В истории государства российского меньше всего повезло мещанству. Этому сословию по странному, не объяснимому капризу времени и в силу трансформации языка, понятий и определений отказано даже в исторической памяти.
Возрождаются российское духовенство, дворянство и купечество, и клубы уже появились соответствующие, и кланы оформились, а мещанство, получив на века пренебрежительный переносный смысл, ставший из вторичного не просто первым, но и единственным, вряд ли сможет претендовать на свое исконное, заслуженное восстановление в правах.
И действительно, почему именно мещане - сословие ремесленников, мелких торговцев, домовладельцев оказались олицетворением низменных интересов и бескультурья, символом отсутствия высоких идеалов и подлинной духовности? Ведь разночинцы, образам которых посвящено немало страниц и произведений русской литературы, часто были выходцами из мещанства. Вероятно, даже в большинстве своем, хотя подобной статистики не существует, и здесь можно только предполагать и домысливать.
Появившаяся в 1861 году в журнале "Современник" дилогия Николая Герасимовича Помяловского - повести "Мещанское счастье" и "Молотов" - написана как раз в то время, когда первоначальный смысл понятия "мещане" оставался единственным. И герой дилогии Егор Иванович Молотов - разночинец - связывает себя с этим сословием, не подозревая, равно как и автор, что спустя десятилетия сочетание слов "мещанское счастье" начнет звучать иронически и даже сомнительно.
Молотов Помяловского - образ достаточно сложный, характер мятущийся, рефлексирующий. В нем нет ни базаровской твердости и самоуверенности, ни волоховской бесшабашности и независимости. Ранимый по натуре, тонко, болезненно чувствующий, мгновенно откликающийся на малейшие нюансы в отношении к нему окружающих, ищущий любви и тоскующий по ней, Молотов сильно отличается от знакомого нам, привычного в русской литературе образа героя-разночинца. В горьких раздумьях над своей судьбой, недовольный и ею, и самим собой, сетующий на невозможность подлинного приложения и реализации своих сил и возможностей - таким предстает Молотов Помяловского. Его тревожат бездуховность и относительность независимости - нет ничего своего, нет основы для деятельности, службы, существования. Жизнь в семье помещика Обросимова быстро показала Молотову сущность его положения и истинное отношение к нему.
"Никогда он не ощущал такого сильного, неисходного, томящего чувства одиночества, какое теперь охватило все его существо... Гордость, эта страшная сила в своем развитии, мучила его так, как мучит человека преступного совесть. Ему стыдно было, что его отталкивали от себя некоторые люди, а как примут его другие - не знал он, и являлось сомнение в своем достоинстве. И все один, некому слова сказать. Заперта в нем эта сила гордости, не разрешенная ни единым откровенным словом, сила жалоб на одиночество, тревога несозревших вопросов и предчувствия темной будущности".
До всего Молотову пришлось доходить самому: и любое убеждение, и определенное положение завоевывал он самостоятельно, не желая быть обязанным никому и ничем.
Художник Череванин, иной тип разночинца, стоящий в повести рядом с Молотовым, значительно ближе к знакомому нам характеру: он беспощадно и резко отрицает мир, сообщая, что "все мне представляется ничтожным до невероятности, потому что все на свете скоропреходяще и тленно!"
Череванин далек от идеалов семейной жизни, любви, поэзии: "На свете нет любви, а есть аппетит здорового человека; нет девы, а есть бабы; вместо поэзии в жизни мерзость какая-то, скука и тоска неисходная; ну, луна, пожалуй, и есть, да мне плевать на луну: какого черта я в ней не видал?"
Вспомнили Базарова? А Волохова?
Помяловский показал несколько типов разночинцев: от нигилизма художника ниточка потянулась к преданному слуге и защитнику существующего строя и образа жизни Негодящеву, а затем к поглощенному поисками собственных идеалов Молотову. Последний - оригинальный и необычный характер - видит как раз свое счастье - мещанское счастье! - в семье, и, отыскав наконец героиню жизненных мечтаний Надю, останавливается на достигнутом.
" - И я теперь буду не один на свете, - говорил он. себе, - и я нашел свою родню, совью себе гнездо. Недаром я копил эти цветы, картины, книги, фарфор и серебро. Она будет здесь жить; тут мы будем сидеть, читать и беседовать. Все, к чему я стремился, скоро может осуществиться в моей жизни. Теперь в сторону все эти необъяснимые вопросы; я знаю, зачем буду жить на свете... я просто любить и жить хочу".
