I'm gathering dribs and drabs of my voiceless name
do not ever flirt with death
she is a perfect catcher
. . .
Если чувствую я
Везение
В ходе любовного похождения
То решаю идти до конца
И концу это нравится
. . .
Сижу в ресторане и ем салаты
Из заокеанских мидий
И мне хорошо, так как люди в халатах
Не нашли у меня хламидий.
. . .
Чтобы девушку уломать на близость
Достаточно просто ее купить за деньги
. . .
Легкомысленная девочка
Однажды мне встретилась
Несмышленый ребенок
Умудрилась влюбить в себя
Старого и ответственного
Бессменного любителя юности
Я рассказывал ей о рыцарях
О мастерах слова
А она трепала мне волосы
Холеными тонкими пальцами
А еще я дышал ее голосом
Ее пряным ароматом пяток
В ее сумрачном понимании смысла словесности
Ощущалась беспечность какая-то
Соучастницей рьяной ей быть хотелось
Лишь в момент моего изучения ее свежего тела никем еще не изученного
Когда трогал ее запястья я
Понимал
Что она предпочла бы свои ладошки применять вовсе не для создания вечности
Смотреть на нее мог часами
А она всегда была не совсем со мной
Ветер как будто мешал ей смотреть мне в глаза
Как будто ей хотелось все разом изменить
Забыть обо всем
Стать незабвенно чистой
Читать Сартра
И обходиться без советов взрослых
Варить себе кофе и уезжать далеко
И возможно
Что навсегда
Может быть
Она бы обо мне забыла
Обнулила бы свою картотеку
Включила бы насос для закачки в свой мозг всего когда-то ставшего вечным
Но такой мне хотелось бы знать ее позже
А сейчас она делала все беспечально
Унывала
Обнаруживая в моем поведении недовольство современным положением вещей
Потому что возникает такое ощущение
Что не должно быть чего-то другого
Кроме ее осознания необходимости знать
Что жизнь заключается в веселье
В мимолетности развлечений
Мы заходим в кафе
Смотрим спектакли о чем-то несущественном
Или несуществующем
Или предложенном по случаю
Но она продолжает хотеть
Не думать о том
Что есть еще свет просвещения
И страдания
Она следовала за мной лишь потому
Что я был проводником ее в мир мишуры
И праздной модности
Собственно говоря
Я обожал ее тело
Ее размышления меня несколько раздражали
Неумелое общение с ней об искусстве
Обретало комический характер
У каждого человека в жизни должна быть сказка
Как будто земля проваливается под ногами
Но если я и переживал из-за того
Что невозможно достучаться до мозга остервеневшего от невнятности желаний купаться
В простоте и необременительной обыденности общества
То
Одиноко стоящее кресло философа в саду среди птичьего лепета
Знаменующего приближение погодных катаклизмов
Пустеет
Целую вечность
И гниет
Будто считанные часы остались до того момента
Когда закончится все прекрасное
Ради чего я себя старался оставить живым
Она пытала меня собой
Клеймя штампами мои проявления влечения к ней
Милой девушке я пытался дарить нежные
Как мне казалось
Подарки
Она принимала их нехотя
Как нечто
Само собой разумеющееся
Как ежедневный душ
Но все же ее забавляли музыкальные опусы звуковой няни
Въедавшиеся когда-то в мои подростковые ушные раковины
Она идет со мной рядом
В нее впиваются взгляды юнцов
Способных платить за удовольствие быть неуязвимыми
И она могла выбрать их ложную безоблачность
А я стремился из последних сил удержать ее
К платью ее приклеивался
К джинсам ее пришивал себя
Заколдовывал ее глаза
Околдовывал ее уши
Но победить ее ненависть к грусти невозможно
А я не в силах улыбаться чаще
Ведь в ожидании расстрела не так уж часто можно улыбаться от геройства
Или для геройства
А когда я делал ей массаж
Она могла спросить
Кто же все-таки убил Кеннеди
И я почти терял дар говорить
