- Звонит девушка. Молоденькая, пишет стихи. Куда мне ее с ними направить? - спросила Марта, прикрыв трубку ладонью.
Марта вечно жалела авторов, особенно начинающих.
- В дурдом! - буркнул Никита. - Это лучше всего! Куда еще можно отправлять девушек, пишущих стихи в наше дурное время?! Кто этого не понимает?!
Марта засмеялась и посмотрела чересчур нежно.
- А если серьезно?
- Куда уж серьезней! - пробормотал Никита. - Серьезней не бывает... Туда ей и дорога! Объясни сие как-нибудь юной поэтессе.
Марта сделала чуточку возмущенный вид. Хотя в глубине души, не слишком темной и бездонной, видимо, полностью с ним согласилась. И в очередной раз с гордостью подумала о своем муже. Остроумный, мудрый, талантливый... Таких мужей поискать.
Никита лениво покосился в темнеющее окно. Какие могут быть стихи в век реформ, казино и покупки акций?
Стихи... Равно как и проза... Когда говорят - правильнее, трезвонят! - думские фракции и пустословят российские министры, музы молчат. А если даже этим несчастным покровительницам искусства и хранительницам творчества вдруг придет в голову выступить, кто станет их слушать? Никто. Поэтому незачем понапрасну сотрясать воздух и трепать голосовые связки... Зачем зря терзать и без того уже истрепанные нервы?..
Жизнь изменилась, а он, Никита, остался на ее обочине с открытым ртом, недоуменно глядя вслед новому, чересчур резвому веку, бодро топающему вперед, полному неожиданных поворотов и обогащенному свежими идеями. Дурачина он, простофиля... Идеи касались в основном одного - как поудачнее и побыстрее погубить и без того отлично гибнущую экономику страны.
У Никиты была совсем другая профессия. И его литературу, и журналистику уже давным-давно благополучно запросто погубили... Без особого труда.
Мрачная, пушистая, выдержанная в классических бело-черных тонах туча нежно окутала шпиль высотки напротив. Он с удовольствием сдался ее объятиям и словно поплыл вместе с ней в неведомые дали, отделяясь от своего здания, земли и бренного мира. Уходил на веки вечные...
Помнится, Нагибин тогда, вспомнив Стейнбека, предложил им, молодым и дерзким:
- Волчата, покажите свои зубы!
И они показали... Одни мило сидят дома в качестве альфонсов на шейках у вкалывающих за двоих жен и шумно, напоказ страдают, что их не публикуют. Другие подались в бизнесмены. Третьи - в рекламщики. Раньше это называлось - продажный журналист. Теперь именуется гордым словом - пиарщик. Русского синонима не нашлось. А кое-кто просто запил по-черному, обессилев от мук и тяжести невысказанных слов. Или сторожит дачи новых русских. Или уехал за рубеж.
Должности все завидные.
Ну, хорошо, а что им всем было делать?! Что?! Когда мир обрушился под ногами оказавшихся вдруг никому не нужными прозаиков и поэтов, а частные, обалдевшие от возможных чудовищных прибылей издательства требовали исключительно детективы и боевики с семью трупами на каждой странице?! В крайнем случае, любовные романы. Ни того, ни другого, ни третьего Никита не писал. И не представлял себя в этом новом мире. Не понимал, зачем он теперь живет, кто будет его читать и будет ли вообще...
"Покажите свои зубы..."
Орбит без сахара... Мы сделаем вашу улыбку неотразимой... Только паста "Блендамед"...
Как надоело...
Тогда в гостиной ЦДЛ они сидели вчетвером. Вместе с ним на Клуб рассказчика пришлепали Феликс, Лина и Валерия. Линка ковыряла затяжку на колготках, делая ее еще шире и больше, и хохотала, слушая рассказы великого писателя Алексея Прохорова, сделавшего журналистскую карьеру в Афганистане. Военный корреспондент - раньше это звучало гордо...
- Пахло распахнутым нутром, - повторяла Линка запомнившийся ей перл прозаика и снова хохотала.
Феликс безуспешно урезонивал ее, но народу в холодную ноябрьскую гостиную набилось так много, что Линкин нескромный хохот слышали лишь задние ряды, где они примостились. Валерия тихонько посмеивалась, пряча голову за спинами сидящих впереди.
Зубы... Кому и зачем их теперь показывать?.. Хотя в новом капиталистическом мире - это закон. Нагибин в то время ничего не знал о будущем, не мог знать, как и все остальные. Никто в те годы не сумел бы даже предположить, что произойдет со страной. Что случится с ними... В одночасье. Быстро и неотвратимо. Когда над страной громко прокукарекал 91-й...
Они были когда-то молоды и переполнены надеждами. Как все выросшие на этой Земле. Они твердо верили в свои безграничные нерастраченные силы и мечтали творить и создавать. Написать множество рассказов, повестей и романов. Они собирались выпускать книгу за книгой - известная раньше серия. Рвались вперед, к успехам... Нормальное здоровое честолюбие и уверенность в себе. Рвались и грезили... Но вырвались лишь за пределы своей власти и затормозились... Ушли куда-то в сторону... Зеленые иллюзии сменили окраску, резко пожелтели, как октябрьская листва, и сгинули, исчезли почти без следа. Осталась только горечь, как у больных холециститом. И по цвету похоже. Пресса стала напоминать протухший яичный желток - неслучайно противников принято забрасывать яйцами. Солнце покраснело от стыда за людей. Небо недобро усмехнулось и нахмурилось, земля взорвалась от внутреннего негодования, моря и океаны заклокотали...
- Юрий Маркович, - спросила в тот ноябрьский вечер нахальная Линка, вставая, - а как вы относитесь к женской прозе?
- Я ценю женщин за другие качества, - спокойно отозвался метр и внимательно осмотрел красивую в те далекие времена Линку.
Вся гостиная засмеялась. Прохоров не спускал с Лины глаз. Она его, кажется, вообще больше не видела. Пахло распахнутым нутром... Нет, это не тогда. Это теперь им благоухает вовсю. На всех перекрестках.
