Мальханова Инна
Науки юношей питают, отраду старым подают

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 11, последний от 27/09/2022.
  • © Copyright Мальханова Инна
  • Размещен: 02/02/2008, изменен: 17/02/2009. 457k. Статистика.
  • Роман: Проза
  • Скачать FB2
    • Оценка: 3.61*7  Ваша оценка:

    Инна Мальханова

    Науки юношей питают, отраду старым подают.

    Роман (магический реализм)

       Оглавление:
       Глава 1. Казино.
       Глава 2. Николай Васильевич Гоголь.
       Глава 3. Ирина Веснина.
       Глава 4. Кафедра микологии.
       Глава5.Кружевной платочек и дохлая мышка.
       Глава 6. И дольше века длится день...
       Глава 7. Жизнь прожить - не поле перейти.
       Глава 8. Сто лет одиночества.
       Глава 9. Прошла зима, настало лето...
       Глава 10. Жизнь - копейка.
       Глава 11. Науки юношей питают, отраду старым подают.
       Глава 12. Доктор Гааз.
       Глава 13. Последняя доза.
       Глава 14. Голубые кружева из хлеба.
       Глава 15. И сказал им Господь: плодитесь и множьтесь во славу мою.
       Глава 16. Город жёлтого дьявола.
       Глава 17. Разговор с травами.
       Глава 18. Джон Смит из Силиконовой Долины.
       Глава 19. Красота - это страшная сила.
       Глава 20. Образцовая жизнь.
       Глава 21. Что такое хорошо и что такое плохо.
       Глава 22. Невозвращенец
       Глава 23. Россия 21-й век.
       Глава 24. Изба-читальня.
       Глава 25. Снова сто лет одиночества.
       Глава 26. Эпилог.
       Глава 1.

    Казино.

       После завтрака, как и всегда за последние двенадцать лет (кроме выходных и праздничных дней), Эра Львовна принялась за своё любимое дело: удобно расположившись в протёртом и продавленном, но от этого ещё более уютном кресле, блаженно вытянулась и взяла в руки телефонную трубку. Телефонные книги, выпущенные за эти двенадцать лет, лежали рядом на журнальном столике. Но они были не нужны. Все телефоны Эра Львовна давно знала наизусть.
       Каждое утро перед Эрой Львовной, как перед шахматным игроком, вставала одна и та же проблема: с какой фигуры начать и какой сделать ход? Эра Львовна заколебалась: начать ли с младших служащих, с "пешек", или сразу позвонить "самому"? Сегодня, впрочем, как и почти всегда, она начала "снизу".
       "Николай Иванович вышел в соседний отдел, вернётся минут черед пятнадцать". "Нина Борисовна заболела, опять камни в почках, придётся позвонить через недельку". "Раиса Петровна в отпуску, поэтому по всем вопросам обращайтесь к Николаю Ивановичу". Круг замкнулся.
       Стандартное начало. Такие ходы - Николай Иванович - Нина Борисовна - Раиса Петровна и опять Николай Иванович - за эти двенадцать лет повторялись многократно. Однако пятнадцать минут прошло, можно начать всё сначала...
       "Николай Иванович вышел в соседний отдел, позвоните минут через двадцать. А вообще-то можно обратиться к Раисе Петровне. Как, она в отпуску? Странно, а я и не знала. Тогда звоните Егорову".
       "Егоров на совещании, вернётся не раньше трёх". Так. И этот ход привёл в тупик. Пока что игра идёт одними пешками. Никто "самому" позвонить не предлагает. Конечно, через голову, прямо к начальству не обращаются! Так, ну пойдём снова с Николая Петровича.
       "Николай Петрович только что приходил и опять вышел. А вы по какому вопросу? Так это к Егорову нужно. Или к Раисе Петровне. Их нет? Ну и что же, когда-нибудь будут..."
       Итак, круг замкнулся снова. Что-то сегодня игра идёт вяло. Через двадцать минут можно снова позвонить Николаю Ивановичу, а пока для разнообразия и на "главного" выйти.
       "Его нет. Уехал на объект, будет не раньше двенадцати" - ответила секретарша.
       Интересно, какая у него секретарша? Блондинка, наверное. Крашеная. Как все сейчас. Смешно: голос её Эра Львовна узнала бы из тысяч других, а вот в лицо не видела никогда. Встретятся где-нибудь в магазине или прачечной и разойдутся как чужие. Конечно, когда-то голосок у неё позвончее был. Время идёт. Наверное, как все секретарши, красится, мажется, молодится. Наверняка, курит. Видно, незамужняя. И бездетная. За все годы ни разу бюллетень не брала и в декрете не была. А вот Нина Борисовна два раза умудрялась. Детям её сейчас пять лет и восемь. У неё первый мальчик, а вторая девочка. Андрюша и Наташка. Лет пять назад, как ни позвонишь, всё отвечали: "Она на бюллетене, опять Наташка простудилась". А теперь говорят: "Звоните на следующей неделе. Андрюшка ногу вывихнул. Опять на космонавта тренировался и со шкафа прыгал".

    *

    * *

       Двенадцать лет назад у Эры Львовны начал протекать туалет. Сначала она по нивности пришла в ужас и только потом поняла: что Бог ни делает - всё к лучшему. Благодаря протекающему таулету, её жизнь одинокой пенсионерки наполнилась новым содержанием. А самое главное - она вышла в Большой мир. Сначала Эра Львовна простодушно обратилась в ЖЭК (жилищно-эксплуатационную контору). Сантехника обещали прислать со дня на день. Дни вылились в недели, а потом и в месяцы. Здесь было двенадцать вариантов: болен, в отгуле, в командировке, в отпуску, в запое. Потом уж Эра Львовна догадалась, что все первые пять вариантов, по существу, означают одно и то же. И далее: на другом объекте, уже давно к вам вышел, поехал за материалами, у начальника, устраняет аварию, уволился, вышел на пенсию...
       Шло время и Эра Львовна становилась менее наивной и более коммуникабельной. ЖЭК давно стал для неё пройденным этапом. Она поднялась до Управления. Это было гораздо интреснее. Такая солидная организация не шла ни в какое сравнение с ЖЭКом! Талантливая Эра Львовна быстро постигла тайны его структуры и штатов, выяснила состав служащих. Работало в нём не более сорока человек. В отличие от жэковского дяди Васи, это были интеллигентные люди, общение с которыми не только согревало душу, но и многое дало Эре Львовне. Теперь она всегда была в курсе мод, книжных новинок и светских новостей из жизни артистов.
       Жизнь каждого сужащего Эра Львовна узнала досконально всего-то за каких-нибудь пять лет. Она не делала никаких записей. Все данные, как в банке памяти ЭВМ, посепенно накапливались и пополнялись у неё в голове и всплывали в нужный момент для поддержания душевной беседы. По голосу собеседника она всегда чувствовала, кто сегодня получил премию, а кто - выговор, кому сделали предложение, а кто поскандалил с мужем. За эти годы многие родили, развелись, некоторые вышли на пенсию, а кое-кто даже умер. Она знала, кто из служащих любит зимний отпуск, у кого сын двоечник, кто и чем болен, что подарили на юбилей начальнику отдела. В конце-концов белых пятен не осталось и Управление ей просто надоело. К счастью, туалет всё ещё протекал...
       Тогда Эра Львовна вышла в Высший свет: она достигла Министерства. Вот это был простор! Эра Львовна вращалась в министерских кругах уже седьмой год, но не думала, что это ей когда-нибудь надоест: огромные штаты, частые передвижки, загадочные, неуловимые люди...
       За эти годы в Министерстве было сорок свадеб, восемьдесят разводов, двадцать инфарктов. Десятерых проводили на пенсию, но приняли двадцать новых сотрудников. Однажды из-за неисправности электрического чайника даже приключился маленький пожар. Один сотрудник погиб в автомобильной катастрофе. Двое детей поступили в МГИМО. Много было интересного, непредсказуемого, прямо как в кино или детективном романе!
       За эти годы Эра Львовна много раз говорила со всеми сотрудниками Министерства, кроме "самого-самого". И теперь её заветной мечтой, её сверхзадачей стало услышать голос "самого", понять его характер, представить себе его лицо, узнать его жизнь. Это, наверняка, самая интересная жизнь, какую только можно себе представить - ведь "он" такой большой человек!
       Услышать его голос - значит сложить самый трудный пасьянс, который сходится один раз из тысячи. Каждое утро Эра Львовна загадывала: "Если сегодня "он" ответит, то я угадаю все шесть цифр в спортлото".
       Пока что за все эти годы "он" не взял трубку ни разу. А ведь целых четыре года ушло только на то, чтобы узнать его прямой телефон. Тут было два варианта: либо телефон занят часами, либо никто не брал трубку. Видимо, это был телефон не того цвета, который надо брать немедленно...
       Не веря удачу с "самим", Эра Львовна предпочитала начинала день с "пешек". Ведь если "он" не отвечал с самого утра, то портилось настроение и дальше играть становилось неинтересно. Никакой надежды угадать все шесть номеров спортлото! День пропадал впустую. А развлекаться с "пешками" можно до самого вечера, при этом всё время, как у последнего игрока в казино, остаётся шальная надежда: а вдруг именно сегодня ей неслыханно повезёт?
       После обеда, уловив наконец самых неуловимых, Эра Львовна решила выйти на "самого". Разговоры с сотрудниками прошли неинтересно: они перекидывали её, как мячик, друг другу до тех пор, пока кто-нибудь снова не выходил на пятнадцать минут, уезжал на совещание, в отпуск, в командировку и так далее. Таковы были правила игры, и Эра Львовна хорошо их усвоила. Мимоходом она узнала сегодня, что Рита купила новую кофточку, Егорову начальник отпустил на целый день в связи с переездом на новую квартиру, а Кира Семёновна поехала за подарком на своё сорокалетие.
       Ещё раз услышав от секретарши, что "он обязательно будет через полчаса", Эра Львовна наконец-то набрала его прямой номер. Сердце её билось, как у игрока, испытывающего последний шанс. А что, если сегодня? Именно сегодня, впервые за много лет, он поднимет трубку и ответит баритоном (басом, тенором, меццосопрано): "Вас слушаю!" С одной стороны - этого просто не может быть, потому что не может быть никогда. С другой стороны - это должно когда-нибудь случиться. И тогда она ему расскажет всё: всю свою жизнь, страхи, сомнения, надежды. Хоть раз в жизни расскажет кому-нибудь о себе, и такую воможность и право ей даст протекающий туалет. "Он" не бросит трубку, "он" будет вынужден выслушать её до конца - положение обязывает. А когда выслушает - поймёт, проникнется сочувствием и отдаст приказ починить ей туалет немедленно. И, кто знает, может быть, в его лице Эра Львовна найдёт себе хорошего друга, которого у неё не было никогда. Тогда Эра Львовна прекратит звонить кому попало. Она будет звонить только ему. Очень редко, раз в месяц, но и этого вполне достаточно, чтобы стать счастливой. Ведь она понимает, как человек занят, она не нахалка какая-нибудь! И, кто знает, может быть, он тоже будет ждать её звонков, чтобы отвлечься от своих обязанностей - ведь министры тоже люди и они так одиноки!
       На том конце провода прозвенел длинный звонок. Второй. Третий, Четвёртый. Пятый. Конечно, как всегда. Не на что надеяться! И вдруг в трубке раздалось: "Вас слушаю!"
       Но было уже поздно. Какие-то доли секунды Эра Львовна ещё слышала отзвуки его голоса, но рука её АВТОМАТИЧЕСКИ положила трубку на рычаг. Ведь она делала это движение много лет подряд. Кроме выходных и праздничных дней. Ежедневно звонила "ему" и через несколько секунд ВСЕГДА клала трубку. Потому что телефон был занят или никто не отвечал. Условный рефлекс - дело серьёзное...
       Поздно рвать на себе волосы. Всё слишком поздно. Эра Львовна точно знала: позвони она снова - телефон будет занят или никто не ответит. И теперь это навсегда.
       Эра Львовна на пенсии уже давно. У неё больное сердце, плохая печень, слабые почки. У неё подагра, глаукома, гипертония и масса других болезней. Она и не думала прожить так долго. И не прожила бы, не будь этого протекающего туалета. Ведь когда у человека есть цель жизни - он становится сильнее. А теперь всё кончено и жить больше не имеет никакого смысла...

    *

       Когда Эра Львовна скончалась, соседи вызвали труповозку и совершенно одинокую старушку похоронили за казённый счёт где-то на задворках отдалённого кладбища за кольцевой дорогой на самой окраине Москвы.

    Глава 2.

    Николай Васильевч Гоголь.

       Великий русский писатель Николай Васильевич Гоголь умер в 1852 году. Ему было всего сорок три года. До сих пор в народе ходит ужасная легенда о том, что его похоронили живым - просто в состоянии летаргического сна. И когда потом, годы спустя, вскрыли гроб, то увидели, что лицо его искажено мукой и ужасом, что умер он в другой позе, совсем не в той, в которой был похоронен, а руки содраны до костей, потому что он пытался спастись из могилы - открыть крышку гроба и выбраться на поверхность.
       Такие случаи в истории человечества, даже современного, к сожалению, далеко не редкость. Весь ужас в том, что человек, впавший в летаргический сон, внешне ничем не отличается от умершего: у него не прослушивается сердце, не вздымается грудь, он холодеет, тело деревенеет, а пёрышко, поднесённое ко рту, ничуть не колеблется. Известен, например, случай самого продолжительного в мире летаргического сна: некая Элен Эспозито не смогла проснуться после операции по удалению аппендикса. Тогда девочке было всего шесть лет. Она провела в беспамятстве 37 лет, и умерла, так и не приходя в сознание, когда ей было 43 года.
       В Книге Рекордов Гиннеса описывается и другой похожий случай: Русская женщина Надежда Артёмовна Лебедина так расстроилась после ссоры с мужем, произошедшей в 1954 году, что проспала целых двадцать лет!
       Существует также предание, что Франческо Петрарка, великий итальянский поэт эпохи Возрождения, после тяжёлой болезни в возрасте сорока лет впал в такое забытьё, что его сочли умершим и стали готовить к похоронам. К счастью, он успел притти в себя до погребения и после этого прожил ещё тридцать лет!
       Исторические хроники сообщают, что в древней Спарте якобы существовал обычай: перед погребением пронзать сердце умершего кинжалом, чтобы, не дай бог, не похоронить кого-нибудь живьём. Такая смерть (если человек всё-таки был жив) считалась лучше и гуманней, чем последующее мучительное и страшное пробуждение в гробу под землёй безо всякой надежды выбраться на поверхность.
       Как правило, летаргический сон начинается в результате истощения, переутомления, сильного стресса, пережитого ужаса или отчаяния. Известны случаи, когда после пробуждения у людей открывались необычные способности, в том числе целительство и ясновидение.
       При летаргическом сне процесс торможения захватывает буквально все без исключения зоны мозга, в том числе и не зависящие от сознания человека, которые отвечают за автоматическое регулирование дыхания, сердечной деятельности и терморегуляции. Вот почему уснувший человек так похож на настоящий труп. Хотя он и не может самостоятельно ни есть, ни пить, но всё-таки нуждается в поддержании жизни, поэтому мнимо умершего человека приходится время от времени кормить искусственно - с помощью капельницы или зонда. Пробудить мнимо умершего может сильное сотрясение, неожиданный громкий звук или что-либо подобное.

    *

       Дальнее кладбище, где в безымянной общей могиле несколько десятков лет тому назад похоронили Эру Львовну, давно было закрыто и новые захоронения здесь не производились. Город Москва приблизился совсем уже к границе бывшего кладбища, и на его месте было решено возвести новый жилой микрорайон столицы. Вечерело, становилось всё темнее и темнее, и экскаваторщик Гена, рывший очередной котлован, зачерпнул последнюю порцию грунта гигантским ковшом своей машины. Стрела экскаватора развернулась, грунт вывалился в громадную кучу, нарытую с самого начала рабочего дня, и Гена, не глядя на результаты своего труда, заторопился домой - ведь ему ещё надо было ехать на электричке в не очень-то близкий подмосковный городок.
       Эра Львовна всем своим телом вдруг ощутила сильный удар, падение с высоты и невыносимый грохот. Она очнулась, почему-то одетая в грязное вонючее тряпьё, в куче песка, среди гнилых досок и тряпок. Место было совершенно незнакомое, всё изрытое какими-то ямами, без признаков жилья. Эра Львовна ничего не понимала, ей стало очень страшно, но она знала, что надо спасаться - идти домой, сесть в кресло и кому-то звонить по телефону. Если она этого не сделает, то, наверняка, просто пропадёт в таком мрачном месте.
       Когда Эра Львовна ощупала свои ноги, которые никак не хотели идти, то ей стало ещё страшнее: они почему-то совершенно атрофировались, почернели и превратились почти что в палочки, обтянутые кожей. То же самое произошло и с руками. Наверное, и лицо теперь тоже было не лучше. Эра Львовна сползла с кучи песка и тут же поняла, что даже если бы и могла быстро шагать, то ей всё равно невозможно войти в город, который виднелся вдалеке: одежда расползлась на ней, превратилась в отдельные вонючие лоскутки и теперь женщина фактически оказалась почти что голой. К счастью, из кабины экскаватора свешивался рабочий комбинезон, брошенный до завтрашнего утра бесшабашным Генкой, который надеялся, что в таком безлюдном месте с комбинезоном ничего не случится. Эра Львовна с громадным трудом дотянулсь до комбинезона, сдёрнула вниз и закуталась в спасительную одежду, которая оказалась ей непомерно велика.
       Эра Львовна и не подозревала, что несколько десятков лет провела в летаргическом сне. Может быть, она, не приходя в себя, так и умерла бы в могиле, но экскаваторщик Генка невольно оказался той самой сверхъестественной спасительной силой, которая вернула её к жизни. Эра Львовна выжила, не получая никакого медицинского ухода и принудительного питания, только потому, что под землёй, на глубине двух метров круглый год стояла ровная, почти минусовая температура, и женщина, помимо летаргического сна, впала ещё и в естественный анабиоз, когда газообмена и обмена веществ в организме практически не происходит. Именно поэтому она не задохнулась, тем более, что песчаный грунт легко пропускал воду и могила ни разу не была затоплена дождями или талыми водами.
       С трудом женщина вспомнила, что ей надо добраться до какого-то Срединного перулка, найти дом номер пять, квартиру номер один, сесть там в кресло и для чего-то целый день звонить по телефону. Всю ночь ползла Эра Львовна на огни города и к утру наконец-то оказалась около его первых жилых домов. Она добралась до автобусной остановки, кое-как взгромоздилась на деревянную лавочку для пассажиров и впала в забытьё.
       Редкие пассажиры с ужасом и омерзением смотрели на неподвижную измождённую старуху-бродягу с длинными седыми космами и почти что звериными чёрными когтями на руках и босых ногах, не понимая, жива ли эта ведьма или уже нет. От старухи почему-то несло погребом и плесенью. Каждый брезгливо старался держаться от неё подальше. Когда Эра Львовна наконец-то открыла глаза, был уже день. Её сильно знобило, хотя стояла жаркая летняя погода, и ужасно хотелось пить. К счастью, рядом на лавочке стояла недопитаяя бутылка с какой-то жидкостью немыслимого химического цвета. Не раздумывая, Эра Львовна схватила бутылку и начала жадно пить. Водичка оказалась сладкой, вполне приятной на вкус и заметно подкрепила силы старушки, хотя до сих пор ей так и не удалось раздобыть ничего съедобного. Допив водичку, Эра Львовна наконец-то обратила внимание на диковинную бутылку: она почему-то оказалась не стеклянной, как обычно, а повидимому пластмассовой, притом необычной формы, очень лёгкой, да ещё и с таинственной надписью "Фанта". Такое чудо стоило сохранить, и Эра Львовна сунула её в карман комбинезона.
       Солнышко припекало, комбинезон оказался плотным и тёплым, сладкий напиток немного подкрепил старушку, и Эра Львовна наконец-то согрелась и собралась с силами, чтобы оглядеться. Рядом с остановкой стояли высоченные дома, в палатке у остановки торговали какими-то невиданными товарами в яркой упаковке и такими же невиданными пластмассовыми бутылками разных размеров и расцветок. Пассажиры на остановке были одеты очень странно, особенно поразительно выглядели девицы - на них практически не было юбок, из-пд каких-то куцых маечек виднелись голые животы с проткнутыми пупками. А уж размалёваны и обвешаны бусами и прочими безделушками они были так, что одновременно напоминали и проституток, и новогодние ёлки. Но самое странное заключалось в том, что остальные пассажиры не пялились на них, не говорили им ни слова и не вызывали милицию, чтобы забрать куда надо, отмыть, прилично одеть и оштрафовать.
       Какая-то женщина дала Эре Львовне булочку и она её долго жевала, наслаждаясь вкусом сладковатого сдобного хлеба. Ощущение было такое, как будто она не ела уже сто лет. Всё-таки надо собраться с силами и добираться домой. Эра Львовна пыталась узнать у прохожих, как ей добраться до своего Срединного переулка, но встречные почему-то с ужасом отшатывались от неё, а те немногие, кто всё-таки оваживался отвечать, все, как один, уверяли, что об этом переулке не слышали никогда в жизни, и, скорее всего, его просто не существует на свете. Нкоторые давали ей мелочь, но деньги были какие-то не такие, как будто иностранные. И вообще, город совсем не походил на Москву, и Эра Львовна недоумевала - куда же это она попала. Скорее всего, в Америку, в город жёлтого дьявола с его небоскрёбами и потоками иномарок на широких многополосных улицах, который она как-то видела по телевизору. Хотя люди на улицах всё-таки говорили по-русски, а не по-американски! И они все, как один, уверяли, что этот диковинный город называется Москва.
       Конечно, Срединный переулок не такой уж большой, чтобы его знал каждый прохожий. Поэтому Эра Львовна стала спрашивать ближайшую к её дому улицу Герцена, известную каждому приличному человеку - но и её тоже никто почему-то не знал. Это уже было слишком! Эра Львовна прекратила бесполезные расспросы и побрела куда глаза глядят. Она была коренная москвичка и надеялась, что в конце-концов доберётся до какого-нибудь знакомого места, а уж оттуда как-нибудь и сама найдёт дорогу домой.
       Изо дня в день она брела куда-то, ночуя на лавочках, в скверах, подворотнях, и питаясь благодаря редким подаянием особенно сердобольных прохожих. Город, в который она попала, был каким-то странным, как будто из фантастического фильма: громадные, невероятно высокие разноцветные дома с дикими башенками наверху, ужасное количество кафе, палаток, магазинов, ресторанов и даже, немыслимое дело, ...казино! Повсюду реклама непонятных вещей с нечеловеческими названиями - боулинг, сайдинг, сотовая связь, компьютер, толлинг. В магазинах полки ломятся от невиданных товаров, есть даже гречка, но никто что-то не бежит отовариваться дефицитом. Нигде ни одного привычного лозунга или надписи вроде: "Слава КПСС!" или "Народ и партия едины", "Храните деньги в сберегательной кассе", "Летайте самолётами Аэрофлота", "По газонам не ходить!", "Уважайте труд уборщиц!". Повсюду только реклама, реклама и реклама, как будто все просто на ней помешались.
       Только вчера Эра Львовна сидела в своём кресле и звонила по телефону, а сегодня, совсем непохожая сама на себя, очутилась в этом странном городе. Она поняла, что просто сошла с ума. Тем не менее, старушка неуклонно двигалась в сторону своего дома, выспрашивая у тех редких смельчаков, которые отваживались с ней общаться, направление ближайших к её жилищу станций метро. Метро, слава богу, в этом призрачном городе всё ещё существовало, и многие станции, особенно в центре, носили прежние названия. Однако схема метро была совсем другая - появились новые линии и десятки незнакомых станций, как будто за одну ночь метро, как паук, расползлось своими лапами далеко-далеко за пределы прежнего города.
       В конце-концов женщина добралась до центра и убедилась, что и Красная площадь, и Мавзолей всё ещё существуют, значит, это, и действительно, была Москва. Правда, прямо перед Манежем откуда-то из земли выперли гигантсие стеклянные пузыри неизвестного назначения, между которыми, как ни в чём не бывало, гуляли нарядные люди. Всё было не так, как прежде - даже двери, ручки и оконные рамы стали совсем другими, из магазинов исчезли деревянные счёты, а фасады многих домов были украшены какими-то безобразными гигантскими металлическими тарелками.
       По пути в свой район Эре Львовне удалось неплохо приодеться - на помойках часто попадалась прекрасная одежда, и она подобрала себе несколько платьев, обувь и шерстяную кофту, правда, дикого свекольного цвета, но зато совершенно целую и с полным набором пуговиц. Нередко валялись вполне съедобные продукты, овощи и даже фрукты. Народ как будто сошёл с ума - выбрасывали такие вещи, которым просто не было цены: абсолютно целые, нарядные и притом чистые, как будто их специально стирали прежде чем вынести на помойку. Похоже, что за одну ночь Москва стала городом миллионеров. А уж полиэтиленовых пакетов - больших и маленьких, с надписями и красивыми картинками, причём тоже совершенно целых и даже новых, и вообще было не счесть! На них напечатаны совсем бессмысленные слова, вроде "Рамстор", "Самохвал", "Перекрёсток" и что-то ещё в таком же роде. А ведь они всегда были таким дефицитом, и Эра Львовна ещё совсем недавно тщательно мыла каждый пакетик, использовала его по многу раз, вешала сушиться на верёвке в кухне, и всё равно, через некоторое время все они становились тусклыми, рвались, начинали отвратительно вонять, и их, к сожалению, приходилось выбрасывать. На помойках Эра Львовна обнаружила и массу пластмассовых бутылок, вроде той, что недавно подобрала на автобусной остановке, и поняла, что необыкновенная бутылка не представляет никакой ценности, и её, как ни жалко, всё-таки пришлось выбросить.
       Во время долгого похода ноги Эры Львовны постепенно окрепли, хотя с самого первого дня она могла ходить только опираясь на лыжную палку, которую, к счастью, нашла на газоне возле автобусной остановки. Через много дней Эра Львовна наконец-то добрела до своего района, но его тоже невозможно было узнать. Кое-какие улицы остались похожими на прежние, но носили другие названия, а родной Срединный переулок просто куда-то сгинул. Здесь стояли совсем другие дома, размещались какие-то непонятные учреждения, сплошным потоком неслись автомобили. Такого просто не могло быть, и Эра Львовна ещё раз убедилась в своей душевной неполноценности. Больше ей некуда было идти, и надеяться было не на что, оставалось только дожить до зимы и умереть на улице бездомной и безвестной бродягой.
      

    Глава 3.

    Ирина Веснина.

       В лифтовом холле билогического факультета МГУ стояла девушка в строгом деловом костюме - чёрной юбке и белой блузке. И одежда, и обувь, хотя и были скромными, но, тем не менее, весьма элегантными, и, самое главное, очень дорогими, что, конечно, мог заметить только опытный и ревнивый женский глаз. Стройная, среднего роста, с шапкой волнистых каштановых волос, со светлосерыми глазами, опушёнными мохнатыми ресницами, девушка была очень хороша. Серьёзное лицо без тени улыбки или кокетства, деловой вид, отсутствие какой бы то ни было косметики делали девушку очень серьёзной и даже строгой. Густые тёмные брови, сросшиеся на переносице, ещё больше усиливали её кажущуюся суровость. Но если бы она вдруг улыбнулась, то на её нежных, смуглых, слегка опушённых щеках появились бы две прелестные ямочки, что сделало бы её ещё привлекательнее. Но, надо сказать, что эта девушка, зная себе цену, улыбалась очень редко, а уж кокетничать и вообще считала ниже своего достоинства. Прямой нос классической формы, несмотря на прозрачные серые глаза, делал эту девушку слегка похожей на какую-то восточную красавицу, может быть, на индианку или даже цыганку, что, впрочем, одно и то же. Но больше всего она всё же напоминала "Неизвестную" со знаменитой картины русского художника-передвижника девятнадцатого века Ивана Николаевича Крамского.
       Сергей Чуваев, аспирант кафедры микологии, направлялся на заседание кафедры, так как сегодня сдавала дела старая надёжная и исполнительная лаборантка Наталья Дмитриевна, уходящая на пенсию. Конечно, заседание должно было быть неформальным - готовились тёплые речи, красивый коллективный адрес в бархатной папке, прощальные подарки и небольшое (ведь на кафедре, вместе с аспирантом и лаборанткой, числилось всего-то двенадцать человек) общее угощение с бутылью сухой болгарской гамзы в симпатичной плетёной корзиночке.
       Сергей, как обычно, подошёл к лифту, но тут вдруг случилось что-то непонятное. Вокруг как будто стало темно, весь мир внезапно куда-то провалился. Исчезло всё, кроме одного лица прекрасной незнакомки. Сергей вздрогнул: он увидел Её.
       Такого лица он не встречал никогда - ни в жизни, ни даже в кино. Оно, разумеется, было единственным во всём мире - изумительным, волшебным, манящим. Конечно, Сергей, как и все мужчины, не видел отдельно ни огромных густых ресниц, ни светлосерых глаз, ни смуглой кожи, ни, тем более, изысканного наряда незнакомки. Он просто ощутил всю притягательную силу этого необыкновенного лица. Хотелось, чтобы время остановилось, чтобы он мог смотреть и смотреть на девушку вечно. Только смотреть - и больше ничего. Смотреть всю жизнь, не отрываясь, впитывая в себя всю её волшебную красоту, питаясь только ею и ничем иным. Большего счастья и представить себе невозможно.
       Но как же теперь быть - ведь он не знает её имени, он никогда не встречал её здесь раньше, а вдруг она просто случайный посетитель факультета и больше не вернётся сюда никогда? Тогда он потеряет её навеки! Мысль заработала со страшной быстротой - подойти, представиться, познакомиться? Но это просто дико, что ей сказать, чтобы не показаться наглым, навязчивым, полоумным? Ничего не приходило в голову. Разумеется, она постарается отвязаться от него как можно быстрее и будет абсолютно права.
       Удивительная девушка и аспирант Сергей одновременно вошли в лифт. Сергей был просто в панике. Счёт шёл на секунды: вот сейчас она выйдет из лифта и он потеряет её навсегда. И тогда он останется совершенно опустошённым, жизнь просто утратит для него всякий смысл. У него уже не будет никаких сил жить дальше без этого изумительного лица, без этих колдовских глаз, без Неё... Можно, конечно, выйти из лифта одновременно с ней, пойти сзади, проследить, на какую кафедру она войдёт, ну а дальше что? Стоять у двери и часами сторожить, когда она наконец выйдет обратно? И опять идти следом, пока она не скроется в метро? Ехать дальше до самого дома, пока она в конце-концов не обратится к милиционеру? Очень умно, просто гениально!
       Волшебница вышла из лифта одновременно с Сергеем. Она шла на два шага впереди, а сердце бедного аспиранта билось так, как будто он бежал стометровку. Вот сейчас она уйдёт навеки, и его жизнь будет разбита. За эти минуты, проведённые в лифте, он так ничего и не смог придумать.
       Девушка подошла к кафедре микологии и без стука открыла дверь. Это была Ирина Веснина - новая лаборантка, которую взяли взамен уходящей Натальи Дмитриевны. Сергей вошёл следом. Камень свалился с его души. Как же он был счастлив! Он понял, что жизнь дала ему неслыханно щедрый шанс - работать на одной кафедре с Ириной и видеть её каждый день - столько, сколько захочется.
       Говорились тёплые, причём совершенно искренние, прощальные речи, произносились тосты, но Сергей никого не видел и не слышал. Для него здесь не было никого, кроме Неё. Разумеется, он не пялил глаза на Ирину, он делал вид, что вообще не обращает на неё никакого внимания. Но он чувствовал только её присутствие, ощущал её здесь, совсем рядом, и больше ему не было нужно ничего на свете...
      

    Глава 4.

    Кафедра микологии.

       Ирина оказалась очень добросовестной и исполнительной лаборанткой. Хотя она и не кончала биофака, а всего лишь географический факультет малопрестижного областного педагогического института имени Н.К. Крупской, но быстро вошла в суть дела, прекрасно справлялась со своими обязанностями и всегда понимала, чего от неё хотят преподаватели. Она печатала характеристики на студентов, научные статьи сотрудников, ориентировалась в учебных пособиях, химических препаратах и тематике исследований, ведущихся на кафедре.
       Благодаря врождённым интеллигентности и такту, она была в прекрасных отношениях буквально со всеми, начиная от пожилой уборщицы и юного аспиранта Сергея, и кончая профессорами, в том числе самим заведующим кафедрой - Василием Афанасьевичем Руденко. Однако, скорее всего, дело было ещё и в том, что все, без исключения, мужчины кафедры оказались просто очарованы новой лаборанткой, хотя, разумеется, не позволяли себе ни малейшего намёка на свои чувства, потому что и без слов поняли сразу - никаких вольностей Ирина не допустит никогда. К тому же она, к сожалению, уже была замужем и имела трёхлетнюю дочь. Но самое удивительное заключалось в том, что даже женский состав кафедры был тоже очарован Ириной и всегда с пониманием относился к её частым отсутствиям на работе по причине болезни ребёнка.
       Сергей Чуваев, аспирант первого года обучения, очень порадовал своего научного руководителя - профессора Вадима Александровича Астахова. Если первое время он редко появлялся на кафедре и попросту волынил, рассчитывая, наверное, что у него ещё много времени впереди, то с недавнего времени он все дни с утра до вечера, кроме, конечно, нерабочего воскресенья, торчал на кафедре, занимаясь своей диссертацией. Тема была ещё та: "Грибы-галлюциногены и их практическое использование в народном хозяйсте СССР". Лаборантка Ирина Веснина охотно учила его печатать на машинке, и теперь он бойко стучал по клавишам, часами сидел в кафедральной лаборатории, иногда уходил в библиотеку и регулярно сдавал довольному руководителю готовые куски своей диссертации, столь остро необходимой для народного хозяйства любимой родины.
       Когда Сергей ещё только поступал аспирантом на кафедру, он, конечно, совершенно не представлял себе всей её жизни. Оказалось, что в таком маленьком коллективе, состоящем всего из двенадцати человек, существует несколько противостоящих друг другу лагерей. Прежде всего, это были двое коммунистов (скользкий доцент Павел Григорьевич Авдонин с бегающими глазками и старший научный сотрудник - однорукий инвалид войны, статный красавец Вольдемар Янович Войцеховский), возглавляемых тоже фронтовиком профессором Вадимом Александровичем Астаховым. Партийная принадлежность и военные награды давали этому триумвирату громадный козырь и преимущество во всех её действиях. Другой лагерь составляли беспартийные и никогда не бывавшие на фронте профессор Лазарь Моисеевич Зельдин и доцент с немыслимым именем Христо Эмильевич Дончев. Шёпотом говорили, что болгарин Дончев не только никогда не бывал на войне, но даже жил на оккупированной территории, где его когда-то спасла русская женщина, на которой он впоследствии женился, а потом, когда опасность миновала, успешно развёлся, оставив её одну с ребёнком. Впрочем, возможно, это были лишь сплетни. Самое же удивительное заключалось в том, что, несмотря на оккупацию и беспартийность, Дончев не только, как это полагалось, не попал во всесоюзные чёрные списки или даже в сталинский концлагерь, но ещё и сумел стать доцентом столь престижного Московского университета.
       Третью группу составляли женщины, которые, несмотря на те или иные личные симпатии внутри кафедры, всё-таки оставались более или менее нейтральными, поскольку больше были заняты своими детьми и прочими семейными делами, а отнюдь не наукой. Они, в отличие от мужчин, жили между собой очень дружно.
       Особо следует сказать о заведующем кафедрой - пятидесятилетнем Василии Афанасьевиче Руденко. Благодаря своей природной хитрости и наличию партийного билета, он, несмотря на то, что не говоря уж о докторской степени, не был даже кандидатом наук, сумел стать завкафедрой и вполне устраивал обе группировки, так как годами талантливо лавировал между ними обеими, сохраняя постоянный и столь спасительный для себя нейтралитет. Шеф был косноязычен и чуть ли не малограмотен. Но, тем не менее, у него всё-таки была одна, причём совсем неплохая, опубликованная работа по пластинчатым грибам. Судя по всему, просто кто-то из безвестных студентов или аспирантов когда-то сделал её для завкафедрой за деньги или за какие-то другие блага для себя...
       Когда Сергей понял, в какой змеятник он попал, ему стало плохо. Обе группировки постоянно враждовали, ненавидели друг друга, писали доносы и анонимки, публиковали разгромные рецензии на научные работы своих противников, скандалили на Учёном Совете, ходили с жалобами к декану, переманивали студентов и аспирантов друг у друга. Считалось, что единственной причиной склок и раздоров является лишь принципиальное несовпадение научных концепций, но Сергей не стал даже разбираться в существе разногласий, поскольку был совершенно уверен, что дело совсем не в науке, а просто в личной неприязни сражающихся.
       Самым разумным в такой ситуации было бы, конечно, сохранять нейтралитет, но это Сергею, к сожалению, не удалось. Дело в том, что, попав на кафедру, он ещё ничего не знал о её подводных течениях и поэтому безропотно согласился взять себе в научные руководители Вадима Александровича Астахова. Впрочем, других кандидатур повидимому просто и не было: неостепенённые женщины в счёт не шли, завкафедрой не годился, так как тоже не был даже и кандидатом наук, а Зельдин и Дончев занимались совсем другими темами. Таким образом, Сергей Чуваев автоматически становился врагом группировки Лазаря Моисеевича Зельдина. Астахов сразу же сказал, что Зельдин ни за что не даст защититься на факультете, значит, потом придётся поискать какой-нибудь другой институт, например, областной педагогический имени Н.К. Крупской, где у профессора были свои знакомства.
       До защиты было ещё очень далеко, и пока что Чуваев усиленно и ежедневно работал на кафедре, испытывая громадное и неизменное блаженство от близости Ирины. Разумеется, кафедра, и особенно Астахов, были очень довольны его столь неожиданным и таким неиссякаемым усердием, хотя, конечно, совершенно и не догадывались о его причине.
       Шли месяцы, диссертация успешно продвигалась. Самым трудным, как это ни странно, оказалось написать введение и заключение. Дело в том, что в начале любой диссертации, хоть кандидатской, хоть докторской, было абсолютно обязательным привести несколько цитат из классиков марксизма-ленинизма - Маркса или Энгельса, но лучше всего - самого Владимира Ильича Ленина. Правда, к счастью, после исторического ХХ съезда КПСС 1956 года, на котором Никитой Сергеевичем Хрущёвым был разоблачён культ личности, уже не требовалось хотя бы цитат из трудов Сталина. Чуваев перечитал кучу трудов Ленина, но нигде так и не нашёл никаких упоминаний ни галлюциногенных, ни каких бы то ни было других грибов, ну а читать ещё и четыре тома косноязычного маразматического "Капитала" Маркса у него уже не было ни сил, ни времени. То же самое и с заключением - как применять грибные галлюциногены в народном хозяйстве СССР он так до сих пор и не придумал. Вроде бы и сельское хозяйство, и металлургия, и транспорт, и финансы великой страны (и даже, кажется, всего социалистического лагеря) пока что без них как-то обходились...
       Зарплата старшей лаборантки Ирины Весниной составляла восемьдесят три рубля, но с учётом налогов, на руки она получала семьдесят шесть: тридцать пять рублей в аванс и сорок один в основную зарплату. Ну а номинальная заплата доцента составляла аж целых триста двадцать рублей!
       Конечно, на такие деньги жить, да ещё с ребёнком, было бы практически невозможно, но, к счастью, муж Ирины работал на каком-то закрытом "оборонном" предприятии и поэтому имел неплохую зарплату. К тому же, его отец служил генералом в Генштабе и постоянно помогал молодой семье деньгами, привозил подарки и одевал с головы до ног любимую внучку. Так что Ирина могла себе позволить всё, чего никогда не имели её коллеги. Тем не менее, одевалась она скромно, парфюмерией не увлекалась, вела себя безупречно, и поэтому, несмотря на всю свою красоту, никогда не возбуждала зависти у своих сослуживиц.
       Стипендия Сергея была вдвое меньше мизерной зарплаты Ирины. Он даже обедал не каждый день, хотя цены в студенческой столовой годами и чуть ли не десятилетиями оставались очень невысокими: семь копеек кисель, три копейки сладкий чай, двадцать-тридцать копеек второе блюдо, одиннадцать копеек полпорции первого, ну а хлеб, нарезанный горкой, и вообще лежал на подносе у кассы в свободной раздаче и его можно было брать сколько хочешь.
       Обедать Ирина ходила, разумеется, не в студенческую столовую, где приходилось выстаивать длинную очередь, да ещё и самому таскать подносы с едой, а после обеда относить грязую посуду на специальные столы. Избалованной женщине это совсем не нравилось. В обеденный перерыв она отправлялась в так называемую "профессорскую" столовую в главное, высотное здание МГУ. Там еда была вкуснее, но, конечно, и дороже, а, главное, посетителей, как в ресторане, обслуживали официантки, и это очень нравилось Ирине. К тому же, благодаря этому, в середине рабочего дня ей заодно удавалось и немного прогуляться.
       Иногда Ирина шла обедать вместе с кем-нибудь из женщин, но нередко её звал в столовую и кто-то из коллег-мужчин. Разумеется, там каждый платил сам за себя, и такое скупердяйство мужчины, которому она, несомненно, нравилась, Ирину немного злило. Разве могла она, избалованная, не знающая ограничений ни в чём, даже представить себе, что другие люди живут от зарплаты к зарплате, считают каждую копейку, экономят на всём и не имеют денег ни на что лишнее, выбивающееся из семейного бюджета...
      

    Глава 5.

    Кружевной платочек и дожлая мышка.

