Все лето шли дожди. Бесконечные, доводящие до отчаяния, то проливные, то слабенькие. От их неизбежности и беспросветности хотелось выть или плакать. Зато рассуждать о настроении не приходилось. Нет как нет, и не надо. Без него лучше и спокойнее. Во всяком случае, ровненько.
- На западном фронте без перемен, - вяло проконстатировала Ольга. - Небо чернее черного. Хотя почему-то с утра не выпало ни капли. И пора уже читать молитву о дожде. Может, устроим?
Подруга нехотя отмахнулась от Оли: не проявляй ненужного остроумия, приемные экзамены заканчиваются, беги скорее домой, пока не накрыло очередным ливнем! И зонтик не забудь. В магазине-то была нынче?
Ольга бросила косметичку в сумку и вышла на улицу. Тучи висели низко и тяжело, придавливая к земле и без того придавленных. Оля медленно двинулась к метро, размышляя о привычном.
"Агату Кристи" она ненавидит. Ненавидит - и все. Потому что каждый вечер, едва она открывает дверь в квартиру, "Агата" поет ей навстречу, приветствуя и пытаясь на что-то вдохновить. Вероятно, на новые хозяйственные подвиги. Конечно, если каждый день крутить одну и ту же, даже самую любимую мелодию, да еще на полной громкости, можно возненавидеть что угодно. Ненавидит она и "Гражданскую оборону", и "Роллинг стоунс", и "Аквариум". А также "На-на", "Русский размер", "Премьер-министра" и эту странную группу с диким названием "Наутилус помпилиус". И проклинает тот день, когда им всем вдруг захотелось запеть.
- Наушники! - кричит Ольга с порога Максиму, поступившему в этом году в университет. - Соседи, наверное, с утра тебе в стенку достучаться не могут!
Музыка не притупила острый слух и догадливость Максима. Он ненадолго убирает звук и лениво встает с ковра, на котором часами под пение любимых групп накачивает фигуру гантелями. С хилыми мышцами на пляже с ненаглядной Натуськой не покажешься. Дожди здесь не помеха. Максим в плавках возникает в передней и ласково говорит обычное, вкрадчивое:
- Мама-Оля вошла...
- И ничего не принесла! - сурово обрывает Ольга сына.
- Как ничего?! - искренне изумляется двухметровый ребенок.
- Как ничего? - и в дверях кухни, где, как всегда, с помощью фена наводились кудри, появляется не менее удивленная восьмиклассница Марина. - А это что?
И Марина торжествующе-обличающим жестом указывает на две сумки, которые никуда не спрятать.
- Сумчатая ты наша! - проникновенно поет Максим. - Там колбасятина?
Ольга молчит и смотрит в кухню. Стул. Хороший, добрый, необходимый предмет! Сесть. И ничего не делать. Долго-долго. Просто смотреть в окно на дождь. И на черные тучи. Кресло. Диван. Плита... Пылесос... Утюг... Кастрюли... Жизнь прошла на кухне, в салатах.
- Ты, мамочка, сегодня слишком устала, совсем перетрудилась, - изображает Марина заботу и нежность. - А что ты нам купила?
Ольга купила им новые кроссовки, ухнула последние деньги, зато фирма, отпад, прикид...
- Я купила эспандер, - говорит Ольга.
- Зачем? - снова искренне удивляется старший ребенок. - У меня есть!
- Почему тебе, сынок? Почему всегда все - тебе? Я купила эспандер для себя. Буду тренировать руки.
- На старости лет? - хохочет Максим и осекается. - Ты что, серьезно?
Марина стоит, открыв рот, и недоумевая, переводит круглые, старательно вызелененные глаза, с брата на мать и обратно.
- Да, детки! - подтверждает Ольга и вынимает коробочку с эспандером из сумки. - Вот он, мой спортивный снаряд! Теперь верите?
