Изд.: Толга. Поэма, роман, повесть, рассказы. - М.: Издательский дом "Парад", 2006.
НЕСКОЛЬКО НЕДЕЛЬ ОДИНОКОГО ЧЕЛОВЕКА ВАДИМА БЫКОВА
Придя домой из больницы, Вадим сначала отправил тетку Шуру спать, а потом отключил телефон чтоб не звонил никто - самому хотелось обо всем подумать, без посторонних помех.
Мать умерла, а была бы жива, если бы не эти сволочи. Не ухаживала за матерью как следует бывшая его жена Марина. Заходила, видишь ли, чайку попить, поболтать, а надо было не развлекать, а полы вымыть, пыль протереть, еду приготовить, за лекарством сходить.
Главное, никому не объяснишь, никто не понимает...
Это из середины рассказа, дальше по порядку, как все запомнилось Вадиму и другим участникам событий.
1
Вадим сразу сказал своему старому другу Лёке, что он думает о Марине, о том, как плохо она заботилась о его матери. Из-за этого инфаркт и случился. Они еще только ехали из Шереметьева в больницу. Лёка гнал, как сумасшедший, боялся, что не застанут мать живой. А тут уставился на Вадима, от дороги отвернулся, глазенки свои еврейские вытаращил и лобик сморщил, как шолом-алейхемовский персонаж.
- Ты что, Бык? - говорит. - С какой стати Матрёна будет упираться?
Бык, Лёка, Матрёна - все школьные клички, Лёка ими пользуется до сих пор, хотя Вадим давно уже зовет его Леонидом, или дядей Лёней, под пятьдесят все-таки.
- Как, с какой стати? Не чужой же человек, бабушка Валя, - удивился Вадим и стал дальше жаловаться, уже на дочь. - Катерина, тоже, бывала у бабушки один раз в два месяца. Женишка ей приводила показывать. Знакомить. Надо было не правила хорошего тона соблюдать, а по-мо-гать. Не слушать бабушкины отказы и уверения, что бабушка сама со всем справляется, и ничего ей не нужно.
Лёка замолчал, не стал спорить, потому что не его дело, но, чувствуется, остался при своем мнении. Вадим тоже замолчал, всё равно ничего не объяснишь, давно он уже привык к людскому непониманию. Стал смотреть на Ленинградский проспект. Ничего Москва, красивая, нарядная. Снежок идет, машин дорогих много.
- В Нью-Йорке снег давно бы убрали.
- Да нет, - опять не согласился Лёка. - Лужков сделает. Просто снегопад.
В больнице их встретила Марина. Сразу сказала, что мать жива, но из палаты ее забрали в реанимационное отделение. Потом Марина вызвала врача из "реанимации". Врач вышел какой-то занюханный, в рваных сандалетах и кривых пластмассовых очках. Стал говорить, глядя под ноги, что у матери пятый инфаркт, возможно, вчера был и шестой. Вообще, непонятно, почему она жива при таком заболевании в 87 лет. Медики восхищены, что она сохраняет светлую голову и здраво обо всем судит, в том числе и о своем состоянии.
Вадим попросил врача пустить его к матери. Тот подумал и сказал, что пустит, но нужен халат, и скрылся в отделении.
Тут же заговорила Марина.
- Бабушке вчера стало хуже, мне позвонили соседки по палате, я сразу приехала, и ее при мне в "реанимацию" забрали...
Такая хлопотушечка, такая заботливая. У, стерва, слов не хватает. Вадим прервал это бессмысленное словоизвержение.
- Ты сиделку наняла, ты врачу заплатила? - спросил он Марину.
- Да нет...Как-то пока без этого обходились...
- Молодцы, - сказал Вадим и отвернулся.
У Маринки от обиды нижняя губа изогнулась и задрожала. А тут Лёка рядом стоит, по жирной спинке ее гладит, утешает. Лезет, как обычно, не в свое дело. Марина думала, небось, что Вадим тут в благодарностях рассыплется - спасибо, мол, что за мамой моей ухаживали, совсем не бросили. Напрасно она благодарности ждала.
Появился врач, халата не нашел, стащил с себя и отдал Вадиму. Так и пошли вдвоем в святая святых, в "реанимацию", к матери, Вадим в халате и врач без халата.
Мать лежала бледная, худющая. Сыну обрадовалась, чуть улыбнулась и шевельнула пальцами левой руки. Рука лежала поверх одеяла, и в вену была введена иголка, а от нее трубка к перевернутой бутылке на штативе - капельница. Стала говорить тихонечко, но ясно, отчетливо.
- Как долетел, Ваденька? Я знала, что ты не сможешь не приехать, хотя ведь это очень дорого. Я беспокоюсь за Клинтона из-за истории с импичментом. Ведь если его скинут, то к власти придут республиканцы, а они не так лояльны к новым эмигрантам, это может отразиться на тебе.
