Маша встретила этого странного типа на одном из заседаний Госдумы в начале эпохи второго российского Президента. В воздухе остро и настойчиво снова запахло переменами. К ним осторожно принюхивались, пытаясь определить направление и силу ветра.
Младые реформаторы срочно перестраивались в другую сторону, стараясь не вспоминать о первых экономических реформах. Справа налево, слева направо... Пересчитайсь! Никого не потеряли по дороге? И никто не забыт...
Тогда опять, в который раз, кое-как поверилось в светлое, пока еще не засветившееся будущее. В то, что юных кадров будет много, и они не умыкнутся по старой привычке за рубеж в поисках лучшей жизни, а построят новое родное отечество.
Увы, прекрасная стройка вновь подзадержалась, хотя прекрасное завтра великих не подвело. И они, чтобы не простаивать, решили спешно создать на неопределенное время совсем другое: например, российскую олигархическую систему. Но это позже.
Машу политика не волновала. Лишь постольку поскольку, как любого гражданина своей страны и простого обывателя, жестко зависящего от ценовой политики, курса доллара и стоимости барреля нефти. И в Думу она попала совершенно случайно.
Маня поставила диктофон вперед, так близко, как сумела, и старалась не потерять его из вида среди множества других. Диктофончик - вещь ценная и крайне нужная. Какой-то высокий седой, неплохо одетый дядька почти с самого начала заседания постоянно смотрел на Маню и радостно смеялся. Сначала она решила, что ей повезло на прибабахнутого - для Думы дело привычное, потом перевела его в разряд идиотов и стала раздражаться. Ну, что ему от Машки надо? У нее работа, времени мало, материал срочный... Откуда взялся на ее голову этот седой господин? Похоже, он явился в Госдуму исключительно ради Мани.
Она постаралась собрать в кулак всю свою хилую, по-детски слабую волю и подарила весельчаку самый суровый взгляд. Взгляд развеселил его еще больше. И когда заседание подошло к перерыву, а Маша облегченно вздохнула, седой внезапно возник перед ней, по-прежнему сияя во весь рот отличными зубами. Над ними явно потрудились о-очень дорогие дантисты.
Маня успела только позавидовать - у нее никогда не будет денег на такую откровенную улыбку! - как сбоку заворковала стоявшая рядом с незнакомцем молодая, шикарно-нарядная, вся в переливающихся шелках, дама.
- Мистер Лоуренс приехал из Америки. Он очень хочет побеседовать с вами по личному делу. Я переводчица.
Маша, как всегда, испугалась: она родилась трусихой. Ну, какое там личное дело - к ней! - у этого иностранного дяди? И как вообще он оказался в Думе? Кого только туда теперь не пропускают...
- Я говорю по-английски, - пробормотала Маня.
- Прекрасно! - обрадовалась переводчица. - Тогда я вернусь через десять минут.
И исчезла. Наверное, понеслась в буфет. Маша старалась не выпустить из глаз свой диктофон: вполне могут схватить по ошибке или упереть. Ворья хватает везде, и Дума - не золотое исключение.
Улыбчивый мистер Лоуренс тотчас объяснил смущенной Мане, что у него есть друг, бывший военный моряк, который мечтает о такой женщине, как она.
Еще не легче... За что ей сегодня на редкость сильная везуха? И почему как раз она ненароком угодила в мечты неведомого - да никогда бы его не знать! - чужеземца?..
- Вы - его идеал! - объяснил, сияя, мистер Лоуренс. - Берт именно такой представляет себе свою будущую жену из России: она должна быть высокой, худой, кудрявой и курносой брюнеткой с темными глазами. Он ищет лишь этот образ и даже дал объявление в русскую газету. Ему придут тысячи писем, но не будет письма от вас! А это невозможно. Я не могу отпустить вас, пока вы не дадите мне обещание написать Бертилу. Вот его адрес. - И американец быстро застрочил на своей визитке. - А это мой. На всякий случай. Хотя вы - не мой идеал. Простите!
Он громко захохотал. Не умно и не смешно...
- Вы пошлете письмо моему другу? Прямо сегодня? Я тоже напишу ему о нашей неожиданной удачной встрече. Мне вас послал Господь!
Лоуренс пристально и властно заглянул замявшейся Мане в глаза, диктуя свои условия. Она окончательно растерялась: какие-то письма в чужую страну... Зачем? У нее нет никакого желания снова выходить замуж. Тем более, за иностранца.
Маша пожала плечами. Лоуренс взял ее за руку и нежно поцеловал пальцы.
- Хорошо... - тихо и неуверенно сказала Маня. - Я постараюсь написать...
Американец вдруг стал серьезным.
- Я люблю Бертила. И хочу, чтобы он был счастливым. Поймите меня правильно!.. Мне кажется, что у вас все должно сложиться лучшим образом...
Ну, это уж обязательно!.. У Машки наверняка все будет хорошо, даже если все будет плохо... Она постоянно пыталась вколотить в себя такую банальную и расхожую истину. Теперь ей пробует помочь господин Лоуренс. Спасибо ему!
Маня кивнула, торопливо сунула в сумку визитку и рванулась вперед за диктофоном.
- Ну, как же! - снова захохотал мистер. - Журналист не может потерять диктофон! Как солдат оружие!
Мистер Лоуренс - дурак, подумала недипломатичная Маша. Но ведь ее никто не слышит... В детстве с приятелями она на даче весело размалевывала заборы такими беспощадными и бескомпромиссными характеристиками: "Валька - дурак!"
