Ноги скользили и разъезжались на липком, грязном февральском снегу. Днем он лениво слегка таял, но упрямо не желал покинуть хотя бы на время, до осени, эту прекрасную землю.
Роман тащил тяжелую сумку с газетами и проклинал московских дворников, управу, префектуру и мэрию, оптом и в розницу махнувших множеством властных, но равнодушных и холодных рук на ледяные и заснеженные улицы. Их давно уже никто не убирал. А зачем? Все равно когда-нибудь снега да растают. Чего зря мучиться и гонять технику, тратить песок и новомодные очистители, колотить и сбивать лед ломами... Всему свой черед. А люди... Ну, что люди?.. Они способны ломать ноги и руки и без всякой наледи, вечно торопятся и куда-то летят, а потому расшибают себе лбы. Гололед им виноват! Да, травмопункты переполнены... Да, в больницах матюгаются хирурги с черными осунувшимися лицами и красными от недосыпания глазами... Ходил бы народ спокойно, тогда и никакие скользкие улицы не страшны.
Хотя в последние годы Роману жаловаться грех. Не на чиновников, конечно. Они как были неподвижными и безразличными к окружающим, так и остались. Зато обнищавший народ, к великому облегчению и радости Романа, перестал выписывать тонны журналов и газет. Раньше он таскал за собой сумку на колесиках, да и та не вмещала половины изданий. Тогда газеты даже развозили на машине. А теперь... Многие перестали подписываться вообще. Некоторые оставили себе одну или, в крайнем случае, две газеты. Кто покупает, кто вообще не читает, а большинство наслаждается новостями по телевизору... Каждый нашел выход из положения. Так что Роману жить стало лучше, жить стало веселее. И легче в полном смысле этого слова.
И если бы не скользкие улицы...
В полутемном утреннем переулке Роман поскользнулся возле гаражей - понастроили, сволочи! - и ухватился рукой за острый край. Больно... Роман остановился, опустил сумку с газетами на снег, снял перчатку и потер пальцы. Взгляд случайно метнулся за гаражи... Что это там? Роман удивился и протиснулся в узкую щель между "ракушками", потащив сумку за собой. Он был невысок и худ, а потому всегда проникал в любые, труднодоступные для других, проходы.
За гаражами лежала женщина. Роман сразу узнал ее. Она снимала квартиру в доме по соседству. Очень красивая... Молодая. Всегда хорошо одетая и приветливо улыбавшаяся. Как же ее звали?.. Не вспомнить.
Женщина лежала навзничь, широко разметав по снегу руки и длинные мягкие волосы цвета ореховой мебели. Дорогая шубка расстегнута, одна большая пуговица отлетела в сторону. Но ни следов крови, ни насилия... Только Роман почему-то понял сразу - женщину убили. И, наверное, ночью. Темнота любит и умеет многое прятать.
Примерно около часа ночи, сказал потом эксперт. Ударили чем-то тяжелым и острым в затылок. Смерть наступила мгновенно. Рядом ничего не нашли. А кстати, где ее сумка?..
Роман и вызвал милицию.
- Такая красивая женщина! - без конца причитал он.
- Кончай, мужик, выть! Что ты причитаешь, как кликуша? - грубо оборвал его лейтенант. - Ты бы лучше вспомнил ее адрес и фамилию! Она чего выписывала? Письма получала?
Все эти вопросы Роману потом задавали и в районном отделении.
- Такая красивая женщина! - повторял он. - За что же это ее?.. Прямо звери, а не люди! Квартиру я вам покажу, номера не припомню. А что выписывала... Да ничего. Вот письма ей приходили. Из дома, от родителей. Она не москвичка была. И брат еще к ней ходил... Я его иногда встречал.
- Брат? Какой брат? - недоверчиво прищурился милиционер, все тщательно записывая. - Родной? Может, обычный прихехешник? Сам говоришь, баба видная. И как этот брат выглядит?
- Такой красивый мужчина, - начал Роман.
Мент озлобился и бросил ручку:
- Вот заладил! Чего это у тебя все, как один, красивые?! И я тоже?
Роман внимательно вгляделся в его лицо.
- Да, вы тоже, - подтвердил он.
Вихрастый, круглолицый и конопатый милиционер заржал.
- Да ладно тебе околесицу плести! Смешной ты! С тобой никакого фоторобота не составишь. Будут получаться одни красавицы и красавцы, как на кинопробах. Так, значит, родной брат?
- Двоюродный, - сказал Роман. - То есть кузен.
- Кузен... - пробурчал конопатый. - Ну, что ты гонишь?! Самый что ни на есть хахаль! Давай описывай! Только про его красоту больше не талдычь! А то стукну! Я психованным стал на этакой работе. Сегодня у нас вахаббиты, а завтра - хоббиты! И в промежутках между ними - скины. Ты чего думаешь, нам приятно каждый день узнавать поганые подробности и обстоятельства всяких мерзостей без свидетелей?
- Так вы себе работу сами выбирали, - справедливо заметил Роман и прикусил язык.
Вихрастый покраснел от негодования и стал медленно и угрожающе подниматься со стула.
- Ты еще тут вякать будешь, почтарь, о моем выборе?! Да еще неизвестно, как и почему ты возле тех гаражей оказался! Что ты там делал спозаранку?! Просто так ошивался или следы заметал?! Водишь мне тут Мурку! Труп - это не плакат "Не проходите мимо!" Мимо мертвого полезнее пролететь, не глядя! Промчаться по своим делам, ничего не замечая! Чтобы не влипнуть. Поэтому лучше заткнись и хорошенько подумай! А то у нас никто не хочет поломать башку над тем, как надо было правильно шагнуть третьего дня. Поэтому и врут все, как последние идиоты!
