...Просыпаюсь в реанимации в холодном ужасе. А кто меня оперировал?!
Дело в том, что несколько часов назад (интересно еще узнать, сколько именно!), уже уходя в сонное небытие, я вдруг осознала: в операционную вызывают не моего хирурга!
- Романов... Не Митковский... - еле успела бормотнуть анестезиологу.
- Да-а?! - изумился он. - Эй! Не туда звоним! Вызванивайте первое отделение!
И я провалилась...
... Медсестра надо мной хохочет. Они все там веселые. Да и как иначе, когда каждый день играешь со смертью! Положено быть оптимистом.
- Да Романов, конечно! Куда он денется? Просто запоздал чуток. Другие больные... Срочное было что-то. А после мы стали вас со стола на каталку перекладывать... - и снова хохот. - Так он нас рукой недовольно отогнал, подошел и сам вас одной левой перебросил... Легко и просто.
Мой хирург - двухметровый гигант. Эстет. Во всем ищет красоту. А потому ненавидит антиварикозные бинты в операционной. Ему нужно, чтобы только чулочки! Все это знают. Сестры предупреждают заранее.
Однажды забавно жалуется:
- Я вчера так устал, так устал... У дочки был день рождения, пять лет. Весь вечер ей шарики надувал. По ее требованию. Из сил выбился окончательно...
В день у него по три-четыре операции. Повышать голос просто не умеет, всегда ровно-спокойный.
- В своего хирурга надо влюбиться, - как-то сказала мне товарка по несчастью.
А я и влюбляюсь... Всегда. И навсегда. И без всяких советов.
У меня таких любимых уже восемь... Кто-то потом менял место работы, кто- то старел, кто-то уходил в мир иной... А я все оперировалась да оперировалась...
62-я, Склиф, Центр Петровского, 600-койка... Только одна была женщина, Тамара Федоровна. Из Склифа. Царствие ей небесное... У нее тоже был рак. А она оперировала почти до последних дней. Пока могла... Коллеги восхищались ее волей.
И еще... Из области сексуально-откровенного.
Девочки, выходите замуж за хирургов! У них такие руки... А в любви - это главное. Мужские признания - фигня полная! Чесслово! Руки вам скажут намного больше. Уж поверьте моим сединам...
Нет, не глаза твои
Я вспомню в час разлуки,
Не голос твой услышу в тишине,-
Я вспомню ласковые и трепетные руки,
И о тебе они напомнят мне.
Это Лебедев-Кумач написал. А пела Шульженко.
...Говорят, преступника всегда тянет на место преступления. А вот тяжелобольного (это я точно знаю) - в ту самую клинику и к тому самому врачу... Спасшему когда-то.
Патология сознания? Или это нормально?..
ИСТОРИИ ИЗ РЕАНИМАЦИИ
Вторая
Мне голос был. Он звал утешно...
Анна Ахматова
... И снова... Просыпаюсь в реанимации. В другой клинике.
Хотя глагол "просыпаюсь" здесь сомнителен. Сознание вроде на своем месте, но веки ни в какую не желают открываться. Я слышу, но не вижу. Плаваю в какой-то тягучей резиновой сонливости... Чтоб ее...
И вдруг мужской голос надо мной:
- Пожалуйста, сожмите мою руку с мыслью, что я ваш заклятый давний враг!
Мне сразу становится смешно. Были бы силы, засмеялась бы.
- Ну-у... - голос полон бесподобного разочарования. - Разве так сжимают руку врага?! Давайте снова! Сильнее! Начинайте меня ненавидеть и проклинать!
Он актерствует. И очень талантливо. Сцена без него потеряла многое. Очевидно, в медицинских вузах тоже есть свои Станиславские. Это открытие.
Мне еще смешнее. Жму изо всех сил... Но глазки все равно не просыпаются, чтоб их... А так хочется посмотреть на "врага"...
- Намного лучше! - мой "противник" явно доволен. - Потом попробуем еще разок... Не забывайте: вы просто готовы меня уничтожить одним движением ладони! Смести с лица Земли! Это ваша основная цель!
Потом бодро куда-то в даль:
- А капельницу нашей бабушке поменяем!
Я уже веселюсь вовсю. Никогда еще бабушкой меня не называли! Но ведь сие правда...