Маша резко, невежливо повернулась, едва кивнув американцу, и вышла в коридор. Там корреспонденты, помешанные на эксклюзивных интервью, облепили и плотно зажали микрофонами Чубайса. Маня мельком взглянула на удивившегося ее безразличию Анатолия Борисовича сверху вниз - а у нее рост метр восемьдесят два плюс каблуки! - и повернула к лифтам.
Длиннушка - всегда ласково называл ее Вовка... А Машкиной первой любовью был рыжий мальчик по имени Толя. Она уже забыла его фамилию. Рыжий Толик... Дача... Зеленые полянки детства...
А теперь Машка - идеал какого-то неизвестного придурочного военного моряка. У них что там, берут во флот самых чудаковатых?.. Оригинальная кадровая политика...
По дороге домой Маша купила на почте международный конверт.
- Я родилась и выросла в редакции!
Маша ничуть не шутила. Она всю жизнь любила повторять эту почти правдивую фразу.
Вовка засмеялся и глянул на Машку. У него был буратинский нос, всегда умилявший Маню. Она посвятила Володе немало глупых стихотворений, конечно, не показав ему ни одного.
Буратино, Буратино,
Деревянный, тощий, длинный,
Жесткие ресницы, строгие глаза...
Собралась влюбиться,
Ты сказал: "Нельзя!.."
Это "нельзя" прозвучало не сразу...
- Объясни про редакцию, - попросил Вовка.
Объяснить? Маша вздохнула. Это проще веника, как говорит отец...
Иногда память начинала разматываться безостановочно, как нитка с катушки. Только потяни...
Первое воспоминание - Маня лежит на скамейке во дворе университета на Моховой, истошно орет и колотит ногами. А молодые родители - студенты журфака - ругаются возле, почти не обращая внимание на дочь. Ей три года. Ранний ребенок...
- Масяпа, прекрати выть! Ты страшно надоела! - наконец обращается к ней мать. - Объясни по-человечески, чего ты добиваешься?
Маша толком своих требований и желаний не представляет, но продолжает упорно и злобно избивать ногами ни в чем не повинную скамью.
- Ребенок избалован! - сердито говорит отец. - И наверняка хочет есть! Или спать! У нормальных матерей в это время дети давно уже пообедали!
- А нечего было жениться на ненормальной! - кричит мать. - Вообще, знаешь, нам пора разойтись! Кстати, это ты был против моего академического и заставляешь меня теперь каждый день ходить на фак! Куда же девать ребенка? И зачем нам дубликаты лекций?
Маша искоса, краем глаза оценивает родителей: у них красные, потные, неприятные лица и безобразно вытаращенные глаза. Почему у нее такие некрасивые мама с папой? Ей очень не повезло... И принимается вопить снова.
- Мася, ну поимей совесть... - стонет мать. - Сейчас мы пойдем домой, и я куплю тебе по дороге шоколадку. Хочешь?
Маша хочет только одного: чтобы они перестали кричать. Но отказываться от шоколада тоже не имеет смысла. Она кивает и ненадолго прекращает колотить скамейку.
- Марья, вставай и не пыхти! Довольно выкаблучиваться! - отец пытается выглядеть строгим. Получается плохо. Маше весело. - Смотри, все студенты и преподаватели сбежались на твои вопли!
Какая-то очень милая тетя в сиреневом костюме действительно подплывает к родителям.
- Ой, какая прелесть! Вылитый Паша! - ласково поет тетя. - Уже такая большая дочка! Паша и Маша! Очень симпатично. Вы специально подбирали имя в рифму? Инночка, как это вы все успеваете?
- Да я как раз ничего не успеваю, - мгновенно сменив тон, приветливо отзывается мать. И лицо уже совсем другое. Как мама может быстро меняться! Или на это способны все люди? - Потому Павел все время сердится. А Манька орет!
Дальнейшие события того сияюще-яркого, весеннего дня проваливаются в узкие беспросветные закоулки памяти. Навсегда остались лишь теплота пропитавшейся солнцем деревянной скамейки и тяжкое недоумение перед первым запомнившимся скандалом родителей. Раньше они или не ссорились, или Маша просто не сосредоточивалась на этом. Не умела - была слишком мала.
Она появилась на свет, когда родители учились на втором курсе. Маша хорошо помнила начало их трудовой журналистской деятельности, а точнее, их вечное отсутствие дома. И свой любимый вопрос бабушке:
- А мама с папой придут сегодня ночевать?
И бабушка неизменно отвечала:
- Придут, Машенька, придут обязательно! Только вот не знаю когда: то ли в час ночи, то ли в два...
Родители появлялись дома изредка. Мимоходом, мельком неодобрительно оглядывали дочь и начинали дружным хором поучать бабушку, как правильно воспитывать и растить единственное в семье дитя.
- Мама! - возмущалась Инна. - Неужели ты не понимаешь, что она давно должна есть самостоятельно? Ужас какой-то! Почему ты до сих пор ее кормишь? Маська, немедленно бери ложку и ешь сама!
Маша нехотя брала ложку и сразу опускала ее на стол. Мрачный отец хмурил брови и грозно смотрел на дочь. Впечатления - ноль. На нее никакие родительские взгляды не действовали: маму с папой всерьез Маня не принимала. Считала чем-то вроде живых, но неинтересных, случайно попавших в дом и не имеющих никакой ценности игрушек. Или своеобразных гостей в ее жизни, неважной ее деталью, необходимость и значимость которых Маша давно приравняла к нулю. Ей выпало на долю испытать все сомнительные прелести бытия раннего ребенка.