Табуретки рядом не было, Вадим стал на колени у материной кровати и уткнулся лбом в правую закрытую одеялом руку. Долетел и успел, слава Богу. В голове у него шумело, время перепуталось, по нью-йоркски сейчас еще ночь глубокая. Дышалось тяжело, воздух как будто дымный, в легкие не вдыхался и назад не выдыхался. Может у них тут пыльно? Его астма быстро на это откликнется. Хотя, вроде бы, не должно быть - "реанимация" ведь.
- Не беспокойся, мама, ни о чем. У меня никаких проблем. No problem. Я здесь сейчас все налажу. Вылезем еще.
- Ваденька, ты об этом не думай. Я столько в жизни видела, сколько мало кто видел. Ты ведь знаешь. Я устала жить. Тебя дождалась, сынок, и хорошо. У меня только голова и работает. От сердца ничего не осталось, желудок отказался служить, что ни съем, все обратно выходит. Так и пора ведь. Не говори больше об этом. Тебя кто привез? Лёня?
- Лёня.
- Как у него дела? Он ведь в страховой компании работает. Эти конторы полопались в кризис, а у него что?
- Да, вроде, ничего. Я особо не расспрашивал.
- Как там Митька с Олей, как с языком?
- Все хорошо. Митька болтает, как местный.
- Да, он способный. Ты знаешь, мне Катин жених понравился. Такой хороший мальчик, но моложе Кати. У них будет сын, я попросила назвать его Николкой.
- Ты не устала, мама?
- Устала...
Мать замолчала и закрыла глаза, а сын замер около нее, стоя на коленях...
2
Марина и Лёня ждали Вадима в коридоре и разговаривали.
- Сколько ж мы с тобой не виделись? Лет пять? Или больше? - спросил Леонид.
- Да, наверное...
- Молодец, хорошо выглядишь.
- Спасибо.
- Еще молодец, что за бабой Валей ухаживаешь.
Марина заморгала глазами.
- А он, видишь, что говорит. Приехал, проверяющий. Да если б не я, баба Валя давно бы померла. Я еще два месяца назад почувствовала, что дело не ладно. Она все - не надо, не надо, а уже надо стало. Катька, да я, да муж мой Гена. А, ну да, вы ж знакомы. Привозили, увозили, приносили, кормили... Сиделки, фигелки, а на какие шиши? Он матери за два года четыреста долларов передал.
- Ладно тебе, он с дороги...
- Нет, не говори. В разлуке забывается, а сейчас смотрю я на него и думаю, как я с ним когда-то десять лет прожила?
Марина плохо считала. Расписаны они с Вадимом были десять лет, а прожили семьей, наверное, четыре года или меньше. Вадиму быстро надоела семейная жизнь. Самые простые события вызывали у него раздражение, а их участники - ненависть. Особенно донимали ежедневные заботы, мелкие обязанности, которых, сколько ни крутись, только больше становится. Принеся домой картошку, Вадим потом две недели вел внутренний монолог о том, что вот он, ученый, математик, должен тратить свои силы на такую дрянь, что его не берегут, не ценят, используют. К концу второй недели обида утихала, но и картошка кончалась, и нужно было снова идти в магазин.
Потом Вадим объявил, что не в состоянии так жить, потому что, помимо непосильной домашней работы, ему досаждает пыль. От пыли он задыхается и не может спать по ночам.
Особой чистюлей Марина и вправду не была. Могла засучить рукава и с шутками и прибаутками сделать генеральную уборку. Но ежедневно гоняться с тряпкой за каждой пылинкой было не по ней.
Установился странный распорядок. Вадим после работы почти каждый день приезжал домой, занимался с Катей, а в десятом часу поднимался и отправлялся к маме. Его уходы были ежедневной трагедией для дочери. Годам к восьми она перестала слушать житейские объяснения мамы, перестала верить своим придуманным сказочным причинам папиных уходов. Она страдала.
Однажды Катя загородила собой входную дверь и сказала отцу: "Не пущу!". Эпизод подействовал на папу, царапнул по душе, поколебал образ семейного страдальца, с которым Вадим все больше сживался. Даже другу рассказал про этот случай.
- Ну, а ты что? - спросил сердобольный Лёка.
- Что - что? Отодвинул ребенка и уехал к матери на Тишинку. Что ж я, задыхаться должен? - раздраженно ответил Вадим и подумал: "Рассказал дураку, а он сразу лезет с вопросами".
После Катиного демарша Вадим стал реже навещать жену и дочь, потом совсем перестал к ним ездить.
На алименты Марина не подавала. Договорились, что Вадим будет четыре раза в год - на Новый год, на день рождения Кати, перед летом и к первому сентября - отдавать Марине свой месячный заработок, сколько он сам насчитает. То ж на то ж и выходит. Договоренности этой Вадим придерживался десять лет, переплачивая, по его мнению, и сильно недодавая, по мнению Марины. Потом платить перестал. На вопрос Леонида: "Ты Катьке-то помогаешь?" ответил без обиняков, чтобы больше не приставал: "У нас закон велит платить алименты до восемнадцати лет, а я законы соблюдаю!". К тому же, и у Марины, и у Вадима были уже новые супруги и вторые дети.