Но дождь всегда успевал меня разбудить
Или усыпить
Вовремя
В пятницу мы искали друг друга
Кто где
Кто как
Но я обычно находил ее
Ни о чем не думающей
И не искавшей меня
Добро пожаловать на шоу
Поедания свежих продуктов
Только что произведенных из молодежи игрушек
Ой
Кастинг
Ай
Фистинг
Серпантин
Стильный коитус
Что еще нужно морякам
А я еще и космонавт
Дети без слез
Без путаницы в мыслях
О сущности смысла жизни
Дети в полутонах
Дети в солнечных очках от загара
От воспламенения глаз
В макияже в целях противодействия разоблачению личности
Чтобы я не лизал их естественно румянящиеся щечки
И каски у них на головах
Чтоб не мял я их пластилиновые головы
Которые от размышлений о культивируемых мной ценностях могут лопнуть
И я им прощаю их беспомощность и приверженность принципам выпрямления мозга
Главное
Чтобы мозги не беременели желанием думать о чем-то еще
Кроме необходимости соответствовать нормам
(норам)
И дело не в том
Что желание неприкосновенности сменяется злостью
А в том
Что жизнь приобретает иные вкусы
Пресные и каменные
И сердце превращается в орган
Всего лишь в мотор для тела
В профессионализм
В работу
И в послушание
В ты
Ты
Ты
В катастрофу
В реанимацию
Я освобожу будущих мам от смертоносности их плодов
Я высосу мозги младенцам
И всех при рождении подменю собой
И этот огонь
Который будет гореть в моих глазах
Заставит любого родителя заболеть любовью к моему сумасшествию
Я заменю человечеству церковь
И отменю атеизм
Как неверие в меня
И провозглашу свой культ
И боги признают
Что более ничего не возможно сделать
Для спасения любви
При рождении которой
Воды отходят
Затапливая полмира
А крики от мук роженицы
Заглушают рев взрывов всех войн и терактов
А во время ее
(любви)
Извлечения из утробы
Ее мать заполняется эндорфинами
Радости которых хватило бы всем обездоленным и бездомным до конца их дней
Я
Медсестра
Я приму твои роды
Мать
Мироздание
Вы родите любовь для меня
И я навсегда заточу ее
(любовь)
Внутри своего
Я
Ami de la pluie
А потом я уйду в добровольное одиночество.........................................................
преодолевая слезы
должен ли плыть по течению слез
мой гофрированный голос
маршальский голос
необузданный
голос поэта
вот
я вижу
люди в масках
люди в корсетах
юридически ожиревшие герои нашего времени
умственно безумствующий я
тону в собственной неимущественности
пересчитывая свои мысли о желании жить безбедно
и перечитывая свои тома грусти
и осматривая трупы своих переживаний
я как будто опознаю трупы поэтов
как будто они умирали от родов
тех самых субстанций
пламя которых сжигает детей жаждой жить и страдать
их мозгам в результате доступны все
категории жизни и смерти
многоуровневая система пыток
пускает неискоренимые корни в их душу
там любовь
там и
смерть от любви
и зверский лик общества
общественного мнения
и маленькая
но твоя душа
как светлый
как нетронутый
взгляд в бездну
сопереживающие выражения лиц
это обуглившиеся столетия
дивятся продолжению жизни
давятся продолжением
жизни
пустота
пустота
пустота
ежесекундно взмывали крики ввысь над могилами
мертворожденных
любому ребенку нужна паства
у меня мечты вселенского масштаба
и чтобы им сбыться необходимо
чтобы вселенная в меня превратилась
на этой темной улице
я иду совсем один
иду на свет
но кем-то выплеснутая на дорогу злость
задерживает движение ног
я ищу ребенка
чтобы взять его руку
и та
возможно
крепко сожмет мою
и поведет
как поводырь ведет слепца
к началу мысли
к зачатку истины
в забытье
и в расплетенных материнских волосах поселится моя Боль
чтобы стать здоровой
чтобы вылечиться и лечить других
а предзакатный поцелуй той