       Сергей с завистью смотрел на преподавателей, которые хоть изредка могли пригласить Ирину в профессорскую столовую. Сам он, со своей мизерной стипендией, не мог позволить себе этого ни разу. Наивный юноша даже и не предполагал, что там Ирина платит за себя сама.
       Несколько дней назад ему несказанно повезло: на кафедре никого не было, а на столе Ирины лежал её забытый голубой кружевной носовой платочек. От платочка нежно пахло духами. Разумеется, Сергей тут же схватил его и спрятал в нагрудный карман. Дома у него скопилась целая коллекция вещей, связанных с Ириной. Там даже было несколько коллективных фотографий, сделанных кем-то из сотрудников во время скромных кафедральных вечеринок. Естественно, Сергей складывал в старинную резную шкатулку только те фотографии, на которых среди прочих была и Ирина. Он постоянно их вынимал и любовался божественным лицом. К счастью, аспирантские блоки, по своим размерам и меблировке больше похожие на купе поезда дальнего следования, чем на человеческое жилище, были, в отличие от студенческих блоков, рассчитаны лишь на одного жильца, и Сергей мог созерцать фотографии не боясь ничьих посторонних глаз. Кроме фотографий, в шкатулке лежало несколько черновых служебных записок с любимым почерком, карандаш, которым пользовалась богиня, билеты на кинофильм "Кто вы, доктор Зорге", на который как-то после работы все ходили коллективно по инициативе Ирины, а также открытка и галстук, подаренные ему (как и прочим мужчинам кафедры) Ириной на традиционный мужской праздник - день Советской Армии. Теперь к коллекции прибавился ещё один бесценный экспонат - голубенький носовой платочек его кумира.
       Сергей, конечно, чувствовал, что Ирина нравится всем без исключения мужчинам кафедры, но, к его счастью, она ко всем относилась одинаково, никогда ни с кем не кокетничала и не позволяла себе никаких вольностей. Иначе он просто бы не вынес такого.
       Между тем, диссертация Сергея успешно продвигалась. Правда, пока она всё ещё так и оставалась без введения и заключения, но основные главы были уже вчерне написаны и даже, несмотря на страшный дефицит писчей бумаги в великой и могучей стране, благодаря великодушию Ирины напечатаны на казённой бумаге. При этом, разумеется, всё "научное руководство" Вадима Александровича заключалось лишь в том, что он складывал в стопочку приносимые ему главы и хвалил своего аспиранта за трудолюбие и исполнительность. К счастью, Сергей, окончивший биофак с красным дипломом отличника, вовсе и не нуждался в особом опекунстве.
       Сегодня Сергей, спустившись в подвал, где имелась небольшая опытная теплица для выращивания самых различных шляпочных грибов, отобрал несколько нужных образцов и поднялся на кафедру для проведения очередных опытов. Было уже поздно и все сотрудники давно ушли по домам. Сергей в одиночестве сидел перед вытяжным шкафом и в который раз проводил сухую возгонку обычного, всем известного мухомора красного (Amanita muscaria) и бледной поганки (Amanita phalloides) из того же порядка агариковых. Он выделял различные фракции, затем смешивал их в разных пропорциях, соединял, разделял, словом творил, исписывая химическими формулами всё новые и новые листки столь дефицитной белой мелованной бумаги, полученной им от Ирины в знак особого расположения. Разумеется, самый первый листок из этой стопки, тот, к которому она прикасалась своими пальчиками, уже давно лежал в заветной шкатулке.
       В результате окончательной возгонки Сергей наконец получил пробирку с тёмным газом, закупорив которую, поднялся со своего стула и уже собирался надписать и поставить её на соответствующее место, как вдруг увидел в углу лаборатории дохлую мышку. Кажется, вчера на этаже травили мышей - до сих пор по углам коридора лежали кучки ядовитого зерна лимонно-жёлтого цвета. Сергей склонился над мышкой и, повинуясь какому-то непонятному порыву, открыл пробирку и выпустил тяжёлый газ на маленький серый трупик.
       Газ медленно, почти как вода, вылился вниз и ...исчез, как будто впитавшись в тельце животного. Через несколько секунд из мышиной головы появилось еле видимое розоватое облачко и застыло в воздухе, точно привязанное невидимыми нитями. Это было что-то совершенно непонятное. Ясно только одно - розовый газ был совсем не тем, который Сергей только что вылил из пробирки. Сергей снова наклонился над мышкой, ввёл пустую пробирку в розовое облачко, подождал, пока она наполнится неизвестным газом и плотно закрыл пробирку пробкой.
       Было уже очень поздно. На кафедре и в коридорах факультета стояла полная тишина. Во всём здании только ночной вахтёр сидел на каком-то из этажей, да Сергей Чуваев бодрствовал в лаборатории кафедры микологии. Он только что был свидетелем чуда. В пробирке находился неизвестный газ, не имеющий никакого отношения ни к галлюциногенным грибам, ни к сухой возгонке. Если провести его химический анализ, то работа, пожалуй, займёт всю ночь, да это, собственно говоря, и ни к чему, поскольку не имеет никакого отношения к диссертации.
       Сергей не знал, что ему делать. Идти домой и тащить пробирку в общежитие - совершенно бессмысленно. Оставлять её здесь в шкафу без надписи тоже невозможно - инструкция строго запрещает подобное. Кто-нибудь не зная ничего, схватит, откроет, а вдруг газ ядовит? Не дай бог, пострадает Ирина. А что, если приоткрыть и просто понюхать, чуть-чуть, совсем немного? Сергей знал, что это просто бред - ни одному нормальному химику такое никогда не придёт в голову. Надо отбросить эту дикую мысль. Но она приходила снова и снова. Собственно говоря, а почему бы и нет? Ведь не может же газ быть каким-нибудь ипритом, табуном, зарином или льюизитом, иначе он давно бы ощутил это, не смог бы только что нагнуться над мышкой и так спокойно набрать газ в пробирку, а, скорее всего, просто уже не был бы жив.
       Чем дольше сидел Сергей в кафедральной лаборатории, тем твёрже становилось его безумное решение понюхать розоватый газ. Может быть, это сразу разрешит все сомнения, газ, скорее всего, окажется нейтральным, он спокойно выпустит его в окно и забудет об этом странном происшествии. В конце-концов он всё-таки решился: поднёс пробирку к лицу, открыл пробку и осторожно вдохнул. Однако, против его ожидания, вдох почему-то получился не коротким и поверхностным, как он хотел, а, наоборот, затяжным и глубоким. В глазах Сергея потемнело, голова закружилась, ему стало так плохо, как можеет быть плохо только умирающему человеку, и он без сознания упал на пол...
       Теперь Сергей был молоденькой мышкой, он жил в узких и тёмных подпольных ходах химического факультета. Эти ходы он знал с детства, которое кончилось всего лишь два месяца тому назад. С тех пор многое изменилось - родители давно погибли в мышеловке, а братья и сёстры куда-то разбежались по боковым ходам, чтобы создать там свои собственные выводки. Мышка-Сергей прекрасно ориентировался в темноте - в этом ему помогали длинные усики-вибриссы и ещё более длинный хвостик, которым он ощупывал всё, что его окружало.
       Мышка-Сергей испытывал страшный голод - ведь после какого-нибудь пиршества на той или иной кафедре ему так редко удавалось найти в мусорной корзине какие-нибудь хлебные крошки или даже недоеденное пирожное. Ещё хуже дело обстояло с водой: её не было нигде. Туалеты плотно закрывались массивными дубовыми дверями, а мышиные ходы там совершенно невозможно было прогрызть под кафелем. Только и спасала мышей, что любовь многих лаборанток к комнатным растениям: на подоконниках стояли горшки с цветами, а когда их поливали слишком обильно, то вода скапливалась в поддонах и её, взобравшись наверх, можно было пить сколько угодно.
       Сегодня мышка-Сергей, как и всегда, отправился на поиски пропитания. Была глубокая ночь, факультет совершенно опустел, и поэтому можно, ничего не опасаясь, бродить где угодно. Он вылез из норки и отправился по кафедрам. Он облазил все мусорные корзины - нигде ничего не было. Однако перед кафедрой микологии ему страшно повезло - в уголке на полу лежала кучка ярко-жёлтых рисовых зёрен. Правда, они чем-то отвратительно воняли, но ведь, как говорится, "не до жиру, быть бы живу"! Можно, поборов отвращение, их всё-таки съесть, или же - в ближайшие несколько дней просто сдохнуть с голоду. Значит, выбора не было. Мышка-Сергей набросился на зёрнышки и быстро сгрыз их все.
       Теперь надо было найти воду и тогда можно спокойно отправляться домой. Но тут у него вдруг началась страшная резь в животе. С каждой минутой ему становилось всё хуже и хуже. Начало останавливаться сердце, а потом по всему телу пошли мучительные судороги, стало нехватать воздуха. Сергей, задыхаясь, пытался хоть куда-нибудь убежать от этой дикой боли - он дёргался и полз по полу на скрюченных судорогой лапах. Рот его открылся, глаза подёрнулись голубоватой плёнкой и закатились, а язык вывалился, и с него стекала на пол вязкая слюна. И всё-таки он ещё был жив, милосердная смерть никак не приходила к нему. Пытка длилась не менее двух часов, пока, наконец, мышонок не погиб в углу кафедры микологии, где и лежал скрюченный до тех пор, пока его не увидел Сергей...
      

    Глава 6.

    И дольше века длится день...

       Следующий день, к счастью, был рабочим. Утром Ирина, как примерная лаборантка, первой пришла на кафедру, чтобы открыть для студентов запертые накануне аудитории и выдать преподавателям учебные пособия, необходимые для лекций и практических занятий. Войдя на кафедру, она с ужасом увидела лежащего на полу красавца-аспиранта Сергея Чуваева - то ли в глубоком обмороке, то ли даже совсем мёртвого. Впрочем, крови нигде не было видно, скорее всего, у него было просто сильное переутомление и глубокое истощение организма. Ничего удивительного - ещё ни один аспирант в мире никогда не работал над диссертацией так много, как этот. Ирина тут же вызвала "скорую помощь" и безжизненое, но, как оказалось, всё-таки живое тело увезли в больницу Склифосовского.
       В Склифе врачи по внешним симптомам поставили предварительный диагноз - отравление сильным ядом, скорее всего, крысидом. Но срочные анализы не подтвердили этого: и моча, и кровь были совершенно чистыми - никаких отравляющих веществ и даже малейших признаков алкоголя. Странный больной уже в машине скорой помощи пришёл в себя, и в больнице его положили не в реанимацию или хотя бы интенсивную терапию, а в обычное терапевтическое отделение. Когда пришёл лечащий врач, то все показатели больного неожиданно оказались в норме. Врач, зная, что ещё совсем недавно у пациента останавливалось сердце и до критического уровня падало давление, просто не мог этому поверить. Доктор отказался и от капельницы, и от промывания желудка, но на всякий случай всё же прописал здоровенькому больному кое-какие самые стандартные сердечные препараты и оставил его в больнице ещё на несколько суток для наблюдения.
       Совершенно здоровый Сергей томился в Склифе от безделья, а, самое главное, страдал от того, что уже третий день не видел Ирины. Но, как говорится, "не было бы счастья, да несчастье помогло": к вечеру третьего дня ...Ирина сама появилась в больничной палате - кафедра направила её навестить больного аспиранта. Такого счастья Сергей и представить себе не мог. Это был звёздный час всей его жизни! О, если бы этот самый счастливый день его жизни мог длиться вечно!
       Ирина сидела совсем рядом на кровати, болтала с ним, положила на тумбочку пакет с яблоками от коллектива кафедры и даже потрепала его по волосам. Уходя, она вдруг вспомнила, что в сумочке у неё лежит недавно прочитанная модная книга под названием "Кафедра" и оставила её Сергею для его дальнейшего интеллектуального развития. Она небрежно заметила, что при выписке из больницы её можно будет просто выбросить или оставить в палате для других пациентов. Разумеется, книга, которую сама Ирина листала, читала, держала в руках, склонялась над ней, дышала на неё, а потом подарила лично ему, станет, наряду с голубым платочком, самым ценным экспонатом его коллекции, бережно хранимой в резной шкатулке. Сергей наугад открыл книгу и начал читать главу "Хорошее воспитание":
       "Пришла Нинка и, конечно, уселась рядом. А ведь прекрасно знает, что ненавижу я её. С тех самых пор, как купили мне родители обезьянку: такую маленькую, плюшевую, сипатичную. Мы тогда вместе с Нинкой ходили в детский садик. Увидела она обезьянку и просто обомлела. И давай её у меня клянчить. Но я, конечно, не отдаю. Потом заигрались мы с Вовкой Зайцевым в песочнице, смотрю - а обезьянка пропала. Тут тихий час начался и воспитательница велела мне поиски прекратить. Все ребята спят, а я не могу, жалко обезьянку. Смотрю - а она у Нинки из-под подушки торчит. С тех пор я её насквозь вижу: фальшивая она, верить ни на грош нельзя, десять раз продаст и выдаст.
       Потом Вовка Зайцев пришёл, но и он не лучше - тоже подонок. Всё исподтишка делает. Как-то в тихий час налил мне клея в ботиночки. Мы в тот день как раз фонарики к Новому Году клеили. В другой раз запер меня в уборной. Стучу, стучу - никто не слышит. Все на прогулку ушли. Только к обеду меня обнаружили. Такое ведь не забывается! Помню ещё, в кашу мне плюнул. Ни с того, ни с сего. Правда, перед этим благодаря мне все узнали, что он во время тихого часа в постельке обмочился. Вот такой он, Вовка Зайцев.
       Постепенно и остальные начали подходить. Привели Кольку Уткина. О нём я потом отдельно скажу. Притащилась Зинка Змеюкина. Тупица жуткая. Просто дура набитая. Мы с ней в школе вместе учились. Как-то учительница про дроби объясняла. Так вот, Зинка никак не могла понять, почему это одна десятая часть меньше, чем одна третья. Всё твердит: "Как же так? Ведь десять больше трёх?" Учительница измучилась совсем. Тогда я и говорю: "Ну давай яблоки разрежем, одно на десять частей, а другое на три. Я себе возьму третью часть, а тебе десятую дам, согласна?" Тут уж и до неё дошло. Как такая дура на свете живёт, да ещё и неплохо устраивается - уму непостижимо!
       ...Наконец собрались все. Встаёт Вовка Зайцев и говорит: "Товарищи, поскольку кворум уже есть, разрешите заседание Учёного Совета считать открытым. На повестке дня защита диссертации на соискание степени кандидата наук нашим товарищем, которого вы хорошо знаете. А также другие вопросы".
       Колька Уткин, которого привели, говорит, что ему, как руководителю, неудобно заниматься восхвалениями, но, объективно говоря, диссертация исключительно актуальна и на уровне почти что докторской. И так далее и тому подобное... Слова говорит прекрасные, но я-то вижу: не очень хочет, чтобы в отделе ещё один кандидат наук появился. Ведь сам-то он доктор, и простому младшему научному сотруднику до него далековато. А вот остепенённому - уже поближе. Как-никак - конкуренция. А какой же дурак конкуренцию любит. Разве что идиот. А Колька далеко не идиот. Напротив, умница даже, если честно говорить. Научных трудов у него навалом. Но как человек - просто омерзительный. К тому же, нудный до позеленения, просто рвотный порошок. Ни слова по-человечески не скажет, всё: "Извините, будьте любезны, не обременит ли вас..." и так далее. Корчит из себя сверхинтеллигента, а сам - жуткий завистник. Таких завистников поискать ещё надо. От зависти и труды свои кропает, чтобы у него больше, чем у других было. От зависти и здоровье потерял - она его изнутри точила, пока до инсульта не довела. Всё вперёд рвался, докторскую защитил. И вот теперь - инвалид. Ещё и пятидесяти нет, а ноги волочит еле-еле, под руки водят в институт и обратно. Ну да чёрт с ним, мне-то теперь какое до него дело!
       Заседание тянется и тянется. Все на трибуну лезут, показать себя хотят, доброжелателей корчат. Зинка Змеюкина (хорошенькая фамилия, не правда ли?) говорит: "Все мы очень рады, что Тамара Андреевна после многих лет упорной работы подошла, наконец, к такому важному рубежу своей научной деятельности, как защита диссертации. Мы много лет следили за её движением вперёд и считаем, что защита - вполне закономерный результат этой упорной многолетней деятельности". Каждой фразой даёт понять, что другие-то уже давным-давно защитились и им не понадобилось столько лет корпеть. Талантливые они, значит, а диссертантка - тупица. Кстати, насчёт "многих лет" могла бы и помолчать. Самой-то давно за сорок, а у неё диссертацией и не пахнет. И всё под девочку работает, наивность изображает. Да какая уж тут диссертация, если в голове одни только тряпки. Наденут шестнадцатилетние на себя мини-юбку - и она на себя напяливает. Это с её-то фигурой! Войдут в моду брюки - и она в брюки влезает. Но при всех её стараниях так и остаётся вульгарной и безвкусной бабой. Таких на пушечный выстрел к науке подпускать нельзя. А вот, поди-ж ты, резвится в институте как рыба в воде.
       А вот и Захарова прорвало... Обычно-то он отмалчивается, а тут тоже вякает. Говорит, что давно не читал такой смелой, оригинальной и в то же время глубоко научной работы. Предлагает издать её отдельной книгой. Знаем мы вас. Сегодня ты похвалишь, а завтра придётся хвалить тебя. Кто же следующий?
       А, Харламова! Тоже в тени оставаться не хочет. Её я, слава богу, тоже знаю как облупленную. Правда, не с детского садика и не со школы, а с института. От таких лучше держаться подальше. Ко всем с нравоучениями лезет. Весь мир воспитывает. Корчит из себя образцово-показательную, а у самой - второй муж, да ещё, говорят, любовник есть. Господи, как они все мне надоели! Куда ни плюнь - везде одни чудовища. Ни одного человеческого лица нет. Как я теперь понимаю Гойю, когда он свои "Каприччиос" создавал! Сначала глянешь - вроде люди. А присмотришься повнимательнее - и вздрогнешь... И за что я среди них мучаюсь? А деться некуда. Везде так, хоть на Марс лети.
       Мне тоже выступать предстоит. Никуда не денешься. Положено так. Встаю я и, полная ещё не остывшего негодования, громко заявлю: "Уважаемые товарищи! Я очень рада, что все вы так высоко оценили мою скромную работу. Своей защитой я обязана нашему замечательному коллективу, который меня поддерживал столько лет. Ничего, кроме хорошего, я от вас не видела. Когда я болела, местком ежегодно добивался для меня льготных путёвок в Крым. Когда мои дети выросли, мне дали трёхкомнатную квартиру, чтобы создать лучшие условия для работы. А когда диссертация была близка к завершению, мне предложили годичный творческий отпуск. Я всегда получала самые деловые и доброжелательные советы от каждого, к кому бы ни обращалась. Особую благодарность хотелось бы выразить моему руководителю, Николаю Григорьевичу Уткину, который ..." И пошло-поехало. А в заключение говорю: "Дорогие товарищи! Разрешите от всей души пригласить вас сегодня ко мне на чашку чая в честь этого знаменательного дня. И знайте, любой отказ нанесёт мне непоправимую травму, ведь вы прекрасно знаете, что дороже вас, моего любимого коллектива, у меня в жизни ничего нет!"

    *

       Читать это было совсем неинтересно - оказывется, везде такой же змеятник, как и у них в МГУ на кафедре микологии. Сергей отложил бесценную книгу и задумался. Диссертация почти готова, а до окончания срока аспирантуры ещё далеко. Нельзя допустить досрочной защиты, надо потянуть время, иначе придётся уйти с кафедры и искать работу где-то в другом месте. А там, разумеется, уже не будет Ирины. Этого вынести просто невозможно, ведь без неё жизнь теряет всякий смысл. Надо быть похитрее и притормозить работу, хотя не появляться на кафедре ежедневно и не видеть Ирину - просто сверх его сил. А что, если вместо того, чтобы сидеть часами в лаборатории за своей собственной диссертацией, которая практически уже готова, и тянуть время, лишь бы находиться рядом с Ириной, взять, да и предложить ей свою помощь во всех кафедральных делах? Он и так на хорошем счету на факультете, а если станет незаменимым для всех, то, возможно, после защиты его оставят на кафедре.
       Хотя досрочно защититься - наверное не самое трудное. Ужасно то, что он не москвич. Чтобы остаться работать на факультете, надо иметь московскую прописку, а чтобы получить прописку, надо иметь справку с постоянного места работы. Таковы советские законы на всей шестой части суши земного шара! Пока Сергей аспирант - он имеет право жить в университетском общежитии, но после окончания срока аспирантуры, независимо от того, защитится он или нет, захотят его взять на работу в МГУ или нет, - уже ни в коем случае. Общежитие существует только для студентов и аспирантов, а не для сотрудников университета.
       Самый простой путь, конечно, так это жениться на москвичке, и тогда все проблемы отпадут сами собой. И красивому, высокому Сергею с его копной светлых волос и тёмными очами на правильном породистом лице, сделать это было бы совсем нетрудно, тем более, что он совершенно не пил и даже не курил. Однако ему просто страшно подумать о том, чтобы терпеть рядом с собой кого бы то ни было, кроме Ирины - все остальные девушки внушали ему почти что отвращение. Однако он всё-таки кое-что придумал и после выписки из больницы сразу же взялся за дело.
       Работал он одновременно по двум направлениям. Во-первых, отложив на время свою диссертацию, Сергей стал активно помогать Ирине во всех её кафедральных делах. Когда возникало напряжение с отчётами, он, как проклятый, сидел за машинкой и печатал их для заведующего и для учебной части. В такие дни Ирине удавалось пораньше отпроситься домой, постирать, сделать кое-что ещё, а, главное, побыть со своей дочкой, с которой обычно сидела бабушка. Ирина была очень благодарна Сергею, и между ними сложились самые дружеские отношения. Кроме того, он записывал, а затем расшифровывал и тоже печатал на машинке протоколы заседания кафедры, убирал столы после лабораторных работ студентов, расставлял по местам реактивы и даже поливал кафедральные цветочки на окнах. Охотно он помогал и всем остальным сотрудникам, которые эксплуатировали его и в хвост и гриву. Таким образом он очень быстро стал на кафедре просто незаменимым человеком.
       Как ни странно, но это положение ничуть не тяготило Сергея - ведь Ирина была рядом почти всегда, шесть дней в неделю, за исключением лишь нерабочего воскресенья да тех редких дней, когда сидела дома на больничном по случаю болезни ребёнка. Сергей дневал и ночевал на кафедре и стал там совсем своим человеком. Коллеги, конечно, видели, что он неравнодушен к Ирине, иногда даже добродушно посмеивались над ним, но никто не принимал всерьёз его симпатию к красивой лаборантке, так как между ними ничего не было и не могло быть, а, кроме того, в этом не видели ничего удивительного - ведь Ирине симпатизировали и все остальные мужчины кафедры.
       Ну а во-вторых, Сергей объездил всё ближнее Подмосковье (куда надо было ехать не более двадцати минут на электричке), и всё-таки нашёл себе вполне приличную одинокую старушку, над которой сумел оформить опекунство, за что она согласилась постоянно прописать его в свою убогую однокомнатную квартиру на пятом этаже ещё довоенного дома, разумеется, без лифта, телефона и даже горячей воды. Поэтому раз в неделю бабушка брала цинковую шайку, мочалку, махровое полотенце, кусок простого мыла и шла в баню.
       Сергей иногда приносил ей необходимое лекарство или продукты из магазина, раз в месяц кое-как убирал квартиру, время от времени относил в починку её туфли, утюг или телевизор, и уже одним только этим старушка была страшно довольна, тем более, что до защиты Сергей не мозолил ей глаза и по-прежнему продолжал жить в университетском общежитии на Ленинских горах. Теперь она больше не боялась ночью быть в квартире одна - ведь соседи видели, что к ней приезжает молодой здоровый мужик, которого она всем представляла как своего дальнего родственника, а, главное, она уже не боялась умереть и так и остаться лежать в квартире месяцами без погребения.
       Получив с громадным трудом подмосковную прописку ( в самой Москве - режимном, то есть закрытом городе - такое было бы попросту невозможно), Сергей с облегчением вздохнул, так как стал гораздо увереннее в своём будущем: неужели же, после защиты, он, с его красным дипломом и подмосковной пропиской, не сможет найти хоть какую-нибудь работу, пусть хоть лаборанта, на всём факультете, где работает больше тысячи человек? Ведь всегда же кто-то умирает, увольняется, уходит в декрет или на пенсию, переходит на другую работу, уезжает в другой город или даже за границу.
       Подружившись с Ириной, Сергей с изумлением узнал, что она, всегда такая выдержанная и спокойная, оказывается, не очень-то счастлива в браке. Он и раньше догадывался кое о чём, но теперь окончательно убедился в своих предположениях. Конечно, она не жаловалась, не ныла, но Сергей постепенно всё понял по отдельным её фразам, замечаниям и даже умолчаниям. Причин тут было несколько, а главная состояла в том, что замуж она вышла без любви, поддавшись уговорам родителей, польстившихся на богатых родственников. Ну и, кроме того, муж её оказался слабым, безвольным, безынициативным и не прилагал никаких усилий, чтобы строить свою карьеру, подниматься всё выше и выше по служебной лестнице, получая, соответственно, всё более и более высокую зарплату. А нынешней зарплаты мужа Ирине, с её высокими запросами, постоянно нехватало.
       Сергей никогда, даже мысленно, не осуждал Ирину. Он ни разу не видел её мужа, но представлял его отвратительным, холодным слизняком, почему-то похожим на чеховского человека в футляре или же на бездушного мужа Анны Карениной. Сергей так сильно и бескорыстно любил Ирину, что был бы просто счастлив за неё, если бы её семейная жизнь сложилась безоблачно, но этого, к сожалению, не было и в помине. Она, конечно, не производила впечатления отчаявшейся, безутешной женщины, но и не выглядела особо счастливой - видимо, прото притерпелась к своей не очень-то радостной семейной жизни и находила утешение только в своём ребёнке.
       Где-то на периферии жизни Сергея была одинокая бабка в подмосковном городишке со странным названием Текстильщики, за которую он теперь тоже нёс какаую-то ответственность. А в далёком городе Калининграде, бывшем немецком Кёнигсберге, жили его родители с младшей сестрой - отец военный и мать, когда-то учительница, а теперь просто домохозяйка. О них Сергей и вообще не думал никогда - он был так поглощён Ириной, что ему казалось, будто родители жили на земле когда-то давным-давно, совсем в другом измерении, в какие-то доисторические времена. Разумеется, он периодически, и даже довольно часто, писал им письма, но делал это исключительно из чувства сыновнего долга и всё. Он никогда не вспоминал своё детство в том самом Калининграде-Кёнигсберге, только почему-то помнил по-советски идиотский лозунг, который в послевоенные времена долго красовался при въезде в разрушенный войной бывший немецкий город: "Восстановим наш родной Калининград!" Разумеется, к тому времени в городе уже не оставалось ни одного немца - их всех немедленно куда-то выселили отсюда новые советские власти.
      

    Глава 7.

    Жизнь прожить - не поле перейти.

       Историю с мышкой Сергей, разумеется, никому не рассказывал, но она никак не уходила у него из головы. Это был не сон, а, скорее, галлюцинация с полным вхождением в образ мышки. Таким полным, что он даже испытал все симптомы отравления крысиным ядом. Видимо, благодаря галлюциногенному газу, в пробирке случайно произошла какая-то неизвестная науке биоортогональная реакция замещения. Самое же удивительное заключалось в том, что розовое облачко, как приклеенное, до сих пор так и стояло в углу кафедры на своём прежнем месте. Сколько раз Сергей пытался проветрить помещение, выгнать этот неизвестный газ хотя бы в коридор, отмахиая его газетой - всё было бесполезно. Газета проходила сквозь него, и облачко оставалось там же, что и всегда. Больше у Сергея никогда не возникало желания ни ещё раз понюхать этот газ, ни даже провести его химический анализ. Как ни странно, никто на кафедре, в том числе и уборщица, которая ежедневно пометала помещение, так до сих пор его и не заметил.
       Что же это всё-таки было? Несомненно, розовый газ тоже обладал галлюциногенными, причём весьма сильными свойствами. Но эти свойства, повидимому, были очень специфическими, избирательными. Ведь галлюцинация-то возникла не произвольная, а связанная именно с мышкой, из которой и появилось это розовое облачко. Как будто газ нёс какую-то запечатлённую в нём информацию, считанную с мозга погибшего животного. А Сергей, благодаря этому же газу, непонятным образом сумел её считать. Такого просто не может быть! Похоже на бред шизофреника или на сюжет фантастического рассказа.
       Мечта остаться на факультете, где работала Ирина, так и не оставляла Сергея. Но теперь она становилась гораздо более реальной - ведь у него уже была подмосковная прописка! Сергей несколько раз ходил в отдел кадров, но там ему неизменно отвечали, что никаких вакансий нет и не предвидится. Конечно, поверить в это было очень трудно - скорее всего кадровички-кэгэбэшницы просто резервировали вакансии для каких-то своих знакомых или же продавали их за взятки, о чём наивный Сергей даже и не догадывался. Тем не менее, он всё-таки надеялся на удачу.
       Защита диссертации приближалась, и Вадим Александрович всерьёз забеспокоился. Он был очень заинтересован, чтобы, Сергей защитился - ведь тогда, в пику многочисленным врагам, у него появится успешный ученик, о котором можно будет написать в годовом отчёте и, подтверждая свою научную состоятельность, постоянно упоминать в дальнейшем. Но Астахов знал, что защититься на факультете Сергею никогда не дадут, какой бы блестящей ни была его диссертация. Потому что этого ни за что не допустит Лазарь Моисеевич со своими приспешниками. Сложность заключалась в том, что, будучи аспирантом дневного отделения, Сергей не имел права защищаться нигде, кроме собственного факультета, а здесь, к несчастью, главой Учёного Совета был именно Лазарь Моисеевич Зельдин.
       Казалось бы, положение становилось безвыходным. Но не таков был профессор Астахов, чтобы чего-нибудь да не придумать. Уж чего-чего, а хитрости ему хватало. Он быстро перевёл Сергея на вечернее отделение, мотивируя это тем, что молодой человек нуждается материально и поэтому должен поступить на работу. И тут Сергею вдруг неожиданно повезло. Его научный руководитель, хотя за все эти годы так и не удосужился прочесть даже одной странички из его диссертации, но зато быстренько устроил Сергея работать в должности младшего научного сотрудника ...на ту самую кафедру микологии, о которой Сергей не мог даже и помечтать, и где работала его любимая Ирина! Оказалось, что на пенсию уходила безответная МНС старенькая Раиса Матвеевна, о чём Сергей и не подозревал, а Астахов тут же умело воспользовался освобождающейся вакансией.
       Теперь ученику и учителю оставалось только слегка затянуть срок защиты, чтобы Сергея успели отчислить из аспирантуры, и затем он, уже имея готовую работу, мог защищаться не на своём родном факультете, а где угодно во всём Советском Союзе, хоть на Дальнем Востоке или даже в Биробиджане.
       Защита, которую тот же хитроумный Астахов организовал в областном пединституте имени Крупской, прошла блестяще. Как и положено, Сергей устроил для всех банкет в каком-то второразрядном московском ресторане и тут же думать забыл и о своей диссертации, и о надоевших галлюциногенных грибах. Вся его будущая жизнь рядом с любимой женщиной казалась безоблачной, прекрасной и в дальнейшем не подверженной никаким нежелательным изменениям. Он наивно надеялся, что теперь вместе с Ириной проработает на кафедре микологии до глубокой старости.
       Но, как говорится, "человек предполагает, а бог располагает". Кто бы мог подумать, что вскоре в жизни Сергея всё так круто изменится! Однажды на кафедру явился похожий на гамадрила невзрачный человечек с близко посаженными глубокими глазками и бесцветным лицом, и о чём-то долго разговаривал наедине с Астаховым в кабинете заведующего кафедрой. После этого он вызвал к себе также и Сергея и ...предложил ему перейти на должность аж старшего научного сотрудника в спецлабораторию КГБ.
       Этого Сергей ожидал меньше всего. Оказалось, что тема галлюциногенных веществ заинтересовала всесильный Комитет Государственной Безопасности, и теперь её предполагается расширить за счёт привлечения новых перспективных кадров. Астахову же предложили перейти туда вместе со своим талантливым аспирантом и возглавить эту лабораторию. Ирина, разумеется, в этот список избранных не входила.
       Сергей знал, что отношение к этой грозной организации у окружающих было двояким. Одни, разумеется, помалкивая на людях, в душе считали её одиозной и никогда и ни за что не согласились бы иметь с ней ничего общего. Другие же, наоборот, всячески стремились туда попасть, поскольку зарплаты в КГБ были высокими, высокопоставленные сотрудники вместе с семьями выезжали на всё лето в прекрасные казённые дачи Подмосковья, организация имела свою роскошную поликлинику и больницу, несколько фешенебельных санаториев на берегу Чёрного моря, спецраспределитель с дефицитными продуктами и промтоварами, ну и, кроме того, буквально всем кэгэбэшникам давались скидки на квартплату, а также многие другие скрытые льготы и преимущества перед прочими простыми советскими гражданами.
       Гамадрил, глядя на Сергея оловянными глазами, намекнул, что его ждёт блестящая перспектива: высокая зарплата, множество льгот, регулярное присвоение званий и быстрое продвижение по службе, а также, разумеется, внеочередное вступление в партию. Ведь в МГУ стать членом КПСС очень непросто - многие рвутся, но в силу наличия жёстких квот, далеко не всех допускают до такого лакомого пирожка, который обеспечивает человеку его дальнейшую успешную карьеру.
       Ни вступление в партию, ни карьера, ни высокая зарплата нисколько не интересовали Сергея, если рядом не будет Ирины. Когда Сергей решительно и сразу отказался, то даже на ничего не выражающем лице серого человечка отразились досада и удивление. Он посоветовал Сергею ещё раз всё взвесить, не давать поспешного и непродуманного ответа, подождать несколько дней и принять более адекватное решение.
       К удивлению Сергея, Астахов с радостью согласился возглавить секретную лабораторию в безымянном НИИ от КГБ, и очень скоро на кафедре миологии его не стало. Кончились взаимные склоки, анонимки, клевета и скандалы двух враждующих лагерей. И Сергей, и бывшие фронтовики Павел Григорьевич Авдонин и Вольдемар Янович Войцеховский тихо сидели на своих местах, проводили исследования, писали научные работы, читали лекции студентам. Никто их не трогал, да и они сами оказались счастливы наконец-то зажить тихой, спокойной жизнью - ведь они были уже немолоды, нахлебались на войне и втайне даже радовались неожиданному уходу Астахова, несмотря на то, что освободившаяся ставка профессора, разумеется, была отдана не кому-нибудь из них, а Христо Эмильевичу Дончеву...
       Когда Астахов ещё работал на кафедре, то первое время несколько раз подкатывался к Ирине, но получив отпор, больше не делал ей никаких намёков или предложений. Разумеется, он не затаил никакой обиды и, как и все прочие, остался с ней в самых дружественных отношениях. Сергей знал, что Астахов был страшный бабник и вокруг него постоянно крутились молоденькие любовницы, в основном из числа его же студенток. Конечно, он никого и никогда не принуждал к сожительству: просто провинциальным девушкам, впервые попавшим в Москву, очень льстило внимание маститого профессора, годившегося им чуть ли не в деды, к тому же, его подарки, хотя и скромные, но зато всегда съедобные, заметно пополняли их тощий студенческий бюджет.
       Астахов также никогда не шантажировал студенток во время экзаменов и зачётов - просто всем лицам женского пола, даже самым уродливым и ленивым, он принципиально всегда ставил оценки на один балл выше, чем юношам. Часто он рассказывал такой вузовский анекдот:
      
       Сидит студентка на экзамене и не может ответить ни на один вопрос по билету. Чувствует она, что заваливается, и многозначительно говорит профессору:
       - Профессор, ну пожалуйста, поставьте мне хотя бы "удовлетворительно", а я для вас согласна на всё, буквально на всё!
       Профессор переспрашивает:
       - Неужели, буквально на всё? И никаких претензий ко мне потом не будет?
       - Да, профессор, на всё! И никаких претензий!
       - Ну тогда идите, милочка, домой, возьмите в руки учебник, выучите всё, что надо, а через недельку приходите ко мне снова!
      
       Можно даже сказать, что девушки становились его любовницами почти что бескорыстно, поэтому, хотя все и знали о его похождениях, но никаких скандалов на эту тему поводу никогда не было: как ни странно, девушки не писали на него жалоб или кляуз в факультетский партком и профком. Циничный Вадим Александрович всегда их сразу же предупреждал: "Все дети моей жены - мои дети, все дети не моей жены - не мои дети". К тому же, в университетской поликлинике можно было без проблем получить направление на бесплатный аборт, чем девушки широко и пользовались.
       Сначала Сергей отнёсся к уходу Астахова довольно равнодушно, но, как оказалось потом, с этим событием было связано много последующих изменений как в судьбе Ирины, так и в судьбе самого Сергея. Время от времени, к концу рабочего дня Астахов вдруг стал появляться у центрального входа на факультет. Причём приезжал он на роскошной чёрной "волге", да ещё и с персональным шофёром. Там, на улице, его уже ждала Ирина и они куда-то уезжали вместе. Сергею это, конечно же, очень не нравилось. На следующий день Ирина, как ни в чём не бывало, рассказывала сослуживицам, что вчера была с Астаховым в таком-то и таком-то роскошном ресторане, в партере на "Лебедином озере" в Большом театре, на одном из официальных приёмов в иностранном посольстве, на казённой даче или где-то ещё в недоступном для простых смертных месте. Повидимому, такие вылазки с Астаховым ей очень нравились, ведь, благодаря ему, она выходила в тот мир, который не имела шансов увидеть никогда в жизни. А вскоре Астахов увёл Ирину и совсем: он устроил её на хорошую, отнюдь не лаборантскую должность в один из отделов всесильного и могучего Госплана СССР...
      

    Глава 8.

    Сто лет одиночества.

       Вся жизнь, которую Сергей упорно строил для себя столько лет, потеряла для него смысл. Ни учёная степень, ни хорошая работа в престижном Московском университете теперь, когда рядом не было Ирины, потеряли для него всякий смысл. Конечно, он по-прежнему ходил на кафедру, писал научные работы, читал лекции студентам, сидел в химической лаборатории, но делал это почти что механически, безо всякого интереса - просто потому, что это входило в его служебные обязанности, и всё. Сергей сильно изменился - и внешне, и внутренне: он осунулся, сгорбился, ходил с отсутствующим взглядом, стал невероятно молчаливым и необщительным. Теперь перекинуться с кем-нибудь хотя бы двумя словами было для него просто невыносимо, больно почти что физически. Перед его глазами постоянно стояло лицо Ирины, а в голове он непрерывно прокручивал все их самые незначительные разговоры, от которых никак не мог, да и не хотел отвязаться. Он теперь, как какой-нибудь наркоман, хронически жил совсем в другом мире и другом измерении, чем все окружающие его люди. Часто вспоминал Сергей, как Ирина сидела на его кровати в больнице, как иногда, уже после его защиты, ходила с ним в профессорскую столовую, и там он покупал для неё самые вкусные и дорогие блюда. А когда Сергей возвращался с работы домой, он тут же брал в руки свою заветную шкатулку и часами смотрел на маленькие чёрно-белые фотографии, где было дорогое для него лицо, перебирал бесценные вещицы. Подопечная старушка к этому времени уже умерла, и Сергей мог это делать безо всяких помех...
       Самое ужасное было в том, что Ирина стала любовницей Астахова не по любви - такое Сергей ещё бы стерпел - а только из-за отчаяния: семейная жизнь её разваливалась всё больше и больше. Астахов же, воспользовавшись этим, просто соблазнил Ирину новыми невиданными возможностями - приёмами в иностранных посольствах, престижной работой в Госплане и даже отдыхом за границей на Золотых песках Болгарии. Сергей прекрасно знал, что Ирина никогда не любила Астахова и в годы работы на кафедре относилась к нему иронически, прекрасно зная о его цинизме, склочности и кобелиных наклонностях: "Все дети моей жены - мои дети, все дети не моей жены - не мои дети"...
       С каждым днём Сергею становилось всё хуже и хуже, и он ничего не мог и не хотел с собой поделать. Он помнил, что Авиценна считал любовь психическим заболеванием, и был вполне с ним согласен. Но если бы кто-нибудь вдруг предложил излечить его от этого безумия, он с ужасом отказался бы - ведь тогда жизнь и вообще потеряла бы всякий смысл.
       Сергей чувствовал, что погибает. Время шло, а невидимая Ирина была с ним всегда и везде, каждую секунду его жизни. Ему нужно было только её увидеть, убедиться, что она жива, что ей хорошо, что она нарядна и красива, как прежде, пройти следом за ней хотя бы два шага, вдохнуть тот же воздух, ступить на ту же землю, где только что прошли её ножки. Надо было что-то придумать, и придумать это оказалось совсем несложно.
       У младшего научного сотрудника биофака МГУ Сергея Чуваева, как это и положено кандидату наук, еженедельно, кроме воскресенья, имелся один лишний свободный день, когда ему не нужно было приходить на работу, но вместо этого он был обязан или работать в библиотеке, или же сидеть дома и писать научную работу, включённую в его индивидуальный план НИР (научно-исследовательская работа). Вот в такой-то свободный день Сергей с утра пораньше и отправился к ирининому дому в Беляево, где она жила с мужем и дочкой в роскошной трёхкомнатной квартире. Он знал, что опасности встретиться с ней нос к носу нет никакой - работа в Госплане начиналась в девять часов утра, пунктуальная Ирина давно уже уехала на работу, а свободных дней для сотрудников Госплана не предусматривалось.
       Сергей долго бродил вокруг дома, вычислил родные окна и балкон, внимательно рассмотрел даже занавески в её квартире, засёк время работы дворника. На первый раз этого было достаточно. А затем он отправился в крохотный магазинчик ВТО (Всесоюзное Театральное Общество) на улице Горького и купил там накладную бороду, шапку-ушанку и синюю дворницкую спецовку. Достать метлу тоже было совсем нетрудно - он её попросту украл в какой-то городской подворотне. В другой раз ему удалось украсть инструмент, которым скалывают лёд с тротуара (названия его Сергей даже не знал), и теперь он был достаточно экипирован как для зимы, так и для лета.
       Отныне, раз в неделю, захватив свою спецовку и тщательно упакованную метлу, чтобы её пропустили в метро и чтобы случайно не попасться на глаза кому-нибудь из коллег, Сергей самой первой электричкой отправлялся из своих Текстильщиков в далёкое Беляево. Там, облачившись в спецовку и прилепив накладную бороду, он делал вид, что убирает территорию, только территория эта всегда почему-то ограничивалась небольшой площадкой у самого подъезда Ирины, а время работы составляло всего минут пять-десять, которого как раз хватало, чтобы взглянуть на Ирину, выходящую из подъезда, сделать вслед за ней несколько шагов и затем долго провожать её глазами, пока она не скроется за поворотом, ведущим к автобусной остановке.
       Первый выход на дворницкую работу пришёлся как раз на зиму, в самые лютые морозы. В полной темноте Сергей брёл на железнождорожную станцию, немного отогрелся в электричке, а затем, держа в руках скребок с длинной деревянной ручкой, топтался в тусклом свете фонарей перед подъездом своей богини. Она прошла мимо него в роскошной шубе - красивая, как никогда, далёкая, как богиня, и любимая, как, наверное, никто и никогда не был любим на всём белом свете. Она бросила на дворника невидящий равнодушный взгляд и скрылась за углом. С тех пор, выходя рано утром на работу, Ирина иногда встречала этого сутулого бородатого мужика, скребущего асфальт. Почему-то ей даже не приходила в голову мысль, что встречает она этого странного дворника исключительно только по средам и только утром. Она просто его не видела, когда бежала на работу, заранее предвкушая, как вечером, нарядная и ослепительно красивая, привлекающая завистливые и восхищённые взгляды незнакомых мужчин, будет гордо сидеть рядом с Астаховым где-нибудь в очередном самом необыкновенном, самом роскошном и престижном заведении города Москвы...
      

    Глава 9.

    Прошла зима, настало лето...

       Чуваев почему-то вспомнил подпольную антисоветскую частушку, которую когда-то услышал от одного из студентов:

    Прошла зима, настало лето,

    Спасибо партии за это!

       Зима, действительно, прошла и работать "дворником" стало намного легче. Рано утром, когда он выходил из дома, уже не было ни непроглядной темени, ни мороза, ни ледяного ветра. Сергей всё так же исправно появлялся перед её подъездом. А потом она ушла в отпуск и уехала куда-то далеко, наверное, опять в Болгарию с Астаховым. В его дворницкой работе наступил вынужденный перерыв, поэтому Сергей всё время проводил на кафере за своими статьями и книгами, которые немного подзапустил. Здесь он себя чувствовал уютнее всего, почти как в любимом семейном гнёздышке: ведь именно на кафедре прошли его самые счастливые молодые годы рядом с Ириной.
       За прошедшее время он, разумеется, несколько раз ежегодно звонил Ирине домой, и они недолго болтали о её делах. Она даже была рада его звонкам и благодарна, что он по-прежнему её помнит и дружески, бескорыстно к ней относится. Повидимому, больше никто на кафедре о ней и не вспоминал. Сергей звонил так редко, потому что более частыми звонками боялся себя выдать. Он никогда в жизни не говорил Ирине о своих чувствах, потому что первое время считал её счастливой замужней женщиной, а потом, поняв, что она не очень-то счастлива в браке и зная её неприступность, боялся получить отказ, боялся её презрения, неприязни и полного разрыва хороших дружеских отношений, без которых он просто не смог бы жить. Когда же она, тоже без любви, сошлась с Астаховым, он окончательно понял, что у него нет никаких шансов. Ведь Астахов на самом деле просто купил её, приоткрыв перед ней ранее недоступный мир для избранных, а таких возможностей у Сергея не было и не будет никогда.
       Во время отпуска Ирины Астахов придумал кое-что ещё. Дело в том, что в образе Ирины у него недоставало одной очень важной детали: он никогда не был у неё дома и не знал, как выглядит квартира любимого человека. Пэтому в своих мечтах о ней ему нехватало интерьера, куда можно было бы её поместить. Сергею хотелось знать, какая у неё спальня, какая кухня, красива ли мебель, какого цвета обои. Зная всё это, мечтать об Ирине можно было бы гораздо конкретнее.
       В один прекрасный день высокий, но сутулый мужчина (на этот раз без бороды, так как никто в её семье не знал его в лицо), одетый в синюю спецовку и держащий в руке гаечный ключ, спокойно прошёл мимо консьержки и позвонил в квартиру Ирины. Ему открыла мать Ирины, тут же крутилась девочка со строгим лицом, как две капли воды похожая на Ирину. Сергей сказал, что он слесарь из жэка и должен профилактически проверить батареи. Он прошёлся по всем комнатам, постучал по батареям, заглянул и на кухню, и в ванную, и в туалет, а уходя сообщил, что в кварире всё в полном порядке и никакого ремонта сантехники пока не требуется. А если возникнут проблемы, то надо позвонить в жэк и оттуда пришлют специалиста. Аккуратный и предусмотрительный, как настоящий научный работник, он даже любезно дал подлинный телефон жэка и назвал имя главного инженера. Вежливо попрощавшись, он с облегчением вздохнул - заранее подготовить ответы на некоторые вопросы, конечно, можно, а вот если бы его попросили немедленно починить бачок унитаза или заменить прокладку в протекающем кране на кухне, то он просто пропал бы. Страшно даже подумать! Зато теперь он знал, как живёт Ирина, какого цвета накидка на её двуспальной кровати и как выглядят её мать и дочь.
       Шли годы, Сергей по-прежнему оставался одиноким старым холостяком, хотя многие иногородние студентки и до сих пор безуспешно пытались его соблазнить. Теперь он для них, так же как когда-то Астахов для Ирины, мог послужить пропуском в недосягаемый мир университетской профессуры, тем более, что его аварийный дом снесли, Сергей получил приличную однокомнатную квартиру в новом доме, на этот раз с телефоном и всеми удобствами, а его пригородные Текстильщики уже стали одним из отдалённых районов расширившейся Москвы.
       За это время Ирина тоже защитилась, написав какую-то работу по экономике одной из стран социалистического лагеря и стала заметным человеком в Госплане. Несомненно, и тут не обошлось без протекции того же Астахова. Она родила второго ребёнка - мальчика, который, Сергей это чувствовал наверняка, был сыном Астахова, а отнюдь не законного мужа Ирины.
       Свои поездки с метлой в Беляево Сергей постепенно всё-таки прекратил. Острая боль от потери Ирины, которую он испытывал столько лет, постепенно наконец-то почти утихла. Он, конечно, по-прежнему в душе жил только Ириной, но теперь и сам удивлялся, какие абсурдные вещи совершал в молодости. Он всё так же работал на кафедре всё в той же должности МНС, так как ставки старшего научного сотрудника для него почему-то никак не находилось. Впрочем, это ему было безразлично. Обо всём, что с ним было когда-то напоминали только его заветная шкатулка, да еле заметное розовое облачко, которое, почти невидимое для всех остальных, как приклеенное, стояло в углу кафедры...