Каким образом голос понимает мои мысли?! Загадка... Но он вдруг смущается:
- Простите... Пожилой женщине...
И мне становится хорошо. Даже очень. Несмотря на четыре дренажа-трубки в животе, неподвижность, каменные веки, боль в спине и шее от недавнего введения наркоза, порт слева, мониторинг давления справа, катетер и непрерывно нудно подвывающие вокруг мониторы...
Голос рядом... Близкий мне голос. А что еще мне нужно в этот момент?..
ИСТОРИИ ИЗ РЕАНИМАЦИИ
Третья
...Тихо... Пусто... Едем по коридору из операционной в реанимацию. Каталка подо мной какая-то неустойчивая. Боюсь с нее свалиться. Это глюки после наркоза.
Сестра делится веселыми восторженными впечатлениями:
- Ю.И. вас за сорок минут сделал! Он гений! Вам повезло! И пошел в отделение спрашивать, нет ли у них там еще для него парочки таких же худых! - Привычно хохочет. - Вас оперировать легче!
Наверное, мне стоит немного погордиться собой. Помогла своим мини-весом великому и любимому всеми хирургу.
А у нас в отделении, как назло, одни толстушки. Я уже знаю, что с ними у хирургов большие проблемы: чтобы добраться до внутренних органов, нужно сначала убрать слои жира.
Однажды случайно, гуляя в больничном коридоре, видела, как бригада шла из операционной после восьмичасового - потом уточнили - спасения очередной пухлюшки. Шла - это сильно сказано. Врачей и сестер просто шатало, бросало от стенки к стенке. Они брели автоматически, ничего и никого не замечая вокруг: измученные, мокрые, прямо зеленые... Хотя там еще было хилое освещение. Все равно я притихла от ужаса... И вдруг подумала, что хирург не профессия, а смысл жизни. Великий. И чтобы его выбрать, нужно особое состояние души.
...- Худой человек - мечта хирурга! - изрекает сестра.
Она явно дружит с афоризмами.
И я начинаю сравнивать себя с мечтой. Очень приятное ощущение.
А вообще, я мечта не только хирургов. Всех врачей. Однажды эмоциональный узист воскликнул, глядя на экран:
- Ну надо же! И стараться не нужно! Все органы видны, как в анатомическом атласе!
Но это лирические отступления. Дальше начинается жизнь...
Реанимация поделена на небольшие блоки без дверей. Нас трое. До вечера время проходит в полусне, под милые воркования сестер. Но наступает ночь... И с нами остается дежурная сестра Марина. Она как-то угрюмо настроена. Требует не пачкать белье, не шуметь и не ныть. Мы стараемся. А потом Марина исчезает...
У меня сильно болит живот. Все-таки порезанный... Спать невозможно. Очень трудно все делать самой. В середине ночи женщине напротив меня становится плохо: ее рвет, ей сложно повернуться на бок, и она как раз очень полная. Говорит, что это давление. Мы с другой соседкой хором начинаем звать на помощь. Насколько хватает наших немощных голосов...
Прилетают два молодых дежурных врача, быстро помогают, что-то там делают, с трудом (уж очень вес велик, наверное, не меньше ста) поднимают беднягу, прямо тянут за руки, и какое-то время дают ей посидеть. А потом интересуются, где наша сестра. Мы объясняем, что это загадка. Марина исчезла вечером и больше не появлялась.
Дальше мы мучаемся до утра в одиночестве...
А вместе с солнышком объявляется свеженькая, розовая, хорошо выспавшаяся Марина и устраивает нам жуткий скандал за испачканное белье. Мы хором твердим про давление, рвоту, трудности при движении... Судна, между прочим, проливаются. Марину это не впечатляет. Она злится на нас.
Пришедшие следом врачи слушают наш рассказ совсем иначе. И они уже в курсе: дежурные, спасавшие нашу соседку ночью, все рассказали еще раньше. Мой хирург становится на мгновение страшным, каким-то металлическим, когда узнает, что я лежала всю ночь без обезболивающих уколов. Никогда его таким еще не видела... Резко разворачивается и уходит.
Позже я узнаю, что Марину уволили в тот же день с волчьим билетом.