Нагибин старался как можно дольше не выходить из ресторана, хотя давно уже отужинал и насладился беседами с очаровательными дамами и друзьями. Потому что прекрасно знал - эти зубастые волчата, им же самим выкормленные, привыкшие нередко брать из его рук, тотчас набросятся на него и начнут совать в руки свои "бессмертные" творения. И будут вежливо, но настойчиво и слезно канючить:
- Прочитайте, Юрий Маркович...
Он почти никогда не отказывал. Но однажды все-таки сказал в Гостиной ЦДЛ:
- Я стар. И больше никому помогать не в силах.
Он не был стар. Он просто устал. И оказался абсолютно прав. Волчатам пришла пора приучаться к самостоятельности, а не виснуть кандалами на ногах мэтров. В то время молодых учили, пестовали, растили себе смену... Все правильно - нельзя получить хорошую футбольную сборную страны, если в каждом дворе мальчишки не будут увлеченно гонять мяч...
Как это было давно... Почти забыто... Теперь каждый живет сам за себя и для себя. Зато выросли беспощадная злоба и зависть друг к другу. Хотя эти чувства никто вроде бы не сажал, не растил, не поливал. Они и раньше тоже вырастали сами по себе, но тогда зависть казалась здоровой и творческой. Смешно... Может ли вообще быть такая?.. В любом случае, все в прошлом... Мэтры, любимые учителя, заботливые наставники... Да и чему могут научить молодых нынешние детективщики? Разве что лихим и крутым убийствам своих героев и стилистическим перлам, что раньше приводились как дикие фразочки на последней полосе "Литературной газеты". В те годы над глубокомысленным наблюдением о герое, увлеченном "поеданием цветной капусты", страна бы дружно посмеялась. Теперь она спокойно читает об этом "поедании" у великой прозаички и запросто переваривает. Пришли другие времена...
Да, редакторы в свое время слопали немало Никитиных нервов... Но теперь он искренне мечтал о тех редакторах, из его прошлой жизни... Куда они все делись?.. Ведь не умерли же оптом в одночасье?.. Не ушли стройными рядами на пенсию?..
Нагибин заставил Никиту понять, что такое профессионализм. Своим поведением. Тогда еще совсем юный, а потому бесконечно наглый Никита ходил по редакциям, таскал туда свои не слишком блестящие рассказы и возмущался, что его мало печатают.
- Опять не взяли?! - в очередной раз взвился он в редакции "Литературной России". - Да почему, в конце концов?!
И Феликс Самойлов, его друг, работавший там в отделе литературы, тоже молодой прозаик, вдруг спросил:
- А ты знаешь, что такое настоящий профессионал?
- Хочешь сказать, мы с тобой не настоящие?! - оскорбился Никита.
Он был крайне обидчив от природы. Хотя творческого человека вообще очень легко обидеть.
- Хочу, - вздохнул Феликс. - Вот слушай... Приходит к нам Нагибин, приносит рассказы, потом заглядывает через две недели... Я мнусь, жмусь - рассказы начальство не берет. А он говорит: "Вы мне даже ничего не объясняйте. Не подошли, значит, не подошли. Принесу другие". И все! Это Нагибин! А ты от меня вечно каких-то дурацких объяснений требуешь! Тебя в прозе бытовуха заедает. В общем, бери пример и учись!
Тогда Никита серьезно задумался.
Тогда... Как давно все это было... Неподражаемо-элегантный в бархатном пиджаке Юрий Маркович... Он удивительно целовал руки дамам - без всякого подобострастия и сексуальности, но столь выразительно, пленительно и красиво, как умел делать лишь он один.
Никита часто думал, что если бы он родился женщиной... Ох, как бы он потерял голову от мэтра!.. Хотя вот Валерия и Линка почему-то своих голов не теряли. Как давно это было - Гостиная ЦДЛ, Линка, усердно ковыряющая свои несчастные драные колготки, Валерия, неизменно спокойная и уравновешенная...
Почему она всегда такая ровная? - часто думал Никита. Почему?.. Ему страшно хотелось взорвать ее спокойствие, разодрать ее бесстрастность на клочки...
Валерия безмятежно улыбалась. Невозмутимая, как озерная гладь в безветренное утро. Только легкая рябь на воде... Улыбка казалась лишней на ее лице. Никита вообще не понимал, зачем она периодически, и даже довольно часто, скалит зубки. Раздражался на нее.
"Волчата, покажите свои зубы..."
Царствие вам Небесное, Юрий Маркович... Мы будем молиться за вас, хотя и знакомы-то почти не были, так, короткие встречи... Но всегда яркие и запоминающиеся. Бывает, что запоминаешь человека на всю оставшуюся жизнь, встретив и поговорив с ним всего лишь пару раз. А бывает - беседуешь и видишь чуть ли не каждый день, вот только запоминать почему-то эти встречи сильно не хочется...
Недавно курсом отмечали тридцать лет окончания журфака.
Засурский церемонно и красиво целовал руки своим бывшим студенткам, живо напомнив Нагибина.
Пришел Витя Анпилов. Ну да, их бывший сокурсник. А что такого? Вместе учились... Давал интервью бросившимся к нему со всех ног студентам, готовящим передачу для телестудии факультета. Бывшие девчонки-сокурсницы стояли рядом и со смехом тыкали Витьку в бока пальцами, перецелованными деканом. Виктор ласково отмахивался и смеялся, успевая произносить страстные речи прирожденного трибуна. Смущенная девушка, берущая интервью у самого Анпилова, видимо, первый раз в своей едва начавшейся корреспондентской жизни, нервничала и робко умоляла бывших Витькиных сокурсниц:
- Дамы, вы, пожалуйста, по одной...
- Что по одной? - хохотали бывшие девчонки. - Щекотать его? А нам вместе веселее!
- Мне тоже с вами надо поговорить! - жалобно просила еще не поднаторевшая в общении со знаменитостями девушка.
- Ладно, - покладисто соглашались бывшие сокурсницы. - Обязательно... Мы вам расскажем о себе всю правду, ничего не утаим. Спрашивайте - отвечаем... - И снова демонстративно-показательно липли к Виктору. - Витюша, как мы тебя любим! Как соскучились!..
Анпилов усмехался и подписывал всем желающим свою книгу. Все-таки он молодец. Человек, озаренной одной идеей и отдавшей ей всю свою жизнь, не может не вызывать уважения. Даже если ты совершенно не разделяешь сути чужого мировоззрения.
