись охотой и доверившись ватаге, заверившей: "Дай только срок, и мы всей оравой вспашем зараз весь твой участок!" - я здорово припозднился с поднятием целины на отведённом нам участке. За окном маячил уже май месяц, а на нашей делянке "ещё и конь не валялся!" Положение с каждым днём становилось безнадёжней, и страх перед голодной зимой заставил меня, как кормильца семьи здорово подёргаться. Возможно, кто-то подсказал, а возможно это был первый и пробный посыл собственного внутреннего голоса, нашептавший мне выход из безвыходного положения: "Рой лунки в земле квадратно-гнездовым способом"! Я так и поступил, и управился с посевной компанией за рекордно короткие сроки - за пару дней. Не мудрствуя лукаво, вырыл я лунки и воткнул в каждую по два кукурузных зерна и по два боба фасоли. На вопрос матери: "Как дела с огородом"? - постарался как можно бодрее ответить: "Всё в ажуре! Всё, как учили"! "Добрые люди" о моих художествах доложили на следующий же день. Мать в причитаниях провела месяц. А он день за днём, без единого облачка на небе и без капельки дождя тянулся весь этот май месяц 1943 года. Вся станица пребывала в ожидании беды - не иначе за грехи наши пала небывалая засуха! На жухлые приусадебные огороды страшно было смотреть. Я старался поменьше попадаться матери на глаза. Вдруг, и прямо-таки на удивление встречают меня без попрёков и теплым ужином на столе.
       - Завтра идём полоть участок - приветливо сообщается новость - мне дали на работе выходной.
       - Чего его полоть? Солнце уже всё под корень пропололо - подумалось про себя, однако я благоразумно смолчал.
       То, что открылось нам, на подсобном участке, безусловно, было чудом. Это был первый в моей жизни "звёздный час". Даже глазам не верилось. Среди необозримых просторов скукоженных соседских делянок с растрескавшейся от засухи землёю, оазисом в пустыне, поднималось пятнадцать соток молодого леса с метровыми ярко зелёными, похожими на обоюдно острые сабли сарацин, листьями кукурузы. На каждом стволе уже завязалось по парочке крохотных кочерыжек. По кукурузным стволам, как лианы в тропическом лесу, вились побеги фасоли. На табличке с номером участка я прочёл выведенную химическим карандашом свою фамилию. Тогда только я убедился, что этот оазис наш. Ко мне тут же прилепилась слава "юного мичуринца". Со мною первыми стали здороваться, незнакомые взрослые. Даже объездчик колхозной бахчи дед Гришка, забыв наши старые размолвки, похвалил:
       - Так це твой хлопчик, Егорьевна? Гарный агроном будэ!
       Слава кружит голову. Не устоял перед нею и я, отрицая нападки завистников, что все это попросту говоря - "везуха", да ещё на полную халяву.
       Первыми в станице восстановили школу и клуб. В клубе выступил со своей программой заезжий гипнотизёр. Что хотел, то и выделывал этот артист с подопытными пациентами, заснувшими под его заунывный голос: "Спите!.. вы спите спокойным сном гипноза"... Засмотревшись на стеклянный шарик в его руке, я тоже пытался заснуть. Но меня не брало! Старшеклассники объяснили, это моя внутренняя воля оказалась сильнее, чем у заезжего профессора психологии и, развив её, я могу творить не меньшие чудеса. Дома из довоенного подарочного флакона одеколона извлеклась стеклянная пробка, с гранёным шариком на конце. Легко ли отделился шарик от пробки, не помню, но выволочка за содеянное, хорошо запомнилась, флакон одеколона оказался последним подарком отца матери. С этим стеклянным шариком, в гранях которого играли лучики солнца, я практиковал над соседской шпаной. Из-за плетня за моими пассами наблюдала баба Настюша. Угостив чайным грибом, Настюша разъяснила, что дело, которым я пытаюсь заняться, не Богоугодно. Чары гипноза близки магии. А всякую живую тварь, надобно врачевать молитвой, добрым словом и дарами от природы. Чайный гриб мне понравился и стал таскать я для Настюши из заросшего пруда свеженьких пиявок. Плевать не хотел на подначки одноклассников, засёкших меня в камышах с марлевым сачком и окрестивших за это "Дуремаром", тем самым, что состоял шестёркой в банде лисы Алисы и кота Базилио. Зато Настюша выучила, куда ставить пиявки при высоком давлении, сердечном приступе, головной боли и при какой Луне собирать какие травы. Пиявки сняли у матери замучившие её головные боли, и теперь она решила, что из меня не стоит делать агронома, а нужно будет учить на доктора.
       Война уже откатилась от станицы далеко на Запад, и вести с фронтов приходили в виде пересказов лекторов-пропагандистов раз в неделю посещавших перед кинопередвижкой станичный клуб. Ни электричеством, ни тем более радиофикацией, ни газетами станица наделена не была и неделями жила в полном информационном неведении. При таком раскладе, оказался востребованным мой былой опыт радиолюбительства. Им я заразился ещё в третьем классе я от отца, под руководством которого на навощённой фанерке был собран детекторный радиоприёмник. Отец научил меня мотать катушки вариометра, пайке монтажного провода с канифолью и чтению простейших радиосхем. "Первый блин" оказался комом. Нам так и не удалось настроиться на радиостанцию Нальчика. Двигая кончик пружинки по кристаллику детектора и, ловя его "чувствительную" точку, мы только морщились от треска в наушниках, среди которого прорывались лишь отдельные фразы диктора, а всё это искусство больше походило на ловлю блох, чем на слушание радиопередачи. Роясь в кладовке на заветных полках отца с остатками охотничьих запасов пороха и дроби, среди старого хлама из проволоки и радиодеталей обнаружились чудом сохранившиеся детекторный приёмник, антенна и пыльная подшивка журналов "Радио-Фронт". Десятиклассник, которого я ссудил дефицитными журналами, объяснил, что детекторный радиоприёмник - это "каменный век", и даже октябрята-дошколята этим теперь не занимаются. "Будущее за экономичными радиолампами "двухсетками" с анодным напряжением от батарей в 12 вольт" - пытался предугадать на годы вперёд развитие электроники радиолюбитель из соседнего районного городка. Конечно, о современных транзисторах тогда он и мыслить не мог, если о них не догадывались даже в редакции журнала "Радио-Фронт". За ржавый ковбойский пятизарядный револьвер калибра 7,62 "Смит & Вессон" заполучил я парочку радиоламп "двухсеток" и засел за сборку простейшей одноламповой схемы регенеративного радиоприёмника. Заверещав среди ночи недорезанным поросёнком, приёмник заработал сразу и оказался очень чувствительным и избирательным. Моё изделие обеспечивало устойчивый приём на длинных волнах радиостанции имени "Коминтерна", но только после захода солнца. После полуночи сквозь эфир иногда прорывалась музыка из Тегерана, Вены и даже Берлина. При настройке на передающую станцию приёмник излучал в эфир дичайшие помехи и вой, впадая в резонанс моё изделие работало и визгливым радиопередатчиком. Засорение эфира было мне "до лампочки". Главное я мог слушать вживую сводки Советского Информационного бюро и получать свежие новости с фронтов. Вечерами к завалинке нашего дома зачастили и стар, и млад. Все терпеливо ждали, когда же после захода солнца утихомирится в стратосфере Слой Хевисайда, отражающий радиоволны. Голос Левитана "Говорит Москва" из наушников, опущенных в пустое цинковое ведро, не вызывал слёз лишь у мужиков с крепкими нервами. Наушники из ведра, верещали как в рупор, хотя и с металлическим искажением звука, зато слышно на всю комнату. Очередной Приказ Верховного Главнокомандующего о салюте в честь освобождения ещё одного советского города обсуждался станичными стратегами на завалинке под дворовым плетнём, над которым нависало облако дыма от самокруток. Женщины и дети до полуночи слушали оперетту. Всё это вскоре надоело матери, встававшей рано, чтобы идти пешком за четыре километра на работу. Тогда своё изделие я выгодно сменял на пять килограмм настоящего солёного свиного сала. Правда, сало мы как-то быстро съели, но не пожалели об этом. Вкус сала разбудил во мне предпринимательскую жилку. Не я придумал законы рынка, они сами стучались к нам в двери, нашёптывая суть: "Спрос, пробуждает предложение"!
       Из медного пятака наловчился я выбивать пробойником обручальное кольцо. Затем выводил риски и до одури полировал его золой, пока оно не засверкает золотом. Следующим моим изделием стал православный нательный крестик, аккуратно вырезанный из оцинкованного ящика для патронов. После обработки полировкой мои изделия выглядели копией настоящих - серебряных и золотых. Спрос на атрибуты православия только возрастал, так как совпал с открытием станичного храма Архангела Михаила, и они пользовались громадным спросом у населения. Оба "ювелирных" изделия шли у станичных куркулей на обмен молочных и мясных продуктов. Деньги "за товар" я избегал брать, они не имели ещё хода в натуральном станичном хозяйстве. Однако в них был заинтересован знакомый радиолюбитель, у которого покупались радиодетали. Мой "бизнес" явно пошёл в гору, и это меня подвигло на изготовление, радиоприёмника с усилителем низкой частоты, вещавшего на громкоговоритель - "тарелку" с чёрным бумажным диффузором.
       В 14 лет после окончания седьмого класса настало время определения с выбором будущей профессии.
       - Не хочу быть ни агрономом, ни гипнотизёром, ни врачом, ни ювелиром - категорично заявил я матери. - Да и на какие шиши буду я учиться в техникуме? Без меня тебе одной даже огорода не поднять, а без подсобного хозяйства и дров, собранных мною на полную халяву, твоей зарплаты на хлеб еле хватит. Для меня один путь, учиться на казённом коште - уговаривал я мать. - Хочу стать радистом, как отец. Только не желаю геморрой высиживать ни в почтовой конторе, ни на дымной чугунке, а хочу хлебнуть солёного морского ветра. Смотри, в "Справочнике для поступающих в учебные заведения" сказано: - на радиотехническое отделение Горьковского речного училища отличники после семилетки принимаются без экзаменов. А в мореходку мне и соваться нечего. Из-за станичного говора из смеси русских, украинских и тюрских словечек умудрюсь я в диктанте даже слово корова, написать через "ять", и не пройду по конкурсу. Надеюсь, что к речникам наплыв будет поменьше. А вот тут приписано: "Диплом речного училища позволяет плавать радиооператором на морских судах в дальнем плавании" - читал я матери. - И вовсе я не отказываюсь от мечты увидеть в живом виде, а не в качестве чучела, летучую рыбу.
       Со временем моя мечта сбылась. Правда, не совсем так, как это грезилось в детстве. Не дадено было мне стать ни начальником судовой радиостанции, ни просто радистом. А о капитанском мостике я даже с пелёнок и не помышлял. Но Судьба, толи Провидение распорядились по-своему. Не хочу, да и не имею права сетовать я ни на Судьбу, ни на Провидение, протащившие меня через жизнь по пути не менее достойному, чем судовой радиотелеграфист.
      

    ДОМИК, КОТОРЫЙ ПОСТРОИЛ ДЖЕК

      
       Ностальгия по утраченной в расцвете сил профессии не заслонила от меня тему строительства дома на дачном участке. Правда, не сразу предполагалось этому дому стать похожим на домик, который построил Джек. Начало всему положил семейный совет при выборе участка. Руководствовался я чисто прозаическими соображениями: чего в избытке в прибалтийской погоде? и, не ожидая ответа председательствующей, выложил их: дождя и облачности! Чего мы больше всего ожидаем от будущей фазенды? Тепла, солнца и света! - подсказывает мне внутренний голос. Тогда, давайте строиться здесь, на юго-западной стороне этой песчаной дюны. Тут, даже сосны "не скроют солнышко моё", как изволит заливаться в неаполитанской песенке вундеркинд Робертино Лоретти.
       В полукилометре от нашего участка строилась государственная дача. Из-за постоянных сбоев в поставке материалов, на казённом строительстве простаивал бульдозер и бригада строителей загорали от безделья. Они сами напросились к нам на шабашку за предельно смешную цену. В результате над закладкой фундамента будущего летнего домика трудились техника и профессиональная бригада строителей. На южном склоне дюны бульдозер без проволочек вырыл котлован, а из горы бута и бетона сложился полуподземный этаж для гаража, погреба и мастерской. После перекрытия бетонными панелями получилось нечто прочное, наподобие бункера, врытого в землю и готового ко всем превратностям времён холодной войны. В бункере, как за крепкими крепостными воротами расположились гараж и погреб. Стены из пеноблоков возводил я уже самостоятельно, скрыв под ними от любопытных взоров предмет насмешек соседей - бетонный бункер. Правда с кладкой дымовых и вентиляционных труб пришлось повозиться, особенно при фигурной колке кирпича, для камина. Пока набил руку и освоил колку, набралось с полтонны кирпичного брака. Зато никаких проблем не возникало в столярных и плотничьих работах. Кажется, вместе с генами прадеда я унаследовал приличные навыки в работе с древесным материалом и без проблем самостоятельно мастерил дверные коробки и полотна ворот гаража и дверей дома. Без проблем освоился я с работой на деревообрабатывающем станке и сам нарезал из бывших в употреблении досок дефицитную по тем временам "вагонку" для внутренней обшивки. Когда настало время ставить стропила на крышу дома, у меня сложились не только навыки, но и замашки средней руки рабочего-строителя. С обретением навыков пропала спешка, и теперь можно чаще перекуривать и задумываться над посторонними вещами. Всё больше смущало меня очевидное несоответствие проекта дома с действительностью прибалтийского климата. Плоская крыша плохо стыковалась с частыми и затяжными дождями, а в снежные зимние месяцы требовалось лазить по крыше с лопатой и очищать её от снега.
       Из учебных пособий по домостроительству под рукой у меня находилось две книги. Очень популярная "Летний домик" Арво Вески на эстонском языке была даже в двух экземплярах. Из-за сложностей с языком, в ней я только рассматривал картинки. Вторым пособием служила красочная детская книга английских стихов в переводе Самуила Маршака про "Домик, который построил Джек". На цветной вкладке книги крыша домика Джека выглядела довольно весёленькой, а главное - двускатной. Любуясь приглянувшейся картинкой, мысленно я примерял крышу дома, который построил Джек к проектному чертежу своего дома. Вот бы пристроить такую же крышу к приземистому, похожему на поваленный на бок комод, и как будто бы втянувшему "голову" в плечи нашему дому. Не в силах сдержать творческие муки, взял я, да пририсовал крышу домика Джека прямо на технический проект своего дома. "Звучит, однако"! - ахнул внутренний голос. С такой крышей сразу же пропал вид казармы и повеселел домик. Однако главный документ строителя - проект дома я безнадежно испортил, стирая набросок из карандашных линий ластиком. Не оставалась выхода, как воссоздать чертёжи заново. "Не боись! - уговаривал внутренний голос. - Не зря же, как в песенке об Одиссее расстрачено время, уведённое тобою "от жены, от детей" на заочное повышение образовательного уровня - нашёптывал он. - Не понапрасну же набивалась рука с рейсфедером, выполняя контрольные работы по техническому черчению. Глаз боится, а руки делают" - успокаивала народная мудрость. В результате вполне квалифицированно были мною выполнены на кальке чертежи проекта летнего дома с дополнениями и изменениями, на которые замахнулись собственные фантазии. После переноса с кальки "на синьку" чертежи выглядели ещё шикарнее, вполне профессионально и без признака самодельщины. Дело оставалось только за подписью архитектора - автора проекта дома, но переговоры с ним кончились полным разочарованием. Его приговор был окончательным и обжалованию не подлежал. "Здесь варварская смесь стилей. Крыша дома смахивает на раннюю готику, а крыша сауны на крышу летнего дома последнего китайского императора! И не уговаривайте, не подпишу"! Делать было нечего, не сносить же ладно усевшуюся на дом и уже почти готовую крышу. Только отчаяние подвигло меня записать в штампе "самопального проекта" на месте фамилии архитектора собственные инициалы и пристроить собственноручную подпись. С первого взгляда все выглядело по закону и не хуже, чем в документации на лучшие дома нашего кооператива. Вот только мозолила глаза нагловатая подпись и фамилия "архитектора"-самозванца.
       В общей пачке из сотни брошюр дачного кооператива самопальный проект отправился на рассмотрение главного архитектора. Осталось только ждать, что будет дальше. Домашние критики стращали:
       - Вот и добьёшься, что разоблачат тебя как авантюриста, да ещё в партком рыбопромыслового флота накапают про твои художества!
       Как знать! Возможно у занятого городскими проблемами главного архитектора, было много авторов проектов: попробуй упомнить всех их по фамилиям! а возможно, и напротив, подивившись наглости и находчивости застройщика, как человек творческий, главный архитектор проект с моими изменениями и дополнениями оценил, и подмахнул без замечаний.
       - Как бы то ни было, а теперь наша крыша будет не хуже, чем у Джека! - утёр я нос всем сомневающимся.
       Со временем, в образовавшемся пространстве под двускатной крышей, сам по себе напросился третий этаж. В мансарде под крышей, обустроилась комнатка с прихожей и гардеробной под общим названием "детская", удачно разрешив извечную проблему отцов и детей, разделив и разведя их по этажам. Домик на картинке у Джека был "глазастый", окна смотрели на все четыре стороны света. И у нас в безоблачные дни, полный Божий день, в расположенные со всех четырех сторон окна дома, заглядывает, ходящее по кругу дневное светило. На красочной обложке книги, домик Джека на уровне второго этажа опоясывала терраса. И у нас на террасу, соединяющую дом с сауной, солнышко до самого вечера засматривается. Поразмышляв над особенностями английского юмора относительно погоды: "С какой бы стороны не дул северный ветер - он всегда холодный", я взял, да и защитил северный проём между сауной и домом, наглухо закрыв его стеклянными блоками. На террасе пропал сквозняк и в затишке появился светлый и уютный уголок, прохладный в зной и укрытый от дождя и ветра. Он стал местом сбора семьи. Здесь разместились стол со стульями, гриль, самовар и даже раскладушки для загара. Здесь же мы с верным пуделем Рокки коротаем вечера и полуденный зной этого необычайно жаркого августа 2007 года.
       С высоты террасы, соизмеримой с высотой капитанского мостика незабвенного "Колбасного клипера" или мини-рефрижератора РР-1270 под присмотром хозяйского глаза в координатах с широтой 59 град. 24 мин 38,2 сек и долготою 24 град. 18 мин. 31,5 сек. раскинулись шесть соток приватизированного земельного участка. И мнится мне порою, что за живой изгородью проглядывают вовсе не крыши домиков дачного товарищества, а группа траулеров, сгрудившаяся на участке океана, обозначенного на навигационной карте как промысловый квадрат.
       И снова я чувствую себя капитаном, на бессменном капитанском мостике. Правда, вся моя команда состоит из одного, не совсем обычной масти рыжего пуделя, по кличке Рокки. Он, как и верный помощник известного капитана Христофора Бонифасьевича Врунгеля рыжий матрос Лом, со знаменитой яхты "Беда", всегда со мною рядом и тоже бдит за порядком. Мы с Рокки почти годки, вернее он даже старше меня по своему собачьему возрасту. Если и в правду говорят кинологи, что год собачьей жизни соотносится с человеческой жизнью, как один к семи, то ему уже за сотню лет. На террасе мы оба частенько предаемся старческим воспоминаниям, я за персональным компом, а он, забывшись в собачьих грезах, позволяет воробьям склевывать что-то у себя под самым носом.
      

    МЫ С ВАМИ ОДНОЙ КРОВИ, господа и товарищи!

      
       Даже такая незавидная птаха, как воробей, наделена чувством семейства или клана. Под крышей "фазенды" похожей на домик, который построил Джек, без передыху горланит постоянно голодный, второй уже в этом году, воробьиный выводок. Чтобы облегчить жизнь его замотавшимся родителям, пришлось поставить поближе к гнезду кормушку с крупой. На кормушку тут же насела развязная стайка из первого воробьиного выводка. Эта молодь, до обиды нисколечко, не обращает внимания ни на меня, ни на собаку.
       Наклевавшись вволю, выводок устроил ассамблею на жёлобе водостока. Здесь всё так же, как бывало на нашей околице в станичной молодёжной компании: каждый старается перекричать оппонента. Мужская поросль уже учиться ухаживать. Женихаясь, воробушки пушат перья, и выпендриваются перед стройненькими барышнями. Воробьиный гомон на жёлобе мгновенно прекратился с появлением чужой стайки, нацелившейся на кормушку. Немедля "Наши" сообща погнали непрошеных гостей. Знамо, есть и у воробья понятие "свои". И им ближе не всеобщие воробьиные интересы, а свои - семейные и собственного рода! Спасаясь бегством "Не наши" - разом шасть в кусты рябины. А за ними следом "Наши". Подумалось: "Вот, сейчас будет драчка". Ан, нет! На нейтральной территории обе семейки расселись в кустарнике попарно по интересам и мирно защебетали, обсуждая свои воробьиные новости.
      