    *

       В следующий и последний раз они снова встретились на похоронах Астахова, который не таким уж и старым умер от инфаркта. Чуваев старался не смотреть на Ирину, но он, конечно, сразу увидел, как она хороша в скромном чёрном платье и с тёмной косынкой на голове. Простой наряд не мешал заметить, что это женщина самодостаточная, высокопоставленная, уверенная в себе, а, главное, такая же красивая, как и в молодости. К этому времени она уже развелась с мужем, а её дети, окончив какой-то из факультетов МГИМО - самого престижного во всём социалистическом лагере института, работали за границей, разумеется, в одной из капиталистических стран, где, как говорил один из знакомых дипломатов Сергея, "на самом переднем крае боролись с проклятым империализмом". Ирина, в отличие от законной жены Астахова, совсем не выглядела безутешной. На поминки в кругу семьи она не осталась...
       После этой встречи Сергей вдруг понял, что по-прежнему любит Ирину так же сильно, как и в молодости. И что у него нет никаких шансов приблизиться к ней и даже просто иногда поговорить по телефону, несмотря на то, что теперь она была совсем одинока и свободна. Ведь она жила совсем в другом мире. Такие женщины никогда не унижаются до того, чтобы водить компанию с какими-то там жалкими младшими научными сотрудниками, живущими на окраине Москвы в стандартных однокомнатных "щемилках".
       На следующий день, когда он снова пришёл на кафедру, посмотрел на розоватое облачко в углу, ему почему-то захотелось спуститься в теплицу и просто так взглянуть на галлюциногенные грибы, которые когда-то вывели его в люди. Теперь ходить туда за образцами должна была новая лаборантка, находящаяся в подчинении у научных сотрудников кафедры, но это совсем не входило в планы Сергея - ведь он шёл в теплицу исключительно в личных целях.
       Чуваев спустился в подвал, подошёл к ящикам с субстратом и, как и много-много лет тому назад, неизвестно для чего ...срезал два галлюциногенных гриба, хотя теперь давно уже работал совсем над другой темой. Это, как и тогда, были обычный, всем известный мухомор красный (Amanita muscaria) и бледная поганка (Amanita phalloides) из того же порядка агариковых. Повинуясь непонятному порыву, Сергей пронёс грибы в лабораторию, поместил их в вытяжной шкаф и начал возгонку, получив в результате то же самое вещество, что и в ту ночь с дохлой мышкой. Он наполнил веществом пробирку, заткнул её пробкой, поместил пробирку в карман и отправился домой. Как и тогда, было очень поздно, факультет совсем обезлюдел, кругом стояла полная тишина, но на этот раз ни в одном углу он так и не увидел ни одной мёртвой мышки - всех их давно уже извели новыми импортными химическими средствами...

    *

       Вскоре после этого Сергей как-то поздно вечером возвращался с работы домой. Подойдя к дому, он вдруг увидел на снегу мёртвую женщину. Это была ужасная старуха в лохмотьях, видимо, бомжиха, которой не удалось найти более или менее тёплого пристанища на ночь или хотя бы немного отогреться в чужом подъезде, и она просто замёрзла на морозе. Сергей читал в газетах, что в Москве ежегодно замерзает около четырёхсот несчастных - несомненно, что это как раз и была одна из таких жертв человеческого бездушия.
       Сергей вдруг вспомнил, что в кармане у него завалялась пробирка с коричневым галлюциногенным газом: он вынул пробирку, вылил газ над головой трупа, подождал, пока произойдёт знакомая реакция замещения и пробирка станет розовой. На этот раз розового газа было намного больше, чем в случае с мышкой. Он плотно заткнул пробирку пробкой и пошёл домой. Там Сергей для чего-то положил пробирку в заветную шкатулку, хотя она и не имела никакого отношения к Ирине, и отправился спать. Когда на следующее утро он уходил на работу, трупа на снегу, конечно, уже не было, но на этом месте, как и на кафедре микологии, стояло, будто приклеенное, небольшое, малозаметное розовое облачко...
      

    Глава 10.

    Жизнь - копейка.

       Сергей почему-то постоянно думал о пробирке, лежащей в заветной шкатулке. Возможно, с этой мышиной историей он был на пороге какого-то интересного открытия. Но какого? Тогда он чуть не отравился крысидом, а не окажется ли эксперимент, если его всё-таки провести, и на этот раз таким же страшным и мучительным? Ведь женщина, наверняка, голодная и плохо одетая, замёрзла на улице - неужели ему тоже хочется испытать все её предсмертные муки? А, собственно говоря, для чего это нужно? Тогда его спасла Ирина, вызвала "скорую помощь" и даже навестила в больнице. А на этот раз он один в квартире, никто так никогда и не узнает, что ему плохо, а, может быть, он даже умер. Тогда он был молодым и здоровым, а теперь уже почти что старик так что риск, повидимому, намного больше.
       С другой стороны, если он сумеет попасть в ментальное поле другого человека, то, может быть, там всё-таки можно как-то ориентироваться и вызывать воспоминания и впечатления разных лет, а не обязательно именно предсмертные ощущения. Тогда будет намного интереснее и окажется возможным использовать, например, чужие научные знания, или же, сидя дома, увидеть мир глазами какого-нибудь путешественника и так далее. Вот это уже интересно и перспективно с научной точки зрения, хотя никак не совпадает с плановыми темами сотрудников кафедры микологии.
       Шло время, а решимость Сергея провести эксперимент с розовым газом потихоньку всё крепла и крепла. Собственно говоря, если с ним что-нибудь и случится, то никому от этого хуже не станет: он совершенно одинок, у него нет ни жены, ни детей, пожил достаточно и впереди, причём довольно скоро, его не ждёт ничего интересного - только убогая старость, болезни и, как положено, смерть. А тут имеется возможность узнать что-то необычное, понять что-то новое, интересное, может быть, даже совершить открытие. Ведь он когда-то получил красный диплом, был перспективным аспирантом, успешным научным сотрудником. Неужели же теперь всё кончено, осталась только серая, однообразная, никому не нужная жизнь человека в футляре, от которого никто уже ничего не ждёт!
       Понятно, что в конце-концов Сергей всё-таки уговорил сам себя и в один прекрасный день вынул заветную пробирку из шкатулки. Была пятница, двадцать часов вечера. Сергей специально выбрал уикенд для того, чтобы впереди у него было два выходных дня, и если ему станет плохо, то он успел бы притти в себя и затем, как ни в чём не бывало, в понедельник снова появиться на работе. В эти новые времена, не то что раньше, когда он только начинал трудиться на кафедре, люди имели не один, а уже целых два выходных дня в неделю - и субботу, и воскресенье - что, впрочем, Сергею было довольно безразлично, ведь его не ждали дома ни маленькие дети, ни особые хозяйственые заботы.

    *

       Сергей-Эра Львовна, одетый в разнокалиберную одежду явно с чужого плеча, сидит на деревянном ящике, накрытом картонкой, в лесу у зимнего костра. Рядом греется ещё несколько бомжей, среди которых Эра Львовна - единственная женщина. Чёрные от копоти лица, заскорузлые грязные руки, привыкшие рыться в мусорных контейнерах. На снегу свалены собранные на помойках доски и всё, что может гореть - ведь ночи стоят морозные, и если костру нехватит пищи, люди просто замёрзнут насмерть. От костра, кроме удушливой вони горящих тряпок и пластмассы, исходит невыносимый жар, который пышет в лицо и грозит опалить одежду, но в то же время спине, обращённой в противоположную сторону, невыносимо холодно, и поэтому всем приходится периодически поворачивать к огню то одну, то другую часть тела. Тут же на снегу валяется нехитрый коллективный скарб, тоже собранный на помойке - погнутый алюминиевый чайник без крышки, какие-то тряпки, миски, пластмассовые бутылки.
       Оказывается, это не совсем лес, а Тропарёвский парк, не так давно ставший пристанищем группы бездомных. Они не очень-то рассказывают друг другу о себе, но кое-что Эра Львовна о каждом из них всё-таки знает, хотя совсем не уверена, что они всегда говорят правду. Вечно пьяный молодой мужик Александр, например, постоянно хвастает тем, что у него, в отличие от других, под Пензой якобы есть свой собственный дом, хозяйство, двадцатилетняя дочь и даже машина, а сюда он приехал на заработки и скоро уйдет жить к дорожникам в бытовку. Всё дело только в том, что у него нет двухсот рублей для фотографии, необходимой при оформлении договора. Тощий молчаливый Николай только и сообщил, что у него последняя стадия открытого туберкулёза и он вот-вот должен умереть. Судя по всему, он недавно вышел из тюрьмы и идти ему некуда. Ну а то, что иногда говорит о себе Эра Львовна, никто не воспринимает всерьёз, потому что все знают, что она совсем чокнутая.
       Стоит глубокая ночь, в парке уже нет ни души, если, конечно, не считать группы бомжей, сидящих у своего костра. Тем не менее, по центральной аллее парка в сопровождении маленькой собачки спокойно идёт молодая женщина. Вот она добирается до чёрной от сажи тропинки, протоптанной бомжами, и сворачивает на неё. Она подходит к костру, здоровается со всеми и раздаёт каждому по бутерброду с маслом и сыром, а лично Александру даёт ещё и необходимые ему двести рублей, будучи при этом совсем не уверенной в том, что он их завтра же не пропьёт. Для Николая она приносит десятипроцентную синтомициновую эмульсию - у него гноится нога после того, как его дубинкой страрательно избил доблестный милиционер, когда он рылся на одной из близлежащих помоек.
       А, кроме прочего, она ещё совершает и небольшое преступление против всех остальных жильцов её элитного кооперативного дома: кладёт в руку Эры Львовны свой запасной электронный ключ от входной железной двери, снабжённой кодовым замком. Уже очень поздно, на улице никого нет, и можно тайком переночевать на чёрной лестнице, куда она предварительно отнесла пачки газет, старое покрывало и даже несколько поролоновых подушек от сломанной софы. Главное - надо будет уйти оттуда как можно раньше, пока жильцы не посыпались толпами на работу. И она будет счастлива, что хотя бы на одну ночь спасла нескольких людей от ужасной смерти на морозе - ведь эта вполне благополучная женщина знает, что ежегодно в Москве на глазах у всех замерзает несколько сотен бездомных, что никого особо не волнует...
       Женщина уходит со своей собачкой, но обрадованные бомжи не успевают никуда уйти: появляется наряд милиции, вызванный кем-то из жильцов верхних этажей близстоящей к лесу высотки. Люди увидели костёр и какие-то подозрительные фигуры рядом с ним, просвечивающие сквозь голые ветки зимнего леса, и вызвали милицию - ведь никто не хочет терпеть чахоточных бандитов в парке, где гуляют люди со своими нормальными детьми и собаками.
       Пара милиционеров набрасывается на бездомных людей, с наслаждением колотит их дубинками, стараясь попасть в самые уязвимые места. Затем, вдоволь насладившись, стражи порядка сообщают, что если кто-нибудь снова появится здесь, то они его просто убьют.
       Эру Львовну спасло только то, что у неё незадолго до этого схватило живот и она отошла подальше, чтобы облегчиться. Когда она вернулась на пепелище, костёр уже погас, вещи были разбросаны по грязному истоптанному снегу, а рядом никого не было. У Эры Львовны уже был некоторый опыт, и она поняла, что здесь побывала милиция и надо сматываться отсюда как можно быстрее. Она побрела к ближайшей остановке, взобралась в последний совсем пустой автобус и отключилась: ведь в автобусе было так непривычно тепло! Перед въездом в парк старуху растолкали и выгнали из автобуса. На улице было дико холодно. Она брела от дома к дому, но все подъезды, как и везде, были снабжены металлическими дверями с кодовыми замками, как назло, плотно закрытыми и вполне исправными. Для неё город состоял из тысяч и тысяч домов, в которых не было ни одной двери. Когда силы совсем её оставили, Эра Львовна просто рухнула на асфальт у одного из подъездов...

    *

       На этот раз Сергей не потерял сознания: когда он довольно быстро пришёл в себя после увиденного, оказалось, что была та же пятница, причём по-прежнему двадцать часов вечера, ну, может быть, с какими-то секундами. Оказывается, благодаря розовому газу, у человека меняется и ощущение времени - ведь такой длинный видеоряд уложился всего в несколько секунд!
       Ему захотелось попасть в другой информационный поток - он подозревал, что им можно как-то управлять, получать выборочную информацию, но пока не знал, как этого добиться. Сергей решил попробовать - он снова вдохнул оставшийся газ из пробирки и мысленно скомандовал: "Хочу увидеть события, когда этой женщине было... было... (он ведь не знал её возраста и боялся промахнуться) шестьдесят лет!". И неожиданно оказалось, что эта биотоковая команда пркрасно сработала.
       Теперь Сергей-Эра Львовна сидел в глубоком кресле уютной квартирки и крутил диск допотопного телефона. Каждое утро перед Эрой Львовной, как перед шахматным игроком, вставала одна и та же проблема: с какой фигуры начать и какой сделать ход? Эра Львовна заколебалась: начать ли с младших служащих, с "пешек", или сразу позвонить "самому"? Сегодня, впрочем, как и почти всегда, она начала "снизу".
       "Николай Иванович вышел в соседний отдел, вернётся минут черед пятнадцать". "Нина Борисовна заболела, опять камни в почках, придётся позвонить через недельку". "Раиса Петровна в отпуску, поэтому по всем вопросам обращайтесь к Николаю Ивановичу". Круг замкнулся.
       Стандартное начало. Такие ходы - Николай Иванович - Нина Борисовна - Раиса Петровна и опять Николай Иванович - за эти двенадцать лет повторялись многократно. Однако пятнадцать минут прошло, можно начать всё сначала...
       "Николай Иванович вышел в соседний отдел, позвоните минут через двадцать. А вообще-то можно обратиться к Раисе Петровне. Как, она в отпуску? Странно, а я и не знала. Тогда звоните Егорову".
       "Егоров на своещании, вернётся не раньше трёх". Так. И этот ход привёл в тупик. Пока что игра идёт одними пешками. Никто "самому" позвонить не предлагает. Конечно, через голову, прямо к начальству не обращаются! Так, ну пойдём снова с Николая Петровича.
       "Николай Петрович только что приходил и опять вышел. А вы по какому вопросу? Так это к Егорову нужно. Или к Раисе Петровне. Их нет? Ну и что же, когда-нибудь будут..."
       Итак, круг замкнулся снова. Что-то сегодня игра идёт вяло. Через двадцать минут можно снова позвонить Николаю Ивановичу, а пока для разнообразия и на "главного" выйти.
       "Его нет. Уехал на объект, будет не раньше двенадцати" - ответила секретарша.
       Интересно, какая у него секретарша? Блондинка, наверное. Крашеная. Как все сейчас. Смешно: голос её Эра Львовна узнала бы из тысяч других, а вот в лицо не видела никогда. Встретятся где-нибудь в магазине или прачечной и разойдутся как чужие. Конечно, когда-то голосок у неё позвочее был. Время идёт. Наверное, как все секретарши, красится, мажется, молодится. Наверняка, курит. Видно, незамужняя. И бездетная. За все годы ни разу бюллетень не брала и в декрете не была. А вот Нина Борисовна два раза умудрялась. Детям её сейчас пять лет и восемь. У неё первый мальчик, а вторая девочка. Андрюша и Наташка. Лет пять назад, как ни позвонишь, всё отвечали: "Она на бюллетене, опять Наташка простудилась". А теперь говорят: "Звоните на следующей неделе. Андрюшка ногу вывихнул. Опять на космонавта тренировался и со шкафа прыгал".
       ......................................
       .......................................
       За эти годы Эра Львовна много раз говорила со всеми сотрудниками Министерства, кроме "самого-самого". И теперь её заветной мечтой, её сверхзадачей стало услышать голос "самого", понять его характер, представить себе его лицо, узнать его жизнь. Это, наверняка, самая интересная жизнь, какую только можно себе представить - ведь "он" такой большой человек!
       Услышать его голос - значит сложить самый трудный пасьянс, который сходится один раз из тысячи. Каждое утро Эра Львовна загадывала: "Если сегодня "он" ответит, то я угадаю все шесть цифр в спортлото".
       Пока что за все эти годы "он" не взял трубку ни разу. А ведь целых четыре года ушло только на то, чтобы узнать его прямой телефон. Тут было два варианта: либо телефон занят часами, либо никто не брал трубку. Видимо, это был телефон не того цвета, который надо брать немедленно...
       Не веря удачу с "самим", Эра Львовна предпочитала начинала день с "пешек". Ведь если "он" не отвечал с самого утра, то портилось настроение и дальше играть становилось неинтересно. Никакой надежды угадать все шесть номеров спортлото! День пропадал впустую. А развлекаться с "пешками" можно до самого вечера, при этом всё время, как у последнего игрока в казино, остаётся шальная надежда: а вдруг именно сегодня ей неслыханно повезёт?
       После обеда, уловив наконец самых неуловимых, Эра Львовна решила выйти на "самого". Разговоры с сотрудниками прошли неинтересно: они перекидывали её, как мячик, друг другу до тех пор, пока кто-нибудь снова не выходил на пятнадцать минут, уезжал на совещание, в отпуск, в командировку и так далее. Таковы были правила игры и Эра Львовна хорошо их усвоила. Мимоходом она узнала сегодня, что Рита купила новую кофточку, Егорову начальник отпустил на целый день в связи с переездом на новую квартиру, а Кира Семёновна поехала за подарком на своё сорокалетие.
       Ещё раз услышав от секретарши, что "он обязательно будет через полчаса", Эра Львовна наконец-то набрала его прямой номер. Сердце её билось, как у игрока, испытывающего последний шанс. А что, если сегодня? Именно сегодня, впервые за много лет, он поднимет трубку и ответит баритоном (басом, тенором, меццосопрано): "Вас слушаю!" С одной стороны - этого просто не может быть, потому что не может быть никогда. С другой стороны - это должно когда-нибудь случиться. И тогда она ему расскажет всё: всю свою жизнь, страхи, сомнения, надежды. Хоть раз в жизни расскажет кому-нибудь о себе, и такую воможность и право ей даст протекающий туалет. "Он" не бросит трубку, "он" будет вынужден выслушать её до конца - положение обязывает. А когда выслушает - поймёт, проникнется сочувствием и отдаст приказ починить ей туалет немедленно. И, кто знает, может быть, в его лице Эра Львовна найдёт себе хорошего друга, которого у неё не было никогда. Тогда Эра Львовна прекратит звонить кому попало. Она будет звонить только ему. Очень редко, раз в месяц, но и этого вполне достаточно, чтобы стать счастливой. Ведь она понимает, как человек занят, она не нахалка какая-нибудь! И, кто знает, может быть, он тоже будет ждать её звонков, чтобы отвлечься от своих обязанностей - ведь министры тоже люди и они так одиноки!
       На том конце провода прозвенел длинный звонок. Второй. Третий, Четовёртый. Пятый. Конечно, как всегда. Не на что надеяться! И вдруг в трубке раздалось: "Вас слушаю!"
       Но было уже поздно. Какие-то доли секунды Эра Львовна ещё слышала отзвуки его голоса, но рука её АВТОМАТИЧЕСКИ положила трубку на рычаг. Ведь она делала это движение много лет подряд Кроме выходных и праздничных дней. Ежедневно звонила "ему" и через несколько секунд ВСЕГДА клала трубку. Потому что телефон был занят или никто не отвечал. Условный рефлекс - дело серьёзное...
       Поздно рвать на себе волосы. Всё слишком поздно. Эра Львовна точно знала: позвони она снова - телефон будет занят или никто не ответит. И теперь это навсегда.
       Эра Львовна на пенсии уже давно. У неё больное сердце, плохая печень, слабые почки. У неё подагра, глаукома, гипертония и масса других болезней. Она и не думала прожить так долго. И не прожила бы, не будь этого протекающего туалета. Ведь когда у человека есть цель жизни - он становится сильнее. А теперь всё кончено и жить больше не имеет никакого смысла...

    *

       Прожить вместе с Эрой Львовной этот "телефонный" день её жизни оказалось невыносимо нудно, но зато теперь Сергей точно знал: входить в чужую жизнь можно выборочно, и это очень даже просто. В пробирке оставалось ещё чуть-чуть газа, но жизнь Эры Львовны больше совсем не интересовала Сергея, и он безо всякого сожаления выбросил пробирку в мусорное ведро.
      

    Глава 11.

    Науки юношей питают, отраду старым подают...

       Сергей точно знал, что он сделал потрясающее открытие. И что оно, как это обычно бывает в России, никому не нужно. К этому времени на кафедре, кроме него самого, не осталось никого из прежнего состава - и Василий Афанасьевич Руденко, и Лазарь Моисеевич Зельдин давно умерли, остальные же сотрудники в поисках большего заработка много лет тому назад разбрелись кто куда, и сейчас, если ещё и живы, то уже давно на пенсии. Штат кафедры теперь составлял всего четыре человека, получающих нищенскую госбюджетную зарплату, научная работа практически прекратилась, а аспирантов не было и вовсе, потому что практичные современные молодые люди предпочитали за хорошую зарплату работать на каких-нибудь сомнительных фирмах, а не грызть гранит науки почти что бесплатно. Но и имеющиеся сотрудники, все, кроме Сергея Чуваева, очень редко бывали на работе - каждый, как мог, подрабатывал где-нибудь на стороне, на что руководство, занятое тем же самым, только на другом уровне, годами закрывало глаза, потому что это был единственный способ хоть как-то удержать людей на факультете. Только вечный МНС Сергей Чурин с утра до вечера сидел на кафедре микологии и ковырялся в своих пробирках. Все коллеги относились к нему хорошо и не обращали никакого внимания на его чудачества...
       Для того, чтобы окончательно разобраться в своём открытии, Сергею было необходимо большое количество нужных грибов, а их просто не имелось в крохотной подвальной теплице, которая, к тому же, теперь из-за нехватки кадров пришла в полное запустение.
       Сергей с трудом дождался весны, а затем и лета, и снова вспомнил ту старую частушку времён его молодости, которая теперь уже давно не считалась антисоветской, и её можно было петь с утра до вечера, хоть на Красной площади:

    Прошла зима, настало лето.

    Спасибо партии за это!

       Наконец, к концу лета, он собрался с силами и отправился на электричке в дальнее Подмосковье. Давным-давно он не выезжал за город и очень удивился произошедшим там переменам: хотя Москва за эти десятилетия, конечно, тоже неузнаваемо изменилась, но это всё-таки происходило на его глазах, а потому было не так заметно. За глухими оградами, на гигантских участках стояли, как средневековые замки-крепости, роскошные многоэтажные особняки новых русских, а недалеко от них ютились убогие избушки, наверное, как и в восемнадцатом веке, без воды, электричества и телефонов, где из поколения в поколение жили аборигены, а сейчас оставались лишь те немногие, которых нувориши не успели выжить с родной земли.
       Сойдя с электрички, Сергей совсем немного углубился в лес и очень быстро сумел набрать полную громадную корзину необходимых ему грибов - ведь их, кроме него, не собирал никто и никогда. Аккуратно закрыв свою добычу белой тканью, чтобы она не вызывала недоумения у других грибников, Сергей в то же утро вернулся домой: он был просто счастлив - ведь теперь у него имелось вполне достаточно материала для многомесячных камеральных работ.
       Изо дня в день Сергей сидел перед вытяжным шкафом и наполнял десятки пробирок коричневым газом, полученным в результате сухой возгонки самых ядовитых в мире галлюциногенных грибов семейства мухоморовых. Полученный материал он относил домой и аккуратно расставлял в платяном шкафу. Делал он это потому, что газ никому, кроме него, не был нужен, а, кроме того, не исключал возможности увольнения или не такого уж и далёкого выхода на пенсию, когда и кафедра, и лаборатория, станут для него недоступными.
       Пока длилась возгонка, у Сергея было достаточно времени для размышлений. С помощью цепочки логических рассуждений ему предстояло понять, что же именно вызывает эту биоортогональную реакцию замещения и появление розового газа. Для неё, повидимому, нужен был свежий труп, у которого ещё не совсем прекратилась мозговая деятельность, но теперь протекающая совсем иначе, чем у здорового, живого организма. Впрочем, кто знает, а вдруг такая реакция возможна и при работе с египетской мумией! Эти догадки необходимо было проверить.
       Получив первый десяток пробирок коричневого газа, Сергей в первое же воскресенье отправился на кладбище. Он надеялся встретить несколько погребальных процессий и незаметно провести реакцию замещения над свежими трупами. Однако, к сожалению, из этого ничего не вышло. Каждый гроб всегда был окружён хотя бы несколькими людьми, и они его просто бы линчевали, если бы заметили что-то подозрительное. Такой же неудачей кончился поход и в крематорий, и в церковь, где отпевали покойников. Поэтому Сергей временно прекратил эти малоприятные вылазки, но всё так же продолжал работать в лаборатории, заполнять газом всё новые и новые пробирки и ставить их в свой домашний шкаф.
       Всё это время мысль его продолжала работать в прежнем направлении. Раз не везёт со свеженькими покойниками, то теперь, когда газа много, и его не жаль потратить на такие опыты, которые могут и не увенчаться успехом, то стоит попробовать поработать со старыми могилами, а вдруг газ подействует и там? Только нужно выбрать не какие-нибудь безымянные могилы, а захоронения самых интересных, знаменитых, умных людей. Пожалуй, хватит с него дохлых мышек и бомжей!
       А если научиться получать и закреплять в собственном мозгу эту выборочную информацию, то можно, не обременяя себя обучением и совсем не тратя времени, перекачивать в свой мозг любую научную информацию, запечатлённую в какой-то матрице, содержащейся в розовом газе. Тогда каждый человек, даже малограмотный, даже глубокий старик, сможет стать одновременно и химиком, и ботаником, и историком, и вообще-кем угодно - просто энциклопедистом вроде Леонардо да Винчи, хотя современная наука и утверждает, что в наше время, в результате отпочкования громадного множества наук и немыслимого возрастания объёма современных знаний, которые удваиваются с каждым десятилетием, появление учёных-энциклопедистов уже просто невозможно.
       Пришлось снова отправляться на кладбище. На этот раз это было Новодевичье, где похоронено множество выдающихся людей СССР и России. Но напрасно Сергей поливал своим газом то одну, то другую могилу - в результате этого так ничего и не происходило...
       Тогда он решил: временно, до лучших времён, прекратить свои походы, сосредоточиться только на работе в лаборатории и продолжать её до тех пор, пока весь шкаф в его доме не будет доверху забит пробирками. Всё это время Чуваев, как настоящий учёный, на всякий случай всегда носил в своём нагрудном кармане, рядом с новым российским паспортом всё того же красного цвета, небольшую плотно закупоренную пробирочку с коричневатым газом...
      

    Глава 12.

    Доктор Гааз.

       Когда Сергей давным-давно учился в Московском Государственном Университете на Ленинских (ныне Воробьёвых) горах, то он, конечно, бывал иногда на смотровой площадке, где всегда толпились туристы. Разумеется, прогуливаясь по прекрасной зелёной зоне вокруг университета, он добирался и до маленькой уютной церквушки, стоящей над Москвой-рекой на самой кромке Воробъёвых гор. И такое тепло, уют, покой, мир и задушевность были разлиты вокруг этой церквушки под зелёной крышей, что она всегда производила на неверующего Сергея неизгладимое впечатление, которое спустя многие десятки лет, жило в нём и до сих пор. Он, конечно, и не подозревал тогда, что церковь на бровке оврага тесно связана с именем доктора Гааза, о котором советские студенты ничего не знали, а, скорее всего, в те времена и не должны были знать.
       Старый холостяк Сергей Чуваев жил очень одиноко, не имел друзей или родственников, мало с кем общался. Зато его духовными друзьями за эти годы стали многие праведники мира, о которых он постепенно узнавал из книг, а в последнее время и из Интернета. Ему казалось, что эти люди не умерли - они всегда живут в его сердце, невидимые, окружают его, разговаривают с ним, рассказывают о своей жизни, советуют, имеют своё мнение о современной жизни. Общение с ними, так же как и постоянные воображаемые разговоры с вечно молодой и прекрасной Ириной, которую на самом деле он не видел уже десятки лет, давали ему силы жить, работать и при этом не сойти с ума.
       Среди его виртуальных друзей были такие личности как Антонио Гауди, Рауль Валленберг, баба Ванга, Мать Тереза, Януш Корчак, Ян Палах и некоторые другие праведники мира разных эпох и народов. Но особое место занимал в его душе доктор Гааз, о котором он, к сожэалению, узнал слишком поздно - уже после крушения советского строя в СССР.
       Сергей знал, что, в отличие от большинства других его кумиров, доктор Гааз похоронен не где-то за границей, а в Москве, на Введенском (Немецком) кладбище, и давно уже собирался посетить его могилу. Надо сказать, что неверующий Чуваев был небольшим любителем сидения на могилках, но доктор Гааз - это совсем другое дело, и для него, конечно, раз в жизни можно сделать исключение...
       Когда в один прекрасный день Сергей всё-таки добрался до Немецкого кладбища и разыскал могилу Гааза, то его заветная пробирка с коричневатым газом, как и всегда, была с ним в нагрудном кармане пиджака. Посидев рядом с могилкой, он совсем уже собирался отправиться домой, как вдруг им овладело неодолимое желание в последний раз испробовать волшебный газ над старой могилой, хотя до этого все подобные опыты не имели никакого успеха. Он, конечно, помнил, что все предыдущие опыты на могилах заканчивались неудачей, но на этот раз предчувствовал, что с доктором Гаазом всё должно получиться - ведь интеллект и душа такого человека были совершенно необыкновенными, они не могли с его смертью исчезнуть навеки, они просто обязаны были где-то запечатлеться, оставить свой след на уровне тонкого тела или чего-то там ещё, не менее таинственного, но достаточно реального, в чём Сергей и сам уже успел убедиться несколько раз.
       Сергей подошёл к изголовью скромной могилы, на которой была высечена надпись "Спешите делать добро", и вылил газ на белый мрамор. Ничего не произошло. Он постоял ещё несколько минут и уже совсем собрался возвращаться домой, как вдруг заметил, что из белого камня выходит тоненькая струйка розоватого газа. Повидимому, в случае старого захоронения и толстой могильной плиты биоортогональная реакция замещения идёт гораздо медленнее, только и всего. Значит, он был прав и странное, иррациональное предчувствие его не обмануло. Почему все предыдущие попытки на кладбищах закончились неудачей Сергей сейчас не задумывался. Повидимому, дело всё-таки было именно в уникальной личности усопшего, которая передавала свою виртуальную силу через века и материальные преграды. Сергей набрал розовый газ в освободившуюся пробирку и поехал домой. Через пространство и время доктор Гааз передал ему своё послание, он как будто поговорил с ним сам, и теперь Сергею только и оставалось, что вернуться к себе и прочесть это удивительное послание.
       Прежде чем отправиться в путешествие во времени в чужом теле и чужом разуме, Сергей, чтобы лучше ориентироваться в жизни Гааза, всё-таки решил вспомнить кое-какие вехи его биографии и зашёл на первый попавшийся сайт соответствующей тематики. Вот что он там прочитал:

    Доктор Гааз.

    Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих

    Иоанн 15, 13

    Мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек

    1 Иоанна 2:17

    Быть щедрым - значит давать больше, чем ты можешь;

       быть гордым - значит брать меньше, чем тебе нужно.

    Джубран Хамиль Джубран (1883-1931 гг.) ливанский поэт и философ

    Как редки между людьми настоящие люди!

    Доктор Гааз

      
       К счастью, имя этого праведника не ушло в забытиё навеки. Теперь о нём можно, например, прочесть прекрасную книгу Льва Копелева "Святой доктор Фёдор Петрович" из серии "Личность и история" (ПетроРИФ, 1993 г.), посетить и другие места Москвы, связанные с его жизнью и памятью о нём. К ним относятся могила Гааза на Введенском (бывшем немецком) кладбище, бюст доктора Гааза работы скульптора Н.А. Андреева, установленный в 1909 году во дворе бывшей "Полицейской больницы для бесприютных" в Малоказённом переулке (ныне Мечников переулок), построенной доктором Гаазом на собственные средства и на собранные им пожертвования, школа имени Гааза для немецких детей недалеко от метро Юго-Западная.
       Представьте себе, даже на далёком Кавказе есть несколько общеизвестных мест, связанных с его именем. Кто из нас не знает таких курортов как Ессентуки, Железноводск или Кисловодск? А ведь их целебные источники впервые были изучены и описаны в 1810 году именно доктором Гаазом!
       Фёдор Петрович Гааз - на самом деле совсем никакой не Фёдор Петрович, а чистокровный немец Фридрих Гааз, родившийся в 1780 году городке Бад-Мюнстерайфеле. Отец его занимался аптекарским делом, дед славился как врач, так что медицина была семейным, потомственным занятием доктора Гааза. В 1802 году он впервые приехал в Россию, поступив в качестве семейного врача на службу к княгине Репниной. При этом контракт предусматривал не только обслуживание всей княжеской семьи и её прислуги, но и сохарнял за доктором Гаазом право заниматься профессиональной деятельностью на стороне. Вот почему он оказался "палочкой-выручалочкой" тогда, когда с повальным заболеванием глаз среди учащихся кадетского училища не смогли справиться все предыдущие медики. Затем этот высокий, чуть-чуть сутулый человек с голубыми глазами случайно попал в богадельню, где брошенные старухи не получали никакой медицинской помощи. Нищета, убожество и отчаянное положение выброшенных из жизни людей произвели на добрейшего доктора потрясающее впечатление. По собственной инициативе он начал бывать там по нескольку раз в неделю, добывал для умирающих стариков лекарства, лечил их.
       Фёдор Петрович был человеком интеллигентным и высокодуховным. Он не только отнёсся с большим уважением к стране, в которую приехал работать, так же как и к её народу, но и полюбил Россию всей душой. Для него даже и не стоял вопрос - изучать или нет русский язык: за учёбу Гааз взялся сразу же после приезда и притом со всем пылом своей эмоциональной души. И уже через несколько лет он прекрасно писал и говорил по-русски, хотя, конечно, конечно, с некоторым "немецким" акцентом.
       Во время войны с Наполеоном Гааз стал полевым медиком, около двух лет проработал в действующей армии и за два года прошёл с русскими войсками путь от Москвы до Парижа. Как известно, в годы войны Москва сильно пострадала от пожаров, но, тем не менее, как сказал А.Грибоедов, "пожар способствовал немало украшенью", потому что после этого город отстроился и стал ещё краше и богаче прежнего. К этому времени доктор Гааз тоже приобрёл собственный дом, свой выезд, прислугу - ведь он имел много состоятельных пациентов и поэтому материально отнюдь не нуждался. Он даже купил суконную фабрику, которую впоследствии пришлось продать, чтобы получить деньги для своих благотворительных целей. Будучи прекрасным врачом, он стал "модным", имел богатую клиентуру, однако никогда не важничал, как и прежде оставался простым и очень добрым человеком, поэтому о нем и бытовала такая поговорка: "У Гааза нет отказа".
       С 1825 года Гааз на свою голову становится главным врачом Москвы. Когда он столкнулся с подлинной ситуацией в казённых больницах и приютах, то пришёл просто в ужас: жуткая антисанитария, теснота, зловоние, нищета, нехватка лекарств и перевязочных материалов. И, как водится, повсеместное воровство, грабёж самых несчастных и обездоленных. Разумеется, наведение порядка и объективные отчёты Гааза порождали склоки, вызвали ненависть к нему у тех, кто был нечист на руку или же просто смирился с существующим положением вещей и не хотел никаких изменений, полагая, может быть даже и справедливо, что в результате каких бы то ни было преобразований станет ещё хуже.
       Как главный врач города, Гааз должен был заниматься также и тюремной медициной, которая привела его в ещё больший ужас. Знакомство с условиями содержания арестантов стало поворотным моментом в жизни доктора. С этого времени он не мог думать ни о чём другом: перед его глазами всё время стояли арестанты: безнадёжно больные, голодные, истощённые, независимо от времени года одетые в тряпьё. Невольно он сравнивал себя и людей своего круга с этими несчастными, многие из которых были осуждены невинно или же слишком сурово, несоразмерно их преступлению.
       Вот уж, действительно, "от тюрьмы да от сумы не зарекайся!" - как ужасно верна эта пословица для нашей России! Большинство заключённых выглядели людьми конченными, обречёнными, смирившимися со своей судьбой, а ведь их можно было и вылечить, и накормить, и спасти, попади они в другие условия, в другую страну, в другую эпоху! Особенно страдали арестанты в пересыльных тюрьмах и во время этапов, когда тяжёлые кандалы натирали им ноги и руки до гнойных кровоточащих ран, вызывали обморожения зимой, а отсюда - прямой путь к гангрене и мучительной смерти. Многих заключённых вели пешими переходами, их приковывали по шесть или восемь человек парами к одному длинному общему металлическому пруту, что было ещё тяжелее - более сильные буквально волокли на себе ослабленных и даже умерших во время этапа, а всех их вместе конвоиры подгоняли плетьми. Нередко ссыльных сопровождали по этапу также и члены их семей, причём им, разумеется, не полагалось ни казённого пропитания, ни одежды, ни даже ночлега.
       Гааз начал нескончаемую борьбу с тюремной и городской бюрократией за то, чтобы хотя бы этапировать заключённых без использования прута, то есть в более человеческих условиях. Разумеется, многие были против этого, считая, что без прута заключённым будет легче совершать побеги. Самолюбие некоторых высших чиновников тоже было уязвлено - с какой это стати кто-то посторонний вмешивается в их дела. Поэтому борьба Гааза против прута, осложнённая бюрократическими проволочками и перепиской с начальством, тянулась очень долго, несколько лет, но в конце-концов всё-таки увенчалась успехом: в Москве прут был отменён, хотя и оставался во всех остальных городах и весях. Прут был заменён общей цепью, которая истязала людей несколько меньше. Тогда Гааз начал борьбу уже и против цепи, убеждая, умоляя, доказывая, что улучшение это ничтожно, а применение цепи, которая приводила к обморожению рук зимой - тоже крайне жестоко и бесчеловечно. Десять лет тянулась эта борьба одного наивного, идеалистичного, нерусского человека против прута и цепи, а, фактически, против всей полицейско-бюрократической машины целого государства, и, как это ни невероятно, в конце-концов он всё-таки победил! А вы говорите - один в поле не воин!
       Гааз не мог без содрогания смотреть на страдания заключённых, он сам, всем своим телом и кожей чувствовал всё, что испытывали эти несчастные, хотя и преступные люди. Но ведь теперь их прошлые преступления уже не имели никакого значения - за них каторжники расплачивались сполна, нередко даже и своей жизнью. Из Москвы этапников отправляли два раза в неделю. Они шли по Владимирской дороге на северо-восток России и по пути непременно проходило через недостроенную церквушку на Воробьёвых горах, где временно разместили пересыльную тюрьму. Там их встречал сам Фёдор Петрович, хотя это никак не входило в его прямые обязанности. В каждой партии, помимо каторжников, было ещё и от ста до полутораста человек сопровождающих членов семей. Он осматривал заключённых, расспрашивал их, лечил, перевязывал, давал лекарства, большую часть которых покупал на свои собственные средства. На это он тратил не менее трёх дней каждую неделю. Кроме арестантов-уголовников, через Воробьёвы горы по принудительному этапу проходили также и нищие, бродяги, крепостные крестьяне, как беглые, возвращаемые своим помещикам, так и "командированные" по каким-либо делам, но малограмотные, не знающие Москвы и российских дорог, а потому нуждающиеся в казённом сопровождении. По этапу шли на каторгу в Сибирь даже и гомосексуалисты, которым по законам царской России полагался пятилетний каторжный срок. Кстати, гомосексуализм, как и лесбиянство, и в СССР, и в гитлеровской Германии также считались уголовным преступлением - в Германии "преступников" просто уничтожали физически, а у нас, в стране, "где так вольно дышит человек" - "всего лишь" на многие годы бросали в тюрьму.
       Всех их также осматривал и лечил доктор Гааз, и это при том, что ежегодно через Москву проходило до двадцати тысяч человек! А когда в Москве на Калужской заставе построили ещё и второй пересыльный путь - Гааз стал бывать и там. Зная о мучениях кандальников, Гааз сам сконструировал новые, более "гуманные" кандалы, которые сначала опробовал на себе, а затем, после изнурительной и долгой борьбы, всё-таки ввёл их в российскую тюремную практику. Он думал о каждой мелочи, которая может облегчить страдания осуждённых. Так, он дарил им специальные сумочки, которые можно было повесить на шею (ведь руки-то арестантов были закованы в цепи), богословские книги: одного только "Священного писания" он роздал около 100 тысяч экземпляров!
       Не реагируя на изумление, насмешки и сплетни современников, Гааз добился того, чтобы на Воробьёвых горах была открыта небольшая больница, где могли бы подлечиться особенно ослабленные болезнями арестанты или же арестанты, сечённые кнутом за провинности до нечеловеческого состояния живого куска мяса. Он раздобыл койки - сто пятьдесят штук, установил ванны, где, к удивлению тюремщиков, женщины и мужчины впервые стали мыться раздельно, да ещё и не по нескольку человек в одной ванне, как это было прежде. Соорудил прачечную, где арестанты могли не только стирать свою одежду, но и сушить её в специальных печах. Многие возражали против такой неслыханной "роскоши", которой пользовались не кто-нибудь, а перступники, нередко закоренелые. Неопровержимым доводом было то, что народ не привык к подобной "немецкой" чистоте, не сумеет её не только оценить, но даже и правильно воспользоваться ею. Мало того: Гааз организовал здесь сапожную и переплётную мастерские и даже школу для детей пересыльных. И опять на все свои преобразования Гаазу пришлось истратить немало собственных денег.
       Надо вспомнить, что описываемые события происходили в первой половине девятнадцатого века, а ведь крепостное право было отменено в России лишь в 1861 году. Во времена Гааза до отмены крепостного права было ещё очень и очень далеко, и в газетах постоянно публиковались объявления о продаже лошадей, девок, кухарок, поваров или кучеров. Понятно, что "господа" почти и не считали за людей не только своих крепостных, но и вообще все низшие сословия, а что уж тут говорить о каких-то каторжниках да арестантах!
       Лекарствами и перевязками дело не ограничивалось - Гааз всегда приносил заключенным разную еду, одежду и раздавал самым обездоленным. Вот как описывает это Александр Иванович Герцен в своей книге "Былое и думы":
      
       "Доктор Гааз был преоригинальный чудак. Память об этом юродивом и повреждённом не должна заглохнуть в лебеде официальных некрологов, описывающих добродетели первых двух классов, обнаруживающиеся не прежде гниения тела... Гааз ездил каждую неделю в этап на Воробьёвы горы, когда отправляли ссыльных. В качестве доктора тюремных заведений он имел доступ к ним, он ездил их осматривать и всегда привозил с собой корзину всякой всячины, съестных припасов и разных лакомств: грецких орехов, пряников, апельсинов и яблок для женщин. Это возбуждало гнев и негодование благотворительных дам, боящихся благотворением сделать удовольствие, боящихся больше благотворить, чем нужно, чтобы спасти от голодной смерти и трескучих морозов.
       Но Гааз был несговорчив и, кротко выслушивая упрёки за "глупое баловство преступниц", потирал себе руки и говорил: "Извольте видеть, милостивый сударинь, кусок хлеба, грош им всякий даёт, а конфетку или апельсину долго они не увидят, этого им никто не даёт, это я могу консеквировать из ваших слов: потому я и делаю им это удовольствие, что оно долго не повторится".
      