Потом слушали поздравительные речи декана и профессоров и фотографировались всей шумной радостной кодлой возле памятника Ломоносову. На фоне Ломоносова снимается бывший курс тридцатилетней давности...
Прохожие останавливались за оградой и оттуда с интересом смотрели на живого Анпилова - харизматическую личность! - в кругу каких-то незнакомых людей. Показывали его детям.
- Витя, скажи речь народу! Он жаждет! - с хохотом подначивали бывшие девчонки.
Виктор отмахивался.
- Я сегодня встречаюсь с друзьями! Какие там речи?
- Но люди об этом не знают! - смеялись друзья.
Потом все дружно, организованной толпой, двинулись по бывшей Герцена к зданию ИТАР-ТАССа, где сняли зал ресторана. И встречные снова останавливались в недоумении, указывали на Анпилова пальцами и думали, что лидер рабочей партии вывел своих соратников на очередную тусовку.
- А чего же вы, ребятки, нынче без флагов вышли? - спросила бабулька с сумкой.
- Так получилось, - глубокомысленно ответила Валерия.
Был холодный июнь 2003-го. Хотелось поскорее добраться до ресторана и выпить. Здорово напиться, отключившись на время, забыть о своих проблемах, почти изглодавших душу и скушавших мозги. Эти вечные сложности, затруднения, закавыки... Они ненасытны, зубасты и зловредны. И деваться от них некуда, можно лишь отвлечься на короткое время. Всего только на время... Но и это прекрасно.
Валерия безмятежно и бесконечно улыбалась. Что она всю дорогу лыбится?! Проповедует самый лучший и беспроигрышный жизненный девиз - а нам все равно...
Счет их жизней шел уже не на годы, а на месяцы, и, вероятно, даже на часы... Кто этого не понимает?!
Наступал возраст, когда женщины уже не хотят, а мужчины уже не могут. Увы... Время списанных в архив чувств и страстей...
Хотя бывшие девчонки выглядели волшебно, просто великолепно... Подкрашенные, подмазанные, подшлифованные... Кто даст им их заслуженные полтинники?! Зато ребята здорово сдали и сильно проигрывали, особенно рядом с бывшими сокурсницами. Что же мы так подкачали?.. Никита с досадой вздохнул. Мальчишки - седые, изрезанные морщинами, лысеющие, с округлыми животиками, излишне бодро и навязчиво выпирающими из-под брюк... Ребята-сокурсники стали даже трудно узнаваемыми, за редким исключением.
Впрочем, Никита до сих пор пытался чувствовать себя молодым, несмотря на плешину. Получалось плохо. Возраст насмешливо давал о себе знать не столько глубокими бороздами на лбу и щеках, сколько упорным нежеланием тусоваться. А еще стремительно уменьшающимся год от года количеством друзей. Нет, они не так уж часто умирали. Просто переставали быть друзьями, уходили куда-то в сторону, в свои дела - читай, в добычу денег! - и семьи. И это было страшно, отдавало до конца не распробованной и пока неведомой горечью и настораживало, как тревожит и болит любая потеря.
Но ныне правые партии - те, что всегда правы! - с нетерпением ждут, когда Никитино поколение вымрет и не стесняются во всеуслышание заявлять об этом. Люди старше пятидесяти все равно не вписываются в стихию рынка, поэтому, говорят наши российские правые силы, мы их не учитываем, сбрасываем со счетов.
Но Никита, запросто якобы сброшенный со счетов, как с паровоза, летящего вперед, попытался выжить в этой взбалмошной, сильно разыгравшейся стихии рынка. Как умел. Как получилось. "Волчата, покажите свои зубы..."
Вечная вам память, Юрий Маркович... Вам по-настоящему повезло не дожить до момента, когда тебя вычеркивают из жизни исключительно по возрастному признаку. И дальше тебе жить бесполезно. Ты лишний в этой стране, именуемой твоей родиной. Другой у тебя нет и никогда не будет. Не дано. Она всегда в единственном числе. Да и зачем тебе другая? На кой ляд?!
В маленьком зале ресторана Линка неожиданно резво устроилась возле Никиты. Кто ее звал?.. Феликс - ему удивительно шла модная нынче небритость третьей свежести! - усмехнулся и сел с другой стороны приятеля. Рядом с Феликсом меланхолично опустилась на стул Валерия. Вся честная компания опять в сборе... Словно много дет назад...
Как же давно это было: Гостиная ЦДЛ, нервная Линка, от рвущегося на свободу волнения усердно ковыряющая свои несчастные драные колготки - что она в них вцепилась? - гладко причесанная Валерия, всегда спокойная и уравновешенная... Рассказы вслух, клубящиеся писатели, дым коромыслом "по вечерам над ресторанами"... Нагибин в бархатном пиджаке... Царствие вам Небесное, Юрий Маркович...
- Кит, я давно тебя не видела, - сказала Линка, склонившись к уху Никиты и возбужденно постукивая ножом о тарелку. -У тебя вышла новая книга, я читала... Взяла в библиотеке ЦДЛ. Ты им подарил.
- Теперь им приходится дарить свои бессмертные творения, библиотечный коллектор давно гвозданулся, - проворчал Никита.
В смутном блеске Линкиных глаз, чреватом нехорошими намеками и воспоминаниями, плавали их давние встречи, о которых мало кто знал. Даже Феликс.
- Накрылся медным тазом не один только коллектор. Его гибель как-нибудь бы все пережили. Но вместе с ним гавкнулось слишком многое. И мы сами прежде всего. Кто этого не понимает?
- Ты пессимист и мизантроп, - весело заметила Лина. - Черный и мрачный. Мне твоя последняя книга понравилась. Давай напишу рецензию!
- Спасибо, - сдержанно поблагодарил Никита. - Будет нужно, скажу.
Линка кивнула. Она родилась добрым человеком. Однажды на совещании молодых писателей, где в семинаре каждый по очереди вел секретарские записи, Никита заметил, что Линка записывает исключительно положительные отзывы о творчестве семинаристов и ловко избегает отрицательных. Словно их не слышит.
- Ты не могла бы побыть секретарем еще и завтра? - попросил он Линку. - Завтра будут обсуждать меня...
Она тотчас охотно согласилась.