- Инночка, - ласково интересовалась бабушка, - а ты когда-нибудь видела, чтобы кормили взрослого? Всему свое время и свой черед. И Машенька тоже скоро начнет есть сама. Когда ей захочется и когда у нее получится. Она у нас вообще - чудо природы.
- Да у нее никогда не получится, если ты будешь все делать за нее и вдобавок считать необыкновенной! - выходила из себя мать. - Нет, в самом деле, лучше сидеть в редакции дотемна! И ничего не видеть и не слышать!
Бабушка согласно кивала.
- Да, это и вправду лучше. И нам с Машуней куда как спокойнее!
Мане с бабушкой было очень хорошо, бабуля запомнилась доброй, полной и заботливой. И Маша по-настоящему удивилась, смутилась, даже испугалась, услышав однажды от лучшей подруги Кати:
- Какая у тебя злая бабушка!
Бабушка не сделала Кате абсолютно ничего плохого: наоборот, подружку в Машином доме всегда привечали, угощали, приглашали приходить снова и снова. Просто бабушка выговорила Кате за обедом, сделала какое-то замечание - кажется, по поводу испачканной скатерти - необычно резким тоном, и в этой интонации подружка уловила искреннее нерасположение и пришла к определенным для себя выводам.
Маша надолго потерялась. Открытие противоположности мнений и несовпадения оценок оказалось слишком неприятным, а уж о том, что родные и близкие ей люди могут окружающим казаться плохими, Маша и вовсе не подозревала. Ей упорно верилось, что лишь одна она имеет право судить и осуждать домашних. Но разве никто вокруг не мог этого делать? Да запросто!
Тихий мир детства, мирный и теплый, несмотря на родительские крики, - их Маша часто старательно пропускала мимо ушей - опрокинулся одной Катиной фразой. Маня больше не приглашала к себе Катю и стала присматриваться к домашним, пытаясь оценить их другими глазами, со стороны, увидеть все плюсы и минусы, о которых она сама не догадывалась.
- Почему мне нельзя прыгать на диване? - спросила Маша отца. - У Кати дома арабская мебель, а на ней разрешают скакать прямо в туфлях, сколько хочешь.
- А кто у этой Кати родители? - поинтересовался отец.
- Маляры.
- Ну вот, а мы с матерью - простые журналисты-газетчики. Так сказать, творческая интеллигенция. Ничего не производящая и не выпускающая. Газета не в счет, это не материальная ценность. Поняла?
Маня кивнула, хотя не поняла ни на копейку. Взрослые привыкли говорить непонятным языком. Она начала пристально изучать родителей и бабушку и быстро выяснила, что все далеко не так просто, как казалось в раннем детстве. Мать и отец постоянно кричали, не сдерживаясь даже при чужих. Почему? Бабушка любила только одну Машу и свою дочку Инну, а к остальным относилась равнодушно и холодно. Возможно, именно эту холодность унаследовала и мать. Кроме того, родители слишком много, по Машиному мнению, болтались на работе, о которой дома говорили упоенно, с благоговением и придыханием, хотя уж именно дома можно было забыть, наконец, о редакции и заняться единственным ребенком.
- Мама, почитай мне про Незнайку, - робко попросила как-то Маня в тот редкий час, когда мать находилась возле, и торопливо забралась с ногами на диван поближе к матери.
Очень хотелось прижаться к маме-Инне, обнять ее, подышать ее непривычным, недомашним запахом. Просто посидеть с ней рядом, такой всегда далекой и прекрасной. Недосягаемой, умной, высокой. Маня боялась матери, преклонялась перед ней и мечтала стать похожей на нее. Но лучше всего - чтобы мама сейчас, вот прямо в эту минуту обняла Машку, стиснула крепко-крепко, даже больно, как стискивают других детей - Маня видела на улице и у подруги Кати - и почитала бы книжку... И читала бы ее Машке долго-долго, каждый вечер, потому что книга большая, толстая, как раз на много вечеров рассчитанная. А потом хорошо бы начать читать ее снова с самого начала...
- Я ненавижу Незнайку! - простонала мать. - И вообще можно запросто навсегда отупеть, если постоянно читать детские книги.
- Разве ты их часто читаешь? - простодушно удивилась Маша. - А как же тогда дети, которые читают только детские книги? Дети тоже должны все отупеть?
- Настоящая мыслюха! - засмеялся отец.
Мать всплеснула руками.
- Какая ты, Масяпа, у нас сообразительная! Палец тебе в рот не клади! Пусть тобой займется бабушка. Ей не привыкать.
Маша вяло слезла с дивана и поплелась на кухню, потащив туда за собой любимую книгу.
- Марья, подожди! Видишь, Инна, как ты рассуждаешь, - назидательно сказал отец. - Тебе бы лишь поскорее спихнуть ребенка матери! И пусть о его воспитании позаботятся другие. Что и требовалось доказать. Неужели трудно один раз почитать сказку?
Маша остановилась и посмотрела на отца. Она хотела объяснить, что один раз - не надо, что тогда лучше никогда ничего ей не читать, а потом - мать ненавидит Незнайку... Как же тогда можно о нем читать? И зачем ненавидеть маленького глупого человечка, который никак не научится правильно жить и совершает ошибки одну за одной?
- Ах, мне трудно?! - тотчас закричала мать. - Это твое хобби - непрерывно меня обвинять! Да, я устаю! А если тебе легко, возьми книгу и почитай! Почему бы тебе не заняться ребенком, о судьбе которого ты так усердно печешься? Мася, ты бы попросила папу! И вообще ты уже умеешь читать сама.