       В отличие от воробьиного племени моё поколение растеряло Богом данное чувство родства и одной крови! А ведь раньше дети деда Иосифа и его брата Антона крепко придерживались родственных уз. Стремились видеться, переписывались, слали к юбилеям и праздниками поздравления. Старались поддержать друг друга, чем и как могли. А я? А мы? Ведь не возьмись за розыски моя дочь, я и мои двоюродные братья и сёстры так бы, и, не ведая, жив или уже отошёл в мир иной их родственник, доживали бы свой век.
       Осознание собственной вины тут же обернулось инстинктивной самозащитой от проснувшейся совести. Оказалось, что совесть у меня, как известный Янус, с двумя ликами. Причём "Совесть-адвокат", тут же развивала оправдательную версию:
       - Высокому Суду доподлинно известно, что обвиняемый имел твердое намерение по выходу на заслуженный отдых навестить с родственным поклоном взрастившие его пенаты, проведать всех живых и возложить цветы к праху тех, кого уж нет с нами. Кто же знал, и мог предвидеть, что всё дорогое и памятное окажется к этому времени за границей?
       - Не надо лукавить! - тоном прокурора возражала другая половина совести: -Причина проста и ясна. Страшась проявления своих белогвардейских родственников, подсудимый просто-напросто боялся лишиться визы, расстаться с перспективой и стать второсортным - не визированным моряком, любующимся морем лишь с берега.
       - "Не надо моему подзащитному клеить такую расчётливость и карьеризм, - восстала совесть-адвокат. - Давайте вспомним, что ещё при живом "отце народов", и в полном разгаре "охоты на ведьм", когда идеология напрямую вмешивалась в человеческие и родственные связи, подменяя их эфемерными классовыми интересами, без раздумий мой подзащитный ещё юнцом пошёл навстречу своему первому чувству. И не испугался страшного в те времена идеологического клейма, а породнился с ещё одним "польским шпионом", уповая лишь на то, на что полагались наши деды: "Бог не выдаст - свинья не съест". К счастью, и в те смутные времена не одни поддонки работали в надлежащих структурах, и "подсудимый" всего пару месяцев спустя после бракосочетания "с дочерью бывшего узника ГУЛАГа" отправился в заграничный рейс вокруг Европы.
       - Тогда пусть ответит, почему у подсудимого не сложилось с кузеном?" - не отставала совесть прокурор.
       - Понимаешь ли, - увещевала совесть-адвокат, - с кузеном как-то не сложилось и не только по вине моего подзащитного. На обратном пути из отпуска, проведённого у родителей кузена, юнга завернул в город Грозный, чтобы повидаться и познакомиться с двоюродным братом Рэмом. Но сблизиться двоюродным братьям не довелось и это возможно понять. В студенческом общежитии нежданно и непрошено объявился разбитной пацан в морской форме, не очень-то жалуемой обитателями этой площадки. И сразу же выясняется, что интересы морячка замыкались лишь на сверстницах, чечётке и танцплощадке. Вот и натолкнулся юнга на недоуменный взгляд студента, с детства зачитывающегося "Жизнью животных" Брема. Отдать должное, студент захлопотал, намереваясь угостить гостя чаем. Но, не смог. На всех пяти этажах студенческого приюта кроме кипятка, так и не нашлось ни заварки, ни пары ложечек сахару. Зато в вещевом мешке юнги нашлось варенье и много ещё чего, засунутого туда матерью кузена в расчёте на длинную дорогу юнги к морю, что по выражению адмирала Макарова, значит для моряка - к дому. Братья испили чаю, и стало понятно, что визит исчерпан. Уходя, просто сил не хватило "подзащитному" утащить всю жратву из этой юдоли строгого поста, да ещё за несколько дней до стипендии. На студенческую койку выложилось всё, кроме буханки хлеба и пары банок консервов, оставленных про запас на три дня пути. Так было воспитано наше поколение и нельзя забывать, что вся страна была охвачена всесоюзной акцией: "Поможем голодающим Мадраса". Это кричали с трибун, об этом вещало радио, писали в газетах. Денно и нощно СМИ призывали протянуть руку голодающим индусам, и как при такой обработке умов было не протянуть руки алкающему брату по крови? На следующий день в общаге с корзиной харчей объявилась мама кузена и неправильно восприняла благотворительную акцию юнги, а разобидевшись перестала отвечать на его приветы.
       Так мы свиделись с братцем в первый, и очевидно в последний раз. Не так давно он обещал заглянуть в Таллин во время плановой поездки в Ленинград, да так и не сдержал слова, бормоча по телефону в оправдание что-то несвязное.
       - Насколько мне известно, брат и в свои годы, "уже за восемьдесят" - полон энергии. Трудится в Академии наук Дагестана, а летом ещё и на дачном участке выхаживая виноградную лозу. Оставшееся время он посвятил труду по литогенезису в сейсмоопасном регионе Кавказа. Рэм эпизодически звонит, заряжая меня энергией, похожей на нефтегазовый фонтан из разведанной им когда-то скважины на Ямале.
       - Ладно, уж, - соглашается совесть-прокурор, - Суду всё понятно с кузеном! Ну, а почему четверть века "подсудимый" не писал кузине? - не успокаивается он.
       - О чём писать?
       От дядюшки я знал, что кузина по окончанию пединститута была направлена в Пермскую область и сеет доброе, вечное в умах и сердцах сельской молодёжи. Виделись в последний раз мы ещё в нежном для обоих возрасте, я в четырнадцать, а Рита в двенадцать лет. Тогда оба мы были полны радужных полудетских мечтаний о будущем. Потом у меня не было оснований хвастаться успехами. Описание матросской жизни не для нежных девичьих ушей! Затем женитьба, скитание по чужим квартирам с грудным ребёнком. Подъёмы и падения по службе и в обустройстве жизни. Писать о такой прозе просто не было сил. Да, и писать я не любил, считая вполне достаточным открытку дяде Боре и матери, посланную ко дню рождения, телеграмму о скором приходе домой или телефонный разговор. Эпистолярный зуд появился у меня недавно. Сказался ли пенсионный возраст, или не совсем здоровая привычка, разговаривать с собакой, не знаю. Даже привязанный ко мне пёсик, не желая выслушивать моих излияний, встаёт и демонстративно удаляется, я вынуждено выговариваюсь перед компом или в письмах к кузине.
      
       С другой кузиной - Татьяной, дочерью дяди Казимира, я познакомился, будучи юнгой. Семья самого младшего из моих дядюшек жила в Ростове, в нескольких часах езды пригородным поездом от Таганрога. Тётя Бронислава в племяннице души не чаяла. Оно и понятно - Танька казалась вылитой "матрицей" с тётушки не только на внешний вид, но была сорвиголовой, как и сама тётя в детстве. До сих пор свежо в памяти знакомство с этим прелестным созданием, оказавшимся чёртенком в юбке. В Ростов я прибыл в белоснежной летней форме "номер раз" отбеленной и выглаженной таганрогской тетушкой. На белоснежном чехле бескозырки ни единого пятнышка. Ботинки отполированы, медная бляха на матросском ремне отражала Солнце. На Танину маму внешний вид юнги произвел вполне благоприятное впечатление. Татьяну приодели, причесали, и, вплетя в косу роскошный бант, с лёгкой душой отправили на прогулку с братом. Маме и в голову не могло прийти, какие намерения относительно её сокровища зрели в замыслах юнги. Так опытный охотник, идя на дичь, брал с собой манок и подсадную уточку. Подобная парочка не могла не вызвать интереса у ростовских аборигенок. Близкое кровное родство морячка и дитяти выпирало наружу и не вызывало сомнений. Кто они? Брат и сестра? Быть не может! Больно значителен разрыв в возрасте. Возможно ли Отец? Для отцовства "папочке" следовало бы самому ещё дозревать под солнышком!
       Ещё разочек поясню - Танька была копией тётушки. А о своем собственном сходстве с тётей я был не раз наслышан от случайных встречных, допытывавшихся: "Бронислава Осиповна, где вы столько лет прятали сына"? А тётушка только загадочно улыбалась в ответ.
       Мне такая игра нравилась, и теперь я примерял на себя загадочную тётину улыбку перед разбитной студенткой, предложившей Тане леденцового петушка на палочке. Со студенткой мы амурничали на парковой скамейке, позабыв о Тане. Той вся эта бодяга быстро наскучила и, обсосав до палочки леденец, Танька придумала новое занятие. Не спеша, стаскивала с себя один за другим предметы туалета и профессиональным жестом опытной стриптизёрши забрасывала их на акацию. Мы спохватилась, когда на юной леди не было уже ни мини, ни бикини. Чем больше мы увещевали Таньку одеть трусики, тем громче она орала: "Жарко! хочу домой! борща хочу!" - и порывалась к фонтану искупнуться. Пока я сбивал палкой с акации детали туалета, Танька успела выкупаться в фонтане, а моя знакомая - скрыться, так и не оставив телефона.
       В свободное время от занятий в мореходке им. Георгия Седова, я не раз бывал у дяди Казимира, но больше Таньку мне не доверяли. Вскоре весь наш курс из "Седовки" перевели в Клайпедскую мореходку. Уезжая, я и мысли не допускал, что вижу тётю Брониславу и дядю Казимира в последний раз. Дядя Казимир был самой младшей, тонкой и нежной веточкой на Древе Моего Деда, выросшей отдельно от древа - "дичком". Рано осиротевший, воспитывался он по детским домам, но не растерял природные доброту и лучшие человеческие качества.
       Когда мама Татьяны побывала в Таллине, я затаскал её по своей плавбазе от киля до клотика, полагая, что всем на белом свете интересно знать, как автоматические линии солят и расфасовывают по бочкам селёдку.
       Теперь Татьяна Казимировна уже матрона. Помнит ли она рассказанную мною историю? Моя дочь и муж Татьяны завсегдатаи интернета. Иногда они общаются, а я рад этому.
       До настоящих дней я не знал, что у меня была ещё одна кузина. О ней "роясь в интернете" дозналась моя дочь. К сожалению недавно, уже в этом столетии, моей старшей кузины не стало. Похоронена она в Варшаве рядом с отцом и матерью. Сообщение об этом пришло от Красного Креста Польши вместе с фотографией надгробья: дяди Викентия, его жены Хелены и кузины Александры.
       Первое, что пришло в голову - некому уже принести цветов и посидеть рядом с местом последней пристани самой первой веточки на родовом древе моего деда. Последний плод с этой ветви засох в 2002 году, не оставив потомства. Надо бы непременно их помянуть!
       Исторические бури, прошумевшие над Россией, отняли у меня простые детские потребности, быть утешенным бабушкой, слушать тихими вечерами семейные предания деда, и в трудном возрасте получить дельный совет от отца. Гражданская бойня артиллерийским снарядом, выпущенным по спящему городу в 1920 году под самый корень сломила комель ствола фамильного дерева, похоронив моего деда под руинами собственного дома в центре Владикавказа на улице Червлённая 29. Осиротевшая семья, оставшись без дома и без кормильца, стала рассыпаться на глазах.
       По одной из версий, вторая по счёту фамильная веточка обломилась в подвалах Чека Владикавказа в 1922 году со смертью дяди Евгения или Юзефа. "Если это так, то непонятно кто же тогда вместе с братом Викентием ушёл через Крестовый перевал и Грузию в 1920 году?" - пытаюсь разгадать я. Отец в своих показаниях называл его Иосифом, а дядя Викентий в письмах говорил только о Евгении.
       Хотелось бы разгадать эту тайну! Непонятно почему молчит на эту тему брат Рэм? Молчит, хотя я уже в который уже раз прошу от него ответа. Ведь он мог бы и знать, если говорил на эту тему со своим отцом, и моим дядей Станиславом - последним кто мог унести с собой разгадку тайны нашего рода.
       Должен ведь кузен понимать, что из-за малолетства был лишён я зрелого по уму общения с отцом. При живом отце я пребывал ещё в недорослях, а на подобные темы не принято было в те годы говорить со скороспелками. Так я разделил судьбу плода, которому не дали вызреть на сломанной преждевременно ветви древа. Бранной порыв бури, пронесшийся над Россией, сломал веточку жизни моего отца, а меня недозрелым плодом закатило за границы кроны фамильного дерева. Закатило туда, где, неслышно было о чём, могли шептаться не до конца опавшие листья родового дерева.
      
      

    КАК ОСИП ЗАДЕЛАЛСЯ ЙОЗЕФОМ

      
       Обложившись словарями для перевода ксерокопий хроник из шляхетских родовых книг, не устаю удивляться пробивной способности дочери. Не понятно, чем смогла она пронять музейных и архивных работников!? Как ей удалось отвлечь своими просьбами серьёзных учёных от занятий "книжного червя" в тиши пропахших стариной кабинетов? Остаётся только ахнуть. Диво дивное, чудо чудное! Не перестаю удивляться на любезное, слегка ироничное препроводительное письмо директора Варшавского Института генеалогии пана Анджея Зигмунда Рола-Стрезыцкого, адресованное моей дочери.
      
      
       Сановная пани Анна, по просьбе пана Петра Копрыскиго высылаем Вам пачку ксерокопий с публикацией по теме, соответствующей сущности Вашего родства Левковичей, Плавинских.
       Имеем надежду, это будет приятным чтением.
      
       Подпись.
      
      
       Выбираю заверенную подписью директора варшавского института генеалогии с затейливой гербовой печатью, копию из хроники: "РОДЫ РЫЦАРСКИЕ ВЕЛИКОГО КНЯЖЕСТВА ЛИТОВСКОГО" Том IV.
      
      
       Левковичи - гербы Абданк, Дрогослав и Корчак. Был когда-то широко
    разветлённый и влиятельный род в Вильне, а также в уездах волковыском,
    витебском, дисненском и виленском. Были также известны, как род польской
    шляхты на Украине с гербом Абданк. 1660 год. Род казачий. В Х    VII веке
    получил прозвище "Гудим-Левковичи". Осели на Киевщине.
      
      
       А вот следующий лист.
      

    "СЕМЕЙНЫЕ ГЕРБЫ ШЛЯХТЫ ПОЛЬСКОЙ". Том IХ. Варшава. 1912 год.

      
      

    СИДОР ЛЕВКОВИЧ. 1530 год. Боярин овручский.

      

    0x01 graphic

    DROGOSLAW

      
       С интересом разглядываю рисунок герба. Выглядел бы он ещё шикарнее, будь выполнен в красках. Мелькнула шальная мысль: - заказать герб Дрогослав и приколотить его на входные двери "фазенды". Расхохотавшись, разбудил пуделя, тот удивлённо уставился на меня осоловелыми глазами: "Ты чего?" Не хватало, чтобы он ещё лапой у виска покрутил! - "Спи, это я так!" - успокаиваю пёсика.
       О том, что древние роды по линии моего деда Левковичей и по бабушке Плавинских были активными участниками в общественной и политической жизни на Руси Западной, свидетельствует из десятка ксерокопий перечня выборных из шляхты на повальные сеймы и земские сеймики ХVI-ХVII веков. И прав оказался мой таганрогский дядюшка, повествуя юнге о пяти вековой истории происхождения рода Левковичей с корнями на прародине белорусского народа. Всё, о чём он рассказывал - совпало.
       Левковичи и Плавинские оказались не в меру плодовиты. Земельные наделы дробились на каждого, появившегося на свет младенца и роды, некогда состоятельные, вконец обнищали. Мой прадед Василий Григорьевич уже пахал арендованную у польского магната землю. Не спасли его семью привилегии, обещавшие права белорусским католикам, равные с господствующей нацией. Пытаюсь "влезть в шкуру" своего деда, чтобы понять: - почему сменил он своё православное имя Осип и стал писаться Иосифом и поляком? Одно явно, на такой шаг пошёл он не из карьерных соображений. Со студенческой скамьи готовил себя дед быть русским путейцем и трудиться на дорогах раскинувших рельсы от Амура и Кавказа до полярной тундры, а польское имя могло статься ему только помехой. Не кроются ли тут мотивы чисто политические и свойственный юношеской горячности протест. А почему бы и нет? Скорее всего, это и был политический протест. Кажется, начинаю я понимать Варшавского студента, напичканного модными идеями свободы, равенства, братства.
       А чтобы лучше понять своего деда мне необходимо знать, чем и как жило православное русское, белорусское и украинское население в католической Польше и, следовательно, попробовать окунуться в прошлое четырёх славянских народов.
       По праву первенца дворянского отпрыска на привилегию получения высшего образования, дед Осип стал студентом Варшавского политехнического института, слывшим в те годы рассадником свободомыслия. И чтобы представить себе, на каких основах формировались гражданское и национальное сознание передовой польской молодёжи необходимо прежде окунуться в историю взаимоотношений двух государств: России и Польши.
       Три предшествовавших раздела Польши, главной участницей которых явилась Россия, более чем на два века усилили раздор и неприязнь между двумя славянскими народами. Хотя случилось так, что поляк, как и татарин в царствование Екатерины II и не считались друзьями России, и её главным и явным врагом была Турция, но по историческим условиям для России всегда была выгодна окрепшая Польша - союзница в борьбе и с неверными, и с тевтонским мечом. Исходя из таких соображений, и опираясь на патриотическую партию князей Чарторыйских, императрица замыслила вывести Польшу из анархии, назревающей со смертью Августа III и сделать это путём реформ с установлением наследственной монархии и отменой права конфедерации. Однако после встречи с епископом Белоруссии Георгием Кносским, начались "печали" императрицы о единоверцах в соседнем государстве. Епископ убедил императрицу в необходимости с её помощью добиться для православных прав, отнятых католиками: свободы вероисповедания, возвращения отнятых епархий, монастырей и храмов, права униатам возвратиться к вере дедов. В Речи Посполитой только католическая шляхта пользовалась всеми политическими правами. В желании быть с неё на равных, верхушка русской шляхты постепенно ополячилась и стала католиками, а большинство, что уцелело в православии, оказалось бедным и необразованным и, следовательно, не способным стать ни депутатом сейма, ни заседать в Сенате.
       "Все православные дворяне сами землю пашут безо всякого воспитания," - докладывал императрице русский посол. А та под угрозой вооружённого давления добилась политического уравнения и полной свободы православного вероисповедания. Вмешательство императрицы зажгло всю католическую Польшу и антидиссидентские конфедерации вспыхнули по всем её поветам. Под знамёнами конфедерации сбивались в шайки все бездомные, беглая дворня и обнищавшая шляхта и во имя веры грабили кого попало. Благие намерения императрицы обернулись своего рода польско-шляхетской Пугачёвщиной, ничуть не лучше русской мужицкой, где по словам короля Станислава: "фанатизм православный - холопский боролся огнём и мечом с фанатизмом католическим - шляхетским".
       Бунт гасили русские войска при полном невмешательстве польского правительства, выступившего в роли стороннего наблюдателя. Семь лет тянулась такая сумятица в Польше. Но ведь Екатерине хотелось как лучше, но получилось... как всегда. И тут же в друзья и советчики императрицы затесался давний славянский недруг - король Прусский. Фридриху II вовсе не светило пробуждение Польши от политической летаргии времён Августа, и он предложил Екатерине военный союз, который тут же оттолкнул от России преобразовательную партию князей Чарторыйских и втянул в сложный узел русско-польские и русско-турецкие взаимоотношения.
       За содействие Прусии "в наведении порядка" Екатерина обязалась вознаградить Фридриха за счёт Польских территорий, уступив ему Западную Пруссию. Так, по соглашению трех держав-дольщиц: Вена прикарманила Галицию, а Берлин - Западную Пруссию, оставив Петербургу Витебскую и Могилёвскую губерни, хотя доля для России, понесшей всю тяжесть войны с Турцией и с польской сумятицей, оказалась самой ничтожной.
       Не без злорадства, высказалась Франция: "Со временем Россия ещё пожалеет об усилении Пруссии, которому здорово посодействовала". Так Россия сама помогла немецкому курфюшеству превратиться в великую державу, за что русская дипломатия, по словам графа Орлова, заслуживала смертной казни.
       К 1791 году на сейме Польша приняла новую конституцию с наследственной королевской властью, сеймом без всякого права вето и полным равноправием диссидентов. В ответ на это приверженцы старины тут же сколотили новую конфедерацию и призвали русские войска, а пруссаки явились теперь сами, хотя их никто и не звал. Последовал второй раздел, и бывшая 10 миллионная Польша превратилась в полоску между Вислой и Неманом с тремя миллионами населения и под русским надзором.
       Восстание Костюшки 1794 года было жестоко подавлено. Сразу после штурма пригорода польской столицы - Праги последовала в Петербург по Суворовски короткая победная реляция молодого генерала: "Ура! Варшава наша!". "Ура, фельдмаршал" - ещё короче отвечает императрица.
       За этими краткими реляциями кроется трагедия братского славянского народа и десятки тысяч невинных жертв. Герой штурма Праги Энгельгардт, за мужество награждённый золотой шпагой и званием полковника русской армии, в своих воспоминаниях напишет: "На берегу Вислы, на каждом шагу груды тел убитых и умирающих воинов, жителей, монахов, жидов, женщин и ребят. Сердце замирает, а взор мерзится таким позорищем. На валах поляки потеряли 13 тысяч человек, более двух тысяч утонули в Висле"...
       У войны бесчеловечное лицо, а история жесткая штука. Приукрасить, вычеркнуть, переписать и забыть дела наши нелестные, это значит уподобиться страусу прячущему голову в песок. Восстание Костюшки оказалось предсмертной судорогой Польши. Побеждённую её тут же окончательно разделили страны-дольщицы под ядовитый смешок прусского короля.
       А ведь Екатерина намеревалась только воссоединить с Россией Западную Русь. Но добилась того, что ещё одним славянским государством стало меньше и оно вошло в состав двух немецких стран, а России, так и не присвоившей ничего исконно польского, достались лишь старинные земли Руси, да клочок Литвы.
       Надо полагать, самостоятельная Польша была бы для России во многом безопасней, чем в виде немецких провинций. Уничтожение Польши только усилило вражду к России братского славянского народа и не прошло 70 лет, как народ этот трижды воевал против русских в 1812, 1831 и 1863 годах, и более чем на два века были испорчены отношения между двумя самыми многочисленными славянскими народами.
       До восстания 1831 года в Польше была конституция, дарованная императором Александром I в 1815 году. После подавления восстания конституцию отменили, и Польша управлялась на основании военного положения. Над повстанцами расправлялись без суда и следствия. Десятки тысяч из бывшей повстанческой армии: поляков, литовцев и сочувствующим им русских эмигрировало в Европу, а большая часть этапами отправились в Сибирь и на Кавказ. Как всегда за "смуту" расплачивалось "быдло" или "хлопы" по-шляхетски. Так было, и так будет всегда.
       "Революции задумываются идеалистами, осуществляются палачами, а результатами пользуются проходимцы. Революции всегда ведь делаются ради бедных, а бедные от неё страдают больше всех других... Я наблюдал революцию вблизи, и поэтому её ненавижу, хотя она меня и родила". - К этим словам Наполеона, могущего ещё спасти свой трон, натрави он бедняков на богатых, но не пожелавшего стать "королём жакерии" трудно добавить что либо.
       Вот и в несчастной Польше за все художества шляхты расплатились хлопы! Организаторы восстания эмигрировали в Европу, бросив на произвол судьбы своих волонтеров. Преданная вождями армия повстанцев была разоружена и интернирована европейскими соседями. Но оказалось, что Европе лишних мятежников не надо. У неё хватало своего динамита. По Европе уже бродил собственный, предсказанный основоположником коммунизма призрак революции. Польских повстанцев Европа боялась, и жестоко предав и обманув, поспешила избавиться от них. Разоруженные толпы поляков европейцы погнали к российской границе. Тех, кто упирался, прусские пограничники подгоняли палашами, постреливая из ружей. Зная, что дальше их ждет долгий этапный путь в Сибирь, несчастное, обманутое и брошенное панами "быдло" отказывались идти в изгнание и ложились наземь лицом в снег...
       О своих надругательствах над безоружными повстанцами молчала западная пресса, зато она упивалась рассказами о "зверствах" русских солдат в поверженной Варшаве. Первые полосы французских и английских газет обошёл сфальсифицированный рисунок с поднятым на казацкую пику грудным младенцем. А заголовки европейских газет пестрели угрозами грядущего нашествия "новых гуннов" из диких степей Азии.
       После подавления восстания 1831 года притихла, но вовсе не примирилась шляхта. Особенно она оживилась при либеральных реформах Александра II. Паны внимательно следили за реформами в самой России, но требовали ещё больших реформ у себя. Александр II решился дать Царству Польскому самоуправление и спасти порядок в стране путём постепенных и умеренных реформ. Но шляхту такое не устраивало. В расчёте на слабость и уступчивость России, она требовала полной независимости и восстановления Польши в границах до Западной Двины и левобережья Днепра вместе с городом Киевом, т. е. Речи Посполитой от моря и до моря. Заговорщики создали тайный комитет народного правительства, усиленно нагнетавший националистическую истерию и призывавший к бунту. Во всех бедах собственного крепостного паны обвинили русских, и не только призывали, а приказывали убивать каждого русского... косами. Системой террора и казней неугодных лиц, тайный комитет держал всю Польшу в страхе.
       Новый мятеж подавился русской армией быстро с твердостью и беспощадностью, доходившей до жестокостей. К лету 1864 года был "водворён порядок" в Царстве польском, а мятеж сказался лишь новым унижением для Польши. Даже название "Царство Польское" было отменено и оно разделилось на 10 губерний Привислинского края. В крае была проведена крестьянская реформа. Большая часть громадных панских латифундий была экспроприирована, а земля передана в собственность крестьян и селу даровано самоуправление.
       Основное население западных губерний состояло из белорусов, русских и литовцев, подвергавшихся четыре столетия ополячению и гонению за веру. Наконец все они получили право на делопроизводство и обучение на родном языке. В крае упрочнилось православие и устранялось засилие польских помещиков и ксёндзов. Но, как всегда, перегнули палку, теперь вместо ополячения началась насильственная русификация. У себя на родине в среде интеллигенции бойкой на раздачу ярлыков усмиритель Польши и защитник русского населения генерал Муравьёв приобрел прозвище "вешатель". Этим он, кажется, даже гордился. На ядовитый вопрос оппонента из нигилистов: "Не из тех ли вы Муравьёвых, одного из которых повесили?" - "Нет! - с достоинством отрезал генерал, - Я из тех Муравьёвых, которые сами вешают"!
       За что боролись ясновельможные панове, на то и напоролись! Таким оказался финал некогда могучего литовско-русского государственного образования "от моря и до моря". Несчастье Польши повторялось в новой европейской истории несколько десятков лет. Верхушка польской демократической эмиграции не угомонилась и предпринимала ещё ряд неудавшихся попыток поднять на вооруженную борьбу польский народ, но раскрепощенное и наделённое землёй крестьянство замирилось и не желало больше бунтовать. Крестьяне, получив землю, желали лишь одного - мирного труда на собственном наделе. Зато среди шляхты и интеллигенции продолжало бродить глухое недовольство, подпитываемое и подзуживаемое с Запада. То тут, то там создавались конспиративные общества и кружки, целью которых было самоопределение страны и национальная независимость.
       Деспотизм самодержавия и рост национального самосознания, питали брожение в умах польской студенческой молодежи и раздували патриотические чувства и антирусские настроения. Закрытие Виленского университета - основного рассадника смуты в молодых умах, только усугубило положение. Дошло до того, что русский язык стал оскорблять слух самих русских - жителей Привислинского края, а русские имена стали непопулярны и заменялись польскими и литовскими. Пустели православные храмы. Целыми семьями теперь русские и литовцы принимали католичество.
       Не могли обойти и студента Осипа политические и национальные веяния, раздуваемые в Западной Европе. Свобода, Равенство, Братство - слова, часто повторяемые на студенческих сходках и пение Марсельезы вместо опостылевшего "Боже, Царя храни!" волновали воображение молодёжи, и требовали каких-то, но перемен. Легко и красиво считаться левым и призывать смести с дороги тех, кто мешает справедливости.
       "Кто из нас не был леваком в 18 лет, у того просто нет сердца, а кто не стал консерватором к 30 годам, у того явно не хватает ума", - любил повторять дед. Что ж, можно и понять варшавского студента Осипа, под влиянием разгоревшегося патриотизма и левых идей, записавшегося польским именем Йозеф или Иосиф. Минули годы, и с возрастом дед Иосиф многое переоценил, честно служил России, стал убежденным государственником и болел за Единую и Неделимую державу, а молодую поросль пытался уберечь от заблуждений, да не смог. Революция расколола семью деда на два враждебных лагеря, помирить которых не смогло даже время жизни двух поколений.
      
