"Я полагаю, чтобы овладеть хорошим юмором, надо дойти до крайнего пессимизма, заглянуть в мрачную бездну, убедиться в том, что там ничего нет, и потихоньку возвращаться обратно. След, оставленный этим обратным путем, и будет настоящим юмором", - так написал Фазиль Искандер в рассказе "Начало".
В одном интервью он добавил, что юмор поправляет промахи жизни. Поэтому тексты, насыщенные юмором, так близки читателю. И если над недостатками страны хочется смеяться, значит, она еще может выздороветь. А вот если смеяться над ними нет желания... Значит, страна уже погибла. Над погибшими не смеются.
Но дар юмориста дается избранным. Поэтому их всегда столь мало - настоящих. Здесь требуется не один талант - нужны глубина, снисходительность и доброта, тонкое соединение остроумия, такта и чувства меры, реализма и идеализма, насмешки и сочувствия...
Искандер принадлежит именно к таким
О природе и сущности юмора написано много. Пожалуй, самое понятное и правильное его определение - настроение (от англ. Humour). Но на латинском языке слово humor - жидкость, сок. В Средневековье считалось, что здоровье человека зависит от свойств и соединения четырех жидкостей в организме, определяющих четыре основных темперамента или характера - холерик, сангвиник, флегматик, меланхолик. И по сей день юмором нельзя назвать литературную форму или эстетическую категорию. Он, прежде всего - особое мировоззрение, сочетающее внешне комическую трактовку с внутренней серьезностью.
Как живет он, этот господин юмор? От политической борьбы он далек - не путайте с сатирой - но опыта и зрелости ему не занимать. Он знает цену жизни, хорошо видит ее хорошие и плохие стороны, четко различает своих и чужих. В его изображении нет ни озлобления, ни желчи. Он усмехается по-доброму над умными и недалекими, над прозорливыми и ошибающимися. Отлично видит контраст между миром идеалов и действительностью. И демонстрирует абсурдность и несуразности людей, поступков и ситуаций. Часто подчеркнуто и утрированно.
Но он почти не забываем, в отличие, скажем, от остроты, вызывающей хохот. Непреходящим остается то особое настроение, вызванное к жизни грустной юмористической усмешкой... Комизм подчеркивает лишь забавные, веселые подробности бессмысленных явлений. Юмор фиксирует внимание на их серьезной стороне или, наоборот, на смешных деталях того, что представляется серьезным. Он преподносит миру его собственное несовершенство - и снова усмехается. Сатира непримирима, она борется, юмор склоняется пред неизбежным. Сатира рисует яркие противоречия между идеалом и действительностью, негодует и ожесточает нас, юмор успокаивает, примиряет.
В иронии смешное скрыто маской серьезности - но доминирует отрицательное, насмешливое отношение. В юморе серьезное таится под маской смешного - и очевидно положительное, "смеющееся" отношение.
Характерная черта юмора - сочувствие к тому, что он осмеивает. Он интересуется только индивидуальной психологией, тогда как сатира, даже изображая отдельные личности, имеет в виду лишь общественный строй.
Да теория суха. Но без нее тоже нельзя. И насколько справедливо все сказанное выше, если вспомнить прозу Искандера...
Родившийся и выросший в Абхазии, он никогда не изменял своей малой родине, хотя последние годы - и уже давно - живет вдалеке от нее. В Абхазии воплотился для писателя весь мир, отразился в ней - огромный, противоречивый и прекрасный. И крохотное горное село Чегем получило статус великий - близкий по значимости Москве и Петербургу Толстого и Пушкина или Пятигорску Лермонтова.
"Тебе хорошо, - сказал мне как-то один мой московский коллега, - ты пишешь о маленьком народе. А нам куда трудней. Попробуй опиши многомиллионную нацию". - "Ты из Смоленщины, - ответил я, - вот и пиши, как будто все начала и концы сходятся в Смоленской области" ("Море обаяния").
Для Фазиля Абдуловича действительно все сплелось в его родных местах, все там сошлось клином. Отец был иранцем, владельцем кирпичного завода, и выслан из Абхазии по сталинскому приказу вместе с другими потомками бывших иностранцев.
"Возможно, они слишком вяло врастали в социализм", - написал о них Искандер ("Школьный вальс, или Энергия стыда").
Его основные и любимые герои - Сандро из Чегема и мальчик Чик
Роман о Сандро - это абхазский эпос. Перед читателем - детство человечества, патриархальная Абхазия, гармоничная и мирная, беспредельно реальная, сочетающая и лукавство, и обман. Поэтические рассказы о Чике продолжают тему детства, но уже одного мальчика.
Детство всегда привлекало писателей как важный момент становления, познания, обретения принципов. Лев Толстой, Алексей Толстой, Максим Горький... Все они начинали с этой темы, дневниково-автобиографической, уходили от нее дальше и дальше, словно забывали, вырастали из нее, ставшей им тесной, - чувство в значительной степени ложное.
Для Искандера эта тема никогда не тесна. Он чувствует себя в ней привольно и просторно, она именно его - тема открытия мира. Потому что этот мир открыть для себя и познать до конца невозможно. А главное - для Искандера именно детство играет решающую роль всегда и везде. И для всех.
"Может быть, самая трогательная и самая глубокая черта детства - бессознательная вера в необходимость здравого смысла. Следовательно, раз в чем-то нет здравого смысла, надо искать, что исказило его или куда он затерялся. Детство верит, что мир разумен, а все неразумное - это помехи, которые можно устранить, стоит повернуть нужный рычаг. Может быть, дело в том, что в детстве мы еще слышим шум материнской крови, проносившейся сквозь нас и вскормившей нас. Мир руками наших матерей делал нам добро и только добро, и разве не естественно, что доверие к его разумности у нас первично. А как же иначе?
