Крыса - ленивая, толстая и старая - нападать не собиралась. Просто Наташка сама ее испугала своим неуместным визгом и не понравилась французским запахом духов. Крыса разнервничалась и в раздражении тяпнула Наташку за палец. Мать сказала, что надо делать уколы от бешенства.
На уколы Наташку провожал Женя Дольников, сорокалетний декоратор, в которого Наташка была безнадежно влюблена. Только напрасно она к нему лепилась. Он водил ее в театры, кормил из своих рук, возил по приятелям, купал, раздевал и одевал. Никакого влечения восемнадцатилетняя Наташка у него не вызывала. Женя забавлялся с ней, как с ребенком, тоскливо вспоминая любимую единственную дочь, Наташкину ровесницу, недавно отбывшую с мужем в Америку.
Наташка переживала и потихоньку, когда никто не видел, плакала, думая, что она ненастоящая женщина. Хотелось огромной любви и безумной, неутоляемой страсти, то есть нормальных человеческих отношений.
Женя охотно, безмятежно и рассеянно целовал Наташку в подставляемые с определенной целью щечки и улыбался ей спокойно и удовлетворенно.
Наташка попыталась неловко вызнать у его приятелей, все ли с ним в порядке и как обстоят дела с другими женщинами. Приятели с неприличным хохотом заявили, что здесь все как нельзя лучше. Что именно лучше, Наташка по наивности и неопытности не поняла и снова принялась плакать в одиночку, обвиняя себя во фригидности, бесчувственности и отсутствии темперамента.
Женя оставался к ней равнодушным: к маленькой, застенчивой девочке с грустным личиком. Неопознанный объект... Просто однажды в гостях осторожно прикоснулся к ней взглядом. Глаза прозрачные, как сентябрьский полдень...
Декоратор легко менял дам своего проворного сердца. Вечный двигатель... До сих пор своего "недоспал". "Виагра" отдыхает...
Дольников вечно раскидывал по всей квартиры свои шедевры. Один рисунок казался Наташке необычным. Господин оформитель больше любил яркие, ослепляющие, бьющие в глаза краски, пышные костюмы и далекие от действительности детали. А тут серый и неприметный, типично городской пейзаж - черная, злая, нахохлившаяся ворона на мокрой, блестящей от дождя крыше. Такую неприглядную обычную картинку можно ежедневно наблюдать из окна. Примитив... И никаких тайн.
На время уколов Наташка переселилась к Жене: так было удобнее и ему, и ей. Вечерами она внимательно смотрела, как он набрасывает на больших листах бумаги проекты декораций и силуэты фигурок в цветных костюмах разных эпох. Застывшие пьесы, разбитые и разорванные на маленькие сценки, оставались в квартире на полу и на стенах в беспорядке и хаосе, приводившими Наташку в детский восторг. Летом она была совершенно свободна после сдачи сессии и гуляла до сентября.
- Каля-маля! - ласково называл свои наброски Дольников, низко и надолго склоняясь над очередной "калей-малей". - Не мешай мне сегодня, Наталья, мне нужно срочно навалять очередной шедевр!
И работал до поздней ночи, мурлыкая под нос "Ах, вернисаж, ах, вернисаж, какой портрет, какой пейзаж...". Наташка начинала потихоньку ненавидеть эту песню с навязчивым мотивчиком.
Иногда по вечерам, чаще всего по субботам и воскресеньям, Женя ездил в Давыдково: там жила его вторая жена Галя, с которой он никак не решался официально разойтись. Ему казалось, что Галя не переживет развода и лучше оставить все, как есть - с редкими визитами Жени в Давыдково, с Наташкой в дольниковской большой квартире и с эпизодическими звонками "Чапаева" - его первой жены, матери улизнувшей в Штаты Варвары.
Столь непопулярное и сильно благозвучное имя дочка получила в память о матери Дольникова, своей бабушки, которую Варя никогда не видела. Только на фотографиях, бережно хранимых Женей. Варенька была и похожа на нее, ничем, к счастью, не напоминая мать - усатую коротконогую крепышку с солдатской походкой. "Чапаиха" целыми днями отдавала короткие строгие приказы направо и налево, непрерывно читала газеты обязательно за едой и постоянно вставала ночью к холодильнику, чтобы подкрепиться бутербродом или куском холодной курицы. Топ-топ-топ! - слышал раньше ночами Женя и, бранясь в полусне, сурово еженощно грозился утром выбросить раз и навсегда всю жратву из холодильника вон.
"Чапайка" разошлась с Дольниковым сама. Желая повысить свой культурный уровень, причем стремительно, она отправилась на дорогостоящие курсы иностранного языка, сулившие потрясающие успехи с помощью метода "аудипогружения". "Погружались" в иностранный язык всей группой, но "Чапаев" вынырнула оттуда в паре с неким симпатичным господином, тоже в усах. Правда, почему-то без знания английского, хотя оба усатых дружно уверяли, что теперь читают Диккенса без словаря.
Женя не верил ни одному их слову, но "Чапаиху" с облегчением отпустил. Пусть лопает теперь по ночам сыр и сосиски в кухне у новоявленного переводчика! А также с ним вместе погружается в нирвану "Кальве" и "Нестле" и рядышком бреется в ванной по утрам.
Галя к еде была равнодушна, служила модельером, слыла одним из наиболее талантливых, однако отдавала работе значительно больше времени, чем хотелось Дольникову. Поэтому он стал отвлекаться, ходить к приятелям в гости - у Гали на это не было ни желания, ни сил, - а потом, наконец, уехал в свою квартиру и нашел себе Наташку.
