Неисчерпаемость русской литературы удивительна. Удивительно порой и наше отношение к ней. Пестрые книжные развалы, сияющие многоцветием обложек зарубежных детективов, приключений и фэнтези, - достаточно четкая доминанта времени и определяющая характеристика момента. А наша непростительная забывчивость и вина перед памятью исконно русских писателей, издавна разработавших все жанры, удовлетворяющие любой вкус?
Русская литература еще в позапрошлом веке, а, может быть, и раньше, обратилась и к фантастике, и к фэнтези, и к началам сюрреализма, которых попросту не заметили, бросившись к более известным и заметным западникам, ставшим безусловными приоритетами в своей области, как Гофман и Кафка. Оспаривать их вклад в мировую литературу невозможно, но вернемся на нашу русскую землю и вспомним одно не очень ныне популярное имя - Алексей Константинович Толстой. Для многих оно, очевидно, навсегда связано с Козьмой Прутковым. Или, наоборот, скрыто им.
Но Толстой был писателем многоплановым, многожанровым, поэтому воспринимать его лишь сатириком, или только поэтом, или исключительно драматургом нельзя. Кроме того, Алексей Константинович проявил себя достаточно опытным и зрелым мастером исторической хроники ("Князь Серебряный"), но раньше, в 1841 году, двадцатичетырехлетний начинающий прозаик издал в Санкт-Петербурге повесть "Упырь" под псевдонимом Краснорогский (от названия имения Красный Рог Черниговской губернии, где провел не один год своей жизни).
О той малоизвестной ныне повести Толстого хорошо отозвался Белинский, отмечая, правда, и ее явные слабости, свойственные перу не слишком умудренного жизнью прозаика.
"Упырь" - произведение сложное, основанное на постоянном сочетании и столкновении яви и фантастики, действительности и снов, сказочно-призрачных видений. Реальность перемежается нереальностью, они совмещаются, сплетаются воедино с самого начала повести, когда ее главный герой Руневский встречает "средь шумного бала, случайно" юную Дашу и по меньшей мере странного человека Рыбаренко, то ли действительно, как говорят, психически больного, то ли и впрямь познавшего суть окружающих его, вполне мирных и симпатичных, на первый взгляд, людей.
Рассказ Рыбаренко об упырях, то есть вампирах, к которым он относит бабушку Даши, милую старушку Сугробину, и ее приятеля Теляева, становится в повести основным и переносит действие из России в Италию, где побывал Рыбаренко и где берет начало таинственная и мистическая история, о которой знают немногие.
Проклятие рода молодой девушки, обреченной стать жертвой вампиров, дьявольское сплетение темных сил вокруг нее и любовь к ней Руневского заставляют его действовать. Но как? Вокруг неясности, сумрак, полутени, и он блуждает в поисках спасения любимой впотьмах, вслепую, и начинает встречать призраков, и натыкаться на фантастические видения и образы, словно ожившие под влиянием рассказов Рыбаренко.
Нужно отдать должное мастерству и воображению молодого писателя: Толстой блестяще владеет сюжетом, искусно перенося действие из России и обратно, свободно обращается со снами, предчувствиями и ощущениями, которые позже отнесут к сюрреализму и назовут его основными приметами и атрибутами.
Толстой работает в повести сразу с двумя планами - реальным и сверхъестественным, явным и фантасмагорическим, где безусловно существуют его герои и в которых существуем все мы, желая того или не желая, сознавая это или нет, задумываясь над этим или проходя мимо.
Основой повести становится причудливая игра воображения автора, воспитанного как на фольклоре, легендах, так и на традициях западной литературы (Гете, Байрон, Гофман, Мериме, Готье, Ирвинг).
А Гоголь с его "Портретом" и "Страшной местью"? А "Штосс" Лермонтова?
Отталкиваясь от уже имеющихся, ставших классическими образцов подобного рода и жанра, Толстой работал свободно и уверенно. Повесть "Упырь" написана пером прекрасного, несмотря на молодость, стилиста и знатока литературы,
Почувствуем хотя бы немного почерк Алексея Константиновича.