- Он занят, - грустно ответила Маша. - Он пишет в журнал об искусстве Японии. И статья должна быть готова к завтрашнему утру. А сказки я люблю слушать.
В свои пять с хвостиком лет Манька была настоящим эрудитом.
- А я пишу в газету! - нервно ответила мать и неожиданно неосмотрительно обратилась к дочери: - По-твоему, что важнее?
- Журнал, - тихо сказала Маша. - Он толще.
Отец снова засмеялся.
- Съела, Инна Иванна? Получила по заслугам! Что и требовалось доказать. А кстати, ты очень мало пишешь в последнее время в свою распрекрасную газету. Таланта не хватает?
- Времени не хватает! - крикнула мать. - Стирал бы ты себе сам!
Маня стояла посреди комнаты, глядя растерянно и печально... Стирает все равно всем в доме бабуля, и отчего всегда, по любому поводу, нужно шуметь и раздражаться?.. Кто бы объяснил...
Мама, почему ты меня так не любишь?!.
На крики пришла бабушка и молча увела Машу за руку.
- Куда ты ее опять уволокла? - возмутилась мать, не замечая собственных противоречий.
Бабушка не ответила.
2
С самого раннего детства Машу окружали разговоры о наборе, верстках, шрифтах. Без конца обсуждались репортажи, интервью и очерки, пакости ответственного секретаря и невыносимый характер главного редактора. В представлении и воображении Мани этот таинственный ответственный секретарь, отвечающий за всё про всё, получился самым страшным злодеем на свете. По сравнению с ним даже страшные сказочные ведьмы Гингема и Бастинда из книги Волкова казались ласковыми феями.
Родители постоянно ездили на какие-то задания, бегали на пресс-конференции, визировали материалы, - в общем, их жизнь была суетливой, зато полной приключений, радостных встреч и общения с интересными людьми.
- Ты представляешь, мама, - захлебываясь от счастья и восторга, докладывала в субботу бабушке мать, - вчера Андрюша Миронов мне заявляет, что хочет разговаривать только со мной, и ни с кем больше! Что лишь я его устраиваю как журналист!
Маша таращила изумленные глаза, не в силах сразу вспомнить, кто такой Андрюша Миронов. Довольная бабушка одобрительно кивала. Отец скептически хмыкал из угла комнаты:
- Орлята учатся летать! И расправляют на лету крылышки. Камикадзе! Да он и с тобой разговаривать не собирается! Делать ему нечего, что ли? И почему вдруг такое запанибратство, откуда это фамильярное "Андрюша"? Вспомнишь мои слова, когда будешь снова до него дозваниваться. Это проще веника...
- Ну почему ты всегда все подвергаешь сомнению? - кричала возмущенная мать.
- Не все, - иронически поправлял отец, - а исключительно твои способности и знания. Ты слова от буквы не отличаешь и опять недавно умудрилась назвать известного мне полковника майором. Читал. Стыдоба, да и только!
- Ну да, я никак не могу разобраться в этих звездочках! Подумаешь, проблема!
- Не можешь - не пыхти! И не пиши о том, чего не знаешь. Сначала все проверь. И вообще придумать и написать легко - доказать трудно. Предположения к делу не подошьешь. Сколько раз тебе твердить одно и то же! Ты безалаберна.
Скандал нарастал с новой силой, бабушка осторожно подмигнула Маше, и она поторопилась вовремя убраться в свой уголок вместе с книгой подмышкой.
Маня быстро адаптировалась и привыкла к семейным сценам, в два счета научилась их не слышать, а заодно запомнила имена и фамилии членов правительства, министров и великих артистов. В двенадцать лет она бойко печатала на машинке свои первые стихи, легко отличала газеты по верстке и ориентировалась в пестрой и почти родной корреспондентской среде. И выбор ей делать не пришлось: куда же еще, если не на журфак?
Отец к тому времени стал заместителем главного редактора довольно толстого и успешного журнала, мать работала в издательстве, завязав, наконец, с тяжелым изучением военных знаков различия, корреспондентскими буднями и познаниями биографий певцов и актеров.
Дочку родители сначала устроили в престижную школу, уклоняющуюся в сторону иностранных языков, где Маня благополучно неплохо овладела английским, а потом - на свой родной факультет.
Престижную школу Маша не любила. Друзей у нее не появилось: она отчаянно стыдилась своего длинного роста. Ей все время казалось, что одноклассники и вообще все в школе смеются над ней, издеваются, говорят за спиной несусветные гадости. Каждое слово, любой разговор давались ей с трудом, и после уроков она неслась домой на самой последней скорости, боясь задержаться в школе лишнюю минуту.
Маша стеснялась себя, стыдилась своих движений и жестов, высказываний и мнений. Она боялась быть и выглядеть смешной, и ее патологическая застенчивость и уязвимость в старших классах перешли все допустимые границы. Ей все время хотелось куда-нибудь спрятаться. Дом, несмотря на его определенную ограниченность и жестокость, оказался единственной каморкой, теплой норкой, где можно было укрыться от страшного и враждебного мира.
- Мася тугая на подруг, - любила повторять мать.
Иногда Маше казалось, что маме-Инне доставляет особое удовольствие выискивать и находить у дочери недостатки.
Маня могла пережить одни лишь культурные выходы с классом в театры и музеи. Эти походы казались вполне сносными, потому что вместе с классом обязательно ходила бабушка, а это уже выглядело почти по-семейному. Маша не отходила от бабушки ни на шаг, уцепившись за ее руку, сидела и стояла все время рядом с ней...
