- Прости меня, пожалуйста... Я так виноват перед тобой... Виноват... Прости...
Слова, мелкие и холодные, скользкие на слух и на ощупь слова, пробегали мимо тихими ящерицами, узкими, серо-пыльными, шурша в воздухе хвостами - какие длинные у слов хвосты!.. Юркали и юркали рядом, куда-то в сторону, в сторону, все дальше и дальше, совсем далеко...
Виноват... Прости...
Шуршащие в воздухе слова... Безликие и липучие, какие-то клейкие... Зачем они ей?..
Юля смотрела в окно, а он все говорил и говорил... Прости... Виноват... За стеклом захлебывался в истерике дождь, типичный неврастеник, как все городские. Виноват... Прости... По ногам несло ветром. Длиннохвостые какие слова...
- Что ты молчишь? - крикнул он.
- А что я должна делать?
Он удивился.
- Ну... не знаю... Отвечать мне...
- Что отвечать?
- Дура! - взорвался он.
Слова-камешки... А кто сам не без греха...
- Мне пора, - сказала Юля и встала.
На фотографии они втроем - Юля, Андрей и Санька. Андрей стоит возле матери, прижимая к груди охапку цветов. Как же они называются?.. Цветы... Такие желтые и лиловые... Как же... как же?.. Андрюшке одиннадцать лет. А Санька сидит верхом у Юли на плечах, оседлал маму, смеется Андрей. Саньке два с половиной. И все они такие счастливые... Так хохочут... Андрей смотрит на мать и брата, Юля подняла голову вверх, к Саньке, и крепко держит его руками за две ладошки. Все трое смеются... Солнце, лето, счастье... А что это такое - счастье? Слово злобилось и грозило ужалить. Шипящее слово... Как змея. Или обозленная кошка. Кто там еще шипит? Раскаленная плита, если капнешь на нее нечаянно водой. Вода... Рядом там было озеро, всегда по-монашески темное, грустное, прикрывающееся от людей листьями кувшинок. Желтые цветы... А те, что нарвал тогда Андрюшка? Как же они назывались?.. Как же, как же?.. Лето, солнце, синее небо... Солнце - свистящее слово. Так свистит пуля. Глупости. Откуда ей знать, как свистят пули? Да и свистят ли они вообще?.. Может, метафора... Пустая и бесцветная... Олицетворение... Какие у них троих, у всех, счастливые лица...
- Мамочка, - сказала толстая докторица, равнодушная и подслеповатая, - у ребенка плохие анализы. Надо обследоваться в больнице.
Юля смотрела непонимающе. У Саньки - плохие анализы?.. С чего бы это? Какое зудящее слово, будто комариха, жаждущая кровушки...
Еще вчера все было так хорошо... Санька сидел на кухне, весь обсыпанный родинками липкой гречневой каши.
- Грязнуля! Есть не умеешь, - сурово выговаривал ему Андрей.
А сегодня... Какое страшное слово... Сегодня все вокруг угрожающе гудело. Кровь... кровь... плохой анализ крови... у ребенка лейкоз... кровь... Санька... За что мне это? За что?!
- Мама! - истерически крикнул Андрей. Нормальный неврастеничный ребенок, как все городские. - Мама! Они врут! Санька здоров! Это ошибка, правда?!
- Правда... - Какое грубое слово... Прямо-таки рычащее... - Правда. Врачи тоже люди и могут ошибаться...
- Ну вот... - облегченно выдохнул Андрей.
Утренний храм встретил ее тишиной. Тишина... Усыпляющее слово...
- А кому мне молиться о здравии?
Бабушка в зеленом платочке обернулась.
- Да вот, видишь, миленькая, это Пантелеймон... Ему и молись. Свечку поставь. Все болезни отведет. Как рукой снимет.
Пантелеймон... Ласковое слово... Какой молодой...