       В "оттепель шестидесятых", из Польши во Владикавказ, в дом на Тенгинской улице снова стали приходить письма от старшего из братьев дяди Викентия. Письма были полны заботы о близких и ностальгией по утраченной родине. В одном из писем Викентий сообщил, что дядя Евгений жив-здоров и работает в польском правительстве, находящемся в изгнании в Лондоне.
       Узнав, что тетя Юлия состоит в переписке с бывшим белогвардейцем, во Владикавказ примчался бывший командир эскадрона Первой Конной, дядя Станислав, и с кавалерийской категоричностью потребовал от сестры прекратить сношения "с недобитой офицерской сволочью". Так навсегда оборвалась родственная ниточка связи с дядей Викентием.
       Из бывшей когда-то дружной семьи моего деда, из 12 родных братьев и сестер, разведённых смутой революции на два непримиримых лагеря, теперь ни кого не осталось в живых. С годами канули в лету годы идеологической драчки, по окончанию которой оказались все, но каждый по-своему прав! И всё вернулось на круги своя.
       А двуличная история 70 лет обливавшая грязью одну половину российского общества теперь принялась обливать другую. А они, и те, и другие, белые и красные - просто неподсудны! Одних связывала офицерская честь и присяга, а другие верили искренне и не пожалели живота своего за призрачное всеобщее счастье и благоденствие всего трудового народа.
       Господь им судья, а вовсе не мы! И не наше дело судить, наше дело понять их. Поэтому в день поминовения родителей, стоя у фотографии моего деда Иосифа-Осипа я опрокидываю рюмку "Капитанской" за "Царствие Небесное и упокоение душ всех, без исключения, моих предков".
       "Примири их Господи!" - Ведь, как говаривала мудрая Киплингская пантера Багира: "Мы с вами одной крови". Так-то господа и товарищи!
       Не смею, я осуждать ни дворянские, ни социалистические убеждения своих предков. Всему было своё время. У всех у них были свои правда, и свои заблуждения. И если мои предки заблуждались, то делали это совместно со своим народом, и причины их блужданий надо искать в истории своего народа. Переписывание же исторического прошлого на потребу, чьих бы это ни было интересов, равносильно подлогу, годному только для одурачивания недорослей.
      

    ДВОРЯНСКОЕ ГНЕЗДО

      
       На оборотной стороне фотографии столетней давности, присланной братом Рэмом, дата 1908 год и памятная надпись старинной каллиграфией её владельца Антона, брата моего деда Иосифа. У гроба моего прадеда Василия Григорьевича, по стародавнему чину, справа налево, расположились его наследники - дворяне Иодского волостного общества Дисненского уезда: мой дед, трое его братьев и сестра. От фото дохнуло печалью и горечью пушкинских строк: "Где стол был явств, там гроб стоит"...
       Первым справа посажен старший в семействе - дед Иосиф Васильевич. Его я сразу узнал по летней белой униформе путейского ведомства. За ним по старшинству расположились братья: Антон, Феликс, Аполлон и сестра Вероника - дворяне белорусской ветви Левковичей с корнями генеалогического древа, берущего начало из ХVI века в великом княжестве литовском-русском. Братья прячут натруженные руки. На лицах с окладистыми боярскими бородами озабоченность потомственных землепашцев: как будем жить дальше? И что присоветует старший брат?
       По внешнему виду братья ничем не отличаются от крестьян западных окраин России. Прав оказался дядя Боря. Он как в воду смотрел: "Никакие это не паны, а самые настоящие белорусские хлеборобы". Они, как и их предки, всю жизнь кормились от земли и незнамо им иного. Их трудами содержалась учёба старших братьев. А трудами сотен тысяч таких, как они, кормилась вся земля Русская, набираясь силы, ума и образования.
       "Надо сказать к похвале даже самых захудалых помещиков того времени, все они заботливо относились к воспитанию детей, преимущественно сыновей, и делали всё, что было в силах, чтобы дать им порядочное образование. Даже самые бедные все усилия напрягали: не доедали куска хлеба, в лишнем платье себе отказывали, хлопотали, кланялись... и как только мало-мальски позволяли средства, так мечтался университет, предшествующий гимназическим курсом," - утверждал, хорошо знающий быт дворянской усадьбы, сам выходец из этой среды М. Е. Салтыков. Привилегированное право поступления в университет имел старший отпрыск дворянского рода. Учась, старший сын содержался на средства, зарабатываемые остальными членами семьи. По окончанию курса старший из рода шёл на государеву службу, исполняя долг дворянина - служить верой и правдой царю и отечеству.
       В семействе прадеда трудились добросовестно и видимо дела в хозяйстве были не так уж и плохи, если оказались в состоянии обеспечить получение высшего технического образования Осипу, а Антону среднего медицинского. Осип выпустился инженером-путейцем, а Антон выучился на фельдшера. По меркам того времени это было не так уж и плохо, и обеспечивало безбедное существование его семейству при любом политическом раскладе и режиме.
       Как и чем жила в послереформенные времена основная масса помещичьих семей можно только догадываться. В советской художественной, да и в либерально-демократической литературе быт и уклад дворянской помещичьей усадьбы явно и преднамеренно опошливался. Помещик неизменно представал в карикатурном виде самодура - представителя класса эксплуататоров, жирующего на непосильном чужом труде, сосущем из крестьянина последние соки. Из таких "художественных произведений", ни за какие коврижки не разобраться, откуда же у России брались излишки хлеба, поставляемые на экспорт в Европу. У крестьянской общины с её непроизводительным трудом зачастую собственного хлеба не хватало до следующего урожая и крестьяне целыми деревнями пухли от голода. Тогда за посевным зерном шёл крестьянин с челобитной к тому же помещику. Об этом свидетельствуют зарегистрированные в печати тех лет голодные моры и хождение по миру с нищенской сумой целыми деревнями. Вот и выходит, что кормили страну в основном мелкопоместные помещики, чьё хозяйство преобладало в деревенской России. Помещичьим усадьбам, да кулацким отрубам удавалось вкладывать в житницу страны до 90% её сельскохозяйственной продукции.
       Достоверное описание труда помещика с мелкопоместной усадьбы можно найти в литературе разве что у выходца из этой среды и наблюдательного очевидца М.Е. Салтыкова. Ни одному из видных дворянских писателей: ни Тургеневу, ни Аксакову, ни Гончарову не дался такой реализм в описании трудового дня мелкого помещика, что под стать оказалось острому взору и перу Салтыкова. Это неподдельное свидетельство очевидца, и его следует воспринять не только как талантливые литературные зарисовки, а как документальную фотографию и артефакт частички нашей с вами истории. Лишь скуку и небрежение к родной классической литературе расстаралась привить юному поколению наша общеобразовательная школа. Трудно представить её выпускника с Аксаковым, Герценом, Гончаровым, Тургеневым и, не приведи Господь, с Салтыковым в руках. А возникни вдруг такое желание, то нынче не в каждой библиотеке найдутся их книги. Школа прочно вколотила нам представление о русском помещике, как об Ильюше Обломове - лежебоке барине, жирующем за счёт рабского и унизительного труда крепостного крестьянина. Не думая и даже не собираясь оспаривать реальности Обломовых, возникло у меня естественное желание защитить своих бессловесных предков - рачительных хозяев на земле русской. Но как это сделать без нудной статистики, без изложения скучных и трудно доказуемых утверждений? Вероятно только обратившись к непредвзятому и честному наблюдателю из той среды и того времени - Салтыкову. Но его не перескажешь собственными словами, превосходный русский язык Салтыкова становится безобразен в пересказе. В желании не навредить - остаётся только взять напрямую выжимки из романа или, изъясняясь по-современному, привести дайджест из описания одного дня летней страды мелкопоместного помещика, каких на Руси было миллионы.
      
      
       Усадьбы помещиков средней руки не отличались не изяществом, ни удобствами. Обыкновенно они устраивались среди деревни, чтобы сподручнее было наблюдать за крестьянами. Место выбиралось непременно в лощинке, чтобы было теплее зимой. Дома почти у всех были одного типа: одноэтажные, продолговатые, на манер длинных комодов. Ни стены, ни крыши не красились. Окна имели старинную форму, при которой нижние рамы поднимались вверх и подпирались подставками. В шести-семи комнатах такого четырехугольника, с колеблющимися полами, с неоштукатуренными стенами, ютилась дворянская семья, иногда очень многочисленная... О парках и садах не было и в помине. Впереди дома раскидывался крохотный палисадник, обсаженный стрижеными акациями и наполненный по части цветов барской спесью... Сбоку, поближе к скотным дворам, выкапывался небольшой пруд, который служил скотским водопоем и поражал своей неопрятностью и вонью. Позади дома устраивался незатейливый огород с ягодными кустами и наиболее ценными овощами: репой, русскими бобами, сахарным горохом, который в небогатых домах подавался в виде десерта... У помещиков более зажиточных, усадьбы были обширнее, но общий тип для всех существовал один и тот же. Не о красоте, не о комфорте и даже не о просторе тогда думали, а о том, чтоб иметь тёплый угол и в нём достаточную степень сытости.
      
      
       Так выглядела далёко не по-барски мелкопоместная помещичья усадьба, каких по статистике в России насчитывалось свыше трех миллионов.
       В главе: "Образцовый хозяин" Михаил Евграфович описывает рабочий день такого же худосочного дворянина, каким был и мой прадед. Теперь давайте вообразим, что последует не образное описание среднестатистического рачительного хозяина с мелкой усадьбы, а рассказ о реальной личности, списанной именно с моего прадеда Василия Григорьева Левковича.
       Правда, времена при Василии Григорьевиче настали другие. Крепостное право, наконец, отменили. Теперь помещик имел дело не с крепостными, а с наёмными, крестьянами-батраками. Но быт, труд и заботы мелкого помещика остались всё теми же, прежними и ветхозаветными: "Добывать хлеб свой в поте лица своего"...
       Если вам незнакома "Пошехонская старина", настоятельно рекомендую, прочесть хотя бы одну её главу "Образцовый хозяин". Уверяю, не пожалеете затраченного времени на розыски ставшей раритетом книги. Если Вам всё удастся, то непременно одолеет сомнение: - возможно ли в барской среде таковое? По утверждению пропагандистов колхозного строя, такой самоотверженный труд мог проявить лишь заслуженный председатель передового колхоза, увенчанный Звездой, а то и двумя, звёздами Героя соц. труда. И непременно пробудится у вас уважение к личности, незаслуженно награждённой историей нелестными эпитетами эксплуататора и паразита. И, наконец, насладитесь живой русской речью позапрошлого века и картинками быта мелкопоместной усадьбы из глубинки России.
       Поспешая навстречу современному читателю, не приученному рыться на библиотечных полках и предпочитающего классике интернет-дайджест, рискнул и соблазнился я на выдержку в несколько страниц из главы книги об одном рабочем дне помещика.
      
      
       Июль в начале. Солнце чуть-чуть начинает показываться одним своим краешком... Часы показывают три, но Василий Григорьевич уже на ногах. С деревни до слуха его доносятся звуки отбиваемых кос, и он спешит в поле. Наскоро ополоснув лицо водой, он одевается в белую пару из домотканого полотна, выпивает большую рюмку зверобойной настойки, заедает ломтем чёрного хлеба, другой такой же ломоть, густо посоленный, кладёт в холщовую сумку и выходит в гостиную. Там двери уже отперты настежь, и на балконе сидит жена его Франца Николаевна, в одной рубашке, с накинутым на плечи старым платком и в стоптанных башмаках на босу ногу. Перед балконом столпилось господское стадо, и жена наблюдает за доением коров....
       Левковичи - небогатые дворяне. Землю под посевы и угодья арендуют. Жить потихоньку было бы можно, только вот скопить надобно деньжат на учебу сыновей, да для приданого за дочерью. Поэтому оба бьются как рыба об лёд: сами смотрят за всем хозяйством, никаким управляющим не доверяют, и за это они по всей округе слывут образцовыми хозяевами. Возле их просторного дома ни рощи, ни сада, кроме обширного огорода для разведения всякого овоща для зимнего запаса. По бокам дома множество хозяйских построек, свидетельствующих, что живут здесь люди запасливые.
       Работают сами и работников нанимают в соседнем малоземельном экономическом селе. Раза четыре в лето сзывают они помочи - преимущественно жней - варят брагу, пекут пироги и при содействии сотни баб успевают в три-четыре праздничных дня сделать столько работы, сколько одна крепостная барщина и в две недели не могла бы сработать. Благодаря этому жнитство у них всегда кончается во-время и зерно не утекает. Несмотря на суровые материальные условия, семья пользуется сравнительным довольством, а зимой живёт даже весело, не хуже других. Но на всё лишнее, покупное, в доме наложен строжайший карантин. Чай, сахар и пшеничную муку держат только на случай гостей, варенье и другое лакомство заготовляются на меду из собственных ульев. С солью обходятся осторожно. Даже свечи ухитрились лить дома. Благодаря этим систематическим лишениям и урезкам удаётся настолько свести концы с концами, чтобы скромненько обшить и обуть семью и заплатить жалование кухарке, горничной и гувернантке, что подешевле...
       Василий Григорьевич завтракает, обедает и кончает рабочий день одновременно с косцами, чтобы не нарушился правильный надзор. Так он колотился вчера, как сегодня колотится, и завтра будет колотиться - думал он, вяло опираясь на палку, направляясь домой.
       Пройдёт сенокос, потом бабы рожь жать начнут, потом паровое поле под озимь двоить будут, потом сев, яровое жать - снопы возить, молотить. А рядом с этим в доме идёт варенье, соленье, настаиваются водки, наливки. Везде он, везде его хозяйский глаз нужен. В течение двух-трех месяцев надо всё до последнего огурца к зиме припасти. И проверяет в уме количество домашней птицы, предназначенной на убой, и высчитывает, какой может произойти до осени в птичьем стаде урон. Потом мысль его переносится на скотный двор и определяется количество молочных скотов, сколько для домашнего обихода потребуется, сколько на продажу останется. Скоро заморозки. Надо птицу подкармливать. Всякая крошка у него на счету, все остатки от трапезы семейства и работников, всё бережно собирается и вместе с сывороткой превращается в птичий корм. Зима всё съест и ещё денег немало потребует. Надо жене и дочери хоть по одному новенькому платьицу сшить. Надо два фунта чаю да две головы сахару купить, водки, вина недорогого, свечей. Он высчитывает предполагаемый урожай, старается заранее угадать цены, определяет доход и расход и, наконец сводит концы с концами. Много труда ему предстоит, но зато зимой он отдохнёт...
       - Кончили. Устал до смерти. Хорошо бы теперь чайку горячего испить.
       - Что ж, можно самовар поставить взгреть...
       - Нет, что уж! не велик барин, некогда с чаями возиться. Давай рюмку водки - вот и будет с меня!
       Выходит на балкон, садится в кресло и отдыхает. День склонился к концу. В воздухе чувствуется роса. Солнце дошло к самой окраине горизонта и, к великому удовольствию Василия Григорьевича садится совсем чисто, обещая вёдро назавтра...
       Повторяется тот же процесс доения коров, что и утром, с тою лишь разницей, что при нём присутствует сам хозяин. Франца Николаевна тщательно записывает удой и приказывает налить большой кувшин молока на ужин. Ужинают на воздухе, под липами, потому что в комнатах уже стемнело. На столе стоят кружки с молоком и куски оставшейся от обеда солонины. Франца Николаевна отдаёт мужу отчёт за свой хозяйственный день.
       - Я сегодня земляники фунтов пять наварила да бутыль наливки налила. Грибы показались, завтра пирог закажу. Клубника в саду поспевает, с утра собирать будем. Столько дела, столько дела разом собралось, что и не знаешь, куда поспевать.
       - Ты бы деток клубничкой-то полакомила.
       - И лесной земляники поедят - таковские! Плохо клубника-то родилась, сначала вареньем запастись надо. Зима долга, вы же вареньица запросите.
       - Умница ты у меня.
       Ужин кончается быстро. Дети один за другим, подходят к родителям проститься.
       - Хорошо учились? - спрашивает отец гувернантку.
       - Ничего... недурно.
       - Кроме Вероники Васильевны - жалуется Франца Николаевна - Совсем по-французски учиться бросила.
       - Нехорошо, Вероника, лениться. Учитесь, дети, учитесь! Не Бог знать, какие достатки у отца с матерью! Не ровен час - понадобится.
       Дети расходятся, а супруги остаются ещё некоторое время под липами. Василий Григорьевич покуривает трубочку и загадывает. Кажется, нынешнее лето урожай обещает. Сенокос начался благополучно. Рожь налилась, подсыхать начинает. Яровые тоже отлично всклочились. Коли хлеба много уродится, с ценами можно будет и обождать. Сначала только часть запаса продать, потом, как цены повеселеют, и остальное.
       - Лен на двух десятинах тоже хорош выскочил! Щётка щёткой! - поделился мыслями с супругой.
       - Ну и, слава Богу! И с маслом будем и с пряжей. В полях-то как?
       - И в полях хорошо. Рожь уж обозначилась: сам-сёмь, сам-восемь ожидать можно. Только бы Бог благополучно свершить помог.
       - А помнишь... три года назад?
       - Да, тоже надеялись...
       Василий Григорьевич даже вздрагивает при этом напоминании. Три года тому назад, в эту самую пору, всё шло весело. Как вдруг, откуда ни возьмись, град, и весь хлеб в одночасье в грязь превратил.
       Как только их Бог в ту пору спас - он и не понимает. Скот чуть было не переморил, держа всю зиму на соломе. А для собственного продовольствия призанял у соседей ржи.
       - Господи, да не уж-то Бог так немилостив, во второй раз такое же испытание пошлёт!
       - Ах, жизнь, жизнь - произносит он вслух, вставая. - Поздно уж, Николавна, спать пора! Супруги крестят друг друга и отправляются на покой. Закончился трудовой день в дворянской усадьбе.
      
      
      
       Ну, убедил ли Вас Михаил Евграфович, что жизнь мелкопоместного помещика была далеко не барской? Деревенская жизнь, её заботы и упования на урожай мне знакомы с детства, сколько лун уж взошло и закатилось, а землепашец всё так же поглядывает на небо и, сжимая в кулаке горсть пахотной земли, "на нюх" определяет - созрела ли кормилица для сева.
       Так делал крестьянин, делал это и помещик, затем крепкий хозяин по кличке "кулак-мироед", а ещё совсем недавно председатель передового колхоза. И так будет поступать любой рачительный хозяин на земле русской, кем бы он ни был и как бы ни назвался: фермером, хуторянином, кулаком или, наконец, - дачником. Тогда скажите на милость, чем же это жизнь, труд и забо рачительного хозяина-земледельца, как бы он ни звался: помещиком, либо председателем колхоза или кулаком, отличалась одна от другой. Все они ели хлеб свой в поте лица своего, а ещё кормили всегда недовольных историков и политиков. Тогда за что же одного за другим и в порядке живой очереди пригвоздили их к позорному столбу истории? Зачем уничтожали как класс?!
       И чем круче принимались меры, тем скудней откликалась земля на требования правящих режимов "Даёшь урожай!". Земля не желает, чтобы за её дары бились как на полях сражений, она уход и ласку любит и ждёт настоящего рачительного хозяина уж вторую сотню лет.
      