       Его же окружали люди совсем другой психологии, которые, как водится, судили о других по себе самим. Чужой альтруизм, доброта, сострадание, тем более, к каторжникам, были им совершенно непонятны. И, разумеется, вокруг Гааза клубились сплетни, домыслы, клевета. Бесконечные доносы в основном касались казённых денег, которые Гааз, якобы транжирил или прикарманивал для себя лично. И неважно, что впоследствии эти слухи документально опровергались - ведь завистникам и негодяям всегда так приятно посплетничать да облить грязью непохожего на них человека, тем более, что его поступки служили живым укором всем казнокрадам и чинушам! Вполне понятно, что все они увидели в Гаазе не только опасного чудака, но и, в первую очередь, своего личного врага и всячески пакостили ему везде, где только могли. Зная всё это, даже простые малограмотные конвойные не могли отказать себе в удовольствии исподтишка тоже сделать сумасшедшему доктору какую-нибудь гадость. Первым же врагом католика Гааза, как это ни парадоксально, стал глава православной церкви митрополит Филарет (он тоже входил в руководство тюремного комитета), который в силу своего положения и вероисповедания должен был бы, как никто другой, печься о больных, бесправных и униженных... Он как-то сказал Гаазу, что каторжники не заслуживают сострадания, поскольку невинно осуждённых не бывает. На что Гааз смиренно воскликнул: "Но вы о Христе забыли, владыко!" Он верил, что в душе каждого, даже самого отпетого человека, всё-таки можно найти добрую струну и есть надежда на его прозрение, на духовное спасение. Гааз говорил об этом так: "Зло есть лишь результат ослепления".
       Какие только прозвища не давали Гаазу злопыхатели: безрассудный, утрированный филантроп, идиот, фанатик добра, донкихот в драном фраке. Все эти гадости в первую очередь отражались на заключённых, что нередко доводило Фёдора Петровича просто до настоящих бессонных ночей со слезами в подушку, бессильной свидетельницей которых была его сестра Вильгельмина, много лет жившая при непрактичном брате в качестве его экономки и опекунши.
       В 1830 году в Москву пришла холера, напуганные состоятельные люди стали поспешно уезжать из города подальше, но Гааз, разумеется, оставался в городе и стал одним из самых деятельных борцов против эпидемии. Он сам лично ухаживал за холерными больными, не обращая никакого внимания на опасность заражения для себя лично. К счастью, Гааз, действительно, не заболел и вскоре эпидемия сошла на нет. Императорская канцелярия наградила особо отличившихся врачей, а также московское начальство и полицейских за принятые меры, однако беспокойного Фёдора Петровича, стоявшего у чиновников как кость в горле, среди награждённых, разумеется, не было... Впоследствии холера снова не раз приходила в Москву - так случилось, например, ещё при жизни Гааза в 1847 году, когда Фёдор Петрович снова, как и семнадцать лет тому назад, отдавал все свои силы на борьбу с эпидемией. Впрочем, на этот раз Гаазу (так же как и другим врачам) после окончания эпидемии, повысили жалованье, причём впоследствии это делали еще несколько раз. Однако и в 1847 году, и после этого - Гааз каждый раз решительно отказывался.
       Хотя Гааз и жил в таком далёком от нас девятнадцатом веке, но ему, как и нам сейчас, на все его дела остро нехватало времени. К сожалению, слишком много сил уходило не на врачевание, а на бесконечную переписку с начальством, служебные доклады и объяснительные записки. Вот почему для экономии времени он в конце-концов просто переселился жить в ...подопечную ему Полицейскую больницу. Теперь он был совсем рядом со своими больными и дежурные врачи в случае необходимости всегда могли разбудить его среди ночи. Известен такой курьёзный случай: приходит какой-то больной к доктору на консультацию прямо "с улицы" и, пользуясь случаем, ворует серебряные приборы, лежавшие на столе в кабинете. Сторож успел догнать вора у ворот и притащил его обратно в кабинет. Гааз послал людей за полицией, а сам тем временем, пристыдив вора, выпустил его через чёрный ход, да ещё и денег дал на бедность. Ведь он слишком хорошо знал, что ожидает каждого человека, попавшего в российскую тюрьму...
       Ему принадлежит также заслуга реконструкции, перестройки и расширения больницы, что опять было сопряжено с громадными трудностями, склоками, спорами, доносами. Благодаря усилиям Гааза, "Полицейская больница для бесприютных" стала для своего времени передовой, оснащённой вполне современным техническим и санитарным оборудованием. При этом Гааз имел бесконечные неприятности и скандалы за "самовольство" при реконструкции и оборудовании больницы, так как стремился сделать её как можно лучше, современней и чище. Вот почему, а также благодаря самоотверженности и высокому профессионализму Гааза, в ней была невысокая смертность - гораздо ниже, чем в других, более благополучных больницах, хотя из других больниц сюда нередко отправляли самых старых, ослабленных и безнадёжных. Гааз работал в больнице до самой смерти. За девять лет - с 1844 по 1853 годы - через больницу всего прошло тридцать тысяч пациентов, из которых более двух третей были вылечены.
       Доктор Гааз ясно видел, чем и как можно улучшить московское медицинское обслуживание. Так, он предложил по гамбургскому образцу создать в городе службу скорой помощи, ввести поголовную прививку населения от оспы и подал соответствующие рапорты по начальству, но ему, разумеется, было отказано...
       У доктора Гааза никогда не было своей семьи, если, конечно, не считать верной помощницы, его родной сестры Вильгельмины. Однако характерен такой случай: как-то он оставил при своей больнице и вылечил безродного еврейского мальчика, которого забрал больным из полицейского участка - его отправили туда поскольку было просто больше некуда деть. Мальчика окрестили и назвали Николаем. Фамилия его была Норшин. Он оказался очень понятливым, жадно всему учился, ходил за своим благодетелем по пятам, присматривался к его работе, с радостью выполнял любые поручения. Так у доктора Гааза появился воспитанник. В конце-концов крестник и воспитанник Гааза поступил на медицинский факультет и стал настоящим врачом, который впоследствии был послан работать в Рязань.
       Наш дикий "Закон о гражданстве", принятый в 2003 году, а также отношение к иностранцам, желающим усыновить или удочерить безнадёжно больного ребёнка, гниющего в голодном и нищем российском приюте, повидимому мало чем отличаются от порядков, царивших два века тому назад при докторе Гаазе. Он мечтал усыновить Николая, но не имел на это права, так как был иностранцем. Поэтому по прошествии шестнадцати лет работы он подал ходатайство о получении российского подданства. За всю свою жизнь доктор лишь один раз попросил не за кого-то другого, а за себя самого:
       "Я посвятил свои силы на служение страждающего человечества в России и не получил право на усыновление, говоря, что я иноземец. Я буду весьма несчастлив".
       Вот один маленький, вполне типичный, отрывок из книги Льва Копелева, ярко характризующий нашего доктора Гааза, которого автор называет "фанатиком добра":
      
       В 1891 году директор клиник Московского университета профессор Новицкий рассказывал:
       "Как дежурному по клинике асссистенту, мне пришлось принять один раз в Екатерининской больнице, где клиники находились, Фёдора Петровича и представить ему поступившую туда чрезвычайно интересную больную - крестьянскую девочку. Одиннадцатилетняя мученица эта поражена была на лице редким и жестоким болезненным процессом, известным под именем водяного рака, который в течение четырёх-пяти дней уничтожил целую половину её лица, вместе со скелетом носа и одним глазом. Кроме быстроты течения и жестокости испытываемых девочкой болей, случай этот отличался ещё и тем, что разрушенные омертвением ткани, разлагаясь, распространяли такое зловоние, подобного которому я не обонял затем в течение моей почти сорокалетней врачебной деятельности. Ни врачи, ни фельдшера, ни прислуга, ни даже находившаяся при больной девочке и нежно любившая её мать, не могли долго оставаться не только у постели, но даже в комнате, где лежала несчастная страдалица. Один Фёдор Петрович, приведённый мною к больной девочке, пробыл при ней более трёх часов кряду и потом, сидя на её кровати, обнимал её, целуя и благословляя. Такие посещения повторялись и в следующие дни, а на третий - девочка скончалась..."
      
       Вот уж, поистине, "блаженны кроткие..., блаженны алчущие и жаждущие правды..., блаженны милостивые..., блаженны чистые сердцем..., блаженны миротворцы..."! Его девизом всегда были слова, которые затем начертали на памятнике: Спешите делать добро! Он многие десятилетия на пратике претворял в жизнь заветы апостола: "Будьте... сострадательны, братолюбивы, милосердны, дружелюбны" (1 Петра Ш, 8).
       Скончался этот великий душой человек, которого называли "святой доктор", в бедности, в 1853 году. За его гробом шло не менее двадцати тысяч человек. Похоронен он был за казённый счёт... За свою жизнь он успел сделать так много, отдал столько души нашему народу, особенно самой бесправной и обздоленной его части, что и до сих пор многие наши современники, люди совсем другой эпохи, с благоговением и восхищением вспоминают его и жалеют, что сейчас нет среди нас подобного ему святого человека. Сейчас Римско-католическая церковь начала подготовку к канонизации доктора Гааза.
       Надо сказать, что одинокий, почти нищий, ничего не видевший, кроме своей в буквальном смысле каторжной работы доктор, был, несомненно, очень счастливым человеком - ведь он прожил свою жизнь так, как хотел, по велению своего сердца. Сам он говорил об этом так: "Самый верный путь к счастью - не желание быть счастливым, а в том, чтобы делать других счастливыми".
       В своё время о Гаазе писали многие наши знаменитые современники. Так, например, великий адвокат Анатолий Фёдорович Кони в 1897 году, почти через полвека после смерти великого, дорктора, издал целую книгу о нём, которая затем, вплоть до 1914 года, переиздавалась пять раз. Кроме этого, Кони читал лекции и публиковал статьи о докторе Гаазе. Именно благодаря Кони имя Гааза не ушло в неизвестность и мы теперь многое знаем о нём. О Гаазе также писали и А.П.Чехов, Максим Горький. Ф.М.Достоевский тоже восхищался этим человеком и ставил его в пример своим современникам.
       Понятно, что в советское время на его имя на многие десятилетия было наложено строжайшее табу. Лишь в 1980 году, в двухсотлетний юбилей со дня рождения великого доктора, о нём было опубликовано всего несколько строчек в журнале "Наука и жизнь". Написал их, да и то ...под чужим именем, Лев Копелев, который сам многие годы просидел в советских тюрьмах и узнал их порядки на собственной шкуре. Это было всё, что осталось от его очерка, предложенного редакции...
       Сам А.Ф. Кони тоже многое делал для того, чтобы осуждённых в России содержали в более приемлемых, более гуманных условиях. Однако и до сих пор российские тюремные порядки очень напоминают средневековые. Так, наш современник, известный правозащитник Анатолий Приставкин - писатель и в течение почти 10 лет бессменный председатель Комиссии по вопросам помилования при Президенте России - уже в начале двадцать первого века рассказывает, что спустя два века условия содержания заключённых остаются почти теми же, что были ещё при императрице Екатерине - невероятная духота, теснота, антисанитария, та же вонючая "параша" в углу, отсутствие самых простых предметов гигиены - мыла, зубной пасты.
       Доктор Гааз хлопотал, чтобы маленьких детей не разлучали с родителями, и это ему часто удавалось. А вот в российских тюрьмах порядки такие: дети находятся с матерями только до трёх лет, ну а потом, если мать ещё не отсидела до конца свой срок, то ребёнка просто отправляют в детский дом, где следы его теряются навсегда... В одной из северных колоний, например, женщинам не разрешают носить для тепла брюки, ну а если заболит зуб - то его просто вырывают, так как там даже нет зубного врача! Известны также из года в год повторяющиеся случаи массовой гибели подследственных в СИЗО (следственный изолятор) в жаркие дни от нехватки воздуха, то есть, люди просто задыхались, как в газовой камере, причём это были еще не осуждённые, а всего лишь подозреваемые! К несчастью россиян, в газовых камерах люди мучаются меньше - ведь там смерть наступает гораздо быстрее...
       Вот несколько просто провидческих строк из "Биографического очерка" А.Ф.Кони, посвящённого доктору Гаазу:
      
       "Таково свойство нашего образованного общества - мы мало умеем поддерживать сочувствием и уважением тех немногих, действительно замечательных деятелей, на которых так скупа наша судьба. Мы смотрим обыкновенно на их усилия, труд и самоотверженность с безучастием и ленивым любопытством ... Имя, которе должно бы служить ободряющим и поучительным примером для каждого нового поколения, уже произносится с вопросом недоумения: "Кто это такой?" ...У нас нет вчерашнего дня. Оттого и наш завтрашний день туманен и тускл..."
      
       А вот что сказал Анатолий Приставкин на церемонии, посвящённой 150-й годовщине со дня смерти доктора Гааза:
      
       "Кони предугадал этот наступающий завтрашний день. Он был не просто туманен, а беспросветен. Сквозь "тусклость" двадцатых годов ХХ века мы видим лишь красных комиссаров, добивающих остатки российской интеллигенции, с которой сгинул и сам Кони. Лишь немногие, составляющие культурную гордость страны, спаслись тем, что были отправлены в эмиграцию и нашли последний приют в Германии и Франции. Советская власть на многие десятилетия закрыла великие имена. Предала забвению и имя доктора Гааза..."
      
       Это торжество состоялось 27 июня 2003 года в немецкой школе имени доктора Гааза в Москве. Её организовало немецкое посольство, расходы взяла на себя компания Сименс. На торжествах выступил Посол ФРГ, а немецкие дети, ученики школы имени доктора Гааза, рассказали и показали видеофильм о том, как они провели благотворительную акцию в одном из московских детских домов. Организаторы разослали около 200 приглашений - в Московскую Мэрию, в Министерство здравоохранения, образования и другие организации. Из этих организаций не пришёл ни один человек... Повидимому, доброта, милосердие и помощь нашим людям гораздо нужнее немцам, чем самим россиянам. Впрочем это и понятно: ведь с давних времён и до сих пор российские чиновники на жизнь пока что не жаловались! Чему же тут удивляться, если общеизвестно, что сытый голодного не разумеет... До чего же верно говорится - "мы выиграли войну, но безнадёжно проиграли мир"!
       И всё-таки отрадно, что хотя бы в "Независимой газете" (приложение "Религии") появилась прекрасная статья Павла Антонова, посвящённая памяти доктора Гааза. Я думаю, что будет интересно привести её полностью.
      

    Фёдор Гааз: человек отчаянной смелости.

    Со дня кончины знаменитого врача и филантропа исполнилось 150 лет.

    Как и двести лет назад, российские заключённые находятся в ужасных условиях.

       "Мрачные сырые комнаты, почти совершенно лишённые чистого воздуха, очень часто с земляным или гнилым деревянным полом, ниже уровня земли. Свет проникает в них сквозь узкие, покрытые грязью и плесенью и никогда не отворяющиеся окна. Нет ни отхожих мест, ни устройства для умывания лица и рук, ни кроватей, ни даже нар. Все спят вповалку на полу, подстилая свои кишащие насекомыми лохмотья и везде ставится на ночь традиционная "параша". Эти помещения битком набиты народом".
       Это описание петербургских тюрем начала Х1Х века, принадлежащее известному русскому адвокату Анатолию Фёдоровичу Кони. Рассказ о местах не столь отдалённых - важная тема для русских писателей и общественных деятелей Х1Х-ХХ веков. Некрасов, Достоевский, Чехов, Солженицын, Шаламов, Довлатов - вот далеко не полный список великих людей, повествующих об ужасах российских тюрем и ссылок. И почти в каждой книге, написанной после пятидесятых годов Х1Х века, есть упоминание о "святом докторе" - Фёдоре Петровиче Гаазе, который посвятил свою жизнь заботе о заключённых.
       Этот человек родился 24 августа 1780 года в маленьком немецком городке Мюнстерайфеле близ Кёльна. В 1802 году он стал доктором медицины и по приглашению князя Репнина приехал в Москву, где сперва был главным врачом Павловской клиники, а затем, с 1829 по 1853 годы - главным врачом всех московских тюремных больниц. Немец по рождению, протестант по вероисповеданию, Фёдор Гааз совершил переворот в российской пенитенциарной системе. Он один боролся против казнокрадства и бюрократии многих московских чиновников, называвших святого доктора "чудаком" и "утрированным филантропом". И дело не в том, что генерал-губернатор Москвы или сотрудники тюрем были безнравственными или жестокими людьми, просто в их голове не укладывалось, как можно с любовью относиться к закоренелым преступникам или целоваться с холерными больными.
       Даже митрополит Филарет (Дроздов), уставший от постоянных ходатайств Фёдора Гааза за заключённых, воскликнул: "Да что вы с ними возитесь. Они же преступники. Если человек осуждён, то он не может быть невиновным". Его собеседник ответил: "Владыко, вы забыли о Христе". На что святитель после долгой паузы произнёс: "Это не я о Христе забыл, это Христос меня забыл в эту минуту". Этот диалог красноречиво свидетельствует о смелости и пламенной любви ко Христу одного христианина и о способности признать свои ошибки другого.
       Тем не менее, и тогда, и сейчас в обществе господствует точка зрения, сформулированная в фильме "Место встречи изменить нельзя" персонажем Владимира Высоцкого: "Наказания без вины не бывает". Как и двести лет назад, российские заключённые находятся в ужасных условиях. По словам руководителя Медицинского управления Главного управления исполнения наказаний Министерства юстиции России, Александра Кононца, отношение к осуждённым в наших тюрьмах по-прежнему остаётся варварским: "На питание одного заключённого бюджет даёт около пяти рубей (пимерно шесть американских центов!) в день. В камере, рассчитанной на 10 человек, содержатся три десятка заключённых. Когда летом на улице плюс 20, то в камере - Африка: плюс 40 при стопроцентной влажности. Люди теряют сознание".
       Что можно противопоставить стереотипам общества, которое постоянно требует отмены моратория на смертную казнь и ужесточения наказания? Подобные настроения людей - следствие глубокого кризиса не только системы наказания, но и подлинных человеческих отношений. В стране, где до сих пор памятны СЛОНы, ГУЛАГи и принудительное "лечение" в психиатрических больницах, непросто добиться гуманного отношения к заключённым. С одной стороны, кажется, что в современной России уже никого не подвешивают на дыбе, не приковывают к стулу, не забивают в колодки или кандалы. С другой - ещё Александр Солженицын описал изощрённые пытки, с помощью которых выбивались нужные показания. Сейчас, как и двести лет назад, российская тюрьма остаётся не средством исправления или перевоспитания, а "кузницей кадров" новых нарушителей законов.
       В середине Х1Х века Анатолий Кони так описывал причины дурного влияния тюрем на людей: "В этих местах, предназначенных для возможного исправления и смягчения нравов нарушителей закона, широко и невозбранно царили разврат, нагота, холод, голод и мучительство". Эти горькие слова остаются актуальными и до настоящих дней: как и прежде на Сахалине во времена Чехова, в российских тюрьмах свирепствуют туберкулёз, ВИЧ и целый букет других заболеваний; как и прежде, процветают противоестественные сексуальные отношения и унижение человеческого достоинства.
       Как и прежде, общество предпочитает не замечать заключённых. Между тем, как отмечает Александр Кононец, в российских тюрьмах преобладают не страшные сексуальные маньяки, а люди, преступившие закон по глупости или под влоиянием алкоголя: "Среди заключённых, конечно, есть закоренелые преступники, которые, как ни корми их и как ни лечи, всё равно будут смотреть в лес. А большинство - это люди, преступившие закон по глупости, по стечению жизненных обстоятельств, по минутному и зачастую пьяному порыву - да мало ли из-за чего вполне нормальный человек может угодить за решётку!"
       Кажется, что изменить негативное отношение к заключённым невозможно, что во всём виновато отсутствие средств, что стоит только дать денег на тюрьмы и больницы, как всё изменится само собой. Конечно, деньги - вещь нужная, но они не смогут преобразить мир, как это делал Фёдор Гааз.
       Он умер 16 августа 1853 года, ровно сто пятьдесят лет назад, но сила его пламенной любви к людям поражает до сих пор. Оставшись без копейки денег, презираемый "высшим обществом", обкрадываемый собственными подчинёнными и заключёнными, он с немецкой педантичностью и русской широтой спешил делать добро. И оно приносило плоды уже при его жизни. Заключённые в далёкой сибирской ссылке построили храм в честь святого Феодора Тирона, где молились о здравии, а затем и за упокой души "святого доктора". Тёмной зимней ночью в глухом переулке на Фёдора Гааза напали разбойники и стали требовать отдать деньги и шубу, но, узнав, кого они хотели ограбить, тут же попросили прощения и проводили его до нужного дома. Похороны "святого доктора" превратились в невиданное зрелище: более пятидесяти тысяч человек сопровождали гроб на Введенское (Немецкое) кладбище Москвы. Митрополит Филарет лично приехал к "святому доктору" во время его предсмертной болезни. Что же касается ссыльных и заключённых, то большинство из них души не чаяли в "святом докторе" и до конца своих дней вспоминали о встрече с ним.
       Фёдор Гааз был человеком отчаянной смелости. Он мог встать на колени перед Николаем 1 и вымолить прощение для старика раскольника, он мог под личную ответственность расковать заключённого, которому кандалы натёрли ноги. Он стремился всеми возможными средствами задержать ссыльных в Москве хотя бы на пару дней, чтобы те могли отдохнуть и немного подлчиться. Он был писателем, оставившим после себя и учёные труды по медицине, и наставления к благочестивой жизни. Он был изобретателем, придумавшим облегчённые кандалы, лично отходившим в них десятки километров по своей комнате, чтобы узнать, удобно ли заключённым будет в них идти по этапу. Он был врачом, способным усмирять холерные бунты, утешать безнадёжных больных и бесплатно лечить глазные болезни. Наконец, он был христианином, для которого не существовало конфессиональных, национальных или сословных преград.
       Доктор Гааз умер, а тюрьмы остались. Режим в них ещё более ужесточился, но это не означает, что вся его жизнь была неудачей, а служение - напрасной тратой времени. Его призыв "Спешите делать добро" до сих пор вдохновляет людей, которые идут в тюрьмы и колонии, чтобы попытатьося хоть как-то облегчить участь заключённых.
      

    *

    * *

       Как жаль, что в наше время, в двадцать первом веке, у нас нет своего доктора Гааза, а ведь он нам крайне необходим, хотя теперь заключённые и не идут по этапу, нанизанные на один общий металлический прут или же в тяжёлых кандалах. Тем не менее, слишком часто с заключёнными (да и просто с обычными людьми, не заключёнными, не осужденными, ни в чём не обвинёнными и даже, представьте себе, с иностранными гражданами!) безнаказанно делают всё, что хотят, вплоть до того, что убивают, и это, как правило, сходит с рук. Об этом время от времени всё-таки пишут наши газеты и журналы, иногда даже вроде бы кого-то и судят за подобные преступления, но они почему-то всё никак не кончаются. Отсюда понятно, почему у нас ходит так много анекдотов про милицию и гаишников, за которые теперь слава богу, уже в тюрьму не бросают, как это было в недавние советские времена.
       - Товарищ милиционер! За что? Я же ничего не нарушил!
       - А что, по-твоему, моя семья должна ждать, пока ты нарушишь?
      
       Общеизвестны условия содержания в наших тюрьмах-рассадниках туберкулёза, СПИДа и других болезней, невозможность людей, отсидевших свой срок, устроиться на работу, а нередко даже и восстановить прописку по прежнему месту жительства. Об этом постоянно пишут и говорят, но всё остаётся по-прежнему, а ведь в местах заключения в России сейчас находится почти один миллион человек, не говоря уже о том, что через систему СИЗО проходит около пяти миллионов!
       Можно также упомянуть и недавние погромы на московском рынке в Беляево, когда наши отечественные фашисты убили нескольких торговцев-азербайджанцев да и ещё изуродовали с десяток прохожих, независимо от их национальности. Подобные погромы и убийства в метро или на улице "лиц с неславянской внешностью" уже стали для нас обычным явлением, причём, как правило, виновников почему-то почти никогда так и не находят.
       В один из летних дней 2000 года в Марселе буквально весь город вышел на улицы, люди шли и шли, неся над головами портрет молодого человека в траурной рамке. И совсем неважно, что же на самом деле произошло с ним, чего требовали и к кому обращались марсельцы. Вполне может быть даже, что он сам умер в больнице из-за неправильного или несвоевременного лечения. Но самое главное заключается в том, что марсельцы устроили грандиозную общегородскую демонстрацию протеста из-за смерти всего лишь одного человека. Да ведь это же - французы, куда им до нашей высочайшей духовности, которую и "умом не понять", и "аршином общим не измерить"! Самое же неслыханное заключалось в следующем: молодой человек на портретах имел вполне арабскую внешность...
       А вот что пишет газета "Коммерсант" от 15 апреля 2003 года в статье под заголовком "У иностранцев глаза велики - они боятся московской милиции больше чем бандитов":
      
       "Вчера в столичной мэрии были подведены итоги исследования "Безопасность жизни в Москве глазами иностранцев". На основании опроса представителей крупных зарубежных компаний, центр РОМИР пришёл к выводу, что иностранцы боятся жить в Москве из-за сотрудников милиции. Представители же правоохранительных органов психологический дискомфорт, который испытывают иностранцы при встрече с человеком в погонах, считают положительным явлением.
       ...Безопасность представителей крупных зарубежных компаний волнует столичную мэрию потому, что они являются потенциальными инвесторами в московскую экономику. ...Ситуация с безопасностью в Москве, по мнению большинства респондентов, хуже, чем в других крупных городах мира. Кроме непосредственного столкновения с угрозой для личной безопасности (скинхеды, криминальные разборки, заказные убийства и негативное отношение сотрудников милиции), иностранные граждане испытывают общий психологический дискомфорт, который, по рассказам исследователей, приеследует их повсюду. Причём чем выше занимаемая должность, тем сильнее это чувство.
       В качестве иллюстрации к сказанному господин Мурадов рассказал две истории. Одна про то, как он видел темнокожего гражданина Англии, на которого напали несколько хулиганов и никто не пришёл ему на помощь, а вторая - про арабского миллиардера, мечтавшего вложить в экономику города несколько своих миллиардов, но отказавшегося от этой идеи после того, как сотрудники милиции семь раз подряд попросили его предъявить паспорт.
       Вот свидетельства некоторых иностранцев, живущих и работающих в Москве. Они отвечали на вопрос: "Чего вы в Москве боитесь?"
       Хон Чжун Ким, директор московского представительства Национальной организации туризма Кореи:
       - Скинхедов. Они меня уже дважды избивали, и вообще из-за них иностранцам в Москве запрещено спускаться в метро. И сына я вожу только на автомобиле. И вообще - нигде в мире нет столько бумаг, как здесь.
       Хуан Хэнчжу, шеф-редактор московского бюро китайского информационного агентства "Синьхуа":
       - Всего боюсь! Например, скинхеды угрожают не только моей жизни, но и жизням сотрудников агентства. Корреспонденты боятся ездить на пресс-конференции на метро, всем теперь машины персональные подавай. Боюсь и наглых милиционеров и буду бояться, пока не произойдёт реформирование МВД".
      
       Можно также процитировать и газету "Известия" от 15 апреля 2003 года, где опубликована статья "Ужасы нашего городка. Иностранцы боятся наших милиционеров":
      
       "Московская милиция постоянно демонстрирует своё бессилие... Главное для них - получить деньги. ...Кроме того, иностранцы отмечают, что в Москве постепенно входят в моду национализм и расовая нетерпимость. Причём горожане совершенно равнодушны к вспышкам нацизма.
       ...Для Георгия Мурадова, руководителя департамента международных связей правительства Москвы, результаты социологического исследования стали шоком. ...Действия правоохранительных органов часто наносят ущерб экономике Москвы.
       ...Последний штрих нелицеприятного для городских властей опроса (который они же и оплатили) - прошедшее (как раз в момент презентации исследования) по лентам информагентств сообщение о том, что в минувшие выходные трое мужчин в милицейской форме ограбили граждан Германии и Афганистана. Под предлогом проверки документов они отобрали у обоих иностранцев документы и валюту и скрылись ...на милицейской машине."
      
       Как говорится, комментарии излишни!

    Глава 13.

    Последняя доза.

      
       С помощью розового газа Сергей несколько раз нырял в память доктора Гааза, и хотя постоянно видел там ужасные картины болезней, мучений и несправедливости, он испытывал истинное наслаждение, потому что смотрел на мир глазами праведника и своего кумира. Он ещё чётче понял, сколько же надо было иметь духовной силы и любви к людям, чтобы не сломаться и довести до конца свою миссию на земле. И вот наконец в пробирке осталась последняя доза на один-единственный вдох.
       До сих пор Сергей в образе доктора Гааза смотрел всё, что придётся - то, что случайно возникало перед его глазами наподобие изображения на экране в кинотеатре. Но последнюю дозу нельзя было использовать так бездумно. Ведь ещё раньше, в случае с Эрой Львовной, Сергей установил, что вызывать воспоминания можно избирательно. Тогда он мысленно назвал дату, возраст человека, и, действительно, попал как раз туда, куда нужно. А что, если на этот раз пойти другим путём - назвать не дату событий, а область знаний, которыми владел интересующий его человек?
       Сергей снова устроился в своём кресле, погасил свет и вдохнул последнюю дозу из пробирки. При этом он подумал: "Все знания по медицине". Перед его глазами пронеслись страницы всех учебников и медицинских книг и журналов, которые когда-либо читал доктор Гааз. И хотя они были на незнакомом немецком языке, Сергей прекрасно понимал всё, что в них было написано, ведь он теперь был самим доктором Гаазом! За несколько секунд промелькнули картины сотен лабораторных работ и химических опытов, которые доктор Гааз сделал за всю свою жизнь. Нёсся стремительный вихрь операций, перевязок, рецептов, лекарств, мазей, гнойных ран, отрезанных конечностей и прочих ужасов. Сергей вынес это всё - ведь если такое оказалось по силам одному человеку, то может, должен вынести и другой. Когда Сергей встал из-за стола, он знал по медицине всё, что знал когда-то опытнейший врач своей эпохи доктор Гааз...

    *

       Кроме невидимого сонма праведников мира, которые всю жизнь окружали Сергея, был с ним и ещё один человек, без памяти о котором он просто не смог бы жить. И это, конечно, была всё та же Ирина. Теперь он знал о ней очень мало, ведь общих знакомых уже давно не осталось, она куда-то уехала из Беляево, передав свою трёхкомнатную квартиру дочери, которая вышла замуж и теперь жила там с мужем и двумя детьми. Понятно, что Ирина давно стала бабушкой, но перед глазами Сергея, так же как и на старых пожелтевших чёрно-белых фотографиях, она по-прежнему была молодой и колдовски красивой. Как-то давно Сергей случайно услышал, что сын Ирины эмигрировал в США, стал там преуспевающим бизнесменом, и Ирина, якобы, тоже уехала туда на постоянное жительство к сыну. Теперь Сергей даже не знал названия того города, где она теперь жила...

    *

       После истории с доктором Гаазом Сергей снова начал пробовать коричневый газ на других могилах. Однако, сколько ни старался, у него после этого так опять никогда ничего и не выходило. Он израсходовал множество пробирок, но все его попытки оказались безуспешными. Темне менее, в шкафу ещё оставался приличный запас коричневого газа.
       Сергей давно уже был на пенсии. К середине двадцать первого века мир вокруг немыслимо изменился, но окружающая действительность мало интересовала Сергея. Иногда он думал о смерти и жалел, что когда-то по собственной глупости так бездарно потерял Ирину. Теперь, с такими немыслимыми техническими возможностями, как сейчас, невозможно даже позвонить ей по видеотелефону или же послать электронное письмо. Ему уже исполнилось девяносто лет, он никогда и не предполагал, что сможет прожить так долго. Где-то далеко, в чужой стране, жила его любимая Ирина, которую он, вопреки всякому рассудку, всегда видел прежней умопомрачительной красавицей. И хотя она была на несколько лет старше, он твёрдо знал, что она тоже ещё жива.
       Как ни странно, Сергей не чувствовал себя дряхлым стариком. Он был ещё вполне бодр, хотя, по логике вещей, жить ему оставалось недолго. Ему часто снилось его детство - школьные годы, речка Прегель в Калининграде-Кёнигсберге, где летом он гостил у родителей, аккуратные немецкие домики с красными черепичными крышами, могила Канта в разрушенном советскими бомбёжками соборе, а вот Ирина почему-то не снилась никогда.
       Однажды ему в голову пришла дикая мысль - а что, если поехать в Америку и разыскать там Ирину? Чем он, собственно говоря, рискует и чего боится? Ведь жизнь уже почти окончена, так, может быть, кто знает, хотя бы несколько последних лет она согласится провести рядом с ним! Конечно, он стар и нищ, но у него есть его открытие. Оно никому не нужно здесь, но там его оценят по достоинству, у него найдутся ученики и продолжатели, он станет миллионером, и тогда Ирина, конечно, согласится хоть иногда терпеть его рядом с собой - просто как компаньона и собеседника, говорящего, к тому же, на её родном языке в этой чужой равнодушной стране.
       Разумеется, для розысков Ирины необходимо было знать её тамошний адрес. Единственное место в России, где ещё возможно найти её следы - это старый дом в Беляево, куда Сергей и отправился в один прекрасный день. Конечно, теперь он не мог пройти перед консьержкой в знакомую квартиру под видом сантехника или дворника, хотя древняя синяя спецовка и до сих пор где-то висела в его шкафу. Кто же поверит, что на работу принимают девяностолетних сантехников или дворников! Поэтому Сергей просто понадеялся на счастливый случай. Древний дом, к счастью, оказался цел. И хотя в нём было девять этажей, теперь, среди новых громадных зданий он смотрелся просто карликом. Оказалось, что конесьержек в подъездах давным-давно не существует - вместо этого стояли бронированные двери с кодовыми замками, и Сергею пришлось изрядно подожать, пока кто-то не вышел из нужного подъезда, открыв для него изнутри заветную дверь.
       Поднявшись на знакомый этаж и позвонив в ту самую квартиру, Сергей не очень-то и надеялся, что кто-нибудь окажется дома. Однако, даже не спрашивая, кто там, дверь открыли и на порогое он увидел ...Ирину. Молодую и красивую Ирину! Этого не могло быть, но это было так! Однако девушка, если присмотреться, была повыше ростом, совсем с другой причёской и, главное, слишком уж длинноногой. Сергей понял, что это, скорее всего, внучка или даже правнучка Ирины. Он объяснил, что ему нужен адрес Ирины в США, так как он - её старый знакомый и коллега - скоро летит туда и хотел бы с ней встретиться. Оказалось, что Ирина, хотя и была на несколько лет старше Сергея, действительно, ещё жива и находится в Нью-Йорке. Сергей без затруднений получил заветный адрес и распрощался с девушкой. Он не знал, что девушку зовут Машенька, что она постоянно живёт совсем в другом месте, и сейчас чисто случайно оказалась в своей старой пустующей квартире такого ужасного, отвратительного и допотопного родительского дома.
       В России давно уже кончились советские времена, рухнул железный занавес, о котором новые поколения не имели никакого понятия, и Сергей в один прекрасный день спокойно купил авиабилет, страховку и отправился в Нью-Йорк. Перед отлётом он набил все свои карманы пробирками с коричневым газом. Никакие металлодетекторы не смогут их обнаружить, ну а если и конфискуют, то, в конце-концов, тоже небольшая потеря - он всегда сможет набрать нужных грибов в каком-нибудь национальном парке и получить аналогичный продукт возгонки в самом примитивном, даже школьном химическом кабинете.
       У него, к сожалению, уже не было ни милиграмма розового газа, но Сергей всё-таки надеялся на счастливый случай, который всегда может произойти в самый неожиданный момент, как это уже было с ним несколько раз в течение его жизни. И его ученикам только и останется, что найти причину того, почему же в одних, очень редких случаях реакция идёт, а в других нет, и тогда Нобелевсквя премия у него в кармане.
      

    Глава 14.

      

    Голубые кружева из хлеба.

