Изначально жанр своего произведения о Чонкине Владимир Войнович определял как роман-анекдот. Но жанровая характеристика в новых, более полных изданиях часто отсутствует, что, вероятно, и правильно: любые анекдоты живут на свете не так уж долго, часто это бабочки-однодневки, устные штрихи и штришочки времени, которое, как известно, идет стремительно и проходит чересчур быстро, увлекая за собой своих героев и свои характеристики.
А герой Войновича - серьезная заявка на определенную память и нарицательность. Правда, ту страницу уже перевернули, но Ване Чонкину и оп сей день никак нельзя отказать в читательских симпатиях, а его создателю - в ироническом, самобытном взгляде на российские реалии и умении провести обычную шахматную партию, используя неожиданные ходы, перемешивая на доске фигуры самым причудливым образом и лишая их любого сана путем превращения в простые пешки. Пешки под влиянием истории и судьбы. Таковой предстает и сама наша многострадальная страна без всех покровов и ореола величия.
Войнович-сатирик сказал свое веское слово.
Думаю, ему не раз уже поминали бравого солдата Швейка - поди, в зубах навязло. Параллель лежит на поверхности.
Наш милый и недалекий, порой просто туповатый Ваня "часовым был поставлен", но не у ворот, а у самолета. И представил себе, как в старой и хорошо известной песне, что за ним "полоса пограничная идет". Словно в том самолете сосредоточилось для Вани все самое дорогое, самое сокровенное, самое ценное. И казалось: сойди он со своего поста, покинь его - и произойдет нечто страшное, сродни трагедии.
Но трагедия таилась совсем в другом: в том, что Ваня, и не только он один, напрочь не знал и не понимал ни самой действительности, ни окружающих его людей, ни самого себя. А внезапно обрушившаяся на него любовь к Нюрке и совершенно противоестественные заключения, сделанные по факту противостояния Чонкина, заставляют задуматься даже не умеющего этого делать Ваню.
Итак, вновь личность противостоит государству, смешной и маленький, очень маленький, буквально человечек, осознает вдруг свою боль и свои интересы, начинает чувствовать и мыслить и пробует охранять уже не призрачную ценность самолета, а собственные, индивидуальные, необходимые именно ему, Ване.
Вспомним Андерсеновского стойкого крошечного оловянного солдатика, без рода и племени, сгоревшего в пламени свое любви. Этот идеальный и лирический сказочный образ, достаточно далекий от Вани, вероятно, во многом (больше, чем Швейк) послужил канвой для создания характера часового, верно и преданно охранявшего невесть что согласно приказу и абсолютно не знавшего, зачем стоит на посту. Характера, лишенного, конечно, и сказочности, и поэтичности, хотя и наделенного весьма своеобразной тонкостью.
В сущности, перед нами еще одна история несостоявшейся любви в парадоксальных условиях страны абсурда.
Помнится, в сказке от Андерсеновского солдатика остался небольшой кусочек олова. И высокая щемяще-грустная нота. У сатиры совсем иные интонации. Насколько долго они будут звучать - покажет время.