"...я воткнул свечу в один из ветвистых подсвечников, которые, как огромные пауки, держались на золотой раме зеркала, и тщательно осмотрел свои пистолеты. Мне удалось отворить заколоченную ставню, и с неизъяснимым удовольствием я стал дышать чистым воздухом ночи. Все вокруг меня было тихо. Луна была уже высоко, а воздух так прозрачен, что я мог различать все изгибы самых отдаленных гор, между которыми башня замка Baradello величественно подымала голову".
А вот несколько иной отрывок.
""Это кто?" - спросил я у грифона. Грифон очевидно смешался. "Это так, кто-нибудь! - отвечал он, поправляя носом свои перья, - не обращайте на него внимания!" Но в эту минуту к нам подлетел красивый попугай и, сев ко мне на плечо, проговорил гнусливым голосом: "Дуррак, дуррак! Ты не знаешь, кто этот человек? Это наш настоящий хозяин, и мы его почитаем более, нежели дон Пьетро!" Грифон с сердцем посмотрел на попугая и значительно мигнул ему одним глазом, но тот уже слетел с моего плеча и исчез в потолке между купидонами и облаками".
В одном отказал Толстому Белинский - в настоящей глубине фантастики, лишенной, по сравнению с Гофманом, подлинного психологизма, да и характеры, созданные писателем, назвал так: "что-то вроде характеров".
Видимо, именно в силу суждения великого критика и приверженности к уже высказанному однажды мнению "Упырь" долгие годы оставался в тени, был абсолютно неизвестным произведением Алексея Константиновича.
Но обнаружив случайно или по чьей-то подсказке эту небольшую повесть в творческом наследии писателя, вряд ли ее можно забыть и нельзя в который раз не подивиться нашей российской беспамятности, не имеющей себе оправдания в виде ссылок на определенным образом сложившиеся обстоятельства.
Странно и другое: почему писатель больше не обращался к подобным темам и сюжетам? ( неопубликованные попытки на французском языке и повесть "Амена" вряд ли можно считать серьезными). Почему перешел от фантастики в мир истории, лирики и драматургии? Очевидно, вполне осознанно и обдуманно. Но что сыграло здесь свою решающую роль?
Сегодня мы вряд ли достаточно точно и полно сможем ответить на эти вопросы. Вероятно, ушли в прошлое идеалы и впечатления юности. Очевидно, та самая глубина характеров, о которой напоминал Белинский, теперь уже программировалась и трансформировалась Толстым в ином ключе, и достичь ее он хотел и мог другими методами и в других жанрах.
Но подлинно ли отсутствовала глубина образов в "Упыре"? Действительно ли Толстой ограничился лишь внешней стороной событий, сюжетом, не сумев добиться психологической тонкости в разработке характеров? Пожалуй, и здесь нельзя дать однозначного ответа.
Безусловно, во многом и Руневский, и Даша, и Рыбаренко начертаны достаточно бегло, небрежно, словно на ходу, но не была ли некая зарисовочность целью прозаика? Сочетая явь и фантазию, не стремился ли он придать легкую неконкретность характерам героев, словно стоящим перед читателем в сумраке, в нечеткости вечерних предзакатных красок? Не хотел ли в чем-то реальные и определенные образы сделать одновременно призрачными и слегка размытыми?
Вероятно, он умышленно стер четкость и глубину изображения, затушевал яркость и безусловность, пользуясь мягкой и осторожной кистью волшебника, рисующего фантастические картины, и более подходящей для избранного жанра.
Каким бы ни было истинное положение вещей, Толстой, создав "Упыря", не вернулся к воображаемым мирам, оставив раннюю повесть единственной работой подобного плана. Не захотел продолжать, очевидно, считая для себя исчерпанными и тему, и героев, и полученный опыт: прелестная игра теней, увлекательная игра воображения ушли в прошлое. Проба пера не получила развития и продолжения.
Можно лишь сожалеть об этом и посетовать, что в русской литературе не появилось еще несколько интересных произведений. Однако непростительно и раньше, и теперь вычеркивать повесть "Упырь" из хорошо известных нам произведений Алексея Константиновича, сказавшего свое определенно весомое слово в жанре фэнтези.
"И, созидая потом, мимолетное помни виденье!" - написал Толстой - поэт в 1855 году в широко известном стихотворении "Тщетно, художник, ты мнишь..."
Очевидно, "Упырь" и оказался тем самым мимолетным виденьем, неожиданно посетившим прозаика. Не мимолетным, надеюсь, для потомков.