Правда, прозаик закончил дилогию замечанием в духе Гоголя: "Эх, господа, что-то скучно..."
Но она не кажется здесь оправданной самим решением повести: ни ее интонацией, ни авторским отношением к герою, ни трансформацией образа. В сущности, ничем. Поэтому заключительная фраза прозвучала странно, словно повисла в воздухе, и осталась непонятной: ведь совсем не ради нее написана дилогия. Она создавалась ради идеала простого земного человеческого счастья, ради малейшей возможности его существования.
Помяловский постоянно противопоставляет, сталкивает своих героев и их взгляды, мировоззрение, отметая и отрицая теорию Череванина и ему подобных.
Да, художник очень и очень неглуп, остроумен, его рассуждения ярки, забавны, дразняще-привлекательны. Но - абсурдны. И даже страшны своей безысходностью и пустотой души, которая не в состоянии искать, завоевывать и верить. А смысл жизни - как раз в таком сражении и вере, в поисках родственных душ, отзвуков своим мыслям и настроениям, доброты и тепла. Нельзя заранее отказываться от любой борьбы за свое будущее, за свое возможное счастье, нельзя сразу опускать руки, оправдывая бездеятельность оригинальной, но лживой теорией отрицания мира поэзии и любви.
И в основе дилогии - непреложность людей, подобных Молотову и Наде, без которых бытие невозможно.
Чуткий и проницательный, несмотря на свою молодость, Помяловский не стремился к воплощению героического содержания жизни и мощных и великих характеров. Он предпочитал будничную действительность и реальный простейший быт, формирующие судьбы и натуры привычно, закономерно, естественно и часто лучше, нежели неожиданные и критические повороты, мятежи и восстания. Смуты и бури души человеческой, существующей в обыденной обстановке среди простых людей, нередко значительно серьезнее и страшнее мировых осложнений.
И обычное счастье обычного человека имеет в жизни куда больше смысла и значения, чем счастье человечества. Поэтому прозаик стремился показать в повести эту возможность душевного покоя и объяснить людям, что именно так можно и нужно жить. Стоит хотя бы попробовать!
Молотов оказался очень близок читателю Помяловского: по происхождению, судьбе, образу мыслей. Неслучайно Горький писал в "Беседах о ремесле": "Я думаю, что на мое отношение к жизни влияли - каждый по-своему - три писателя: Помяловский, Глеб Успенский и Лесков. Возможно, что Помяловский влиял на меня сильнее Лескова и Успенского".
Что может быть важнее и ценнее для писателя, чем признание столь могучего и прекрасного влияния на читателя? Что может быть выше и благороднее этого?
Но прошли годы, и дилогию Помяловского словно вычеркнули из списков необходимой и полезной для современного читателя произведений. Посудите сами: кому нужна проповедь мещанского - мещанского! - счастья, обыкновенного счастья простой семьи, когда идеалы резко поменялись и нужны совсем другие, диаметрально противоположные и отвечающие запросам и целям революционной современности! Не им ли, этим новым идеалам, мы и доныне обязаны глубоким забвением счастья индивидуальности, отсутствием всякого внимания к личности и ее проблемам и полном крахом семьи, которая благополучно "разлетелась" под влиянием и веянием новых времен и девизов?
Презрительно стало звучать прекрасное когда-то словосочетание "мещанское счастье". Его смысл, вложенный в него великим гуманистом Помяловским, был искажен, извращен, сознательно переиначен. Только время все равно поставило все на свои места и вернуло нас в лоно семьи, стараясь спасти от беспредельной тоски и беспросветного отчаяния молотовского одиночества.
А прозаику не удалось дожить даже до тридцати. Какими молодыми, совсем юными они уходили, по праву ставшие творцами русской литературы...
Похороны Помяловского в Петербурге собрали огромную толпу, которая медленно двигалась к кладбищу, без конца пополняясь новыми и новыми людьми, пришедшими проститься со своим писателем. Несмотря на возраст, он был уже известен, любим и ценим. Думается, это и оказалось его простым человеческим счастьем, узнать о котором он так и не успел.