      

    ШЕСТЬ К ОДНОМУ -
    соотношение числа сыновей моего деда, к числу сегодняшних потенциальных продолжателей его рода

      
       Гражданская бойня лишила меня детской радости - знать бабушку и деда, а Великая Отечественная война забрала отца, да так, что даже фотографии на память не оставила. Спасибо кузену и кузине поделились, какими смогли семейными реликвиями. Фото деда у меня теперь в рамочке над письменным столом, в промежутке между двумя репродукциями знаменитых парусников.
       Помнится, не раз попадал я под осуждающий взгляд лиц по долгу службы поставленных следить за моим соответствием моральным принципам строителя светлого будущего, и выговаривающих мне заблудшему: "Что же это вы так, товарищ капитан-директор?! Опять до гнилого либерализма докатились!" ...
       А дед Иосиф с фото смотрит на меня не так. Иначе. И вовсе без упрёка, а похоже, что с сочувствием, и, как бы, желая высказаться: - я ведь предупреждал их, твоего отца и дядюшек, молодых и нетерпеливых, а всё без толку. Видишь ли, внучек, молодость собственным умом пожелала жить и всё на свой лад обустроить. Испокон века так и повелось: кто-то воздух испортит, а всей честной компании нюхать приходится!
       Фотографию деда Иосифа Васильевича я получил из Дагестана от двоюродного брата Рэма. Рэмом назван он вовсе не в память об одном из основателей вечного города - Реме, том, что вместе со своим братцем Ромулом сосал молоко у воспитавшей их волчицы. Имя моего брата - заглавные буквы лозунга строителя социализма: Революция, Электрификация Мира - РЭМ. Так вот выпендривались наши с Рэмом слишком идейные отцы, выискивая детские имена не в святцах, а в передовицах газет.
       Только одному из шести сыновей деда Иосифа - отцу моего кузена Рэма и моему дяде Станиславу подфартило в этой жизни. Уцелел он в гражданскую бойню, лёгким испугом отделался в годины репрессий, лишь выложив партбилет, за неосторожную попытку вступится за моего отца - "врага народа". Счастливо уцелел дядя Станислав и в Великой Отечественной, хотя от звонка и до звонка, от Кавказа до Карпат его гаубичная батарея выдвигалась в самое пекло боя. Поняв, что дальше испытывать судьбу более чем опрометчиво, умерив свой шляхетский и конно-армейский пыл, дядя спрятался в пыльном Хасавюрте за дверью со скромной вывеской "Начальник планово- производственного отдела" местного консервного завода. Он любил свою семью и собственный саманный, аккуратно обложенный кирпичом домик с виноградной беседкой во дворе и приусадебным участком. Растил виноградную лозу. Выхаживал собственное вино, содержал пчёлок. К его столу подавался салат из собственных огурчиков и ядрёных помидор. Из старых забав дядя Станислав позволял себе лишь охоту. Здесь всё было, как в лучших домах Лондона и Жмеринки. Охотничьих собак во дворе содержалось не менее, чем на барской усадьбе. Их родословные и родословные их предков, висели в доме на самом видном месте. Ружьё только от Бауэра. Вся охотничья справа, вплоть до сигнального рожка, выглядела не хуже, чем у предводителя дворянства и рядом с конармейской шашкой служила украшением настенному ковру. Сбор на охоту дяди Станислава - событие для всех домашних! Когда он появлялся во дворе в охотничьем костюме, его эффектному выходу могла позавидовать столичная прима-балерина. Собаки не могли умерить своего восторга и с визгом бросались к ноге, обутой в охотничьи сапоги с отворотами. Сапоги дяди выглядели не менее эффектно, чем ботфорты капитана мушкетеров, правда, до них чуток недотягивало отсутствие серебряных шпор. Бабушка осеняла дядюшку крестным знамением, а тётя Аня восхищённой улыбкой.
       Из шести сыновей деда только дяде Станиславу досталась обеспеченная и спокойная старость. У виноградной беседки, места встречи изрядно поредевшего рода деда, он как патриарх, всегда в центре семейных фотографий.
       Повезло дяде Станиславу и с сыном. Знакомым дядюшка с гордостью показывал фотоснимок газового фонтана с месторождения открытого его сыном на Ямале и давал ознакомиться и со статьёй в газете "Советская Россия" под заголовком "Жар птица", рассказывающей о сенсационном открытии его сыном Ямало-Ненецкого уникального месторождения, сделавшего геолога Рэма известным в учёных кругах.
       Дядя Станислав - единственный из шести сыновей деда Иосифа, которому подвалило счастье подержать на коленях собственного внука. Наречённый в его честь Станиславом, - он единственная наша надежда и упование, на животворную мужскую поросль от фамильного древа деда Иосифа.
       "Только не подведи племянник, не дай угаснуть древнему роду! На тебе одном надежда наша"! - любуясь фотографией молодого Станислава, твержу, я на ночь глядя. Недавно позвонил Рэм расстроенный новостью: "Сын наконец женился, да только вот ещё и усыновил девочку"! Как мог, успокоил брата: "Не всё потеряно - дело молодое, авось Бог даст ещё и внука".
      

    "ЧЕМ СЕРДЦЕ УСПОКОИТСЯ"

      
       - Что было и что будет, - гадала давным-давно мне прилипчивая цыганка. Точно, и "в цель" помянув моё прошлое, наворожила мне она распрекрасное будущее: - Станешь, касатик капитаном большого парохода и побываешь во многих заморских странах. А вдогонку мне, вырвавшемуся из цепких пальцев, успела крикнуть: - Сердце твоё, касатик, успокоится в возрасте 43 года в трудах на приобретённом в иностранном государстве участке землицы. До слёз рассмешила меня цыганка, хронического бессребреника, не имеющего собственного угла и даже во сне не помышлявшего о недвижимости. А, поди ж ты, всё сошлось: и капитаном побывал, по морям и чужеземным странам пошастал, теперь вот и иностранцем заделался, и сердцем прикипел к кусочку приватизированной по ваучерам землицы. И опять же эти мистические 43 года, будь они неладны!
      
       Больно уж знойно ныне с самого утра даже на террасе. За более чем в полусотню лет моей жизни в Прибалтике первый август такой. Мы, с пуделем ещё не успели позавтракать, а уже припекает под тридцать по Цельсию. Пудель с утра выкупался в тёплом как парное молоко Балтийском мелководье, и дрыхнет себе на солнцепёке. Я устроился в тенёчке. Прилетела озабоченная пчела, деловито подобрала оброненную на столешницу сладкую каплю земляничного чая. Под нами, под террасой, теплица. В ней гудит, работающий над буйно распустившимися ярко-жёлтыми цветами огуречника, рой с соседней пасеки. Вероятно, на пасеке кончилась вода в поилке и по наводке товарки, напившейся моего чаю, орава угоревших пчёлок набросилась на дно моей чашки.
       С водою у меня проблем нет, целый кубометр подогревается на солнцепёке в поставленной на попа автоцистерне, предназначенной для полива грядок и теплиц. Мне что? Мне воды для тружениц не жалко. Взял, да обустроил из-под крана бочки капельницу - пейте на здоровье ударницы коллективного труда! Мы с пуделем завсегда стараемся жить по завету, - напои жаждущих. Однако, по поведению пчёл видно, что им неизвестно чувство благодарности. Как на свою собственность ринулись они прямо под руки и быстренько оттеснили нас обоих от водяного бака. В тени террасы сижу в одних плавках и прислушиваюсь к гудению насоса в колодце. Через шланг с разбрызгивателем поливается недавно скошенный газон на южном склоне дюны. Газон на виду у прохожих и не ухоженность его, как небритое лицо хозяина, сразу же выдаст, что здесь что-то не так, и какой-то непорядок.
       Из кооперативного водопровода вода нынче дорогая, цена её выше городской и поступает она через индивидуальный счётчик. Ею мы пользуемся только на кухне для мытья посуды и для чая. Вот и сгодился нынче колодезь, вырытый мною четверть века назад под ехидное хихиканье соседей и выговоры домочадцев: "Зачем тебе колодец? Делать что ли нечего? Тебя хлебом не корми, а дурную работу давай"! Правда, колодезь получился не ахти какой, хотя место и выбиралось по дедовской науке: с лозой в руках. Лоза показала - место родника на пару метров правее нынешнего колодца. И если бы на то была моя воля, быть бы там и колодцу. Но на месте родничка сидела на клумбочке пара цветочков. Копаться лопатой в цветах ярые защитницы природы мне не позволили под страхом обструкции. Прошло время, об этом казусе все позабыли. Запомнился лишь мой природный дар. Теперь, если кому-то понадобилось разыскать под землёй электрический кабель, водопроводную трубу или подходящее место для посадки деревца, приглашают меня с лозою. Говорят, что лозоходство это атавизм, а другие утверждают, что это дар от предков, значит и прадед мой этим занимался, если предположить, что я уродился в прадеда Василия.
       В засушливые дни уровень воды в колодце падает и надобно внимательно приглядывать за насосом, чтобы не обсох. Когда колодец иссякает, то видно, как с правого угла пробивается струйка из того родничка, что остался на пару метров правее, напоминая о давнишней моей правоте и давно ликвидированном спорном цветнике.
       У дачника, из рачительных хозяев, каким полагаю себя и я, работы всегда невпроворот. Но, извините, чтобы высовываться под палящее светило - надобно было бы уродиться где-то поближе к экватору. Даже птиц не видно, подалась вся птица в прохладу прибрежного перелеска. Не слышно извечных разборок между вороньей стаей и дроздами. Вороньё, озабоченные судьбой своей молоди, перекликается со всех концов кооператива, очевидно сговариваясь о совместных действиях. Эта птица кажется способна общаться на значительных расстояниях. Вслушиваясь, в обычное "Кар", можно различить в нём и вариации со звуковым рядом, вероятно так и сговаривается стая о совместных боевых действиях. Вражда между кланом ворон и кланом дроздов давняя, и за её проявлениями наблюдаю я уже четверть века.
       Дрозд в бреющем полете трещит как мессершмидт из пулемёта и отважно идёт лоб в лоб вороне на таран. Дрозд никогда не отвернёт первым. Воронью молодь дрозды загоняют до такого состояния, что тем деваться некуда, как только просить защиты у человека.
       К нам на террасу плюхнулся вороненок и устроился в уголке, без внимания на присутствующих. Глаза затянулись плёнкой, и он тут же задремал, целиком отдавшись на волю человека. Выспавшись, незванный гость напился и выкупался в тазике, в котором грелась на солнышке вода для хозяйкиных нужд. После водных процедур вороненок уже знал цену каждому домочадцу и по адресу с требовательным "кар" обратился к кормилице семьи. Целый месяц за женой ковылял, воронёнок Кеша с распахнутым клювом и ненасытным "кар". К любому члену семейства имел он собственный подход. Кота тихо презирал и, стараясь сделать тому пакость, ловчил, исхитрялся, и успокаивался лишь перевернув миску с молоком под носом у расстроенного Рикки. Казалось, что воронёнок наделён присущим человеку юмором, грубоватым и издевательским по отношению к простодушному лежебоке коту. Оценив меня как заступника, Кеша усаживался на моё плечо и стараясь ублажить, делал вид, что ищет в моей голове. На разоблачительное: "Кеша, не халтурь", - совал под мой нос клюв, в котором предполагалось искомое насекомое. С этим пройдохой надобно быть начеку. Дождавшись, когда мне подадут тарелку, выхватывал кусок, что получше, и улепётывал. Периодически, наезжая с нами с дачи в город и обратно, вороненок видимо уже свыкся с мыслью, что автомобиль не роскошь, а удобное средство передвижения.
       Чем ближе осень, тем больше мы переживали, за будущее Кеши. Неизвестно как воспримет стая соплеменников пропахшего человеческим жильём, со странными замашками воронёнка. Городская стая от Кеши не отвернулась, и зимними днями пропадал он в горластой кампании в парке напротив дома. Когда разобравшись в правах на удобное место ночлега, стая наконец замолкала, и Кеша возвращался на кухню через открытую форточку. По весне Кеша обзавёлся подружкой. Он пожелал было устроить нам смотрины, но не смог уговорить застенчивую барышню-ворониху войти в дом через форточку. "Барышня" оказалась с характером, и быстро отлучила Кешу от дурной компании с человеком. Когда под окном в скверике появлялась парочка ворон, мы кричали хором: "Кеша". Если ворона отвечала приветливым "кар", нам верилось, что это был он, наш Кеша.
       И чего только не придёт на память в полуденную жару и в расслабленном и дремотном состоянии, когда в разжижённых на пекле мозгах, как на экране всплывают эпизоды прошлого пережитого и во множестве раречувствованного. И как заноза в подсознании, чуть её шевельнёшь, как до самого сердца кольнёт память о том необычайно жарком августе 1942 года.
      

    ЖАРКИЙ АВГУСТ 1942

      
       Злой рок преследовал семью моего деда Иосифа. Первым погиб её глава и кормилец. Погиб во сне в собственном доме от снаряда, изготовленного русскими руками, на российском заводе, и посланного соотечественником, распевавшим зажигательные и красивые слова: "Мы наш, мы новый мир построим"...
       Вторым на очереди оказался дядя Юзеф. Он либо погиб, или исчез без вести из подвала ВЧК - детища партии, активным членом которой он являлся.
       За свои патриотические убеждения оказались в изгнании и умерли на чужбине дядя Викентий и дядя Иосиф.
       Тетя Ядвига ушла из жизни, не снеся надругательств поддонков из "Дикой дивизии" генерала Шкуро.
       Тётя Антонина умерла в тюрьме за парочку нелестных слов об "Отце народов", высказанных в кругу друзей и в собственном доме.
       Тётушка Бронислава умерла молодой от болезни, подхваченной на сквозняке у проходной централки, ожидая очереди на приём передачи для свёкра.
       Не изведав ни родительской ласки, ни семейного тепла по сиротским и детским домам рос дядя Казимир.
       Но самая страшная участь, которую и врагу не пожелаешь, выпала на долю моего отца. Крупно не повезло ему в августе 1942 года, когда наспех сформированный 768 полк, прямо с колёс, не обстрелянным, попал на линию главного удара вермахта, грудью заслоняя прорыв танковой армии Вейхса к Сталинграду. Не повезло потому, что против бронированной махины, его полк мог выставить как средство защиты только бутылку с зажигательной смесью. Дико не повезло моему отцу, когда не успев выполнить приказа: "отойти на заранее подготовленные позиции", в его миномётный расчёт угодил танковый фугас. Там, где ещё минуту назад был расчёт отца, его земляк-однополчанин и очевидец обнаружил лишь дымящуюся воронку и холмик земли. Даже не придумать ужасней участи, чем оказаться в бессознательном состоянии и быть оставленным товарищами, покидающими поле боя. Его не заметили и не подобрали санитары батальона, отходящего под натиском танкового прорыва. Это отступление для 768 стрелкового полка оказалось первым и последним. В тот день 10 августа он отошёл на внешнее кольцо обороны Сталинграда. Дальше отступать было некуда. За спиной была Волга! За стойкость, проявленную в обороне Сталинграда, 768 полк одним из первых в стране заслужит звание гвардейского.
       Очнувшись и освободившись от засыпавшей его земли, отец вряд ли мог сразу понять, что произошло. Стояла зловещая тишина. В спину упёрлось дуло автомата. Не слышно было, что орали эти чужие люди. Наконец, до сознания дошло: "Ты жив! только оглох. Можешь двигаться, но произошло то, самое ужасное, чего боялся каждый боец - ты в плену"! Что значит фашистский плен, было известно каждому красноармейцу. Об этом говорили политруки, показывая фотоснимки бестелесных и измождённых человеческих теней в рваной не по сезону одежде за колючей проволокой лагерей. Известно было, что каждому немцу было приказано не считать пленного красноармейца полноценным человеком. Приказ Гимлера предписывал особенное отношение к пленному красноармейцу: "Рассматривать эту человеческую массу лишь как полезное ископаемое". Окрыленная безнаказанностью армия вермахта от солдата и до генерала сознательно попирала международные соглашения по охране прав военнопленных оговоренных по Гаагской конвенции 1907 года. Отец не сомневался, что лагерные порядки, которые ему довелось хлебнуть в советском исправительном лагере Малгобека, теперь покажутся Раем, в сравнении с тем, что ждало его в лагере для военнопленных. Известно было ему и то, как к этому отнесутся на Родине, где плен считали позором не только для советского воина, но и всей его семьи. Если и произойдёт чудо освобождения, то на тебе останется клеймо: "сдался, не предпочтя смерть плену". К физическим страданиям, добавлялись нравственные мучения - это клеймо будет на семье, уже прошедшей через нечто подобное, чего и врагу не пожелаешь - считаться семьёй "врага народа".
      
       ГЕНОЦИД - преднамеренное и целенаправленное массовое уничтожение нацистами советских военнопленных - цвета нации и генофонда в лице призывной молодёжи - самой продуктивной, деятельной и перспективной части народа. Геноцид советских военнопленных остается самой слабо освещённой частью истории ВОВ, но он "аукнется" русскому народу ещё на столетия вперёд.
       О зверствах чинимых нацистами в концентрационных лагерях над инакомыслящими и евреями известно всему миру. Об этом пишут и это показывают в документальных фото и кино материалах. Безусловно, делать это нужно и забыть этого никак нельзя.
       О приказе фюрера "Endlosung" - "Об окончательном решении еврейского вопроса" и последовавшими за ним печами в концлагерях Бельзен, Дахау, Аушиц, Освенциме, Треблинке, Майданике и о других десятках лагерей смерти, разбросанных по всей карте оккупированной фашистами Европы должны знать и помнить будущие поколения. Это не должно повториться никогда.
       Понятно, что каждый еврей возбудится при упоминании слова холокост. Во множестве и не раз воспринятое на слух это слово вызвало у меня вопрос в его грамотном написании. Пришлось порыться в двух изданиях БСЭ, в толковых, орфографических и иностранных слов словарях и даже в словаре ударений для работников радио и ТВ, но так нигде не удалось обнаружить это слово напечатанным по-русски.
       Разысканное в англо-русском словаре Мюллера английское слово holocaust в русской транскрипции звучит скорее как "холакоост", а в переводе имеет три самостоятельных, но не вполне совместимых значения:
       1. Сжигаемая жертва, всесожжение, уничтожение, гибель в огне.
       2. Бойня, резня, разрушительная война.
       3. Тяжёлая жертва, полное самопожертвование, самоотверженность.
      
       Не раз уже убеждался, что английский - купеческий язык торгашей. Он обтекаем и лишен привычной для русского языка конкретики, и при переводе с английского, можно воспользоваться тем значением слова, которое тебя устраивает или больше подходит по смыслу. Принятое на слух английское слово - "холакост" можно перевести на выбор из двух таких несовместимых значений, как: "Уничтожение" и "Самопожертвование". И получается, как говорят у Одессе "надо выбирать между двумя большими разницами". Почему же тогда, господа хорошие, не устраивает вас принятое в практике международного права и хорошо известное слово геноцид - понимаемое как групповое уничтожение людей по расовым, национальным и религиозным мотивам. На любом языке, и даже на африканос, геноцид определён как тягчайшее преступление против человечности, основанное на ненависти "высшей" расы над "низшими существами". Неужели, только потому, что кого-то не устроило предположение, что так возможно будет поставлен знак равенства между двумя страшными понятиями: холокоста и геноцида? И раз так, то уничтожение евреев в концентрационных лагерях не позволит юридически отделить его от такого же по бесчеловечной сути и масштабу преступления, творимого нацистами в лагерях для советских военнопленных. В таком случае, не позволяет ли это выделить одно из двух равно-бесправных преступлений и не даст ли, заострившись на одном позабыть о другом?
       Всё это похоже на колоссальный сговор. Сговор, по которому кому-то не хочется вспоминать о близких нам по духу и крови жертвах в лагерях советских военнопленных. А взамен памяти о миллионах наших отцов и братьев СМИ всё чаще нам напоминают о страданиях в лагерях для перемещённых лиц из Северо-Западной армии генерала Юденича, либо о сложивших оружие врангелевцах, расстрелянных по приказу Троцкого. Но вот уже седьмой десяток лет так и остаётся тайной за семью печатями и неизвестным точное число наших отцов и братьев, загубленных в немецких лагерях для советских военнопленных. Почему же равные по масштабу и ужасу еврейскому холокосту злодеяния, творимые на нашей земле и над нашим солдатом: русским, украинцем, белорусом, грузином и тем же евреем, замалчиваются и до сих пор не нашли в наших сердцах никакого отклика?... Почему не принято вспоминать о геноциде (генос - род, цидере - убивать) - планомерном и сознательном уничтожении нацистами пяти миллионов советских пленных - цвета нации и основного её генофонда в лице призывной молодёжи, самой деятельной, продуктивной и перспективной части советского народа? И почему мы, а следом за нами и мировая общественность упорно отказываемся назвать это преступление своим именем?
       Неужели только потому, что генералиссимус однажды обронил фразу: "Не бывает наших военнопленных, а случаются лишь изменники"?! Так всё, что наплёл этот развенчанный деспот уже давным-давно похерено, и около четверти века у нас царствует гласность, подаренная прорабами перестройки.
       С громадным сочувствием смотрим мы фильмы о произволе немецкого лагерного начальства над военнопленными американскими и английскими солдатами. Негодуем, когда пленных наказывали запрещением прогулок по свежему воздуху, плановых игр в футбол или гольф и даже (подумать только) по поводу перлюстрации писем и посылок из дому. "Красный крест" старался не оставлять такие случаи без внимания, он протестовал, ссылаясь на конвенцию о правах военнопленных. Благодаря заботам "Красного Креста" пленные союзники не выглядели вконец измученными, избитыми или изнемогающими под непосильным трудом или от голода. Их одежда была по сезону, чистой и аккуратной. Лагерное начальство обязывалось предоставлять пленным европейцам не только смену постельного белья, но и горячую воду для бритья.
       И как ад отличается от рая, так отличалось жильё союзного европейского пленного от стадного содержания за колючей проволокой советских пленных.
       В документальных кадрах одного из фильмов Би-Би-Си рассказано о внучке стрелка - радиста ВВС Великобритании, сбитого над небом Германии и угодившего в плен к нацистам. С дневником деда в руках внучка задалась целью пройтись по всем кругам ада лагерей, через которые пришлось пройти её дедушке. Её мужественный дед несколько раз бежал из лагерей. Его отлавливали и бросали за колючую проволоку в следующий лагерь. Последний из лагерей, где содержались особо опасные и дерзкие пленные, славился чрезвычайно строгим режимом содержания. Чтобы отвлечь пленных от мыслей о побеге, стараниями надзирателей в лагере усиленного режима открылся заочный университет с приличной библиотекой. Но даже это не сработало. Лагерь прославил себя побегом военнопленных с подкопом длинного, около сотни метров, туннеля. Из семидесяти успевших бежать в лес, пятьдесят англичан было поймано и расстреляно. На их братской могиле установлен памятник. Их личные вещи: фотографии, часы, портсигары, дневники и письма сохранены и переданы родственникам в память о погибших. Сегодня на охраняемой и ухоженной территории бывшего лагеря открыт музей под опекой бундесканцелярии. Провожая посетительницу по расчищенным от снега дорожкам лагеря, немец-смотритель на память оперировал цифрами и именами узников лагеря. А заключительным аккордом документального фильма стали кадры возвращения на родину бывших военнопленных. Страна, во главе со своим премьером, встречала освобождённых из плена как героев-мучеников. Дед героини фильма счастливо выжил и вернулся на родину. Однако после победы он не был отправлен в лагерь наподобие советского ГУЛАГа, а дослужился до звания майора в королевских воздушных силах.
       Поражают документальные снимки, хранящиеся в музее. За тремя линиями колючей проволоки на территории в несколько десятков гектар открываются нескончаемые ряды барачных домиков. Если бы не колючая проволока и вышки с прожекторами и пулемётами, то для советского обывателя эта территория с газонами и дорожками, посыпанными песком, с футбольным полем и площадкой для гольфа, скорее показалась бы образцовым городком десанта студенческого строительного отряда где-нибудь под Тындой на БАМе. Но это обычный лагерь для военнопленных из союзных с нами армий. Ни намёка не скученные землянки и на холодные загоны для скота, или чистое поле за колючей проволокой и вышками с пулемётами, куда сгоняли пленных красноармейцев.
       А вот леденящие кровь, как из другого мира, свидетельства. У меня перед глазами ксерокопия исследования волгоградского энтузиаста из группы "Поиск" Д. В. Барахтина. Его исследования были проведены только по инициативе и на средства добровольцев. И проводились они из сострадания к судьбам тех, кто не жалея жизни поднялся на защиту человечества от коричневой чумы ХХ века, но по своей несчастливой судьбе оказался за колючей проволокой нацистских лагерей. Более шести десятков лет историки стыдливо стараются не особенно заостряться на этой трагичной странице войны и масштабах бедствия, которое, только по прикидочным оценкам, сломало судьбы не менее чем пяти миллионам советских военнопленных.
       О масштабе трагедии умолчали советские историки. Молчат и пришедшие им на смену историки "демократического розлива". Отмалчивается "Красный Крест". Как воды в рот набрали, обеспокоенные лишь "правами человека", да узниками ГУЛАГа наши доморощенные правозащитники. Молчит мировая общественность. Все делают вид, что им ничегошеньки не ведомо про эти заморенные миллионы человеческих жизней, о них редко проговариваются, а тем более пишут.
       Д. В. Барахтину удалось расследовать лишь крошечную часть материалов, и только за очень короткий период, в пределах одного областного масштаба. На средства от пожертвований обнародовал он своё исследование: "Советские военнопленные на Сталинградской земле". Казалось бы, написанное, должно было всколыхнуть общественное мнение. К стыду нашему, и стыду для средств массовой информации, ангажированных только на сталинских лагерях и холакосте, тема советских военнопленных оказалась неактуальной.
       Барахтину удалось дознаться, что сразу после освобождения была создана Чрезвычайная Комиссия по расследованию фашистских злодеяний на территории Сталинградской области. Хотя работу комиссии быстро свернули, в своих материалах она успела зафиксировать на оккупированной территории области 47 лагерей советских военнопленных. Но вскоре сведения о количестве лагерей, и правда о трагической судьбе их узников стали лишь достоянием архивов. И это оказывается не случайно. Забвение, которому предавалась тема советских военнопленных, была частью политики проводившейся правительством страны. К стыду и позору советского правительства, оно оказалось безразлично к судьбам своих граждан не по своей вине попавшим в плен.
       В своё время большевистское правительство не пожелало признать и присоединиться к Гаагской конвенции 1907 года. Первыми в Европе воспользовалось полной правовой беззащитностью пленных красноармейцев правительство Пилсудского. Сто тысяч пленных красноармейцев из разгромленной армии командарма Тухачевского в двадцатых годах нашего просвещённого столетия оказались в скотских условиях за колючей проволокой лагерей, откуда десятки тысяч молодых жизней канули без следа, просто в небытие "от болезней". Окрыленные примером такой безнаказанности, нацисты сознательно пошли на попрание международные соглашения по охране прав военнопленных. Гитлер не был круглым идиотом, каким его стараются показать, сам он Гаагскую конвенцию подписал, обязав этим советское правительство содержать пленных гитлеровцев в подобающих условиях. Поэтому за соблюдением прав оккупантов, палачей и грабителей, разоривших страну и принесших неисчислимые бедствия её народам, худо ли бедно, но следил "Красный Крест". Пленным немцам, после нормированного рабочего дня, кинопередвижка крутила трофейные Голливудские фильмы. По выходным дням их водили по выставочным залам и музеям. Каждую неделю их мыли в бане и меняли бельё. Они периодически подвергались медицинским осмотрам. В рационе пленного немца ежедневно обязывалось иметь не менее 30 граммов сливочного масла. И это в то время, когда в стране царил послевоенный голод и карточная система, а курсанту или юнге масло заменялось перезрелым кабачком.
       "Красному Кресту" не могло не быть известно об повальных издевательствах над советскими пленными и особый вид зверства фашистов - травлю пленных собаками. В фатерланде были спецшколы для конвойных собак, где их обучали убийству человека, перегрызая ему горло или отрывая мужские гениталии. Немецких овчарок немецкие кинологи тренировали на пленных красноармейцах, но почему молчат об этом защитники животных? Ведь отбиваясь от клыков овчарки, "несознательный красноармеец" мог ненароком и придавить собачку!
       Я вырос вместе, и привязан к собаке как исконно и издревле другу человека. Хотя прекрасно сознаю невиновность немецкой овчарки, понимая, что инстинкты овчарки-фашиста насильственно ей были привиты недочеловеком-фашистом, но ничего не могу с собой поделать. Выбирая себе друга, я никогда не смогу сознательно и добровольно обзавестись немецкой овчаркой.
       Современные защитники животных говорят, что обращение к ним по поводу собак-убийц явно не по адресу. Правозащитники утверждают, что военнопленные - это не их тема. Целое государство обособилось и говорит и вспоминает только о страданиях своих соплеменников. Мировая общественность и политологи сквозь зубы цедят, а им поддакивают наши правозащитники: "Раз ваше правительство не подписало Гаагскую конвенцию, то это ваши проблемы". А особенно рьяные из них всю вину за зверства нацистов над советскими пленными перекладывают на Сталина, сознательно скрывая, что Сталин, хотя и поздно, но всё же, Гаагскую конвенцию подписал, и сделал это в самые трудные для страны дни Сталинградской битвы. Этим Сталин и отличается от Ленина и Троцкого, мечтавших не о мире без войн, а об огне мировой революции. Причём ныне сталинизм в России редко кто, кроме Зюганова, защищает. Сталинские репрессии давно и неоднократно осудили, но имя его - как находка для любителя двойных стандартов, закрывающего глаза на преступления, творимые Западным миром. Стоит о таковых напомнить, как тут же поднимающим невообразимый шум: "А у вас..., у вас..." - и тычут пальцем на сталинские депортации или ГУЛАГ. И тут же призывают всех русских к покаянию за беспредел, творимый большевиками над самим русским народом, хотя большевизм в отличие от нацизма вовсе не имел национальности. По собственному признанию Троцкого большевизм был занесён в Россию как вирус свиного гриппа из Европы людьми, звавшими себя "кочевниками революции". Главный палач Красной Армии Мехлис, за малейшие провинности, выносивший единственный признаваемый им приговор - расстрел, любил повторять: "Я не еврей, я коммунист". Коротка оказалась и народная память. "Никто не забыт и ничто не забыто" оказалось ничего не значащим пустым идеологическим эхом от брякнутого кем-то в подпитии слова. Подтверждением этих горьких и нелицеприятных слов оказались сведения, собранные только по Сталинградской области: "Из сорока семи лагерей советских военнопленных, зарегистрированных в области, отмечены памятными знаками, памятниками и стелами только три"... Не осталось сведений о месте захоронения узников, а ведь здесь на Сталинградской земле содержалось более 70 тысяч военнопленных. Причиной громадного количества военнопленных являются события начального периода Сталинградской битвы в июле-августе 1942 года, когда в большой излучине Дона в полном окружении вели бой шесть дивизий 61-й армии, но лишь незначительная часть войск сумела вырваться из кольца. В районе прорыва немецкой 4-й танковой армии, где сражалось шесть дивизий, вышло из окружения лишь пять тысяч воинов, судьба остальных шестидесяти семи тысяч бойцов неизвестна. Они "пропали без вести!", точно так, как без вести пропал мой отец.
       Штабные писари, зачерствев душами, не успевали даже вовремя отписывать в миллионах "Извещений" ставшими казёнными слова: "В бою за социалистическую Родину ваш муж, отец, брат или сестра пропал без вести". К февралю 1942 года надо было отослать три миллиона девятьсот тысяч таких извещений. Мы "похоронку" получили лишь в 1943 году, а потом её зачем-то повторили в 1945.
       Многие узники лагерей военнопленных заслуживают не только нашего сострадания, но и восхищения. Перед каждым из них стоял выбор: пойти работать на фашистов, пойти воевать вместе с фашистами, или остаться умирать за колючей проволокой... Но ценой измены себе жизнь купили единицы. Остальные сохранили верность Родине и присяге, обрекая себя на муки и страдания. Условия содержания пленных были бесчеловечны. Измотанных в боях советских воинов, чаще всего попавших в плен раненными и контуженными, бросали в лагеря, где рацион их питания составлял в августе-сентябре 1942 года один стакан запаренной ржи в сутки на человека, а медицинская помощь вообще не оказывалась. Вот выдержка из одного из акта расследования ГЧК, хранящегося в архивах Волгограда:
      