- Какие следы?.. - перепуганно забормотал Роман. - Как я мог оставить ее лежать, пусть и мертвую? Такая красивая женщина... Я почту вез на улицу Удальцова... У меня начальница очень строгая, ругается и кричит, если что не в срок... Вот и сейчас я тут у вас, а там письма и газеты лежат...
Роман вспомнил о своей грозной почтовой командирше и затосковал. Он боялся заведующей почтой куда больше, чем милиции и всех московских бандитов, вместе взятых.
- Есть обычные человеческие законы... Как вот у вас в Кодексе, - попытался объясниться Роман.
- Бывают очень курьезные законы, - охотно вступил уже остывший конопатый в тематически новый диалог. - Например, в одном из штатов Америки разрешена официально, статьей закона, охота на китов. Хотя в этом штате самая большая река - с нашу Яузу, а морем там не пахнет. А вот другой пример. До сих пор в Британии не отменен закон, что вышел после изобретения самого первого паровоза. Это закон гласит: перед поездом обязательно должен идти по рельсам человек - днем с флажком, ночью с фонарем. По сей день якобы действует, давно никому не нужный! А ты рассуждаешь о законах! Чушь!
Роман грустно вспомнил, какая сегодня ветреная, сырая, пасмурная погода с изморосью. Но торговец пивом на углу упорно кричал: "Граждане, холодненькое свежее пиво!" В жару - вполне адекватная реклама, а сейчас от нее хочется сразу убежать в тепло. И чего кричит? Видно, больше не знает никаких слов, заучил только одну эту формулу.
А недалеко от здания милиции к Борису на улице подошел печальный, немного опустившийся, помятый человек с бородой. И произнес застенчиво, тихо и тоскливо:
- Я поэт. Купите мою книгу! Я на бутылку собираю...
Борис книгу не купил, но дал поэту два рубля. Тот долго униженно благодарил...
- Мы тебе справку напишем, что у нас был, показания давал, как свидетель, - неожиданно смилостивился и на глазах помягчел мент. Ему, очевидно, понравился непритворный испуг Романа. Некоторые тяготеют к робким собеседникам, особенно в милиции. - Выкладывай дальше. Приметы этого братца и чем убитая баба занималась.
Роман честно постарался припомнить. Эта красивая женщина несколько раз давала ему бесплатные приглашения в дома литераторов, журналистов и работников искусств. Роман и сам туда частенько наведывался, когда удавалось заполучить билеты. Он любил книги и интеллигентные тусовки, благоговел перед их участниками и таким образом спасался от одиночества и своих убогих, но язвительных почтовичек. Они вечно потешались над ним и зубоскалили. Поэтому Роман особенно благодарил ту красивую женщину за билеты... Как же ее звали?..
- У нее было какое-то иностранное имя, - пробормотал Роман. - Эльвира или Элеонора... Нет... Эдит? Эмма? Мадлена? Тоже не так... Или Ариадна? Аглая? Аделаида? Теперь не вспомнить...
- Хм... Всех перебрал. И все без толку! - резюмировал мент. - Не то Кассандра, не то Массандра, как говорит наш начальник. Массандра мне кое-что напоминает. Это хорошие крымские вина. А вот Кассандра - это чего-то больно сложное.
- Была такая мифическая пророчица грозных событий, - разъяснил Роман. - А чем та женщина занималась, я не знаю. Но что-то связанное с культурой, с литературой, с кино... Я ее один раз встретил в ЦДЛ. С ней был такой кра...
Роман испуганно запнулся и смущенно, умоляюще взглянул на милиционера. Тот снова довольно захохотал:
- Надеюсь, не братец? А тебя, парень, нипочем не переделать! Прямо помешан на мировой красоте! Плохой признак! Обрати на себя внимание, а то крыша совсем съедет.
- Нет, с ней рядом тогда стоял не брат... - пролепетал Роман. - Совсем другой человек... Я видел его впервые...
2
Охлынины переехали из Краснодара в Анапу, когда Инга перешла в шестой класс. Почему ее туда раньше не возили, осталось непонятно. В Анапе жила бабушка Инги по матери, теперь часто по возрасту прихварывающая. Хотя после переезда кое-что прояснилось: бабушка недолюбливала Ингу заочно, поскольку раньше никогда не видела. Это тоже казалось необъяснимым, но Инга никаких вопросов родителям не задавала.
И за бабушкой, и за всей довольно большой квартирой, часть которой почти на полгода сдавалась курортникам, теперь вдруг стало необходимо кому-то следить. Обменялись Охлынины очень удачно: получили тоже просторную квартиру в соседнем подъезде. Отец пошел работать в аэропорт: он служил авиадиспетчером.
- У папы очень ответственная работа! - часто повторяла мать. - По мировой статистике авиадиспетчеры умирают самыми молодыми! О нем надо много заботиться.
Но получалось наоборот: мать хозяйничала дома и много болела, а отец ее лелеял и берег.
Анапа Инге понравилась сразу: чистый, маленький город-отдых, спокойствие которого не слишком нарушали толпы курортников, быстро размякающих на солнце. Разморенные и заторможенные, они умиротворенно и благодушно бродили по улицам, ведущим к морю, жарились на пляжах, переползали из столовой в квартиры и на рынок, удовлетворенно предаваясь отпускам. Мания курортного поселка на всех действовала завораживающе. И первое время Инге казалось, что вокруг нее всё отдыхает, буквально весь мир. Она часто бегала к морю, садилась на песок и подолгу смотрела на синюю бескрайность. Море завораживало и манило загадками. Оно ласково ворковало у ног, огромное и доброе. Рассказы о морских штормах и бурях казались Инге выдумкой.
