Алю возит ко мне не просто частный водитель - такое встречается нередко - а настоящий охранник.
Аля - коттеджное дитя, в Москве только учится. Охранник стоит за девочкой вплотную, когда я открываю дверь, внимательно, зорко оглядывает мою квартиру и только тогда разрешает Але ступить за порог.
- Да вы бы тоже зашли, Петр Васильевич! - приглашаю я. - Посидели бы, чаю попили, пока мы занимаемся...
Он всегда качает головой:
- Нет, спасибо... Я в машине...
И так же точно после урока бережно принимает у меня Алю из рук в руки, строго осматривает подъезд и лестницу - несет свою службу.
Алина мама работала в большой Думе, а пока мы год занимались, перешла в Белый дом. Ее фамилию я не знаю, да и честно, меня не занимает этот вопрос. Вот ребенок...
Аля молчалива и рассеянна. Погружена в себя. Учится в частной школе. Однажды небрежно и категорично вдруг роняет, что все ее выпускники обязательно будут руководить - они готовятся именно к этому назначению. У них по праву рождения иные роли, чем у остальных, они "право имеющие" - и все.
Случай тупиковый. Кто сможет объяснить девочке, что вокруг такие же люди, как она? Нет, они совсем другие в ее представлении. Да она и слушать никого не станет. Детское сознание твердит, что инаковость - знак отличия - получают от папы с мамой. Заслужить, завоевать, выстрадать - это в стороне от настоящей дороги. Выигрыш в другом... Можно не продолжать.
Мама вполне адекватна, звонит, весело рассказывает мне о муже, который, в отличие от нее, заработать не в состоянии, и ничем не демонстрирует превосходства или величия. Зато все это воплощено в детях (в семье есть еще одна дочка) - зеркальном отражении наших особенностей, морали и принципов.
Другая сторона вопроса - Аля, претендующая на свободу и личные права, закована в кандалы этих прав. Она живет в клетке: без охранника никуда! И к подругам, и в кафе... Можно ли так жить? В постоянном страхе? Он давит и в конце концов задавит окончательно. Но она не понимает этого. Возможно, я утрирую. А родители... Они сами живут в неизменном ужасе, если держат ребенка под круглосуточной охраной. Я затрудняюсь назвать это жизнью. И сомневаюсь, что девочка будет счастлива. Хотя, наверное, действительно станет руководить. Людьми, но не своим страхом. Не собой. Он - ее властелин отныне и навеки. Мне жалко таких детей. Хотя они все до поры до времени просто наслаждаются.
У Тони отец качает нефть. Тоже есть личный водитель, но здесь все-таки обходятся без охраны. Когда-то уехали из Грозного в Израиль, потом вернулись в Россию, но уже в Москву. Тоже частная школа. Подозреваю, что та же самая, где учится Аля, - совпадает район.
Тоня, в отличие от Али, девочка раскованная, разговорчивая, ни малейшей зажатости. Только не терпит никакого порядка: если опаздывает - не звонит, а если нарывается на мое резонное замечание - оскорбляется страшно.
Для нее не существует понятия "пешком". Если за ней вдруг не прислали машину, она возмущается и звонит матери. Хотя от моего дома до Тониного на метро минут двадцать. Но как же так?! Если есть авто и водитель?
Мама, которая выросла в других условиях, милейшая женщина, тоже возмущается в ответ и требует, чтобы дочка добралась сама до дома хотя бы раз. Но поздно. Момент упущен. И теперь без машины не обойтись... Новое время - новые песни. И привычки новые. А мораль одна. И нравственность тоже.
А насчет порядка представления у многих детей бизнесменов довольно странные.
Занятия назначены на половину первого. Вероника появляется в десять минут второго и крайне удивляется, почему заниматься невозможно. Объясняю, что у меня следующее занятие в два. Я говорила об этом и раньше, но ее удивление безмерно:
- А я думала, это все равно: в полпервого или в полвторого.
Теперь изумляюсь я.
Тогда вообще безразлично, когда приходить: можно и в шесть вечера. Какая разница? Откуда у одиннадцатиклассницы такие убеждения? Счастливые часов не наблюдают?
Но от счастья там очень далеко.
Анжелу возит мама. Она за рулем. Девочка не может ездить в метро - ее тошнит от запаха бомжей, и она падает в обмороки. Это правда.
Я спрашиваю маму, как будет дальше. Дочке купят машину? Ведь мать не может возить ее вечно.
Мать возмущается:
- Ей машину?! Да никогда!
- Но она, как вы утверждаете, не в силах ходить по Москве пешком. Или выбирать автобусы и трамваи. А если никогда не ездить в метро, ни за что не привыкнешь к запаху.
Мама прислушивается не очень:
- Да если я и куплю третью машину, то сыну! Знаете, какой у меня мальчик? - восторг в маминых глазах. - Никогда ни одного репетитора! Не то что эта! - выразительный кивок в сторону Анжелы. Та сидит, не шелохнувшись и безразлично глядя в окно. Она давно привыкла к таким выпадам в ее адрес. - Учился он на одни пятерки-четверки! Ни одной тройки за всю школу! Сам поступил в институт! Учится блестяще! Идет на красный диплом! А из этой что вырастет?!
Анжела не поворачивает головы. Искоса взглядывает на меня... Глаза мрачные.
Почему мы так часто жестоки к собственным детям? Неужели непонятно, что все свои сравнения в данном случае нужно держать при себе? Что девочку мать уже упустила и продолжает делать из нее своего врага?
Позже мать удивится, когда я аккуратно попытаюсь ей втолковать очевидное.
- Но это ведь правда! Что я такого сказала? Они очень разные.
И снова заводит очередной восторженный разговор о сыне.
А через несколько лет ей наверняка придется плохо, когда вдруг станет ясно, что дочка - давно чужая. И на ее душу предъявили права другие люди. Очевидно, имевшие на то куда больше оснований.