Соседки в палате удивлялись и рассказывали мне, какие у них были в реанимации заботливые ночные сестры. Ни на шаг не отходили... Уколы делали... Утешали... Даже по голове гладили... Значит, нам троим особенно повезло...
Через несколько дней мой хирург в бешенстве сказал мне, внимательно рассматривая мои швы-бантики на животе:
- Эта сука заявила: "А что такого? Ведь никто же не умер!"
Очень логично... Мы выжили... Чтобы никогда не забыть ту переполненную тяжкой болью, отчаянием и страхом ночь и ту Марину...
ИСТОРИИ ИЗ РЕАНИМАЦИИ
Четвертая
Тихое, плавное, уютное пространство нашей реанимации... Сестры разносят шприцы-поильники, следят за мониторами, обсуждают негромко свои мизерные зарплаты...
У нас тут тесно сплоченный коллектив. У дальней от меня стены - крупный, добродушный, флегматичный, очень искренне улыбающийся мужчина из кардиологии. Разрезанный крест-накрест по всей грудной клетке.
Помнится, мне сильно поплохело, когда я лет десять назад впервые увидела эти швы после операции на сердце. Сейчас привыкла. Смотрю спокойно.
Нашего сердечника здесь все зовут спящим красавцем. Он почему-то несколько дней не просыпался после наркоза. Очевидно, сыграл свою роль темперамент.
Рядом с красавцем - худой мужчина из родной мне онкологии. Интересуется у сестер, почему в календаре нет Дня онкологического больного. И сестры наперебой советуют ему поставить этот вопрос перед Госдумой, правительством или Советом федерации. Или перед всеми сразу. А одна вдруг предлагает - перед ЕСПЧ... И в ответ на всеобщее удивление объясняет:
- У нас очень много онкологических... Должен же кто-то наконец защищать их права!
Вполне логично.
Слева от меня лежит девочка Света. Но это для меня она девочка - Свете лет двадцать пять. Кроме онкологии, у Светы ДЦП, она очень плохо говорит, больше мычит и что-то пытается объяснить жестами. Сестры ее понимают с трудом, как ни стараются. А мне неожиданно удается разобрать Светины слова. И как только ко мне возвращается после наркоза способность говорить, я начинаю кликать сестер.
- Пожалуйста, подойдите, Света хочет пить!
- Пожалуйста, Свете неудобно лежать!
- Пожалуйста, у Светы что-то болит!
И сестры моментально бесшумно скользят к ней, а Света уже начинает просто протягивать ко мне руку, если хочет о чем-то попросить.
Но нашу мирную славную жизнь нарушает новая больная. Ее кладут как раз напротив меня. И дама тотчас начинает рыдать... Снова мне повезло...
У нас здесь слезы не приняты.
"Пока хватает силы смеяться над бедой...". Мой любимый Визбор.
А у моего хирурга на мобильнике стоит Градский. У нас общие вкусы.
Я присматриваюсь к даме. Смоляная симпатяшка лет сорока. Но явно истеричка. А какие там еще проблемы? Я вижу, что ее не подключают к аппаратам, она только лежит кулем и непрестанно плачет.
- Да у нее просто потек подбородочек! После пластики, - вдруг в гневе говорит сестра. - И чего ее к нам привезли?! Ты откуда такая?
Моя соседка, совершенно опухшая от слез, лепечет в ответ неразборчивое: то ли Абхазия, то ли Аджария. А потом начинается паломничество...
К даме ходят без конца врачи и сестры. И еще какие-то люди явно не медицинского вида. По несколько человек сразу. Прямо делегации. Наш глава реанимации, очаровашка и вдобавок тезка моего сына, выходит из себя.
- Никого не пущу! Шляются тут без шапочек и бахил!
Но они продолжают упорно шляться. Правда, шапочки надели, а вот бахил мне из-за полной неподвижности не разглядеть.
Сестры иронизируют. Демонстративно громко.
- Ты не знаешь, почему это ее возят на УЗИ на каталке?
- Как почему? Потому что молодая и здоровая!
Дама продолжает молчаливую политику слез...
К ней ходят всю ночь. Толпами. Какой-то ужас... Это реанимация все-таки... Мы не можем спать. Особенно плохо мне. И я еще не терплю слезливости.