Краснодар был более деловым, торопливым, грязным. Обычным. Инга всегда оставалась к нему равнодушной, зато в Анапу влюбилась почти сразу. И в школу отправилась радостно. Хотя немного скучала по оставшемуся в Краснодаре двоюродному брату Илье, ровеснику. Отец Ильи был старшим братом Анатолия Анатольевича.
В Краснодаре Инга училась на одни пятерки. И с гордостью услышала, как здесь, в Анапе, директор удивленно сказала: "Ого!", увидев табель Инги за пятый класс. На занятия Инга всегда шла с определенной установкой и желанием: только "пять" по всем предметам! Этого требовали не одни лишь собственные честолюбие и тщеславие, но и папа, обожавший Ингу без памяти. Он отдавал семье все свои силы и время.
Мать Инги в школе не видели: на собрания ходил папа, он же постоянно наведывался к учителям, интересуясь успехами дочки. И вначале в Анапе тоже все шло хорошо: дневник Инги радовал папин глаз и тешил любящее сердце.
Но в середине второй четверти начались чудеса: тройки по математике, четверки по английскому и биологии, четверки и тройки по русскому и литературе... С удовлетворительными оценками по алгебре пришлось нехотя смириться: решения и ответы в тетради говорили сами за себя. С ошибками по русскому языку тоже сильно не поспоришь. Но вот литература...
Анатолий Анатольевич прочитал последнее Ингино сочинение - изучали "Повести Белкина" - и отправился в школу. Настроен он был решительно, так как накануне визита внимательно перечитал Пушкина: нельзя же беседовать о произведении, которого не помнишь!
Но папа пришел в школу поздновато, преподавательница литературы ушла. Приходить на следующий день не хотелось, да и жесткий график работы авиадиспетчера, пусть даже в небольшом Анапском аэропорту, расслабиться не позволял. Анатолий Анатольевич решительно зашел в кабинет директора и высказал ей претензии по поводу необоснованности оценки, добавив, что дела так не оставит. Пригрозил написать прямо в Министерство образования.
Директор пообещала разобраться. Она оказывалась (конечно, не первый раз в своей жизни) в сложном положении. С одной стороны, никому не нужны жалобы на школу, с другой - не хочется обижать учителя. Однако педагог этот - в коллективе новый, а поэтому на следующий день директор довольно жестко попросила учительницу написать объяснительную записку с мотивировкой поставленной девочке оценки. Объяснения учительницы директора удовлетворили, и. казалось бы, инцидент был исчерпан.
Но так только казалось. Охлынин сдаваться не собирался. И сочинение, написанное Ингой, папе нравилось. Прежде всего, дочка в каждом предложении, иногда и по два раза, называла Пушкина гениальным и великим. Разве это не так? И неясно, почему учительница посчитала определения лишними и навязчивыми. Далее: Инга сослалась на биографию реального человека - Белкина, а учительница почему-то написала на полях, что Белкина никогда не существовало.
С этого Анатолий Анатольевич, явившись уже непосредственно к преподавательнице, и начал разговор. Где доказательства, что Белкин - персонаж вымышленный? Выслушал папа учительницу иронически, вполуха: при чем здесь история и литературоведение?
- Уверенности в том, что Белкина не существовало, у вас быть не может! - заявил он. - Ведь вы не жили во времена Пушкина! Тогда что вы можете утверждать? Ссылки на современников несостоятельны. Верить кому-то для вас, взрослого человека, педагога, несерьезно! В общем, я все выслушал, не согласился, а теперь скажите: вы будете исправлять оценку? Хотя бы на четыре.
Учительница категорически отказалась. И тогда папа унес с собой тетрадку дочери, вновь угрожая обратиться к компетентным людям и навести порядок в оценках Инги.
Объяснить ему, что пятерки порой заканчиваются, не мог никто: ни преподаватели, ни классный руководитель, ни завуч. Охлынин пошел выше, размахивая тетрадкой Инги с несправедливой оценкой, как стягом.
Школа затаилась в напряженном ожидании. Ждали неприятных звонков из областного департамента, нежелательных визитов или вызовов. От такого папы можно ожидать чего угодно. Тем более что он начал строго контролировать каждую отметку и появляться в школе все чаще и чаще. К счастью, дело этим ограничилось: в вышестоящих организациях, куда обращался Охлынин, на его сторону не встали.
Инга окончила шестой класс с четвертками и даже тройкой по математике. Но не очень опытная преподавательница литературы сломалась и подала заявление об уходе. И Инга отлично поняла - можно и даже нужно бороться за себя. Пока с помощью папы. А дальше - посмотрим.
И вообще, что тут особенного? Папа стоит на страже интересов родного дитяти и будет его защищать до конца. Пусть школа его боится, а не он ее!
Правда, с того памятного всем случая Ингу в школе невзлюбили, ее остерегались, с ней редко разговаривали... Как учителя, так и одноклассники. Но она легко обходилась без общества подруг и гордо сидела одна, наплевав на всех, хотя однажды почувствовала моментальную острую боль, как от укола.
В тот день Инге понадобился "Ревизор", которого не оказалось дома, а в библиотеке книгу расхватали: все школьники изучали одно и то же.
- Дай мне прочитать! - попросила Инга одноклассницу, увидев у нее пьесу.