После уроков Маня гуляла в маленьком дворике, не играя с соседскими девочками и мальчиками. Просто бесцельно бродила по асфальту, рассматривая хорошо знакомые и давно изученные деревья, гаражи и стены.
Однажды ее страшно напугал пьяный, преследовавший прямо от арки двора. Маша в ужасе понеслась домой, ворвалась в подъезд, вихрем пролетела по лестнице и в панике заколотила в дверь, нажимая сразу, насколько хватило рук, в несколько звонков. Вышли изумленные и обеспокоенные соседи. Машка промчалась мимо них и, ворвавшись в свою самую дальнюю комнату, заревела в бабушкин фартук.
- Надо было бежать не в подъезд, а к людям на улице, - вытирая ей слезы, поучала бабушка. - В подъезде ведь никого нет: ты да он! Пока мы вышли... Ну, ничего, но запомни: бежать надо к людям!
К людям? Но как раз их Маша постоянно боялась, всех вместе и каждого поодиночке.
В третьем классе красивая девочка Галя с роскошной толстой косой почти до колен, дочка известного адвоката, язвительно спросила в сентябре:
- У тебя прошлогодние туфли?
Маша посмотрела на свои ноги: туфли действительно были старые, разношенные, с побитыми носами.
- Они еще не жмут, - прошептала Маня.
Именно этим - не малы, не жмут! - объясняли всегда родители и бабушка причину, по которой нужно донашивать старые вещи.
Галя презрительно пожала плечами.
- Старье!
Вокруг иронически улыбались. И Машка поняла, что ей с ее туфлями и единственным синим платьем нечего делать среди нарядных одноклассниц. Зачем ее отдали в эту престижную отвратительную школу?..
Учителей Маня терпеть не могла. Особенно после неприятного случая на уроке литературы в девятом классе. Тогда немолодая литераторша, с нехорошей насмешкой выслушав Машины личные размышления и рассуждения о Чацком, коротко спросила:
- Это ты откуда взяла?
- Ниоткуда! - отозвалась, сгорая от смущения, Маня. - Это я сама так думаю...
- А меня не интересует, что ты думаешь! - заявила литераторша. - Расскажи, что написано в учебнике!
После этого Маша перестала интересоваться школой вконец. И учебники с их кондовыми формулировками и занудно-скучными рассказами о писателях никогда не читала.
Зато школа внезапно заинтересовалась ей, а точнее, ее преуспевающим и довольно известным отцом. И к Мане в коридоре неожиданно подплыла завуч и томно заворковала, что приближаются майские праздники и в школе все мечтают о выступлении на торжественном вечере Машиного отца, популярного издателя, писателя и журналиста. Глазки у завуча были по-весеннему ясными, ласковыми и заискивающими.
Маню передернуло: она ненавидела и всегда чутко улавливала любую фальшь. Так что педагогша сделала серьезную ошибку, обратившись к Маше, а не к ее отцу напрямую.
- Я передам, - нехотя сказала Маня.
И ничего передавать не стала. Во-первых, ей совершенно не хотелось, чтобы отец красовался в школе у всех на виду, а к Мане потом начали бы льстиво и угодливо прилипать, а во-вторых... Во-вторых, он не родился оратором, мог только замечательно ругаться с Инной Иванной дома, и Маше всегда было стыдно за его публичные выступления по телевизору и радио. Сплошные э-э да а-а.
- Папа не может, - сообщила она через два дня завучу. - К сожалению, он занят: у него служебная командировка в Киев как раз на праздники и тоже с выступлениями.
- Какая жалость! - проныла завуч.
Мася так никогда и не узнала, прослышал ли о ее вранье отец, хотя через месяц после праздников бабушка вскользь заметила Маше, что родителей и школу обманывать не годится. Но Мане было уже не семь лет, она успела кое-что вызнать о жизни и ее непростых законах, а потому равнодушно кивнула и пропустила эту ненужную информацию-предупреждение мимо ушей.
Маське совсем не хотелось быть и оставаться дочкой известного человека. Это как штамп, как ярлычок на одежде: "Дочка!" И ни слова больше. А какая она, эта дочка? Представляет ли из себя что-нибудь интересное? Имеет ли собственную стоимость? Или вынуждена ходить со своим сияющим бумажным ярлыком, пока ее саму, как устаревшую шмотку, не уценят?
Иногда Маша с пристрастием допрашивала бабушку:
- Правда, что хороших людей больше? Разве не так? Вот некоторые в это не верят...
- Конечно, правда! - не задумываясь, твердо отвечала бабушка и отводила глаза.
В ее уверенной интонации четко слышалось сомнение.
В университет Маша поступать очень боялась, потому что была убеждена: ей не сдать экзаменов. Но отец небрежно обронил как-то вечером:
- Марья, не пыхти и не тушуйся! Думать - не твое призвание. Я говорил вчера с Ясеном, и вопрос ясен. Это проще веника. Что и требовалось доказать...
Декана факультета со столь прекрасным и редким именем знали, казалось, по всей стране: он был несменяем в течение нескольких десятков лет.
Маше стало стыдно, но спорить она не решилась, наплевав на мораль и махнув на нравственность рукой. В конце концов, так поступают все. Кто может. А кто не может - кусает локти. И гнусно завидует. Им же хуже. Она еще немного походит в дочках известного человека...