К утру я сатанею. Вот так и воспитывают настоящих националистов...
Мой чуткий хирург сразу замечает неладное.
- А что это у нас сегодня с настроением? Да-а, у вас был черный четверг... Уже вся клиника наслышана...
И я умоляю его забрать меня на родной восьмой этаж, в родную палату, где у меня замечательные соседки, у которых не текут ни подбородки, ни слезы. Иначе у меня будет и черная пятница.
Но приходит наш профессор, дама на вид очень суровая.
Только однажды, поджидая своего хирурга в его кабинете (врач был в реанимации), я услышала, как наш профессор нежно позвала его из коридора: "Димуля...".
И сразу навек прикипела к ней душой вот за этот уменьшительно-ласкательный суффикс.
Что еще меня здесь поражает... Ко мне в реанимацию, и к другим тоже, приходят все врачи отделения. Не только твой личный хирург. Ты постоянно под общим контролем. Словно некая всеобщая всемирная больная. И всем есть до тебя дело. И сегодня белых халатов вокруг меня собралось немало.
Но профессор сурово объявляет:
- Нет, она еще очень дохлая! Пусть лежит здесь до понедельника!
Вердикт окончательный и пересмотру не подлежит. Я впадаю в полный депрессняк. Хирурги смотрят на меня внимательно, и двое из них осторожно мне подмигивают. И исчезают.
А я устраиваю нашему душке-милашке главе реанимации настоящую истерику. Он крайне удивляется:
- А что случилось? Капельница в порядке, дренажи тоже... У вас что-то болит?
У меня ничего не болит. Но я хочу на свой родной восьмой этаж... Здесь я больше не могу жить.
А потом... Потом приходят врачи за Светой. Ласково объясняют ей, что она возвращается в палату и что к ней уже едут мать и сестра. Света радостно машет мне на прощание.
А потом... Потом появляется юный ординатор моего хирурга и бережно выдергивает из меня почти все дренажи, кроме одного. Я даже спрашивать его боюсь... Кажется, мои хирурги веников не вяжут...
А потом... Потом наша чудесная старушка-санитарка вкатывает кресло-каталку и увозит меня на родной этаж...
Д.В. и С.Ю., спасибо, что вы есть!
А потом... Я прихожу в себя и начинаю старательно вытравлять в себе зеленые ростки национализма...
БОЛЬНИЧНЫЕ ИСТОРИИ
Номер раз
Мы - двое сумасшедших. Правда, почему-то оба в онкологии. И дело до психушки не дойдет, поскольку просто не успеет.
Мы познакомились на скамеечке возле поста медсестер. Я - после операции, Саша - в ее ожидании.
Мы заглянули друг другу в глаза... И двинулись рядом по коридору в долгий путь...
Мы расставались только вечерами. О чем мы говорили? Даже не знаю: обо всем и ни о чем. Да и что решают слова в этой жизни?.. Пустые звуки...
Все наше первое отделение на нас любовалось. Мы стали его символом, его знаменем, его легендой. Нам улыбались, с нами радостно раскланивались, нам приветственно махали... А позже стали приходить на нас посмотреть из других отделений. И уже совсем незнакомые нам люди снова нам улыбались, с нами радостно раскланивались, нам приветственно махали...
Это был пир во время чумы. Мы с Сашей шли по краю бездны, но не желали смотреть вниз и даже думать о том, насколько она близка и бездонна.
Мы держались за руки. Очень крепко... Своеобразный бессознательный вызов реалиям.
Мы смотрели в окно на оранжевое прохладное мартовское солнце. Мы видели, как убегает последний снег в нашем прекрасном больничном парке... Мы слышали какую-то настойчивую птицу по утрам... Знать бы ее имя... Но мы - дети асфальта и выхлопных газов. А птицы - они совсем из другого мира.
Да, конечно, Аннушка уже пролила подсолнечное масло... Как раз на наши рельсы. Но мы к ним не подошли еще слишком близко. Мимо, мимо...
Саша работал в Институте Федорова, где ценился как специалист по приборам: линзы, стекла... Я ничего не понимаю в этом деле. Он рвался на работу, его там нетерпеливо ждали, поскольку заменить было некем.
- Меня больные заждались... - говорил он.
У него был обширный рак желудка. Запущенный.