Девочка уже взяла книгу со стола, чтобы протянуть Инге, как вдруг резко и недобро заговорила другая одноклассница:
- Не связывайся ты с ней! Она тут же своему папахену пожалуется, а он и так всю дорогу на школу бочку катит! Из-за него Таисия Михайловна ушла! Мы все ее так любили! Зато теперь литературу ведет дура-грымза. И в школе все трясутся, как паркинсонщики, - вот придет папа Охлыниной, вот придет папа!.. И всем здесь покажет, как правильно учить его доченьку!
Инга поняла, что класс ее не простил. Наверное, все действительно любили ту молодую учительницу. Значит, придется жить одиноко и свободно и чувствовать себя хорошо и вольготно только дома.
Однажды ей стало слишком тоскливо. Инга непрерывно вспоминала, как ее вызывающе, демонстративно избегают на переменах, как никто никогда не хочет с ней сидеть, как очевидно учителя стараются ее ничем не задеть... И задевают именно этим.
Она попыталась перейти в другую школу, но отец воспротивился. Во-первых, на его взгляд, с поля боя бегут лишь побежденные, а они выиграли, и никакой вины за ними нет. К чему выкидывать белый флаг? Все будут торжествовать и смеяться над Охлыниными. Во-вторых, школа считается лучшей в приморском городке, поэтому надо доучиться здесь.
И тогда Инга, в припадке отчаяния, решила серьезно заболеть, чтобы как можно дольше не ходить в ненавистную школу.
Стояла зима, в Анапе довольно теплая, но сырая и ветреная. После Нового года Инга улучила момент, когда дома никого не было, напарилась в ванне, а потом тотчас вышла на балкон, накинув на влажное, умышленно плохо вытертое тело, хлопчатобумажный летний халатик. И простояла под ветром около часа, успев смыться с балкона до возвращения матери, которую увидела сверху.
Ее сильно продуло, воспалились почти все железы, болели и опухли лимфатические узлы, начался бронхит, грозивший перейти в воспаление легких. Мать плакала, отец хмурился.
- Где же это ты так, дочка? Эх, беда! - повторял он, покачивая головой.
Инга проболела очень долго, как мечтала. Хотя на поверку болеть оказалось совсем не так радостно и приятно, как думалось. Мучили кашель и боли под подбородком, где распухли железки, донимали уши... Ныли маленькие подрастающие грудки, царапало за грудиной, привязались головные боли...
Но воспаления очень медленно, зато неуклонно отступали. Весной Инга вернулась в школу. За все время длинной болезни Ингу никто ни разу не навестил. Только пару раз звонила классная руководительница, биологичка, дама резкая и громкоголосая, справлялась о самочувствии и желала скорейшего выздоровления. Делала это исключительно по обязанности.
А Инга мечтала о скорейшем окончании школы. Дальше ее ждала удивительная, необыкновенная жизнь. Почему именно такая - она не понимала и не задумывалась над этим. Просто знала, что все будет отлично.
3
Вадим Охлынин рано вычислил, как можно добиться славы при жизни. И славы огромной, звенящей на всю страну. Первое - тебя должны полюбить и начать лелеять высокие власти. Этого необходимо добиться любыми способами. И второе - у тебя должна быть надежная и могучая жена. Не краснодарская узкокостная девчонка Тамара-простушка, не имеющая ни богатых и влиятельных предков, ни хорошего образования, позволяющего надеяться на перспективу. Ничего, кроме хорошенькой мордочки да безумной влюбленности в Вадима, в силы которого Тамара верила безгранично.
Именно это когда-то подкупило юного Вадима, но ошибки молодости надо исправлять, и желательно побыстрее.
Напечатав в местной газете несколько стихотворений о любви к родине и красотах ее земли, Вадим открыл свое великое предназначение, которое ну никак не увязывалось с краснодарской убогой жизнью и повязанностью с Тамарой.
Она к внезапно прорезавшемуся таланту юного мужа относилась трепетно. Боялась лишний раз о чем-нибудь попросить, обременить домашними обязанностями - а вдруг Вадим в этот момент сочиняет новое стихотворение?! И весь дом тянула на себе.
- Ты должен писать! - твердила Тамара мужу. - Ты талант! У тебя большое дарование!
И Вадим писал, рифмуя строчки на ходу. Он рассеянно, подражая манере известных поэтов, часами бродил по краснодарским улицам, размышляя над новым очередным шедевром. Он был полностью поглощен собой, сосредоточен исключительно на самом себе, как все бездарные и чересчур ячные люди, но ничего дурного, как все пожизненные эгоисты, за собой не замечал. А Тамара только благоговела.
"Ну, что у меня за фамилия для поэта? - грустил Вадим. Мне нужна другая - красивая, возвышенная... Хотя по этой логике человеку с фамилией "Пушкин" надо было брать псевдоним сразу! А ведь ничего, пробился..."
Через Краснодар каждый день лениво ползли на юг длинные пыльные поезда. Люди тянулись на черноморские популярные, излюбленные курорты. К грязным пропыленным стеклам прилипали чьи-то лица, приклеивались любопытные носы, расплющиваясь в пятна. Вся страна в основном жила без солнца, очень без него уставала и бросалась летом во все тяжкие, забивая редкие, по счастью уцелевшие районы, где тепла хватало в избытке и где царило и распоряжалось полновластное солнце.
Курортники выходили на краснодарский перрон прогуляться и прикупить съестного. Поэтому местные торговки, в основном бабульки, летом с внучками и внуками, давно облюбовали вокзал, прикипели к нему и оккупировали в качестве торговой площадки. Милиционеры ругались только для вида, по обязанности, и бабулек не прогоняли.