От папы у Кати осталось отчество с фамилией, память о детских обидах и гордость, что папа прекрасный математик. Живя в одном городе, отец с взрослой дочерью могли год не видеться. Потом Вадим со второй женой Олей и сыном Митей уехал в Америку.
3
Вадим вышел из "реанимации" понурый. Забот навалилось выше крыши. Нужно поспать и начать разгребать эту кучу дел.
- Ну, как? - задал положенный вопрос Леонид.
- Так, плоховато выглядит. Но врач говорит, что какая-то надежда все-таки есть.
- Ну, и хорошо...- не без сомнения ответил Леонид.
- Ладно, поехали домой, - сказал Вадим.
- Подождите, сейчас должна приехать Катя, - вступила в разговор Марина.
Вадим был недоволен задержкой. Но, с другой стороны, неплохо и дочь сразу повидать.
4
Через час, проведенный в квартире матери, после того, как ушли Марина с дочерью и Лёнька, Вадим понял, что ему здесь не выжить.
Внешне все было как раньше, когда он тут жил. Аскетический стиль бабушки Вали. Простая, как будто школьная мебель, расставленная вдоль стен. Ни одной безделушки в квартире, хозяйка которой объехала весь мир еще в те времена, когда пределом мечты советского гражданина была Болгария. В эту квартиру государственный человек приходил ночевать.
Но пыль, бытовая пыль, аллерген, яд, убийца, затаилась во всех щелях, везде, куда в последние годы по немощи не могла добраться мать-чистюля.
Вадим сделал себе повязку на нос и рот из четырех слоев марли, но толку было немного: убираться - значит дышать пылью, возиться в грязи, разве повязка спасет? Проблема number one - убраться в квартире.
Позвонил Лёка. Вадим живописал ему, в каком состоянии жилище.
- Ты не уберешься сам, - тут же категорически сказал Лёка. У него всегда приговор оглашается, до обдумывания дела.
- Почему?
- По двум причинам: во-первых, не сумеешь, во-вторых, ассоциации замучат. Будешь над каждой тряпкой по полчаса сидеть и рассусоливать: выкинуть - не выкинуть. Записывай телефон. Молодая женщина, сноровистая и честная. Зовут Инга. Расценки у нее смешные. Только заплати ей, а то я тебя знаю.
- А сколько она возьмет? - Вадим сдержался и пропустил колкость.
- По-вашему, не больше десяти долларов.
- Нет, я к этому еще не готов...
- К чему, чтобы десять долларов отдать? - продолжал настаивать Леонид.
- Нет. К тому, чтобы в маминой квартире чужой человек ковырялся.
- Не будь идиотом. Тебе нужно в больнице все наладить, отрегулировать питание, уход, посещение. Это - время и силы. А ты собираешься сам батареи мыть, такой чувствительный.
- Ладно, я подумаю...
- Думай, если есть над чем. А по мне, так сразу, сейчас и звони.
"Всегда вот так, - рассуждал Вадим, положив трубку. - Накидал, натараторил - и до свиданья. Ничего толком не обсудили, не взвесили. Никто все-таки обо мне не думает, не стремится помочь по-настоящему. Что это за женщина? Сколько времени она будет возиться? А если понадобиться уйти на какое-то время, можно ли оставить ее одну в квартире? Лёка сказал, что она честная, именно в этом смысле. Наверное, самому действительно глупо уборкой заниматься..."
5
Вадим, как приехал в Москву, в тот же день позвонил тетке Шуре, маминой сестре. Тоже бабка старая, но моложе матери на пятнадцать лет. Никаких родственников, кроме сестры Вали и племянника, у неё не было. Жила она анахоретом. Выходила из дома раз в месяц, получала пенсию, платила за квартиру и на оставшиеся деньги покупала продукты. Больше в этом месяце из дому не выходила, до следующей пенсии. Все равно, выходить было незачем, так как денег не было. Такое существование она вела давно, с тех пор как ушла с работы. А до этого Шура больше двадцати лет проработала в Московском университете, была кандидатом наук, хотя по должности выше младшего научного сотрудника не поднялась. Когда Шуре оставалось меньше года до пятидесяти пяти, ее пригласил начальник и сказал, что университет оканчивает очень способный мальчик, а взять его к ним на работу он не имеет возможности - нет ставки. Вот если Александра Владимировна, которую он очень уважает, согласилась бы уйти на пенсию сразу по достижении пенсионного возраста, то можно было бы не упустить молодой талант. Шура ответила, что раз так, то она уйдет на пенсию и не будет никому мешать. Начальник поблагодарил Шуру, но, замявшись, сказал, что отдел кадров ему на слово не поверит. Хорошо бы Шура дала расписку, что она уйдет на пенсию, тогда ему разрешат этого юношу принять пока сверхштатно, а потом оформить в штат на Шурино место. Шура заплакала и написала расписку.