Лина отлично знала - даже если ему будет позарез нужно, он к ней за помощью никогда не обратится. И предложила эту рецензию просто так. Потому что не могла не предложить...
Никита позвонил ей несколько лет назад в начале девятого утра и, отбросив за ненадобностью приветствие, произнес в трубку загробным голосом:
- Послушай, ты умеешь ставить горчичники? Мать уехала отдыхать за рубежи нашей огромной и прекрасной Родины, а у меня воспаление легких. Боюсь, что без тебя мне на сей раз не обойтись.
- Не бойся, - обрадовалась Линка хорошему поводу, если к нему можно было отнести воспаление легких, и явилась через полчаса.
Она жила неподалеку. И горчичники ставить умела.
- Я останусь ночевать, - сказала она вечером ликующим тоном, не допускающим ни малейшего возражения. - Тебя нужно кормить, поить и лечить. Поставь градусник. Я лягу на диване в большой комнате.
Никита пожал плечами.
Ему было, в сущности, все равно: Линка так Линка... Он вообще не очень понимал, почему позвонил именно ей. Во всяком случае, не по территориальному признаку.
Ночью он спал плохо, кашлял, и всякий раз, открывая глаза, натыкался на тихий белопижамный призрак, блуждающий по квартире. В пижаме Никиты Линка выглядела очень комично, но смеяться совсем не хотелось.
Они познакомились в шестнадцать лет, когда оба оканчивали школу. На втором туре конкурса юных журналистов "Проходной балл". Его победители получали возможность поступить на журфак Московского, Ленинградского или Свердловского университетов вне конкурса. И они оба стали победителями. . Как молоды все были... И вместе потом учились, в соседних группах. Линка - в первой вместе с Феликсом, он - во второй с Валерией... Тоже рядом. Всегда спокойная, как московский трамвай, яркий и мелодично позванивающий на поворотах, Валерия казалась точно такой же - яркой и звенящей. Этот постоянный звон Никита слышал непрерывно, он преследовал, донимал, бил по барабанным перепонкам...
На самом деле никакой яркости и звона никто, кроме Никиты, в Лерке не находил и не усматривал. Наоборот, многие считали ее флегмой и квашней, а друг Феликс Самойлов называл константой. Константа... Друг Феликс о многом не подозревал. И очень хорошо, что когда-то Никита проявил такую редкую для него предусмотрительность. Даже лучшим друзьям далеко не всегда следует знать о тебе всю подноготную. Да и вообще заводить друзей порой опасно для жизни. Это чересчур рискованный эксперимент, который может тебе потом слишком дорого обойтись. Но понимаешь ты это, увы, не сразу, а когда уже нахлебаешься выше крыши.
Семинары у двух параллельных групп были общие. Линка привычно нервно ковыряла затяжки на чулках и несла жуткую чушь по истории партии и философии. Мальчишки хохотали. Преподаватели смотрели на Линку грустно и, жалея и сострадая, снисходительно ставили вечные тройки. Валерия, как всегда, старалась отмалчиваться.
Линка часто малевала себе на тыльной стороне ладошки жирный крестик синей ручкой.
- Чтобы не забыть о нужном деле, - объясняла она.
- Слушай, а что он тебе даст? - как-то поинтересовался Никита, сидевший с ней рядом. - Ведь сам твой крестик не несет никакой информации о том, что именно тебе сегодня нужно сделать.
- Да, - легко согласилась Линка. - Это просто напоминалка. Ага! Вот он я! - значит, сегодня вообще что-то надо сделать. Я его вижу и тогда уже выясняю, что именно. Иначе я бы совершенно забыла обо всех своих делах.
- У тебя их так много?
Линка пожала плечами.
- Вовсе нет! Было бы много - я бы вся разрисовалась крестами! И нипочем бы не вспомнила, какой о чем твердит. Просто я забывчивая.
Это хорошо, подумал тогда Никита. Любви хорошая память ни к чему. Для любых романов воспоминания - лишняя деталь, часто даже опасная. Зато память всегда нужна для дружбы.
На конкурсе Никите сразу глянулась - она как-то очень естественно выделялась из толпы - длинная девочка с высоко заколотыми, пронизанными рыжиной волосами, делавшими ее еще выше.
Никите нравились высокие. Он сам ушел за метр восемьдесят, острые колени вечно торчали до середины почти любой комнаты, и разумно считал, что рядом с ним любая, даже самая симпатичная малышка будет выглядеть смешно.
А еще у Линки оказались странные глаза неопределенного цвета, состоявшего из сложной мешанины зелени и речного песка, глядящие на тебя так, словно собираются смотреть именно на одного тебя всю оставшуюся жизнь.
Никита сразу заинтересовался девчонкой. И пошел ее провожать. Какие глупые они были!.. Прохожие наверняка посмеивались, увидев юную парочку.
Они шли на безопасно-далеком расстоянии друг от друга, боясь соприкоснуться руками даже нечаянно, опасаясь задеть друг друга пальцами, и все-таки будто уже чем-то связанные между собой, соединенные первыми робкими желаниями и настроениями, тоже очень хорошо заметными со стороны.
До самого подъезда Никита довести Лину не решился и церемонно распрощался на углу. Они жили по соседству. Тоже перст судьбы.
Никита тронулся в обратный путь домой, но Линка неуверенно окликнула его:
- Эй, а телефон?..
И улыбнулась ему. Так заискивающе, робко и трепетно улыбается манежу, резко округлившемуся внизу, начинающий гимнаст, впервые ступивший на туго натянутый под куполом цирка канат. Раньше канат натягивали ниже...
Никита тормознулся. Да, он не записал номер ее телефона... И не дал свой...
Линка торопливо вырвала листок из блокнота. У нее оказался ужасный почерк, корявый и неразборчивый. Неровные кривые буквы убегали куда-то вниз, слова оставались недописанными. У Никиты почерк был ничуть не лучше.
Он внимательно разглядел записи и фыркнул.
- Никто бы никогда не поверил, увидев наши каляки, что мы с тобой победили в таком громком конкурсе! По почерку - два полуграмотных кретина!
Лина засмеялась.
Два передних зуба у нее скрестились. Им было тесно рядом. Позже Линка исправила этот дефект, и Никите потом всегда словно чего-то недоставало в ее чересчур идеальной, выглаженной протезистами улыбке... Исчезла забавная нестандартность.