      
       ...В сентябре 1942 года немцы создали на окраине посёлка Государственный Лесопитомник лагерь для советских военнопленных, в котором содержалось до двух тысяч человек. За время существования лагеря здесь погибло около тысячи пятисот пленных от голода, болезней и истязаний гитлеровских палачей. Большая часть погибла от голода. Их кормили один раз в сутки: пища состояла из кусочка сырой конины-мяса павшей лошади и нескольких ложек пареной ржи. В последние месяцы пленных совсем не кормили. По некоторым свидетельствам, в лагере началось людоедство. Условия содержания в этом лагере были ужасны. Жилищем служили 30 тёмных землянок размером 2,5 на 4,5 метра, в которые загоняли по 30-40 человек. Остальные пленные проводили ночь под открытым небом. Военнопленных гоняли на земляные работы. Работали по 14-15 часов. Во время рабочего дня пища не выдавалась. У многих военнопленных были обморожены руки...
      
      
       Ещё большие мучения претерпели узники тех лагерей, которые находились на территории, где противник попал в окружение в ходе операции "Уран". Таких лагерей было не менее пятнадцати.
       По документам вермахта на 20 февраля 1942 года, из 3,9 миллиона советских пленных сумело выжить лишь 1,1 миллиона человек. Эти два миллиона восемьсот тысяч человеческих жизней наших соотечественников сгинувших лишь за восемь месяцев войны не должны быть вычеркнуты из памяти и преданны забвению. Их прах и пепел, развеянный по обочинам дорог на пути следования на голгофу нацистских лагерей и распятых за колючей проволокой нелюдями ХХ века до сих пор должен стучать в наши сердца.
       Ни одна страна в мире не может похвастаться такой расточительной памятью к защитнику страны, отдавшему жизнь за её свободу, как Россия. Мои друзья-рыбаки, делясь впечатлениями от посещения рефрижератором "Советская Родина" портов Австралии, восхищались отношением австралийцев к памяти о погибших в европейских войнах земляках. Хотя там нет ни одной братской могилы и ни одного кладбища павших, но в каждом городе золотыми буквами на стеллах воспроизведены сотни тысяч имён павших земляков.
       У военного мемориала в Мельбурне стоит скульптурная композиция простому солдату Джону Симпсону. Этот погонщик мулов подвозил питьевую воду на передовую линию и вывозил в тыл раненных солдат. При исполнении этой будничной солдатской работы солдат и мул погибли. Конечно, всем погибшим Симпсонам памятник не поставишь. Но глядя на монумент, напрашивается почтение к простому солдату и наводит на воспоминания обо всех сложивших голову или пропавших без вести наших дедушек и дядюшек.
      
      

    НЕСОСТОЯВШИЙСЯ ХАДЖ
    или опять грохочут танки

      
       В августе 1942 года где-то на обочине грунтового шляхта, ведущего от хутора Красный Яр на Миллерово обломилась четверая мужская веточка от древа моего деда Иосифа. Обломилась, не оставив следа, ни памятника, ни креста над могилой. Мне, его сыну, досталось стать единственным и давно перезрелым плодом от этой веточки. Ищу, и не могу найти себе оправдания, ещё молодому и достаточно здоровому. Почему, не плюнув на все препоны, связанные с учёбой, работой, лечением и желанием провести хотя бы один отпуск с семьёй на юге, я не исполнил собственного зарока пройти по месту боёв в излучине Дона? Ведь всякий раз, возвращаясь с моря и собираясь совершить этот хадж, я как правоверный, стремящийся в Мекку, готовил себя к нему, зато теперь пытаюсь оправдаться тем, что всегда находился серьёзный повод отложить задуманное и тешить себя надеждой: "Скоро выйду на пенсию и в первый же август еду".
       Выход на льготную пенсию в 55 лет у меня сорвался. Оказалось, что на неё могли рассчитывать лишь помощники капитанов со стажем работы не менее 14 лет, а я на беду свою, стал очень рано капитаном. Странные бытовали в нашей державе законы: помощники капитанов и механики были достойны выхода на пенсию в 55 лет, но сами капитаны и старшие механики в этот список не входили. Пока профсоюз и министерство согласовывали и устраняли подобную несуразность, я дозрел до 60 лет и вышел на пенсию на "общих основаниях". А это значит в срок и наравне с заведующим пивным ларьком, торгующим пивной пеной в тени каштанов на Дерибасовской улице, достопримечательного места, крепко связанного с морем прекрасным видом на рейд с дремлющими на якорях кораблями.
       Год моего законного выхода на пенсию - 1991, оказался приснопамятным для всей страны. Опять грохотали гусеницами танки. О заварушке у "Белого дома" услышал я ещё в прихожей, сбрасывая с себя дачную амуницию.
       - Скорее чешись, танки штурмуют "Белый дом" - перекричав телеведущего, сообщила из гостиной жена.
       Первым что пришло в голову: "Наконец то и американцы понюхают пороху. Ну и пусть! теперь и они на собственной шкуре узнают, что война это не фунт изюма".
       Забыл попросту я, что Россия обзавелась собственным "Белым домом", но супруга растолковала:
       - Это "Наши" танки навалились на "Белый дом".
       - А как "Наши" на лужайку к "Белому дому" через океан добрались, - удивился я, стягивая с себя робу и будучи плохо информированным.
       - Что тут непонятного, - упорствовала супруга, сутками дежурившая у телевизора. - "Белый дом" - "Наш", не американский, и окружили его "Наши" танки...
       Как в "доме Оболенских" в моей голове "всё перепуталось" и никак не могло уложиться!..
       Последовало заявление "Всенародно избранного" но видимо, не на здоровую голову: "Глотайте суверенитета, кто и сколько сможет запихнуть в глотку"!
       И пошло... поехало... Границы, визы, условные единицы - "зелёные" или баксы, беспредел на границах и беспредел на дорогах!
       - Да тебя с твоим паспортом там на первом же столбе, без суда и следствия... Сиди дома! - благоразумно отрезала жена. - Будь благодарен, что держат тебя до сих пор на работе. И пока есть силы, паши на даче. Ты посмотри, какой счёт за квартиру принесли! И за воду теперь платить будешь, да и уголь для отопления дома теперь на кровные покупать надобно.
      

    0x01 graphic

    Буксирная кампания PKL справляет очередное Рождество.
     Генеральный Онищенко докладывает об успехах.

      
       - Я чего, я и так благодарен акционерам буксирной компании, что не турнули меня пенсионера и дали возможность работать во времена, когда и молодые маются от безработицы.
       Так потихоньку и перекантовались мы в то беспокойное, смутное время, и, слава Богу, живы! А раз мы живы, то не могу заставить свою память уняться, забыть и не думать о былом! Долгом своим считаю довести до конца сказ о своём роде и о себе, о том, как судьбы наши переплетались со всеми превратностями в нашей многострадальной стране.
      
      

    ЗА ДЕТСТВО СЧАСТЛИВОЕ НАШЕ, СПАСИБО РОДНАЯ СТРАНА
    - горланило моё поколение, вышагивая в ногу в пионерском строю.

      
       Был наслышан я, что мой дед Иосиф был крутоват и скор на расправу, и на корню пытался пресечь "художества" братцев, но под укоризненным взором бабушки быстро остывал и переходил на моральное воздействие. Чуть, что - "обиженные" искали защиту у мамы, находившей слова утешения чадам. Её обожали дети, а деда уважали, побаиваясь его гневливости. И даже когда мамы не стало, сёстры ссылались на её авторитет: - а вот мама поступила бы, или сказала бы так... Покладистый характер моей бабушки, унаследовали сёстры: Бронислава и Маня, а из братьев - мой отец и дядя Казимир. Щепетильную ответственность, болезненное понятие о долге и чести и аристократизм в поведении наследовали: Юлия, Антонина и дядя Станислав, в этом они пошли в деда. Всем деткам дед с бабушкой привили любовь к порядку и аккуратность в делах и повседневном быту и по древней шляхетской традиции стремились дать достойное воспитание и образование. Старшая поросль могла изъясняться по-польски, но родным языком вся семья всегда считали русский.
       На дядю Станислава, как и на деда, иногда "находило". Это все знали и старались не гневить его попусту. Помнится, как сошла с лица бабушка Ася, когда я, по неведению, уселся за столом на место дядюшки и отхлебнул из его заветной большой кружки. Все замерли в ожидании: что теперь будет? Однако "моря крови" не последовало! Кому другому дядя бы этого не спустил, но передо мною, как гостем сдержался, поняв, что сотворено это лишь по незнанию местных порядков. Положив руку на плечо, дядя милостиво распорядился: "Сиди! молодым везде у нас дорога. Когда нас не станет, это место по праву займет один из молодых", - имея в виду отсутствующего сына - студента грозненского нефтяного института.
       Как и дяде Станиславу, мне явно по наследству достались вспыльчивость деда, да ещё в смеси с казацким темпераментом моей матушки Евдокии Георгиевны, в девичестве Вершининой. Мой дедушка по материнской линии Вершинин Георгий Иванович служил писарем в казачьем полку, расквартированном во Владикавказе. Он рано умер, отравившись красной рыбой, и после ранней смерти моей бабушки, моя мать познала полное сиротство. За малостью лет родителей она помнила смутно, но это не мешало ей с гонором заявлять: "Вот у нас Вершининых было так"...
       Детство мама промаялась по чужим семьям. Подрабатывала на хлеб-соль стиркой белья и мойкой полов. Окончила всего четыре класса церковно-приходской школы, однако писала куда как грамотней меня и до преклонного возраста любила читать чувствительные романы. Девицей мама работала телефонисткой на железнодорожной станции Владикавказ, там она и подружилась с моей тётей Ядвигой, которая и привела её во флигель дома на улице Червлённая 29. Здесь познакомился мой отец с матерью. Вскоре они поженились. В 1925 году родился мой старший брат Володя. Городская жизнь молодоженов на мизерные зарплаты телеграфиста и телефонистки была трудной, поэтому оба с готовностью согласились на переезд из Владикавказа в провинцию. Там было сытнее а, главное, обещали казённую крышу над головой. Семейство отца обосновывается в районном городке Майский, при узловой железнодорожной станции Котляревская. Здесь к Новогодним курантам 1931 года родители были награждены как новогодним подарочком моим первым криком.
       Первое запомнившееся мне восприятие мира, относится к очень раннему детству. Запакованного с руками и ногами в одеяло, мама везёт меня на саночках. Потом она куда-то отлучается. Кружатся и падают на лицо хлопья снежинок. Только во сне бывает такое чувство одиночества и заброшенности, потрясшее детское сознание: "Нет мамы!" Я забасил во всё горло. Чужое, страшное лицо, оскалившись, вероятно улыбаясь, склонилось надо мною, и от этого мне стало ещё страшнее и лишь усилилось чувство заброшенности.
       Потом помню себя играющим с кубиками на полу комнаты. На кубиках яркие картинки и крупные буквы. Из них, к радости отца, я собрал первое слово "Мама".
       С четырёх лет прослеживаются уже связные детские воспоминания. Мы жили в многоквартирном, принадлежащем железной дороге доме. На второй этаж дома, где была наша квартира, вела чугунная литая и гулкая лестница. Помню даже цвет бумажных обоев в нашей с братом комнате. На обоях химическим карандашом я пытался нарисовать поезд на четырех ногах, а меня за это оттаскали за ухо и отняли карандаш.
       Чугунная лестница мне тоже запомнилась. По ней я скатился со второго этажа до самого низу, пересчитав все ступени. На моём лбу в память о той лестнице до сих пор заметен шрам. Лоб зашили, но мама долго переживала и боялась, как бы я не вырос идиотом.
       На этой чугунной лестнице состоялось и моё первое в жизни свидание. Нам со Светкой Еленевской, дочерью друга отца, было тогда годика по четыре. Очевидно, стоял жаркий летний день, потому что мы оба были в одних детских трусиках. Я пристал к Светке с тревожившим моё воображение вопросом:
       - Почему у тебя такие маленькие, совсем как у меня груди, когда у твоей мамы...
       Объяснение перебила проходящая мимо женщина:
       - Ты смотри, сопли ещё не высохли, а он туда же! Что из тебя дальше будет, хотелось бы мне глянуть?
       Мне только-только стукнуло четыре года, когда арестовали отца и это событие с фотографической точностью врезалось в память.
       С пелёнок мне нравилась военная форма, поэтому я не испугался, а даже обрадовался, когда дядя в форме взял меня на руки из кроватки. Дома было натоплено, я ходил босыми ногами по полу в одной рубашонке, и никто не делал мне замечания. А военным дядям было, наверное, жарко. Но они почему-то не снимали, ни шинелей, ни леек (так назывались их шапки с шишаками), а только расстегнулись. Дяди наследили по полу мокрыми сапогами, и ушли вместе с папой. Мама и Володя плакали, обнявшись на переворошённой кровати, а меня уложили спать. Когда подрос, я понял, что маму тут же уволили с работы, так как жена врага народа не может служить на режимном предприятии и нас тут же выселили из казённой квартиры.
       Помню хмурый, дождливый день. Мы втроём сидели на узлах с пожитками на вокзальной платформе. На руках у меня сидел кот Рыжик. Подошел незнакомый командир в красивой форме и со "шпалой" в петлице. Он долго говорил что-то, видимо успокаивал маму. Запомнилось часто повторяемое им слово: "Разберутся... Разберутся, и всё будет хорошо". Оказывается, командир был другом моего отца, и он не верил, что мой папа враг народа. Потом он нас повёл в привокзальный ресторан и накормил обедом. На стенах рестораны были развешаны портреты вождей. Командир спрашивал у меня: "Кто на вот этом портрете"? - а я знал почти всех и отвечал почти без запинки. Запомнилось распиравшее меня чувство гордости от своей осведомлённости и от удивлённых и сочувствующих глаз командира. Он внёс в вагон наши вещи, а меня усадил на место у окошка. Поезд тронулся, а на мокром асфальте перрона остался наш кот Рыжик и друг моего отца. Я плакал и уговаривал мать не бросать моего котика, а она тоже плакала и отвечала, что не знает, кто и как примет нас самих. Смелость приютить семейство врага народа имел не каждый. Муж моей тёти Юлии - дядя Юра Коноплин был вовсе из не пугливых. Потеснившись, он приютил семью арестованного "врага народа". Пять месяцев мы жили во Владикавказе на улице Тенгинская в семействе моей двоюродной сестры Маргариты, а папа тем временем перевоспитывался в трудовом лагере Малгобека.
       Вся страна привыкала жить пятилетками. Ровно столько было отведено и моему отцу на перевоспитание. Неожиданно и по неведомой причине произошло чудо: Верховный суд СССР оказался несогласным с приговором линейного суда. Приговор был отменён и дело прекращено, а отец вышел на свободу. Говорят, что папе крупно повезло: его арестовали в 1935, а не в 37 году, когда подобное чудо стало невозможным. Семья вернулась на мою родину. Родители благоразумно порвали с железной дорогой и устроились с работой на почту. Получив квартиру, отец тут же завёл охотничьего сеттера Сильву, а мать - поросёнка Ваську. У Сильвы были добрые и всегда печальные глаза, вероятно по причине отсутствия покоя, уж больно я был непоседлив и прилипчив. Сильва сносила все мои выдумки, вплоть до того, что должна была забыть, что она собачьей породы, и служила мне верховой лошадью. Только ржать, как коняге, бедной собаке было не дано, за неё я делал это сам. Из-за моих проделок с начальнической козой у отца состоялся нелицеприятный разговор. Жена начальника почты жаловалась, что коза перестала давать молоко, по причине превращения её в верховую лошадь. Видимо коза засомневалась в своей породе и не знала точно кто она: коза, или лошадь? "Пока не определитесь кто я - молока не будет"! - вероятно решила коза.
       Как теперь понимаю, был я подвижным, эмоциональным и просто вредным мальчишкой, и надо думать - далеко не сахар! Вероятно чтобы отвлечь от козы и собаки, меня стали рано учить читать. В шесть лет я уже не только рассматривал картинки в детских журналах "Мурзилка" и "Чиж", но перечитывал их от корки и до корки, и у меня стала развиваться ненормальная страсть к чтению. Читал я без разбора всё, что попадёт в руки. Первыми моими любимыми героями были Том Сойер и Павка Корчагин. В мечтах я побывал и Гаврошем, собирающим патроны под версальскими пулями, и партизанским "орлёнком", ведущим свой последний бой с наседающими беляками. И хотя был лишен музыкального слуха и голоса, совсем не к месту горланил свою любимую:
      
    Орлёнок, Орлёнок, гремучей гранатой от сопки врагов отмело!
     Меня называли орленком в отряде, враги называли орлом!..
      