Выйдя на пенсию, Шура засела в своей однокомнатной квартире. Через какое-то время Шуре показалось, что она сходит с ума от одиночества и безделья. Необходимо было найти занятие. Шура подумала и попросила племянника принести ей котенка, объясняла что-то про маленькое пушистое существо, живой комочек и несла прочую раздражившую Вадима чушь. Несколько дней перезванивались, чтобы согласовать пол и породу домашнего животного. Принятое, в конце концов, решение реализовалось в виде маленькой серой кошечки, безумно симпатичной и игручей. В качестве приложения Вадим принес Шуре книжку "Воспитай себе собаку", к сожалению, литературы про воспитание кошек Вадим не нашел. Неделю у Шуры было занятие, следующую неделю она страдала от последствий своего необдуманного поступка, потом не выдержала, позвонила Вадиму и попросила эту мерзкую тварь забрать, что и было исполнено еще через неделю. На этом попытки занять себя Шура прекратила. И покатилось: час за часом, день за днем, год за годом, в захламленной полутемной квартире около скверно работающего телевизора, пустого холодильника и подтекающих кранов.
Изредка Шура звонила сестре Вале. Старшая сестра учила младшую, как та должна жить, что делать и как нужно правильно понимать происходящие в стране и за рубежом политические события. Поэтому телефонный разговор часто заканчивался ссорой, прерывавший телефонное общение сестер на два-три месяца. Последний раз Шура с Валей виделись два года назад, когда Вадик уехал в Америку, и Шуре сделалось страшно и одиноко, захотелось увидеть кого-нибудь родного, и она съездила к Вале в гости.
Услышав в телефонной трубке голос племянника, которого она тоже не видела два года, Шура стала объяснять, что она сейчас плохо соображает, потому что только что проснулась. От одинокой жизни у нее перепутались дни и ночи, так что вряд ли они сейчас с Вадимом могут договориться до каких-то разумных решений. Сначала ей нужно прийти в себя...
Вадим, хоть его и колотило бешенство, сдержался и спокойно пообещал Шуре перезвонить в другое время. После пятого телефонного разговора тетка и племянник согласились наконец объединиться ради общего дела - ухода за больной. Шура переехала в квартиру сестры, чтобы помочь Вадиму вести хозяйство.
Первым делом она купила четыре овальных кусочка фарша под названием "Котлеты домашние", нашла у Вали в холодильнике масло и зажарила котлеты на сковородке. Вадима не было, да и не известно было, когда он должен появиться, а есть хотелось, и Шура съела одну котлету.
Когда Вадим пришел домой, Шуре было уже сильно нехорошо, а вскорости стало и совсем плохо. Шуру мутило, рвало, в глазах у нее потемнело. Полночи Вадим пробегал с тазиком и тряпкой. То ли котлеты были не совсем домашние, то ли масло давно испортилось, то ли Шура отвыкла от жареного, во всяком случае, стало ясно, что помощи от нее ждать не приходится.
А вопрос с питанием Вадиму нужно было решать, причем немедленно. Мать попросила куриного бульона, и Вадим по дороге из больницы купил две цыплячьих ноги, рассчитывая на Шурину квалификацию. Теперь, после неудачи с котлетами, Вадим не решился доверить приготовление бульона Шуре. Нужно было искать выход. Опять же, и самому тоже требуется чем-то питаться и беспомощную Шуру кормить.
Подумав и решив взять готовку на себя, Вадим позвонил Леониду и попросил узнать у жены, как варить бульон. Леонид не стал звать жену, а сам, в обычной своей бесцеремонной манере, сказал, что бульон для больных варят не из куриных ног. А дальше продиктовал рецепт приготовления куриного бульона. Оказалось, что никаких исходных продуктов дома у Вадима нет, и надо снова идти по магазинам. Пожалуй, лучше, решил Вадим, бульон кому-нибудь поручить. Лёньке звонить больше не хотелось, и Вадим позвонил Марине и сказал, чтобы сварила бульон и привезла в больницу.
6
После первоначальной неразберихи, как всегда, установился порядок, можно сказать, четкое расписание.
Утром Вадим вставал, пил чай и шел в больницу. Выслушивал отчет нанятой им сиделки. Немножко, чтобы не утомить, разговаривал с матерью. Если удавалось, говорил с врачами. Врачи тоже были премудрые. Один, тот самый, в драных шлепанцах, считал, что конец - вопрос дней, и даже денег сначала брать не хотел. Другая, докторёнок, молоденькая девушка, говорила, что надежда есть, и нужно подумать, как все устроить, когда мать перевезут из больницы домой. Вадим понял ее так, что от него зависит, будут ли мать лечить, как следует: если он готов обеспечить матери домашний уход на нужном уровне, то можно постараться, а если нет, то эти старания просто не имеют смысла. Вадим сказал, что сделает всё, пусть только вылечат. Сам про себя решил, что пришлет жену из Америки - пусть ухаживает за матерью. Жить, конечно, в маминой квартире жена не согласится, но приезжать будет каждый день.... Ладно, это потом все устроится, а сейчас, пусть лечат.
Днем Вадим возвращался домой пообедать и передохнуть. Дома его ждал обед. Вадим нашел по объявлению в газете женщину, которая предлагала помощь по хозяйству. За два доллара в час она накупила продуктов, приготовила еду и навела порядок на кухне.