Дети верят, но по-прежнему не понимают. Ольга идет на кухню и сразу замечает на холодильнике деньги, оставленные утром на картошку. Значит, Марина опять забыла напомнить Максиму... Когда-то Оля для удобства называла детей "макриками".
- Сказала, - бурчит Марина и вновь, уткнувшись в зеркало, берется за фен.
- Тогда почему деньги на холодильнике?
- У Максима болит нога, он не мог сходить!
У сына всегда болит нога, когда нужно идти в магазин.
- Максим, у тебя совесть есть? - кричит в стенку Ольга.
- Мам, у него же наушники! - роняет Марина.
- Максим, у тебя совесть есть? - повторяет Ольга, распахивая дверь в комнату. - Сними эту дрянь с ушей и ответь, наконец, матери!
- Только гражданская! И почему это дрянь? Это твое спасение!
В наушниках неутомимо орут его любимые "Блестящие".
- А потом мне не хочется картошки.
- Тебе не хочется?! - взрывается Ольга.- Снова тебе?! А мне?! А Марине?!
Максим мирно улыбается. Сплошное "Браво"... Наверняка скоро заявится драгоценная Натуська, и ее тоже надо будет кормить. Сын правильно к ней пришпилился: она уже подгоняет ему брюки по фигуре, недавно сшила кепочку и шорты. Сын, почитай, устроен, а вот Марина никак не вживается в реальность и хорошего примера с Натуськи не берет. Лень непролазная и для женщины никак неподходящая.
Ольга надевает фартук и зажигает конфорки. Посмотрим, что осталось в холодильнике... В передней оглушительно зовет телефон: Максим ставит звонок на полную громкость, иначе любитель музыки не услышит позывных Натуськи. На телефон никто не реагирует. Марина продолжает крутить кудри, в комнате энергично надрывается "Икс-миссия". Или "ДДТ". Ольга постоянно их путает.
- Да подойдет хоть кто-нибудь? - не выдерживает она. - Ответьте, наконец, небось, Наталья домогается!
Марина неохотно ползет в коридор.
- Мам, тебя! - кричит она из передней.
- Понеслось! - возмущается Ольга. - Ну, просто настоящий дурдом! Только вошла - уже звонят! Ни рук помыть, ни чаю попить! Кто там на проводе?
- Приятный мужской баритон! - сочетая одобрение, неудовольствие и любопытство докладывает дочь. - Незнакомый!
На ходу вытирая ладони о фартук, Ольга берет трубку.
- Леля, - слышится далекое, почти забытое, не повторяющееся со школы имя, - Леля, здравствуй! А кто это подходил к телефону?
- Маринка. Ты не узнал? - автоматически отвечает Ольга и вдруг чувствует, как воздух становится горячим и наглухо забивает легкие.
Она опускается на табуретку и застывает в оцепенении и страхе, прижимая трубку плечом.
- Леля, не пугайся, ты всегда была мужественной и сильной, - слышит она знакомый и давно похороненный голос. - Это действительно я, Леля! Ты не сошла с ума, у тебя не слуховые галлюцинации, и у меня не появился двойник. Это просто-напросто я! Вот собрался тебе позвонить, прости, что не мог раньше...
- Почему? - шепчет Ольга, с трудом шевеля одеревеневшим языком.
Собрав последние силы, она дотягивается до кухонной двери и плотно ее закрывает, чтобы дочка не слышала разговора. Максим, к счастью, наслаждается "Белым орлом". Или "Арией". Чтоб им всем провалиться!
- Ты любишь задавать ненужные вопросы! - смеется трубка. - Извини, но ответа не будет.
- Не будет?! - шипит в телефон Ольга. - Вот что, господин хороший, кем бы вы там ни были, вы мастерски умеете подражать и разыгрывать, но я не советую вам это занятие продолжать, поскольку сейчас заявлю в милицию и попрошу проверить ваш номер!