Через год после свадьбы Вадим тоже странным образом полюбил вокзал. Часто приходил сюда, сидел на скамейке и задумчиво рассматривал дам из проезжавших поездов.
Тамара ни о чем не подозревала. А узнай она о новом пристрастии мужа, то очень бы удивилась. Сочинять стихи в парке, на улицах, даже в троллейбусе - это Тамара вполне понимала. Но на вокзале?! Ерунда! Как можно создать что-нибудь поэтическое в этом шуме и гаме, среди вечных криков носильщиков, радиообъявлений и суеты?!
Однако Вадим упорно почти каждый день занимал свое привычное место на скамейке и словно чего-то ждал. А поскольку жизнь нередко состоит из одного ожидания, времяпровождение поэта имело глубокий смысл.
- Купи, милый, сметанку! - страстно и настойчиво уговаривала широкобедрая бабка, стоявшая неподалеку от Вадима, пухлого лысоватого мужчину в пижаме. Судя по белизне его кожи, пижамник ехал отдыхать. - Сметанка свежая, у меня весь продукт такой! Или творожку возьми!
Кругляшок задумчиво жевал губами.
- Огурчики, огурчики! - пронзительно голосила другая бабулька, худая и резвая. - Огурчики, помидорчики! Нигде дешевле не найдете!
- Лук, салат, щавель! Лук, салат, щавель! - непрерывно надрывалась третья. - Прямо с огорода!
- Куры жареные! - радостно неслось откуда-то справа. - Цыплята нежные и вкусные! Только у нас!
Торговки быстро привыкли к Вадиму и ласково кивали при встрече. Иногда угощали домашним пирожком или хрустящим огурцом, предварительно тщательно вытерев его о подол.
Вадим все подношения брал, благодарил и тут же, не сходя с места, уплетал. Жили молодые Охлынины небогато, и поэту всегда хотелось есть. Недавно родившегося Илью Тамара по бедности заворачивала в газеты, которые подбрасывали сердобольные соседи. Два мокрых обмылка всегда терпеливо склеивала в один, чтобы мыть руки еще несколько дней. Старалась растягивать килограмм картошки на неопределенный срок, обделяя себя во всем. И никому на жизнь не жаловалась. Тихая, доверчивая Томка, умеющая довольствоваться малым... Готовая отдать все, ничего не требуя взамен.
Помочь молодым было некому. Братья Охлынины рано осиротели, а мать Тамары давно получила инвалидность из-за гипертонии, не работала и все горевала по умершему десять лет назад мужу.
Вадим абсолютно ничего не замечал. Поработав несколько месяцев после школы грузчиком, он устроился на работу в местную газету, где строчил заметки о городском хозяйстве, промышленности и культуре. Занятие казалось ему скучным, а главное, совершенно бесперспективным. Главный редактор помыкал юным дарованием, не считался с его заслугами перед русской литературой и гонял, как простую ломовую лошадь, отданную ему в полное повиновение. Так все чаще и чаще думал Вадим.
Он размышлял о будущем, которое рисовалось ему с точки зрения полунищего краснодарца в неприглядном виде. Тамара очень мила и кротка, но не более того. А жизнь требовала от Вадима большего, хотя четко своих запросов не формулировала. Очевидно, их стоило сформулировать ему самому.
Но пока он раздумывал и анализировал происходящее, что для любого поэта достаточно сложно, жизнь вмешалась в текущие своим чередом события и внесла в них странные коррективы.
В один замученный полуденным зноем день, когда Вадим, сдав в секретариат новую дурацкую заметушку, лениво и печально хрупал на вокзальной скамейке дареным огурцом, рядом возникла незнакомая девушка. Словно сотканная из вокзальной гари и пыли, раскаленного, почти кипящего воздуха и обжигающего дыхания поездов.
Вадим крепко зажмурился, посидел секунды три и снова открыл глаза. Девица никуда не исчезла. Она стояла и внимательно разглядывала Вадима. А там было на что посмотреть.
Природа подозрительно расщедрилась на старшего Охлынина и кинула ему с барского плеча исчерна-серые, огромные, выразительные глаза, которые многим хотелось назвать очами, с длинными женскими ресницами, широченные плечи, мускулистую шерстяную грудь и крепкие руки с твердыми пальцами, чернеющими забавными кустиками волос.
Правда, его внешность никто не назвал бы поэтической даже за красивые глаза. Да и вырос он невысоко, и видел плоховато. Но по свойственному ему немужскому кокетству, прекрасно понимая, что очки, закрыв такие глазищи, смажут все впечатление, их упрямо не надевал. Его лицо довольно рано пропахали четкие морщины. То ли от горячего краснодарского солнца, то ли от врожденной сухости кожи, то ли от постоянной привычки близоруко прищуриваться. Морщины подчеркивали проступающие все очевиднее черты жестокости и холодности, резко контрастирующие с его приветливостью и дружелюбием. Но пока на такую дисгармонию окружающие внимания не обращали. И с удовольствием вслушивались в охлынинский приятный раскатистый бас, подходящий грубоватой и простоватой веселости поэта.
Девушка глазела все пристальнее. Вадим выпрямился и приосанился. И решил начать разговор. Всегда труден лишь первый шаг
- Вы с поезда?
Это легко определялось по ее виду. Девушка была хорошо и модно одета, как не одевались в Краснодаре, а в руках держала купленных у вокзальной торговки кур, небрежно завернутых в промасленную бумагу.
