Вплоть до своей трагической гибели под поездом на станции в ноябре 1910 г., куда он отправился босиком, бережно завернув в лапти экземпляр "Анны Карениной" (усомнился в старости, по примеру А.Фадеева, в достоверности поданного материала), Л.Н.Толстой был директором Национальной библиотеки, располагавшейся в здании, занятым в настоящее время пивным заводом.
Отпуска живой классик проводил за пикниками в средиземноморском явочном имении своего ближайшего друга и соратника В.И.Ленина. Вопреки уверениям злопыхателей, эта дача не была подарена своему учителю благодарным дуче, но законно куплена (по конспиративным соображениям, на одном из островов) на экспроприированные, ради уважения к гостю - на Кавказе, деньги. Съездите в это очаровательное место, и убедитесь: особняк еще цел и до сих пор является партийной собственностью. Играли в шахматы и ели, запивая вином, козьи сыры, причем Толстой вполне оценил местное, а Ленин предпочитал специально поставляемую ему с Балкан шипучую "Искру". Выражение лиц вождя и писателя за беседами о музыке и литературе их общий приятель, испанский художник-коммунист, запечатлел в серии офортов "Капричос", по названию острова.
Современники вспоминают, как автор "Империокритицизма", и отдыхая, неутомимо восполнявший пробелы в образовании, постоянно спрашивал о чем-либо автора "Казаков": "Свет мой, зеркальце, скажи?", а тот, начисто лишенный чувства юмора, всегда отвечал с серьезной готовностью: "Не могу молчать". Ленин, в свою очередь, любезно и ненавязчиво развивал отсталого, в целом, Толстого до своего понимания марксизма. Как-то, рассуждая о грядущей русской революции, Владимир Ильич, обладавший, как известно, даром гениального предвидения, заранее угадав судьбу русских библиотек в свете подготавливаемых им на родине социальных преобразований, просветил и Льва Николаевича.
Не то чтобы Толстой так уж боялся остаться без работы, но душа его заскорбела, и отныне он, с тяжелой руки Ленина, называл место в Москве, где жил и работал, в честь русского народа, Хамовниками. Туземные пивовары же, в свою очередь обидевшись, сковырнули на близлежащем Девичьем Поле сооруженный в память о расстреле наполеоновскими солдатами Пьера Безухова памятник матерому человечище, но потом одумались и поставили на том же месте каменную глыбу.
Пока же очаг культуры еще тлел, Л.Н.Толстой ходил туда на службу, благо было недалеко, пешком, всякий раз, независимо от погоды, изумляя молоденьких библиотекарш из Новодевичьего монастыря видом всех своих голых торчащих из штанов конечностей. В директорском своем кабинете делался Лев Николаевич совершенно незаметен и, подобно Борхесу в Буэнос-Айресе, целыми днями выискивал в рукописях безвестных авторов сюжеты для своих сочинений.
Такова, наряду со многими другими, нехитрая история создания и повести "Отец Сергий", написанной по мотивам материалов анонимного летописца, поведавшего потомкам об эволюции личности от упоения ее развратом до планомерных поисков пути к святости. Читатели могут представить себе, сколь поражен был Толстой сходством найденной им в чулане хранилища рукописи с его собственными обстоятельствами. Повесть была написана Толстым в считанные дни, и так увлекла его, что он даже отложил на время работу над романом "Кавказский пленник". Не чеченский, заметьте, не осетинский, не армянский или, скажем, мингрельский - просто кавказский, но, при этом, не "Портвейн "Кавказкий", как написало бы большинство современных литераторов, а именно пленник - просто и гениально: пленник кавказской национальности.
2.
Князь Степан Касатский, сызмальства любвеобильный настолько, что поглядывал даже на Императора Николая Павловича, был, к тому же, еще и болезненно ревнив. Случайно узнав о неверности Государя, князь вспылил, наговорил предмету страсти дерзостей, и спрятался в одном из монастырей. Этого князю показалось мало, и он, опасаясь преследований отвергнутых пассий, с целью изменения внешности постригся, выбрал себе уединенную келью, и, перемерив в предвкушении грядущей святости несколько псевдонимбов, переименовался наконец, по любимой с детства повести В.Панаевой, в Сережу - меры, как мы ниже увидим, совершенно бесполезные.