       Ещё в прошлом месяце носили туфли на шпильках, а в этом уже снова вошла в моду обувь на платформе. Как это было когда-то в семидесятых годах прошлого века. Вот уж, действительно, ничто не ново под луною! Так и ходит мода по спирали. Всё труднее становится следить за собой и прилично одеваться. Ведь никому, разумеется, не хочется быть хуже других. Завтра придется ехать в универмаг и покупать всей семье обувь на платформе. Можно, конечно, отнести в мастерскую и просто поменять подметки у старой обуви. Это будет намного дешевле. Но и намного дольше. Стоять в очереди, чтобы сдать, а потом снова приезжать и получать заказ. Уж лучше поехать в магазин и купить новые. Чёрт с ними, с деньгами, деньги ведь можно заработать, стоит лишь взять еще один сверхурочный заказ. А вот время - это, действительно, деньги!
       Хари вздохнула и снова взялась за карандаш. Она была неплохой художницей и всегда имела достаточно заказов на рекламу. Сейчас она хотела выжать из себя максимум фантазии, чтобы создать яркую, запоминающуюся и поражающую воображение покупателя рекламу новой посуды. Эта посуда принципиально отличалась от всей предыдущей за всю историю человечества. Хари видела её всего один раз на приёме в посольстве и была просто потрясена. Чашки, тарелки, вазочки, бокалы и салатницы были не просто прозрачными, а прямо-таки невидимыми. Супы, соки, кусочки рыбы, салаты, бифштексы как бы парили в воздухе сами по себе. Посуда делалась не из стекла, не из пластмассы или золота, а из тестерония сжатого под давлением в 50 атмосфер. Сам по себе этот газ бесцветен, но чтобы посуда выглядела эстетичнее, а, главное, была хоть чуть-чуть видимой, тестероний чаще всего окрашивали в какие-нибудь приятные цвета - голубой, розовый, сиреневый, салатный и так далее.
       Такая посуда практически невесома - целый поднос с закусками можно не нести, а лишь слегка подталкивать перед собой и он, как воздушный шарик, плавно плывёт по воздуху в нужном направлении. Конечно, продукты, наполняющие посуду, имеют свой вес, но дело в том, что посуда ещё обладает и антигравитационным эффектом, стоит только задать ей нужный режим. Её грузоподъемность составляет не менее пяти килограммов, а ведь какой-нибудь салат, даже приготовленный для целой компании, вряд ли весит больше килограмма! Эту посуду не нужно и мыть - в крайнем случае лишь слегка вытряхнуть, так как никакие напитки или пища совершенно не прилипают к тестеронию, они прямо-таки отскакивают от него, как вода отскакивает от масла. Эта посуда не только абсолютно гигиенична и безвредна, но даже и полезна: её исключительно приятный вид вызывает усиленное отделение желудочного сока, что способствует лучшему перевариванию пищи.
       Посуда из тестерония не может разбиться, растаять, сгореть или же, например, покорёжиться. Она не вступает ни в какие химические реакции. А в случае необходимости, даже меняет свои очертания: так, лёгкое тестероновое облачко необыкновенно красиво выглядит, приняв форму шара, в котором переливается рубиновое вино. Тестероновая посуда почти нематериальна и при этом физически неуничтожима, она практически вечна. Конечно, - только до появления чего-нибудь другого, еще более потрясающего.
       Но, по мнению Хари, главное достоинство новой посуды было не во всём вышеперечисленном. Главное было в том, что она только что входила в моду, а это значит, что мода продержится как минимум месяцев пять-шесть, может быть, даже и больше. Пока учёные не изобретут что-нибудь принципиально другое. Значит, целых полгода можно спокойно жить и не думать хотя бы о посуде. И без того забот хватает.
       У самой Хари тестероновой посуды пока еще нет. Но фирма обещала подарить три сервиза на двенадцать персон - обеденный, чайный и кофейный. Но только в том случае, если реклама будет удачной.
       Хари, стыдно сказать, до сих пор ещё использует допотопную терлоновую посуду в виде обычных твёрдых чашек и тарелок. Которая вышла из моды уже месяц тому назад. Эта посуда, конечно, неплохая, саморазогревающаяся, но пользоваться ею для приличного человека с каждым днём становится всё более неприлично. Хари, конечно, видела иронические взгляды гостей, когда подавала им закуски в терлоновой посуде, но не обращала на них особого внимания. Ведь она всегда отличалась нестандартным мышлением и нежеланием смешиваться с толпой в погоне за чем-нибудь сверхмодным. У неё, слава богу, с детства резко выражена индивидуальность. Да, к тому же, зачем тратить такую уйму денег на то, что можно получить бесплатно!
       Терлоновая посуда, которой всё ещё упрямо пользовалась слишком независимая в своих поступках Хари, впервые появилась уже целый год тому назад и теперь, действительно, выглядела совершенно нелепо, тем более, на столе у такой современной и интеллектуальной женщины, как Хари. Но, ничего не поделаешь, могут же и у Хари быть свои капризы. Друзьям приходилось прощать ей её маленькие странности.
       Дело в том, что Хари была неравнодушна к тонким духам, к запаху корицы, гвоздики, индийских благовоний и других ароматических веществ. А терлоновая посуда была ароматизирована. Каждая чашка, тарелка, блюдце имела свой аромат, настолько индивидуальный, что он не повторялся никогда и нигде, ни у какой другой чашки или тарелки, вообще - ни у какой другой вещи на всём земном шаре.
       Конечно, можно было купить сервиз с искусственными, синтетическими ароматами, но старомодная Хари предпочла "Лесную сказку". Предметы этого сервиза источали запахи цветущей липы или соснового леса, берёзовой листвы или ландыша, шиповника или медуницы, лесной земляники и так далее. За обедом создавалась полная иллюзия пикника где-нибудь на траве среди природы. А природу Хари очень любила, хотя во всём остальном была вполне современной женщиной. Конечно, совершенно естественно, что она, несмотря на всю свою любовь, при такой огромной занятости, за сорок лет жизни была в лесу всего каких-нибудь три- четыре раза. Да и то в детстве. Но эти прогулки в национальном парке остались самыми светлыми воспоминаниями её жизни.
       Первый эскиз рекламы изображал тестероновую посуду в виде разноцветных воздушных шариков, которыми играют дети. Розовые, беззаботные дети, как понятно каждому, символизировали счастье. При этом Хари подумала, что счастье уплывает от нас тем дальше, чем быстрее мы за ним бежим. Но к рекламе это не имело никакого отношения. Дети на рекламе были счастливы, потому что у них была тестероновая посуда. Счастливы потому, что и об этой посуде, и обо всём остальном, что необходимо для счастливой жизни, за них непрестанно думают лучшие учёные всей земли.
       Первый эскиз не очень удовлетворил Хари. Он был несколько наивен и примитивен, хотя это иногда нравится покупателям и производит впечатление на домохозяек. Хари задумалась над вторым вариантом рекламного проспекта. Теперь ей хотелось изобразить тестероновую посуду в виде семян одуванчика, которые послушно летят на кухню от одного дуновения счастливой обладательницы нового сервиза. Хари снова взялась за карандаш и... в соседней комнте раздался стон. Хари вздохнула и встала из-за стола. Все мысли разом выскочили из головы. Неизвестно, сможет ли она вспомнить свои идеи потом.
       Старик сидел в инвалидном кресле и стонал. Кресло было оборудовано миниатюрным радиоприемником и старик мог слушать любую из сорока восьми радиопрограмм. В ухо его была вставлена крохотная мембрана наушника, от которой на грудь свисал тоненький проводок. Кроме того, вся стена комнаты представляла собой экран телевизора, который старик мог смотреть не сходя с кресла.
       С каждым днём старик всё больше и больше бесил Хари. Ведь они с мужем не поскупились, оборудовали его комнату всем, чем только можно (неизвестно, будет ли когда-нибудь так же тратиться на них их собственный сын). Сиди себе и развлекайся. Ведь никто не виноват, что его разбил паралич. Значит, теперь надо терпеть. Сидеть в кресле и стараться не быть в тягость окружающим. Тем более, самым близким людям - сыну и невестке.
       Старик, конечно, не в состоянии понять, на какие жертвы вот уже многие годы они идут для него. Ему, видите ли, скучно! Можно подумать, что Хари с мужем много веселятся. Работают, как проклятые, жизни не видят. Муж на трёх ставках разрывается, а она одна выполняет заказы, с которыми, пожалуй, и целая мастерская не справится. Муж себе язву желудка нажил, а ничего, не жалуется. Понимает, что в наше время нельзя иначе. Если, конечно, хочешь быть на уровне, если у тебя тонкий интеллект и масса утонченных потребностей.
       И им, действительно, не на что жаловаться. Сын ходит в спецшколу, где изучает этрусский язык. Таких школ на планете всего девять. А это что-нибудь да значит! С такими редкостными познаниями ему после школы устроиться в жизни уже будет намного легче, чем остальным. Ему наняли репетиторов по теории относительности, верховой езде и космоплаванию. А ведь не каждая семья может содержать свою конюшню, хоть и небольшую, и свой космолёт. А они добились этого. Сами, своим трудом. Работают, как звери, жизни не видят. А этот тупой, эгоистичный старик совсем выжил из ума. Ему, видите ли, скучно! Общения хочется! Если бы, действительно, с ним можно было хоть о чем-нибудь поговорить! Так ведь нет - он уже много лет может лишь мычать. Непонятно даже, соображает ли он вообще хоть что-нибудь.
       Можно, конечно, устроить его в больницу. Но ведь там ему будет гораздо хуже, да и стоит это безумно дорого. И неизвестно, сколько он ещё протянет. Тогда придется годами платить бешеные деньги. Изделия, сходящие с конвейера или стандартные услуги стоят дёшево. Но ведь нельзя лечить инвалида и ухаживать за ним на конвейере. А всякая индивидуальная услуга, например, личный врач, репетитор, сиделка - просто разорительны. Даже для Хари.
       Впрочем, если подсчитать те часы, которые они с мужем потратили на старика - то уже получится почти целое состояние. Не намного дешевле, чем платить за его содержание в каком-нибудь пансионате. Ежедневные кормёжки, туалет, да ещё это дурацкое "общение", когда он от скуки без конца вызывает её стоном, хотя она прекрасно знает, что у него ничего не болит. И она, как дура, бросает всё и бежит к нему. Всё это ежедневно отнимает у неё не менее двух-трех часов. Эти часы складываются в годы. Годы, потраченные впустую. Тогда как за два часа она могла бы сделать еще пару эскизов и получить неплохие деньги.
       Если бы не этот старик, то у них, несомненно, уже давно была бы своя окололунная станция, где они всей семьёй могли бы проводить отпуск. Вместо того, чтобы торчать по путёвке, как нищие, в крохотном отсеке убогой коллективной станции. Куда теперь не хотят ездить даже гораздо менее требовательные люди.
       Натянуто улыбаясь, Хари подошла к старику, поправила ему плед, напоила его апельсиновым соком и вышла. Она снова села за рекламу, но никакие идеи больше не приходили ей в голову. Её охватили раздражение и обида за то, что судьба так жестоко обходится с нею. Старик, наверняка, думает, что она потеряла с ним всего лишь пять минут и это не такая уж большая жертва с её стороны. А она, на самом деле, потеряла весь день творческой работы. И самое ужасное, что завтра повторится то же самое. И послезавтра тоже. И неизвестно, сколько это будет длиться ещё!
       Поздно ночью с работы пришел Стив. Он выглядел совсем измождённым, но глаза его сияли. Совершенно неожиданно одна солидная фирма поручила ему расчёт объекта НС-48. В очень короткие сроки. Но за эту работу он получит сумму, равную его годовому окладу. Кроме того, это принесет ему известность среди специалистов. Отказ был бы просто идиотизмом. Такой шанс бывает один раз в жизни, и потом Стив никогда не простит себе, что упустил его.
       Стив ужесно устал. Устал сегодня, устал вчера, устал вообще. Слишком устал за сорок пять лет своей жизни. Ему безумно хотелось каждый день сразу же после работы рухнуть в постель и хоть раз в жизни отоспаться. Спать, спать, спать до отвала. Но он не мог позволить себе даже этого. Сегодня он решил не ужинать, чтобы сэкономить пятнадцать минут и поспать на пятнадцать минут больше. Но перед сном он всё равно должен хоть на пятнадцать минут зайти к отцу и пообщаться с ним. Ведь Стив уходил на работу рано утром и не видел его целыми днями. Слава богу, что хоть Хари работает дома и смогла взять на себя все заботы об отце.
       Идти к отцу просто не было никаких сил, да и не хотелось. Но придётся. Ведь Стив ему всё-таки сын. Хотя, конечно, какое уж тут может быть общение между немым, парализованным полутрупом, который давно уже ничего не смыслит в жизни, и современным, деловым человеком, для которого время - деньги в буквальном смысле слова. Стив направился к отцу, с горечью думая при этом, что отец, хотя и невольно, ежедневно крадёт у него пятнадцать минут сна. Или пятнадцать минут сверхурочной работы, или пятнадцать минут общения с семьёй. Словом, пятнадцать минут его жизни, которые теперь уже сложились в месяцы или даже годы, выброшенные впустую.
       Утром Стив проснулся с головной болью. Если так будет продолжаться и дальше, то у него просто не хватит сил работать ещё и над новым заказом для фирмы. И тогда он не сможет нанять для ребёнка ещё и репетитора по квантовой механике. И уже в самом начале своей жизни их сын не сможет опередить других, чтобы участвовать в борьбе за место под солнцем. Он будет менее конкурентоспособным, чем заслуживает этого по своему уму и способностям. И виноваты в этом будут только его родители.
       Если Стив не выполнит новый заказ, он не сможат также купить достойный подарок своей Хари. К ее сорокалетию. А ведь она - редкая женщина. И он её безумно любит. Вот уже двадцать лет. Ей давно хочется иметь хлебный трансформер, без которого теперь не обходится ни одна по-настоящему интеллигентная семья. А ведь он совсем недавно начал входить в моду и поэтому стоит немалых денег. Только плебеи, только люди, полностью лишённые интеллектуальных запросов, всё ещё могут есть обычный хлеб, примитивно нарезанный кусками и поджаренный в тостере.
       А вот в хлебном трансформере хлеб нарезается тончайшими пластинками, обесцвечивается, перфорируется и затем окрашивается в разные приятные цвета. Все программы перфорирования - строго индивидуальны, они не повторяются ни в одном другом трансформере и, по желанию хозяйки, в зависимости от её вкуса, могут задаваться с помощью ЭВМ. Трансформер можно настроить на программу вологодских или брюссельских кружев, на программу лаосских народных орнаментов или даже перфорировать хлебцы в виде магических китайских иероглифов, означающих здоровье, богатство и долголетие. Первую партию можно заложить синего цвета, вторую - голубого, третью - белого, затем жёлтого, оранжевого, красного и так далее. А потом разложить хлебные кружева на поднос из тестерона в соответствии со всеми цветами спектра. Обед с такими хлебцами выглядит необыкновенно элегантно. К тому же, красящие вещества не только не вредны, но даже и полезны, так как содержат витамины, тонизирующие вещества и все необходимые человеку микроэлементы, исключающие кариес зубов, бери-бери и многие другие болезни. Таким образом, громадные затраты на трансформер в конце-концов обернутся экономией на врачах и лекарствах.
       Стив знал, что если бы он ежедневно спал хотя бы на пятнадцать минут больше, то эти частые головные боли перестали бы мучить его. Но где взять эти пятнадцать минут при такой безумной загруженности? И он вспомнил об отце! Если только не видеть отца. Но ведь это невозможно пока отец в доме. Значит, его надо убрать...
       На следующее утро Стив собрался на работу намного раньше, чем обычно, и прошел в комнату к отцу. Он сказал отцу, что повезёт его на консультацию в институт. Конечно, он разговаривал с отцом просто так, на всякий случай. Вряд ли старик сейчас вообще понимает хоть что-нибудь. Стив выкатил кресло с отцом во двор и поставил его в аэр. Сел за пульт управления и полетел к центральной площади города. Аэр приземлился на платной стоянке. Толкая перед собой кресло с отцом, Стив направился к площади. Он поставил кресло в самом центре и пошел назад к аэру. На площади было полно народа, но никто, разумеется, даже и не взглянул на Стива, как будто здесь каждый день оставляют парализованных стариков в креслах. И это естественно - ведь у каждого и своих забот полон рот.
       Стив рассчитывал, что прохожие, увидев брошенного паралитика, вызовут скорую помощь. И старика тут же отправят в специализированный пансионат. А там ему будет даже лучше, чем дома. Говорить он не может и никто так никогда и не узнает, чей это старик. У отца будет всё необходимое, причем на вполне приличном уровне, а Стив и Хари наконец-то освободятся от ухода за ним. Ведь старик уже много лет больше похож на растение, чем на человека - немой и почти безучастный. Ему ничего и не нужно, кроме ухода, который сводится к чистой физиологии. Ни о каком духовном общении с ним и речи быть не может. Вряд ли он узнаёт теперь Стива и Хари, вряд ли отличает их от других людей. И платить за него не придется ни копейки. И спать можно будет ежедневно на пятнадцать минут больше. И у его любимой Хари теперь наконец-то будет хлебный трансформер.
       Вечером Стив снова прилетел на площадь. Просто так, для очистки совести. Он и не сомневался, что его отец давно уже находится в каком-нибудь пансионате для инвалидов, оборудованном по последнему слову техники.
       Странно, но Стив даже как будто чувствовал какие-то угрызения совести. Хотя и знал, что отцу в приюте будет лучше, чем дома. По крайней мере не будет сидеть целыми днями один. Без отца, конечно, намного облегчится жизнь его и Хари. А отец, собственно говоря, давно уже почти что и не человек. Когда-то Стив его очень любил. Но тогда отец был молодым, весёлым и добрым. Он многому научил Стива: привил ему упорство и трудолюбие, целеустремленность и силу воли. Только благодаря этим качествам Стив и смог пробиться в жизни. Но после того, как отца разбил паралич, всякое общение с ним прекратилось, и за многие годы его болезни чувство жалости к отцу постепенно превратилось у Стива в постоянное раздражение и досаду. Стив всё более ощущал отца, вернее, не отца, а то, что от него осталось, как помеху в своей жизни. Без этого лишнего груза Стив, несомненно, добился бы гораздо большего, чем теперь. Господи, и что только жизнь делает с человеком! И никто не виноват во всем этом - ни Стив, ни отец.
       Отца на прежнем месте, конечно, уже не было. Но там стояла какая-то возбуждённая толпа. Стив подошёл ближе и прислушался. Из обрывков разговоров он понял, что на этом месте целый день, на самом солнцепёке, просидел в кресле какой-то паралитик. И все проходили мимо, а кто-то, решив, что это нищий, положил ему на колени кусок хлеба. Говорят, старик заплакал. И только когда он упал, прохожие вызвали скорую. Но было уже поздно, старик умер от солнечного удара.
       Говорили также, что утром кто-то якобы видел вполне приличного мужчину, который оставил этого старика на площади. И все жалели этого мужчину, потому что в наше время содержать инвалида в семье - непозволительная роскошь. Старика, конечно, жалели тоже, но меньше.
       Стиву было очень грустно. Кто же знал, что всё так получится? Ведь он хотел как лучше. Лучше для всех. Хотя для отца, может быть даже и лучше, что он умер. Да и разве он жил все эти последние годы? И тут Стив случайно посмотрел под ноги. В пыли валялась горбушка обыкновенного, отрезанного ломтём хлеба. Это было последнее, что соприкасалось с отцом так близко...
       Не заботясь о том, что о нём подумают другие, Стив наклонился и поднял горбушку, поднес её к лицу и вдохнул хлебный аромат. Волшебный запах перенёс его в детство. И вдруг перед его глазами возникло лицо отца - доброе, весёлое, молодое... Стив постоял ещё немного, а потом бросил горбушку на мостовую и зашвырнул её ногой подальше.
       Стив побрел к аэру. У него опять разболелаь голова. А ведь сегодня ему обязательно надо приниматься за новый заказ. Тянуть просто невозможно. Он этот заказ, конечно, выполнит. Чего бы это ни стоило. Даже если придётся совсем не спать несколько ночей. Зато потом уже он будет спать каждый день на пятнадцать минут больше. И головные боли прекратятся.
       В последнюю минуту у Стива мелькнула дурацкая мысль: интересно, а что с ним сделает Хари, если его тоже когда-нибудь разобьёт паралич?

    Глава 15.

    И сказал им Господь: плодитесь и множьтесь во славу мою...

       На столе лежал самодельный ёлочный фонарик. Приближался Новый год и утром внуки клеили ёлочные игрушки. Теперь они ушли спать, а фонарик забыли.
       Лайт тоже всегда обожал клеить ёлочные игрушки. Как-то однажды перед обедом они клеили вместе с Тимом и Тим за что-то обиделся на Лайта. И после сна, когда Лайт сунул ноги в ботиночки, оказалось, что Тим спрятал туда самые красивые только что сделанные игрушки. Естественно, Лайт их раздавил. Господи, до чего же их было жалко!
       А однажды ещё: бабушка пекла сдобные булочки в духовке. С изюмом. И весь первый противень сгорел. Бабушка разломила одну булочку. Внутри она не совсем почернела и середину всё-таки ещё можно было съесть. Но бабушка даже не спросила Лайта, хочет ли он выковырять середину, и бросила булочку в помойное ведро. А Лайт страшно хотел, но просто постеснялся об этом сказать сам. Ведь его не спрашивали. Лайту было так жалко ту булочку, что это невозможно забыть никогда. Потом ещё много было всякого, но уже всё-таки не так. К тому же, то, что было потом, почти всё забылось.
       Лайт сидел на диване, вспоминал Тима, сломанные ёлочные игрушки, ту булочку, бабушку и её любимую кошку Алиску. Вдруг мелодично зазвонил звонок и автоматически включился плоский настенный телевизор. Господи, как он мог отвлечься! Ведь по сорок восьмой программе передавали списки Уходящих. И Лайт сам поставил таймер на включение, когда начнутся фамилии на букву "Н". Конечно, ждать всё равно придётся ещё очень долго. Ведь их тысячи. Сначала пойдут фамилии на "На...", потом на "Не..." и так далее. Пока не дойдёт очередь до "Но...". И тогда главное - не пропустить. Хотя, кто знает, может быть, и сегодня его фамилии ещё не будет.
       Хорошо, что так быстро починили этот телевизор и можно сидеть в своей комнате и спокойно смотреть. А то пришлось бы идти в детскую и выключать очередной мультфильм пятой (детской) программы. Дети подняли бы такой рёв! Или просить Кида на часок отключить восьмую (спортивную) программу. А он, конечно, устроит по этому поводу очередной скандал. И неизвестно ещё, что хуже - детские слёзы или истерика их папочки.
       Теперь все стали такие нервные - и слова не скажи. Хотя, собственно говоря, Лайт и так уже молчит годами. Несмотря на то, что это его всё равно не спасает от их вечных скандалов. Стрессы, допинги, транквилизаторы... И слова-то какие-то дурацкие. Лайту уже далеко за восемьдесят, а нервы у него, слава богу, получше, чем у его сорокапятилетнего сыночка Кида. А внуки и вообще - с детства какие-то дёрганые, взвинченные. Невозможно себе представить, что же с ними с всеми будет потом, лет через двадцать-тридцать!
       Вот у Кида, например, всё у него есть. Семья, вилла, несколько автомашин и два вертолёта. А живёт в вечном страхе. Годами лечится у психиатров, гипнотизеров, йогов, экстрасенсов, а толку чуть. Днём и ночью его преследуют страх, кошмары, галлюцинации. Он, видите ли, боится увидеть своё имя в списках. Хотя прекрасно знает, что это произойдет никак не раньше, чем через тридцать лет.
       Интересно, а что же тогда говорить Лайту, который прекрасно знает, что вот-вот увидит своё имя. А он сидит себе и спокойно смотрит телевизор. И никаких истерик. Что же делать, если это неизбежно. Да и жизнь такая тяжёлая и жестокая. Не он её сделал такой и не ему её изменить. Так не лучше ли примириться и не портить себе нервы?
       Прожил восемьдесят с лишком лет в довольстве, здоровье, так чего же еще человеку надо? И хватит, пора уступить место другим. Ведь другие не хуже тебя, и все люди равны. Если бы каждый жил, сколько протянет его организм и сколько может позволить современная медицина, то на земле давно уже было бы не восемьдесаят три, а восемьсот три миллиарда человек. Да если бы при этом люди ещё и плодились так, как они этого пожелают, то вообще страшно было бы представить себе жизнь на планете. Тогда на каждого приходилась бы в среднем не пара комнат в особняке, а два квадратных метра где-нибудь на на нарах в общежитии. Тогда домохозяйки часами стояли бы в очереди за каким-нибудь несчастным килограммом овсянки или за школьной тетрадкой. Да тогда на земле прежде всего просто уже нечем было бы дышать!
       Озверевшие, изнемогающие от повседневных забот, люди уже не думали бы об искусстве, о прекрасном, о развитии своего интеллекта. Культурный, а затем и моральный уровень человечества катастрофически упадёт. Начнутся войны. Люди превратятся в настоящих зверей. Естественно, что допустить подобный регресс назад, к прошлому уже никак невозможно. Так не лучше ли вместо всех этих ужасов - планово и централизованно регулировать численность населения на земле, как это и делается сейчас!
       И никому даже не приходит в голову жаловаться или протестовать. Ведь всё совершенно справедливо и логично. Если сегодня родилось два миллиона младенцев, то завтра будет уничтожено два миллиона стариков. Строго в алфавитном порядке, с учетом года, месяца, дня и даже часа рождения. Чтобы никому не было обидно. Так, собственно говоря, было всегда. Люди всегда знали, что они не бессмертны. Однако же жили, работали, были счастливы и никто не предавался унынию от мысли, что когда-нибудь умрёт. Об этом просто даже и не думали. Жили себе и всё.
       Но ведь это было ужасно. Никто не знал времени своей смерти. Многие шедевры так и остались незаконченными, книги ненаписанными, а дела - не приведёнными в порядок. Смерть почти всегда настигала человека неожиданно и рушила все его планы. К тому же и умирал он долго, в страшных мучениях, нередко забытый и покинутый всеми. Слава богу, эта дикость теперь позади. Сейчас никто не производит на свет не запланированных заранее детей. Сначала родители учатся в школе, кончают институты, приобретают положение, покупают дом, мебель, машины, вертолёт. Конечно, это всё сложно и долго, зато годам к сорока-пятидесяти они спокойно, с чистой совестью, подают заявление и обзаводятся одним-двумя плановыми детьми. То же самое и со смертью. Только здесь ещё проще. Никакого заявления подавать не надо. Просто каждый, кому за восемьдесят, знает, что он - кандидат в списки Уходящих. И он спокойно ждёт своей очереди. А электронные машины, совершенно безошибочно и беспристрастно, подсчитав ежедневное количество рождённых, составляют из числа очередников точно такой же список Уходящих.
      

    *

    * *

       Лайт Нортон. Вот оно, его имя! Значит, на будущей неделе к дому подъедет автомобиль Службы Уходящих, в его комнату войдут двое санитаров и за одну-две минуты всё будет кончено. Он останется лежать на Прощальном Ложе, которое санитары обычно привозят с собой и дают напрокат на один-два дня. Всего лишь один, совершенно безболезненный и даже приятный укол. И ты уходишь в полном расцвете сил, без единого седого волоса или вставного зуба. Без единого стона или вскрика. И всё это стало возможным исключительно благодаря колоссальным успехам медицины, которая помогает человеку родиться, сохранить свое здоровье, а затем достойно, по-человечески умереть. О чём еще может мечтать современный человек?
       Ты остаёшься лежать на Прощальном Ложе, в парадном черном костюме, и к тебе приезжают проститься те, кому ты не успел или забыл нанести визит на этой Последней Неделе. Надо попросить только, чтобы заморозку сделали покрепче. Чтобы не воняло. А то у них в доме вечно такая жара! И Кид устраивает скандалы каждый раз, когда кто-нибудь ставит кондиционер на режим ниже плюс двадцати восьми градусов. Он, конечно, не согласится понизить температуру в доме ни на один градус даже по такому случаю. Надо сунуть санитарам, чтобы они уж постарались.
       Лайт давно готовился к уходу и всё подготовил заранее. И завещание, и прощальные письма, и чёрный костюм. Однако в среду за ним никто не пришел. Лайт страшно удивился. И даже расстроился. А потом возмутился. Уж кто-кто, а Служба Уходящих должна работать чётко. Нельзя же играть у людей на нервах!
       Лайт позвонил в Службу и там пообещали разобраться и принять меры. Однако они, скорее всего, решили, что им просто морочит голову какой-нибудь самоубийца, который хочет уйти без очереди. Поэтому и в четверг Лайт был ещё жив.
       Весь прошлый год Лайт только и делал, что готовился к уходу. Он десять раз изменял завещание, он рисовал эскизы своего гроба, заказал себе чёрный костюм, составлял прощальные письма, сажал цветы на своей могиле и так далее. И вот теперь, когда всё готово, что-то случилось и его планы на будущее оказались нарушенными. А, главное, теперь ему уже просто нечем было заняться.
       Тогда Лайт нашёл себе новое занятие. Целыми днями он звонил во все инстанции и требовал справедливости. Он писал письма и объяснительные записки, он слал телеграммы. И всё зря. Ему отовсюду отвечали, что Лайт Нортон уже прошёл по спискам. Ушёл и теперь в списках живущих на планете больше не числится. Господи, неужели мы уже дожили до того, что санитары за большую взятку убрали какого-то самоубийцу и провели его под именем Лайта? И справедливости теперь добиться уже невозможно?
       Время шло, а дело не двигалось. Лайт ужасно устал. Потом ему стало всё равно. И вдруг, в один прекрасный день, он понял, что он здоров, что он полон сил и совсем не хочет умирать. И если уж о нём забыли, то надо затаиться, молчать и жить, сколько хватит сил.
       Лайт просто ужаснулся. Ведь раньше он всегда был добропорядочным гражданином и подобные аморальные идеи никогда не приходили ему в голову. Кто бы мог заподозрить в нем нарушителя Общественного Порядка! Однако теперь он смотрел на вещи по-другому. Каждый незаконно прожитый день он считал подарком судьбы и ценил его чуть ли не больше, чем прожитый раньше год. Он вновь открыл для себя зелень листвы, пение птиц, голубое небо, ветчину с зеленым горошком, красивые женские лица, которых так много в городе, музыку Моцарта, книги Фейхтвангера, картины Чюрлёниса и многое другое. И он мечтал только об одном: чтобы за ним не приехали никогда.
       Однако вскоре Лайт почувствовал, что вокруг него что-то изменилось. Он был идеально здоров, никогда не страдал ни подозрительностью, ни нервными заболеваниями. Но теперь он то и дело ловил на себе неприязненные или даже ненавидящие взгляды. В кафе, в магазине, в библиотеке все шушукались за его спиной, а если Лайт обращался к кому-нибудь, то с ним говорили или нагло, или сквозь зубы, или же демонстративно поворачивались и уходили с презрительным выражением лица.
       В конце-концов Лайт, конечно, понял, что все его осуждают за такую незаконную жизнь. За те лишние, чудом выпавшие ему недели жизни, которых у других не будет никогда. Он узнал, что многие соседи уже написали на него доносы в Службу Уходящих. Что все ненавидят его, потому что, незаконно занимая чьё-то место на земле, он подрывает материальное благосостояние тех, кто живет на ней по праву. Что сам он теперь стоит вне закона. И неважно даже - почему. По собственной вине или по оплошности Службы Уходящих. Лайту посыпались анонимные письма с угрозами. На участок подбрасывали нечистоты и всякую гадость. Дети боялись выходить на улицу, потому что их несколько раз избивали. Но самое ужасное заключалось в том, что на Лайта начали с ненавистью смотреть и сами Кид с женой, и их дети.
       Почувствовав себя презренным отщепенцем даже в собственной семье, Лайт понял, что так больше жить нельзя. Он снова начал писать, звонить и с нетерпением ждать машину из Службы Уходящих, ждать двух санитаров с их Прощальным Ложем. Но никто по-прежнему так и не приходил. Снова тянулись дни и недели. Они складывались в месяцы. А жизнь становилась всё ужаснее. Кид и его жена, маленькие внуки - все смотрели на Лайта ненавидящими глазами. Он был лишним везде, в первую очередь в собственном доме.
       И тогда Лайт решился. Однажды утром, в среду, ровно через шесть месяцев после того дня, когда он увидел свое имя в списках, он надел свой Последний Чёрный Костюм и вышел из дома. Он доехал до центра города не на своей машине, а на метро. Он вошел в Управление Службы Уходящих и поднялся на сорок восьмой этаж. В пустынном коридоре Лайт с трудом открыл большое окно из цельного стекла, взобрался на подоконник и шагнул вперёд - к освобождению...
      

    Глава 16.

    Город жёлтого дьявола.

       Никто в толпе не обратил внимания на дряхлого старичка в потрёпанной одежде, который с какой-то пробиркой в руках на несколько секунд зачем-то наклонился над трупом, а потом, довольно улыбаясь, отошёл в сторону. Никто также не заметил и крохотного прозрачного розоватого облачка, появившегося над головой умершего на площади старика в инвалидном кресле...
       Сергей беспрепятственно ходил по Нью-Йорку и был счастлив, что хотя бы одна пробирка с розовым газом у него уже есть. Он берёг её как зеницу ока - ведь только от неё зависело всё его будущее. Конечно, он понимал, что будущее это чрезвычайно коротко, но тем более ценным оно было для него. Он, даже зная адрес Ирины, пока не спешил к ней идти. Ведь на авиабилет до Америки он истратил все свои сбережения и теперь ему просто нечем было оплачивать жилище и не на что покупать еду. А кого же обрадует появление на пороге грязного подозрительного бомжа? Он ни в коем случае не хотел предстать перед Ириной в таком жалком виде. Другое дело, когда он разбогатеет и прославится - тогда любой человек, хоть английская королева, будет охотно с ним общаться.
       Не искал он тайной встречи со своим кумиром и около её дома, потому что знал - это совершенно бесполезно. Исполинские дома с десятками подъездов и тысячами жильцов напоминали собой средневековые крепости - проникнуть внутрь без специальных электронных ключей было совершенно невозможно, да и незачем, потому что найти там человека или же случайно встретиться с ним у подъезда было всё равно, что искать иголку в стоге сена.
       Сергей ночевал в скверах, питался тем, что находил в мусорных контейнерах - обычно это были прекрасные продукты, выброшенные из-за просроченной годности, ну а одевался он и ещё лучше, так как обнаружил в городе несколько пунктов бесплатной раздачи поношенной одежды для бедняков. Если бы сейчас его, по московским понятиям нарядного и модного, увидел кто-нибудь из старых знакомых, то наверняка решил бы, что Сергей просто разбогател. Сергей благословлял прекрасный нью-йоркский климат, не доставлявший ему никаких неприятностей: ему даже не пришлось воспользоваться опытом Эры Львовны, о котором он когда-то получил представление благодаря розовому газу.
       Шли месяцы, наступила зима, а Сергей по-прежнему бродяжничал по городу и выжидал следующего удобного случая, чтобы пополнить свои запасы розового газа. Он решил, что ему ещё нужна всего лишь одна пробирка, и когда их будет две, он автостопом поедет в Силиконовую Долину и сделает там заявление для самого мощного химического концерна.
       Несмотря на боли в старческих ногах и частые перебои с сердцем, Сергей старался как можно больше ходить по городу, ведь под лежачий камень и вода не течёт. Удобный случай мог представиться когда и где угодно - в таком гигантском городе постоянно происходили убийства, самоубийства, несчастные случаи, автокатастрофы, надо только оказаться в нужное время на нужном месте, и всё. Ему уже повезло один раз, причём с самой первой попытки, значит, должно повезти и снова, тем более, что в рюкзачке, кроме заветной шкатулки, ещё хранилось целых два десятка пробирок с коричневым газом.
       В этот день Сергей, как обычно, внимательно глядя по сторонам бороздил улицы Нью-Йорка. Если он видел где-нибудь собравшуюся толпу или слышал крики ужаса, призывы о помощи, он первым бросался туда в надежде обнаружить свежее мёртвое тело. Однако до сих пор ему не везло. Когда он проходил мимо омерзительного, бесчеловечного, гигантского офисного здания, вдруг что-то пронеслось прямо перед его лицом и шмякнулось на асфальт. Это плоское месиво из мяса и тряпья только что было живым человеком, сорвавшимся откуда-то сверху. Ужасное зрелище пока ещё не привлекло ничьего внимания, и Сергей, пересиливая жалость и отвращение, мгновенно наклонился над трупом, из-под которого растекались в стороны струйки крови, и опорожнил одну из пробирок с коричневым газом, которые всегда носил наготове в нагрудном кармане. Это было невероятно, но судьба осчастливила его и на этот раз тоже! Вторая пробирка с розовым газом была отправлена в нагрудный карман.
       Сергей не мог поверить в своё такое удивительное везение. Он быстро отошёл от трупа, свернул за угол и рухнул без сил на первую попавшуюся лавочку. Неужели кончились все его скитания, и Ирина стала близка как никогда? Держа в руках обе бесценные пробирки, сергей, любуясь, разглядывал их снова и снова. Редкие прохожие даже и представить не могли себе, что они видят не какого-то странного старикашку-бомжа, а будущего миллионера, возможно, лауреата Нобелевской премии и, к тому же, самого счастливого человека на свете. Ирина вот-вот будет рядом с ним. На ладонях Сергея лежали совсем не пробирки - это лежало его счастье. То, к чему он шёл всю свою жизнь, находилось уже почти что в его руках!
       Теперь можно никуда больше не спешить, не бродить часами по городу - кончилась его кочевая жизнь, и Сергей сидел и сидел на лавочке, расслабившись и мечтая о таком близком и таком реальном счастье рядом с любимой женщиной. Конечно, она постарела, неузнаваемо изменилась, но это не имело никакого значения, ведь она всё равно оставалась той же самой Ириной, к тому же, он всегда помнил её молодой и прекрасной, и этот образ останется с ним навеки...
       Но всё-таки надо было вставать и идти - теперь Сергею больше нечего было делать в Нью-Йорке. Пора отправляться в Силиконовую Долину. Однако вставать почему-то не хотелось и Сергей всё никак не мог себя пересилить. Впрочем, после такой победы, можно и немного расслабиться, ведь несколько часов или даже дней теперь уже не имеют никакого значения.
       Неожиданная слабость, охватившая Сергея, почему-то всё усиливалась и усиливалась. Опять заныло сердце. Сергей полез в карман за валидолом, но, как на грех, тюбик оказался пустым, вчера он забыл купить новый. Боль в сердце росла, и Сергей даже начал стонать. Вокруг пусто - позвать на помощь некого, ведь теперь никто не ходит пешком, все ездят на машинах, потому что так и быстрее, и комфортнее, и безопаснее. Сергею стало совсем плохо и он, не удержавшись, свалился с лавочки. Пробирки с розоватым и с коричневым газом выпали и из его рук, и из нагрудного кармана - некоторые из них сразу же разбились, но несколько целёхоньких, в том числе одна с розовым газом, откатились в сторону и замерли у его ног. У одной из пробирок с коричневатым газом от удара выскочила пробка, газ вытек и вдруг сам по себе заместился розоватым газом. который, как облачком, окутал голову умершего старика. Розоватая пробирка без пробки валялась совсем рядом с лицом трупа...
       Около лавочки притормозила роскошная машина, из неё вышел рослый красавец и склонился над стариком. Убедившись, что тот мёртв, мужчина вызвал по мобильнику полицию и остался ждать её прибытия. Заметив розоватую пробирку, валявшуюся у ног бомжа, мужчина наклонился, поднял её, заткнул найденной рядом пробкой, сдул пыль и сунул находку себе в карман. Потом, подумав немного, подобрал ещё пару пробирок и оглянулся: к счастью, никто ничего не видел.
      

    Глава 17.

    Разговор с травами.

       Константин Михайлович проснулся поздно и в хорошем настроении. У него был отпуск и он жил на даче.
       Вот уже сорок лет он начинал свой день вместе с любимым Кактусом, который перешел к нему от бабушки. Кактусу было почти двести лет, но за время жизни у Константина Михайловича он мало вырос, ведь кактусы растут медленно. Зато десятилетиями накапливают интеллект. Правда, за последние годы Кактус несколько изменился: он стал мелочным, ворчливым и капризным, видно, годы брали своё.
       Подойдя к подоконнику и взяв горшочек в руки, Константин Михайлович нежно протелепатировал: "Доброе утро! Надеюсь, вам нравится на даче? Мы здесь проведём весь наш отпуск, целый месяц, вы довольны?"
       - Конечно, на даче неплохо. Всё-таки смена обстановки. И воздух свежий. Но сегодня ночью меня просквозило, да, вот представьте себе... И теперь у меня наверняка упало осмотическое давление.
       - Какой ужас! Сейчас я вас вынесу на солнышко. Надеюсь, после солнечной ванны вам будет лучше. А на ночь форточку закрою...
       - Не смешите меня! При чем тут форточка! У вас на даче изо всех щелей дует. Ремонт делать пора. Ведь жена вам об этом уже который год говорит.
       - Говорит, конечно. Но вы-то знаете, как с шифером трудно. А где я полиэтиленовые бревна достану? А полихлорвиниловые доски? Да вы не волнуйтесь - на ночь я вас на кухню поставлю. Там всегда тепло. А сейчас гулять и только гулять!
       И Константин Михайлович отнес Кактус в палисадничек, радуясь при этом, что остальные цветы, со всеми их капризами, остались в городе на попечении жены. Королевская Бегония, например. С ней одной возни как с целой оранжереей. Конечно, красива, никто не спорит. Ярче всех на подоконнике. Но нельзя же требовать, чтобы ей каждый месяц горшочек меняли, ведь это вредно! И сколько ни тверди - не доходит. Глупа, как все красавицы. Ведь того, дура, не понимает, что если весь рост в корни уйдёт, то крона уже не будет такой пышной. А красота требует жертв.
       Или вот Комнатный Жасмин. До чего самодоволен! Цветёт и пахнет, цветёт и пахнет И всё только для себя, других в упор не видит. Да ещё требует, чтобы его отдельно от всех ставили. И не только во время цветения, но и вообще - всегда. А ведь прекрасно знает, что право на дополнительную площадь только фикусы имеют, да и то после пятидесяти лет. А едва с ножницами к нему подойдёшь, чтобы крону подрезать, такой крик поднимет - хоть святых выноси. А ведь знает, что правильная формировка кроны способствует обильному цветению.
       Ни одного нормального цветка нет. Точно так же, как и у людей. Как говорится, у каждого в голове своя птичка, а у иного - целая стая.
       За завтраком Константин Михайлович размышлял о прогрессе науки. Странно даже подумать, что когда-то люди жили на земле в полном одиночестве. Как слепые ходили среди растений и животных и не могли наладить с ними контактов, долго и безрезультатно обсуждая вопрос - могут ли мыслить животные? В те времена были модны кровавые бифштексы и разговоры о дельфинах. В те времена было много одиноких, некоммуникабельных людей.
       А теперь? Любой, самый нелюдимый человек может иметь сотни друзей, тысячи собеседников. Каждая птичка, каждая травка, каждое дерево готовы часами болтать с первым встречным. Птички, конечно - в свободное время, когда не высиживают птенцов. Но растения! Вот уж, поистине, самые благодарные слушатели. Ведь стоят, бедные, на одном месте всю жизнь. Скучают. За счастье какая-нибудь травка сочтёт, если человек с ней заговорит. А среди деревьев, кажется, даже в моду вошло интересных людей коллекционировать. Соревнуются, у кого больше разговоров было. Ссорятся. Одни считают, что главный критерий - количество, другие - качество, а третьи - тематика разговоров.
       Самое интересное, что этот биотоковый обмен информацией между человеком и любым другим живым организмом идет безо всякой аппаратуры. Не требует он и перевода информации в языковые формы. Научись только концентрировать усилия воли - и обмен пойдет на уровне подсознания. При этом немалую роль играют и зрительные, слуховые, осязательные образы, а также интуиция, присущая всему живому, в том числе и человеку.
       Как хорошо, например, что кошек, собак и других животных научили пользоваться противозачаточными средствами. Теперь котят топить не приходится. Люди на них в очередь записываются. Месяцами ждут, иногда годами. Некоторые умудряются в несколько очередей записаться, а потом своими талонами спекулируют. Ведь современные кошки тоже не дуры - не хотят всю жизнь в мамках-няньках проводить. Им и для себя пожить хочется. Или, например, собаки. Убежит какой-нибудь пёс по легкомыслию от хозяина, так на улицах драка между интеллигентнейшими людьми начинается - кому этого пса усыновить. Действуют прямо-таки по закону джунглей и добыча достается сильнейшему.
       Конечно, человек, как и прежде, остается царём природы, потому что ему дано понять все живые существа, а вот им его - не всегда. Липе какой-нибудь, например, не растолкуешь сопротивление материалов, а амёбу не взволнуют сонеты Петрарки. Да ведь человек и не ждёт этого. Каждое существо обладает лишь доступной ему информацией и может общаться на уровне только своих понятий.
       После завтрака Константин Михайлович вышел в сад и блаженно растянулся в гамаке. Светило солнышко, пели птички. Было так хорошо! Константин Михайлович вспомнил о своей работе. Он её очень любил, он жил ею. Их лаборатория была занята синтезированием души неодушевленных предметов.
       Когда-то люди спорили о том, мыслят ли животные, существует ли бог, какова природа сверхъестественных явлений, разговаривают ли дельфины, где находится душа человека после смерти? Теперь ответы на эти вопросы знает каждый школьник. Зато развернулись яростные споры о душе неодушевлённых предметов.
       Константин Михайлович и его группа почти доказали, что у неодушевлённых предметов душа тоже существует. Но, как и у людей - не у каждого. Душа часто, почти всегда, встречается в греческих амфорах, в чернофигурных вазах, в древнеегипетских ушебти (ритуальных погребальных фигурках, найденных в пирамидах), в сунской керамике и тому подобных предметах. Словом, в вещах, сделанных с любовью и душой. И наоборот: ни у одного шкафа, сделанного на конвейере, ни у одного стандартного платья, сшитого в мастерской, души до сих пор обнаружено не было. Боже мой, до чего ещё дойдет человечество, когда научится общаться не только с живыми существами, но и с так называемыми неодушевлёнными предметами! Это будет подлинным и окончательным триумфом человека!
       Гамак был подвешен к двум соснам. Константин Михайлович лениво покачивался и вставать ему не хотелось. Вдруг он ощутил, что одна сосна сказала другой:
       - Господи, ну сколько он может валяться! Ведь какой живот отрастил, мускулы обвисли, как тряпки. А встать, размяться, хотя бы дорожку подмести - и не подумает.
       - Гиподинамия доведёт его когда-нибудь до инфаркта, - ответила другая. - Сколько раз ему жена говрила, что лучший отдых - активный, а он ноль внимания. Хоть бы к речке прошёлся, ведь рядом совсем.
       - Да и нам его держать - мало радости. Повис на нас, все бока отдавил, - поддержала первая.
       Какие грубиянки! - возмутился про себя Константин Михайлович и, не испытывая никакого удовольствия, поплёлся к реке. Он шёл и думал, что у прогресса, как впрочем и у любого другого явления, имеются две стороны. Прекрасно, например, что на земле вот уже многие сотни лет насильственной смертью не умирает ни одно растение, ни одно животное. Убить животное, сломать дерево - самое страшное преступление, несовместимое с понятием человечности. Но, с другой стороны, человечеству пришлось отказаться от привычной пищи и перейти на синтетические продукты. Теперь каждый порядочный человек просто содрогнется, предложи ему кто-нибудь съесть кровавый бифштекс или живую морковку.
       Когда-то человечество считало, что самая сложная задача - это освоение космоса или океанских глубин. И никто никогда не поверил бы, что одной из самых сложных проблем в будущем станет ну хотя бы стрижка газонов. По своей сложности она не идёт ни в какое сравнение с запуском ракет в другие галактики.
       И всё потому, что люди научились понимать язык трав. И когда наступает время стрижки газонов, Центральное Правительство бросает клич, призывая добровольцев всей Земли. Но едва-едва набирается несколько сотен смельчаков. Ведь во время стрижки такой крик и плач на газонах стоит - вынести невозможно... Больно траве, а достаточное количество анальгетиков пока не производится. Сердца-то у людей не каменные. И как ни убеждай траву, что это для её же пользы делается, она и слушать не хочет. После каждой стрижки у многих парней нервный срыв наступает. Мужественные, крепкие ребята плачут, маму зовут, неделями на больничных койках валяются...
       Потом Константин Михайлович с неприязнью подумал о двух соснах-грубиянках, но тут же повеселел, вспомнив про свою любимую берёзку, которая была прекрасно воспитана и никогда бы не позволила себе такого. Десять лет тому назад он посадил эту берёзку собственными руками. И каким изумлением наполнилось его благородное сердце, когда поднявшись и обметав себя нежной листвой, она произнесла свое первое слово:
       - Отец!
       Однако он засиделся на речке, пора было и домой... Подойдя к полиэтиленовой калитке своей дачи, он остолбенел. Перед домом, прямо на дороге лежал труп... Молодой, красивый, но страшно изуродованный. Константин Михайлович задрожал, слёзы затмили его взор, а губы прошептали: "Бедная! Какой же изувер так надругался над тобой?"
       За спиной послышались шаги. Константин Михайлович обернулся. Сзади стояла жена. "Проведать тебя приехала, - буднично сказала она. - Меня с работы пораньше отпустили. А то ведь ты толком и не пообедаешь".
       "Ира, посмотри!" - только и смог простонать Константин Михайлович, указывая на дорогу. Тогда и Ира увидела вырванную с корнем и сломанную берёзку. Она тоже побледнела. Но лить слезы не стала - она была человеком действия.
       - Берёзки все равно не спасти. Значит, надо спрятать её куда-нибудь. Пока никто не видел. Я имею в виду - никто из людей.
       - Ты с ума сошла! Звони в милицию немедленно! Ведь убийца ходит на свободе, среди нас, а мы заметаем его следы.
       - Это ты с ума сошел. Что толку-то теперь! Начнутся опросы, вызовы свидетелей. Затаскают нас, да ещё каждую травинку заставят опросить. Вся твоя диссертация полетит кувырком. Тащи-ка ты её в колодец, да побыстрей...
       Константин Михайлович опустил голову. Спорить с женой было бесполезно. Сгорая от стыда, под негодующий шелест травы и деревьев, проклиная жену за чёрствость, а себя за мягкотелость, он потащил берёзку к колодцу.
       - Отец... - прощально вздохнула березка и это было её последним словом.
       Травы, кусты, деревья вмиг стихли, безмолвно разглядывая того, в ком жила душа человека и кто тысячелетиями считался венцом творения природы.
       ...А Константин Михайлович, оплакав берёзку, задумался над новой дерзкой темой: о взаимных контактах и выработке общего языка между человеком и человеком, в частности, между мужем и женой. Ни одна лаборатория мира пока еще даже не пыталась поставить эту тему на повестку дня. Впрочем, это и понятно: ведь каждому мало-мальски серьёзному ученому ясно, что подобная тема - уж слишком большая фантастика.
      

    Глава 18.

    Джон Смит из Силиконовой Долины.