Разогрев обед на двоих, Вадим звал Шуру и садился за стол один. Дождаться, пока тетка сядет за стол, было все равно невозможно. По зову Вадима она медленно выползала из кровати, двигалась как тень из комнаты в комнату, на кухню, в ванную. Стонала, бормотала, начинала фразу на кухне, где обедал племянник, а заканчивала ее в дальней комнате, передвигаясь по квартире без всякой видимой потребности. Подплывала к столу Шура, когда Вадим, отобедав, ложился на диван.
Иногда удавалось поспать после обеда и частично скомпенсировать душную ночную бессонницу. В квартире и после уборки дышалось не очень хорошо. Но чаще не спалось, или Шура донимала вопросами. Тогда Вадим одевался и уходил побродить по Москве. Он заходил на выставки, в маленькие кафеюшники с высокими, выше, чем в Нью-Йорке, ценами, смотрел на людей. Эти прогулки могли бы быть приятными, если бы не скверное самочувствие.
Вечером Вадим снова шел в больницу. Но вечерние посещения не имели смысла. Из врачей был только дежурный незнакомый доктор, мать была в полудреме, а около нее находилась сиделка, которая всегда вставала, когда Вадим входил в палату.
Состояние матери было тяжелым, но стабильным, иногда даже казалось, что стало немного лучше, во всяком случае, стало ясно, что установившийся распорядок жизни продержится еще какое-то время. После больницы Вадим возвращался домой, говорил Шуре три фразы: "Все по-прежнему", "А ты как себя чувствуешь? Ела что-нибудь?" и "Я устал и хочу отдохнуть". Потом пил чай и ложился на диван с книжкой, стараясь глубоко не вдыхать, чтобы не раскашляться. Далее следовала почти бессонная ночь, а за ней утро.
7
Леонид снял трубку и сразу узнал голос Шуры, Вадькиной тетки. Шура стала объяснять, кто она такая, но Леонид прервал ее.
- Здравствуйте, Александра Владимировна!
- Узнали, да? - на всякий случай уточнила Шура.
- Узнал, - подтвердил Леонид.
- Понимаете ли, Лёня, я вам вот что хочу сказать. Вадик очень плохо себя чувствует. Он мне не жалуется оттого, что я его безумно раздражаю. Но я сама вижу: он не спит ночами, задыхается, кашляет. Я и сама кашляю, но это не имеет большого значения, а вот то, что кашляет Вадик, меня очень беспокоит. Вы ведь сами чем-то таким болели, кажется. Мне Вадик говорил. Не могли бы вы ему помочь. Конечно, не сами, я говорю в том смысле, что нет ли у вас знакомого врача.
- Есть врач. Я могу его отвести в больницу, где сам лежал.
- Это было бы очень хорошо. Только, прошу вас, скажите ему это как-нибудь не прямо. У Вадика очень сложный характер, он простого слова не послушается.
- Понял.
- И еще. Ни в коем случае не говорите, что это исходит от меня. Если он узнает, что я вам звонила, то ни за что не пойдет в больницу.
- Хорошо.
- Ну что ж, спасибо, до свидания, - Шура была не прочь еще поговорить и внести полную ясность в обсуждаемый вопрос, но односложные ответы Леонида не располагали к продолжению разговора.
Леонид договорился с врачом о консультации и позвонил Вадиму.
- Здорово, Бык. Говорят, ты загибаешься?
- Кто говорит? - настороженно спросил Вадим.
- По радио передавали. Сам вижу.
- Да, состояние неважнецкое. Марина, наверное, за два года ни разу полы не помыла в квартире. Только рассуждает про божественное, про милосердие. Было бы ей практическое милосердие, если бы иногда убиралась у матери. А за один раз разве всю пылищу изведешь?...
- Ладно, ты мне эту песню не пой. Вот что, поехали к врачу. Я договорился, тебя посмотрят.
- К какому врачу?
- Как раз по астме врач. Денег возьми.
- Сколько?
- За консультацию Веронике отдашь двести рублей. Врача зовут Вероника Алексеевна. Но возьми еще денег, вдруг рентген понадобиться или еще что-нибудь. С какой стати вас - буржуев - лечить бесплатно?
- Чего так дорого?
- Переведи в доллары, сразу станет меньше.
- Ладно, я подумаю, - неуверенно сказал Вадим.
- Конечно, нужно подумать. В течение получаса. Я сейчас выезжаю и через полчаса буду у тебя. А еще через час нас ждут в больнице. Мне опаздывать неудобно. Это мой врач, понимаешь?
- Опять ты давишь?
- Ага. Пока.
"Вообще-то, действительно нужно показаться врачу, - рассуждал Вадим, уговаривая сам себя полечиться. - Неохота, конечно, но что делать. Поеду. У Лёки есть, наверное, корысть - хочет дать своей врачихе заработать. Но мне это все равно. Ведь не злодей же он со своей Вероникой, не угробят же они меня за двести рэ? Если докторша покажется знающей, то буду выполнять, что она скажет"
Вероника Алексеевна оказалась молодой женщиной высокого роста со смешливыми глазами и толстой темно-русой косой. Она, видно, слегка волновалась перед такой посторонней консультацией. Но когда она осмотрела и выслушала Вадима и поняла, что это больной по ее профилю, то не удержалась и воскликнула: "Это хорошо, что у вас астма!" Вадим посмотрел на нее ошалелыми глазами. Вероника смутилась и стала объяснять.