В келье, выделенной прозелиту для усмирения бескрайней плоти, его немедленно начинает осаждать начитавшаяся "Занимательной Кама Сутры" Перельмана энглизированная барышня облегченного поведения - из тех, чьих домогательств он избежал в миру; похоже, что движет ей лишь стремление отторгнуть обращенного от лона Церкви в пользу собственного. При этом, непрошеная и не прошенная гостья обосновывается в келье неофита, выгнать из коей ее он, преисполнившись кротости и смирения, не может; она же активно пользуется его гостеприимством, ибо, привыкнув ранее в Санкт-Петербурге к самому утонченному разврату, приятно удивлена его утолщенным.
Как-то, не изжив еще, увы, своей вспыльчивости, будущий святой грубо посылает докучавшую женщину, однако она, сделав вид, что восприняла его слова буквально, ловко пользуется его оплошностью и оказывается, естественно, вопреки его намерениям, как раз там, куда и была послана.
Оставаясь, хоть и приняв сан, темпераментным мужчиной, о. Сергий всякий раз, как она склоняет его к сожительству, теряет голову, но, чтобы не согрешить в объятиях искусительницы, сублимирует свое к ней любидо, нечеловеческим усилием воли предпочитая Эросу дискретный Танатос. Иными словами, герой повествования, чувствуя приближение оргазма, отхватывает себе на мясницкой колоде, кои, как известно, постоянно стоят по монашеским кельям именно для этих целей, один из пальцев левой руки. Эта, болезненная в целом процедура, отвлекает его от визитерши, что, прекращая на какое-то время эрекцию, делает отдельные атаки соблазнительницы бесполезными.
Она, однако, не теряет надежды, поэтому, видя, что интересующий ее объект оправился, вновь начинает склонять его к соитию, так что он вновь оказывается вынужден остужать свой пыл с помощью плахи, она же возобновляет попытки, и ситуация приобретает завидную цикличность - с перерывами лишь на традиционное для ее членства в Аглицком клобе в 5 часов чаепитие. Утра, разумеется.
Когда же он, день за днем постигая смысл жемчужины Перлмана "Кома с утра", и поотрубив себе уже все пальцы на левой руке и ногах, просит ее в кульминационные моменты их становящейся привычной обоим странной близости шинковать ему топором пальцы правой кисти (см. одноименную книгу Пророка Исаевича), она, посчитав, что это любовное приключение и впрямь куда занимательнее всего, ею доселе изведанного, охотно прерывает коитусы, последовательно уродуя десницу возлюбленного на уже и без того изрядно искрошенной колоде. (Большой поклонник русской литературы, Акутагава Рюноске, постоянно переводивший русских классиков на японский, выдавая потом переводы за свои оригинальные произведения, написал впоследствии, приправив толстовскую повесть японским колоритом, сценарий нашумевшего фильма "Империя чувств").
Все хорошее, как известно, заканчивается довольно скоро, и пальцы принявшего, как это было распространено среди либерального духовенства, призывы Чернышевского к топору слишком близко к сердцу о. Сергия не составляют исключения.
Тут-то максимально и проявляется гений Толстого, равно как и трагизм повести: только когда пальцев в запасе не остается, неофит начинает понимать, что рубить, собственно говоря, надо было отнюдь не пальцы, но ему самому держать для осуществления этой акции топор уже нечем, она же, внезапно утратив вкус к любви вне травматической экстракции фаланг, теряет интерес к отцу Сергию как сексуальному объекту, после чего скоропостижно покидает монастырь, в своей англомании даже не попрощавшись.
Прочие посетительницы, ходившие ранее, возбужденно прислушиваясь к доносящимся изнутри воплям, стайками вокруг кельи, в надежде дождаться и своей очереди, начинают чураться беспалого уродства хозяина, и его вынужденное сексуальное воздержание создает ему со временем, с легкой (хотя и не порубанной) руки монаха-перепиздчика, лавры праведника, по какому поводу теперь на месте скромного скита находится не
просто монастырь, но лавра, названная в его честь Троцко-Сергиевской. Тротско - т.к. методы достижения святости, были у него, все же, довольно левацкими.
3.
Повесть, как и все, что выходило из-под пера Толстого, тут же была высоко оценена В.И.Лениным.
Как уже не раз отмечалось в наших исследованиях, вождь мирового пролетариата разбирался в литературе так же, как и в музыке, что, учитывая ущербность образования Ульянова, совершенно немудрено: пойдя после казни брата иным, нежели русская культура, путем, и лихо сдав все, какие у него были в жизни, экзамены экстерном, университетское образование он получил заочно, а диплом, чисто по недоразумению, приобрел за гимназическую золотую медаль.
Тем не менее, он считал своим долгом откликаться критической статьей на каждое новое произведение своего друга. По сути, 45-ти томное Собрание сочинений В.И.Ленина - ни что иное, как реакция на 90 томов Толстого; ошибочно думать, что Владимир Ильич написал в два раза меньше: просто его тома в два раза толще.