       Джон Смит, молодой красивый блондин с карими глазами на породистом лице, ехал в своей машине по Нью-Йорку. Вообще-то он работал программистом в Силиконовой Долине, но сейчас появился здесь, чтобы навестить своих родителей, которых из-за невероятной занятости видел крайне редко. Подъезжая к родительскому дому, на одной из тихих улочек он заметил на асфальте лежащего без движения мужчину. Джон Смит вышел из автомобиля, приблизился к бездыханному телу и понял, что человек мёртв. Это был неряшливо одетый неухоженный дряхлый старик, похожий на бездомного. На нём не заметно ни ран, ни крови - скорее всего он умер собственной смертью просто от остановки сердца. У ног валялось несколько пробирок, заполненных каким-то коричневым газом, только одна из них была другого - розового цвета. Пробирки повидимому выпали из нагрудного кармана человека, когда он, застигнутый сердечным приступом, рухнул с лавочки на землю. Несколько пробирок было разбито, и осколки валялись рядом. Затем он заметил ещё одну проьирку, без пробки, она валялась совсем рядом с лицом трупа и тоже была заполнена розоватым газом, который почему-то никуда из неё не вытекал.
       Конечно, Джон иногда видел трупы людей, даже умерших насильственной смертью, поэтому сейчас не был особенно взволнован. Он тут же позвонил в полицию и остался на несколько минут до прибытия полицейских, чтобы дать предварительные свидетельские показания и подписать протокол. Кроме пробирок, его удивило странное розоватое облачко, которое, как приклеенное, стояло над головой умершего человека. Джон попытался отмахнуть его рукой, но рука проходила насквозь, а облачко после этого так и не рассеивалось - оно снова смыкалось, как сливаются капли ртути, разлившейся по полу.
       Джон, по природе настоящий учёный, с безмерной любознательностью в крови, нагнулся, поднял все целые пробирки, в том числе и розовую, с пробкой, а также розовую без пробки, которую тут же заткнул найденной рядом пробочкой, и сунул их в карман. А затем, после минутного колебания, вынул из кейса свой микросканер, вытянул из него телескопический щуп и сунул его в розовое облачко. Теперь на микрочипе зафиксировалась вся визуальная и аудиоинформация, которые могли содержаться в розоватом газе.
       После предъявления идентификационной карты, подписания протокола с места происшествия и совершения всех прочих необходимых формальностей, Джон, потерявший всего лишь не более пятнадцати минут личного времени, поехал дальше по своим делам. Полицейские же тщательно измерили и сфотографировали и труп, и место происшествия, собрали все найденные осколки, загрузили старика, завёрнутого в чёрный полиэтиленовый мешок, в брюхо своей машины и уехали. На розоватое же облачко никто не обратил никакого внимания. Об украденных пробирках Джон Смит, разумеется, ничего им не сказал.

    *

       Когда проведённый в Нью-Йорке краткосрочный внеплановый отпуск кончился, Джон Смит вернулся на работу в свою любимую лабораторию. Найденные пробирки он сунул в ящик компьютерного стола и забыл о них - химия была ему совершенно чужда. Другое дело - сканер. Джону не терпелось узнать, какую же информацию содержит упрямое розовое облачко, которое, как верная собака, ни за что не желало сдвигаться с места гибели своего хозяина.
       Джон загрузил микрочип в соответствующую ячейку компьютера, крутанул удобное кресло-трансформер, охватывающее все изгибы только его и ничьего больше тела, повернулся лицом к противоположной стене, где находился трёхмерный жидкокристаллический дисплей, и начал считывать чужеродную информацию, не имеющую никакого отношения к его работе. Просто он решил, не вставая с места, немного отвлечься. Ведь было уже одиннадцать часов, а он, как всегда, напряжённо работал с семи утра и очень устал.
       На экране возникло в натуральную величину голографическое изображение допотопного лифтового холла какого-то старинного здания. У Джона внезапно появилось странное, неправдоподобное ощущение, что он не просто смотрит что-то вроде кино из жизни далёкого двадцатого века, но и сам находится сейчас там, в этом коридоре и в этом здании. И теперь он уже не Джон Смит, а какой-то совсем другой человек со странным именем Сергей Чуваев. Холл был пустынным, но где-то вдалеке появилась женская фигурка и направилась в его сторону.
       Девушка была в строгом деловом костюме - чёрной юбке и белой блузке. И одежда, и обувь, хотя и скромные, тем не менее, выглядели весьма элегантно, и, самое главное, очень дорого, что, конечно, мог заметить только опытный и ревнивый женский глаз. Стройная, среднего роста, с шапкой волнистых каштановых волос, со светлосерыми глазами, опушёнными мохнатыми ресницами, девушка была очень хороша. Серьёзное лицо без тени улыбки или кокетства, деловой вид, отсутствие какой бы то ни было косметики делали девушку очень серьёзной и даже суровой. Густые тёмные брови, сросшиеся на переносице, ещё больше усиливали её кажущуюся неприступность. Но если бы она вдруг улыбнулась, то на её нежных, смуглых, слегка опушённых персиковых щеках появились бы две прелестные ямочки, что сделало бы её ещё привлекательнее. Но, надо сказать, что эта девушка, зная себе цену, улыбалась очень редко, а уж кокетничать и вообще считала ниже своего достоинства. Высокй лоб и прямой нос классической формы, несмотря на прозрачные серые глаза, делали эту девушку слегка похожей на какую-то восточную красавицу, может быть, на индианку или даже цыганку, что, впрочем, одно и то же. Но больше всего она всё же напоминала "Неизвестную" со знаменитой картины русского художника-передвижника девятнадцатого века Ивана Николаевича Крамского.
       И тут вдруг случилось что-то непонятное. Вокруг стало темно, весь мир как будто куда-то провалился. Исчезло всё, кроме одного лица прекрасной незнакомки. Джон-Сергей вздрогнул: он увидел Её.
       До сих пор такого лица он не встречал никогда - ни в жизни, ни даже в кино. Оно, разумеется, было единственным во всём мире - изумительным, волшебным, манящим. Конечно, Джон-Сергей, как и все мужчины, не видел отдельно ни огромных густых ресниц, ни светлосерых глаз, ни смуглой кожи, ни, тем более, изысканного наряда незнакомки. Он просто ощутил всю притягательную силу этого необыкновенного лица. Хотелось, чтобы время остановилось, чтобы он мог смотреть и смотреть на девушку вечно. Только смотреть - и больше ничего. Смотреть всю жизнь, не отрываясь, впитывая в себя всю её волшебную красоту, питаясь только ею и ничем иным. Большего счастья и представить себе невозможно.
       Но как же теперь быть - ведь он не знает её имени, он никогда не встречал её здесь раньше, а вдруг она просто случайный посетитель и больше не вернётся сюда никогда? Тогда он потеряет её навеки! Мысль заработала со страшной быстротой - подойти, представиться, познакомиться? Но это просто дико, что ей сказать, чтобы не показаться наглым, навязчивым, полоумным? Ничего не приходило в голову. Разумеется, она постарается отвязаться от него как можно быстрее и будет абсолютно права.
       Удивительная девушка и Джон-Сергей одновременно вошли в лифт. Он был просто в панике. Счёт шёл на секунды: вот сейчас она выйдет из лифта и исчезнет навсегда. И тогда он останется совершенно опустошённым, жизнь просто утратит для него всякий смысл. У него уже не будет никаких сил жить дальше без этого изумительного лица, без этих колдовских глаз, без Неё... Можно, конечно, выйти из лифта одновременно с ней, пойти сзади, проследить, куда она войдёт, ну а дальше что? Стоять у двери и часами сторожить, когда она наконец выйдет обратно? И опять идти следом, пока она не скроется в метро? Ехать дальше до самого дома, пока она в конце-концов не обратится к милиционеру? Очень умно, просто гениально!
       Колдунья вышла из лифта одновременно с Джоном-Сергеем. Она шла на два шага впереди, а сердце бедного молодого человека билось так, как будто он бежал стометровку. Вот сейчас она уйдёт навеки, и его жизнь будет разбита. За эти минуты, проведённые в лифте, он так ничего и не смог придумать.
       Девушка подошла к одной из дверей длинного коридора - это была его кафедра микологии - и без стука открыла дверь. На кафедру пришла Ирина Веснина - новая лаборантка, которую взяли взамен уходящей на пенсию. Джон-Сергей вошёл следом. Камень свалился с его души. Как же он был счастлив! Он понял, что жизнь дала ему неслыханно щедрый шанс - работать вместе с Ириной и видеть её каждый день - столько, сколько захочется.
       На кафедре было много народа, но Джон-Сергей не видел и не слышал никого другого. Для него здесь не существовало никого, кроме Неё. Разумеется, он не пялил глаза на Ирину, он делал вид, что вообще не обращает на неё никакого внимания. Но он чувствовал только её присутствие, ощущал её здесь, совсем рядом, и больше ему не было нужно ничего на свете...

    *

       Джон вышел из потока информации. Было по-прежнему одиннадцать часов утра, ну, может быть, на несколько секунд больше. Он был просто потрясён. Но совсем не тем, что такая объёмная информация считывалась с дьявольской скоростью, и не тем, что невольнко вломился в чью-то чужую жизнь. Самое же странное заключалось в том, что потрясение от удивительного женского лица никак не проходило. Ему хотелось действовать - куда-то бежать, найти эту девушку, взять её за руку, заглянуть в бездонные глаза, а потом остаться рядом с ней навеки и больше никогда ни о чём не думать, в том числе и ни о каких делах, которые до этого дня были для него самым главным в жизни. Джон пытался вернуться к своей обычной работе, но голова не слушалась, мысли путались и снова и снова возвращались к той девушке с колдовскими глазами по имени Ирина.

    *

       Константин Михайлович, новый сотрудник, работающий в институте, как и многие другие иностранцы, по гринкарте, зашёл по какому-то пустяковому вопросу в кабинет Джона Смита. Он увидел, что Джон сидит за компьютером с совершенно отсутствующим видом. Тем не менее, Джон всё-таки вспомнил, что в порядке личной любезности хотел попросить своего коллегу считать аудио и видеоинформацию с какого-то неизвестного газа, случайно попавшего ему в руки. Он вынул из стола и передал Константину Михайловичу несколько пробирок с какими-то газами, а результаты попросил затем перегнать на свой персональный компьютер. Разумеется, русский химик был рад оказать Джону эту маленькую услугу - в благодарность за то, что тот иногда помогал ему разобраться в некоторых трудностях английского (а, вернее, американского) языка.
       Когда русский вышел из кабинета, Джон, вместо того, чтобы продолжить свою плановую научную работу, снова подключился к информации, записанной на микрочипе. Он увидел себя в больнице, сидящим на ужасной допотопной койке рядом всё с той же девушкой, которая протягивает ему какую-то книгу и говорит, что её после прочтения можно оставить для других пациентов или даже совсем выбросить. Самое же удивительное заключалось в том, что все разговоры, ведущиеся, как оказалось, на русском языке, были на каком-то биотоковом уровне, совершенно понятны Джону, как будто он, действительно, полностью перевоплотился в этого Сергея Чуваева.
       Джон никак не мог вернуться к своей работе. Он сидел и сидел за компьютером, выжимая из микрочипа только то, что касалось божественной Ирины. В результате просеивания и сжатия информации у него получился настоящий микрофильм о её жизни. Он переписал микрофильм на другой носитель и положил его в карман рядом со своей идентификационной картой, которую, как и любой другой гражданин США, был обязан пожизненно носить при себе. Теперь Ирина, пусть пока хоть и виртуальная, наконец-то будет рядом с ним навеки...

    Глава 19.

    Красота - это страшная сила...

       Вот уже несколько дней Константин Михайлович пытался принёсти результаты химического анализа коричневого и розоватого газов в кабинет Джону, но тот не отвечал ни на телефонные звонки, ни на электронные послания. Не понимая, в чём дело, Константин Михайлович сам пошёл к кабинету Джона. На дверях висела записка: "Уехал в отпуск, когда вернусь, сообщу". Записка не только ничего не проясняла, но и сама по себе была просто загадочной. Во-первых, ещё совсем недавно Джон не собирался ни в какой отпуск. Во-вторых, все отпуска планировались заранее. В-третьих, сейчас был самый пик исследовательской работы и никому отпуска не давались без самой серьёзной причины, такой, как, например, смерть ближайшего родственника или же тяжёлая болезнь.
       Константин Михайлович решил разобраться, что же случилось у Джона. Он вошёл в кабинет, включил компьютер и стал перебирать файлы. Все они были чисто рабочими, а, значит, в данном случае неинформативными. И вдруг он наткнулся на файл со странным для научной лаборатории, поразившим его названием на русском языке: "Ирина". Может быть, именно тут и кроется разгадка непонятного поведения Джона? Константин Михайлович сел во вращающееся кресло-трансформер, которое тут же приняло форму именно его грузного тела, открыл файл и стал его просматривать на трёхмерном дисплее, занимающем всю противоположную стену помещения.
       Эта Ирина оказалась изумительной русской красавицей второй полвины прошлого века, то есть блиставшей когда-то в Москве чуть ли не сотню лет тому назад. Она ходила по какой-то лаборатории, сидела на больничной койке рядом с красивым молодым человеком, невероятно похожим на Джона, улыбалась коллегам, печатала на машинке, ставила в шкаф пробирки, с кем-то разговаривала, шла в роскошной шубе мимо старинного девятиэтажного жилого дома, а затем сворачивала за угол. И так далее и тому подобное. Все кадры были посвящены только этой Ирине и больше никому. Похоже на хронику личной жизни столетней давности. Зачем это понадобилось Джону - совершенно непонятно. На всякий случай Константин Михайлович перегнал этот файл на свой рабочий компьютер и вышел из кабинета.
       Шло время, но Джон в институт не возвращался. По идее, он должен был вернуться давным давно. Потом оказалось, что он и вообще внезапно уволился и зачем-то поспешно уехал в Россию. Похоже, что он просто сошёл с ума, ведь в здравом уме и безо всякой веской причины никто не бросит такое золотое дно, как престижная высокооплчиваемая работа в крупнейшем научно-исследовательскаом институте Силиконовой Долины!
       Тупое американское телевидение не то чтобы Константина Михайловича раздражало - оно для него просто не существовало. Однажды, зайдя зачем-то в комнату жены, он мельком взглянул на экран работающего телевизора и просто обомлел: оттуда на него смотрела Ирина! По телевизору как раз прокручивали тот самый файл, который он обнаружил у Джона.
       Как это могло произойти - совершенно непонятно. Этого не могло быть, но это случилось. В сверхсекретной лаборатории допущена утечка информации: либо код был взломан гениальным хакером, либо произошёл какой-то сбой у провайдера, но теперь это не имело никакого значения. К счастью, в телепередаче не упоминалось ни о Силиконовой Долине, ни о лаборатории или её сотрудниках. Комментатор взахлёб говорил о "Русской загадке красавицы-Ирины" и предлагал большой приз тому, кто сможет назвать её адрес и имя. Ирину сравнивали с Джокондой, Нефертити, Сфинксом из Абу-Симбела и ещё бог знает кем. Передача была дешёвая, крикливая, а ведущий, набивая себе цену, пытался подать эту старую запись, как сногсшибательную сенсацию всего цивилизованного мира. Константин Михайлович даже предположил, что инициатором этой передачи мог быть и сам Джон Смит, только вот зачем ему это было нужно, оставалось совершенно непонятным.
       Оказалось, что эта пустая телепередачка имела огромный успех. Благодаря ей, малоизвестный телеведущий вдруг в один день прославился и начал выжимать из себя продолжение выигрышной темы. В телестудию приходили какие-то аферисты и уверяли зрителей, что они знают Ирину или же там-то и там-то видели её точную копию. Скорее всего, большинство из них были просто подставными лицами, которые подогревали интерес к передаче, а остальные - или сумасшедшими, или же мечтали любым способом "прославиться", помелькав на телеэкране в самое смотрибельное время. Разумеется, Константин Михайлович помалкивал себе в тряпочку, тем более, что на самом деле об этой женщине он ничего и не знал. Конечно, анализ розового газа тоже подтвердил её реальное существование где-то в середине или второй половине прошлого века, но это нисколько не меняло дела...

    *

       Когда Джон, не сказав никому ни слова и ни с кем не посоветовавшись, уволился из лаборатории, он твёрдо решил отправиться в Россию на поиски Ирины. Его не останавливало то, что ей, судя по всему, уже должно было быть лет под сто. Во-первых, он богат, а современная медицина творит чудеса. Во-вторых, купив лишь крохотный кусочек кожи, её можно клонировать и получить новую Ирину. Ну и, в третьих, там могут оказаться её потомки, похожие на неё, или вообще другие люди такого же славянского генотипа.
       Разумеется, перед отъездом Джон облазил весь Интернет, просмотрев прежде всего материалы по ВИОЖу. Тысячи красавиц промелькнули перед его глазами, пока, наконец, он не обнаружил каую-то Машеньку, невероятно похожую на Ирину. Из её досье он узнал, что её бабушку, действительно, звали Ирина, так что, скорее всего, это было почти то, что он искал. Теперь оставалось ехать в Россию, в Москву, в русский филиал ВИОЖа и добиваться личной встречи с Машенькой. Писать ей было бесполезно - ведь красавицы Всемирного Института Образцовой Жизни ежедневно получают тысячи писем, на которые едва успевает отвечать весь их личный штат помощников и секретарей.
       А ещё Сергей отправил свои материалы на телевидение - самому неприметному ведущему, потому что знал: преуспевающие телеведущие не будут ради него рвать себе когти - скорее всего, они просто отправят его микрочип в мусорную корзину. Совсем другое дело - человек, который только начинает раскручиваться и мечтает о больших деньгах и головокружительной карьере: он схватится за любую возможность и к предложению Джона отнесётся внимательно.
       Новая телепередача набирала обороты: она пользовалась громадной популярностью у зрителей, на загадку (правда, совершенно бестолку) откликались всё новые и новые люди, и интерес к передаче не угасал. Тысячи и тысячи молодых людей заочно влюбились в неотразимую незнакомку и завалили телеканал письмами и телеграммами с требованием не прекращать расследование и довести его до конца. Тысячи и сотни тысяч видеокассет с записью всё новых и новых серий этой телепередачи постоянно пополняли коллекции влюблённых в Ирину безвестных юношей всех пяти континентов земного шара...
      

    Глава 20.

      

    Образцовая жизнь.

       Машенька проснулась в семь. Как всегда. Как всегда, она полежала в постели еще минут пятнадцать, делая легкие движения, чтобы переход к бодрствованию был для организма не слишком резким. Как и положено, сделала гимнастику, водные процедуры и легко позавтракала. Предстоящий день был заполнен до отказа. Сначала занятия музыкой. Потом верховая езда. Потом массаж, отдых и обед. Потом бассейн, гимнастические упражнение по системе йогов, сольфеджио. А вечером лекции в университете об искусстве Возрождения, шумерских письменах и теории относительности. Перед сном прогулка по берегу моря, питательные маски и снова массаж. В течение дня просто нет ни одной свободной минуты.
       Сегодня с утра, как и всегда, вот уже много лет подряд, её вес, давление, температура, частота пульса, дыхание и прочие показатели были просто идеальны. Только вот что-то было немного грустно. Непонятно почему. В таких случаях она обязана обращаться к врачу. Но Машеньке этого почему-то не хотелось. Она решила разобраться сама, в чем же дело. Надоело с каждым пустяком обращаться к другим. К врачу или консультанту-психологу, к массажисту или модельерше, к инструктору по верховой езде или к повару, к профессору университета или преподавателю музыки. Могут же ведь, даже и у неё, быть какие-то свои личные проблемы, чтобы она их решала сама, а не передавала тысячам услужливых рук, не только обязанных, но и готовых, даже просто счастливых сделать все для неё и за неё.
       Машенька начала вспоминать всю свою прежнюю жизнь, чтобы понять, в чём же причина её теперешней неудовлетворённости. Сначала, как и у всех, были детский садик и школа. Но потом ей неслыханно повезло. Ее взяли в ВИОЖ. Это был ещё самый первый набор и конкурс тогда оказался сравнительно небольшой - всего около тысячи человек на одно место. К сожалению, (или, может быть, к счастью) нельзя сказать, что Машенька оказалась и в первом же выпуске ВИОЖа. Потому что выпусков в ВИОЖе не бывает никогда. Если человеку так неслыханно везёт и он поступает, то это - уже навсегда. Он остается в ВИОЖе до самой смерти.
       В те годы человечество только дошло до той истины, которая теперь всем кажется очевидной. Что нужно беречь и охранять не только природу или памятники старины, но и Красоту, Гармонию и Совершенство. Ведь они являются таким же общечеловеческим достоянием, как природа, архитектурные шедевры или предметы искусства. Если человеку повезло и он от природы наделён выдающейся красотой, умом и благородством, то он не имеет никакого права не развивать в себе все эти качества. Он должен беспредельно совершенствоваться - физически, морально и умственно. Он не имеет также права быть несчастным. Он обязан быть счастливым и озарять своим счастьем, красотой и умом всех окружающих, которые, к сожалению, не столь совершенны. Для этого и существовал ВИОЖ - Всемирный Институт Образцовой Жизни.
       В ВИОЖ, созданный за счет фондов МООП (Международного Общества Охраны Природы), отбирали лучших из лучших. В основном девушек, так как у мужчин совершенство встречается в 18,4 раза реже. Лучшие тренеры мира занимались с воспитанницами фехтованием, верховой ездой, гимнастикой, фигурным катанием и так далее - у кого к чему были наибольшие склонности. Лучшие профессора мира читали воспитанницам лекции по всем интересующим их предметам. Весь мир смотрел на них и они были обязаны вечно совершенствоаать и холить свое тело, ум и душу.
       Их жизнь протекала легко и приятно. Чтобы не свести на нет многолетние усилия воспитателей и воспитанниц, запрещались (категорически!) только некоторые вещи: наедаться на ночь, огорчаться, переутомляться, самим заботиться о чём бы то ни было и стареть. И ещё - чистить картошку, потому что от этого портятся руки.
       И вот эти совершенные создания украсили собой мир. Они заблистали в салонах и консерваториях, в университетах, школах, на фабриках, в больницах. Словом, везде, где они решили приложить свой труд, где каждой из них хотелось отдавать людям свои знания и талант. Они заблистали в парках и на пляжах, в кафе и театрах, в музеях и библиотеках и даже просто на улицах! С тем, чтобы каждый мог их увидеть, полюбоваться ими, а иногда даже, если повезёт, то и поговорить. И тогда собеседник мог насладиться их обаянием, эрудицией, остроумием, изысканностью и доброжелательностью.
       Эти совершенные существа были наполовину творение природы, а наполовину - произведение искусства. Искусства тренеров, поваров, модельеров и университетских профессоров. С их появлением жизнь на земле стала более радостной, более красивой, более интеллектуальной. Так почему же сегодня утром Машеньке ни с того ни с сего вдруг стало грустно? Не говоря уже о том, что она вообще не имела права грустить. Её это неприятно поразило. И встревожило. Как будто у неё обнаружилась какая-то неведомая, опасная и чуть ли не постыдная болезнь. Поэтому она и решила сначала проанализировать всю свою жизнь. Самостоятельно, без врачей, психологов и профессоров.
       Ничего не бывает просто так. Хотя у неё в жизни и нет никаких проблем, но ведь должна же быть хоть какая-то причина для грусти. Или, если не причина, то, может быть, неприятное воспоминание, или тревожный сон, или неосознанное желание, которое она ещё не успела выразить и которое поэтому ещё не бросились исполнять тысячи счастливых добровольцев.
       Машенька знала четырнадцать языков. Она прекрасно пела, рисовала, писала стихи и играла на восьми музыкальных инструментах. Её наперебой приглашали солировать в Ла Скала и Большой Театр, но она отказывалась, потому что любимым её делом была геохимия. Машенька окончила четыре университета, у неё было много всемирно известных трудов по геохимии и звание профессора. И вот сейчас весь её интеллект был бессилен перед загадкой, которую она задала себе сама. Почему ей так грустно?
       Машенька пропустила урок музыки, отказалась от верховой езды и не пошла на гимнастику йогов. Она не была даже уверена, что вечером пойдет на лекции в университет и сядет в аэр, чтобы полететь на прогулку к морю. Она сидела в глубокой задумчивости, но разгадки так и не находила. Неизвестно почему, Машенька вдруг вспомнила рыжую конопатую Машку Морковину, с которой когда-то училась в школе. Сейчас эта Машка давно уже была замужем, работала кассиршей в кинотеатре и имела троих детей. Сейчас эта Машка стала безобразно толстой, вечно всклокоченной и какой-то задёрганной. Она совершенно не следила за собой и для неё ничего не стоило появиться на людях в синих туфлях, черных чулках, жёлтом платье, красной шляпе и с зелёной сумкой в руках. Если она утром вставала с левой ноги, то вполне могла начать склоку в общественном транспорте или в очереди в магазине. Она вечно шпыняла своих шалопаев-детей и носилась, как ошалелая, с громадными сумками между кинотеатром и магазином, чтобы в рабочее время успеть купить все необходимые продукты. Она держала под каблуком своего мужа и всё время грозилась бросить всё и уйти куда глаза глядят, потому что всё ей надоело до чёрта. Чтобы начать новую жизнь. Спокойную и только для себя. Чтобы слушать музыку, читать книги, следить за собой. Чтобы запломбировать зуб, который болит уже третий месяц, а у неё всё нет времени вырваться к врачу. Чтобы хоть раз в жизни досыта выспаться.
       И тогда Машенька наконец поняла, в чём дело. Дело в том, что у неё нет никаких проблем. Никаких неприятностей или забот. Если бы она даже вдруг захотела выйти замуж и тоже родить троих детей, то и тогда забот у неё не прибавилось бы. Ведь их кормил бы, пеленал, лечил, воспитывал и учил целый штат ВИОЖа.
       Всё дело в том, что она уже много лет делает только то, что хочет. А это очень грустно. Не менее грустно, чем всю жизнь делать то, чего тебе совсем не хочется. И во всём виноват этот проклятый ВИОЖ, который лишил её нормальной человеческой жизни. С её горестями, заботами, волнениями и неприятностями.
       Целый день Машенька думала о том, как же ей теперь быть. И к вечеру придумала страшную месть. Такую, о которой многие месяцы будут писать все газеты. На первых полосах. Такую, от которой содрогнется всё человечество. О, они её еще узнают!
       В десять часов вечера Машенька вышла из своей комнаты. Она спустилась в столовую. Совершенно хладнокровно села за стол. И стала есть. Хотя ей совсем не хотелось. Она ела и ела. До отвала. Перед сном. Острое, солёное, сладкое, мучное и жирное!!! А потом прошла на кухню и руками без резиновых перчаток начала чистить картошку...
      

    Глава 21.

      

    Что такое хорошо и что такое плохо.

       Клавдию привезли в больницу поздно ночью. Она истекала кровью и была почти без сознания. Требовалось срочное переливание крови. У Клавдии оказалась редчайшая в мире группа крови ХХ1А. Которая до сих пор обнаружена только в древних мумиях инков. Это было просто потрясающе! Но ещё более удивительным оказалось другое: в это же самое время, в этой же самой больнице лежало ещё несколько человек, которым тоже требовалось переливание крови, и у которых, как это ни невероятно, тоже обнаружилась именно эта, редчайшая в мире группа крови. Видимо, такова уж эндемическая особенность местного ермиловского населения, о которой до сих пор даже и не подозревала ни мировая, ни отечественная наука.
       Однако необъяснимость этого явления мало волновала лечащий персонал. Ведь они не писали диссертаций. Их волновало другое: в больнице имелась лишь одна доза крови этой группы, доставленная сюда несколько лет тому назад просто на всякий случай. Кровь была ещё вполне годна к употребелению, но её хватало только на одного пациента. Таким образом, им, простым сельским врачам, приходилось решать, чью жизнь спасать в первую очередь. Волей случая они как бы стали на место Господа Бога и решали - кому жить, а кому умереть.
       Поздно ночью все пятеро врачей больницы собрались на совет, чтобы обсудить, жизнь какого именно больного наиболее ценна для общества и потому должна быть спасена.
       Сначала выступил Петя Ивлев - самый молодой из всех. Он рассказал о своей больной Светлане Панюшкиной. В данный момент она рожала в одной из палат больницы. Роды оказались очень трудными, прямо катастрофическими, она потеряла много крови и без переливания вряд ли выживет. В пользу того, чтобы отдать кровь именно ей, говорит и то, что в данном случае речь идет сразу о двух жизнях - матери и ребёнка. Во всём же остальном Панюшкина совершенно стандартная личность. Она работает воспитательницей в детском саду после окончания двух факультетов Гарвардского университета - медицинского и психологического. Имеет всего лишь с десяток публикаций в научных журналах и раза три выступала на международных симпозиумах. Круг интересов довольно узок и единственное, чем она интересуется в свободное время, так это прыжки с парашютом и расшифровка письменности этрусков. Петя грустно вздохнул. Ему было очень жаль Панюшкину, но он понимал, что её серая, заурядная личность вряд ли у кого-нибудь вызовет сочувствие.
       Потом нейрохирург Сергей Борисович рассказал о своём больном Петре Котове, простом сельском механизаторе, только что доставленном в больницу. Он тоже потерял много крови из-за травмы на производстве и нуждается в переливании. К сожалению, он тоже - простой деревенский житель без особо развитого интеллекта и духовных потребностей. Котов и вообще окончил лишь МВТУ им. Баумана и вот уже несколько лет работает в системе сельскохозяйственной авиации. Сам он мало чем интересуется, слывёт человеком скучным и угрюмым. У него и было-то за всю жизнь всего лишь около полусотни рационализаторских предложений, зарегистрированных в Международном Патентном Бюро. В свободное от работы время он, правда, чуть ли не всей деревне изготовил цветные настенные голографические телевизоры (разумеется, совершенно бесплатно), да ведь это не в счёт. Это не говорит о широте его интересов, поскольку по специальности он и так инженер, а телевизоры не представляют собой ничего особенного - экран у них всего 2,5 на 3 метра. Говорят, правда, что на досуге он ещё занимается изготовлением окололунных спутников, но ведь это опять же смыкается с его профессией инженера. Так что и этот Котов, собственно говоря, тоже ничем не лучше той же Светланы Панюшкиной.
       Сергей Сергеевич, третий врач больницы, тоже начал своё выступление с грустного заявления, что им, в их захолустной Ермиловке, и надеяться нечего на то, чтобы встретить умного, по-настоящему интеллигентного человека. Всю жизнь они вынуждены лечить лишь простых сельских тружеников, которые, как известно, высоким интеллектом не отличаются. Так, в частности, и его больной, Сидор Плюшкин, примерно такого же интеллектуального уровня, что и другие. Он - заведующий сельским клубом. Ведёт несколько кружков для детей и взрослых: балетный, авиамоделирования, фигурного катания и сборки электронных микроскопов. Поёт, играет всего лишь на девяти музыкальных инструментах. Сочиняет музыку и одно из его произведений стало гимном какой-то новой африканской страны. Иногда солирует в Ла Скала. Вот, собственно говоря, и всё! Интересного, как видите, мало. Ведь всё, что он делает, входит в его обязанности заведующего клубом, а за это ему, собственно говоря, и деньги платят.
       Таня Союшева рассказала о своём больном. Сельский архитектор Пров Суслов тоже нуждался в срочном переливании крови после перенесенной операции. По его проекту их Ермиловка была застроена простенькими двухэтажными коттеджами для сельских тружеников. Все они, прекрасно вписываясь в окружающую природу, создавали единый архитектурный ансамбль, центром которого было стандартное пятидесятиэтажное административное здание. Ансамбль вполне соответстветствовал ГОСТу на сельские населенные пункты, существовавшему столетие тому назад - в середине двадцатого века. Кроме этого, по проекту Суслова была реконструирована Эйфелева башня в Париже и застроена столица Ботсваны. Вот, пожалуй, и всё. Если не считать его увлечения иностранными языками. Он в совершенстве владеет четырнадцатью живыми и пятью мертвыми языками, и в печать вышли его переводы Софокла, Аристофана и Гесиода.
       И тогда встал главный врач больницы Иван Иванович Латунин. Каждый из врачей рассказал о своём больном, но решать-то всё-таки приходилось ему! Надо сказать, что сам Иван Иванович не отличался особо высоким профессиональным уровнем, из-за чего после окончания докторантуры так и сидел всю свою жизнь в этой захолустной больничке. Он специализировался на трансплантации органов и имел никак не более ста сорока печатных листов научных публикаций. За всю жизнь он смог побывать всего лишь на каких-то двух-трёх десятках международных медицинских симпозиумов и только однажды летал в Лондон для чтения лекций в Академии Медицинских наук. Но зато он был очень добрым человеком, пркрасным руководителем и обладал трезвым умом и здравым смыслом.
       Иван Иванович сказал, что внимательно выслушал всех выступавших и общая картина ему теперь совершенно ясна. Все четверо больных представляют примерно одинаковую ценность для общества. И только его больная, Клавдия Переверзева, резко отличается от всех. Она окончила восьмилетку и работает продавщицей в сельпо. За прилавком грубит и обвешивает покупателей. Она может закрыть магазин, повесить на дверь записку "Ушла на базу" и запропаститься на целый день неизвестно куда. Она курит, пьёт и водит к себе мужиков. В частности, потеря крови произошла у неё из-за того, что ночью спьяну Клавдия свалилась в какую-то яму и сильно порезалась стеклом. Так что положение совершенно ясное. Таких, как вышеперечисленные, в Ермиловке - хоть пруд пруди. А вот Клавдия - одна. Иностранные туристы приезжают в Ермиловку специально для того, чтобы послушать, как Клавдия ругается матом. Её знают все и без неё Ермиловка уже перестанет быть Ермиловкой. И потому кровь, несомненно, должна быть отдана ей.
       И тогда зашумели и заговорили все сразу. Об облагораживающем влиянии Клавдии на подрастающее поколение. Потому что если кто-нибудь из ермиловских детей не хотел учиться, родители тут же приводили в пример Клавдию. И дети, понимая, что при плохой успеваемости они станут такими же, как Клавдия, немедленно бежали с улицы домой и садились за учебники. Говорили об облагораживающем влиянии Клавдии на молодых девушек и женщин. Ведь, боясь, что Клавдия отобъёт у них женихов или мужей, девушки Ермиловки поневоле пристально следили за модой и за собой, старались стать духовно тоньше и богаче. И некоторым из них, действительно, удавалось удержать своих мужчин при себе. К тому же, благодаря Клавдии, ермиловские девушки так прославились своей красотой, грацией и какой-то особой утончённостью, что к ним приезжали свататься со всей области и даже из Лондона и Парижа.
       Только благодаря дурному примеру Клавдии, все мужчины Ермиловки бросили пить, курить и сквернословить. Чем небрежнее относилась Клавдия к своим служебным обязанностям, тем пунктуальнее и точнее, в пику ей, работали на своих местах все остальные, обозлённые на Клавдию, труженики Ермиловки. Только благодаря Клавдии, каждый житель Ермиловки смог наглядно убедиться в том, что такое хорошо и что такое плохо. Потеря такой жизни как Клавдина была бы невосполнимой утратой для общества, пусть даже такого маленького, как ермиловское, и могла привести к непредсказуемым социальным потрясениям.
       Разумеется, жизнь Клавдии была спасена. А чтобы в будущем не подвергать её опасности, Иван Иванович затребовал с Центрального коллектора новую партию крови редчайшей в мире группы ХХ1А.
      

    Глава 22.

    Невозвращенец.

       Ни поиски в Интернете, ни обращение к телевидению не дали почти никакого результата. Сейчас Джон Смит наконец-то находился в России. Москва ему не понравилась - слишком похожа была она на все остальные мегаполисы мира: гигантские, уходящие далеко ввысь и одновременно глубоко под землю, жилые дома, похожие на крепости, малолюдные улицы, потоки машин, идущих многими рядами почти что впритык друг к другу. Оставалось, конечно, несколько антикварных мест, привлекающих туристов, такие, например, как Красная площадь с её пресловутым мавзолеем, московский Кремль, да смотровая площадка на Воробъёвых горах рядом с университетом. Но эти участки смотрелись как какие-то чужеродные вкрапления в плотный массив мёртвых, враждебных человеку, домов-монстров.
       Джон поселился в приличной гостинице, нанял себе переводчика и начал поиски. Прежде всего он направился в московский филиал ВИОЖа, где получил распечатку дневного расписания Машеньки Миловидовой. Он посетил несколько её лекций в университете, побывал на конной прогулке, посмотрел оперу "Кармен" в Большом театре, где она исполняла арии ведущей героини.
       Да, Машенька, конечно, прекрасна, она удивительно на неё похожа, но, тем не менее, это совсем не Ирина. Джон не мог объяснить себе, в чём дело. Может быть, Машенька даже оказалась намного прекраснее той русской Ирины из прошлого века, но в ней нехватало чего-то самого главного. В ней отсутствовала сила воли, целеустремлённость, жизненная сила. Джон знал: сказать русскими словами "Коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт" можно было только про Ирину, но отнюдь не про Машеньку из ВИОЖа. Джону даже удалось поговорить с ней лично, но она не затронула никаких струн его сердца - молодой человек остался к ней совершенно равнодушен. Что же касается Машеньки, то Джон ей очень понравился, но, видя его холодность, она не посмела предложить ему встретиться ещё раз: навязываться кому бы то ни было - это совсем не в её стиле. Так они и расстались навсегда...
       Оказалось, что прекрасная Ирина, действительно, была бабушкой Машеньки, и сейчас, вот уж ирония судьбы, живёт в США, кажется, в Нью-Йорке. Кроме того, Машенька сообщила, что у неё есть ещё и родственники где-то в Калужской области, с которыми она тоже не поддерживает никаких отношений. Узнав всё это, Джон решил довести своё расследование в России до конца, сколько бы времени это ни заняло, а уж потом вернуться на родину и искать подлинную Ирину там. По его подсчётам, ей должно было быть где-то чуть ли не сто лет, но это ничего не значило: лишь бы успеть застать её в живых, и тогда создать клон не составит никакого труда, были бы только деньги.
       Из Интернета Джон узнал, что в Калужской области есть живой этнографический музей - деревня Ермиловка, привлекающая иностранных туристов своей русской экзотикой середины прошлого столетия. Каждый вечер в летнее время местные девки в кокошниках и красных сарафанах водят хороводы на зелёном пригорке и распевают народные песни. Они славятся особой утончённой славянской красотой, и поэтому иностранные туристы не только валом валят туда, но и нередко женятся на местных красавицах, увозя их в свои благополучные страны. Джон подумал, что необыкновенная красота, возможно, связана с генными отклонениями, вызванными Чернобыльской атомной катастрофой в Белоруссии в 1986 году: ведь известно, что тогда радиационный шлейф накрыл громадные территории Украины и России, в том числе и часть Калужской области. Кроме того, если там полно красавиц, то вполне возможно, что среди них обнаружится и такая, которая полностью повторяет генотип Ирины.
       Деревня Ермиловка выглядела очень симпатично: древние двухэтажные домики, окружённые палисадниками, очаровательные девушки с накладными косами до пояса, в полиэтиленовых лаптях и красных синтетических сарафанах, бочки с русским квасом на каждом углу. Девушки были изумительно красивы, приветливы, образованны до такой степени, что здесь совсем не понадобился переводчик. Но, к сожалению, ни одной, даже отдалённо похожей на Ирину, среди них не нашлось.
       Ермиловка очень понравилась Джону: жизнь в ней текла приятно и неспешно, как это, вероятно, и на самом деле было в середине прошлого двадцатого века. Девушки мечтали выйти замуж за богатого иностранца и навеки уехать отсюда, а вот Джон не отказался бы остаться здесь навсегда. Он вспоминал бешеный ритм своей жизни в Силиконовой Долине, когда у него годами не было ничего, кроме работы. Конечно, он любил свою работу, жил ею, но если в течение четырнадцатичасового дня трудно выкроить время для обеда или даже для того, чтобы почистить зубы, то это всё-таки трудно назвать жизнью, хотя тебе платят бешеные деньги, и ты её выбрал для себя совершенно добровольно.
       Джон провёл в Ермиловке несколько очень приятных, незабываемых дней и с сожалением уже совсем собирался вернуться обратно, как вдруг его планы коренным образом переменились. В один из вечеров, возвращаясь к себе в гостиницу после прогулки за околицей с местными девушками, он вдруг заметил прямо на земле, на обочине тропинки, какое-то безжизненное женское тело. Было уже темновато, а тропинка, что вполне соответствовало реалиям середины двадцатого века, совсем не освещалась. Подойдя ближе, Джон увидел лежащую ничком бабу, и понял, что она жива - просто пьяна. Для цивилизованной Ермиловки такое было просто немыслимо! Скорее всего, это была не местная жительница, а какая-нибудь приезжая, может быть, даже иностранка из какой-то слаборазвитой восточноевропейской страны.
       Сдерживая свою брезгливость, Джон на всякий случай всё-таки решил взглянуть на её лицо - ведь женщина, несомненно, была молода, а, может быть, даже и красива. Он наклонился над телом и перевернул его на спину. На него смотрело лицо Ирины...
       Джон бережно вынес девушку на людную улицу и узнал там от аборигенов, что это - местная знаменитость Клавдия Переверзева, которая, когда не пьяна, работает продавщицей в местном сельпо, где, как это было в прошлом веке, с трудом пользуется экзотическими деревянными счётами и ведёт себя как настоящая советская продавщица прежних времён - хамит покупателям и обвешивает их. Кроме того, она виртуозно ругается матом. Всё это безумно нравится иностранным туристам, и Клавдия пользуется у них громадным успехом. Узнав, где живёт эта удивительная женщина, Джон отвёз её по указанному адресу, положил на софу и остался дежурить рядом, ожидая того момента, когда Клавдия протрезвеет, и с ней можно будет наконец поговорить.
       На следующее утро, придя в себя, Клавдия с изумлением обнаружила рядом молодого интересного иностранца, который ей очень понравился, хотя он совсем не говорил по-русски, а она по-английски. На самом деле, особые разговоры тут и не требовались. Он заказал отличный завтрак с вином, и его мгновенно доставили по адресу. Клавдия и Джон, улыбаясь друг другу, ели и пили с большим аппетитом, а потом Клавдия в сопровождении Джона пошла на работу, где, к удивлению окружающих, тоже целый день, портя свой имидж, улыбалась покупателям. Джон до вечера просидел в тесном зале допотопного магазина - он даже и представить себе не мог, что такие убогие места когда-то существовали на планете - и остался очень доволен. Ему казалось, что он смотрит какой-то кинофильм из жизни прошлых поколений, главной героиней которого была, конечно, Клавдия. Когда рабочий день кончился, Джон понял, что Клавдия приглашает его к себе домой. Они захватили с собой вина и закусок, и снова отправились к ней.
       Шли дни за днями, а Джон продолжал жить у Клавдии и был совершенно счастлив. Теперь он никуда не торопился, никто не требовал с него результатов научной работы, у него не было шефа, поквартально плана, который надо выполнить любой ценой. И, самое главное, рядом была Клавдия - точная копия и (как и Машенька Миловидова) тоже, оказывается, внучка той самой Ирины. Только какая-то искусственная Машенька была больше похожа на пластмассовую куклу, чем на живого человека, а вот Клавдия оказалась своенравной, упрямой, решительной и совершенно живой и непредсказуемой. С ней всегда было интересно и, несмотря на неторопливый ритм ермиловской жизни, скучать не приходилось никогда, потому что в любой момент она могла выкинуть такое, что Джону не снилось и в страшном сне.
       Джон понял, что Силиконовая Долина, как ночной кошмар, навеки осталась в прошлом, и здесь он наконец-то нашёл своё место в жизни. Самое же главное заключалось в том, что место это находилось рядом к Клавдией-Ириной. Теперь он делал всё, что хотел, не надо было больше ничего искать, никуда рваться - он навсегда останется здесь и сейчас. Он был счастлив, и этого счастья у него не сможет отнять никто и никогда.

    Глава 23.

    Россия 21-й век.