- Леля, - отвечает все тот же слишком хорошо знакомый ей голос, - ты ведь сама не веришь тому, что говоришь! Потому что веришь мне! Это не розыгрыш, это я, Вадим!
Ольга прижимает окоченевшие пальцы ко лбу. Вадим... Которого похоронили пять лет назад и которого она едва опознала в полуобгоревшем трупе по остаткам одежды, росту и телосложению. Пожар случился в доме свекрови, где в тот день находился Лелин муж. Он был одним из немногих, кто называл ее этим школьным забытым именем.
- Я не могла ошибиться, - бормочет Ольга. - Там был именно ты... Хотя тебя было очень трудно узнать... И кто же тогда, если не ты...
- И все-таки ты ошиблась, - настаивает голос в трубке. - Понимаешь, как смешно и странно: ты с "макриками" усердно посещаешь могилу совершенно неизвестного человека, которого приняла за меня и которого, вдобавок, никто не хватился. Нелепость...
- Они уже целые "макросы", - шепчет Ольга. - Значит, нелепость... Вдобавок смешная... Ты обманул меня... А где же ты был в тот день?
Вадим снова смеется.
- Настоящий женский подход к делу! Спрашивать, где я был во время пожара, но не интересоваться, как я провел пять лет и почему вообще прожил их без тебя и детей. Успокойся, с женщиной это никак не связано.
- Мам, давай обедать! - нетерпеливо вопит из кухни голодная и плохо воспитанная дочка. - Ты долго еще будешь любезничать с дяденькой?
- Сколько надо, столько и буду! Мне нравится с ним любезничать! - грубо отрезает Ольга. - А с твоей попой давно пора устраивать два разгрузочных дня в неделю!
Изумленная Маринка затихает, зато начинает усиленно прислушиваться к таинственному и любопытному разговору.
- Может быть, мы увидимся? - Ольга перекладывает трубку из одной руки в другую. - За пять лет одна встреча не помешает... Здесь дети, и говорить неудобно...
- Я понимаю, - доброжелательно отзывается Вадим. - А ты работаешь все в том же вузе, переименованном теперь в Академию?
- Ты неплохо информирован, хотя уже пять лет как в могиле, - явно приходит в себя Ольга. - Вероятно, знаешь и другое: именно этот переименованный вуз и частные уроки дают мне возможность одной тянуть брошенных тобой без видимых причин и алиментов детей!
- А почему без видимых? - холодно спрашивает Вадим. - Я не могу знать, что ты видишь, а что - нет, и отвечать за твое зрение на коротком расстоянии. Если не возражаешь, давай пересечемся через час на нашем старом любимом уголочке.
- Что мне сказать детям? - шепчет Ольга.
- Не могу знать, - также холодно отзывается Вадим. - Увидимся - решим вместе.
Он опускает трубку. Ольга медленно встает и бредет в ванную умыться и попить холодной водички из-под крана. На мгновение в голову снова приходит мысль о милиции, но Оля ее быстро отвергает. Потому что звонивший - действительно ее трагически погибший пять лет назад муж. И если тогда Бог сулил ей так страшно ошибиться, дав Вадиму желанную смерть и свободу, то сегодня ошибки нет. И через час она его увидит. Живого и здорового. На их прежнем уголочке...
- Я ухожу! - кричит Ольга в комнату. - Вернусь поздно. Обедайте и заодно ужинайте без меня. В конце концов, вы вполне взрослые, но напрочь не приспособленные к жизни и слишком избалованные мной дети!
Замолкает даже потрясенная "Коррозия металла".
...Уголочек был довольно шумным, но родным: Украинский бульвар смыкался с Большой Дорогомиловской неподалеку от того старого дома, где когда-то жила погибшая в огне Олина свекровь. Впрочем, наверное, тоже не сгоревшая, а вполне благополучная. Теперь нужно казаться готовой ко всему.
Именно здесь они с Вадимом встречались до свадьбы, да и потом долго назначали друг другу свидания после работы.