Победителей оказалось чуть больше пятидесяти человек. На всю огромную страну. Работ на первый тур пришло больше пяти тысяч. Они выдержали конкурс в сто с лишним человек на место. Они могли торжествовать и праздновать. Но они тогда просто стояли на углу и молча смотрели друг на друга... Выпускники школы, шагнувшие в другую, новую, словно заново начинающуюся жизнь, традиционно отмечающие ее старт долгой июньской ночью...
Бестолковая по-женски память долго зачем-то берегла это их первое дурацкое стояние...
- А сколько у тебя сейчас книг? - спросила Линка, с аппетитом принимаясь за салат.
- Почему все всегда задают один и тот же идиотический вопрос: сколько? - пробурчал Никита, выбирая себе вино. - У Грибоедова была лишь одна... И никаких вопросов!..
Феликс засмеялся. Валерия по-прежнему маячила бледной стабильной улыбкой. Константа...
Линка взглянула с уважением.
- Ты прав, - виновато согласилась она. - Но все равно интересно... Недавно в метро напротив меня девушка читала твою книгу. Ты у нас живой классик! Хитовый автор. Один единственный на весь курс. Да и среди выпусков других лет таких прозаиков тоже нет.
Классик... Глупость!.. Но очень приятная сердцу. Девки и бабы умеют иногда выдать столь греющую душу и родную тебе, очень необходимую твоему самолюбию дурь, что просто хочется их за эту чушь расцеловать и искренне поблагодарить.
Вот только едва он закончит книгу, как сразу мечтает переписать ее с первой страницы до последней... Слова и фразы кажутся мертвыми, беспомощными, пустыми... Сказать об этом Линке? Зачем?.. Не поверит и не поймет...
Когда-то Лина тоже писала рассказы и стихи. Неплохие. И Валерия. Но обе бросили. И правильно сделали - нынешняя жизнь с трудом совмещается с литературой, с прозой и тем более с поэзией. Хотя женские судьбы часто несправедливы изначально, вне зависимости от времени и обстоятельств. А Феликс занялся бизнесом и преуспевает. Плевать ему на прозу с такими деньгами! Книги, если очень захочется, он без труда издаст за свой счет. Сколько угодно. В любом количестве. И не нужно связываться с вороватыми издательствами, замученными текучкой редакторами и нахальными отделами распространения.
Редакторы... Сколько нервов они Никите сожрали, сколько удачных строчек покушали! Это люди, утверждающие, будто хорошо знают, что им нужно, но, как позже всегда неизменно выяснялось, абсолютно не представляющие сути своих требований.
"Волчата, покажите свои зубы..."
Да он уже их показали, хватит... Или этот показ еще все-таки впереди?..
Раньше Никита просто видел мир и окружающих, теперь смотрит во все глаза и рассматривает. Все внимательнее и пристальнее. Хотя рассматривать давно уже нечего. Все давно рассмотрено и изучено. Все ли?..
Жить становилось день ото дня тягостнее и одновременно проще. Она легче предсказывалась и угадывалась со всеми ее поворотами. И от нее больше ничего хорошего не ждали. Никита во всяком случае...
- Ишь ты, как она на тебя уставилась! - нарочно побольнее толкнул Никиту локтем в бок Феликс. - Глаз не отрывает! Она из какой группы?
Первокурсники были еще не очень хорошо знакомы друг с другом.
Никита нехотя покосился на другой край аудитории. Ну да, снова она, та самая девица... Которая стала следовать за ним тенью почти с первых дней занятий. И это, с одной стороны, очень тешило и сильно подогревало тщеславие, но отчего-то странно настораживало с другой. Почему, он объяснить не мог, как ни старался.
Раиса приехала из Курска, жила в общежитии и была старше Никиты на три года. Это ему сообщили вездесущие девчонки, еще раньше Феликса приметившие Райкин небанальный интерес.
- Говорят, - безразлично заметил через несколько дней Феликс, - что она прошла огонь, воду и медные трубы.
- Пусть говорят! - буркнул Никита. - Кто о ней что знает? Досужие сплетни! У нас обожают трубить в те же самые трубы об их медных особенностях. Чушь!
- Дело твое, - пожал плечами Феликс. - Но я бы поостерегся с ней связываться.
- А тебе пока никто и не предлагает! - отрезал Никита. - Девушка смотрит исключительно на меня!
Раиса ему нравилась: фигуристая, коричневоглазая, с длинными ресницами... Тогда девчонки еще не красились, да и с косметикой сложилась настоящая напряженка, не то что нынче - в киоске на каждом углу... Нравилось и то, что старше. В молодости он усматривал в разнице возрастов какой-то тайный смысл, некую важную особенность, нечто загадочное. Так заманивает первая дохлая нестойкая мимоза, сияющая своей на редкость привлекательной желтизной на фоне сплошной мартовской белизны вокруг да около... Уж если тебя оценила девушка постарше, с опытом, значит, ты действительно что-то представляешь из себя, думал Никита.
Правда, он, конечно, догадывался, что Раисе, девочке из Курска, ох как хочется остаться в Москве. А для этого нужно сделать лишь один-единственный шаг - выйти замуж за москвича. Четкость намеченной задачи не вызывала сомнений. И Раиса будет пробовать, упорно и настойчиво, шагнуть к избранной цели.
Но все-таки она выбрала Никиту... Не Феликса, не других парней, овеянных славой московской прописки и столичных квартир.
Мама, вторя Самойлову, тоже предостерегала Никиту от неосмотрительных шагов. Хотя он никогда не собирался жениться на Раисе. И кричать Раиску на царство. А ведь сейчас она бы очень прилично смотрелась в качестве законной половины известного прозаика.
Только первая женщина, пусть так и не ставшая первой леди королевства, часто навечно остается кровавой зарубкой памяти и болезненной отметиной жизни. Раиса оказалась именно такой. Информация Феликса, к сожалению, была достоверной. И уже через несколько недель, ошеломляющих новизной близости, Никита почувствовал себя плохо...
Платный венеролог поставил нехороший диагноз и потребовал от Никиты назвать имя его партнерши. Он отказался наотрез.