На самом деле Мане хотелось совсем другого. В частности, пойти в манекенщицы. Только разве отец разрешит... Машкина профессия станет семейным позором. Да и мать тут же сойдет с ума от низменного выбора единственной дочери.
А для подиума кареглазая Маська очень годилась: она вымахнула за метр восемьдесят, даже выше отца, выросла ногастой, с длинными, вьющимися без помощи всякой химии волосами. Правда, своего роста и сорокового размера обуви Маня по-прежнему болезненно стеснялась, опасалась насмешек, обид и унижений, а потому друзей себе, как и раньше, не искала. Ее до сих пор не коснулось мужское внимание.
Я некрасивая, с отчаянием и безнадежностью думала Маша, разглядывая в зеркале свой курносый нос, я не могу никому понравиться, меня никто не будет любить. И упорно продолжала охранять свою территорию, на которую пока ни разу не посягали.
Своим горем она поделилась однажды с единственной дачной подругой. И то лишь в письме.
Что ты, Масенька, ты ошибаешься, написала добрая Эля в ответ, ты такая красивая, такая высокая, кипарисовая! У тебя удивительные темные глаза! Как осенний вечер! С твоей внешностью нужно идти в манекенщицы! Правда-правда!
Добрый эльфик Эля и заронила эту злосчастную идею в Машкину голову.
С Элей Маську познакомила бабушка. Возвращаясь как-то с дачного рынка и терпеливо слушая бесконечное внучкино нытье о том, что ей скучно, а играть не с кем, бабушка внезапно остановилась и поставила сумку на землю. У калитки вертелась незнакомая девочка, Манина ровесница, простенькая и приятная, со следами ожогов на круглых щеках.
- Как тебя зовут? - спросила бабушка и попросила провести ее к Элиной маме.
Та сразу согласилась - пусть девочки играют вместе: Эля тоже скучала в одиночестве. С тех пор подружки на даче не расставались и всегда жалели, что живут в Москве слишком далеко друг от друга и не могут сами, без взрослых, видеться в городе.
Добрый эльфик не сильно грустил по поводу своей внешности, хотя ожоги его все-таки портили. Получила их Эля в четыре года: на ней загорелось праздничное платье от новогодних свечей.
Один лишь эльфик и старался поддержать в Мане чувство уверенности в себе: упорно твердил об ее красоте, уме и других необыкновенных данных. Бабушка была убеждена, что женщине незачем думать о своих глазах, волосах и блузках, мать попросту не интересовалась дочкой, а отец заявлял откровенно, что журналист из нее выйдет никудышный: Машка вся в мать.
Папа, почему ты меня так не любишь?!.
Несмотря на отцовские утверждения и заверения в Машкиной бездарности, Инна Иванна сурово твердила без устали:
- Только на журфак! Куда тебе без нашей помощи? Пропадешь! Ты абсолютно ничего не умеешь! Совершенно не приспособлена к жизни. Бабушка тебя избаловала.
- Да, Марья! - тотчас охотно присоединялся отец. - Ты тоже безалаберная. Удалась целиком в мать. Ее полное повторение! А значит, совершенно не удалась. Два сапога на одну ногу. Что и требовалось доказать.
- Мне надоело слушать твои скептические замечания! Ты увлекаешься злобным критиканством! С тобой можно говорить, только мыла наевшись!- раздражалась Инна Иванна.
Почему мыла? - каждый раз удивлялась Маша.
- Я устала! Мне опротивело быть в роли твоего футбольного мяча! Я больна! - кричала мать. - Ты прекрасно знаешь, что у меня холецистит, аллергия и плохие сосуды!
- Будет жаль, если такая красивая свечечка - и погаснет! - цинично замечал отец, пристально оглядывая жену.
Репертуар у родителей со временем не менялся.
Чтобы не слышать родительских скандалов и сцен, Маша на первом курсе переехала к бабушке, в ее маленькую чистую квартирку на Университетском проспекте. Здесь всегда было тихо и спокойно, несмотря на гул машин за окнами. Вечерами, вернувшись с занятий, Маня читала, забравшись с ногами в угол большого дивана.
Тогда она впервые увлеклась православием. У деда, умершего давным-давно, еще до Маськиного рождения, хранилась прекрасно изданная старинная Библия начала двадцатого века. Маша читала медленно, не торопясь, стараясь постичь каждое слово. Хотя не слишком понимала, зачем ей это так нужно. Почему-то казалось, что здесь, на этих страницах, спрятана великая мудрость, до которой нужно теперь обязательно добраться. Без нее больше жить нельзя. Невозможно.
Иногда звонила Инна Иванна, интересовалась успехами дочери и занятиями на журфаке.
- Инночка, не волнуйся, - говорила бабушка. - У Машуни сплошные "автоматы".
Мать удовлетворенно вешала трубку, даже не поговорив с любимой Масяпой.
Маша действительно хорошо и легко переходила с курса на курс. Да и учиться на журфаке особого труда не представляло. Туда сложно было только поступить. Почему толпы абитуриентов рвались в журналисты? Судя по жизни Маниных родителей, репортерская жизнь оказывалась не сахарной. Может быть, далеко не все поступающие это ясно себе представляли? И сам Ясен ясности в данный вопрос не вносил: на факультете обучали русскому языку, литературе, истории, теории печати и многому другому, одновременно нужному и не нужному. Настоящая журналистская жизнь начиналась уже за порогом старого здания напротив Манежа. Мася ее не ждала, потому что по обыкновению очень боялась. Жуткая трусиха, она предпочитала по возможности дольше сидеть в своем углу и читать, читать, читать...
Книжный червячок - называла ее бабушка.