Ольга стоит возле остановки и ждет, напряженно вглядываясь в лица прохожих. Узнает ли она Вадима? А он ее? У Оли немеют пальцы. Или все-таки она сошла с ума, и ей померещился, пригрезился странный и страшный телефонный собеседник? Но с какой стати? С ума так просто, ни с того ни с сего, не сходят. И если она не свихнулась пять лет назад, когда ей показали жуткий, обгоревший до неузнаваемости труп... Почему-то довольно хорошо сохранились ботинки. Они были ботинками Вадима. Значит, Ольга тогда ошиблась: мало ли людей на Земле носят одинаковую обувь...
Вадим не появляется, привычный дождь тоже никак не заводит свою надоевшую мелодию, и Оля все яснее понимает, что ее разыграли, подшутили над ней с удивительной даже в нашем жестоком мире бесчеловечностью. И лучше всего идти домой, к детям... Но сначала по дороге обязательно заглянуть в милицию...
- Здравствуй, Леля! - говорят рядом. - Прости, что опоздал. Не нарочно. Заходил в Храм Христа Спасителя.
Ольга стремительно оборачивается: рядом стоит Вадим и, как ни в чем не бывало, улыбается. Живой и здоровый. В вытертых дешевых джинсах и простой ковбойке, загоревший не под столичным солнцем, слегка пополневший, а, в общем, все тот же самый длинноволосый, бородатый, круглоглазый Вадим с наивным детским взглядом. Полиглот, владеющий шестью европейскими языками.
- Ты отлично выглядишь! - с удовольствием замечает он. - Остановила время?
- Ты тоже ничего! - бормочет Ольга и осторожно щиплет себя за ладонь. - Куда пойдем?
- Прогуляемся, - предлагает Вадим. - Как раньше, по набережной...
Они медленно идут к реке, внимательно и настороженно оглядывая друг друга. Ольга не знает, что говорить, хотя множество вопросов готово сорваться с языка и затопить своей бессмысленностью и ненужностью.
- Странно, уже целый день нет дождя... Идет все лето по особому расписанию, с короткими дневными промежутками.
Лучшего варианта беседы, чем дурацкий погодный, конечно, не находится.
- Что Бог дал... Прекрасный, бесконечный дождь... - Вадим поднимает голову к небу. - А ты ведь раньше его любила, как лягуха. Человек дождя... Марина тоже стала лягушкой?
- С утра до ночи готовится в царевны, - неохотно бурчит Ольга. - Остановка лишь за принцем со стрелой, зато великая жажда ее найти... Ты считаешь, что мы встретились исключительно для обсуждения дождя и Маринкиных принцев? Почему ты не спрашиваешь о Максиме?
Вадим равнодушно улыбается, словно речь идет о чужих, мало знакомых ему детях.
- Он всегда был умным и удачливым ребенком. Наверняка со временем не изменился. Здоровеет, высочеет... Разве не так? Храни его Господь!
- Господь его действительно хранит, - начинает раздражаться Ольга. - Ребенок совершенно случайно получил гранд Сороса и скоро уедет. Услышал, что дают гранды, почему бы не взять? Тебе это безразлично. Одна Марина всегда была твоей любимицей... Но ты и ее бросил. Значит, ты живешь в Москве, если знаешь о ее нынешних дождливых особенностях.
- Ничего не значит, - отвечает Вадим и берет Ольгу под руку. - Тебя интересует, где я живу?
- А как ты сам думаешь? - сильнее раздражается Ольга. - И где живешь, и чем занимаешься, и как тебя теперь зовут! Ведь Вадим Часовских погиб вместе со своей матерью, остались только вдова и сироты! Твой паспорт я отдала в обмен на похоронное свидетельство.
- Мама действительно тогда умерла, - тихо и задумчиво отвечает Вадим. - Одна. Меня не было у нее в тот страшный день...