Леонид суетился вокруг, рассказывал другу, что и где, показывал палату, в которой сам лежал. Вадиму стало ясно, что Лёка стремился к тому, чтобы Вадиму сделали бы процедур побольше, подороже и побольнее. Особенно неприятна была капельница. Такая штука ассоциировалась с матерью, с реанимацией, с последними днями и чрезвычайными бедствиями, а тут ему, здоровому в общем-то человеку, да еще сидя, а не лежа, прямо в процедурном кабинете.
- Вот, капельница,... в жизни не делали, только у матери и в кино видел, после нее ходить-то можно? - бормотал Вадим.
- Не беспокойся - у них такой метод лечения. Они сначала капельницу ставят, а потом фамилию спрашивают. Но не все от капельниц помирают, меня тоже ими лечили, - утешал его Леонид.
Проведя в больнице больше трех часов, из них два часа под капельницей, Вадим понял, что его хотят залечить, и больше он в это заведение ни ногой. Это он объяснил Леониду, когда тот вез его из больницы домой. У Леонида хватило ума не возражать. Да и поднадоел ему Бык со своими фокусами. Больше Леонид вопрос о здоровье друга не поднимал, словно отрезало. А Вадим, как миленький, купил все лекарства, прописанные Вероникой, съездил сколько нужно раз в больницу, в свободное от другой больницы время, и не сказать, чтобы вылечился, но подлечился заметно.
8
Три дня Вадим и Леонид не перезванивались, устали друг от друга. Первым не выдержал Леонид. Но Вадькин телефон не отвечал. Он стал звонить по другим номерам, пока не добрался до Кати.
- Как у вас дела? - спросил он девушку.
- Случилось, - ответила Катя.
- Что, умерла бабушка Валя?
- Да.
- Когда?
- Сегодня. Кажется, часов в пять вечера.
- А где отец и Шура?
- Не знаю.
Вот и весь разговор. Ехать куда-то было уже поздно, да и не к чему. А что, собственно? Конца ведь ждали. Возраст почтенный. Чем он может помочь другу? Подождем до утра...
Рано утром позвонила Марина.
- Послушай, Лёка, я не знаю, что делать. Я вызвала агента из похоронного бюро. Туда, к ним, на их адрес. Он придет через десять минут, а они то ли телефон отключили, то ли что. Как их предупредить? А то ведь оба "тепленькие", не поймут, в чем дело. Ехать уже поздно, а у меня, как назло, телефон сломался, звоню из автомата. Сделай что-нибудь!
Ну и семейка, все у них шиворот навыворот. Лёня с женой смотрели друг на друга и думали одно и то же. Жизнь прожита большая, тоже всякое было, и недоразумений было много, и глупостей, но за много лет выработался какой-то коллективный, семейный разум, а эти в любом деле кто в лес, кто по дрова. И смех и грех.
Включили компьютер, нашли в базе данных телефон соседней с Быковыми квартиры. Дозвонились до соседки, объяснили, в чем дело, и попросили сказать, чтобы Вадим включил телефон и позвонил.
Вадим позвонил через час. Принял соболезнования и тут же начал ругать Марину:
- Нет, ты подумай, какая дрянь. Вызвала в чужую квартиру похоронного агента. Кто ее просил?
- Она хотела тебе помочь.
- На хрен мне нужна ее помощь? Я был в ванной, Шура со сна ничего не может понять. Пришел агент. Наглый мальчишка, лезет, говорит, что вызывали. А я его не вызывал, понял? Дама из соседней квартиры пришла, тоже что-то бормочет. Откуда она тебя знает? Я с вами с ума сойду.
Леонид объяснил, что произошло, и немного успокоил осиротевшего друга.
- Ладно, - уже деловым тоном сказал Вадим. - Я никак не могу дозвониться до морга. А начинать нужно со справки оттуда. Может быть, съездим?
- Тебе не нужно никуда ехать - все сделает агент, разве он тебе не сказал? - Леонид почувствовал, что у Вадьки на том конце провода отвисла челюсть.
- А я его прогнал...
- Как прогнал? - теперь настала очередь Леониду удивляться.
- Так, прогнал...
- Ищи теперь другого агента. Пусть он всем этим занимается. А ты подумай о поминках...
- О каких поминках?! Ты что, с ума сошел?
- О таких. Бабушка Валя была человек служивый, надо на бывшую работу сообщить. Надо подружек ее позвать. Надо после кладбища людей пригласить по рюмке водки выпить за упокой души. А ты как думал?
- Кто все это будет делать?
- Ты повариху нашел? - продолжал гнуть свое Леонид.
- Я ее не для этого нашел...
- А ты ее для этого используй.
- Продуктов нужно много, она не дотащит.