       Подрастая, я видел себя знаменитым разбойником и защитником угнетённых, и как Робин Гуд в Шервудском лесу не расставался с самодельным луком. Но самым любимым "оружием" детства оставалась элементарная рогатка. Обращаться с рогаткой я "насобачился" не хуже Робина в стрельбе из лука. Рогатки у меня изымали, но после того, как я удачно сшиб в пике кобчика, с высоты отследившего нашего цыплёнка, рогатку мне дозволили иметь, но только в домашнем пользовании.
       Странная и капризная штука человеческая память. В иные дни, я забываю, чем сегодня потчевали на завтрак, однако обрывки событий прошлого, помнятся в подробностях. В памяти зацепились детские стишки, алгебраические формулы и "пифагоровы штаны" из пятого класса, а с уроков немецкого - Wir haben motoren, wir haben traktoren. С юных лет нам полагалось усвоить - у нас есть "всё, как в Греции". Есть и моторы и трактора, и у нас как и у Аnna und Marta, едущих искупнуться nach Anapa, т.е. в Анапу самое счастливое детство в мире.
       - За детство счастливое наше спасибо родная страна - распевали мы на уроках пения.
       C букваря и до арифметики, все наши учебники были нашпигованы идеологией, однако от однобокого восприятия действительности спасали меня другие книги. В библиотеку я повадился с чётвёртого класса. После прочтения Рабле, запала у меня крамольная мысль убедиться в правдивости высказывания знатока и ценителя туалетных пипифаксов - Гаргантюа. Наши "удобства" были в конце огорода, где всегда можно было воспользоваться обрывком старой газеты. Но по авторитетному утверждению Гаргантюа для этой цели лучше всего подходит бархатная шапочка пажа, или на худой случай неоперившийся жёлтый утёнок. В казачьей станице шапочки пажа не разыскать, а утенок был под руками, в загородке, его я и пытался испробовать, но это пресёк брат, отодрал за ухо и нажаловался отцу. Отец захотел разобраться, откуда у меня извращённые наклонности, вник в суть моих рассуждений, долго хмыкал, качал головой и усмехался. Тёплыми вечерами на домашнем крыльце проводился мужской разбор моих "дневных полётов". Отец и претендовавший на старшинство брат захотели дознаться, что из почёрпнутого у Рабле до меня дошло. В два голоса утверждалось, что это философское сочинение только для зрелого ума. С этим я не спорил, и напрямик высказался, что по моему умозаключению смысл человеческой жизни автору удалось разгадать из звука - "тринк", издаваемого пустой бутылкой. Что значит это слово, уже разъяснила училка. Она считает, что слово произошло от английского или немецкого "дринк", а понимать его по-русски надо как "принятие алкоголя". По убеждению Агрипины Виссарионовны французы выразились бы изящнее: "Ин вино веритас" или по-нашему: "Истина в вине".
       Володя уговаривал отца разрешить ему контролировать моё чтение. А отец, посоветовал библиотекарше выдавать мне книги по своему выбору. Та подсовывала мне Станюковича, морские рассказы Леонова, "Конец Сага-Мару" Диковского. Узнав о моём увлечении морскими рассказами, отец принёс А. Грина "Алые паруса" и "Бегущую по волнам". Теперь я частенько мнил себя рулевым на пограничном катера "Громобой", или воображал марсовым матросом, рвущимся в сомнительной компании в прокуренные припортовые таверны Лиса и Зурбагана.
       В годы моего детства, время ещё не было таким стремительно утекающим сквозь пальцы, каким оно стало в настоящем. Его хватало на всё. На запойное чтение, на вылазки ватагой на дальние бахчи, или ближние сады, лов рыбы и раков и даже на скуку от ничего неделания. В этом случае при отсутствии занятости для ума и тела, происходил выброс энергии, почему-то толкающий на не совсем благовидные поступки. До сих пор со стыдом вспоминаю проделки, чинимые над старшим братом и моей школьной учительницей, невзирая на свою любовь к ним и уважение.
       Помнится, как лопнуло терпение Агриппины Виссарионовны, и она решила переговорить с моим отцом, а я шёл позади, бормоча просьбы, а затем, угрозы. Поняв, что мне её не пронять, опустился до того, что стал бросать в спину любимой учительницы камешки. Отца это потрясло. Не успел отец опустить ремня на место, отвечающее за все неблаговидные проступки огольца, как я уже завизжал поросёнком, ведомым на бойню, но этим только утвердил его в не совсем подходящих педагогичных намерениях. Не стерпев скорее символического воспитания ремнём, в довершение своей оплошности я вцепился зубами в отцовскую ногу, но этим лишь вынудил отца по настоящему, и показательно меня выпороть. Вопреки современным отрицательным взглядам на физические воздействия в воспитательной работе, смею утверждать, что в моём конкретном случае, оно сыграло лишь положительную роль, придержавшую меня в рамках приличий, целую неделю. Брат это заметил первым и предложил:
       - Па, смотри, какой он стал шёлковый, так и просится на еженедельный "родительский день".
       До девяти лет был я отчаянным врунишкой и выдумщиком. Попадая под разоблачения, я вынужденно выкручивался, и так было, пока всё это мне надоело и, я решил, что надо что-то менять.
       Однажды на подходе к сельмагу прямо под ноги подвернулась мне смятая трехрублёвка. Заходя в магазин, я планировал, как поставлю на семейный стол килограмм халвы, и попрошу всех угощаться без церемоний и стеснения. Прижав кулёк к груди, мчался я домой, задыхаясь от аромата восточных сладостей и захлёбываясь в собственных слюнках. Рука самовольно отломила малюсенький кусочек - на пробу! С кусочка и началось моё падение. Искушения прекратились, когда стало ясно, что пакет на домашнем столе будет выглядеть жалко. Взять, да выбросить остатки просто невмоготу, оставалось единственное: спрятавшись в огородную бузину, запихнуть в себя всё до крошки. Вечером я перепугал домашних симптомами схожими с холерой, недавно прокатившейся за Гималаями. Как же меня мутило и рвало! Плохо было и от утешений отца:
       - Раз стыдишься, значит не всё потеряно!
       С того памятного дня я стараюсь избежать необходимости соврать и пытаюсь не переборщить со сладостями.
       Школу я возненавидел с первого класса. Шёл туда как на каторгу, зная, что у калитки меня поджидает пацан на годик постарше, неизвестно почему невзлюбивший и систематически меня поколачивавший. Домой я не раз возвращался в пыльных штанах и грязной рубахе и "за поросячий вид" следовала домашняя выволочка.
       Свои первые в жизни каникулы от восхода и до захода провёл я либо с удочкой в руках, либо бултыхаясь в постоянно тёплой как парное молоко водице пруда. За лето я здорово вытянулся и окреп. И вот теперь, когда у калитки обнаружился мой истязатель, всё нутро моё настолько взъярилось, что набросившись на забияку, его я отколошматил, и хорошенько вывалял в пыли. С этого дня роли поменялись. Теперь я старался прийти пораньше и поджидал своего обидчика.
       Мама "жертвы моих истязаний" по поводу лёгкой царапины на теле своего чада закатывала скандалы в кабинете директора школы и грозилась жаловаться выше. Не раз я побывал в этом кабинете, где опустив голову, только сопел и молчал. Долго продолжаться это не могло. Моим родителям объявили, их сын - неисправимый хулиган и позор начальной школы города, а педсовет готов на крайние меры. Отцу я не скрывал вывода из собственного опыта - уж если разборки не избежать, то буду и впредь бить первым!
       - Не понял, - допытывался отец, - почему ты терпел? Чем это вызвано? рабской покорностью или гордыней патриция? А я и сам не знал, зачем мы осложнили себе жизнь, вероятно потому и молчал.
       - Стоило тебе разок показаться у ворот с братом, и у твоего истязателя враз вылетели из башки все его фантазии. Запомни, у тебя есть отец и брат и на нас всегда можешь рассчитывать. Договорились? И ещё: у тебя будет другая учительница и другая школа. Мы переезжаем жить в станицу. Постарайся не вляпаться на новом месте в новой школе.
       Учёбу я продолжил в станичной начальной школе, расположенной всего в трех километрах от моего родного города, но оказался в ином мире. Жизнь в станице была несравненно вольготней скучного прозябания в пыльном городке, вся инфраструктура которого замыкалась на узловой железнодорожной станции да на канатном заводике. Мать стала работать начальником почты. Половина дома была отведена под сберкассу и почтовый офис, а вторая половина под наше семейное жильё. Обе половины соединялись дверью, расположенной за стулом и спиной начальницы почты. Благодаря этой двери мать успевала побывать одной ногой на работе, а другой у кухонной плиты. Как и все жительницы станицы, она с предубеждением относилась к "казённому" хлебу и предпочитала караваи собственной выпечки. Покупными были только сахар и молоко. Домашние колбасы и копчёные окорока доставались к столу из погреба. К дому примыкал большой приусадебный участок, и на нём взращивалось всё для ежедневного потребления и солений на зиму. Птица и яйца тоже были свои. За сеткой в хозяйственной пристройке, с первым весенним теплом копошились полсотни жёлтых клубочков - инкубаторных цыплят. За другой сеткой плескались в корыте забавные, похожие на заводные игрушки симпатичные утята. Не хуже заботливой квочки выхаживал всю эту птицу брат Володя.
       Эти годы помнятся мне как годы небывалого изобилия. Питание было без особых изысков: простым, вкусным и сытным. Все праздники отмечались домашним застольем под жареное, пареное и с обязательными пирогами. В доме, славившемся как полная чаша, зачастую пребывали гости с их детками. Собирались не на час или два, как принято в нынешние времена, а на весь праздник "от звонка и до звонка". Так жили не только мы одни, в те предвоенные годы жило в тепле и сытости всё население казачьей станицы. Хотя с одеждой и ширпотребом бывали серьёзные заморочки, нас, приученных обходиться малым, это здорово не расстраивало. Брат донашивал отцовский костюм, а я то, из чего вырос брат.
       Колхозники получали за трудодень не символические палочки, а всё из того, чем богат был колхоз, а богат он был не только зерновыми, у него как у хорошего хозяина всегда и всего бывало вдосталь, вплоть до мёду. Своими были: фруктово-ягодный сад, молочно товарная ферма, свиноферма, птицеферма, мельница, маслобойня и гордость колхозников - конный завод, по заказу армии выхаживавший породистых кабардинских скакунов. На конный завод частенько наведывался его шеф - маршал С. М. Будённый, а он любил и знал эти места. Кремлёвские гости здесь тешились кто охотой на птицу и зверя, а кто рыбалкой на речную форель, стаи которой на глазах взмывали в воздух, преодолевая каскад водопада. Наведывались сюда и просто отдыхающие, в желании полюбоваться ландшафтом и подышать озоном в смеси с водяной пылью, сдуваемой с низвергающегося с полусотни метров водопада. В солнечное утро над водопадом висело коромысло радуги. За рекой раскинулся обрывистый горный кряж, поросший карагачем, дубом и буком. За ним альпийский луг с красным ковром мака. А над всем этим, как кучевое белоснежное облако, вздыбился Главный Кавказский хребет. Он, кажется, был совсем рядом, протяни руку и погладишь по двум округлым заснеженным макушкам Эльбрус. А если не боишься уколоться об острый пик Казбека, можно дотянуться и до него. На этом месте Терек обуздала плотина гидроэлектростанции. На фоне такой гигантомахии ландшафта, здание электростанции кажется спичечным коробком. И совсем игрушечными выглядят мост через реку и домики на другом берегу под разноцветными черепичными крышами. Здесь, всё как в образцовой альпийской деревне: аккуратно скошенные газоны, подстриженные живые изгороди, клумбы с цветами и никаких тебе плетней ни огородов. У цветника, с трубочкой в зубах и лейкой в руке, в непривычной для деревенского жителя шляпе, может обнаружиться и сам хозяин дома. На ваше - здравствуйте - можно услышать в ответ: - гуттен морген или гуттен таг. Со времен Екатерины второй здесь живут немцы-колонисты. Это их трудами обустроены бетонная набережная и вдоль неё тропинка променада. После полуденного зноя по тропинке любили прогуливаться семьями обитатели моего родного городка.
       Годков около пяти было вероятно мне. Отец поставил меня на парапет набережной. Внизу пенился Терек. Над головой навис бурлящий каскад низвергающейся воды, а ещё выше половину неба затеняли горы. Очевидно, от меня требовалось только одно - проникнуться красотой округи. Мне же в душу запал лишь ужас перед буйством стихии и, оставшийся по сей день в глубине сознания, первобытный страх перед бездной. Я вырывался, плакал и кричал - Не хочу! Не надо! А отец, приняв это за заурядный детский каприз, лишь крепче сжал меня, чтобы ненароком не вырвался.
       Мать этот случай запомнила по иной, чем я причине. По её рассказу из группы прогуливающихся приезжих отделилась старушка в детской панамке и стала выговаривать отцу:
       - Так вы из ребёнка сотворите психа, а никакая это не закалка воли.
       Батя за словом в карман не полез, хотя вежливо, но послал:
       - Шла бы ты своей дорогой бабуля!
       С прогулки мы возвращались мимо вокзала. Перед собравшимися на митинг со ступенек правительственного вагона выступала бабуля. Оказалась это вовсе не бабуля, а Н. К. Крупская, вдова В. И. Ленина.
       Не одними красотами природы жив человек. После уборки и обмолота урожая, денно и нощно скрипели гружёные арбы, это колхоз рассчитывался с земледельцами снятым урожаем. Запряженная волами арба с мешками пшеницы подъезжала к каждому двору колхозника. Казак-середняк оказался рачительным хозяином на колхозной земле и довольно-таки приспособлен к коллективному труду. В одной семье бывало трое или четверо работников и столько же раз к их воротам заворачивала арба. Из распахнутых дверей летних кухонь вскоре запахнет, обдавая горячим духом свежевыпеченного хлеба и пирогов. Наступает пора осенних свадеб, праздников и станичного смотра подготовки молодого казака в джигитовке и рубке лозы. Отличившихся допризывников колхоз наделял конём, сбруей, седлом и саблей, с ними новобранец шёл на службу в казацкий кавалерийский полк.
       Грех жить бедно на такой щедрой земле и при таком благодатном климате, как в междуречье терского края. Будь я и негром, преклонных годов, но только "без унынья и лени", на мои трудодни трудолюбивого негра смогла бы безбедно содержаться африканская деревушка.
       Возможно, ошибаются богословы, ища утерянный Рай в болотистой Месопотамии. Райский сад снится мне страной детства, - междуречьем пяти горных потоков: Терека, Черека, Малки, Чегема и Баксана. Беда, что Рай этот порушила прокатившаяся через него война. С первых же дней войны в станицу стали прибывать эвакуированные. По соседству поселился артист из Кишенёва - виртуоз игры на балалайке. Отец уговорил его давать мне уроки. Вскоре я шустро наяривал на шестиструнной балалайке: "Светит месяц", "Коробейники", и разухабистую "На последнюю пятёрку найму я тройку лошадей"...
       Притихла опустевшая станица. Все гармонисты ушли на фронт. Для тоскующего бабского сердца моя балалайка оказалась единственной отдушиной. Под окнами нашего дома под шести струнку девичьи голоса до полуночи выводили Страдание":

    Я страдала день и ночку, выстрадала сына с дочкой...
      
       или старинную казацкую:
      
    О чём дева плачешь?
    О чём дева плачешь?
    О чём слёзы льёшь?
      
       Печальная бобылья участь досталась девичьему выводку, имевшему несчастье уродиться в двадцатые годы прошлого столетия. Невостребованным пустоцветом увядала их женственность в одних только трудах от зари и до зари, "за себя и за того парня".
       В дорогую цену обошлась станице наша Победа. Возвратились немногие. Не было хаты, в которой не поселилось бы сиротство и горе. Так война и послевоенная разруха подточила вековой станичный быт. Окончательно порушили его новые поселенцы. Вместо выращивания на заливных лугах риса, вполне легально и под предлогом нужд канатного заводика новосёлы из Кореи засеяли коноплю. Уже через пяток лет покуривая, и пробиваясь продажей анаши, значительная часть из выживших моих одногодков прошла через "Крым, Рим и медные трубы" имея за душою по несколько отсидок и приводов. Так исполнились давние намерения главного врага казачества незабвенного Л. Д. Троцкого, призывавшего раз и навсегда разделаться и покончить с казацкой вольницей.
      

    О СЕМЬЕ ДЕДА, И О СЕБЕ

      
       В отрочестве, в заботах о хлебе насущном, меня мало занимали думы о прошлом, а тем более воспоминания о нем старших. Расскажу лишь то немногое о семье деда, что мне запомнилось из редких высказываний взрослых, что было понято из их недомолвок, а теперь и кое, что подтверждаемое обретёнными документами, письмами и публикациями.
       До революции город Владикавказ был столицей благословенного Терского края, а Северно-Кавказская железная дорога являлась пуповиной, связывающей центр России с Терской областью и Закавказьем. Из вновь обретённых и сохранившихся источников явствует, что Йозеф Васильевич прежде чем попал во Владикавказ, предварительно посвятил не менее четверти века беспорочной службы Северной Кавказской железной дороге. Известно, что в 1891 году ему мелкому служащему управления дороги, но уже опытному инженеру-путейцу, было предложено место начальника станции Суворовская, что в каком-то часе езды от курортного города Пятигорска. Здесь его ждали постоянный достаток и приличная казённая квартира. Обретенная вакансия позволила задуматься и о обзаведении семьёю. Иосифу Васильевичу было не мало, но и не много, а 33 года. По условностям того времени, мужчина в возрасте Христа предполагался в полном расцвете сил, а по положению Иосиф оказался даже вполне завидным женихом. Глубоко религиозный, наделённый трезвым рассудком он не стал подыскивать себе пару среди прихожанок католического костёла Ростова-на-Дону. Можно только догадываться, присмотрел ли он самостоятельно невесту в родных краях, толи по обычаям времени о наречённой из известной и хорошей семьи - 21 летней Марии Плавинской позаботились за него родители. Иосиф и Мария - прямо-таки библейское сочетание имён, обещавшее авансом благополучие и нерасторжимость брака.
       Венчались молодые на родной земле в Полоцком городском костёле, а свадьбу сыграли дома в уездном городке Дисна. На служивший местом ссылки неблагонадёжных и непокорных, далёкий от родной Белоруссии - Кавказ, молодых провожало местное многолюдье из кланов Левковичей и Плавинских. Женщины не прятали слёз, а мужчины, скрывая волнение, лишь покашливали в боярские бороды...
       Железнодорожная станция Суворовская и раскинувшаяся вдоль берега Кумы утонувшая в садах казачья станица поразили молодую хозяйку первозданной красотой, объявившейся лишь по утру, вместе с выкатившимся из-за гор Солнышком. Даже дух захватило от ярких красок, вспыхнувших в его первых лучах. Будто неведомая рука сдёрнула занавес, ещё вчера скрывавший вечернюю панораму Главного Кавказского хребта. В необычно прозрачном утреннем воздухе горная цепь казалась совсем рядышком, и казалось, начиналась она прямо тут же за скрывшими её основания садами. Панорама завораживала необычайной синевой гор слившейся с несказанной бирюзой южного неба, а восхищенных глаз не оторвать от белоснежной фаты на макушке Эльбруса.
       Но некогда молодой хозяйке любоваться красотами края за обустройством быта. На все домашние дела она мастерица: и шить и вязать, да и уходу за собственным садиком обучена. Вскоре у крыльца была разбита цветочная клумба, а вдоль ограды сада поднялась ботва, и уже завязались бутоны цвета завезённой с родного края ранней бульбы. Через год после свадьбы Мария Викентьевна осчастливила супруга наследником мужеского пола. В честь деда первенца назвали Викентием. А ещё через год он был крещён во владикавказском костеле по католическому обычаю двойным именем Викентий-Юлиан. На глазах молодая супруга превратилась в заботливую мать и хорошую хозяйку дома. Наградив деда шестью наследниками мужеского пола, Мария Викентьевна, теперь, как по заказу принялась дарить каждому братцу по сестричке.
       Детская смертность была страшным бичом того века. Медицина ещё только училась бороться за сохранность младенчества, поэтому приходилось рассчитывать лишь на собственные силы и материнскую заботу. К глубокому горю родителей так и не удалось выходить второго после первенца сына. Двенадцать деток из тринадцати новорожденных вынянчила и поставила на ножки Мария Викентьевна. Не уйди из жизни достаточно молодой, моя бабушка по праву могла бы зваться Матерью-Героиней.
       Не все гладко сложилось на службе у деда. За какое-то упущение или ошибку по службе его вскоре разжаловали до станционного смотрителя и сослали на захудалый полустанок Водораздел, затерянный в пыльной Ставропольской степи где-то под Невинномысском. После благодатного климата Кавказских минеральных вод, куда на лето сбивался из обеих столиц весь цвет общества, неприютной оказалась жизнь в половецкой степи. Трудные наступили времена для семейства. По закону Российской империи дворянским детям положено достойное образование, и им вовсе не к лицу как отпрыскам безвестного кочевника-печенега бить баклуши в пыли среди кустиков перекати-поля. И как ни накладно для скромного бюджета мелкого служащего, но пришлось отправить за сотни верст в городскую гимназию первенца Викентия. Благо на этом настаивал брат деда Иосифа - Антон уже практикующий фельдшер, проживающий во Владикавказе. Как родного сына приняли Викентия в семейство дяди Антона.
       За Викентием подпирала очередь на учёбу Юзефа, а тут с разрывом в один год народились Вячеслав и Станислав, и желательно заранее позаботиться и об их будущем и будущем их сестёр.
       По-видимому, исправно служил Иосиф Васильевич России и Северно-Кавказской дороге, раз удостоился чести стать начальником не так уж большой, но довольно престижной железнодорожной станции Владикавказ. Поляк и безвестный выходец из захудалого полустанка Водораздел, без протекций и знатного родства, мой дед в 1913 году счастливо получил назначение на равную по табелю о рангах генеральскую должность. Вот так-то! А мне с детского садика бубнили: царская Россия - тюрьма народов! И от её оков нас освободила лишь Октябрьская Революция!
       Во Владикавказ дед въехал с похожим на шумный цыганский табор семейством. Кончились скитания по казённым квартирам, теперь дед с бабушкой и дюжина деток праздновали долгожданное новоселье, в собственном флигеле на улице Червлённая 29. Счастливым для семейства оказался год 1913. Первенец Викентий, а по-домашнему просто Виктор, закончил курс гимназии и отправил документы в Киевский университет им. Святого Владимира. Дело оказалось решённым. Как старший сын дворянина он имел привилегию при поступлении в высшее учебное заведение. Второй сын Юзеф - Евгений радовал своими успехами в гимназии. Вячеслав и Станислав уже щеголяли в форме городского реального училища. Готовится к поступлению в гимназию и дочери Антонина и Юлия.
      