Дед погиб, когда Машки еще в проекте не было. В детстве она думала, не ориентируясь в истории и хронологии, что деда убили фашисты. Потом, когда подросла, узнала, что свои. Поскольку война к тому времени закончилась. Но великий Сталин доживал последние годы на Земле и успел арестовать и расстрелять деда, которого позже, как многих других, реабилитировали. Дед был коммунистом с семнадцати лет, потом секретарем горкома партии, жили тогда в печально знаменитом Доме на набережной. Бабушку с Инной не тронули лишь потому, что дед с бабкой разошлись. Да и времена уже стали немного спокойнее. А может быть, просто не успели... Однако страх остался в Иннином сердце навсегда: она боялась звонков в дверь, особенно поздновечерних, пугалась анекдотов, особенно политических, страшилась говорить по телефону о каких-нибудь хоть чуточку опасных, по ее мнению, вещах. И кто знает, не ее ли страх достался по наследству Маше...
Бабушка тоже была убежденной коммунисткой, читала газету "Правда", серьезно, застыв на стуле, слушала радио и делала выписки из материалов съездов. И с великим почтением, даже благоговением относилась ко всем партийным верхам и правителям. Она вообще уважала власть, тем более, коммунистическую, и свято верила в построение коммунизма, идеалы партии и светлое будущее страны Советов.
Маську эти идеалы волновали слабо. Она вполуха выслушивала бабушку, сообщающую об очередном Пленуме, и отправлялась читать Новый завет. Странно, что старый член партии хранил его. Возможно, это и привело к каким-то поворотам в дедушкином сознании, ведущим к трагическому концу, и послужило одной из причин ареста. Кто знает...
Бабушка была совершенно бескорыстна, нетребовательна ни в еде, ни в одежде, могла есть одну картошку и донашивать обноски. Она считала, что дочка и внучка тратят неоправданно много на наряды, но беспрекословно отдавала всю свою пенсию именно дочке и внучке. И всегда, насколько Маня себя помнила, упорно внушала внучке, что та некрасивая и что главное в жизни - не внешность, а учеба и знания. Маше в душу запал лишь первый горький постулат.
Когда умер Сталин, бабушка страшно плакала. И сама всегда рассказывала об этом. Масе все это казалось по меньшей мере странным.
3
На втором курсе в Машкиной жизни появился Вовка. Словно ночью за окном что-то неожиданно и страшно громыхнуло. Гул прокатился по крышам, печально зазвенели стекла, и содрогнулись от испуга тяжелые стены домов.
Стреляли, подумала Маня, и проснулась, облившись холодным потом: война и до Москвы докатилась!
Она сбросила с себя одеяло и подбежала к темному окну, еще хранящему эхом странный далекий гром. Тишина и спокойствие. Какая еще война? Маня стояла лбом в стекло, изучая безмятежную улицу. Что это было? Может, он только приснился, прислышался, этот грозный непонятный гул? Ведь он больше не повторился. И хорошо...
Маша открыла форточку пошире и забралась в кровать. Сна не было. Что это так жутко зазвенело стеклами? Маська лежала, вытянувшись и рассматривая узоры на шторах, проступающие все ясней. В детстве она любила точно так же разглядывать трещинки на потолке и складывать из них зверей, птиц, человеческие силуэты. Призрачный смутный мир воображения казался реальным, и ей хотелось перебраться именно туда из своей привычной комнатенки. Почему, Маша не знала.
В те времена жили в большой коммуналке, в переулке возле Тверской, тогда носящей имя Горького. Тридцать восемь человек, десять комнат. Или больше. Маня точно не запомнила. В туалет очередь, в ванную по записи... Дети в восторге гоняли на велосипедах по огромному, широкому, как улица, коридору, нарочно пугая взрослых звонками и наслаждаясь их испугом и возмущением.
Потом бабушка, как старый член партии, получила, по настоянию дочки, отдельную квартиру на проспекте Вернадского. Она долго сопротивлялась, заявляя Инне, что люди живут в подвалах, и должно быть стыдно...
- А мне не стыдно! - твердо объявила мать. - У меня ребенок! Молодой муж! И мы вчетвером больше не можем здесь ютиться! Эта жуткая комната как каморка у Раскольникова: одновременно душная и холодная.
В результате сложных многократных обменов, на которые Инна Иванна оказалась очень горазда, внезапно проявив незаурядные способности и недюжинную энергию, о которых никто не подозревал, семья не раз переезжала. И, в конце концов, получила несколько маленьких отдельных квартирок.
Но в детстве Маша искренне считала прекрасной эту длинную, с одним окном, полутемную комнату с высокими трехметровыми потолками, где трещинки сами собой складывались в необыкновенные картины и необычные сюжеты. Утром, просыпаясь, и вечером, перед сном, Машка долго крутилась в кровати, принимая самые дурацкие, сложные позы и положения, чтобы трещинки на потолке сложились иначе. Не так, как вчера.
- Что ты опять без конца вертишься, как карась на сковородке? - сердилась Инна Иванна, если вдруг в этот момент по непонятной причине возвращалась раньше с работы.
- Смотрю, - коротко объясняла Маня.
- Ну, куда ты вечно смотришь, куда? - раздражалась мать. - Ужас! Что ты нашла на этом старом потолке, который давно пора белить? Все денег нет, твой отец зарабатывает гроши! Тебе давно пора спать!