Незнакомка кивнула.
- Едете отдыхать?
Новый кивок.
"Немая, что ли? - подумал Вадим. - А фигурка хорошая... И волосы ничего... Жаль, что девке так не повезло... Хотя все слышит и понимает".
- А я люблю провожать и встречать поезда, - продолжал он открытый монолог. - В этом занятии есть что-то связанное с надеждой, поиском, ожиданием... Трудно определить точно.
- Вы не работаете? - поинтересовалась девица.
Стало быть, говорящая... И то хлеб...
- Не работают только перегоревшие лампочки и дети монархов, - сообщил Вадим. - А я тружусь корреспондентом городской газеты. Но вообще-то я поэт...
- Поэт? - девушка подошла ближе. - Правда?
И тогда Вадим шикарным и небрежным, уже неплохо отработанным за несколько месяцев жестом, вытащил из сумки хранившиеся там на всякий пожарный газеты со стихотворениями. Вещественные доказательства.
- Вот! - ткнул он пальцем в свою фамилию. - Это я! Вадим Охлынин! Читайте!
Девушка с готовностью вытерла сальные пальцы о бумагу с курами. Совершенно бессмысленное действие - бумага насквозь пропиталась жиром пышных наседок и могла лишь испачкать еще больше. Вадим вырвал листок из блокнота и протянул девушке. Она поняла его без слов, тщательно и аккуратно протерла пальцы и бережно взяла газеты. И стала читать стихи.
- Да вы садитесь! - Охлынин гостеприимно и приветливо похлопал по скамейке возле себя.
Девушка мельком взглянула на часы.
- Вам сколько осталось до отхода поезда?
- Пять минут, - рассеянно отозвалась она, вся поглощенная стихами.
Вадиму это польстило.
- "Только в эти пять минут можно сделать очень много..." - пробормотал он.
Девушка его не услышала, читая с прежним вниманием.
- Вам нравится? - спросил Вадим.
- По-моему, вы талант, - сказала незнакомка.
- Ну, что вы, - заскромничал окончательно растаявший поэт. - Мне еще работать над собой и работать... А вас как зовут?
- Ариадна! - закричала женщина из открытого окна. - Ты опять забыла обо всем на свете?! Поезд с минуты на минуты тронется!
"Ну и имя! - удивился Вадим. - Никогда не слышал... Хотя вроде была героиня с таким именем и своей нитью в мифологии".
- Подождите! Разве я вас больше никогда не увижу?.. Как же так?.. Этого не может быть...
Она виновато развела руками и побежала к своему вагону.
- Напишите мне свой адрес! - крикнула она на бегу.
Вадим представил, как встретит письмо незнакомой женщины Тамара, и немного смутился.
- Я дам телефон редакции! - мгновенно сообразил он.
Девушка кивнула, прыгая на ступеньку вагона.
Вадим наспех набросал несколько цифр, подлетел к медленно отползающему от перрона поезду и сунул листок в девичью руку, протянутую из окна.
- Я буду ждать! - крикнул он.
Ариадна опять кивнула. Поезд меланхолично набирал ход. И Вадим вдруг задумался: зачем он дал этой непонятной девице телефон? Почему вообще с ней заговорил? Чего хотел и добивался?
Озадаченный, он вернулся на свою любимую скамейку.
- Чего, милок, присмотрел себе невесту? - весело спросила одна из торговок. Никто здесь ничего не знал о Вадиме. - Кадру, как говорит мой внук.
Остальные дружно засмеялись.
"Присмотрел, - грустно подумал Вадим. - Уже вторую... Не многовато ли? Я все-таки не мусульманин, на гарем не потяну... Как все непонятно вышло... А все-таки мои стихи ей очень понравились".
И довольный собой, удовлетворенный, он сунул газеты в сумку, на свое законное место. До следующего неожиданного читателя.
4
Эта красивая и хорошо, всегда модно одетая женщина действительно довольно часто давала Роману бесплатные билеты в разные культурные центры и дома. А он очень любил туда ходить. Еще до знакомства с этой дамой Роман однажды совершенно случайно (тоже кто-то дал билет) попал на вечер в Домжур. И на веки прикипел к этой культурной и красивой, как ему казалось, среде, к этой свободной раскованной своеобразной атмосфере, к этим интересным, ярким, незабываемым вечерам, встречам и концертам.
Когда он встретил на вечере в Доме литераторов ту прекрасную женщину (как же ее все-таки звали?), возле нее стоял элегантный плотный тип с черными, немного седеющими бакенбардами. Ими он и привлекал к себе всеобщее внимание. А она рассеянно смотрела вокруг плывущими ореховыми глазами, словно пропуская сквозь себя окружающую обстановку.
Роман подошел и поздоровался. Она искренне обрадовалась знакомому лицу.
- Мы с Вадимом как раз обсуждаем один вопрос, - в ее глазах запрыгал смех. - Видите этот бюст?
Роман повернулся. Они стояли возле небольшого бюста Льва Толстого.
- Вы будете смеяться, но это единственный здесь не член Союза писателей. Что он тут делает? Ведь у него нет и никогда не было билета СП!
Роман засмеялся. Ее спутник усмехнулся, показав отличные плотные зубы.
- Вам здесь нравится? - продолжала она.
- Да, очень, - искренне ответил Роман.
- Ну и хорошо! Я постараюсь почаще давать вам сюда билеты. С помощью Вадима. Пойдемте в зал!
Она взяла своего спутника под руку, легко и свободно, и повела к открытым дверям. Шелковое платье волновалось вокруг ее ног, тоже ею очарованное. Роман двинулся следом на некотором отдалении.