А еще у него были очень хорошая жена и чересчур вольнолюбивая дочка, которая бросила на руки родителям свою малышку и пустилась в свободное плавание по жизни.
- Как мы такую выпестовали... Избаловали... И к ребенку редко приходит... - горевал Саша. И показывал мне фотки трехлетней внучки. - Варьку мне теперь надо вырастить. Успеть...
Потом мы какое-то время переписывались. А потом Саша исчез... Я не смогла его отыскать.
...Прошло немало лет, а я все продолжаю верить, что Саша вырастит Варьку. Успеет...
Наверное, я и впрямь сумасшедшая...
БОЛЬНИЧНЫЕ ИСТОРИИ
Номер два
- А кто это с вами был? - Любопытная милая толстушка. - Такая беленькая девочка... Вы вместе гуляли.
Вообще-то, она не беленькая, а очень даже темненькая: черноглазая брюнетка. Но на ней белый костюмчик, и вся она светлая, воздушная... Я понимаю толстушку, которая не унимается.
- Вы, наверное, все уже о девочке знаете? А что у нее? Такая молоденькая...
Рассказывать не хочется, но ведь не отвяжется...
Оле двадцать пять лет. Первый раз попала в онкологию в девятнадцать. Только тогда операция была простая и легкая. Теперь все будет сложнее.
А мама Оли лежит на Каширке. Маме всего сорок с небольшим: она рано родила.
Я спросила Олю, почему не получилось лечь вместе, в одну больницу. Потому что здесь не занимаются кровью, у мамы - лейкоз.
Олю здесь помнят даже медсестры: фамилия редкая. И эти два огромных черных глаза... Не забудешь.
А папы нет. Есть собачка Дарька.
Кто же теперь с ней гуляет?
Мальчик Андрей. Олин друг. Ему тоже двадцать пять. Он остался за старшего: у него на руках Оля, ее мама, песик, а дома - парализованный после инсульта отец и с трудом двигающаяся из-за артрита мать. Андрей один на всех. Он учится и работает. Он прекрасно умеет готовить, стирать, гладить, мыть полы и перестилать постели лежачим больным. Он ходит по магазинам. Он справится и никогда никого не бросит. Оля в нем уверена.
Она бодро звонит маме:
- Ты пьешь много? На химии надо пить. Ты чайник не забыла? Что читаешь? А спала хорошо?
Потом поворачивается ко мне:
- Я маме чайник с собой дала, маленький, иначе сложно. А так у нее все с собой...
Хохочет. Вспоминает:
- Андрей - он надежный. Редкий. Мне повезло.
Я верю. И надеюсь. На ее везение. Хотя бы в этом случае.
У Галины из соседней палаты муж ушел в тот день, когда она принесла домой из поликлиники диагноз "рак".
Точно так же исчез гражданский муж у красавицы Маши. Она очаровательна даже лысая после химии. А в парике просто неотразима. Но так думаем только мы.
...Толстушка слушает мой короткий рассказ об Оле и хватается за голову:
- У меня поднялось давление! Это ужасно, невозможно вынести!.. Зря вы мне рассказали...
Сама же просила!
И мчится к дежурной сестре мерить давление. Действительно, поднялось.
Хотя в основном у милой толстушки все о"кей. У нее хорошие анализы, и ее скоро выпишут. И она будет только вспоминать эту страшную онкологию и ложную тревогу. Или постарается забыть совсем. А Оля останется здесь.
Она читает. И слушает музыку. По щекам свисают провода наушников. Потом вынимает их, откладывает книгу:
- У меня насморк...
Это большая беда. С насморком тут не держат - потенциальная инфекция. Могут выписать, и тогда становись на очередь в клинику снова. Очередь длинная. Больных много. А откладывать операцию нельзя. Здесь всегда все срочно.
Я достаю оксолин и ватные палочки. Оля радостно хватается за них и щебечет:
- Я даже не знала такого средства! Поможет? Меня не выпишут?
Я безнадежно киваю. Все-таки еще надеюсь... Валентина, третья моя соседка по палате, тоже пытается верить в лучшее.
Но утром утихший вчера насморк просыпается снова. И с удвоенной силой. Оля не дожидается обхода и бросается к заведующему отделением: он оперировал ее в прошлый раз. Возвращается сникшая.