- И ты воспользовался моей ужасной ошибкой? Не пришел сразу, а выжидал: вдруг я обознаюсь? Надеялся... Или предвидел? Я ничего не понимаю, Вадим, объясни хоть что-нибудь! Ведь ты здесь ради этого! Мы же нормально жили, как все!
- Как все - это ужасно, Леля, - медленно отзывается Вадим. - И почему ты уверена, что мы жили нормально? Это не вопрос. От нормальной жизни не уходят.
Ольга в замешательстве останавливается. А может, на месте ее бывшего мужа сейчас все-таки кто-то другой?
- Не понимаю, что случилось с тобой?.. - растерянно повторяет она. - Не было ни ссор, ни скандалов... Должны быть настоящие причины...
Вадим пристально, неприязненно осматривает Ольгу с ног до головы.
- Они, конечно, были. Достаточно серьезные. Но излагать их тебе я не решился, ты бы не поняла.
- Но ты даже не пробовал! - кричит Ольга. - Как же так можно?!
- Я пытался несколько раз, но ты отмахивалась... Ты никогда не принимала всерьез настоящих сложностей и вечно мучалась мелочевкой. Я ушел в скит, Леля. Принял постриг, у меня другое имя. Живу далеко от Москвы. И сейчас совершаю большой грех, находясь здесь в мирской одежде. Но грехи я отмолю, а объясниться с тобой, наконец, нужно.
Неужели перед Ольгой действительно Вадим? Все-таки произошла какая-то ошибка, здесь что-то не так...
- Рассказывай дальше, - бормочет Оля. - Очень интересно и познавательно. Особенно про грехи. Я даже не подозревала, что ты лгун, и хочу послушать продолжение. Или начало твоей дивной истории. Но если ты грешен из-за мирской одежды, то как насчет твоей вины перед детьми и передо мной? Или это не грехи вовсе?
Оля прижимается к холодному камню, рассматривая грязную реку. Ровненькие, аккуратные волны и полнейшая безгреховность... Да ведь понятие "грех", кажется, приложимо только к человеку. До сознания с трудом доходят слова Вадима, кое-как складывающиеся в предложения.
- Это не вопрос, Леля. В России давно стало обязательным искать виноватых. Везде и во всем. И найти. Чтобы сбросить на кого-нибудь тяжесть преступления, собственного отчаяния и беспомощности. Перекинуть свое бессилие на чьи-то плечи. Тоже немалый грех. Мне давно стала неинтересна и скучна наша жизнь, Леля. С тобой, с детьми, никому не нужными переводами... Прости... С каждодневными заботами и обязанностями, суетой и бессмысленностью... То ботинки Максиму, то ремонт в кухне... Жизнь оказалась лишней, ну не моя! Пиджак с чужого плеча... Я искал настоящую. И всегда заблуждался... Я вообще ни в чем теперь не уверен, все убеждения остались в прошлом... Человек должен сомневаться во всем... Но я решил, что необходимо уединение, тишина... Совсем не то, что ты называешь жизнью...
- Значит, ты ни в чем не виноват? А брошенные тобой дети?! Их разве не нужно любить?!
Вадим задумчиво качает головой.
- Любить детей - значит, просто любить себя! Это одно и то же. Мне нужно было спасать свою душу, которая оставалась безразличной и холодной, пока я жил с тобой. А разве тебе нравится твоя жизнь?
Ольга отходит почти к самому краю узкого тротуара. Нравится, не нравится... Что может нравиться в бессмысленных делах и ежедневных заботах о равнодушных взрослых детях, которые занимаются неизвестно чем... Все пустое...
Темная грязная река плещется лениво и неохотно, перекатывая пустые банки из-под пива, фанты и пепси. Значит, Вадим никогда не любил ее... "Ой, лели-лели, нелюбима, что ли?.." - как поет одна из Максимовых любимец. И не стоит обсуждать ситуацию дальше...