- У вас редкий, замечательный характер, - сказала она ему как-то, вручая очередные приглашения в ЦДЛ. - Вы умеете принимать жизнь такой, какая она есть, и ничего другого от нее не требовать. А еще по-настоящему любите литературу и театр. Ведь так?
Роман никогда не задумывался о своем характере: жил, как живется. Всегда был в курсе культурных новостей, обязательно с утра просматривая газеты подписчиков. А ЦДЛ казался ему немного странноватым. Однажды в туалете растерявшийся Роман, стоявший у писсуара, обнаружил к своему стыду и ужасу позади себя меланхолично-понурого вида девицу-уборщицу, спокойно вытирающую щеткой пол. Другого времени не нашла?!
Сосед интеллигентного вида словно подслушал мысли Романа.
- Ну и что такого? Зато без комплексов!
- Кто? - изумленно пробормотал Роман. - Она или мы?
Сосед не ответил, ухмыльнулся, задернул молнию на брюках и невозмутимо отправился мыть руки.
Родители умерли, оставив Роману небольшую квартирку. Она его вполне устраивала, жениться он не собирался, поскольку рядом с женщинами всегда чувствовал неловкость и робость. Бороться со своими настроениями Роману было сложно, да и не хотелось тратить на них силы. И вообще, о чем с дамами говорить и как с ними себя вести? Эти вопросы казались лишними и бессмысленными. Они повисли в воздухе да так там и остались висеть.
На почте, кроме суровой и грубой начальницы, живущей исключительно криками и руганью, работали сопливые девчонки, продававшие конверты и выдающие письма до востребования, да несколько почтальонш-пенсионерок. Они постоянно менялись, часто на место уволившихся желающих не находилось. Поэтому в последнее время на Романа свалилось сразу три участка. И крутись, и бегай, как электровеник. Особенно тяжко приходилось в дни, когда разносили пенсии по домам. И если бы не театры, не вечера в ЦДРИ, Доме кино и ЦДЛ, Роману пришлось бы совсем плохо. Стало бы просто нечем жить. И он был так благодарен этой красавице, о нем не забывающей... Как же ее звали?..
Менты, поняв, что от бестолкового, суетливого и забегавшегося почтаря многого не добьешься, быстро от него отстали. Правда, в прокуратуре вновь попытались вызнать хоть какие-нибудь подробности и допытаться о таинственном брате.
Роман видел его раза три или четыре. Случайно. Заносил письма. Красавица просила, поскольку из почтовых ящиков часто все пропадало. Один раз возле брата терлась какая-то девушка, совсем девочка, но очень жопастенькая не по возрасту.
Кузен был костлявый, бледный, невысокий, с вытянутым вперед узким утиным носом. Имел обыкновение бессмысленно бродить по улице, подъезду и квартире кузины и стоять подолгу на одном месте, уходя в свои мрачные мысли-глубины. Одевался бедно и легко даже зимой, не по сезону, обладал длинным темным хвостом жидковатых и вечно сальных волос, и исчерна-серыми, редкими по цвету и выразительности красивыми глазами с женскими длинными ресницами, загибающимися вверх.
Опять это слово, над которым так потешались в милиции... Ну да, красивыми!.. Почему нужно отрицать правду? Но чем он занимался, где жил и как его звали, Роману осталось неизвестным. Как-то звали...
Однажды он зачем-то заплел свой длинный темный хвост в косу.
- В косу? - заржал следователь. - А он, случаем, не "голубец"? Раз с косой разгуливал?
- Не знаю, - пробормотал Роман и вдруг вспомнил: - Она, по-моему, любила его, относилась к нему с нежностью и ласково звала Привидением.
Это все, что он мог сказать. Не помнил он, и откуда приходили ей письма. Разве с его тремя участками упомнишь? Ему очень хотелось помочь найти убийцу такой волшебной женщины, но, увы, Роман оказался плохим помощником.
- Ну, привидение оно и есть привидение, не отыщешь,- резонно заметил следователь. - А этот Вадим? Молодой? Как выглядел?
Почтальон старательно описал очередного красавца.
- Писатель, поди? - лениво протянул следователь.
Роман пожал плечами:
- Не обязательно. Это раньше в ЦДЛ бывали только писатели, а теперь там полно народа со стороны. Ходят по пригласительным, на платные вечера покупают билеты. Многим писателям теперь такие билеты не по карману. Я слышал.
- Обнищала, значит, пишущая братия? - хмыкнул следователь. - Раньше больше платили?
- Кому как, - уклончиво ответил Роман и вспомнил поэта на улице. - Тут недавно по телевизору передавали, что ваша бывшая коллега Маринина занимает третье в России место по богатству среди женщин. Передача была к Восьмому марта.
- Ну да? - заинтересовался следователь. - Жаль, не слыхал... А кто из нашего бабья выбился в настоящие лидеры? На первые места?
- Татьяна Дьяченко и Алла Пугачева.
- Ясно, - кивнул следователь. - Ничего нового... Ладно, подписывай протокол и вали к себе на почту. Опять, небось, твоя психованная начальница разорется.
Роман махнул рукой:
- Да я уже привык. Притерпелся.
- Тоже красивая? - иронически справился следователь.
Роман вспомнил худую, вечно злобную, как рыба акула, седую начальницу и содрогнулся:
- Какое там...
- А-а, значит, не все у тебя красивые под одну гребенку! - заржал следователь. - Это радует! Вот тебе оправдательный документ и ступай восвояси! Да больше на пришитых баб не заглядывайся! Это опасно, заруби себе на носу!