      
       10 сентября 2060 года в пустынном лифтовом холле биологического факультета МГУ появилась девушка. Звали её довольно странно - Люсьена Джоновна .Смит. Это была лаборантка, секретарь кафедры микологии, она наконец-то собралась прилететь сюда, чтобы забрать свои когда-то забытые вещи - голубой кружевной платочек и чужую книгу, которую владелица теперь просила вернуть.
       Девушка невероятно удивилась бы, если бы узнала, что ровно сто лет тому назад в этом же самом здании, в этом же самом холле стояла её прабабка Ирина Веснина, которая, что ещё более удивительно, тоже была лаборанткой той же самой кафедры! Конечно, интерьеры здания, и холл теперь выглядели совсем по-другому - здесь, в практически безлюдном помещении бесшумно сновали прозрачные лифты, напоминающие громадные стеклянные стаканы, здесь мгновенно и бесшумно открывались прозрачные створки дверей, как только к ним приближался человек. А передвижение по зданию всех и каждого автоматически контролировалось с центрального пульта факультета. Но само здание, поскольку представляло собой архитектурный памятник, снаружи оставалось точно таким же, каким было построено ещё в далёком 1957 году.
       Хотя Люсьена и числилась старшей лаборанткой кафедры, имевшей в штате более двадцати человек преподавателй, доцентов и научных сотрудников, однако она, как и все остальные сотрудники, бывала на факультете не чаще одного раза в месяц, потому что вся административная работа автоматически выполнялась компьютером с соответствующей программой, а преподавание велось исключительно дистанционно, и теперь у студентов не было никакой необходимости тащиться на лекции и слушать бормотание какого-нибудь выжившего из ума дряхлого профессора, который никак не желал расставаться со своей професорской ставкой и профессорской зарплатой.
       Сама Люсьена, в рамках Болонского протокола и в соответствии с общепринятой концепцией непрерывного образования, тоже где-то училась, а, но не в престижном МГУ, а в одном из многочисленных коммерческих вузов, который практически не посещала никогда. От неё требовалось только время от времени отослать в свою альма матер по электронной почте какой-нибудь реферат или курсовую работу, скачанные из Интернета. За папины денежки диплом ей обеспечен при любой успеваемости, и самое главное было не пропустить торжественную церемонию его вручения через два-три года таким же чадам из обеспеченных семей, как и она сама.
       Пройдя под незримым оком электронного глаза по гулким пустынным коридорам безлюдного здания, Люсьена добралась до кафедры. И тут её ждало потрясение: на кафедре за столом работал человек! Это был юноша, который, как она вспомнила, занимался в магистратуре, кажется, темой наркотиков и галлюциногенов двадцать пятого поколения.
       Люсьена села за свой компьютер и открыла досье на сотрудников и обучающихся на кафелре микологии. Так, Сергей Чувилов. Родился в 2040 году в Нарьян-Маре. Родители служащие. Обучение бюджетное. Успеваемость отличная. Тема исследования "Наркотики и галлюциногены двадцать пятого поколения". Общежитие. Холост. Практически здоров. Сангвиник. Интраверт.
       Не показывая своего пренебрежения к нищему неотёсанному провинциалу, который встал из-за стола при её появлении, Люсьена мельком взглянула на него и ...обомлела. Перед ней стоял высокий и статный юный красавец-мужчина с неотразимо породистым лицом! Этого она ожидала меньше всего.
       Сегрей, в свою очередь, тоже разглядывал неожиданную посетительницу. Перед собой он увидел девушку на несколько лет постарше себя. С бриллиантами в ушах и на пальцах. С выщипанными и подведёнными хищно и резко вверх, как у совы, бровями, которые, если бы им позволили расти естественно, были бы густыми и сросшимися на переносице, как у далёкой люсьениной прабабушки, о которой девушка даже и не подозревала. Ещё Сергей увидел голый пупок с пирсинговым колечком, в котором тоже поблескивал бриллиантик. Татуировку на плече и, самое главное, две громадные, как бочонки, явно силиконовые груди почти вываливающиеся из крохотной блузки, которая практически не прикрывала почти ничего. В довершение всего девушка шлёпала модными в этом сезоне тоже силиконовыми ярко накрашенными губами в стиле "мои половые губы". Девушка вызвала у Сергея огромное отвращение.
       Откуда ему было знать, что если бы не агрессивная реклама и не пластическая хирургия, которая ежемесячно кромсает тела современных девушек в угоду очередной моде, то Люсьена в точности повторила бы свою красавицу-прабабушку Ирину Веснину и была бы похожа на "Неизвестную" (которую в народе когда-то называли "Незнакомкой") со знаменитой картины русского художника-передвижника девятнадцатого века Ивана Николаевича Крамского, о котором она тоже никогда и не слышала.
       Люсьена просто онемела и всё никак не могла оторвать взгляда от красивого и породистого самца, который, несмотря на провинциальное происхождение, вполне мог бы украсить её эротическую коллекцию. Пожалуй, можно ему это предложить, он, несомненно, будет просто ошеломлён и безмерно счастлив, ведь, наверняка, не каждый день ему попадаются такие девушки из высшего света, как Люсьена. До сих пор он, в лучшем случае, мог переспать лишь с жалкими провинциалками из общедития, которые только и мечтают повиснуть на шее какого-знибудь москвича и остаться в столице навсегда, потому что, конечно, разве же сравнится со столицей их далёкий родной Мухосранск! Самое главное потом - не позволить ему сесть себе на голову и быстренько отделаться, когда совсем надоест.
       - Ааа, Саргей! Очень рада встрече! Никак не ожидала встретить здесь кого-нибудь, тем более, вас. А вы всё работаете над вашей темой? Молодец! Но всё-таки надо иногда и отвлечься. Сегодня я, к сожалению занята, но, может быть, сходим завтра в театр? В "Студии" дают завтра очень модный в этом сезоне эротический спектакль "Все мои любовники", договорились? А после зайдём куда-нибудь в уютное местечко и пообщаемся поближе, хорошо? Думаю, что мы неплохо проведём время вдвоём.
       - Спасибо, у меня совсем нет времени на развлечения, да это меня и не привлекает.
       Люсьена просто онемела от такой наглости. Но она не привыкла отказываться от того, чего ей хотелось.
       - Напрасно вы отказываетесь. Другой такой случай вам вряд ли представится. Подумайте сами - ведь я тоже человек очень занятый и далеко не каждого приглашаю в свою компанию!
       - Я ценю ваше внимание. Тем не менее вынужден отказаться - у меня свои планы на завтра, послезавтра и вообще на все последующие дни тоже.
       - Ну как хотите, было бы предложено... Я ысё-таки черезпару дней снова свяжусь с вами, может быть, вы и передумаете, когда хорошо всё взвесите. До скорой встречи, Серёженька!
       Обозлённая Люсьена схватила свой кружевной платочек и книжку и вылетела с кафедры. У входа в здание биофака она прыгнула в свой аэр и полетела в казино "Услада", где у неё было назначено свидание с очередным мачо - миллионером Максом, фамилию которого она уже забыла.
       В казино было мало народа, посетители явно скучали, игра шла вяло. Макс обрадовался её приходу и сразу же увлёк под пальмы в зимний сад, где они и совокупились - быстренько и, к сожалению, безо всякого удовольствия. Потому что настроение Люсьены было надолго испорчено этой досадной встречей на кафедре. Девушка вернулась домой и от скуки и бесонницы взялась за книжку, которую уже давно пора было вернуть приятельнице:

    Королевский зал

    (Повесть временных лет)

    Глава 1.

    "Самурай живёт, ни на мгновение не забывая о смерти"

    Из "Хакагурэ" - Кодекса самурая

       Летом 1946 года при въезде в разбомблённый немецкий Кёнигсберг висел громадный красный транспарант с белыми русскими буквами: "Восстановим наш родной Калининград!". Именно его-то и увидела первым делом семья офицера-фронтовика, потомственного уральского казака из Оренбурга Антона Мартова, когда подъезжала к вокзалу, от которого фактически ничего не осталось, кроме железнодорожных путей.
       От Москвы до Калининграда поезд шёл три дня и три ночи, и дорога для однорукого инвалида войны Антона Мартова, для его жены красавицы-украинки Натальи и троих детей, из которых самому младшему был всего один годик, оказалась очень утомительной. Однако старшие дети - десятилетняя Света и шестилетняя Нина - были в восторге от путешествия: всю дорогу они смотрели в окно, с удовольствием пили сладкий чай из стаканов с подстаканниками, который регулярно приносила проводничка, и самостоятельно залезали на верхнюю полку. Ведь такое прекрасное и такоё далёкое путешествие они совершали впервые в жизни!
       Антона Мартова, дослужившегося на фронте до звания капитана, теперь переводили вместе с семьёй в Калининградское Военно-инженерное училище для преподавания курсантам основ фортификации и сопротивления материалов. Правда, до конца войны ему дослужить не удалось: в 1944 году он получил смертельное ранение в левое лёгкое и левую руку и попал в госпиталь. Он так бы и истёк кровью, лёжа на земле среди других раненых, если бы, в отличие от них, простых солдат, не был уже офицером, почему его и положили на операционный стол первым, что только и спасло ему жизнь. Антону ампутировали руку, вынули пули из лёгкого, зашили спину, оставив на ней глубокие длинные рубцы, и отправили в тыловой госпиталь.
       Когда же он, умирающий, в конце-концов всё-таки выжил благодаря безответной любви одной из медсестёр, подкармливавшей его из своего голодного пайка, и попал домой, то весил всего сорок четыре килограмма. Антон целый год молча лежал отвернувшись к стене, ничем не интересуясь и просто не желая жить, потому что на войне видел такое, что высасывает душу из живого человека и делает из него мертвеца. Много лет спустя он как-то случайно упомянул при детях, что на Ленинградском фронте у них в части был толстый бухгалтер, который однажды вышел на улицу и не вернулся: его просто поймали и съели голодные советские люди. И это было единственное, что за всю свою жизнь дети услышали от отца про войну, о которой в стране-победительнице десятки лет без конца писали газеты, создавались оптимистические кинофильмы, издавались художественные книги и мемуары.
       Уже потом, став взрослой, Света узнала, что в Ленинграде за многие месяцы блокады погибло от голода более миллиона человек, то есть чуть ли не всё население города. При этом, в буквальном смысле слова умирающие от голода сотрудницы ВИРа (Всесоюзного Института Растениеводства) свято хранили уникальную коллекцию семян, в том числе и мешочки с различными сортами гороха, чечевицы, гречки, пшеницы... Они не тронули ни одного зёрнышка и, погибая сами, всю гигантскую коллекцию сумели сохранить для людей, для будущего и для науки... А ещё позже оказалось, что громадные городские склады с запасами продовольствия в самом начале войны были по приказу сверху специально подожжены НКВД (Народный Комиссариат Внутренних дел), чтобы они не достались фашистам, так как Кремль был уверен, что Ленинград не устоит и сдастся врагу...
       Скорее всего, Антон либо сошёл бы с ума, либо тихо зачах в своём тёмном углу, если бы через год у них с женой не родился сын - очаровательный, похожий на девочку, спокойный и улыбчивый Андрюшка. И вот этот крохотный ребёнок - наконец-то сын! - потихоньку вытащил своего отца практически с того света. Глядя на его милое личико, на маленькие ручки и ножки, Антон постепенно оттаял душой и снова научился разговаривать и даже улыбаться. Понятно, что он любил своего Андрюшку-спасителя больше всего на свете.

    *

       Военный городок располагался на отшибе - в близком пригороде Калининграда. Он состоял из нескольких десятков очаровательных немецких домиков под красными черепичными крышами, окружённых миленькими палисадниками, где, в зависимости от летнего месяца, всегда что-нибудь цвело: яблони, вишни, маттеолы (ночная красавица) или же белая и фиолетовая сирень. Каждый пряничный домик имел парадный и чёрный вход, чердак, жилую комнатку-мансарду под самой крышей, три большие смежные жилые комнаты, а также просторный зацементированный подвал - хотя и без электричества, но зато с небольшим застеклённым окошком у самой земли, которое давало достаточно света и делало подвал уютным и нестрашным даже для детей. Кроме того, каждый дом имел вторую зеркальную, совершенно отдельную и тоже трёхкомнатную половинку с кухней, где проживала соседняя семья другого военнослужащего. Конечно, совсем недавно здесь жили другие люди - немцы, но после войны все они из своих бывших владений были куда-то выселены, и теперь эти совсем нерусские, почти что сказочные пряничные домики заселяли советские военнослужащие...

    *

       Это лето на крохотной Львовской улице военного городка было для Светы и Нины, наверное, самым счастливым из всего их послевоенного детства. К восторгу детей, в их новом доме обнаружилась полосатая серая кошка тигровой окраски, которую за миниатюрные размеры назвали Манюней. Теперь дети без конца играли с ней в садике под вишнёвыми деревьями и кормили сырой килькой. К счастью, в эти голодные послевоенные годы, когда в казённых магазинах практически не имелось ничего, кроме соли и чёрного хлеба, а за кусочком сливочного масла, если его вдруг привозили один раз в два-три месяца, приходилось стоять в очереди несколько часов, в Калининграде на рынке иногда можно было купить свежую рыбу, даже деликатесных копчёных угрей, а летом и осенью - ещё и дары местных садов и огородов - яблоки и помидоры.
       Этим летом Света впервые открыла для себя Жюля Верна. Сидя на лавочке под вишнями, с Манюнькой на коленях, она запоем читала "Пятнадцатилетнего капитана", "Таинственный остров" и "Детей капитана Гранта". Окружающий мир казался ей полным необыкновенных тайн и приключений. Стоит напомнить, что тогда человечество ещё не знало телевидения, а эра Гарри Поттера должна была наступить более чем через полвека...
       Единственным, что связывало семью Антона Мартова со всем остальным миром был громадный ламповый радиоприёмник, стоявший на столе в комнате родителей. Из-за большой удалённости Москва по нему почти не прослушивалась, зато Польша, "самый весёленький барак социалистического лагеря" - просто отлично, и Наталья, крутясь по хозяйству, постоянно слушала эстрадную музыку и польские песни, а потом постепенно даже начала понимать польскую речь. В военном городке электричество было единственным бытовым удобством, в то время как воду приходилось носить из колодца, а готовить на большой печке, которая стояла на кухне и топилась дровами.
       Однако у немцев, разумеется, всё было не как у людей: колодец оказался не деревянным со сгнившим срубом, как в русских деревнях, а чистым, аккуратным, с цементнымии кольцами до самого верха и с плотной крышкой, чтобы в воду, не дай бог, не упал ни один листок с соседнего дерева. А в печку был вмонтирован большой чугунный котёл, в котором Наталья ловко купала детей и грела воду для стирки и других хозяйственных надобностей. Подвал же, чистый и сухой, предназначался для дров: их предстояло напилить и наколоть на всю зиму, которая, к счастью, была здесь совсем тёплой - часто с плюсовыми температурами, холодным дождём и почти без снега, так что калининградские (а до этого - кёнигсбергские) ребятишки совсем не знали, что такое санки, коньки или лыжи.

    *

       Сегодня, как и всегда, Антон пришёл из Училища поздно. Но Наталья, уложив детей, сама ещё не спала - она ждала его, чтобы вместе напилить очередную партию дров. К счастью, было полнолуние и палисадник озарялся ярким, каким-то сюрреалистическим светом, а деревья, отбрасывавшие контрастные чёрные тени, казались театральными декорациями. Однорукий Антон с женой ещё часа два пилили дрова, сбрасывая с козел на землю толстые деревянные кругляши, которые предстояло затем наколоть, просушить, если позволит погода, в поленницах на улице, а потом через слуховое окошко сбросить в подвал.
       Вернувшись домой, обессиленная Наталья для порядка заглянула в детскую, убедилась, что дети спят, а затем и сама рухнула в постель. Но на самом деле заснули не все: Света всё ещё жила приключениями жюльверновских героев, о которых сегодя, как вчера, как позавчера, читала целый день. Там был удивительный, прекрасный мир, попасть в который не представлялось никакой возможности. И надо ещё ждать всю ночь до завтра, чтобы засесть за следующую книжку, а затем рассказать младшей сестре о том, что она прочитала.
       Света думала о том, что приключения могут быть везде, надо только внимательно смотреть вокруг, наблюдать, делать выводы. И тут она вспомнила, что прямо напротив их дома за живой изгородью из буйно цветущего шиповника стоит точно такой же дом, как их. Кажется, он полон тайн. Света живет на этой улице уже три месяца, но ни разу не видела, чтобы из его трубы шёл дым, чтобы кто-то входил или выходил из дома, чтобы люди собирали цветы или яблоки в саду. Здесь что-то не так! Может быть, там кто-то скрывается, немецкие шпионы, например. И поэтому они не появляются днём - ведь они должны вести ночную жизнь, чтобы их не разоблачили. А что, если они собираются отравить колодец? Никто пока и не догадывается об этом, но Света должна выследить врага и всех предупредить.
       Нельзя было терять времени. Света тихонько оделась, но сандалии, чтобы не стучать по полу, надевать не стала. Она залезла на подоконник, открыла окно и ловко спрыгнула в сад. Пробираясь босиком по мокрой траве, нагибаясь под росистыми кустами сирени, она почти обогнула свой дом сзади и приблизилась к чёрному ходу, чтобы затем выйти на парадную дорожку к калитке, ведущей на улицу. И вдруг девочка остановилась: она услышала чьи-то тихие рыдания. Прячась за сиренью, она прошла ещё несколько шагов и увидела сидящего на крыльце ...солдата в немецкой форме. Он смотрел на луну, а по его лицу текли слёзы. Свете стало очень страшно, она попятилась назад, добралась до спасительного окна, подтянулась на руках и бросилась в постель. Утром она всё расскажет родителям, и тогда все, вооружившись, пойдут в тот дом напротив и поймают этого фашиста. А потом она об этом напишет книгу, как Жюль Верн или даже ещё интереснее...

    *

       Утром у Светы неожиданно поднялась температура, и она даже бредила - всё говорила о каком-то немецком шпионе, который сидит у них в саду.
       - Мама, мама, ну я же сама его видела сегодня ночью! Он был в немецкой форме - сидел на нашем заднем крыльце и плакал. Я правду говорю. Давай пойдём туда ночью - сама всё увидишь.
       - Успокойся, Светочка, какие тут могут быть фашисты? Ты же сама знаешь: война-то ведь уже кончилась. Просто тебе приснилось что-то не то. Начиталась книжек про всякие приключения - вот и результат.
       - Мама, но ведь это был не сон, я тебе точно говорю!
       - Ладно, не спорь, лучше ещё раз померяй температуру и выпей аспирин. Потом пропотеешь и может быть поспишь. И перестанешь думать про каких-то там фашистов.
       Наталье пришлось вызвать военного врача Софью Владимировну и несколько дней ставить горчичники и лечить ребёнка аспирином. У Светы, как это ни странно, оказалась сильная простуда - и это несмотря на тёплую летнюю погоду, которая вот уже много дней держалась в городе. К счастью, аспирин удалось купить в аптеке, а горчичники, вечный дефицит советской жизни, были припасены у Натальи заранее на всякий случай.
       После болезни Света как-то вдруг сразу сильно вытянулась и повзрослела. Она стала более замкнутой и задумчивой, но по-прежнему увлекалась приключенческими книжками, проводя оставшиеся до начала учебного года дни в садике под вишнями с очередной книжкой Жюля Верна в руках.
       Света поняла, что снова говорить с родителями о немецком солдате совершенно бесполезно - они ей так и не поверили. Поэтому выследить и обезвредить его она должна сама, полагаясь только на собственные силы. А ведь до начала учебного года оставалось всего несколько дней. Начнутся занятия, дни станут короче, и тогда ей уже будет совсем не до этого - Света всегда была отличницей и к урокам относилась крайне серьёзно.
       В одну из ночей девочка снова открыла окно и, захватив с собой папин фонарик "летучая мышь", спрыгнула с подоконника в сад. Но на этот раз она предусмотрительно скинула вниз свои сандалии, чтобы опять не простудиться и не заболеть. Крадучись под кустами сирени, она пробралась к заднему крыльцу, но там на этот раз, к сожалению, никого не было... Значит, он, точно, скрывается в вечно пустующем доме напротив, окружённом сплошной изгородью из кустов цветущего шиповника.
       Света вышла за калитку, вошла в палисадник загадочного дома. Как и всегда, в доме не светилось ни одно окошко. Впрочем, сейчас это было совершенно естественно - ведь стояла глубокая ночь. Света обошла дом вокруг. В палисаднике не видно никаких признаков жизни - не сушилось на верёвке бельё, не валялись игрушки, не стояла, как у всех, кадка с водой, а под деревьями не было даже лавочки, где вечерами обычно сидят русские жители этих прелестных немецких домиков под красными черепичными крышами.
       Свете было очень страшно - а вдруг он набросится на неё из какого-нибудь куста. Тогда он, точно, её просто задушит, чтобы она его не выдала. Однако ради спасения колодцев от отравления наша героиня была готова даже умереть. Но в саду не было слышно ни шороха, ни звука, и это немного успокоило девочку. Она вплотную подошла к дому, заглянула в окошко, но ничего не увидела. Светить внутрь фонарём не решилась - ведь этим она сразу разоблачит себя. Она неслышно подкралась к чёрному входу и поднялась на цементное крыльцо. Тихонько взялась за ручку и толкнула дверь. Удивительно, но дверь оказалась не заперта! С бьющимся сердцем и дрожащими коленками Света вошла внутрь.
       Впрочем, пока что она не очень-то и рисковала - ведь во всех этих немецких домиках задняя дверь вела не в жилые комнаты, а прямо в кухню. Разумеется, ночью в кухне никого не было и быть не могло. Тихонько ступая, Света прошла дальше. Она не включала фонарика, и глаза её быстро привыкли к ночной темноте. Следующая комната оказалась совершенно пустой - в ней не имелось даже мебели. Осмелев, Света двинулась дальше - то же самое она увидела и во второй, и в третьей комнате. Никакого признака того, что здесь кто-то живёт или хотя бы иногда бывает. На пыльном полу не видно никаких следов. Девочка почувствовала одновременно и разочарование, и облегчение: а она-то готовилась к необыкновенным приключениям, чуть ли не к самому страшному...
       Вернувшись домой, Света никак не могла заснуть. Во-первых, она только что сильно перенервничала. Ну а во-вторых, она пыталась понять, куда же делся тот вражеский солдат, и где он теперь скрывается. Уйти он вряд ли сможет - кругом бдительные советские люди, только что пережившие Отечественную войну против немецких фашистов. Каждый сделает всё, чтобы его остановить. Значит, он всё-таки где-то прячется, и, что вполне вероятно, может быть, даже в светином доме! Однако ни на кухне, ни на чердаке, ни в жилых комнатах, ни в саду это просто невозможно - и взрослые, и особенно дети, облазили здесь, причём неоднократно, каждый уголок. Значит, остаётся только подвал...
       В конце-концов чтение успокоило Люсьену, и в четыре часа утра она всё-таки заснула. Снился ей красивый и благородный Сергей Чувилов, с которым она занималась сексом то под пальмами в казино, то прямо на полу кафедры под лабораторным столом с пробирками и химическими препаратами....
      

    Глава 24.

    Изба-читальня.

       На следующий день Люсьена наконец-то добралась до электронной почты, которая у неё скопилась за последнее время. Все приятели и приятельницы напреребой приглашали её куда-нибудь.
       - Люсьенка! 13 сентября в нашем клубе будет классная тусовка! Состоится бой без правил: поединок чемпионки Никарагуа и чемпионки Франции. Представляешь - две дуры будут молотить друг друга ногами и руками, кусаться и царапаться на ринге, валяться в грязи, вот поржём-то! Пошли вместе? Отвечай срочно!
       Целую. Твоя Сонька
       - Люська! 20 сентября в "Годвике" конференция свингеров. Хоть мы с тобой и не замужем, но тоже можем принять участие, надо только забронировать места заранее. Будет сто восьмой канал телевидения - репортаж пойдёт в режиме реального времени. Супружеские пары будут меняться партнёрами, а незамужние примут участие с шоу "секс втроём". Количество мест ограничено, отвечай срочно. Здорово, если наш секс покажут по телевизору, правда?
       Марина
       - Люсьена! Я забронировал два места в ложе на испанскую корриду послезавтра. Посмотрим, как коровкам кишочки выпускают, а потом, как всегда, казино под пальмами. Идёт? Не вздумай отказываться!
       Твой Макс
       - Куколка! 25 сентября на 25 телеканале в прайм-тайм пойдёт реалити-шоу "Чей пенис - чемпион?" Я тебя включил в жюри, не вздумай отлынивать. А после завалимся в какой-нибудь загородный ресторанчик и побалуемся. Тут-то ты оценишь мой несравненный пенис, дорогуша.
       Твой Аркадий
       - Люси! В клубе "Трах-Трах!" 17 сентября проводят конкурс татуировок на лобке. Твоя штучка очень миленькая. Приходи, покажешь свою картинку. Я тебя уже записал в участницы.
       Твой Серж.
       - Люси! Из Аргентины приезжает Пип-шоу, есть два приглашения на 19 сентября, пошли? Аргентинских самцов я ещё не пробовала, а ты? Если не пойдёшь, сообщи заранее, я тогда с Лариской пойду.
       Анжела
       - Люсьена! Поедешь со мной на пару недель оторваться в Майами? Эта стерва Амалия мне ужасно надоела, ты в сто раз лучше. Срочно сообщи, да или нет.
       Твой Виктор
       - Люська, когда ты вернёшь мне мою книжку? Не молчи, приноси её в фитнес-клуб, а то я сама залечу к тебе домой, так и знай!
       Зинаида

    *

       Оставалось ещё очень много сообщений, но всё это в конце-концов надело Люсьене. Честно говоря, ей не хотелось идти никуда. Но информация была полезной. Стоило подумать - куда бы и как завлечь этого несгибаемого Сегрея. Потому что и сегодня он почему-то никак не шёл из головы. Было и обидно, и непривычно получить отказ от мужчины, тем более, который не представлял из себя ничего - нищий провинциал из какой-то дыры, хотя, конечно, надо признать, и очень красивый.
       Люсьена снова погрузилась в чтение, которое, как это ни странно, даже в какой-то степени и увлекло, и отвлекло её от досадных мыслей о Сергее.

    Глава 2.

       Наталья очень торопилась. Лето кончалось, а она ещё не заготовила достаточно дров на зиму. Последние два воскресенья она целыми днями пилила с мужем дрова на деревянных козлах в палисаднике перед своим домом. Однорукий Антон мог работать только правой рукой, следовательно, Наталья - только одной левой. Она быстро уставала, и поэтому ей приходилось часто отдыхать. Девочки крутились рядом. Они оттаскивали подальше короткие кругляши, падающие с козел, чтобы они не мешались под ногами родителей. Всю последующую неделю, пока муж был на работе, Наталья сама рубила кругляши на поленья, а девочки складывали их в поленницы прямо на улице. Им всем очень повезло, что вот уже две недели стояла тёплая, солнечная, совершенно нетипичная для Кёнигсберга погода, и дрова удалось хорошо подсушить прежде чем скидывать в подвал.
       Сегодня Света не смогла ни минуты посидеть в саду под вишнями и почитать очередную книжку своего любимого Жюля Верна. Целый день девочки разрушали поленницы, стоящие на улице перед домом, через маленькое окошко у земли сбрасывали поленья в подвал, а затем уже там - снова складывали другие поленницы на долгое зимнее хранение.
       Света первой спустилась в подвал, захватив с собой папин фонарик. Пока что, если не считать пары лопат, тяпки и топора, подвал был совершенно пуст. Освещая метр за метром пол, потолок и стены подвала фонариком, Света внимательно рассматривала всё, что видела в неярком плящущем электрическом кругу. Стена и потолок оказались совершенно обычными и неинтересными. А вот цементный пол был какой-то странный. Он казался выложенным отдельными плитами, однако внимательно присмотревшись, Света поняла, что пол всё-таки был монолитным. Просто на нём застыли борозды, когда-то проведённые строителями, заливавшими цемент, что теперь и создавало иллюзию отдельных каменных плит. Пока Света совершенно не понимала, для чего собственно была сделана эта явно лишняя работа. Для красоты? Но какая же красота в полутёмном подвале, куда люди заходят лишь изредка, только для того, чтобы набрать дров для печи или же отсыпать картошки из мешка с зимними запасами. К тому же, эти борозды даже создавали определённое неудобство: в них набивалась грязь и песок, что было совсем ни к чему, когда весной приходилось мыть или подметать освободившийся подвал, засыпанный землёй и кусочками коры, упавшей с поленьев.
       Света снова обошла всь подвал, внимательно вглядываясь в фальшивые квадраты. И вдруг она обнаружила, что, в отличие от остальных, один квадрат представляет собой не монолит, а настоящую, отдельную плиту с очень узкими, но глубокими щелями по периметру. Света постучала топориком по плите - под ней была пустота...
       Шестилетняя Нина прилежно таскала поленья и сбрасывала их в слуховое окошко. На цементном полу подвала их накопилась уже целая горка. Света попробовала поддеть край плиты топором, но он никак не проходил в слишком узкую щель. Теперь Света знала, что ей надо делать дальше. А пока принялась подбирать поленья и складывать их в поленницу, которая, разумеется, находилась в самом дальнем углу подвала. Главное заключалось в том, чтобы оставить свободной именно эту часть подвала - не загородить плиту ни дровами, ни картошкой, которую на днях должны были привезти из соседней деревни для семьи военнослужащего Антона Мартова.

    *

       - Нин, ты ещё не спишь?
       - Нет, а что?
       - Слушай, я знаю такой секрет, такой, ты просто не представляешь! Я тебе расскажу, если ты поклянёшься никогда, никому о нём не рассказывать, даже папе с мамой.
       - Света, ты что, конечно никому никогда! Клянусь тебе!
       - Ну смотри! Знаешь, у нас в подвале есть подземный ход. Давай туда пойдем и посмотрим, куда он ведёт.
       - Давай! А вдруг там кто-нибудь сидит?
       - А мы спустимся тихонько. Если кто-то сидит, то он нас не увидит, ведь он же не знает, что мы открыли его тайну. Мы тогда вылезем обратно и позовём папу. А уж он-то с кем хочешь справится.
       - Что, прямо сейчас пойдём?
       - Нет, ты что! Надо ещё подготовиться - взять с собой фонарик, припасы, вдруг ход такой длинный, что нам придётся долго идти. Я насушу на печке сухарей, возьму папину военную фляжку с водой, тогда и пойдём. Всё сами исследуем, а уж потом, может быть, и им тоже расскажем.
       - Как интересно! Только, давай, готовься быстрее, а то я долго ждать не могу...

    *

       В одну из ночей, когда родители уже спали в соседней комнате, девочки, захватив папин кинжал, который он, как и свою походную алюминиевую фляжку, тоже принёс с недавней войны, тайком спустились в подвал, где теперь у противоположной стены ровными рядами стояли поленницы, приятно пахнущие свежей древесиной. На самом деле, это был не совсем кинжал, а примкнутый трофейный штык с немецкой винтовки, о чём девочки даже и не подозревали, а сам отец никогда не говорил об этом. Кинжал - это вам не топор, и его лезвие легко вошло в щель на полу подвала. С трудом Света приподняла плиту, а затем навалилась на неё всем телом. К её удивлению, плита легко поднялась вертикально и стала неповижно. Похоже было, что одна её сторона, видимо, была даже укреплена на каких-то шарнирах.
       Дети заглянули внутрь, но не увидели ничего, кроме темноты. Света бросила вниз камешек - звук падения раздался где-то глубоко внизу. Но воды там не было - камешек сухо, без бульканья, стукнулся о твёрдое дно. Фонарик тоже помог мало - его луч не проникал так далеко, как требовалось. Были только видны бесконечные бетонные, как в колодце, кольца, уходящие вниз, да тоненькая металлическая лестница, вделанная в цемент и ведущая в таинственную глубину.
       - Ну что теперь будем делать? Пойдём домой или полезем вниз?
       - Ты что, зачем же мы так долго готовились, неужели чтобы вернуться домой? А ты боишься, что ли?
       - Нет, конечно! Ничего я не боюсь. Только ты лезь первая, а я - за тобой, ладно?
       - Правильно, разве же я тебя первой пущу? И не думай. А если что - то сразу вылезай наверх.
       Света спустилась в тёмный провал первой, Нина за ней, а потом старшей сестре, чтобы замести все следы, ещё и пришлось с большим трудом, балансируя на тоненькой лестнице, опускать за собой плиту, ведущую в подземелье.
       Спуск по металлической лестнице оказался очень долгим. Руки болели от непривычной гимнастики, было страшно и почти что темно. Фонарик, ничего не освещал внизу, а только лишь ближайший кусочек бетонной стенки. Он, скорее, мешал, чем помогал, так как его приходилось держать в руке, стараясь одновременно покрепче цепляться за холодные металлические перекладины, вонявшие ржавчиной. Вертикальный колодец наконец-то всё-таки кончился, и девочки снова ощутили под ногами твёрдый цементный пол. К счастью, внизу было совсем сухо и даже не очень страшно.
       Оказалось, что подземный ход ведёт ещё дальше: из колодца под прямым углом куда-то уходили тоже цементные кольца, но только теперь такого большого диаметра, что по ним могли не сгибаясь пройти взрослые люди совсем не маленького роста. Девочки остановились, не зная, на что им теперь решиться - то ли идти дальше, или же всё-таки вернуться домой к маме и папе. И вдруг Света заметила, что в конце тёмного тоннеля виднеется слабый свет. Она обрадованно прошептала сестрёнке: "Теперь я точно знаю! Это же выход в тот самый дом напротив, где никто не живёт. Конечно, он где-то там и скрывается. Мы найдём его, и тогда они мне поверят". И дети, светя "летучей мышью" себе под ноги, осторожно пошли вперёд.
       По мере приближения к освещённому участку тоннель всё больше и больше расширялся и наконец превратился в довольно просторный квадратный коридор с настоящими стенами, потолком и полом. С изумлением сёстры увидели, что в коридоре желтоватым светом горят пыльные электрические лампочки. В коридоре, как и везде до этого, не было ни души и не слышалось никаких звуков. Теперь по бокам коридора, слева и справа, находились толстые металлические, как в бункере, двери, но все они оказались закрыты. Впрочем, девочки и не собирались их открывать, ведь это им было бы и не под силу. Свете и Нине почему-то вдруг стало очень страшно. Какой-то мёртвый коридор, мёртвый свет, неестественная тишина. Всё это было похоже на затянувшийся кошмарный сон, в котором время остановилось навеки. В этот момент Света ужасно пожалела, что влипла в эту странную и опасную историю, а, главное, втянула в неё свою малышку-сестрёнку.
       Пройдя мимо нескольких наглухо закрытых бронированных дверей, девочки наконец заметили, что дальше по коридору имеется ещё и несколько дверей распахнутых настежь. Что ждало их там, за этими дверями? Фашисты с автоматами, привидения, мертвецы, скелеты, мины под ногами? Всё возможно в таком страшном месте, где нельзя ждать помощи ни от кого на свете. Света с ужасом подумала, что если они здесь погибнут, то так и останутся погребёнными навеки в этом подземелье, на сером цементном полу, и никто из оставшихся наверху людей, так и не догадается, куда же это они исчезли, никто не найдёт их больше никогда...
       Девочки стали двигаться с ещё большей осторожностью. На цыпочках подошли они к первой открытой двери и, прячась за её створкой, заглянули внутрь. Большое помещение с глухими стенами тоже освещалось несколькими тусклыми электрическими лампочками. Это был какой-то склад. Снизу до самого потолка поднимались стеллажи, заставленные деревянными ящиками. Некоторые из них были взломаны, оторванные доски валялись на полу. А, кроме того, пол был усеян пустыми консервными банками - такими же банками, только невскрытыми, были забиты и ящики. Видимо, кто-то, питаясь этими консервами, устроил из склада что-то вроде столовой. Консервы - это, конечно, неслыханная роскошь, но они слишком тяжёлые, да и вскрыть банки девочкам было просто нечем, поэтому ни взять их с собой, ни поесть прямо на месте не представлялось никакой возможности.
       Вторая открытая дверь тоже привела детей на похожий продовольственный склад, только здесь ящики были наполнены сухими и лёгкими армейскими галетами, которыми девочки с удовольствием пополнили свой запас сухарей, да ещё и набили все карманы.
       В третьем помещении не было ничего интересного - ящики оказались забиты какими-то бутылками, то ли с минеральной водой, то ли с чем-то другим. Много уже пустых бутылок и пробок от них валялось на полу. Приходилось ступать как можно осторожнее, чтобы случайно не задеть их ногами и не загреметь. Правда, здесь нашлось и кое-что поинтереснее: на стене висела солдатская фляжка в зелёной брезентовой оплётке, но от неё тоже было мало толку, так как фляжка оказалась пустой. На всякий случай Нина повесила её себе на шею.
       Девочки прошли ещё несколько комнат и везде увидели примерно одно и то же, правда, на одном из складов они обнаружили снаряды, а на другом - ящики с патронами, но это, тем более, было совсем неинтересно.
       К каждой двери они подходили как можно осторожнее - а вдруг там кто-нибудь сидит и готов на них напасть? И, действительно, в конце-концов их бдительность оказалась не напрасной: к своему ужасу за предпоследней дверью они обнаружили живого человека. К счастью, он, совершенно неподвижно, стоял к ним спиной, но, тем не менее, Света сразу же узнала в нём именно того самого немца, которого видела той лунной ночью на заднем крыльце своего дома.
       Девочки отпрянули от двери. Они словно окаменели. Света просто не знала, что же им теперь делать? Если броситься бежать назад, то он их, несомненно, услышит, догонит и убьёт. Если же идти на цыпочках, медленно и тихонько, то будет слишком долго - за это время он, конечно, выйдет из своего убежища и увидит их в пустом освещённом коридоре. А это значит, что он их всё равно тоже пристрелит как смертельно опасных свидетелей.
       Вдруг Света решилась: она дёрнула Нину за руку и прошептала: "Бежим, спрячемся за той дверью!" Дети проскочили мимо опасной комнаты и вбежали в следующую, последнюю открытую дверь в самом конце коридора, дальше за которой была только глухая цементная стена. Дети стояли за бронированной створкой и не знали, что же им теперь делать? За этой дверью, в отличие от всех предыдущих, была полная темнота. Нина начала беззвучно плакать, а Света - лихорадочно соображать, как можно выпутаться из этого безвыходного положения. Но ей не приходило в голову абсолютно ничего. Она поняла, что они оказались в ловушке.
       Вообще-то Люсьена читать не особенно любила, но эта книжка про допотопную жизнь и допотопных людей почему-то ей даже понравилась, во всяком случае, она, удивляясь сама себе, читала её без отвращения. Читая такими темпами, Люсьена, пожалуй, успеет вернуть книжку приятельнице уже через несколько дней.
       Отвечать на послания друзей было лень, идти никуда не хотелось, и Люсьена прродолжала чтение, время от времени всё-таки вспоминая Сергея и представляя себя с ним в самых разных сексуальных позах.

    Глава 3.

    Человек, который желает стать самураем, должен быть твёрдо уверен: не существует ничего такого, чего бы он не мог совершить.

    Из "Хакагурэ" - Кодекса самурая

       Нина продолжала хныкать, и Света испугалась, что тихие всхлипывания в конце-концов перейдут в громкий рёв, и тогда их гибель станет просто неизбежной. Ситуация осложнялась с каждой минутой. Света поняла, что пути назад уже нет. Оставалось идти только вперёд. Но впереди были лишь глухая цементная стена да эта последняя дверь, ведущая неизвестно куда, потому что за дверью, в отличие от всех предыдущих, было совершенно темно и ничего не видно.
       Вдруг раздался металлический скрежет той, другой двери и шаги вышедшего из помещения солдата. Он направлялся прямо в сторону девочек. Негромкие сами по себе звуки гулко отдавались в пустом пространстве коридора. Девочки замерли от ужаса. Пройдя пару шагов, солдат остановился совсем рядом. От девочек его отделяла только дверная створка, за которой притаились просто окаменевшие Нина и Света.
       Потом наступила тишина. Солдат стоял тут, на расстоянии вытянутой руки, но ни он, ни девочки не видели друг друга. И он не знал, что здесь есть ещё кто-то, кроме него самого. Трудно сказать, сколько времени длилась эта жуткая тишина, но вдруг раздался страшный грохот - Света поняла, что услышала звук выстрела, многократно усиленный эхом пустого пространства. Потом что-то звякнуло и покатилось по полу. И опять наступила долгая страшная тишина.
       Невозможно было, конечно, так и стоять вечно за этой металлической дверью. У девочек ныли руки и ноги от недавнего лазанья по лестнице и долгой ходьбы по подземному коридору. Им хотелось только одного: рухнуть на пол, закрыть глаза, заснуть, а потом проснуться утром опять в своей комнате, рядом с мамой и папой и понять, что всё это было лишь страшным сном, который надо поскорее забыть.
       Но страшный сон никак не кончался. Надо было в конце-концов что-то предпринять, хотя бы узнать, что произошло там, в коридоре за дверью. Света побоялась выглянуть из-за двери. Она просто легла на пол и заглянула в щель. То, что она увидела, привело её в ещё больший ужас. Солдат лежал на полу, рядом с ним валялся пистолет, недалеко от него белел сложенный вчетверо лист бумаги, похожий на письмо, а совсем близко от лица девочки блестел овальный металлический жетон с готическими немецкими буквами. Из головы солдата на пол натекла целая лужа крови. Солдат был мёртв.
       - Ниночка, ты знаешь, он умер. Ты не бойся! Он лежит тут рядом, за дверью. Он выстрелил себе в голову и больше ничего не может нам сделать. Теперь мы можем вернуться обратно, пошли! Только ты закрой глаза и не смотри - я тебя проведу за руку. А потом просто иди вперёд и не оглядывайся. И тогда тебе совсем не будет страшно.
       Нина вздрогнула. Не слушая старшую сестру, она выглянула за дверь и дико закричала. С ней случилась истерика. Девочка никогда раньше не видела мертвецов, только слышала о них страшные истории и рассказы других детей, которые так любят пугать друг друга тёмными вечерами в тёмной комнате. Свете никак не удавалось успокоить ребёнка. Нина наотрез отказалась пройти обратно мимо трупа, а тащить её насильно у Светы нехватило бы ни решимости, ни даже просто физических сил. К тому же, если сказать честно, то и сама она тоже невероятно боялась этого мёртвого солдата, хотя и понимала, что теперь он уже не опасен ни для кого.
       Значит, путь назад перекрыт, и им оставалось идти только вперёд. Наверное, самое страшное уже позади. Им больше ничто не угрожает, и они скоро окажутся дома. Ведь если у этого подземного хода был выход в их доме, то где-нибудь в другом месте, конечно же, должен быть и вход, скорее, даже не один. Света нагнулась, просунула руку под дверь, нащупала медальон с готическими буквами и положила его себе в карман. А затем девочки, освещая путь фонариком, взявшись за руки снова шагнули в темноту, которая всё-таки была не такой страшной, как оставшийся позади ужасный коридор, хотя и освещённый, но с трупом и лужей крови на сером цементном полу. Массивная металлическая дверь захлопнулась за ними навсегда.

    *

       За этой, последней дверью не было ни склада, ни электрического освещения. Стены стали шероховатыми - узкий извилистый коридор был пробит прямо в каменной породе. К счастью, ход оказался довольно коротким: пройдя несколько его коленец, девочки наконец-то увидели выход, который слабо светился в темноте.
       Изо всех сил дети заторопились к выходу, вот они уже делают последние шаги... Но, выскочив из лаза, они, к своему ужасу, вдруг поняли, что попали не на свободу, а снова в какое-то огромное подземное помещение. Однако после столь длинного ночного похода и таких страшных впечатлений у них просто не было больше сил ни плакать, ни даже осмотреться, где же это они теперь очутились. Ныли руки и ноги, плечи оттягивали детские рюкзачки, набитые домашними сухарями и немецкими галетами. Девочки просто рухнули на землю и тут же заснули, очень надеясь, что завтра, вопреки логике и несмотря на ужасную очевидность всего происходящего, они всё-таки проснутся у себя дома - в своей детской комнате и в своих тёплых постельках...