- Думать о спасении души и забыть о детях?! - упрямо бормочет Ольга. - Ради душевного покоя бросить их на меня, вкалывающей с утра до ночи на пяти работах?! Я скоро задохнусь от забот и вечного безденежья! Несчастная вдова, муж которой усердно молится за милую душу, спасая ее и завоевывая желанный рай в небесах ценой моей жизни и здоровья! Я давно уже не принадлежу себе, а только детям!
- А принадлежать нужно именно себе, Леля, точнее, Богу, - спокойно говорит Вадим. - Только Ему и себе, и никому больше. Даже детям. Ты совершаешь еще одну ошибку и не хочешь ее признавать. Я знал, что объяснить тебе ничего не сумею. Это не мое... Меня похоронили в Востряково - и слава Богу. У каждого свой крест, своя планида...
- Общее место! - прерывает его Ольга. - Я наслышана, что "любить иных тяжелый крест". Но о моей планиде и о планиде детей позаботился именно ты. И теперь киваешь на Бога! В которого раньше не очень верил. А так быстро и легко менять принципы и святыни, шарахаться из крайности в крайность нельзя! Небезопасно для твоей бессмертной души. Хотя Россия была и осталась страной крайностей, человек - не флюгер. Поэтому иногда лучше не верить ни во что. И нас скоро ждет второе неизбежное явление на Руси Базаровых и Писаревых. Ты видел, что нынче творится в церквях на Рождество, под Пасху, на Троицу? Диво дивное! Вместо партсобраний - в церковь! Венчаются так же спокойно, как раньше безразлично, не задумываясь, клали цветы на могилу Неизвестного солдата! Пустой и ничего не значащий обряд! А где все эти верующие были раньше?
- Леля, ну конечно, боялись! Ты прекрасно знаешь! - начинает нервничать Вадим. - Если людей десятилетиями приучать ко лжи, они не сумеют жить искренне, раскованно и естественно. Это стыдно, но мы все понемногу преодолеем. Обязательно. С Божьей помощью. Он не должен сейчас от нас отступиться.
- Не должен? - Ольга пристально смотрит на мужа. - Сомневаюсь. Среди неожиданно бросившихся в церковь мало честных. И мало истинно верующих. В основном туда идут из банального любопытства, или потому, что все вокруг пошли, потому, что стало можно, даже просто модно, - а это уже кощунство! Ты посмотри, верующий: кресты и иконы продают на каждом шагу, а молодежь носит золотые крестики заодно с гирляндами цепочек и кулонов! И где барьеры и критерии истинной, но извращенной сегодня веры?
- Критерий один - стране пришла пора менять курс, иначе - гибель, а резкость изменений - отголоски прошлого, - говорит Вадим. - Проклятый русский фанатизм... Когда, совсем ополоумев, рвали колокола с церквей и распинали священников, не признавая права на собственный и осмысленный выбор вероисповедания. При неумелых поворотах частенько "заносит". Как сейчас. И ты говоришь о внешних деталях, режущих глаза, хотя главное - что в душе человеческой.
- Вероятно, - бормочет Ольга. - А ты не задумывался, кто там у нас в святых отцах? Признайся, большого доверия к церковникам нет. И если в народе сохранилась вера, то это не благодаря им, а вопреки. Лучше поклониться Богу в собственной душе, чем пойти в обесславленный храм. Да и молиться рядом с новым русским, заехавшим в церковь на "мерсе" уговорить Всевышнего поддержать очередную двухмиллионную сделку, по-моему, отвратительно. Общее место!
Вадим молчит, отвернувшись к реке. Грязные, но безгрешные, тихие воды...
- Ницше не любил христианство, считал религией больных людей, - вспоминает вдруг Ольга.
Что ей взбрело вдруг в голову? Субъективная, как любая другая мысль... Да и какой Ницше критерий? Просто модный нынче философ. Наконец разрешенный. Поэтому привлекательный. Все пустое... Вадим не отвечает.
