Мы познакомились возле российского парламента после путча 91-го. Немолодой человек представился:
- Семен Леонидович Буденный, командир 303-го батальона. Три дня стояли в обороне...
Подумала: однофамилец. Оказалось: племянник, сын брата легендарного маршала. Семен Леонидович много мне рассказывал о своей жизни, мы встречались не раз, а позже - перезванивались.
Его исповеди были опубликованы в "Российской газете" и перепечатаны газетой "Вече Твери".
- По гороскопу я Стрелец и Кабан. Раньше не задумывался над этим, а теперь, когда жизнь почти прошла, стал верить всем предначертаниям судьбы. Что меня всегда словно заставляло искать свою правду, быть честным, во многом наивным, не идти на компромиссы?.. Да еще известная фамилия - тоже некий рок, злой подарок при рождении... Думаете, она мне помогала? Наоборот, если бы не она, наверняка все сложилось бы иначе. Моя фамилия мне жизнь поломала - убежден.
Это неправда, что хорошо иметь известных родственников. Их помощь сомнительна, а если и есть, то какова плата? Даром они никогда ничего не делают, возьмите хотя бы одно лишь неприятное заискивание окружающих, их противное заглядывание в рот... Будто само собой возникает вокруг любой величины. И мои близкие родственники, увы, не избежали этого: ходили в гости к дяде не потому, что очень любили и дружили. Нет, просто так было нужно, необходимо, может быть, и выгодно...
Меня и назвали Семеном в четь дяди. Только в отличие от него звали Симой, а не Семой. В детстве все праздники и воскресенья мы проводили на его даче в Баковке. И до 37-го года, до своей третьей женитьбы (на Марье Васильевне), он действительно искренне интересовался мной и сестрой: к детям его всегда тянуло. Своих у него не было ни от первой жены, Надежды Ивановны, застрелившейся в 24-м году, ни от второй - певицы Ольги Стефановны Михайловой, арестованной в 37-м и вышедшей на свободу в 56-м. Марья Васильевна была двоюродной сестрой Михайловой.
В историю ареста Ольги Стефановны вникать не хочу да и не могу, хотя, согласитесь, какое странное совпадение: почти у всех членов правительства тех лет жены сидели...
Третий брак дяди, наверное, оказался счастливым: родились два сына и дочь, да и друг к другу дядя и Марья Васильевна всегда относились тепло, понимали с полуслова. В жизни это редкость.
Мы жили бедновато, мать училась в мединституте, так что и шикарная дача в Баковке - с кинозалом, где смотрели фильмы после просмотра их Сталиным, и машина, нас туда возившая, и яркие новогодние праздники, и подарки с фигурным шоколадом и "Конструктором", запомнившимся до сих пор, - все это стало милостями, от которых отказаться было невозможно. Москва тогда голодала, мать припрятывала дядины подарки, чтобы потом выдавать нам с сестрой понемногу...
Дядя хорошо плясал, играл на гармошке и баяне, собирал у себя интересных артистов - на них у дяди было настоящее чутье. У меня тоже оказался абсолютный слух, и часто на даче я брал дядин баян. Их насчитывалось у него немало, переделанных из трофейных аккордеонов. Дядя слышал мою игру, говорил: "Молодец! А однажды за столом объявил:
- Нужно Симе подарить баян! Пойди и возьми себе красный!
Но Марья Васильевна возразила, что лучше подождать с подарком, пока я не закончу Суворовское - баян дорогой, увидят, начнут спрашивать, откуда, мол, да и украдут... Пусть пока стоит здесь. Так он там и остался.
Помню еще пальто, которое мне подарили. Примеряли несколько: одно, другое, третье, какое подойдет. Выносили их из сарая, выстроенного на участке специально для вещей. Видимо, тоже трофейных. Я стоял смирно, ждал, и это детское унижение бедностью осталось тяжелым воспоминанием до сих пор.
После войны дядя рассорился с моим отцом, они перестали даже видеться. Конфликт объясняли по-разному: одни говорили, что дядя не простил моему отцу его ухода из семьи, другие - что отец возмутился большим количеством награбленного в Германии. Трудно сказать, где правда. Но немало трофейных вещей я видел сам.
В Калининское Суворовское училище меня устроил дядя - это было не так-то просто. Правда, моего желания стать военным никто не спросил, а быть им мне вовсе не хотелось.