- Вот будет известно, когда похороны, я накануне подъеду, и мы все с тобой купим.
- Да я плохо себя чувствую, куда мне таскаться по магазинам...
- Прекрати, не прикидывайся. Телефон больше не выключай и звони, как дела.
И пошло, покатилось. Кто хоть раз хоронил, знает. Вадим с Леонидом вертелись как белка в колесе. Иногда, правда, у Вадима ослабевала какая-то пружина, и он, как ребенок, тянул Лёню за рукав и зудел: "Ну ладно, хватит, пошли...". Леонид тут же подавлял бунт, и гонка продолжалась. Но и похороны получились приличные. Панихиду Леонид провел. Было людей довольно много, всё матери подчиненные. Начальники, которых у бабы Вали было немного, все раньше нее умерли. Рассказали, каким большим человеком была покойная, как много заводов и институтов ей подчинялось, сколько людей ей благодарны за науку и за помощь. И мужчины пришли, чтобы гроб нести, а не везти на каталке - бывших их с Вадимом одноклассников позвал Леонид. После похорон многие поехали помянуть. Продрогшие после кладбища люди с удовольствием выпили, и закусили, и еще рассказали про бабу Валю. И какие ордена были у матери, и как ее министры ценили, и как она дело знала.
Поминки нужно устраивать. Кое-что про мать Вадим только на поминках узнал и понял. И сам он душой размяк со всеми вместе, слушал, рассказывал. Сидели до позднего вечера, и все были заодно.
9
Потом опять пришлось вертеться. Доска, надпись, ниша, урна. Все Вадиму нужно было делать срочно, хотелось успеть до отъезда, кто без него будет всем этим заниматься, они и о живой-то бабушке не думали.
И все успел, с помощью друга, конечно. Даже несколько дней осталось незанятых, странно. Как будто на полном ходу резко остановился. Опять полезли мысли, поднялись со дна души обиды...
- Слушай, Лёка, как ты думаешь, а нельзя ли их привлечь к суду за неоказание помощи? - начал телефонный разговор Вадим.
- Кого - их?
- Нет, ну я понимаю, что Маринка бабушке Вале - никто. Так что речь только о Катерине. Ее можно привлечь к суду за то, что она не помогла родной бабушке, и та из-за этого умерла?
- В 87 лет...
- А хоть в сто лет. Преступление налицо. Был жив человек, а из-за них умер.
- Бык, ты что, взбесился?
- Говори со мной нормально, а то я трубку положу. Вот на дороге раненого не подобрали - и он умер, а отвезли бы в больницу - был бы жив. За это судят?
- Судят.
- Здесь то же самое.
- Не-е, не то же самое.
- А я тебе говорю, то же самое. Опять же есть корыстные мотивы их поведения.
- Чего-чего?
- А квартира? Катьке сейчас с женишком своим и будущим чадом куда деваться? Снимать? А тут, пожалуйста, двухкомнатная квартира в центре. Катька так полагает, во всяком случае. Она пыталась за моей спиной прописаться и бабушку успела охмурить. Хорошо, я вовремя вмешался.
- Бык, понятно, у тебя мама умерла, и отвык ты от нас за два года в своей Америке. Но все равно мне кажется, что ты меня за дурака считаешь. А ты где был? От Катьки до бабушки час езды, а от тебя - десять часов лёта. Разница только во времени и цене билетов. Не помог, вот и подавай на себя в суд.
- Нет. Разница в том, что я был далеко и не мог оценить ее состояние. А у них все было на виду, потребность в помощи бросалась в глаза, нужно было только руку протянуть.
- Ну и протянул бы.
- Я же тебе объясняю, что я не имел информации...
- Бык, пойди выпей рюмочку и поспи минуток шестьсот.
- Сам иди в ж..., - Вадим повесил трубку.
"Да, разговор с Лёнькой не получился, - говорил Вадим то про себя, то вслух, прохаживаясь по квартире. - Было бы, конечно, хорошо взять Лёньку в помощь, он малый неглупый и обязательный. Я-то сам могу не успеть раскрутить это все до отъезда. Начать надо, наверное, со справки из больницы, что если бы оказали вовремя медицинскую помощь, то... Нет, как-нибудь не так, но чтоб было ясно, что можно было избежать конца... Ну, не избежать, а, скажем, отсрочить. В общем, добиться любой бумажки, в которой бы было написано, что болезнь могла бы пойти по-другому, а потом с этой бумажкой к адвокату. Суд, приговор - этого ничего не требуется, но они должны знать, что безнаказанными не останутся.
Я не Гамлет, никого убивать не собираюсь, но не должно быть так, что умер человек из-за них, а никому дела нет, всем по фигу.
Все американцы какие-то тупые, поговорить ни о чем нельзя, никто ничего не знает, а здесь все всё знают и понимают, но никому ни до чего дела нет, какой-то российский "пофигизм". Поэтому в Америке всё работает, а здесь всё разваливается. Не могу этого принять. Они ходят, жрут, плодятся и плюют на меня, как перед этим на бабу Валю плевали. Не чувствуют вины ни передо мной, ни перед ней. Пусть хоть испугаются, может быть, тогда проснется в них что-то человеческое. А то рассуждают о Боге, лоб крестят, в церковь ходят, а сами обыкновенного сочувствия к близкому человеку лишены..."