- А помнишь, ты когда-то учил меня одеваться "капустой"? Чтобы всегда легко и быстро раздеться, одеться и не зависеть от погоды. Теперь мы научились мыслить "капустой". То отбрасываем лишние, на сегодня ненужные листья-одежки-мыслишки, то снова их на себя накидываем. Искупать грехи коллективно - это как? И массовое российское, внезапно осознанное покаяние - просто очередной, новый, тяжкий грех! - продолжает Ольга. - Перед разумом и совестью! Перед незамутненностью души, выбирающей идеалы в тишине маленькой комнаты! Да что там совесть! Это грех перед Богом! Среди нас молитв никто толком не знает, Библию едва открывали! Но Храм Христа Спасителя восстановили, церковь признали, правители туда захаживают, свечки ставят, чтобы по каждому телеканалу горели, и все внезапно уверились - справедливость восстановлена, мы вернулись к духовности, отмолили и спасли души! Так легко и просто! И ты разделяешь эту дурь? Судя по твоей жизни, твоему поведению, по отношению ко мне и к детям - одобряешь вполне...
- Леля, - тихо говорит Вадим, - ты во многом права... Но ты тоже проповедуешь свободу выбора и чистоту души, с которых я начал. Значит, ты должна понять меня... И простить...
- Понять? - кричит Ольга. - Да еще и простить?! За то, что ты бросил меня и детей?! За то, что ты так страшно обманул нас и посмеялся над нами?! И снова издеваешься сейчас надо мной?! Уходи! И не звони, не приезжай, не появляйся больше никогда! Я похоронила тебя один раз, похороню сегодня во второй и в последний! Без отпевания! Дети ничего не узнают! Им это ни к чему! Отец умер для них пять лет назад, а воскрешения на Земле невозможны! Что тебе взбрело в голову воскреснуть из мертвых? Христа ты напоминаешь не слишком! А прощать я не умею - не выучили в детстве!
Вадим поднимает голову к небу - странно, ни капли дождя за весь долгий, наглухо обложенный черными тучами день.
Ольга медленно бредет по набережной к дому, с трудом переставляя непослушные ноги. Кажется, еще несколько шагов - и она упадет без сил. Она замерзла, устала. И, конечно, не оделась "капустой"...
Оля вдруг думает, как хорошо ей стало недавно просыпаться под звон колоколов маленькой церкви, несколько месяцев назад отреставрированной в соседнем переулке. Она вспоминает, как несколько лет назад, когда тяжело заболел Максим, бросилась за помощью к батюшке. Верила, что поможет. Наверное, ей просто не повезло. Или свои прегрешения оказались чересчур тяжелы. От батюшки сильно пахло чесноком, он был розовощек и молод и сразу же начал выпытывать у Ольги об ее грехах. Их набиралось не слишком много: один аборт, крашеные ресницы, брюки... Батюшка был разочарован, ведь все дело в грехах матери, а может быть, он просто торопился, но толком ничего Ольге объяснить не смог. И она вдруг с ужасом поняла, что он ей нравится, что ей хочется его по-простому соблазнить, переспать с ним... Именно потому, что батюшка... В ужасе от самой себя Ольга бросилась вон из церкви... До сути случайной прихожанки розовощекий батюшка так и не добрался. Она постигла свою душу сама.
Внезапно Ольга понимает, что Вадим не ошибся, что именно он сделал то, что надо было сделать. Учитывая любые обстоятельства, которые не стоит учитывать. Выбрал путь, которым следовало идти. Остальное - пустое...Несмотря ни на что. Только что Вадим оставил ей? Что делать теперь ей без него?.. И дети, дети, которых она неправильно растила и воспитывала... "Сплошные "Муси-пуси"... "Я просто тебя съем"...
У самого подъезда ей на плечи брызгает несколько ленивых, вялых капель. Темнеет. Заканчивается обычный день. И начинается очередной дождь... Из-за двери приветственно орут бодрые "Скорпионы".