Я думаю, что настоящие люди - это те, что с годами не утрачивают детской веры в разумность мира, ибо эта вера поддерживает истинную страсть в борьбе с безумием жестокости и глупости". ("Созвездие Козлотура").
Так что да здравствует эта неизменная "детскость", этот прекрасный "детский" взгляд на мир!
Творчество Искандера - замечательное подтверждение того, что тематическая вторичность не имеет большого значения, если перо в руках мастера. Да, уже написаны миллионы страниц о первой любви, первой ревности, первом постижении людей... Ну и что? Все давно обо всем сказано... Суть в том, КАК повторить.
"В пятнадцать лет я получил в письме пламенное признание в любви. У меня до сих пор сохранилось впечатление, что вспыхнувшие при чтении слова признания были написаны золотом, а не обыкновенными чернилами. ...
Золотящиеся буквы вспыхивали и шевелились на бумаге. Я перечел письмо несколько раз, благодарно влюбился в автора и, тут же изорвав его на мелкие кусочки, выбросил в мусорный ящик.
Моими действиями двигал могучий патриархальный стыд и неосознанная логика начинающего социалиста. Ход ее я сейчас мог бы расшифровать примерно так: письмо, полученное мною, - это счастье, а счастливым быть стыдно, как стыдно быть сытым среди голодных. Ну, а так как от счастья отказаться трудно (тактика!), надо его законспирировать, то есть держать в голове, уничтожив все материальные улики". ("Письмо").
Первое увлечение, первая ревность, первый разрыв... Все впервые... Потом оглянешься: а что было-то? Что в действительности произошло? Кажется, ничего особенного, но ту занозу никак не вытащить из памяти. Да и зачем? В опыте жизни важны любые составляющие.
Взрослеющий герой Искандера проходит самой обычной тропинкой всех взрослеющих мальчиков, узнающих мир в себе и себя в мире. Учится жалеть ("Дедушка"), создавать имидж ("Начало"), понимать людей ("Мой кумир"). Да, все довольно привычно и многократно встречалось в литературе, но тогда почему же у Искандера все это столь интересно, столь далеко от банальности? Суть все в той же интонации, создающей особую ткань повествования, в настроении, легко передающемся читателю от автора и захватывающем незаметно и властно.
Мастерство прозаика - именно в умении повести за собой, и не с помощью захватывающей интриги и острого сюжета, это как раз несложно сделать, а вот попробуйте описать свою первую любовь так, что не оторваться от рассказа...
Искандер подтвердил это в другом интервью, сказав:
- У молодого поколения эстетические и этические нормы изменились - они больше заняты внешними эффектами, стараются своими способами привлечь читателей. Нам же казалось, что читательский интерес могут и должны привлечь острота поставленного вопроса, глубина прозы.
...для писателя то время имело свои преимущества. И главное из них заключалось в том, что была совершенно ясна и наглядна цель, с которой надо бороться. Этой целью был режим, как мы все думали, отнимавший у народа свободу мысли, свободу выражения.
А сегодня цель определить трудно. В итоге одни ностальгируют по старому, другие возлагают какие-то надежды на то, что в России все-таки положение вещей изменится к лучшему. А третьи просто ушли в коммерцию.
Сам Фазиль Абдулович давно сформулировал свое жизненное кредо: "Что можно сделать для родины, когда ничего нельзя сделать? Делай самого себя!" ("Стоянка человека").
Первую славу Искандеру принесла небольшая повесть "Созвездие Козлотура". В ней переплелась романтика - любовь героя - и бессмыслица пропагандистской российской кампании "козлотуризации". Во времена Хрущева и его любимицы "царицы полей кукурузы" повесть, конечно, выглядела очевидным намеком.
"Мы слишком космичны, - писал прозаик позже. - Отсюда наши беды. Обрабатывать свой виноградник - не наша философия. А вот вырастить виноградник в тундре - это нам интересно. ("Думающий о России").
Известно участие Искандера в издании "Метрополя", обусловившее вынужденное молчание... А когда в восьмидесятых появились, наконец, новые рассказы, критики вдруг дружно заговорили об ином этапе творчества писателя: в абхазском эпосе появились криминальные герои, исчезла народная этика, а юмор сменился сарказмом.
Очевидно, если спросить об этом прозаика, он ответит своей любимой фразой: "Это так, но не точно". Или другой своей фразой: "Не всякая критика - мысль, но всякая мысль - критика. Мысль не имеет другой формы существования".
Он всегда был и остается философом. Его фразы становятся отличными афоризмами, которые цитируют и повторяют. Например:
"Народ не может и не должен жить дальней целью, ибо дальняя цель всегда служит оправданием ближайшему мошенничеству".
"Я бы хотел, чтобы все люди когда-то в далекие-предалекие времена были людоедами. Тогда бы означало, что люди постепенно добреют. Как-то противно жить, если не знать, что люди постепенно добреют".
"Идеологизированный человек при всей своей амбициозности перестает быть личностью ровно настолько, насколько он идеологизирован".
"Настоящая ответственность бывает только личной. Человек краснеет один".
"Или книга будет греть человека, или человек будет греться над костром из книг. Третьего не дано!".
"Ничто так не нуждается в нравственности, как политика, и никто так не ненавидит политику, как нравственные люди".
"Культура - это не количество прочитанных книг, а количество понятых".