Комната была напротив огромной кухни с несколькими плитами, раковиной и туалетом. И рядом - темная кладовка, откуда часто заползали огромные тараканы и забегали шустрые мыши. Маша боялась их до оцепенения, поэтому играя, всегда забиралась с ногами на диван и категорически отказывалась оставаться дома одна, без бабушки.
Маня привыкла к множеству народа, к гудению улицы за окном, к постоянному ежевечернему калейдоскопу взрослых в комнате и прекрасно спала при любом шуме.
- У нас рядом танки идут в праздники на Красную площадь, а Марья спит себе так, что не добудишься, - смеялся отец. - Можно стрелять прямо в комнате, Манька не проснется!
Она не представляла себе, что бывает какая-нибудь другая жизнь, и ее собственная казалась ей, несмотря на некоторые неприятные детали, замечательной.
Дом на Набережной был еще до ее появления на свет, и она о нем даже не подозревала.
Понемногу Маня догадывалась, что возраст - не оправдание человеческим поступкам, хотя всё часто сваливают именно на него. И еще на время, которое, по слухам, и лечит удачнее психотерапевтов, и становится причиной зла. Да при чем тут время? Оно не может ничего изменить и стереть. Ну, разве что притупится немного память... Совсем чуть-чуть.
Маша смутно начинала понимать: пора задуматься над вечными понятиями "грех", "расплата", "душа". И снова это таинственное "время"...
Как-то в коридоре университета Машина группа ждала преподавателя по зарубежной литературе. Он опаздывал на экзамен. Все знали, что любимый всеми, добрейший Зотов сидит неподалеку в "Национале", пьет коньяк и давно напрочь забыл об экзамене. Поскольку пьет постоянно, почти без перерывов. И только иногда суровое вмешательство жены, секретарши деканата журфака, на короткое время прерывает запои, возвращающиеся потом с новой силой.
С часовым опозданием милейший препод наконец явился. Он прошел мимо Машки, стоявшей по обыкновению в стороне от группы, и пробормотал:
- Ох, грехи наши тяжкие!
- Что он сказал? - кинулись к Мане студенты.
- Сказал, что грехи наши тяжкие, - задумчиво объяснила Маша.
На нее посмотрели странно, думали: врет или сочиняет. Но зачем?..
Через год добрейший Зотов, всегда попросту ставивший всем будущим журналистам, ни о чем особенно не спрашивая, одни "хоры" и "отлы", скоропостижно умер.
Почему Маня в последнее время стала все чаще и чаще вспоминать Зотова и его фразу, случайно брошенную в коридоре?..
Тогда она совершила предательство. И через десять лет после случившегося поняла, что любила человека, из-за которого так поступила. Но предательство оставалось предательством - любовь тоже ничего не оправдывала. При чем здесь вообще любовь?
На первом курсе Машка продолжала сочинять плохие стихи, которые показывать отцу и матери не решалась. Но осмелилась приобщиться к литературной студии. С одной стороны - просто так. С другой - потому что интересно. Творческие люди. И можно случайно встретить гения. Наверное, как раз его она там для себя и нашла. Студента МИФИ. Высокого. Даже выше Мани. С отрешенным взглядом и длинными светлыми прядями по плечам. Полный романтический набор. Классика.
На одном занятии литстудии Маша оказалась рядом с этим отсутствующим в здешнем мире юношей. Однако внешность и первое впечатление часто обманчивы. Сосед пристально вгляделся в Маню и отправился ее провожать, не испросив никакого разрешения и даже для вида не поинтересовавшись ее желанием.
Они вышли на мокрую после дождя улицу. Она радостно поприветствовала их ветром, звоном трамваев и грязью на тротуарах. Поздние прохожие осторожно обтекали двух молодых поэтов с обеих сторон, с интересом осматривая пару таких столбов.
- Пахнет весной... - сказала Маша и с удовольствием вдохнула вечернюю московскую сырость.
- Весной? Как это? - удивленно повернулся к ней гений.
Маня растерялась: он действительно жил далеко от Земли, это не ошибка. Но как и о чем с ним разговаривать?.. Она вообще не умеет... И не в силах объяснить, как пахнет весна... А кроме того...
Маша осторожно взглянула на провожатого, бесстрастно вышагивающего рядом. Сердце тревожно постукивало, пытаясь разобраться в происходящем.
Она смущенно провела руками по своей простенькой курточке, в который раз тоскливо сознавая свою некрасивость, несуразно длинный рост... понимая, что совершенно не знает, куда девать руки. Они ей непрерывно мешали. Разве такой нескладной дылдой может кто-нибудь увлечься всерьез?..
Со старших классов Маня страдала от ужасных красных прыщей, часто гноящихся и оставляющих на лице непроходящие рубцы, следы и отметины. Инна Иванна отвела как-то дочку в косметический кабинет, где ласковая женщина с мягкими ватными руками сделала чистку, убрав с Машиного лица большую часть безобразия. На чистки приходилось ходить раз в месяц, зато щеки и лоб перестали так угнетать и досаждать Мане. Хотя сейчас ей не мешало бы снова попудрить явно блестевший нос. Хорошо, что в темноте он не бросается в глаза. Но гению, видимо, этот блеск не мешал. Или он, все-таки находясь где-то далеко от мокрой улицы, просто не замечал Маниных недостатков и уродств.
А их было немало. Например, Машка родилась лопоухой. Сначала она этого не замечала, потом - старалась не обращать внимания, удачно скрывая свои лопухи волосами, но однажды попробовала заложить волосы за уши, ужаснулась и впала в истерику.
- А ты не зачесывай волосы за уши, - вполне логично заметила мать. - Подумаешь, проблема!