Юля стояла, застыв, вглядываясь в лицо святого. Помоги мне, святой Пантелеймон... мне и моему ребенку... Спаси моего ребенка...
- А ты и святой водички возьми. - Бабушка в зеленом платочке. - Вон бутылки стоят... И давай дитю пить по чайной ложечке. Раза три в день.
- Откуда вы знаете про дитя? - удивилась Юля.
- Чего тут знать... - Бабушка низко опустила на лоб зеленый плат. Глаз не видно. - Тут и знать нечего... Молись, миленькая, молись... Поздоровеет дитя...
С икон смотрели строгие глаза. Юля испугалась. Очень строгие... Как приказ. Что они хотели ей сказать? О чем помнили и вспоминали?
- Я... - беспомощно начала Юля.
- Иди, иди, миленькая! - махнула рукой бабушка. - Времени зря не теряй! Тут каждая минута дорога!
Откуда она знала про минуты?..
- Твой муж - негодяй! - отчеканила мать. - И сволочь!
- Это одно и то же... - прошептала Юля. - Зачем повторяться?..
Пустые, холодные слова... Никчемные...
- Не умничай! - озлобилась мать. - Даже мужа себе выбрать не сумела! Все твои подруги сумели, а ты нет. Зато детей нарожала!
- Женщины должны рожать детей... Иначе зачем они живут на свете?
Да, зачем они живут на свете?..
- Ах, должны?! - иронически прищурилась мать. - А муж не должен их содержать?
Жужжащие какие слова... Как шмели.
- Нам хватает...
Мать заплакала.
- А лекарства для Саньки? А если понадобится операция? Ты о ребенке бы подумала...
Юля отвернулась к окну. Облака то оплывали жидким кремом, то горячо плавились по краям. Будто свечки в храме.
- Ты никогда не думала о деньгах! Но они нужны, когда люди болеют! А когда болеют дети... - Мать достала носовой платок.
Старательно пропел свою единственную излюбленную мелодию мобильник.
- Это ошибка! - истерически закричал прямо в ухо Андрей. - Мама, это ошибка!
Какое шумное слово...
Летние дожди - какие-то безумные, озлобленные, бешеные - просто извели. Зонты, лужи, забрызганные брюки и колготки, грязные дети ... И стирка, стирка без конца...
- Шерсть греет даже мокрая, - говорила мамина подруга Анна Петровна. - Носи шерстяное.
Этот полосатый свитер - все тот же... И те же самые оголтелые летние дожди, сорвавшиеся с катушек долой... Серое, чересчур приблизившиеся к земле небо... Реки по тротуарам... Мокрые дети...
А Анны Петровны нет... Уже несколько лет. Это страшное короткое слово "рак"... Страшное и короткое...
Мама почему-то поссорилась с Анной Петровной, и два года до ее смерти они не виделись, не перезванивались. Страшное короткое слово... И вся жизнь позади...
Мама удивительно умела портить отношения с людьми. Со всеми без исключения. Избранных тут не оказывалось - плохие все!
Мама... Как порой далеки друг от друга бывают родные по крови люди... Родные биологически... Но не "по образу и духу своему"...
Пел Окуджава...
Сколько народа, настоящая толпа пришла тогда с ним прощаться... Одного дня не хватило... И не хватит всей жизни, чтобы понять свои ошибки, чтобы успеть их исправить и успеть не натворить новых... Ошибки - пятна на твоей одежде... Темные и расплывающиеся грязью по краям. И не стереть, и не вымыть...
Город, живущий среди луж... Холодно... Но шерсть греет даже мокрая...
Думала: любовь... А муж и дети остались где-то далеко-далеко... Очень легкое, воздушное слово. И сама она казалась себе невесомой и летящей. И мчались мимо подмосковные озера, куда они ездили с Михаилом, и безразличные гордые леса, и мурлыкающие реки, выгибающие узкие спинки... Тем обгоревшим от солнца летом они с Михаилом думали, что будут вместе, что ход времени - ты вслушивайся в него, вслушивайся! - стучит именно для них звонким метрономом и остается эхом в лесах, равнодушных и чересчур высоких.