Не поняв, по обыкновению, ничего из прочитанного, Ленин ответил на новую повесть статьей "Отец Сергий как зеркало русской сексопатологии", и Лев Николаевич обиделся на это "как" смертельно: решил, что, по мнению Ленина, сама русская сексуальная патология в чистом виде - это он, Толстой.
И немедленно, возжелав своему бывшему другу смерти, начал писать очередную иносказательную новеллу. Это его состояние изучено и хорошо описано И.Бродским в литературоведческом стихотворении с несколько загадочным названием "Мексиканский дивертисмент" (несомненно, косвенный намек на Троцкого):
В ночном саду, под сенью взрощенного дуба
Толстой представил, как Ильич врезает дуба.
Но так как был герой не Вовой, а Иваном,
Лев ограничился новеллой, не романом.
На этот раз Предсовнаркома аллегорию понял, и на этом великой, воспетой Джамбулом дружбе наступил конец. В свой особняк на Капри Ленин начал приглашать других писателей, в частности, Н.Берберову, так пострадавшую впоследствии в Баку от Стивена Кинга.
А Лев Николаевич вспомнил, что зарытая им в детстве в одном из подмосковных имений зеленая палочка должна была за истекшие годы разрастись во вполне ясное полено. В эту усадьбу и переехал Толстой и, чтобы там ни говорил В.Пьецух, уже до самой смерти никто его там не тревожил. Ни курчавый убийца Троцкого, ни жестокий воспитанник Жилина и Костылина Кремлевский Сосок.
Наш комментарий
Несмотря на интригующее сердце любого русского литературоведа название, предложенная нашему вниманию статья является скорее рассказом об и так всем известной великой дружбе, нежели рецензией, причем рассказом довольно неуместным, поскольку, согласно пожеланиям трудящихся, Ленин уже покинул мавзолей, а Толстой - Ясную Поляну, но не один из них еще не занял место другого.
В отношение собственно рецензии, следует отметить, что она традиционно изобилует фактическими неточностями.
Лев Николаевич принципиально не пил хамовнического пива, следовательно, не мог и хамить пивоварам в состоянии алкогольной интоксикации - а значит, не давал им повода для погромов. Информация о якобы регулярном отдыхе Толстого на Капри у Ленина, является по меньшей мере непроверенной, т.к. на Капри (Cupri) все ездили не к Ильичу, а А.Куприну (Cuprin). Ленин и сам, случалось, заезжал туда на пломбированной греческой фелюге. Расположение же собственной, выполненной из мрамора, хотя и скромно стилизованной под шалаш резиденции вождя, куда действительно ездил в гости к Чуковскому Толстой, слишком хорошо известно, чтобы на этом останавливаться. Также рецензенту следовало бы проверить Геральдический архив России и убедиться, что князей Касатских на Руси никогда не было, а следовательно - и вся история не более, нежели литературный вымысел писателя, так что сравнение его с Кортасаром совершенно неправомочно.
Кроме того, чурбаны по монашеским кельям хоть и стояли повсеместно, но вовсе не для членовредительства священнослужителей; приоритет освоения колоды с целью ее дальнейшего использования таким образом принадлежит именно о. Сергию, за что тот и был воспет Л.Н.Толстым. Колоды же по кельям и скитам (которые, кстати, похоже, путает между собой уважаемый рецензент) ставились для того, чтобы монахи имели возможность, не нарушая уединения необходимостью вызывать отца-келаря, разделывать на них в мясоед скоромное, а в пост - постное.
Особое недоумение вызывает заключительная часть статьи. Даже в случае, если предположение о включении в меркадеровский проект убийства не только Троцкого (чье имя упоминается в статье несколько раз, но чьи отношения с автором "Не могу стучать" так и не раскрыты, - а ведь писатель называл Льва Давыдовича "Кронштейном русской революции), но и Толстого (возможно, будучи не кубинцем, как это принято считать, а масаем, м-р Кадер был специально натаскан на Львов) верно, исходить приказ мог лишь от человека, именуемого в статье "сосок" (очевидно, безграмотная и кощунственная контаминация двух ласкательных прозвищ любимца партии: Сосо и Коба), а как раз он, Величайший друг всех литераторов, такого приказа отдать не мог: слишком уж берег он от справедливого гнева трудящихся русских писателей, очернителей и тунеядцев, что и по сей день позволяет им не только сочинять, но и публиковать свои безответственные рецензии.