- Сказал, сейчас выпишет... А то я вас всех заражу...
- Мама, ты как? Пьешь воду? - это в мобильник.
И опять нам:
- Что мне теперь делать?! Я месяц ждала, пока будет место в больнице...
Черные глаза полны отчаяния.
- Сразу записываться на госпитализацию! - дружно отвечаем мы. - Прямо сегодня! Очередь идет быстро!
Знаем мы, как она идет...
У Оли безумные глаза. Болезнь шагает еще быстрее. Особенно в юном возрасте.
- У тебя что, уже метастазы?! - срываюсь я на прямой вопрос. - Много?! Где?
Оля молчит. И начинает складывать рюкзачок.
- Мама, я перезвоню... Ты как себя чувствуешь? Андрюша, я еду домой. Не-е, на время... У меня насморк. Ждешь? Угу... Твои в порядке? Ух ты! И что у тебя на обед?
У Андрея, судя по всему, все отлично, несмотря ни на что. Из чего делаются такие мальчики?.. Знать бы рецепт...
Я провожаю Олю до лифта. Все отделение, благодаря компанейской толстушке, уже в курсе Олиной жизни: ей машут, ее обнимают, целуют... Она с силой отбивается:
- Вы что?! Сумасшедшие?! У меня грипп!
Возле лифта она вдруг утыкается мне в плечо и плачет. Какие можно найти слова в утешение... Я только безнадежно повторяю, что нужно сразу записаться в приемном отделении.
В лифт Оля входит не оглядываясь...
А потом я жалею, что не успела записать номер ее мобильного. И не могу уже ее найти.
И постоянно с тех пор думаю: как можно ныть и впадать в депрессии, какое у нас право проклинать свою жизнь, искренне считать ее непереносимо-тяжкой, если есть на свете Оля и ее мама, мальчик Андрей и его парализованные родители?! Я очень надеюсь, что они все ЕСТЬ на этом свете...
Большинству из нас далеко до их страданий и стойкости. К счастью и к несчастью...
БОЛЬНИЧНЫЕ ИСТОРИИ
Номер три
Он останавливается возле меня в коридоре.
- Вы стали сильно сутулиться после операции. Там удалена одна большая мышца... Возможно, от этого. Хотя не у всех так бывает. Смотрите сюда!
И становится спиной к стене.
- Встаньте рядом! И повторяйте за мной эти упражнения.
Я очень стараюсь все запомнить, поскольку совершенно не хочется изображать из себя крючок всю оставшуюся жизнь.
Мимо прошмыгивают веселые сестры. Больные застывают в почтительном отдалении. Потом я радостно мчусь в палату.
- Девочки, хватит валяться! Вставайте - и к стенке! Сан Саныч показал мне комплекс от сутулости!
Соседки относятся к моей информации с недоверием.
- Зав отделением?! Сам?! Тебе?! Так запросто?!
Ну да... Зав отделением... Сам... Мне... Так запросто...
Инфаркт его застиг прямо на операции. Он падал на больного... Успели подхватить. Больше он не оперировал, руководил молодыми хирургами. А потом его отстранили от должности как немощного и старого...
Нового зав отделением я не застала. Меня выписали. Только как-то раз, приезжая на консультацию к своему хирургу, я увидела слишком горделивый профиль мелькнувшего мимо преемника Сан Саныча... Возможно, новый тоже был хороший онколог...
Сан Саныч, дорогой... А я ведь по сей день делаю ваши упражнения... Помните, спиной к стене?..
БОЛЬНИЧНЫЕ ИСТОРИИ
Номер четыре
Она мне сразу понравилась. Такая высокая, статная, с прекрасными волосами... И в клетчатых брючках. Они меня особо пленили.
А было Валюше уже за семьдесят. Никто бы не поверил...
Модельер в прошлом, вдова... Трое взрослых сыновей и трое внуков. Рак желудка, который в двух клиниках не распознали на гастроскопии (!), пока старший сын, врач, не привез ее сюда. Здесь диагноз поставили за два дня. Срочно вырезали две трети желудка.
И Валя провалилась в депрессию.
- Прямо коматозный характер! - сокрушается наш профессор.