- Вы подвергаете опасности других! - строго предостерег врач. - Ваша дама будет заражать людей дальше!
Никита понимал, что врач прав. Снова вспомнил, ощутил, заново пережил свою почти непереносимую боль, свой ужас, отчаяние - и пожалел мужиков, которых может точно так же заставить мучиться коричневоглазая фигуристая Раиса, готовая царствовать в любой момент. Легко размякающая от желания и покорная ради наслаждения. И назвал ее.
Дальнейшее его не касалось. С Раисой он перестал разговаривать, здоровался сквозь зубы и быстро проходил мимо, едва замечая.
Первый опыт оказался слишком мучительным и жестоким в полном смысле этих двух слов...
Валерия по-прежнему улыбалась, рассматривая сидящих за столом. Всем и никому. Только ее молчание становилось все отчаяннее. Или Никите просто казалось? Таинственный двадцать пятый кадр. Впрочем, она ведет себя на редкость мудро и правильно. Слова, как ни странно, не любят звучать и почему-то слишком часто необъяснимо становятся фальшью, едва их произносят или пишут на бумаге. Так что зачем лишний раз лгать?!
Феликс повернулся к Валерии, зачарованно и отрешенно любуясь ее вечной размытой улыбкой, направленной в раздробленное войнами и разборками небытие.
Лерка тихонько замурлыкала, словно не замечая никого вокруг. Она всегда любила петь. Но не для того, чтобы ее слушали, а потому, что ей так нужно. Валерия утверждала, что пение отвлекает ее от мыслей и от жизни, а это просто необходимо. Иначе слишком быстро загнешься. Вероятно, она была права.
Никита задумчиво оглядел ее. Мурлычет и лыбится. Как обычно... Надоело... А Феликс тихо сияет возле. Почему они не вместе? Странный вопрос... И почему он пришел Никите в голову именно сегодняшним вечером?..
Почему Феликс и Валерия не вместе... Стыдно даже спрашивать об этом самого себя... Впрочем, ему теперь ничего не стыдно. Наступило время, когда предъявлять себе счет за совершенные поступки становится бессмысленным - все равно тебе уже ничего не исправить. Просто потому, что не успеть. Для изменений не осталось больше времени. Оно, твое время, отведенное тебе на Земле, почти истекло...
И он в последние годы не боролся с жизнью, а плыл ее неспешным течением. Так лучше всего. Вероятно, идеальный вариант. Живи, как живется, без советов и предубеждений. Отличный принцип бытия - всегда делать то, что тебе надо, то, что ты хочешь. Простой и вечный, как мир. И тогда все советы и предубеждения благополучно остаются в далеком прошлом. Хотя почему же в далеком? Прошлое сидело сегодня возле него в облике Лерки, в лице Феликса, в образе Лины...
Раиса на вечер встречи не пришла. Поговаривали, что она больна, два года назад перенесла операцию...
После окончания университета Раиса устроила себе с чьей-то помощью фиктивный брак. У нее были обеспеченные родители, легко оплатившие столичную прописку единственной дочери.
После замужества Раисы Никите однажды позвонила Линка. Якобы просто так. И "случайно" сообщила:
- А я тут имела "счастье" пообщаться по телефону с муженьком Райки Лавровой.
- А-а... - протянул Никита. - И кто у нее муж?
- Судя по голосу - бандит, - радостно доложила Линка.
Никита нередко встречал потом Раису в редакциях и в ЦДЛ. Она активно писала, занималась литературной критикой. Двое когда-то близких - по молодости, по глупости! - людей сухо раскланивались и шли дальше по своим делам. Глупость имела отношение лишь к Никите. Раиса этого убеждения явно не разделяла. Она, свирепо накрашенная, порой вдруг, заливаясь мелом, пыталась остановить Никиту, заговорить, о чем-то спросить... Он сдержанно, но решительно пресекал все ее попытки. Ему неинтересна ее жизнь отныне и навсегда.
- Да нет, ты не понял. Я замерзаю постоянно, везде и всюду, - объяснила Линка.
- У нас огромная и холодная страна, - сообщил Никита. - И с ее размерами и суровостью ничего не поделаешь!
Валерия засмеялась. Феликс любовался ей до того откровенно, что становилось просто неприлично. Его бы жену сейчас сюда... Вот бы удивилась, глядя на своего положительного по определению мужа!..
- Друзья! - закричал Витька Анпилов, вскакивая. - Выпьем за нас! За наше прошлое и за наше будущее!
- Для одного тоста сразу многовато, - флегматично заметил Феликс. - Виктор, а ты уверен, что у нас оно есть, наше будущее?
Уж ему-то сомневаться в завтрашнем дне... Феликс - миллионер в полном смысле этого почти новенького слова, банкир. Давно оставил подозрительную будущность в виде журналистики и избрал более надежный и проторенный ногами Запада путь. Именно Феликс оплатил торжества по случаю двадцатилетия их выпуска. Он хотел и сейчас дать денег на праздник, но бывшие сокурсники ему не позволили. Решили скинуться. Сколько же можно лопать за чужой счет, пусть даже неограниченный!..
- Вы верите в будущее?
Так когда-то спросили в одном интервью отца Никиты. И отец ответил:
- Дорогой мой! У меня трое детей и шесть внуков! И после этого вы мне еще задаете подобный вопрос - верю ли я в будущее!
Отец молоток! И Витька тоже. Поскольку все-таки любая одержимость (Никита порой возвращался к этой мысли) всегда чем-то привлекательна. Даже если саму идею ты не разделяешь. Правда, мать считала, что фанатики тупы. Опять же вне зависимости от их убеждений.
- Да ты что?! - закричал Виктор. - Как его может не быть?! Хотя в чем-то ты прав... - Он чуточку сник. - Времени впереди осталось не так уж много... Но все равно еще немало произойдет и свершится! Вот увидите! За наше обязательно счастливое завтра! Ура!!
Женщины умеют вовремя польстить, но плюс к этому обладают потрясающим редкостным умением ляпать что-нибудь не вовремя. Как в них уживаются такие противоречивые данные? Ну, при чем тут его дочь и вечер встречи выпускников тридцатилетней давности?! Какая связь?! И что нужно отвечать на глубокомысленное Линино замечание? "Ах, да, конечно, Наташа очень красива... Вся в мать..." Чтобы Линка съежилась от боли... Сама напросилась... Или лучше нейтральное: "Спасибо, ничего особенного, обычная девчонка. В девятнадцать лет хороша любая".