Хорошо, что эти мысли ни к каким практическим действиям не привели. А то был бы такой позор, перед покойницей бы стыдно стало.
10
"Лёка сильно мне помог, - думал Вадим. - Старался по-настоящему, хотя и надоедал при этом... иногда. А ведь Лёке корысти, вроде бы, никакой, не то что этим. Надо бы его в ресторан, что ли, сводить. Или в баню, он большой любитель. Дорого, зараза. Денег и так мало. Ладно, приглашу его. Потом все равно окажется, что времени нет, он же первый об этом и скажет. Время действительно поджимает. А я скажу, мол, вот видишь, ты не хочешь, отказываешься, а я уже устал бороться с постоянным противодействием, не хочешь - как хочешь... Или дам ему ключи от квартиры, пока квартира пустая стоит, нужно же и ему иногда отдохнуть от семейства, а то изображает из себя примерного семьянина, а сам так же мучается, как я, только терпит и притворяется. Заодно и присмотр какой-то будет... Вообще, опасно как-то, потом перед Мариной с Катькой не очень-то... Их не пускаю, а Лёку пустил... Дам Лёке ключ от верхнего замка, а от нижнего, скажу, потом пришлю. А что, и пришлю, если нужно будет... Лучше приглашу я Лёку в Америку, в гости. Пусть приезжает, я буду рад. Его приглашу, а Надьку его нет. Она загранпаспорт себе еще не оформила, поэтому, скажу, ее и не зову. Пусть без жены приезжает. Да ему и самому, небось, хочется без жены съездить. Так и сделаю, нормально все. А там видно будет".
11
"Ну вот, и все. Опять Лёнькины "Жигули", Шереметьево и назад, в Америку. - думал Вадим. - Нет, не домой все-таки. В Америке не дом. Плохо там. Люди непривычные. Там, правда, Митька. Но тоже странный мальчик. Не любит он меня так, как я бы этого хотел. Жена тоже не радует. Что-то ей надо, чего мне не надо. Нет с ней счастья, не понимает она меня... Вообще-то ничего баба, хозяйственная, готовит хорошо, в квартире чисто, пыли нет...На горных лыжах катаемся втроем. На работу сейчас выйду, а в ближайший week-end погрузим лыжи на "Тойоту" и в горы. Близко довольно, девяносто пять миль. В Америке воздух лучше, дышится полегче, чем в Москве. Но все равно в Америке что-то не то.
А здесь? Тоже плохо. Дочка никудышная. Расписалась со своим через десять дней после смерти бабушки. Говорю, отложите, сороковины пройдут, тогда. Мы, говорят, потихонечку. Где потихонечку: и расписались, и обвенчались. Я первый раз на венчании был, интересно. "Исайя, ликуй!". Потом к ним. Мол, просто "по бокалу шампанского". Действительно, не было ничего приготовлено, кроме шампанского. Но все понаехали, молодежь, глазенками зыркают. Побежал Гена за водкой, за закуской, благо, сейчас просто. Какие все-таки гады. Ни в грош меня не ставят. Аргументы приводят - Катька беременна. Ну и что? Неудобно перед людьми. Мне было бы удобно, я бы сказал: "Товарищи дорогие, извините, хоть бракосочетание мы и провели в силу обстоятельств, но у нас траур, катина бабушка умерла. Поэтому свадьба будет в марте. Приходите, всех вас ждем!" Что тут обидного? Смотреть на них на всех противно. Хорошо хоть Лёку уговорил прийти на свадьбу, одна непротивная рожа...
Шура еще, чучело, что с ней делать? Куда-то ее надо девать. Вроде, Марина собиралась ее к себе забрать на лето. Надо будет сказать Шуре, чтобы свою квартиру завещала Катьке. Вот пусть Марина с Катькой о Шуре и заботятся, отрабатывают.
Формально разобраться, много за этот приезд сделал: с матерью успел попрощаться, на тот свет её проводил - был рядом, схоронил, памятник сделал, дочку замуж выдал, документы на вступление в наследство подал, подлечился неплохо.
Но это формально, а в душе удовлетворения не чувствуется, ощущение несчастья не проходит. Лёка сказал, что моя модель - это несчастный человек, который держит в руках толстенную пачку денег, а сам все время говорит, как попугай: "Денег нет, денег нет, денег нет". А если кто-нибудь из близких скажет ему: "Так вот же деньги, в руках!", то этот человек ответит трагическим голосом: "Даже ты меня не понимаешь..." Обидная модель. Лёка вообще, не церемонится, думает, что мы еще школьники. А мы уже старые, мог бы быть потактичнее, поглубже, что ли. Нет у них ни у кого желания заглянуть в душу ближнего, посочувствовать.
Все-таки главный вывод из этой поездки, что ни от кого ничего мне ждать не приходится. Один человек..."