       Вот и опять отличилась нюхом следопыта и даром мастера находить интернет-язык с архивариусами моя дочь. До сих пор удивляюсь, как это удалось ей разыскать и заполучить ксерокопии с личного дела студента III курса юридического факультета Киевского университета имени Святого Владимира - старшего сына моего деда - Викентия-Юлиана Иосифовича Левковича.
       Заинтересовал меня наперво гимназический аттестат зрелости сто летней давности. Меня вроде бы обязанного брать пример со своего дядюшки, его гимназические успехи не особенно порадовали. Сверху донизу его аттестат пестрит тройками. Не будь у дяди дворянских привилегий, с такими оценками за поступлением в университет по конкурсу или по балльной системе нечего было и соваться. Дядюшкины оценки даже как-то шокировали. Не в пример дядюшке я учился на пятерки, и редкие четверки лишь изредка проглядывали в моих табелях из школы, школы юнг и мореходного училища. Однако, поостыв, поразмыслив и вспомнив гениальных троечников: Альберта Энштейна и А. С. Пушкина, а ещё и о миллиарде таких же бесталанных, но бывших отличниках как я, тут же пришлось заткнуться.
       Кроме аттестата зрелости, метрического свидетельства, заявлений о переводе в юнкерское училище, в личном деле студента Викентия Левковича содержится переписка между полицейским приставом и секретариатом университета о пропавших при почтовых пересылках, вложенных в конверт почтовых марках на сумму в один рубль. Общая стоимость возникшей почтовой переписки, содержащей перепалку и упрёки друг друга в непорядочности, явно во много превышала стоимость пропажи. Но переписка велась за казённый счёт, и являла собой пример соперничества в бюрократизме чиновников двух ведомств.
       "О времена, о нравы!" - возмущались ещё древние шумеры, а вослед за ними негодовали и эллины. Но разве что-нибудь изменилось в природе человека за последние пяток тысяч лет, не смотря на то, что даже в космосе произошли серьёзные сдвиги. Мне, зарабатывавшему хлеб насущный практической астрономией, было хорошо известно, что во вселенной постоянно всё течёт и всё изменяется. Это знают философы, и осознают поэты, тоже подметившие цикл перемен в звёздном небе:
       "Всё изменилось под нашим Зодиаком - Лев Козерогом стал, а Дева стала Раком"... - высказался известный среди гвардейской молодежи поэт Григорий Барков, соперничающий по популярности в казармах с самим Александром Сергеевичем.
       Астрологи утверждают, что живём мы в смену космической эры, когда вместо эпохи Водолея наступает эпоха Рыбы. Даже эры меняются, но неизменными в этом мире остаются натура и блажь чиновника. Ни войны, ни революции, ни перестройки - ничто не в состоянии изменить нравов и замашек русского бюрократа.
       "Люди во все времена одинаковы, ими владеют одни и те же чувства, поэтому в сходных ситуациях их действия должны приводить к одним и тем же результатам. Помня, как сообразуясь с обстоятельствами, поступали древние, и современный человек может поступать благоразумнее, поэтому следует изучать и хорошо знать историю" - наизусть цитировал мой таганрогский дядюшка строки большого знатока человеческой натуры Макиавелли.
       Кроме пустой переписки бюрократов по поводу пропавших почтовых марок, в деле студента Левковича содержится заявление на имя декана университета с просьбой о переводе его в Тифлисское юнкерское училище, с правом возвращения в университет по окончанию боевых действий. Свое заявление дядя Викентий убедительнейшим образом обосновал: "Желаю послужить Отечеству в трудный для него час".
       Шёл 1916 год и дела России на западном фронте были, сказать прямо - неважные. Ввиду прямого предательства генерала Рененкампфа, (таганрогское ВЧК выследив и арестовав генерала, установила его давнюю связь с немецким генеральным штабом) в Пинских болотах погибла армия генерала Самсонова. Затем из-за преступной нераспорядительности верховного главнокомандования и без поддержки союзников, сошёл на нет блестящий Брусиловский прорыв. Немцы оккупировали Польшу и замахнулись на прародину предков. Пора идти на выручку Полоцкой земле. И грех молодым патриотам отсиживаться в сухих и уютных аудиториях! На самом доступном месте домашнего архива храню я заявление своего дяди Викентия и горжусь им. Коротко и просто на листке ксерокопии высказано это желание дяди, раскрывающее характер моих предков. "В трудный для Отечества час желаю послужить ему верой и правдой". На заявлении студента 3 курса юридического факультета Левковича Викентия наотмашь прописана резолюция декана факультета - "Быть по сему"!
       Из протокола допроса моего отца известно, что дядя Викентий выпустился из юнкерского училища прапорщиком. Служил в действующей армии. Присяге царю и отечеству не изменил, и в 1920 году в чине поручика с частями разбитой белой армии, ушёл через меньшевистскую Грузию, за границу. С ним покинул родину ещё один мой дядя Иосиф, о котором мне вовсе ничего неизвестно, кроме одного, что этот Иосиф имел какое-то отношение к радиотелеграфу. В детстве краем уха я слышал, что дядя у меня белогвардейский офицер. И помнится, сгорая со стыда от такого открытия, научился я скрывать это "позорящее пионера пятно". О том, что и второй мой дядя белогвардеец, я даже не догадывался, и это как-то спасало моё пионерское самоуважение. Два дяди белогвардейца было бы уже слишком!
       В том же 1920 году, во время обстрела красной артиллерией города Владикавказа, фугасный снаряд угодил во флигель деда на улице Червлённая 29. (Червлённая - значит багряная или ярко красная, а на языке простого обывателя Владикавказа - Красивая улица). Дом был разрушен и под рухнувшей стеной погиб кормилец семьи - Иосиф Васильевич. За старшего мужика в доме, остался единственный мужик - дядя Станислав. Но его помыслы оказались вовсе не о доме, а голова переполнялась юношескими мечтами, как бы это посвятить всю оставшуюся жизнь освобождению угнетенного пролетариата. Навсегда так и осталось неизвестным, чем смог этот пролетариат так вскружить моему дяде голову. Бросив бабушку Марию с неподъёмной корзиной продуктов посреди городского рынка, дядя Станислав сбегает в красную конницу.
       К тому времени мой отец устроился на соседней узловой железнодорожной станции учеником радиотелеграфиста и, слава Богу, хлеба не просил, но помощи от него пока не жди. Бабушка Мария Викентьевна остаётся одинёшенька с четырьмя несовершеннолетними девицами (тётя Маня - инвалид с детства от полиомиэлита) и с несмыслёнышем Казимиром на руках. У бабушки ещё не обсохли слёзы по погибшей Ядвиге, как снова страшное горе - убит кормилец и разрушено жильё. А что значит остаться в смутное время и царящую вокруг разруху без защиты кормильца у развалин дома с несовершеннолетними девицами на руках?
       Но такова уж была страшная участь российских женщин на протяжении всего ХХ века. Пока их мужчины до основанья и напропалую разрушали "старый мир", чтобы построить на развалинах "свой новый" утопический, женщины пытались хоть что-то сохранить, чтобы не дать умереть с голоду детям.
       Если у элиты современной России прочно утвердилось намерение построить справедливое государство, то стоило бы начать с отмаливая грехов, привитых нам режимом за 70 лет правления. Как и всё довоенное поколение, я взрос и воспитался на конармейских шлягерах пресловутых братьев Покрасс, распеваемых с людоедским припевом, подходящим лишь к каннибальской пляске на костях.
      
    На Дону и в Замостье тлеют белые кости.
    Над костями шумят ветерки...
    Помнят псы атаманы, помнят польские паны
    Конармейские наши клинки...
      
       Это четверостишие взято из самой популярной песенки пионерии тех лет: "По военной дороге, шёл в борьбе и тревоге боевой восемнадцатый год". Так, хороводясь, вокруг костра под присмотром пионер вожатого веселились пионеры и октябрята. Детки, не ведали, что творят. А подсказать было некому - стойте, ребята! По древнерусскому обычаю, мир и земные радости наступает только после похорон останков своих и чужих погибших: красных, белых, правых и неправых.
      
       Летописцы древней Руси в хрониках непременно указывали число погибших в бою и количество дней "стояния на костях", что значит, столько-то дней было затрачено живыми на сбор и захоронения убитых. И только после предания земле последнего воина, на памятном кургане справлялась тризна. Вспомним, что на Куликовом поле русское воинство "стояло на костях восемь суток".
       Подскажи тогда пионерам кто-то из взрослых, "Дети, ведь это косточки ваших отцов и дедов разбросаны по давним полям сражений. Кощунственно оставлять их под дождём и солнцем". Тут же откликнулись бы на клич, и десятки тысяч из отрядов "тимуровцев", объединившись в группы поиска и не без руководства "старших товарищей", иначе у нас не бывало, за один - два летних сезона привели бы в порядок всю территорию Союза, а за одно, и порядок в наших душах. Поддержи бы тогда "руководящая и направляющая сила" древний русский обычай, глядишь и меньше бы осталось безымянных могил и захоронений, заброшенных нами после последней кровавой войны. Всё бы сделала пионерия, брось только клич партия! А от самой державы потребовалось бы не так уж и многого: воздвигнуть общий памятник всем павшим, с фигурой сражённого воина, которого поддерживает вдова с вцепившимися в бабский подол сиротами. В такой символике государство признало бы за вдовой-одиночкой её долю вклада во всеобщее наше выживание, в немалой степени выношенное на хрупких женских плечах.
      
       В составе 11-й Красной Армии, выбившей белогвардейцев с Терской области, вернулся победителем в родной город и мой дядя Юзеф-Евгений. Очевидно не без подачи старого товарища по партии - Мироныча, Евгений был назначен зам. комиссара по связи города Владикавказа. Его дружба с членом Реввоенсовета 11-й армии тов. Кировым, проверенная за годы подпольной работы и в годы беспрерывных боёв в осаждённой, но так и не сдавшейся Астрахани, только закалилась и окрепла. Не подлежит сомнению, что Евгений не имел намерений скрывать от своих товарищей по партии о беде, разделившей его семью на два враждебных лагеря: красных и белых. Знали и не придавали этому значения в Реввоенсовете. В былые времена, будучи ещё просто репортёром местной газеты Сергеем Костриковым, Киров не раз захаживал на чашку чая во флигель на улице Червлённая. Не в манере Марии Викентьевны отпустить за порог гостя, да к тому ещё и не ухоженного холостяка не кормленным и с пустыми руками. Пирогами и белорусскими драниками славен был дом Марии Викентьевны, от которого всегда за версту пахло свежей выпечкой.
       Пока был жив и при деле дядя Евгений, осиротевшая семья деда Иосифа проживала на казённой квартире в Красивом переулке N 3 и содержалась на продовольственном пайке городского комиссара. Сомнительно, чтобы большевик с закалкой подпольной работы у Кирова, дядя Юзеф был замешан с белым движением. Не могу исключить, что со сменой кадров Реввоенсовета у кого-то чрезмерно бдительного возникли необоснованные подозрения на родственную связь с белогвардейскими братьями, а этого было уже достаточно для Ревтрибунала не любящего разводить бодягу с расследованием.
       Не исключено и иное: за исчезновением Евгения-Юзефа просто скрывается "игра" созданных Кировом спецслужб. Ведь именно Мироныч возглавлял, учил и поставлял лучшие заграничные агентурные кадры Кавказу и в Закавказье в течении двух лет. Так или иначе, где кроется правда, вряд ли когда я узнаю. Доподлинно же известно совсем немногое. В 1922 году семью Марии Викентьены как громом поразило: по постановлению Революционного Военного Трибунала Евгений расстрелян за связь с белобандитами. Из ЧК вернули одежду Евгения, а к опознанию тела и похоронам никого из семьи не допустили. Вся эта история с дядей очень запутанная, в ней никак мне не разобраться без помощи архивов ФСБ республики Алания. А оттуда, твердят своё и одно и то же: нет, и не содержится ни каких у нас следов Юзефа-Евгения Левковича.
       По семейным преданиям бабушка Мария Викентьевна была добрейшей души, воспитанная в стародавних приличиях женщиной, хотя и не из робкого десятка. С Кировым она была в давнем знакомстве и поэтому первым делом бросилась в Реввоенсовет 11-й армии. В бывший кабинет Кирова бабушка ворвалась без приглашения, растолкав ошеломлённую охрану. Не знала бабушка, что по решению ЦК ВКП(б) Кирова уже нет во Владикавказе. Недавно он переброшен на восстановление нефтяных промыслов Апшерона. Другие, могущие заручиться за Евгения члены Реввоенсовета 11-й армии: Серго Орджоникидзе - тоже в отсутствии и восстанавливает Советы в Грузии, а Валериан Куйбышев отозван командармом Фрунзе в Туркестан. В Реввоенсовете заседают присланные из центра незнакомые и чужие лица с намерением провести чистку в местных рядах партии потерявших "революционную бдительность". Обозвав всех сбившихся в кабинете "жидовскими мордами" и, стуча кулаком по столу, бабушка потребовала вернуть если не сына, то хотя бы его тело для похорон, но так и ничего не добилась. Все эти невзгоды вконец подорвали здоровье Марии Викентьевны. На 54 году жизни бабушка скоропостижно умирает, и семья деда окончательно рассыпалась. Малолетнего Казимира сдали в сиротский дом, а сёстры разбрелись, куда глаза глядят. Тетя Юлия обрела счастье в браке. У тёти Антонины раннее замужество оказалось не сложившимся. У кого нашла приют подросток тётя Бронислава, та никогда не распространялась на эту тему, а я и не приставал, понимая, что кроме ненужных слёз, так ничего и не добьюсь. Тётя Маня обустраивается жить в сарайчике. Перебивается она рукоделием с искалеченными кистями рук. Торговала на рынке бумажными пакетиками и на вырученные копейки старалась чем-нибудь да побаловать племянника. Помниться я стеснялся сочувствующих взглядов её покупателей, стыдился убогого её вида, но брал с эгоизмом недоросля мелочь из скрюченных пальцев на кино, и мороженное - так говаривала тётя Маня. Очень хочется верить, что там, где теперь она, всё так, как предсказал в нагорной проповеди Учитель человеков: "Блаженны кроткие духом, ибо их Царствие небесное"!
      
       И вот теперь, двадцать два года спустя после страшного известия из ВЧК-а, выйдя из кинотеатра тетя Антонина твердила одно: "Слава Богу, оказывается жив Юзеф! И твой дядя Викентий жив тоже. О Виккентии я не волнуюсь, его жизнь устроена, как и подобает". Ещё в конце двадцатых годов из Варшавы на улицу Тенгинская приходили от него письма, в которых он сообщал, что жив, здоров, с работой устроен и берётся оформить выездную визу на историческую родину для своих сестёр. О завязавшейся переписке с братом-белоэмигрантом дознался твой дядя Станислав. Бывший конноармеец только что окончил в Ленинграде Горский институт и был направлен на работу в дагестанский город Буйнакск. Первый выпуск молодых красных специалистов курировал сам Микоян, уверовавший сам и пытавшийся доказать всему миру, что бывший красный командир обученный социалистической экономике станет грамотно рулить хозяйством в пищевой промышленности. Реакция Станислава на письмо из Польши была в духе времени. Ворвавшись в приёмный покой больницы Владикавказа, где работала сестрой тетушка Юлия, он устроил показательную пальбу из револьвера. Заливавшуюся слезами и поливаемую водой из простреленного бака с кипячёной водой Юлию он оставил сидящей на полу, а сам рванул на стройку социализма. "Стаська так спешил потому, что взял коммунистическое обязательство запустить завод в Буйнакске вместо плановых пяти, в три года." - На бегу, он выкроил минутку для общения с сестрой по существу вопроса: "Развесили уши, захотели панёнками стать? Перестреляю как котят, но не позволю вам быть прислугами у буржуев", - заверил он убегая. "Так с чисто большевистской прямотой был навсегда исчерпан вопрос об устройстве сестер под опекой старшего брата" - закончила тётя свой рассказ.
       Более трёх десятков лет минуло, и вот снова в оттепель шестидесятых опять приходить открытки из Варшавы дяди Викентия (Виктора). Весточки эти были политически корректны, немногословны и больше походили на пропагандистские сообщения об успехах социалистического строительства в дружественной нам Польше. Между строк проглядывает невысказанное: тоска по утраченной родине и разорённой семьё. Дядя Викентий интересуется здоровьем, и какими лекарствами можно помочь тёте Мане. О себе сообщает мало. Свою жену Хелену, дочь бывшего атамана войска донского Перекрёстова, на стародавний манер называет Люсей, а о дочери Александре почему-то даже не заикается. В одной из открыток Викентий, проговаривается: Евгений жив и работает юрист-консулом в польском правительстве в изгнании в Лондоне. Но вскоре пришло печальное известие - Евгений в страшном одиночестве скончался в номере лондонской гостиницы.
       Моя дочь получила по интернету фото с могилы Евгения Левковича на лондонском кладбище. Но тот ли это Евгений? Из хроник великого княжества литовского ХVI века известно: "На Полоцкой земле Левковичи - обширный и разветлённый род" и до наших дней это довольно распространённая фамилия в Белоруссии. Одно лишь доподлинно известно: со смертью Евгения засохла вторая веточка на фамильном древе моего деда, так и не принеся должного плода.
       По интернету и тоже через "Красный Крест" дочь получила фотографию с памятника на варшавском кладбище, под которым упокоилась вся семья первенца моего деда Иосифа Васильевича - первая веточка на древе деда. Рядом с дядей Викентием и его женой Хеленой похоронена и моя кузина Александра - Мария. Умерла она совсем недавно в 2002 году.
       О том, что у меня есть кузина в Польше, я даже не догадывался, и сожалею, что не знал об этом раньше потому, что в семидесятых была у меня реальная возможность попасть в годичную командировку в социалистическую Польшу. Но был и выбор. Вместо того чтобы целый год колотиться старпомом на переоборудовании и капремонте плавбазы "И. Варес" в Гдыне, мне предложили в должности капитана рефрижератора "Бора" сбегать в рейс на Южно-Американский шельф у Патагонии, завернув с попутным грузом говядины в два порта Испании. Оба варианта были соблазнительны и оба обещали незабываемые впечатления, которые выпадают раз в жизни по счастливому билетику. Против меркантильных возможностей приобретения за командировочные сертификаты новенькой "Лады", восстало чисто профессиональная тяга к неизведанным далям, она и пересилила. По поводу неприобретенной "Лады" у меня ни разу не возникло сожалений. Со временем новое авто превращается в груду металлолома, а порывы молодости никогда не ржавеют. Да только неведомо было мне, что выбери я польский вариант, то повидался бы с "патриархом семейства" и своим самым старшим дядюшкой и сегодня не мучился бы неведением и сомнениями по поводу судьбы дяди Евгения. К тому же и по поводу многих фамильных секретов имел бы полную ясность, полученную из первых рук. Возможно бы и в хрониках, содержащих сведения о своих пращурах, имел бы возможность основательно порыться. Как знать? Да только бы не было у меня в багаже памяти незабываемых двух десятков дней, в память о которых под стеклом на полочке пылятся фигурки "рыцаря печального образа" и зажигательной Кармен.
       Затронув этот уголок памяти невозможно удержаться, чтобы не отвлечься на воспоминания из собственного багажа о любезном для моего сердца народе Испании. Хотя жив был ещё престарелый каудильо, но это не помешало бывшим детям сиротам испанских республиканцев устроить нашему экипажу беспрерывный праздник на всё время разгрузки судна. Этому не стоит удивляться, ведь за тридцать лет мы оказались вторым по счёту советским судном, забредшим в северные порты Испании, а здесь проживало более 200 тысяч детей, выросших и воспитанных в детских домах Союза. Почти каждый посчитал долгом посетить рефрижератор "Бора" и высказать его экипажу всё, что он думает о русских. "Вы потрясный народ! Вы сами и ваши дети испытывали крайнюю нужду в военное лихолетье. Спрашивается, зачем были вам лишние рты чужих сирот, с которыми делились последними крохами. Благодаря русским мы не только выжили, но получили специальность, а кто пожелал, получил и образование. Позвольте высказать признательность и пожать вам руки, а ещё разрешите пригласить в гости ваших моряков. Они будут украшением стола на сегодняшний вечер, а к отбою мы сами доставим их на судно в целости и сохранности". - Так повторялось каждый божий день в течение двадцати суток. Отказать, значит обидеть дружественно расположенных к нам людей, а себя поставить в идиотское положение, так как за празднично накрытыми столами гостей из "Советико" ждала вся улица и пронюхавшая обо всём пресса. В каких только бы разоблачениях советского режима не зашлись фашистские газеты, поступи тогда я в соответствии с шифровкой парткома, запретившей увольнения моряков на берег? Господь дал мне ума на "подвиг разумного непослушания", грозившего мне самыми страшными карами. Тем более, что сиротским контрастом нашему обычному и нечем особенно ни примечательному судну выглядел ошвартованный по соседству гордость современной науки атомоход "Саванна". С борта этого чуда судостроения глазели американские морские пехотинцы, дивясь на людское столпотворение у борта ничем не примечательного рефрижераторного судна-банановоза "Бора". Денно и нощно два жандарма в средневековых каскетках дежурили у нашего трапа, чтобы исключить посещение судна под красным флагом своими разгоряченными соотечественниками. Но жандармам не запретить команде "Боры" сойти на причал. А здесь уже завязались масса знакомств с местным населением на основе личной симпатии. Возле каждого нашего моряка образовался свой внушительный круг друзей. С окончанием рабочего дня прибывал и прибывал люд целыми семьями с детьми, порой добираясь из глубинки за сотни километров от порта Бильбао, а затем и Хихона. К вечеру громадный плац у причала был забит и становился похож на оживлённую ярмарку или первомайскую демонстрацию. То тут, то там звучали русские песни, смех, затевались игры. Испанцы очень общительный и душевный народ, совершенно лишённый национального чванства. Они ценят дружбу, шутку и хорошую песню и крепко чем-то походили на тех русских, что остались в нашем довоенном времени. Взрослые прекрасно объяснялось по-русски. Надо сказать, что и испанский язык легко воспринимается на слух. За двадцать дней общения безо всяких усилий с моей стороны запомнились более сотни самых употребительных испанских слов. Новые друзья устроили для меня выезд в испанскую глубинку в горную крестьянскую деревушку. Здесь все выглядело как на иллюстрациях к книге Сервантеса. Жители в красочных национальных одеждах веселилось на деревенской площади, где мы и оказались в самый разгар традиционного праздника сидра. Молодые парни и старики лихо соревновались в мастерстве розлива без пролития капель молодого пенящегося напитка мимо бокала. Кабальеро зубами выдергивал пробку и через плечо правой рукой разливал сидр по бокалам, расставленные на левой вытянутой руке. Победителем объявлялся тот, кто заполнил большее число бокалов. Вечером праздник продолжился зажигательной хотой. Я как мог тоже отплясывал, затащенный за руку в круг бойкой синьориной. Когда дошла очередь до знакомств и меня представили капитаном советского судна, то никто из жителей деревушки в это не поверил, поскольку не оказалось у меня на бедре маузера. Только так в сознании простого испанца мог выглядеть настоящий русский капитан. Настолько расстаралась тридцатилетняя пропаганда режима Франко. Десять суток мы разгружались в порту Бильбао, а затем столько же в Хихоне и каждый вечер со всей Северной Испании к причалу Хихона приезжали вечерами наши новые друзья. Из Хихона нас провожало людское море и, хотя я убеждал друзей проститься без шумных демонстраций, не обошлось без скандирования "Да здравствует Россия". В этом многоголосом людском хоре заглохли три басовитых судовых прощальных гудка. Происходящее на причале выглядело намного трогательнее, чем прощание с родным портом Таллин, однако я знал и нутром чувствовал, что за всё приятное придёт пора рассчитываться. И не ошибался! По возвращению домой пуритане из парткома рыбопромыслового флота чуть не захлопнули мне визу за изобретение новой формы увольнения моряка - "в гости", да спасибо секретариату ЦК Эстонии, где, надо отдать должное, нашлись вполне нормальные головы - они вникли в ситуацию и погасили все страсти.
      