которая знает
как пить дождь
подарит свободу
свободу
поэту
свободу
поэту
свободу
и в тот самый миг
когда я расправлю крылья
и почувствую
что лечу в космос
дуновение ее тела
и шептание губ нежных
остановит мой сон бренный
говори
только тихо
не волнуй воду
моря
штиль
упоительный
и не для криков
а для лечения неврастении
океан
контркультура неба
культ неба еще не придуман
когда в горы уходит мальчик
когда в море уходит мальчик
он лелеет в себе поэта
и ему нужен верный спутник
ветер
дождь
солнце
я когда-то был мальчиком пленным
заточенным в кристалл
зеркал
озер и океанов
кричал
отпустите
не клейте к бетону
не учите ходить по парам
и по правилам испражняться
я когда-то был слаб телом
но тогда же стал крепнуть словом
и тогда же я стал превращаться в бесконечность холодных чисел
воротник поднимая грозно
ухожу
и уже поздно
эта страсть к расставанию губит
губы
опустошает глаза
гори
тихо
не оставляй пепла
делай себя прозрачным
превращай себя в революцию
в начало эры мудрости
и в небо
в котором сияет
улыбка беременной девственницы
когда начинаешь пить
начинает хотеться жить
в моих снах ты всегда целуешь меня в солнечное сплетение
а на календаре над моей головой всегда поздняя весна
и раннее воскресенье
у нас есть сад
там я часто думаю
о снах
и поцелуях
о наших помыслах и предназначеньях
там дерево многовековое
и с ним я говорю
как с другом
там иногда нам кажется
что только мы способны любить пчел
а когда Курт начертал слово
МИР
мы насладились друг другом в саду
в пчелином раю
в действительности
я болен отсутствием тебя
целующей меня по утрам
под звуки птичьих симфоний
но не этой ли болезни я должен быть благодарен
за то
что ты есть
что ты вокруг
внутри
что ты
это все
что есть у меня
умиротворенно смотрящая на меня
остающаяся невидимой для меня
дымкой серого и дождливого вечера
системой разоблачения предрассудков
контрольным выстрелом в целях убить притворство
я знаю
что имя твое звучит по-разному
а иногда оно сродни тишине
но сопоставима ли красота твоего имени с красотой твоего
трепета
не зря вчера во сне
мне виделось
что на потном и истлевающем одре смертном
уже смыкая веки
ты шепчешь мне
едва губами шевеля
твоя навеки
. . .
Стихотворение в двух неожиданно сочетающихся друг с другом частях и с намеком на продолжение.
Далеко-далеко, там, где закаты кровавы, ночи бесконечны и нет температур, при которых влюбленные чувствуют свои тела единым целым, царит нелепая жестокость. Несмотря на любые заверения жителей этой лишенной погодных условий страны, что, якобы они хотят тебе добра, и им нравится передовое общение без кулис, злость в их глазах и поступках выдает их, и миф о них рушится в них самих. Стоит лишь какой-то мелочью обидеть кого-нибудь из них (а они обидчивы (может, в силу комплексов (даже комплексов самой по себе страны, в которой они вырастали))), они попомнят тебе твое непреднамеренное случайное действие, которое у тебя и вовсе не могло вызвать какого-либо предположения о его пагубности и обидности. А помянут тем, что вытрут о тебя ноги, гигантские ступни безразличия. А я люблю женщин, когда они мамы с рождения, когда в них вскипает любовь к человечеству как к несмышленому ребенку, начинающему дышать, вырвавшись из утробного лабиринта, и они его убаюкивают, ласкают, а дитя их кривится от желчи, скапливавшейся в нем тысячелетиями, и, изрыгая ее, топит своих матерей в ней. Но я люблю, когда женщина - мать с рождения, и когда она вдруг вырастет передо мной стеной нежности и заглянет мне в глаза, я постараюсь заменить ей человечество, чтоб она не захлебнулась в той самой желчи, пусть и любимого ею ребенка.