Валюня молчит. Потом вдруг сурово вопрошает хирурга:
- Это что за фигню мне положили на тумбочку?
Речь о таблетках.
И наш несравненный хирург отзывается ей в тон:
- Эта фигня нужна вашему желудку! Принимать обязательно.
Я позже укоряю Валю:
- Ты зачем так с врачом разговариваешь? Как-то уж слишком...
Она молчит. Смотрит перед собой и ничего не видит. Может, и не слышит.
Я пытаюсь что-то сделать. Интуитивно выбираю путь. Наверное, неправильный, но я не психотерапевт. И не знаю, как надо.
Я начинаю рассказывать ей (будто она сама не знает!), какую хорошую жизнь она прожила (что-то типа: построил дом, посадил дерево, вырастил сына). А это правда. У Вали отличные парни. Без конца прибегают, общаются с врачами, очаровывают сестер... Особенно частый гость - младший Илюша. Бережно поднимает мать с кровати, водит по коридору...
Ябедничаю Илье:
- Нутридринк, который врач назначил и вы маме принесли, она не пьет. Говорит, слишком сладкий.
И он отзывается с нежностью:
- Она капризничает...
Я твержу Вале, каких сыновей она вырастила. Вяло кивает... Живописую, какая у нее была интересная профессия... Сосредоточиваюсь на том, как Валюня прекрасно выглядит. Как модно и красиво одета. Что тоже правда.
Некоторый интерес в ее глазах пробуждается при упоминании о клетчатых брючках.
- Сама придумала! - вдруг отзывается Валя.
И снова угасает...
Я бессильна что-либо сделать для нее...
Уже после выписки я забегаю к своему хирургу проконсультироваться. И встречаю Валю в коридоре. Она вроде и рада мне, обнимает, но смотрит по-прежнему апатично. Говорит, что завтра ее выпишут и Илюша увезет к себе. Он один не женат и может постоянно заботиться о матери.
Она ведь очень счастливая мать. И разумная, если такими выросли дети. Но счастье - понятие крайне субъективное. И с этим ничего не поделаешь.
БОЛЬНИЧНЫЕ ИСТОРИИ
Номер пять
Любе не повезло. Именно в день ее операции нашего великого хирурга в очередной раз выдернули в Кунцево в Кремлевку. Тамошние врачи сами не справлялись и часто просили их консультировать. Хирург бранился, но ехать туда приходилось.
Любу оперировал другой, молодой хирург. И все прошло вроде без проблем, но Люба захандрила. Ей стало плохо. Она жаловалась на постоянные боли.
Врачи заметались. Приходили без конца. Молодой хирург страшно нервничал. На него было больно смотреть.
УЗИ ничего не показывало, кровь тоже... Любу ошупывали-перещупывали, а она все стонала. Очевидно, очень обиделась и решила таким образом отомстить всем врачам сразу. О чем иногда и говорила в палате. Дескать, вот вам повезло с хирургами, а мне нет... Измучившись душевно, она задумала измучить всех остальных. Это не оправдание, а объяснение.
Люба почти не ела, не спала ночами и тревожила всю большую палату тяжкими вздохами. Мы тоже стали беспокоиться.
Любу снова обследовали. Ничего нет...
- Выписываем, - отчеканил зав отделением.
- Нет! - отрезала Люба. - Пока не выясните, что со мной, я отсюда не уйду!
У нее так ничего и не нашли. И позже тоже. Придумать себе можно что угодно.
...И Леля тоже не желала выписываться. Это уже в другой клинике и по другой причине.
- Здесь под наблюдением, - твердила она. - А дома кто за мной досмотрит?
Леля панически боялась остаться без врачей. Это не оправдание, а объяснение.
- Есть же районный онколог, - объясняли ей. - Вы все равно не будете здесь лежать вечно!
Но Леля собиралась - вечно. На выписку не соглашалась. Нудно повторяла, что ни за что не уйдет. Я Лелю не понимала и рвалась домой.
Ей даже пошли навстречу и сделали первую химию в палате, хотя это и не положено. Бедная наша Лелька вся сжалась под капельницей, грозно нависающей над кроватью прозрачным олицетворением новой беды. Нам всем тоже было не по себе.
Но наконец предел терпения хирургов иссяк, и они вышли из весенних берегов.