Марья Васильевна говорила, что все дядю боялись. Она одна умела укротить его - невыдержанного, грозного, лихого до дикости. Помню, как он ругал меня за якобы порванное сукно в биллиардной, кричал, тряс кулаками перед мои лицом... Потом обвинил в краже патронов (дело в том, что на этой шикарной даче мы с сестрой спали на полу возле ящиков с патронами). Через три дня дядя вспомнил, что сам эти патроны кому-то отдал. На даче я часто слышал:
- Ты носишь такую фамилию! Ты должен, должен, должен!..
Что я был должен, не понимаю до сих пор. Но поступлению в Суворовское не противился, подчинился беспрекословно. Это стало моим последним послушанием.
В училище был очень сложный сплав: вместе сироты и сыновья генералов. Но каким-то образом все прижились и, знаете, в конце концов многому научились друг у друга. После Суворовского мое детство кончилось. Рязанское общевойсковое училище, офицерская служба в мотопехоте опять в Калинине... В 60-м туда приехали из МВД вербовать на работу во внутренние войска Москвы имеющих столичную прописку. И я вернулся в столицу охранять объекты особой государственной важности. Был командиром взвода. Вот тут-то они все и вылезли - мои Стрелец и Кабан. Глагол "охранять" я понимал, очевидно, несколько однобоко, прямолинейно, по-своему.
- Не даешь ты людям жить, - сказали мне.
А не давал я воровать. Увидел у сержанта чемодан измерительных приборов, доложил ротному - никакой реакции. После моей докладной нас с ротным просто развели по разным частям. На новом месте меня неожиданно обвинили в плохой воспитательной работе, хотя по службе мой взвод был лучшим. Дошел до политуправления - и снова дело замяли.
В 65-м, в год моего тридцатилетия, я оставил армию по инвалидности (разбился на мотоцикле) и... попал в тюрьму.
Как-то вечером подсадил на забор Парка культуры парня, пробирающегося таким путем на танцплощадку, а потом залез сам. Меня задержали и сдали милиционеру, тотчас вывернувшему мне руку. Это я еще кое-как стерпел, но за удар в лицо дал сдачи. Потом мне выбили зубы, избили так, что в КПЗ вызывали "скорую"... И тут всплыла моя роковая фамилия. Да дежурный в милиции, когда-то, оказалось, служил в охране дядиной дачи и меня узнал.
Следователь просила, чтобы я признал себя виновным. Тогда на работе (я был электриком в гостинице "Минск" и учился в электромеханическом техникуме) меня могли взять на поруки. Но гороскоп не позволил: на собрании я отказался наотрез. После моего ареста прокурор звонил дяде. Тот сказал, что нужно судить сукиного сына по всей строгости закона. Так мне передали...
Потом - полгода в Бутырке, где мне, бывшему офицеру, знающему жизнь односторонне и плоховато, на многое открыли глаза сокамерники. Потом - Суздаль, этап к Байкалу, а дальше - условно-досрочное освобождение, "химия". Мои университеты. Повезло, что имел профессию, - электрики нужны всюду. Дядя начал хлопотать о помиловании, когда я уже свое отбыл...
Снова работал в "Минске", окончил техникум, судимость сняли. Дальше вдруг стал председателем ОСВОДа Ленинского района. Знаете, в тюрьме я познал многое, перестал быть таким честным до наивности... Только лгать и держать язык за зубами все равно не научился. Ляпнул в очереди за зарплатой о бесполезности советских профсоюзов - меня мгновенно вызвал куратор исполкома и сказал, что придется расстаться. Сейчас уже много лет электрик в издательстве, прижился здесь, немного успокоился... Правда моя проиграла....
Иногда я задумываюсь, почему такой жесткой и суровой до несправедливости, карающей ни за что меня с детства была рука дяди? И не только, наверное, меня, - история его второй жены страшнее. Кстати, тогда он тоже написал письмо о невиновности Ольги Стефановны, но уже в 55-м...
И вот еще немного о страхах. Мы довольно часто собираемся со своим 303-м батальоном. Просто посидеть, поговорить, выпить чаю. Много лет я старался заслужить то, что наконец получил, - на меня перестали смотреть косо: племянник Буденного! Кто он, что? Меня перестали подозревать и бояться. Меня... Видите, какой парадокс...