       Однако пора оторваться от приятных воспоминаний и перейти к главной цели: описанию семейных перипетий наследников моего деда Иосифа. Незавидная судьба и страшный конец выпали моей тёте Антонине. Её неудачный брак вскоре распался, а исчезнувший бесследно и навсегда муж оставил ей на память свою дочь Людмилу. Жила тётя Тося, так, как проживало в те времена большинство из "бывших" - очень скромно, но открыто. В небольшой, уютной квартире на ул. Советская было людно. Тётя и гости курили "Беломор", балагурили и резались в преферанс. С кузиной, которую тётя звала Милой, у меня как-то не заладилось. Слишком разные интересы оказались у городской барышни и девятилетнего станичного отрока. Напрасно тётя Тося тратилась, ссужая нас деньгами на кино и мороженное. Милка умудрялась большую часть из этих денег зажилить. Билет в кино для меня брался на первый ряд, а сама она устраивалась подальше, делая вид, что мы случайно в этой жизни встретились. Если нам доводилось вместе возвращаться с сеанса, на требование кузины посмотреть, оглянулся ли в след тот парень? Я не оставался в долгу, а отшивал её рациональным предложением: "Повесь зеркала заднего вида по бокам своего гудка и сама секи своих хахалей". Раскусив Милкину мухлёвку с деньгами, тётя стала приносить мне билеты в кино, а разок даже в драматический театр. Театр меня потряс. Настоящий фурор в зале произвела сцена, когда под ликование публики на край подмостки, за бутафорские флеши, на живом белом коне выехал князь Багратион. Был он в белой папахе и в белоснежной черкеске с газырями и кинжалом на поясе. Зал взорвался в аплодисментах, вылившихся в бурную овацию с криками "браво". Князь направил на галёрку подзорную трубу, кого-то там долго высматривал, но сказать успел только два слова "Держись, братцы!" И тут как тут, под ногами его лошади футбольным мячиком завертелось, шипя и плюясь дымом ядро. Взрыв был всамделишный, от дыма чихал весь первый ряд. Лошадь либо была глуха или приучена к чрезвычайным ситуациям, она даже ухом не повела, не шарахнулась и её, флегматично что-то жующую, увели под уздцы, зато князя пришлось уносить на носилках. Милку раздражал мой выговор с мягким станичным "г", она щелкала меня по затылку и, обзывала "кугутом", так у нас дразнили прижимистых станичников. В отместку я прозвал её злой персючкой, а иногда и сатрапкой, хотя она божилась, что родители её из древних армянских кровей, и род её повёлся чуть ли не от Давида Сасунского. На целый день я отделялся от "сатрапки" бурным потоком Терека, убегая на другой его берег на улицу Тенгинская. Там жила моя двоюродная сестра Рита. С Ритой мы подружились. Кажется, ей было даже интересно со старшим на пару годков братом. Я не спускал восторженных глаз с кузины, как деревянный Буратино с куклы Мальвины. Такой же, как и Мальвина: всегда умытой, причёсанной, нарядной, чинно себя ведущей и умненькой-разумненькой была и моя кузина. Глядя на неё, не раз давал сам себе я клятву ежедневно чистить зубы и мыть уши. И вовсе не укоризненные, как у классной дамы, взгляды тёти Юлии, а лишь боязнь опростоволоситься перед Ритой, заставляли меня пытаться подражать её поведению за обеденным столом. За высоким каменным забором, выстроенным бывшим владельцем и командиром Тенгинского полка генералом Поппелем, отделившим от мира его дом, был разбит небольшой, тенистый сад. Там я зачитывался книгами, которые рекомендовала мне Рита. А к тёте Антонине зачастил новый гость: бой-френд Милки - Юрка. Он мне тоже как-то не пришёлся. Не терпел я, деревенщина, надушенных мужиков, хотя его ладной форме курсанта пограничного училища, в глубине души слегка завидовал. Ироничная, резковатая в суждениях, и в меру богемная, тётя Антонина была остра на язычок. Любила выдать приперченные остроты, а в своей компании и анекдот на сомнительные политические темы. Как оказалось, Юрка их коллекционировал. То ли невзначай, а возможно и нет, но со временем, они стали достоянием известных органов. Юрка и, прижатая, запуганная и недалёкая Милка, подписались в дознаниях, что гражданка Костоправова Антонина Иосифовна систематически вела антисоветскую пропаганду. По известной 58 статье, как опасный политический преступник тётушка угодила за решётку, где и умерла от постоянных недоеданий и туберкулёза, не дожив до 43 лет. Поддержать тётю передачами никто из родственников не был в состоянии. Трудными и голодными оказались послевоенные годы в разорённой стране. Продукты распределялись в городе по карточкам, а село жило подножным кормом с собственного огорода, да ещё, если это удастся, собранными из под снега кукурузными кочерыжками. За пропадавшее под снегом колхозное добро, кстати сказать, судили, как за воровство государственного имущества. Естественно, Милкиного предательства никто не простил, и все от неё отшатнулись, но только не сердобольная таганрогская тётушка Бронислава, хотя сёстры её убеждали - кто предал раз... Я уже засобирался на собственные матросские хлеба, а тёте Брониславе всегда надобно с кем-нибудь, да нянькаться. У неё, даже в самые голодные времена, всегда обреталась какое-либо живое творение. Всяк входящий в дом старался эту живность побаловать, а зверушки расплачивались неподдельной радостью. Стоило щёлкнуть входной двери, прямо как из углов Ноева ковчега, тут же налетало живой твари. Шпиц Нелька получала сбережённый дядюшкой кусочек сахара, громадный котище, лишь по недоразумению получивший кличку Малыш - шкурку колбаски, а морская свинка Наф-Наф - сырую макаронину. Чем мог, тем и радовал животинку каждый входящий, но только не Милка. Как по морской команде: "Поворот все вдруг на 180 градусов", животные не дожидаясь разбрасывания Милкиными бахилами тут же разбегались по радиальным радиусам. Правда, под тётушкиным присмотром Милка заметно менялась. Устроилась мастером ОТК на заводе "Красный котельщик". Приоделась, обсмотрелась и вновь готова на выданье. А когда занёмогла и окончательно слегла тётушка, Милка добросовестно ухаживала за ней и вела нехитрое домашнее хозяйство.
       Но беда не приходит одна. Дядю уволили с работы. "Тёртый калач", наставлявший юнгу: "Плетью обуха не перешибёшь, и делать "пи-пи" против ветра, только себе дороже", - сам влип, как кур во щи! Ещё до войны начал, а после Победы продолжил он борьбу с личинкой комара анофилиса - разносчика, свирепствовавшей на юге России болезни малярия, или лихоманка, по-народному. Этот бич косил без разбора и млад, и стар страшней эпидемии птичьего гриппа. Отдать должное здравоохранению, боролось оно с малярией не только в отчётности, но и на самом деле успешно. Выходит, с обязанностями инженера городской противомалярийной станции дядя неплохо справлялся, т.к. с малярией в Таганроге было покончено. Тут бы немножко всем отдохнуть да расслабиться. Ан, нет! От дядюшки потребовалось не только сделка с совестью, но заодно и с уголовным кодексом! Однако акт на списание партии хинина достаточный для ликвидации пандемии малярии в двух городах с двухсот тысячным населением дядюшка отказывался подписать. Хинин был привозным, купленным за валюту. Государство не скупилось в валюте на две цели: на секреты с плутонием да на хинин. А спрос на хинин только возрастал, но теперь уже как средство прерывания беременности и потому сбывался он "налево" за приличные "бабки". И всё потому, что на сексуальном фронте державы царил форменный беспредел. В провинции противозачаточных средств днём с огнём не доищешься, а если и повезёт, то они окажутся на уровне изобретённого древними инками изделия из латекса. А главное послевоенным законом были запрещены аборты. Обоим нарушителям нового закона: и в лице просителя, и исполнителю, грозил реальный срок отбывания в местах не столь отдалённых. Невзирая на кажущуюся гуманность запрета на детоубийство, в стране стала процветать смертность среди женщин детородного возраста. В лагерях и тюрьмах отсиживалось энное количество молодого, здорового и потенциального материнства, а рождаемость по стране резко упала. Хотя эти сведения публиковались только в закрытых источниках, но были они тревожны, как и армейские сводки потерь в живой силе в начальные годы войны. Упрямство дядюшки ломало кому-то бизнес, а в нём, как известно законы всегда суровые. Дяде бы посторониться и уйти по-хорошему, однако он не желал поступиться понятиями о чести. На звонок из городского здравотдела с намёком: "Борис, ты неправ!.. Надо смотреть ширше..." - в ответ он только взъярился: "Это Вам надо смотреть ширше и менять дурацкие законы" - и наотрез отказался от другой, любезно предложенной и выше оплачиваемой работы. Чем дальше, тем сёрьёзней был собеседник на другом конце провода, теперь уж из областного Ростова. Дядюшке напомнили о несговорчивости по вопросу о сносе могильника с чёрной оспой: "В результате вашего упорства, государство понесло значительные затраты на прокладку дороги в объезд сомнительного могильника..." Тетя умоляла дядюшку перестать кобениться, и уйти по-хорошему. Друзья предупреждали: "Борис Алексеевич, тут такие верхи замешаны, что головы не сносишь"! Но гвардейца понесло. Иначе это не назовешь. Чем серьёзней были угрозы, тем с большим упорством твердил он набившую уже всем оскомину: "Гвардия не сдаётся, гвардия умирает!" С работы его уволили товарищеским судом с мотивировкой "склочность на производстве". На этом судилище друзья и коллеги молчали, опустив головы, выступало только начальство. Понапрасну дядя оббивал пороги и писал по инстанции, работало "телефонное право" и его нигде не брали на работу. Если удавалось пристроиться где-то за городом, то увольняли его через две недели, как "не выдержавшего испытательный срок". Пару лет тянулась эта склока. Тётушку борьба с ветряными мельницами доконала, и она окончательно слегла с сердцем. В это тяжёлое время на Милкину зарплату содержалась вся семья. Разделив на три части, свой первый заработок я выслал по родным адресатам. Это не спасало уже ни кого, а мне ещё долго пришлось щеголять вместо пальто в курсантской шинели. Как знать, если бы тетя Бронислава не ушла из жизни молодой в 43 года, возможно из Милки получился другой, порядочный человек, а уж под её присмотром не удалось бы очередному мужику охмурить девку. Новый бой-френд, милицейский хохол, соглашался взять в жены Милу, только после раздела дядиной квартиры. После судебных процессов Милка осталась без жениха и без дяди. "Система" не успокоилась, пока до "тертого калача" не дошло, что в родном городе ему жизни не будет. При срочном размене на Краснодар он получил комнату с общей кухней и общими удобствами в коридоре. Вся его жизнь теперь заключалась в работе, и как инженер по дорожному строительству он дневал и ночевал в "поле". Энтузиазм и профессионализм дяди оценили, а за умение ладить с рабочим людом его зауважали и он вскоре оброс друзьями. Всё бы хорошо, но дорожники любители "погутарить за жизнь" под "борматуху" и затягивали в клуб "Агдама" раньше равнодушного к спиртному дядюшку. Не в пример горбачёвской, свою антиалкогольную компанию начал я издалека вышибая "клин клином". Вначале пробудил у дядюшки тягу к кулинарным изыскам из даров моря. Благо полки продовольственных магазинов Краснодара ломились от кальмаров, креветок, чатки и экзотических морских рыб. К этой экзотике ещё не обвыкли кубанские казачки, предпочитавшие мороженой продукции живую рыбу. Под соус из каракатицы, отбивную из тунца или фри из кальмаров напрашивалась местная "Кубанская". Это высокого качества изделие, со знанием приготовленное из натуральной пшенички твёрдых сортов не терпит смеси с "Агдамом". На дядюшкину психику давила железная аргументация - грех отказаться от привычки дедов, греть душу изделием чистым, как слеза ключницы её изготовившей? "Пусть всегда будет в холодильнике, запасная бутылочка "Кубанской", а в ней никогда не обсыхает донышко". Как первокурсник на лекциях, дядя добросовестно строчил в тетрадку рецептуру "Ста блюд из мидий" и из других даров моря. Застенографировал он и рецепт басков приготовления яблочного сидра по газу и вкусу не уступающего "Советскому шампанскому", затем и рецепт Сааремааского пива из мальтозы, пару кружечек которого подогнут ноги даже у ломовой лошади.
       А я, как обычно поражался дарованиям дядюшки. Он профессионально и здорово писал акварелью, по поводу и без, сочинял забавные стишки, имел идеальный музыкальный слух, а искусством виртуозно насвистать популярную мелодию мог бы заткнуть за пояс профессионального исполнителя художественного свиста. Единственный сожитель дяди - кенарь Карпуша, как певчая птичка оказался с изъяном. Напрасно бился дядюшка, давая ему уроки по какой-то специальной системе, но всё без толку. Склонив головку, кенарь заслушивался мелодией Роза-Мунды, жмурился от удовольствия, но и только, но за вокал не принимался! Напрасно уговаривал я дядюшку брызнуть в его поилку парочку капель "Кубанской", ведь на сухую ни один матрос доброй песни не затянет.
       - Ты свои боцманские замашки брось! Негоже спаивать птаху. Вспомни мудрость своего эстонского корешка: "в доме должен быть только один пьяница".
       - Ну, тогда хотя бы перемени пластинку. Устал от Роза-Мунды кенарь. Выдай ему чего-нибудь из флотского репертуара вроде: - Йё-го-го и бутылка рому - не отставал я.
       На кухне дозревала из молодого петушка и шмата осетрины уха "по монастырски", когда меня затащили в комнату. Доподлинно осталось не известно воспользовался ли дядюшка моим советом и промочил горлышко Карпухе, толи того задела морская тематика. Карпуша заливался. Надувая и трепеща горлышком, кенарь выводил руладу из песенки: "друг всегда уступить готов место в шлюпке и круг"! Мой отпуск и визит подходили к концу и вечерами мы теперь печатали снимки с таллиннских фотоплёнок, до которых ещё не дошли руки дяди, и вспоминали о его прошлогоднем отпуске. Таллин ему понравился всем, кроме климата. В самый разгар Прибалтийского лета, в чёрной суконной паре и при чёрной шляпе дядяшка ухитрялся до мелкой дрожи мёрзнуть даже на солнечной стороне улицы. Таская его по Вышгороду и бастионам старого Таллина, я старался далеко не отрываться от подвальчика "Каролина", где был наготове обжигающий губы и согревающий до пяток грог. Музей в Домском соборе оказался закрыт на санитарный день, но носом римского патриция и старомодным куртуазным обращением дядюшка произвёл впечатление на пожилую интеллигентного вида смотрительницу, и она не отказалась от роли гида. У праха знаменитого мореплавателя Ивана Христофоровича Крузенштерна гид поведали историю его жизни. Какие-то упущенные подробности из скитаний мореплавателя, дядя тут же тактично воспроизвёл, чем покорил старушку. Не желая распрощаться с благодарным слушателем, провели нас в противоположный угол собора к другой достопримечательности. И тут мы услышали романтичную историю Ревельских "Ромео и Джулии". Рассказчик старушка была классный. Начав с цитирования шекспировских строк: "Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульете"... - смотрительница, и в самом деле поведала нам грустную историю влюбленного в эстонскую красавицу-девицу шведского принца. Кроме злой воли родителей, двух влюблённых разделяло холодное Балтийское море. Принц рвался на свидание с любимой. Но его преследовал злой рок. У самого берега бурное штормовое море поглотило принца вместе с кораблём, прямо на глазах у любимой. С горя невеста бросилась в море. Их тела нашли и навеки соединили, похоронив рядышком в соборе. В соборе обнаружилась солидная коллекция геральдических средневековых шведских, датских и русских штандартов и знамён. И здесь дядюшка проявил некую осведомленность в геральдике. Пока я расшаркивался и раскланивался, дядюшка совершил оплошность, пожелав отблагодарить гида коллекцией серебряных юбилейных рублей. Разобидевшись, на него замахали руками, затопали ножками, но, наконец, простив, выдали ещё одну историю. А я утвердился в счастливых способностях своего дядюшки произвести впечатление даже на немного чопорную, нордического склада характера даму. Рассказанная притча об эстонском "Дон Жуане" была мне знакома в несколько ином варианте, но эта мне показалась забавнее. Давно это было, во времена, когда на башне "Длинный Герман" с восходом солнца поднимался флаг шведского короля. Один Ост-Зейский барон, был очень охоч до женского полу и вёл настолько разгульную жизнь, что его отлучили от церкви. Перед смертью он покаялся, принял святое причастие и завещал всё своё состояние церкви. Но только с условием: прах его должен быть похоронен у входа в храм, чтобы прихожане попирали его надгробие ногами. И ещё одно завещал раскаявшийся греховодник: - спустя половину века и не раньше, должно быть вскрыто его второе завещание. Всё было проделано в соответствие с последней волей усопшего. Во вскрытом втором завещание, отцы церкви прочли издевательское послание с того света:
      
      
       Всю жизнь я заглядывал под юбки прихожанкам, и после смерти потешил свою грешную душу...
      
      
       - вот что обнаружили попы, вскрыв завещание в надежде на новые благодеяния этого греховодника.
       - Уже в наше время плита над прахом этого негодника оказалась чудодейственной, - продолжила старушка. - Со всех концов союза наезжают к нему несчастные создания лечиться от бесплодия. Для этого необходимо лишь хорошенько потоптаться по плите у входа в храм. Существует не до конца доказанное поверье, такое паломничество даёт положительный результат.
       - А вы сами уверились в этом? - задал провокационный вопрос дядюшка.
       - Не было нужды, итак четверых вынянчила от своего благоверного - усмехнулась в ответ любезный гид.
       Согревшись грогом в "Каролине", мы завернули в исторический музей. Бросив равнодушный взгляд на латы средневекового рыцаря, дядя нацелился на кучку незатейливого ржавого металла.
       - Пояс верности - со знанием дела сказал он. - Его надевал на чресла дражайшей даме сердца рыцарь - пилигрим, отправляясь на подвиги в Палестину. Вот чего порой не хватает в наш просвещённый век! Не добейся тогда проклятия поясу верности средневековые суфражистки, вместе с горячо подержавшими их иезуитами, быть может и европейская история не была бы такой запутанной. - И добавил, поёжившись от музейной прохлады: - Что-то ручки, ножки стали зябнуть! Не пора ли нам дерябнуть грогу, стакан в дорогу. Бездельник, кто с нами не пьёт!
      
       Последний раз мы свиделись с дядюшкой после моей поездки в санаторий в Ессентуки. Не мог не завернуть в Краснодар я на недельку. Нутром чувствовал, что я на юге в последний раз. Вернуться к большому флоту надежды были слабыми. Упрямо не желал я пожертвовать на честолюбивый алтарь поликлиники водников четверть своего желудка. А главная хирургиня и вовсе не желала поступиться честью своего мундира. Вот и уготовила она незавидную судьбу моряка: плавать мне не дальше видимости Таллиннской телебашни. А на заработки в портовом флоте не разгонишься, строить дачу и кататься по санаториям. Время от времени мы перезванивались с дядюшкой. Хвастать было нечем, а ныть стыдно.
      

    ПОЧЕМУ НАС СТАНОВИТСЯ ВСЁ МЕНЬШЕ И ЧТО ДЕЛАТЬ?

      
       Начитавшись истории, возникает ощущение, что за редким исключением, все бывшие правители России почему-то исходили из концепции, что русских расплодилось слишком много на белом свете и их не стоит беречь. Особенно на это упирали большевики привыкшее всю свою статистику относить к довоенному 1913 году, когда в результате демографического взрыва население увеличивалось на один миллион в год. Проведенная перепись заставила ахнуть даже царя-батюшку. Поди ж ты, а Россия-то оказалась страной с самым большим народонаселением в Европе! И если так дела пойдут дальше, то прогноз на тридцать лет вперёд предсказывает, что к 1940 году русских будет 400 миллионов, а к 1980, страшно подумать - 600 миллионов человек. И так было бы, если только не коллективизация, да война, обошедшиеся России в 27 миллионов убитых и в 150 миллионов не родившихся россиян.
       В одном из последних интервью Виктор Астафьев заметил: "...Беда исходила даже не от Гражданской войны, хотя она была чудовищным бедствием для России, а от коллективизации. Народ оказался надсаженным, поруганным... Ни царя в голове, ни Бога в душе... Не будь у нас дач, с голоду бы подохли..."
       Лукавой ложью антихриста оказалось обещание о построении земного Рая под сенью диктатуры пролетариата. 70 лет в державе осуществлялось целенаправленная селекция человеческого вида. Всё неординарное, сильное, самостоятельное либо уничтожалось, либо было лишено возможности продолжить свой род. Режим поощрял приспособленчество, доносительство, предательство, тупое исполнительство, краснобайство... В результате мутаций взрастили бессовестных хапуг, загубив генофонд, отличавшийся патриотизмом, благотворительностью, не терпящий обид за Державу.
       В какие потери населения обошлась перестройка в России, данных пока не видно, высказываются лишь предположительные оценки, называя число примерно равное по количеству половине погибшего мирного населения в Отечественной войне.
       Трудно сказать каким местом думал Гайдаровский Совет министров, высказавшийся более чем откровенно: В стране 40 миллионов лишних ртов и надо срочно похерить программы развития населения на территориях за Уральским хребтом, заменив их вахтовым методом разработки полезных ископаемых. Сказано-сделано! После Гайдаровского "обыкновенного чуда" в стране начался голод, и впервые после войны население сразу сократилось на 700 тысяч, а через год уже на один миллион. После дефолта сокращение населения достигла рекорда в 1 миллион 270 тысяч душ в год, а за годы перестройки плотность населения в России стала меньше чем в пустыне Сахара.
       Это что, как не повторение большевистского геноцида собственного народа? И почему все мы застенчиво помалкиваем, не задавая никаких вопросов всё ещё продолжающим поучать нас вполне здравствующим и благоденствующим "героям" перестройки.
       Недавно в беседе с тележурналистом РТВ Патриарх Всея Руси Кирилл высказал очень простую, но давно позабытую всеми мысль: Правительство ОБЯЗАНО любить свой народ и заботиться о нём. Дай Бог, чтобы так оно и было. Чтобы всё наладилось и дальше пошло всё путём. Чтобы заработали национальные программы, и улучшилась жизнь населения не только столицы, но и окраин. Только бы не сбили с панталыка говоруны-краснобаи, зовущие народ на площади. Пора бы передохнуть горлопанам, ведь, уже даже митинговые бабули убедились, что на площадях обделывают свои делишки лишь смутьяны, греющие руки на чужом пожаре.
       Боже Милосердный, даруй разум моему народу не поддаваться соблазнам искусителя из вражьего племени, порождённого змием нигилизма. Змий ярится и снова зовёт к насилию. Так и жаждет засушить смрадным дыханием зарождающиеся ростки народного самосознания. Ведь страна только-только оказалась в начале пути искупления грехов братоубийства гражданской бойни, ГУЛАГа и разрушения Храмов.
       Не выходят из памяти слова моего деда, прячущего в погребе от облав Дикой Дивизии, двух прибежавших с баррикад красногвардейцев: моего отца и дядю Станислава:
       - Сучьи дети! лишь бы только вы не пролили людской кровушки. Не приведи Господь! Иначе отрыгнется она и в третьем поколении!
       Как бы оспаривая моего деда, "вождь всех времён и народов" утверждал противоположное: "Дети не несут ответа за грехи своих отцов". - Неправда это! Ещё как несут! - "До третьего - четвёртого поколения будут отвечать дети, за содеянное их родителями" - так писано в Завете, и это предсказание я испытываю на собственной шкуре.
       Вторую сотню лет "бесы" из властителей дум русской интеллигенции терзает читающую Россию одними и теми же вопросами: Что делать? И кто виноват?
       Кто виноват? мы уже, кажется, разобрались, и собственную вину в своей излишней доверчивости к красивым лозунгам уже постепенно осознаём.
       А что делать? - Не надо придумывать ничего нового. Опыт есть. Не раз Россия пережив смуту, вставала с колен и трудилась в полном соответствии с предопределением Завета: "в поте лица своего есть хлеб свой". Отдохнув от трудов праведных, не забывали наши деды и другой Завет: "плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю!".
       У нации нет другого выбора. Либо она будет учиться жить, работать и рожать, либо в короткие сроки исчезнет как этнос. Нам надо работать и рожать, работать и рожать, и снова работать и рожать... Рожать полноценных и дееспособных будущих граждан, не алкашей и бомжей, не лентяев, горлопанов-нахлебников, а уверенных в своих силах, знающих, что качество их жизни будет целиком зависеть от собственного труда.
       В чём и желаю преуспеть тысячелетней Руси и грядущим поколениям, но для этого надо читать, думать и делать правильные выводы не только из истории своего Отечества, но и своего Рода.
      

    ***

      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
  • Комментарии: 1, последний от 24/09/2019.
  • © Copyright Левкович Вилиор Вячеславович (vilior@hot.ee)
  • Обновлено: 02/02/2015. 498k. Статистика.
  • Эссе: Проза
    •  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.