Все снова сели. Никита тупо размышлял над ответом, пристально разглядывая Линку. Давно не видел...
Вероятно, она всем своим существованием упорно стремилась оправдать теорию относительности великого Эйнштейна. И с поставленной задачей справлялась удивительно успешно. Про нее до сих пор хотелось сказать "она молода". Хотя они были в одном десятке лет. Молодец... Впрочем, припозднившаяся молодость, очевидно, давалось ей не так уж легко и отнимала с каждым днем все больше и больше времени: массаж, гимнастика, кремы... Но ничего в этой жизни не дается так просто, тем более красота. Лину немного выдавал подбородок, когда она наклоняла голову.
- У Натальи вихри в голове, - нехотя пробормотал Никита. - Устроил ее на работу, думал, малость образумится... Да куда там!.. Так что у меня сейчас две заботы, отнимающие время: дочка и дачка. Но дачу можно продать, а с девицей вопрос столь просто не решишь. А ты держи нос всегда кверху. Так тебе больше идет.
Линка не совсем поняла сути его совета и улыбнулась.
- Без вихрей в ее возрасте невозможно. Момент роста. Вспомни себя самого!
На что она намекала?! Никита насторожился. Вот дрянь! От нее можно ожидать чего угодно... Валерия мирно улыбалась, словно не слышала их разговора. Впрочем, возможно, действительно не слышала. Феликс склонился к ее плечу и о чем-то тихо рассказывал. Наверное, вновь обольщал. Для него это - плевое дело.
Их связь началась стремительно и бурно. В один прекрасный осенний день, заполненный шорохом падающих листьев и раскрашенный желто-красными оттенками уходящего сентября, Валерия и Феликс отпустили все тормоза и вдруг исчезли.
Никите позвонила рыдающая мать Феликса и умоляла помочь. Он не представлял, что сказать и предпринять, куда и к кому обращаться, но почему-то сразу догадался, что в пропаже замешана улыбчивая тихая девочка Лерочка. Никита позвонил Линке. Та странно замялась, чем тотчас подтвердила его подозрения.
- Мне тоже звонила мама Валерии, - призналась Линка. - Но я и вправду не знаю, где они. Хотя уверена, что вместе...
Успокаивать рыдающих матерей и уговаривать их не бросаться за помощью в милицию пришлось почти три дня. Пока ополоумевшие вконец влюбленные не решили вернуться в привычную жизнь. У них были совершенно отсутствующие, отрешенные глаза, они видели только друг друга, все время держались за руки, и было не слишком ясно, что они делают в университете и вообще на этой грешной Земле.
- Мы жили на даче без телефона, - безмятежно объяснил Феликс. - У вас в Москве ничего не случилось?
- У нас?! - изумился Никита. - Ну, ты даешь! Что здесь могло произойти? Все тихо и спокойно. Если, разумеется, не считать ваших обезумевших от ужаса матерей. И почему у тебя вдруг родились такие необъяснимые подозрения, касающиеся Москвы?
Его иронического тона Феликс попросту не заметил.
- Я случайно включил на даче один раз телевизор - а там "Лебединое озеро" показывают! Вот я и заволновался. У нас этот балет просто так обычно в программу не ставят. Он, как правило, знаменует собой или смерти великих, или серьезные политические выкрутасы.
- Конечно! - хмыкнул Никита. - У тебя блестящий аналитический ум! Зато в нашу личную программу теперь отныне будут ставить твои с Леркой побеги из дома. Когда планируются новые? Уж будь другом, просвети! Чтобы в следующий раз я был готов к ответу, когда снова начнут трезвонить ваши задыхающиеся от страха мамашки. Хотя, безусловно, принцип "а нам все равно" - в жизни наилучший. Я тебя прекрасно понимаю. И "лежачих не бьют" - тоже неплохая позиция, но чересчур неустойчивая, несмотря на диван. Ты не находишь?
Феликс не снизошел до ответа и даже не обиделся. Да и требовать тогда от него чего-нибудь вразумительного было бы неразумно. Вид Феликса свидетельствовал о глубокой и серьезной, далеко зашедшей степени умственного расстройства.
Почему они с Валерией так и не поженились?.. Ох, не тебе бы, великий прозаик двадцатого века, спрашивать сейчас об этом себя самого... Постыдился бы...
Зачем ему понадобилась тогда Валерия?..
У нее что-то произошло с Феликсом. Что-то явно разладилось. На время или навсегда - неизвестно.
В первой группе Феликс оказался единственным парнем. Девчонки так привыкли к нему, что уже не стеснялись его ни при каких обстоятельствах. Иногда, устав от их расхлябанности и беспардонности, Феликс жалобно просил:
- Девочки, вы хотя бы при мне чулки не подтягивали!
Они бесстыдно хихикали - тогда еще все худые, как циркули - и продолжали упрямо держать Самойлова за свою милую подружку, просто мужского пола. Разницы никакой.
Может быть, Валерия его приревновала к кому-нибудь, кто знает... Только отъезды за город на таинственные дачи без телефонов, где зато нежданно-негаданно показывают "Лебединое озеро", внезапно прекратились. Мамы на время подуспокоились, а Никита увлекся Леркой...
Тогда сегодняшнее положение двух неразлучных друзей показалось бы даже им самим бредовой фантазией. Миллионер? И великий писатель? Чепуха!..
Как-то зимой Никита в шутку поддел ногой в раздевалке кроличью шапку Феликса. Она сразу почти развалилась на части от старости.
- Прости... - смущенно пробормотал Никита.
Кто мог предположить, что владелец разлезающейся на клочки шапки когда-нибудь станет миллионером?!.
- Твоя дочка пишет рассказы? - спросила Линка.
- Пытается, - пробурчал Никита. - Думаю, ей это ни к чему. Как любой другой бабе.
И покосился на Линку. Кажется, обиделась... Во всяком случае, немного погрустнела. Искусно выщипанные брови сомкнулись в одну неестественно-прямую черту, жесткую линию, идущую под очень высоким напряжением
- Зачем тебе зайчик? - спросил Никита.