- Дольников, у тебя ранний климакс! Сейчас у многих раньше обычного! Жизнь слишком нервная! - заявила бывшему мужу "Чапаев", узнав о юной пассии. - А в такой сложный период мужиков всегда тянет на молоденьких! Я где-то читала об этом. Надо же, какое редкое везение: и у тебя, и у меня, и у Галины есть по квартире! Варвара просила подбросить ей денег. Не забудь!
- Не забуду, - пообещал Женя и заодно посоветовал: - Ты бы читала чуток поменьше. За едой вредно. Хотя тебе все идет на пользу! На сколько поправилась за последний месяц?
"Чапаиха" не обиделась. Она вообще была добродушной и незлобивой теткой, поэтому усатый господин прогадал не слишком.
Женя грустил в Москве без "штатной" Вари, джентльменки удачи. Без конца вспоминал, как она, подрастая, ставила на нем свои начальные женские эксперименты: папа - первый мужчина. Именно на нем Варенька проверяла кокетство, шлифовала "глазки" и другие "завлекалочки" в виде голых коленок и грациозных телодвижений, на нем испытывала капризы. Именно ему закатывала еще робкие, достаточно неумелые скандалы и тренировочные истерики. Запоминала его реакции и впечатление. И украдкой с восхищением поглядывала на осторожно поднимающиеся под кофточкой грудки...
Дочка вытренировалась на редкость успешно и довольно быстро, поэтому уже в пятнадцать лет сначала искусно влюбила в себя одного юношу, потом - другого, а в семнадцать ухитрилась выскочить замуж за третьего и отбыть с ним за океан.
- Наша скороспелка, - справедливо называла дочь "Чапаев".
Варвара писала и звонила нечасто, очевидно, не понимая, как скучают без нее "заштатные" родители. Она занималась более важными делами, чем письма и звонки в Москву. Кроме того, Варя считала, что, разойдясь, а потом, отыскав по новой свое семейное счастье, родители теперь не очень нуждаются в дочкиных заботах, внимании и присутствии. Она была тоже неопытна и наивна, как Наташка.
Сама козявка козявкой, грустно думал Дольников. И мужика себе приискала малахольного, несоображалистого, из породы матрасников. Этот ее якобы муж - имитация мужчины, толку от него, как от дырки в бублике. И что они там делают в Америке? Кому они там нужны?
Но дочка уверовала, что нужны, даже очень. И никаких резонов и увещеваний слушать не желала. Хотя никакого американского дедушки миллионера у нее за океаном пока не обнаружилось.
Тогда Женя целиком и полностью переключился на свою личную жизнь.
Считая себя виновником Галиных несчастий - ну какой из него муж? - он стал в последнее время заходить к Гале все реже и реже. Но ездил в Давыдково постоянно: печально постоит, бесцельно побродит под окнами - и назад, к Наталье. Семьи у него не выходило нигде: ни там, ни здесь. Как не вышло и с "Чапайкой". А он всегда стремился именно к семейному уюту и спокойствию и мечтал пить "тот самый чай" на кухне под оранжевым абажуром, сидя на диване рядом с женщиной "навсегда". Такой для него не находилось.
- Кто ты - моя доля или просто долька от апельсина? - смеялась иногда Галя.
Ее смех звучал грустновато и наводил Женю на окончательно мрачные мысли. Он любил только театр и Варьку. А пытался любить многое другое, хотя, наверное, этого делать вовсе не стоило. Как бессмысленно и тщетно убеждать себя в том, что ему нужна Галя, необходима Наташка и свята память о матери Варваре. Ему хотелось стать хоть немного лучше, чем он был в действительности. Хотелось понравиться себе самому. Запоздалое детство...
- Чего ты дурью маешься, Дольников? - по-солдатски прямо спросила его неглупая "Чапаев". Она была не простая пробка. - Может, снова от климакса? Надо почитать, какие таблетки в это время мужикам принимать советуют... Тебя лечить треба, я сама тобой займусь, а то твоей Галине вечно некогда, а Наталья чем дальше, тем больше углубляется в себя да в изучение нюансов любви. Ты хоть бы в Союз художников вступил, что ли! Наваляй на досуге шедевр и тащи их поразить!
- Я не люблю никаких союзов, - пробормотал Женя. - В том числе и брачных. Это такой геморрой... А мои шедевры пусть лучше валяются на полу. Они здесь никому не мешают и не лезут в глаза.
Все эти подробности дольниковских характера и бытия были "Чапаеву" очень хорошо известны.
- Ты вечный пассив, как нынче пишут в объявлениях, зазывающих к сомнительным знакомствам! - откомментировала она бывшего мужа. - И где же наша кралечка Галечка?
Уколы от крысиного бешенства закончились, но Наташка уезжать от Жени не торопилась: ей нравилось жить в его большой, темноватой, безалаберной квартире среди разбросанных по полу "каля-маля" и ходить с Женей по его многочисленным приятелям. Ожидая его вечерних возвращений из Давыдково от Гали, Наташка по-прежнему тихо, одиноко плакала. Странно, но и это ей тоже нравилось.
Она часто сидела на полу и рассматривала рисунки. В последнее время ее все больше особенно интересовал этот серый и неприметный, типично городской пейзаж: черная, злая, нахохлившаяся ворона на мокрой, блестящей от дождя крыше. Увидев пейзаж впервые, Наташка отложила его в сторону и задумалась, пытаясь постичь сокровенное. Ей казалось, что в картину вложен какой-то тайный смысл. Но какой?..
А осенью, когда начались занятия в институте, Жене принесли телеграмму. От Гали из роддома. На телеграфном бланке, кроме адреса, темнели две фразы: "Родилась дочка. Теперь и у тебя Наташка, и у меня Наташка".