Роман вышел на мокрую от лениво таявшего снега улицу и печально побрел на почту. Может, он был влюблен в ту женщину?.. Она казалась намного выше его по своему положению, происхождению, образу жизни. Породистая... Он благоговел перед ней. А теперь ее нет, ее убили... Кто это сделал и почему?
Возле пустыря Роман приостановился. Сюда в феврале по ночам свозили на самосвалах со всей округи снег и ссыпали, не давая покоя жителям окрестных домов. Наступил март, но работу по уборке снега управа не закончила. Не уложилась в срок. Только теперь тот же самый снег стали вывозить с пустыря. Куда и зачем? Прямо бред и чудовищная имитация деятельности, как нередко у наших чиновников. Без комментариев... Зато вспоминаются Сизиф и данаиды.
На углу у метро Роман купил себе мороженое. Чтобы отвлечься.
Шагающий навстречу поддатый, изрядно пахнувший не одной бутылкой пива мужик неожиданно громко бахнул:
- Уф, чего-то мне жарко, распарился! Парень, дай мороженого освежиться!
После чего мгновенно, не дав Роману опомниться, преспокойно выхватил у него мороженое, куснул, как от своего, и вернул великодушно.
Роман мороженое выкинул и грустно поплелся дальше.
5
Инга совершенно не знала, что делать после школы. Выбор оказался богат, а потому сложен. Можно было поступить учиться в Анапе, но еще лучше вернуться на время в Краснодар, где институтов полно. Против работы родители дружно возражали. Они мечтали, чтобы у дочки появился диплом какого-нибудь престижного вуза. Только сама она никак не могла определиться с выбором своего будущего. Тогда отец стал рекомендовать пока, на время обдумывания, пойти в стюардессы, мать склоняла к медицине, но у Инги не лежала душа ни к чему. И вообще ее мысли были забиты совсем другим.
Прошлым летом на пляже она познакомилась с забавным юношей. Сначала с ним затусовался Илья, а потом представил паренька кузине.
Жители южных городков ходят на пляж не часто и еще реже загорают. Это курортники приезжают сюда, мечтая об одном - вдоволь накупаться и на время превратиться в негров. У местных море и пляжи всегда под рукой, южная экзотика для них - норма жизни, привычный ее атрибут, и не более того. И они живут обычной жизнью, работают и учатся, не замечая, что находятся на вечном курорте. Иначе существовать здесь было бы нельзя.
Илья приехал на лето к дядьке, а потому на пляж бегал часто. Он довольно легко и быстро сходился с людьми, но почти всегда оставался к ним равнодушным. Поэтому друзей себе не завел.
Худой длинный парень, лежащий рядом на махровом полотенце что-то увлеченно читал. Илья полюбовался им час-полтора, а потом не выдержал:
- Что читаешь?
Тот ответил явно вызывающе, подчеркнуто серьезно и деловито:
- Книгу!
Искоса взглянул из-под козырька шапки на Илью, никогда не расстающегося с плеером.
- А ты что слушаешь?
- Музыку! - в тон ему отозвался Илья.
Оба дружно прыснули и с любопытством осмотрели друг друга.
- Илья, - сказал младший Охлынин.
- Павел, - представился незнакомец. - Ты откуда прибыл в сей блаженный уголок?
- Из Краснодара, - Илья подтянул свое полотенце поближе к соседскому. - У меня тут дядька с теткой живут и кузина. А ты?
- Из Москвы.
- И чего? Совсем один? Как тебя родители отпустили?
- Мне так сподручнее. Отговорился, будто еду с друзьями, наболтал ерунды, - объяснил Павел. - Ничего, поверили. Да я им за девятнадцать лет надоел смертельно. Друг от друга надо периодически отдыхать. А вообще у моего папахена очень интересная позиция. Он строго следит, чтобы я приходил домой вовремя и сообщал, где болтаюсь и с кем, а на то, что я часто заявляюсь домой пьяным, ему плевать.
- Ты пьешь? - удивился Илья.
Он сам не прикасался ни к пиву, ни к вину.
Павел вытащил из большой сумки фляжку, отвинтил крышку и дал Илье понюхать.
- Всегда беру с собой коньячок. На случай, если у кого-то вдруг станет плохо с сердцем. Гуманизм и забота о людях. Вот я на поезде сюда ехал, так одна женщина едва в обморок не свалилась от духоты. Влили в нее моего коньячку - отпустило.
Илья хмыкнул:
- Угу, любые поступки можно оправдать якобы благими целями.
- И убийство?
- Тоже, наверное, можно. Главное, чтобы голова варила нормально. Все продумать до мельчайших деталей, сочинить всякие разности... А ты работаешь или учишься?
- Учусь в авиационном. На третий курс перешел. А ты?
- Мне еще год до окончания школы.
- А потом?
Илья почесал длинный утиный нос.
- Как-то не думал. Вообще-то я пробую писать... Хочу попытаться в Литературный.
Павел взглянул на него иронически:
- Ты чего, хромой на голову? Там, знаешь, какой конкурс? Нужен большой блат!
- Говорят, теперь все изменилось, - пробормотал Илья. - А блат... У меня папаша - известный поэт. Только знать меня не хочет.
- Тогда какой это блат? - махнул рукой Илья. - Хотя я бы на твоем месте все-таки попытался как-нибудь к нему подъехать, похитрее подольститься... Мол, единственный сын... Мечтаю пойти по стопам отца... Хочу творить... То да се...