А что им лес? Что им время? Что им люди? Они сами по себе... Двое... Ограниченное слово. Спотыкающееся.
Липа размахивала ветками над их головами, словно сигналила: точка-тире, тире-точка-точка... А что это значит?
- Да ничего! - сказал Михаил. - Ровным счетом ничего...
Какое отрицающее слово...
Думала: любовь...
Мята с клубникой...
- Она теперь в платке ходит, - услышала Юля о себе.
И дружный смех коллег-подружек. Почему это смешно? Над чем вообще люди смеются? И над чем плачут? Совсем не над тем, над чем надо бы... Все перепуталось, все перепутано... Слово-паутина.
- Это хорошо, что дело пошло на лад, - врач смотрел устало. - Это очень хорошо... Но вы ведь понимаете...
Она все понимала. Какое широкое слово... Прямо безбрежное.
- Надо все время следить. Постоянно. У вас ведь есть еще один сын?
Чересчур часто они все напоминают ей об этом... Сын... Слово-опора. И слово-тревога. И слово-страх.
- Санька младший, - в который раз повторила Юля.
Врач кивнул. До чего омерзителен белый цвет его халата... Хоть бы зеленый какой-нибудь... Тогда была очень яркая трава... Середина июля... И цветы в руках Андрея... Как же они назывались?..
- А старший в пятом классе.
Врач что-то писал в карте...
- Твой муж предлагал мне близость, - отчеканила мать. Она была еще молодая, или, точнее, моложавая женщина. - Он негодяй!
Юля растерянно опустила на колени вязание.
- Мама... Зачем ты рассказала мне об этом?
- Затем! Ты должна знать, наконец, какой у тебя муж! С кем ты жила?!
- А что ты ответила ему?
Мать возмущенно вздернула плечи.
- Ну и вопрос! Ты сомневаешься в своей матери?! Дочь, называется!
- Я сомневаюсь во всем... - пробормотала Юля.
- Глупо! - сказала мать. - Неужели ты могла подумать, что я согласилась?! Да, доченька у меня... Вырастила! Сколько сил отдала, всю душу вложила! И вот, пожалуйста! Она мне не верит!
- Я верю, мама, верю... - прошептала Юля. - И ничего такого не думала... Просто... Зачем ты мне рассказала об этом?..
Мать вышла и злобно хлопнула дверью.
На фотографии их трое - Юля, Андрей и Санька. Андрей смеется... И Санька тоже. Прямо хохочет. Оседлал маму - и доволен. Юля подняла голову вверх, к небу, к Саньке, и крепко держит его руками за две ладошки. Держит... Стараясь удержать... Какое-то ржавое слово... Да нет, что это она? Слово замечательное. Рожь и рыжий Санькин вихор... Юля в детстве тоже была рыжеватая. Потом потемнела.
Высоко над ними - Юля вспомнила это позднее - слабым мерцанием чертил себе путь самолет, оставляя после себя белую расплывающуюся ленту, так напоминающую ленивое широкое облако.
- Он думает, что может сделать целую облачную дорогу! Прямо облачное белое шоссе, - засмеялся Андрей. - А он ничего не может, только лететь.
- И это немало, - сказала Юля и подумала: "Да смог бы хоть это..."
Лететь... Изменчивое и лживое слово... Идти... Намного прочнее.
- Звонил отец, - солидно и между прочим, принимая у нее сумки, бросил Андрей. - Ужин я подогрел. Он спрашивал про Саню.
- Кто? Ужин? - усмехнулась Юля, снимая куртку.
- Жи-и-и!.. - дурачась, крикнул Андрей. - "Жи" и "ши" пиши через "и"! Мы все живы! Живы! Мам, выпиши Саньку поскорее! Это можно?