К ручке ее сумки был прикреплен серый смешной ушастый заяц, пушистая мягкая игрушка.
- А это очень удобно, - оживилась Линка. - Теперь ко мне никто не обращается с дурацким словом "девушка". Или еще бездарнее - "женщина". Теперь пристают совсем иначе: "Зайчик, а как проехать к Киевскому вокзалу?" Или: "Зайчик, не знаешь, где ближайшая аптека?"
Никита усмехнулся. Вот за что он всегда любил Линку - за ее неизменное старание относиться к жизни как можно легче, не слишком зацикливаясь на неудачах и бедах. Она всегда пыталась заменить темные стекла прозрачными и чистыми. Получалось далеко не всегда. Но это не ее вина.
- Почему ты пьешь только сок? - спросила Валерия Феликса.
- Я за рулем, - виновато отозвался Самойлов. - Так получилось... Надо сегодня еще успеть на дачу.
- Зато мы без руля и без ветрил, - ласково пропела Лерка.
Она всегда жила без руля и без ветрил. Несмотря на свою вечную меланхолическую улыбку.
У Лерки была обалденная грудь. Интересно, осталась ли до сих пор такая? Да нет, вряд ли, куда там... Валерия давным-давно вышла замуж, родила сына, разошлась... А когда-то ее грудью можно было просто любоваться и любоваться до бесконечности, даже ничего больше не желая... Ерунда! Что он несет? Это сегодня уже можно ничего не желать. Тогда при одном взгляде на Леркину убойную грудь, желание становилось нестерпимым, неуправляемым, чересчур властным... За эту подчиненность своему собственному телу, за металл между ног Никита иногда ненавидел самого себя. И бесился, когда Валерия останавливала мужские взгляды настораживающей, а потому особенно привлекающей хищной красотой. Размытая улыбка казалась хитро задуманной, парадоксальной чертой роковой женщины. В свое время Лерка вволю наигралась собственной властью над чужими сердцами. Потешилась всласть. Но остановилась ли бывшая девочка Лерочка навсегда?..
Как давно это было... Интересно, осталась ли у нее грудь все такой же роскошной?.. Да нет, вряд ли, сын отсосал, и она опустилась, сникла, обвисла... У мужиков в этом возрасте частенько падает любимая игрушка, а у женщин - грудь. Какое глубокое наблюдение... До чего Никита докатился... Великий прозаик двадцатого века... А Валерия стала намного дамистее. Да и пора. Пришли иные времена...
- Ты мне обещала принести французский крем, - напомнила Линка Валерии.
- Забыла, прости, - легко вздохнула та. - Я всегда выполняю свои обещания только мужчинам.
Кокетка предпенсионного возраста... Но по-прежнему прямоспинная и ногастая. Хотя ноги наверняка разрисованы нежно-синеющими полосками стремящихся к очевидности вен. Хорошо бы на них посмотреть... Бесконечные узкокостные ноги в тонкой синей паутинке...
Никита передернулся и покосился на Лерку. Все та же несмываемая маска блаженства...
Феликс не переставал улыбаться, словно весь последний год мечтал лишь об одном - встретиться на вечере выпускников с Валерией. Впрочем, почему мечтал?.. Никита повернулся к приятелю. А где гарантии, что Самойлов не видит Лерку постоянно?.. Какая разница?.. Ему наплевать...
- Эта девушка не для тебя, - сказала Никите мать, однажды увидев Валерию. - Потому что она смотрит сквозь тебя, а не на тебя. Понимаешь?
Он отлично понял.
Странно, что отец в недавнем интервью упомянул о трех сыновьях. Отец не любил говорить о Никите, хотя всегда и во всем помогал безотказно. Просто двое старших - законные дети от законной жены. А Никита - поскребыш - от другой женщины. Бастард. В детстве одна мысль об этом оскорбляла и унижала. Одно время Никита даже выдумывал себе другого отца, летчика, который якобы погиб при невыясненных обстоятельствах. Веселый и смеющийся, отец улетел в бесконечность, как Экзюпери, и почему-то не вернулся на поскучневшую без него Землю. Потом, с возрастом, эта глупая крылатая фантазия миновала.
Отец был известным художником. Именно поэтому когда-то его помощь оказалась для Никиты жизненно необходима. Теперь он сам твердо стоял на ногах.
Родители расстались в какой-то неведомой для него, космической дали. И Никита слишком давно и серьезно воспринимал их по отдельности и рассматривал каждого поодиночке. Раньше отец еще заглядывал к ним. Теперь перестал. Мать говорила, что папаша нашел себе молодую резвую актрисульку, мечтающую о славе Джоди Фостер или, на худой конец, Алисы Фрейндлих. Такой славы ей никто не обещал. Зато жизнь преподнесла подарок в виде стареющего ловеласа, озаренного лучами международных выставок в Европе и Штатах. И упустить свой шанс начинающей кинодиве было бы непростительно.
Мать безмятежно усмехалась. Никита ненавидел вернисажи, кисти и холсты.
- Ты позировала отцу? - злобно спросил он много лет назад мать.
Она удивилась.
- С чего ты взял? Никогда. Впрочем, он делал какие-то случайные наброски углем... Профиль и анфас... Отец не любил оставлять себе на память лики жен и любовниц. Это не в его правилах.
И засмеялась. Прошлое стало для нее почти безболезненным.
В детстве Никита очень хорошо рисовал. Мать отвела его в художественную студию, где преподаватели пришли от способностей Никиты в восторг. Они ничего не знали о его великой наследственности. Но потом мать совершила трагическую, непростительную ошибку, вдруг заявив:
- Ты пошел в отца! Будешь, как он, великий художник!
- Папа художник? - удивился Никита.
Он видел отца редко и ничего не знал о его профессии. Почему-то родители ее долго не афишировали.
- Да! - с гордостью ответила мать, словно сама написала все пейзажи и натюрморты отца.
С этого дня Никита бросил студию к великому огорчению без конца каявшейся и казнившейся матери и стал думать о другой профессии. Ему было шесть лет.
- Кем ты хочешь быть? - спросили его в райкоме комсомола при приеме в ряды передовой молодежи.
- Журналистом, - отчеканил Никита.
- Да? - удивилась бойкая девица из приемной комиссии. - Ты так любишь ездить?