    *

       В подземелье просто исчезло такое понятие как время. Дети проснулись от холода почти одновременно, но не знали, сколько времени они проспали, было ли сейчас где-то там далеко на земле утро, день или вечер. Они с удивлением обнаружили, что выспались очень хорошо, что несмотря на холод, чувствуют себя прекрасно, ничего у них уже не болит, и им ужасно хочется есть. И, самое главное, теперь им совсем не страшно, а даже интересно - что же будет дальше. Ведь пока что даже самые опасные вчерашние приключения кончились для них вполне благополучно.
       Первым делом они наелись галет, запивая их водой из фляжки, а затем решили осмотреть то место, куда попали. Их приют оказался маленьким подземным гротом, слабо освещённым каким-то явно не солнечным, не электрическим и даже не дневным светом, проникавшим в него со стороны входа. Грот напоминал театральную сцену, где кулисами служили сталактиты и сталагмиты, обрамлявшие его слева и справа - их длинные белые искрящиеся сосульки толщиной с детскую руку свисали с потолка и поднимались с земли навстречу друг другу. Задник же этой сцены представлял собой сплошной каменный массив, в котором зияла дыра тёмного лаза, из которого девочки появились вчера, чтобы тут же рухнуть на землю и заснуть. А где-то впереди мерцало слабым светом громадное пространство, чем-то похожее на подземный зрительный зал.
       Не оглядываясь назад и не говоря друг другу ни слова, Света и Нина одновременно устремились из грота наружу. Они и вскрикнули тоже одновременно: то, что они увидели, просто не поддавалось никакому описанию. Как оказалось, дети очутились на дне гигантской пещеры, похожей на волшебный, просто королевский зал какого-то сказочного замка. Стены зала испускали слабый ровный свет, не дававший теней, но вполне достаточный для того, чтобы хорошенько разглядеть всё, что открылось здесь изумлённым глазам Светы и Нины. Они долго стояли молча, не в силах выйти из восхищённого оцепенения. Наконец Нина прошептала:
       - Мы же попали в волшебное царство, понимаешь!
       На что Света, изумлённая не меньше, чем её младшая сестра, всё-таки вполне рассудительно ответила:
       - Но ведь мы всё равно должны вернуться домой. Пойдём, поищем дорогу.
       В этом зале, как и в маленьком гроте, тоже свисали с потолка и стен сталактиты, росли вверх сталагмиты, но здесь они были просто гигантскими - тощиной с мужской торс. Окинуть зал сразу, одним взглядом оказалось просто невозможно: взгляд упирался в каменные колонны сталактонов - слившихся в единое целое сталактитов и сталагмитов, медленно, но верно, веками и даже тысячелетиями растущих навстречу друг другу.
       Наконец оцепенение прошло, и дети начали своё путешествие по подземному царству, которому они, несмотря на восхищение невиданными красотами, теперь однозначно предпочли бы свой маленький садик около домика с красной черепичной крышей на Львовской улице Калининграда.
       И колонны, и стены, и даже неровный каменный пол, по которому, скользя и оступаясь, шли девочки, всё светилось изнутри каким-то таинственным фосфоресцирующим светом. Но он не был мертвенным и неподвижным - нет: он шёл откуда-то изнутри, из самой толщи камня, и переливался всеми цветами как радуга. Только что они проходили мимо зеленоватой колонны, и вот она уже становится розоватой, сиреневой, жёлтой или голубой. Весь зал, во всех его концах, светился и медленно переливался радужными оттенками, как будто кто-то включал и передвигал по нему лучи невидимых цветных прожекторов.
       Ещё только выйдя из грота, девочки увидели, что вдали, в центре зала на высоком каменном пьедестале стоит что-то огромное, светлое и необыкновенное, к чему они и устремились, не сговариваясь друг с другом.
       Идти было трудно - приходилось карабкаться по громадным валунам, когда не удавалось их обойти, перепрыгивать через расщелины, огибать колонны. С каждым шагом открывались всё новые и новые, самые удивительные картины. Девочки то и дело останавливались и разглядывали чудеса этого сказочного подземного царства.
       Когда же дети наконец добрались до центра зала, то увидели, что на каменном возвышении стоит гигантская сверкающая друза горного хрусталя, а из-под неё как сплошная юбка во все стороны стекает прозрачный круговой водопад. Вода из него попадает в каменный бассейн и куда-то исчезает - сколько девочки ни смотрели на эту удивительную картину, бассейн так и не переполнялся. Подойти к кристаллу оказалось невозможно - ведь он со всех сторон был окружён водой. И большой кристалл, и множество остальных, поменьше, светились так, как будто кто-то подсвечивал их изнутри. Девочки не могли оторвать глаз от этой волшебной картины.
       Восхищённые таким потрясающим зрелищем, девочки не сразу заметили, что на некотором отдалении от бассейна, вокруг большого кристалла расположены ещё и скульптуры разных животных. Все они тоже были сделаны из хрусталя, сверкали и, как и центральный кристалл, сияли изнутри невиданным светом. Здесь сидела хрустальная обезьяна, свернулась кольцом гигантская кобра с поднятой раздутой головой, ещё дальше дети увидели петуха, козла, лошадь, свинью и даже дракона. Всего же животных, символизирующих двендцатиричный цикл восточного календаря, было двенадцать.
       Обойдя и пощупав все скульптуры, дети рухнули на землю около хрустальной обезьяны и поняли, что из-за своего любопытства они потеряли очень много времени, в то время как им надо приложить все силы, чтобы как можно быстрее найти отсюда выход и вернуться домой.
       Малышка Нина настолько ослабела, что категорически отказалась идти дальше. Света поняла, что блуждая здесь зигзагами, они рискуют дойти до полного изнеможения, но так никогда и не найти выхода на поверхность. Дети молча начали нехотя жевать всё те же галеты, которые теперь совершенно не казались им такими вкусными, как это было совсем недавно. Хорошо хоть, что сейчас Нина больше не плакала и не устраивала новых истерик. Света, вспоминая сюжеты всех прочитанных ею приключенческих книжек, лихорадочно искала выход из создавшегося положения. Она глубоко ушла в свои мысли, Нина, сидящая рядом, продолжала механически жевать.
       Вдруг Света поняла, что в пещере не так тихо, как кажется. Где-то совсем рядом она услышала журчание воды, а ведь это значило, что они спасены! Она встала и обошла громадный голубоватый камень, у которого они сидели. Ну конечно же, это было спасение: у подножия камня она увидела небольшой ручеёк, текущий неизвестно откуда и неизвестно куда. Отчаяния больше не было. Теперь оставалось лишь хорошенько подумать - в каком направлении надо идти - по течению или против течения. Если идти вверх по течению, то вполне возможно, что где-то выше струя, как обычный подземный родничок, просто вытекает из расщелины скалы. В то время как внизу она обязательно должна куда-то впадать, может быть даже в протекающую недалеко от их дома речку Прегель, которую немцы, как говорили взрослые, называли то ли Прегола, то ли Преголя. И тогда им только и останется, что вылезти из незаметной пещерки где-нибудь на её берегу, да пешком отправиться домой.
       - Нинок, ты не горюй, я знаю, что нам теперь надо делать! Мы скоро будем дома, уже совсем скоро. Видишь, вода течёт по камням? Она доведёт нас до Прегеля - помнишь мы сколько раз ходили туда купаться с мамой? И всё - оттуда сразу же пойдём домой, поняла?
       - Ой, как хорошо! Теперь мне совсем не страшно, пошли скорее, а то мама будет ругаться, ведь мы убежали из дома без спроса.
       И обрадованные дети, не чувствуя усталости, снова пустились в путь. Теперь, когда всё уже почти кончилось так хорошо, можно было не спешить и повнимательнее осмотреться вокруг. За каждым поворотом, за каждым валуном или гигантским сталактоном перед ними открывались всё новые и новые удивительные картины этого волшебного подземного царства. Вот как будто громадный каменный занавес, сотканный природой из навеки застывших кальциевых натёков. Он тоже светится изнутри и переливается всеми цветами радуги. Вот многометровые известняковые или, может быть, мраморные фигуры, так удивительно похожие на человеческие. Они тоже слабо светятся изнутри, а, кроме того, даже кажется, что между ними время от времени пролетает то ли какой-то шелест, то ли едва уловимый звон, как будто статуи о чём-то вечно разговаривают друг с другом.
       Во многих местах стены сверкали вкраплениями каких-то кристаллов, а на земле то и дело встречались громадные друзы фиолетового аметиста, дымчатого кварца, прозрачного горного хрусталя, зеленоватого берилла, целестина, топаза и других драгоценных и полудрагоценных камней, названия которых Света узнала лишь много лет спустя.
       Девочки были в восторге от такой красоты. Если бы они могли, то захватили с собой все эти кристаллы, колонны и даже валуны, словом - весь Королевский зал. Однако пришлось ограничиться лишь двумя совсем маленькими кристалликами: Света положила в рюкзачок кусочек аметиста, а Нина - горного хрусталя.
       Долгое напряжение наконец-то оставило девочек. Смеясь и болтая, они пробирались вперёд, уже предвкушая, как вот-вот будут рассказывать маме о своих необыкновенных приключениях. И вдруг дети разом замолчали: они дошли до отвесной стены Королевского зала. Туда, в расщелину в стене, и впадал их спасительный ручеёк, который на самом деле оказался просто предателем. Расщелина была настолько узкой и глубокой, что пролезть в неё, даже маленькой Нине, оказалось совершенно невозможным. Прислонившись к стене, девочки дали волю своим слезам: теперь плакала и Света, которая до сих пор всё-таки верила, что с помощью собственной смекалки и приключенческой литературы она найдёт выход из любого самого отчаянного положения...
       Вдруг в расщелине что-то блеснуло. Блеснуло только на одну секунду - и погасло, накрытое потоком воды. Но Света успела заметить этот неяркий лучик света - она сунула руку в расщелину, ощутила в кулачке что-то твёрдое, холодное и мокрое и быстро выдернула руку из ледяного потока. На ладошке лежала маленькакя хрустальная мышка - такая же искристая и сверкающая, как те большие фигуры животных, которые они недавно видели вокруг хрустальной друзы в центре Королевского зала. Света ничего не сказала Нине, а та ничего и не заметила - слишком велико было отчаяние. Совершенно непонятно, как этот хрустальный мышонок мог оказаться в воде подземного ручья - но размышлять об этом не было времени...
      

    *

       Пришлось проделать тот же самый путь, только теперь в обратном направлении, и дойти наконец до того самого валуна, где неизвестно сколько часов тому назад они сидели в таком отчаянии и жевали немецкие галеты. Передохнув немного, Света, несмотря на хныканье и сопротивление Нины, погнала её дальше - вверх по ручью. Обратный путь показался детям гораздо длиннее и тяжелее - ведь они уже очень устали. К тому же, на них снова навалилось отчаяние.
       Сколько времени прошло на земле, девочки не знали, однако понимали, что им следовало торопиться, к тому же, когда они сидели, их пробирал подземный холод, и они согревались только шагая вдоль ручья или карабкаясь по камням. Теперь они уже не смотрели по сторонам - подземные красоты их больше не трогали. Теперь ничто не имело значения, кроме страха за свою жизнь и стремления спастись во что бы то ни стало. У них даже пропало всякое желание пить и есть.
       И вот, наконец, они упёрлись в противоположную стену Королевского зала. И здесь тоже ручей скрывался в узкой расщелине, с той только разницей, что теперь он не низвергался туда, а, наоборот, вытекал из неё. Кажется, положение становилось совсем безвыходным. Но всё равно надо было что-то делать - искать спасения до последнего мгновения - ведь именно так поступали все герои Жюля Верна, и в конце-концов только поэтому они и побеждали.
       Света стала осматривать всю эту огромную вертикальную стену, сложенную прекрасными цветными мраморами. И вот, наконец, она увидела то, что поселило надежду в её душу: тоненькую металлическую, почти незаметную лестницу, которая вела по стене куда-то далеко наверх. Другого пути не было. Но и сил лезть наверх, неизвестно куда, у девочек не было тоже. Они снова рухнули на землю и, сжавшись от холода, пытались если не заснуть, то хотя бы дать отдых усталым ногам, обутым лишь в лёгкие летние сандалики.
       Так и не согревшись, и, кажется, даже почти не отдохнув, Света и Нина полезли вверх по этой бесконечной и невероятно холодной металлической лестнице. На этот раз Света была впереди. Как и положено среди альпинистов, она страховала свою младшую сестрёнку: светина нога и ручонка Нины были соединены друг с другом с помощью двух связанных между собой сатиновых поясков, снятых с их детских платьиц.
       Когда лестница наконец кончилась, перед девочками снова открылся тёмный лаз, пройдя через который, дети упёрлись в вертикальный колодец, сложенный цементными кольцами. Как и в их домашнем подвале, здесь тоже была своя вертикальная металлическая лестница. Сверху из колодца несомненно веяло свежим уличным воздухом. Кажется они уже были почти спасены.
       Преодолев последнее препятствие, голодные и продрогшие дети наконец выбрались на поверхность. Но они уже не чувствовали ни холода, ни голода - только огромную радость и невероятное желание прижаться к маме, закрыть глаза и забыть всё, что с ними случилось. Однако прежде всего следовало понять, куда же они попали и где теперь находится их дом.
       Оказывается, в этот час на улице было совсем темно, видимо стояла глубокая ночь - именно поэтому, почувствовав свежий воздух, они так и не увидели светлого пятна наверху, хотя колодец, на их счастье, не был чем-либо закрыт или завален.
       Вокруг себя дети обнаружили готические руины какой-то разбомблённой немецкой церкви, от которой осталась только одна мрачно чернеющая в пустоте стена да угрожающе провисшие металлические балки, груды битого кирпича и стекла - и никакого жилья поблизости. И всё-таки в этих развалинах была какая-то своя мертвящая красота, которую почувствовали даже такие маленькие девочки, как Нина и Света.
       И вдруг совсем рядом Света заметила ещё и громадное тёмное надгробье. Преодолевая страх, она подошла к нему ближе и вспомнила: ведь вскоре после приезда в Калининград вся семья поехала смотреть на этот диковинный немецкий город, такой непохожий ни на одно русское поселение. И хотя Кёнигсберг почти весь лежал в развалинах, он, всё равно величественный и прекрасный, произвёл на всех, включая и детей, незабываемое впечатление. И вот тогда-то отец подвёл девочек к этому надгробью и сказал: "Запомните дети: это могила Иммануила Канта - великого философа всех времён и народов. Потом когда-нибудь мы уедем отсюда, но вы всегда сможете сказать, что были на его могиле и поклонились его праху..."
       В тот день от могилы Канта они уехали домой на свою Львовскую улицу на автобусе номер пять, это Света помнила очень хорошо - ведь не так часто папа возил их на экскурсии. Поэтому и сейчас Света повела сестрёнку в том же самом направлении, в котором вся семья возвращалась тогда домой. И, действительно, вскоре девочки вышли на нужную остановку. Им осталось только дождаться первого утреннего автобуса и наконец-то не в мечтах, а наяву отправиться домой к маме и папе.
       Время от времени Люсьена прерывала чтение, вставала с дивана, лениво что-нибудь жевала и ...опять думала о Сергее. Ей это совсем не нравилось, она как будто попала от него в какую-то психологическую зависимость, но, с другой стороны, ей всё-таки хотелось добиться своего и сломить его гордое пренебрежение к такой эксклюзивной девушке, как она. Поэтому Люсьена снова и снова возвращалась к их короткому разговору на кафедре, мысленно продолжая его, И в этих воображаемых, навязчивых, как бред шизофреника разговорах она неизменно одерживала верх: она очаровывала собеседника своими остроумием, непринуждённостью, обаянием и, конечно, прежде всего своими лицом и телом. А потом, надоев самой себе этим навязчивым состоянием, она продолжала чтение, которое так неожиданно и кстати её увлекало и помогало отключиться от мыслей о Сергее..

    Глава 25.

    Снова сто лет одиночества.

    Даже если удача отвернулась от тебя, ты потерпел поражение и вот-вот расстанешься с жизнью,

    чётко и громко произнеси своё имя, улыбнись и без тени сомнения и страха склони голову.

    Вот подлинный Путь Воина.

    Из "Хакагурэ" - Кодекса самурая

       - Ну вот, мама, теперь ты поверишь мне - я, правда, видела в ту ночь фашиста на нашем заднем крыльце!
       Света вытащила из кармана металлический жетон с немецкими буквами, высыпала на стол из рюкзачка остатки несъеденных галет. Она уже хотела выложить сюда же свой фиолетовый кристалл, но что-то вдруг остановило её. О кристалле она так никому и не сказала ни слова.
       Дети никогда не видели родителей такими перепуганными. Антон и Наталья смотрели друг на друга вопросительным взглядом и не знали, как реагировать, что сказать детям. Эх, если бы они были хоть чуть-чуть постарше, тогда с ними всё-таки можно было бы разговаривать как со взрослыми людьми. Рассказать им, что после войны сотни тысяч советских бойцов, которым не повезло и они попали в немецкий плен, в фашистские концлагеря, а затем, после войны, вернулись на родину, теперь снова очутились за колючей проволокой, только уже в своём родном отечестве - в сталинском Гулаге. Что знание такой тайны, как местонахождение гитлеровского бункера - с военными и продовольственными запасами, с часовым, с системой освещения и жизнеобеспечения - разрешено только нескольким избранным, а не какому-то там капитану и, тем более, его невоеннообязанной и беспартийной жене да несмышлёным детям.
       Из-за детского любопытства и любви к приключенческой литературе Антон с Натальей теперь автоматически становились государственными преступниками. Только потому, что знали такое, что им знать было не положено. Если же они скроют от начальства местонахождение бункера и смерть вражеского солдата, то становятся преступниками вдвойне и даже втройне - за укрывательство врага, пусть даже и мёртвого. Ведь найти уголовную статью для расстрела невиновного в советском государстве никогда не было особой проблемой.
       Света и Нина поняли, что случилось что-то ужасное. Они ещё никогда не видели родителей в таком состоянии. И потом, через десятки лет, обе девочки вспоминали всю эту картину как в замедленном кинофильме. Обычно с детьми разговаривала, уговаривала их и "воспитывала" только Наталья. Но на этот раз взял слово отец. После долгого молчания, обдумывая каждое слово, он наконец сказал:
       - Девочки! Вам никак нельзя было тайком отправляться одним в подземелье. Хорошо ещё, что вы выбрались оттуда живыми. Но теперь рассуждать об этом поздно. Теперь нам надо подумать о том, как поступить дальше. Мы все узнали очень важную военную тайну, о ней нельзя никому говорить. Никому, даже если вас будут спрашивать - вы поняли? Если одна из вас скажет хоть кому-нибудь, хоть одно слово - нас с мамой немедленно арестуют и расстреляют. Вы же не хотите нас убить, правда?
       Девочки пообещали молчать, и, как это ни невероятно, они, такие ещё маленькие и глупые, в дальнейшем, действительно, сдержали своё слово. Но для Натальи с Антоном началась новая жизнь, можно даже сказать, что не жизнь, а просто пытка - ведь они не могли прожить спокойно ни одного дня: как можно положиться на обещание молчать двух неразумных девчонок? В соседнем домике жила семья военнослужащего Василия - его жена Валентина и двое прелестных детишек, с которым вечно играли Света и Нина. Все соседи прекрасно знали, что Василий был стукачом - и по должности, и по призванию. Дети других соседей, узнай они что-нибудь, тоже могли ляпнуть родителям, половина из которых тут же побежит с доносом куда надо. А ещё ведь существовала школа с её учителями и пионервожатыми...
       Антон Мартов был на войне образцовым солдатом, он голодал на Ленинградском фронте, без сожаления отдал за родину руку и одно лёгкое. Но теперь он не знал, как поступить. По всем законам он обязан немедленно сообщить о случившемся в свой спецотдел. Но... тогда он автоматически становился преступником, проникшим в чужую военную тайну, знать которую ему было не положено. Вполне возможно, что в целях предотвращения утечки информации его просто решат физически устранить.
       Самое же главное всё-таки заключалось не в этом. В те голодные послевоенные годы Наталья с Антоном с болью в сердце смотрели на своих худых, бледных, недокормленных детей, которые практически не знали, что такое творог, сливочное масло, яйца, не говоря уж о каких-нибудь апельсинах или шоколаде. А в это же самое время, как оказалось, буквально под их ногами бесхозные склады были набиты тушёнкой и галетами, которых для всей семьи хватит на несколько лет! Каждый день Наталья бегает по магазинам, ближним и дальним, и бывает просто счастлива, если, постояв пару часов в очереди, удаётся купить что-нибудь ещё, кроме соли, чёрного хлеба и серых макарон.
       Через несколько дней после счастливого возвращения домой начался учебный год, и Света пошла в школу. Свободного времени у неё теперь почти не оставалось - и школа была далеко, и уроков задавали немало. Как и все остальные послевоенные дети Советского Союза, в школе Света учила немецкий язык, который ей давался совсем легко и который она очень полюбила.
       Дети больше не делали попыток проникнуть в страшное подземелье, однако Света обратила внимание на то, что их подвал вдруг оказался доверху забитым теми самыми ящиками с тушёнкой и галетами, которые она видела на складах за толстыми металлическими дверями. Ну и, кроме того, к удивлению соседей, все дети Антона и Натальи поправились, порозовели, потому что теперь они питались так, как им ещё никогда не доводилось в их короткой жизни, о чём соседи, конечно, и не догадывались.
       Помимо всего прочего, произошло и ещё одно, совсем маленькое изменение, на которое дети не обратили никакого внимания: в комнате родителей на стуле рядом с их постелью появился небольшой фибровый чемоданчик. Он был всегда тщательно заперт на ключ. Что в нём находится - знали только Наталья с Антоном. Там лежала смена белья, мыльница, зубная щётка, галеты и документы - на тот случай, если за капитаном Антоном Мартовым среди ночи внезапно придут люди в чёрном из НКВД...

    *

       Шло время, но ни Света, ни Нина не забыли о своём приключении. Они сдержали своё слово и никогда не говорили о подземелье ни с кем, ни с родителями, ни даже друг с другом. После всего пережитого Света очень изменилась - она повзрослела, стала ещё более задумчивой и молчаливой. Её больше не интересовали ни морские глубины, ни путешествия на луну или вокруг света на воздушном шаре. Она перестала читать Жюля Верна. Зато теперь брала в школьной библиотеке сказы Павла Бажова и с увлечением читала про Серебряное копытце, Малахитовую шкатулку, Хозяйку Медной Горы и уральские самоцветы. А потом на её столе появились популярные книги по минералогии Александра Ферсмана, которые оказались намного интереснее, чем сюжеты каких-то вымышленных приключений.
       Время от времени, когда рядом никого не было, Света вынимала из тайника свою хрустальную мышку и фиолетовый кристалл. Она держала кристалл в руках, снова и снова внимательно рассматривала его, и он казался ей каким-то неведомым живым существом. Теперь она знала, что этот минерал называется аметистом, но девочку смущало одно существенное несовпадение: любой минерал, любая горная порода окрашены всегда одинаково, когда бы на них ни посмотреть - утром или вечером, сегодня или через десять лет. Но этот кристалл был непохож на все остальные: внутри него всё время что-то переливалось и медленно перетекало, как струи разноцветного дыма, кристалл никогда не был в покое. И ещё: Свете казалось, что он всегда несколько теплее, чем должен быть простой неодушевлённый камень...
       Света уже знала, что она обязательно должна сделать всё от неё зависящее, чтобы кончить школу с золотой медалью, а потом - поступить на геологический факультет МГУ и стать спелеологом. Куда же Нина дела свой кристалл горного хрусталя, Света не знала, но никогда не спрашивала сестру об этом...
      

    Глава 25.

      

    Снова сто лет одиночества.

       Поразмыслив, Люсьена поняла, что приглашать Сергея в высший свет на корриду или какое-нибудь сексуальное реалити-шоу бесполезно - такое вряд ли в его вкусе, это может только оттолкнуть его от неё, а ей любой ценой нужно было наоборот очаровать и привлечь красавчика к себе. Конечно, это был всего лишь мимолётный каприз, но ведь она имела на него полное право.
       Для начала Люсьена послала Сергею несколько нейтральных, но очень доброжелательных электронных посланий безо всяких конкретных предложений - просто для того, чтобы установить контакт. На которые он, впрочем, так и не ответил. А потом и вообще электронные письма перестали проходить - Сергей сменил электронный адрес, и Люсьена не сомневалась, что он это сделал именно из-за неё... Она продолжала читать и строить планы покорения Сергея.

    Глава 5.

       Словно веер белый раскрылся

    Перед лицом моим,

    Когда я её увидел...

    Андрей Воронин (хайку)

       Света готовилась к зачёту по минералогии. Она сидела в кабинете, а перед ней стояли ящики, в бесчисленных ячейках которых лежали самые разные минералы и горные породы. Название каждого образца надо было выучить наизусть и сразу, без запинки, сказать преподавателю.
       Она держала на ладони тонкие, слоистые, дымчатые пластинки мусковита, а, говоря по-простому, слюды. Давным- давно, когда ещё не было стекла, в богатых домах его вставляли в окна. Даже в роскошных боярских теремах оконца были маленькими - с одной стороны, чтобы не транжирить слюду, а, с другой, и это главное, чтобы жилище поменьше выдувало долгой, лютой русской зимой. Света ещё помнила, как видела такие же слюдяные кусочки в деревне в керосинках, на которых готовили деревенские жители. Тогда она и не подозревала, что это называется так красиво - "мусковит". Говорят, что название минерала произошло от слов "Москва", "Московия".
       Вот рыжий мелкокристаллический ничем не примечательный камень лимонит. Может быть, кто знает, его название произошло от слова "лимон", но только цвет у него совсем не лимонный. Эта слоистая осадочная порода миллионы лет образовывалась на дне озёр из скелетиков мельчайших живых организмов. Сейчас у Светы было ощущение, что она держит в руках эти миллионы лет земной истории. Лимонит имеет рыжий цвет потому, что содержит окислы железа, однако содержание железа в нём, как правило, очень невелико, и для металлургии он чаще всего не имеет никакого значения. Но со временем, когда лучшие месторождения железных руд будут исчерпаны, а технология продвинется вперёд, несомненно, придёт и их черёд послужить человечеству.
       А светлосерый, почти белый асбест - слоистый, свилеватый, даже мало похожий на камень. В народе его называют горный лён. И, действительно, его на самом деле можно легко расслаивать на волоконца и затем прясть, изготавливая огнеупорные ткани, костюмы для спасателей и пожарных. Он легко крошится рукой, царапается ногтем. Из него делают огнеупорные строительные материалы, но, как оказалось, они вредны для человека - разрушают лёгкие и приводят к силикозу, так что долго находиться в помещениях, отделанных асбестовыми плитами, не рекомендуется.
       Вот полудрагоценный лазурит - красивый яркосиний камень с белыми вкраплениями. Он бывает как тёмносиним, так и очень ярким. Из него получаются прекрасные бусы. Самым лучшим в мире считается Бадахшанский лазурит из Афганистана. Из лазурита художники в прежние времена изготавливали синюю краску, которая называлась аквамарин.
       Очень красива также и кровавокрасная киноварь. Её много веков использовали женщины для косметических целей, киноварь шла на украшения, лекарства. И только спустя много веков люди узнали, что она очень ядовита...
       Но самый удивительный камень - это всё-таки кахолонг. Света почти не нашла о нём никаких сведений в специальной литературе и поэтому не знала о его свойствах, полезных для человека. Однако глядя на него, она испытывала странное чувство - как будто этот камень пришёл к ней из её далекого калининградского дества. Всё дело было в том, что его невероятный, ни с чем другим несравнимый белый цвет очень напоминал ей белые стены и колонны Королевского зала. Теперь ей казалось, что там она тогда видела не мрамор, не кальцит, а именно кахолонг, причём в таких немыслимых количествах, каких, судя по научной литературе, просто не существуют в природе...
       Разумеется, в ячейках лежали только учебные образцы, и студентам нужно было лишь выучить наизусть их названия. Но о каждом камешке Света знала намного больше, чем требовали преподаватели и чем знали остальные студенты.
       Сегодня она принесла с собой свой кристалл, чтобы определить его. Но это у неё пока почему-то никак не получалось. Из сотен образцов фиолетовый цвет имел только аметист, на который светин кристалл, действительно, был очень похож. Но всё-таки это не аметист. Многие народы мира называют фиолетовый цвет символом мудрости, поэтому перстень из аметиста даёт мудрость его обладателю. Он освобождает душу и тело от тягот, депрессий. С ним хорошо заниматься медитацией. Считается также, что аметист мешает злодею отравить владельца этого волшебного камня, усиливает мужскую силу и излечивает некоторые женские болезни. Самое интересное, что по гороскопу - аметист это талисман людей, рождённых в феврале, а ведь Света как раз и была февральским ребёнком.
       Однако цвет аметиста - спокойный, умиротворяющий, в то время как светин таинственный кристалл всё время находится в движении. Это, несомненно, камень, но, тем не менее, он всё-таки живой, потому что вечно переливается изнутри, его узоры постоянно, хотя и очень медленно, меняются, как будто он наполнен каким-то тяжёлым газом, не знающем покоя. И, к тому же, он, действительно, всегда немного теплее, чем окружающие его неживые предметы - это Света хорошо чувствует собственной ладонью.
       Может быть, этот волшебный фиолетовый кристалл - какой-нибудь неизвестный людям новый элемент таблицы Менделеева? Может быть, это пока не открытый наукой минерал, обладающий бесценными для человечества свойствами? Проще всего, конечно, показать его преподавателю и спросить, но этого Света как раз и боялась больше всего: во-первых, преподаватель мог его просто отбрать для кафедральной коллекции или научного изучения. Ну и, во-вторых, Света хотела определить свой кристалл самостоятельно, без чьей-либо посторонней помощи. К тому же, а вдруг она была на пороге какого-то потрясающего открытия? Тайны мироздания бесконечны, а, значит, такое тоже вполне возможно. И она хотела сделать это открытие сама...
       В кабинет зашёл её сокурсник - наглый и самодовольный Виктор Хряков. Света его терпеть не могла, в то время как многие девушки были от него просто без ума. Кажется, его фамилия удивительно ему соответствовала: у Виктора были маленькие глазки на массивном круглом лице и крупная, не по летам округлая фигура. Себя он с большой претензией называл на французский манер - с ударением на последнем слоге своего имени, что ещё больше отталкивало Свету. Однако со Светой он вёл себя совсем не так, как со всеми остальными девицами. Дело в том, что он был к Свете очень и очень неравнодушен.
       - Свет, опять сидишь за образцами? Уж кто-кто, а ты-то всегда любой зачёт сдашь с первого раза! Пошли, сходим в столовую.
       - Некогда. Я уж потом, дома наемся и за обед, и за ужин. Зачёт, конечно, сдам, но я ещё не все образцы наизусть выучила. Это во-первых. А во-вторых - мне это самой надо, знать на зубок все породы и минералы, а не для зачёта. Я, в отличие от тебя, для себя учусь, а не для преподавателя - ему-то, собственно говоря, на самом деле всё равно. Так что, иди Хряков, и иди, не морочь мне голову.
       - Слушай, а завтра на физфаке студенческий вечер. У меня там приятель учится, он может пригласительные билеты достать. Пойдём? У них всегда самодеятельность обалденная. А потом танцы будут.
       - Ты что?! Когда мне по вечерам ходить, мне до дома больше двух часов добираться. Я ведь не в Москве живу, а в пригороде. До пяти часов - занятия. Потом библиотека. А у нас в Люблино знаешь как страшно поздно ходить - полно пьяной шпаны, ко всем цепляется. Без конца кого-нибудь убивают. После библиотеки бегом домой побегу.
       - Всегда ты так. Могла бы и на вечер сходить, и на ночь у девчонок в общежитии остаться, что у тебя подруг нету, что ли?
       - У меня и подруги есть, и свой дом, кстати, тоже. Ну ладно, иди, иди, не мешай!
       Виктор и сам удивлялся, чем эта девчонка его так зацепила? Другие на шею вешаются, а эту он никак уломать не может. Наверное, дело отчасти в том, что задето его самолюбие, а также и в том, что уж очень она красива, хотя не осознаёт этого. И одета плохо, не как факультетские модницы: так и ходит в старой коричневой школьной форме, и ей, повидимому, просто всё равно, во что она одета. Если бы её нарядить так же, как этих факультетских проституток, то они бы ей и в подмётки не годились!

    *

       Света кончила заниматься и вышла из кабинета. Было уже довольно поздно, а ведь она будет дома не раньше, чем через два часа! Ужасно хотелось есть - и так каждый день: в двадцатиминутный перерыв между лекциями поесть в студенческой столовой просто невозможно - там всегда огромные очереди. А после лекций - вечная спешка: библиотека, потом дорога домой, преступно отрывать от занятий минут тридцать-сорок на какой-то там борщ с котлетами.

    *

       На следующее утро Дирк Вагнер, мехматовский студент-второкурсник из ГДР, подошёл к книжному прилавку на первом этаже главного здания университета. Прилавок, как всегда, был облеплен студентами, которые листали, а иногда и покупали интересующие их книги. Дирк взглянул на плотную толпу и в противоположном углу случайно увидел девушку, внимательно изучающую какую-то нестандартно большую книгу типа художественного альбома, непохожую на обычный учебник или научную монографию.
       Дирк мельком взглянул на лицо девушки и вдруг испытал что-то вроде шока. Больше он не мог отвести глаз от этого лица. Таких иконописных лиц он не видел ни на старинных портретах, ни на фотографиях мировых кинозвёзд. Типичное славянское лицо, огромные тёмнокарие украинские очи, точёный нос, облако каштановых кудрявых волос, ладная спортивная фигурка, бедное коричневое платьице и, самое главное - удивительная строгость, праведность, цельность сильной, глубокой натуры, что интуитивно угадывалось и в лице, и во всём её облике. Она была именно из тех, о которых какой-то русский поэт девятнадцатого века сказал потрясающие слова: "коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт", и что-то ещё вроде того: "пройдёт - словно солнцем осветит, посмотрит - рублём подарит", если, конечно, Дирк правильно запомнил то, о чём в прошлом году говорилось на уроках русского языка для иностранцев.
       Дирк стоял и смотрел на девушку, но она этого не замечала - всё так же листала и рассматривала свою книгу. Дирк забыл, куда и зачем шёл, весь мир вокруг просто исчез для него, ему хотелось только одного - вот так стоять и смотреть на её лицо вечно. Девушка вздохнула, положила книгу обратно на прилавок и направилась к лифтам. Разумеется, Дирк пошёл следом за ней. Густая толпа студентов, спешивших на занятия, не позволяла девушке догадаться о том, что её кто-то преследует.
       Света вошла в огромную аудиторию - сегодня была общая лекция по научному атеизму для всего первого курса. Дирк, устремившись следом за ней, поднялся по лекционному амфитеатру на один ряд повыше и сел как раз за светиной спиной на следующий ярус деревянных откидных стульев. Он следил за каждым движением девушки, одетой в слишком скромную коричневую школьную форму. Тем временем Света вынула из своего чемоданчика толстую общую тетрадь, ручку и положила их перед собой. На обложке тетради Дирк прочёл: Мартова Светлана. 1 курс, 8 группа. Научный атеизм.
       Не помня себя от счастья, Дирк вышел из аудитории и направился к расписанию всех курсов и всех групп, висевшему на стене рядом с учебной частью геологического факультета. Там он тщательно списал все часы занятий и все аудитории восьмой группы - теперь он не только знал имя и фамилию этой необыкновенной девушки, но и все её ежедневные перемещения в течение первой половины дня, кроме, разумеется, воскресенья. Затем он спустился снова на первый этаж и подошёл к книжному киоску. Занятия вот-вот должны были начаться, и теперь у киоска уже почти никого не было.
       Дирк взял в руки тот самый альбом, который Света десять минут тому назад с таким сожалением положила обратно на прилавок, и, даже его не открыв, сразу купил у продавца два экземпляра. Красочный альбом оказался довольно дорогим, но Дирк мог себе это позволить - ведь стипендия немецких студентов была в несколько раз выше, чем советских.
       Как настоящий аккуратный и ответственный немец, Дирк всегда на всякий случай приходил на занятия минут на пятнадцать-двадцать раньше, тем более, что сделать это было совсем легко: студенческое общежитие находилось в крыле того же самого главного здания, где читались лекции, и Дирку не приходилось пользоваться общественным транспортом. Так что, несмотря на непредвиденные задержки, Дирк, в отличие от множества русских студентов, которые так же, как и он сам, проживали в общежитии, в этот день даже не опоздал на собственные занятия.
       Он с нетерпением ждал вечера, чтобы в своём студенческом блоке спокойно и без помех рассмотреть тот самый альбом, который так заинтересовал эту удивительную девушку по имени Света из восьмой группы первого курса геологического факультета. Купленная книга тоже оказалась совершенно необыкновенной - это был популярный труд археолога-спелеолога Алексея Павловича Окладникова под названием "Утро искусства", снабжённый многочисленными рисунками и цветными иллюстрациями. Сначала Дирк внимательно рассмотрел все рисунки, отложив чтение текста на время студенческих каникул - ведь сейчас семинары, лекции и практические занятия занимали всё его время.
       С громадным удивлением Дирк узнал, что вмире когда-то существовал целый мощный пласт изумительного искусства, о котором он никогда даже и не слышал. Родом из культурной семьи, Дирк с детства привык видеть иллюстрации к книгам по средневековой европейской скульптуре и живописи, ходил с родителями в музеи, обожал классику - Рафаэля, Мурильо, Рембрандта. Но это невообразимое первобытное палеолитическое искусство его просто потрясло. Оно гениально сочетало в себе совершенно несовместимые вещи: дикую, звериную мощь - и нежность, воздушность линий, грубый натурализм - и возвышенную стилизацию, которую повзрослевшее человечество снова откроет для себя уже многие тысячелетия спустя.
       От цветных фотографий невозможно было оторвать взгляд - казалось, что, глядя на них, Дирк уносится в прошлые эпохи, бродит по пещерам вместе с первобытными охотниками, сам видит или даже рисует красной охрой на каменных стенах пещер диких животных той эпохи - бизонов, мамонтов, оленей, львов. Как странно: эти изображения были обнаружены в Европе целое столетие тому назад - в середине девятнадцатого века, причём не только во Франции или Испании, но даже и в его родной Германии - но об этом Дирк не слыхал никогда. Ещё удивительнее то, что он открыл для себя пещерное искусство далёкой эпохи палеолита не на родине, а в этой холодной России, причём совершенно случайно - благодаря русской красавице по имени Светлана. Но сама она пока и не подозревает об этом...

    *

       Расписание занятий восьмой группы первого курса геологического факультета Дирку так и не понадобилось - по счастливой случайности ему удалось познакомиться со Светой гораздо раньше, чем он собирался.
       Дирк Вагнер, в компании своего приятеля из немецкого землячества, стоял перед доской объявлений у студенческого клуба, который также находился на Ленинских горах на первом этаже в главном здании МГУ с золотым шпилем. Большой плакат гласил, что на днях в клубе пройдёт концерт знаменитого на весь мир скрипача Давида Ойстраха. Приятели обсуждали - стоит ли тратить столь дефицитное время на этот концерт перед очень страшным очередным зачётом. С другой стороны - не пойти на такой уникальный концерт тоже было бы очень обидно...
       Разумеется, между собой они вполголоса говорили по-немецки. Вдруг стоящая впереди девушка оглянулась. Какое счастье - это была Света! В ту же секунду Дирк догадался, что Света повернулась к ним не случайно - она поняла всё, что только что услышала. Дирк был счастлив, что ему предоставлен судьбой удивительный шанс завязать знакомство с этой славянской богиней. План созрел мгновенно. Весь дальнейший, такой счастливый для Дирка разговор, состоялся между ними по-немецки.
       - Вы говорите по-немецки?
       - Да, я учила его в школе, но теперь пришлось заниматься во французской группе, так как немецкие переполнены. Конечно, знать два языка совсем неплохо, но ведь жалко забывать немецкий!
       - У вас отличное произношение, и говорите вы так свободно, как будто окончили инъяз, а не обычную десятилетку!
       - Потому что я всегда очень любила немецкий - сама много читала и занималась дополнительно. А вот теперь - никакой практики.
       - А знаете, ведь у нас в культурном центре посольства ГДР часто показывают фильмы на немецком языке, мы можем иногда сходить туда вместе. Давайте ваш телефон, и я вам позвоню, когда будет что-нибудь интересное.
       - Ну, во-первых, я не даю свой телефон незнакомым людям. А во-вторых, всё-таки спасибо. Если будет что-нибудь интересное, вы можете заранее оставить мне записку на немецком языке у вахтёра в общежитии зоны "В", третий этаж, там живут мои сокурсницы, они передадут.
       - Но кому же я оставлю, если не знаю вашего имени?
       - Там живёт Карина, я её предупрежу...
       - Нет, так дело не пойдёт! Это просто несерьёзно. Ну хорошо, если не хотите говорить даже своего имени, то я его просто угадаю сам. Вы знаете, в шестнадцатом веке моя пра-пра-прабабушка была сожжена инквизицией на костре как ведьма. С тех пор в нашей семье из поколения в поколения передаются способности ясновидения. Дайте правую руку, и я вам многое скажу о вас.
       Конечно, материалистка Света, только что сдавшая на отлично очередной зачёт по научному атеизму, не очень-то верила всей этой мистической чепухе, но её женское любопытство всё-таки пересилило осторожность, тем более, что ведь она, собственно говоря, ничем не рисковала. Дирк со Светой отшли в сторонку, девушка доверчиво протянула свою руку. Разумеется, на ней не было ни маникюра, ни какого-нибудь даже самого маленького и скромного колечка. Ладошка оказалась по-мужски твёрдой. Дирк закрыл глаза и сделал вид, что прислушивается к каким-то потусторонним сигналам. Он впервые в жизни дотронулся до девичьей руки...
       - Так, так... Имя начинается на букву..., на букву С. Сейчас, сейчас скажу точнее. Надо сосредоточиться. Точно! Ваше имя - Светлана!
       Света вздрогнула. Ей стало страшно, но и ещё более интересно. Она приготовилась слушать дальше.
       - Теперь фамилия. Фамилия..., фамилия. А, Б, В, Г, Д... Нет, это не то. И, К, Л, М... Да, кажется на М. Сейчас, напрягусь, и считаю информацию о следующих буквах. Вторая буква, это, точно, А. И ещё одна А, где-то в конце фамилии. Кроме того, в голове носятся буквы Р , О и Т. МА...МАР... Всё ясно: МАРТОВА! Светлана Мартова. Правильно?
       - Ну, ладно, угадал. Это вполне может быть и случайностью. А вот попробуйте узнать, где я учусь!
       - Мне надо сосредоточиться. Так, вижу какие-то камни, кристаллы... Ещё вижу дорогу, карту, рюкзак, пещеру... А, знаю, знаю: на геологическом факультете. Могу даже точно сказать, на каком курсе и в какой группе. Но мне для этого надо знать несколько других ваших персональных цифр, лучше всего день рождения.
       - Тут нет никакого секрета: двадцать третье февраля.
       - О, майн Гот! Да ведь это же и день рождения моего отца!
       Дирк сказал эту фразу каким-то совсем тихим, дрогнувшим голосом и вдруг запнулся. А потом, как ни в чём не бывало, продолжил громко и спокойно:
       - Ого, день Советской Армии! Это что-нибудь да значит! Отсюда могу, соответственно, представить и ваш характер: в чём-то очень женственный, но в принципиальных вопросах - твёрдый, как алмаз. Значит, двадцать три и два. Сейчас, сейчас, посмотрим какие другие магические цифры будут притянуты этими двумя. Вот, вижу: вокруг меня кружатся цифры. Они маленькие-маленькие, но есть две покрупнее. Они растут, приближаются - теперь чётко видно, что это единица и восьмёрка. Ну конечно: первый курс, восьмая группа! Угадал?
       Потрясённая Света молчала - она не могла вымолвить ни слова. Чертовщина какая-то! Поневоле задумаешься. А ведь на научном атеизме им говорили, что на свете не существует никакой мистики, ничего сверхъестественного! Понятно, что от такого мощного экстрасенса как этот молодой немец, не скроется ничто - и ей всё-таки пришлось дать ему свой телефон - ведь в конце-концов он так и так всё равно вычислил бы его телепатическим путём.

    Глава 6.

       Вскоре после невероятных приключений Светы и Нины их отцу по состоянию здоровья пришлось уйти в отставку - он так никогда и не поправился окончательно от последствий своего фронтового ранения.
       Семья переехала из Калининграда в Подмосковье. Сначала Мартовы получили так называемую "квартиру" - клетушку в полуподвале. Сидя по очереди за уроками за одним и тем же крохотным столиком, притулившимся у окна, Света и Нина, поднимая глаза, видели только убого обутые ноги прохожих послевоенного времени - то в бурках, и лишь иногда в валенках, то в галошах или резиновых ботиках, то в парусиновых туфлях. Хорошо ещё, что Андрюшка пока ходил не в школу, а в ясли (Наталья пошла учительствовать в школу), иначе делать уроки ему было бы просто негде.
       Никто и никогда не говорил на запретную тему кёнигсбергского подземелья, хотя все, и взрослые, и девочки, ничего не забыли и знали, что их связывает страшная, в буквальном смысле этого слова смертельная тайна. К счастью, в конце-концов кончилась кровавая сталинская эпоха - состоялся ХХ съезд КПСС с его разоблачением культа личности, а затем наступило и время реабилитации и возвращения из тюрем и ссылок тех, кого не успели расстрелять и кто тогда ещё оставался жив. Антон и Наталья почти перестали бояться, что ночью за ними приедет чёрный воронок, их оторвут от детей, и они навеки сгинут неизвестно где на просторах своей великой и могучей родины, "где так вольно дышит человек".
       Наступили новые времена, Н.С.Хрущёв провозгласил массовое жилищное строительство, и по всей стране, на шестой части земной суши, от Балтийского моря до Тихого окена начали возводить стандартные пятиэтажки, куда въезжали безмерно счастливые новосёлы. Люди выбирались из подвалов и подсобок, из сараев и бараков, из железнодорожных вагонов, приспособленных под жильё.
       Наконец-то и Мартовы тоже получили неслыханно прекрасную двухкомнатную квартиру на пятом этаже панельного дома без лифта всё в том же Подмосковье на улице Советской. Они просто не верили своему счастью. Дети перестали готовить уроки, сидя закутанными в платки и обутыми в валенки, перестали болеть вечными простудами. Наконец-то семья купила настоящий письменный стол, правда, теперь уже - один на троих: для одной студентки и двух школьников, но всё-таки письменный стол! Наконец-то и взрослые, и дети после долгих лет сумеречной подвальной жизни увидели настоящее солнце в окнах своего дома.
       Уже давно настольной книгой стали для Светы "Десять лет под землёй" Норбера де Кастере. После своего удивительного приключения в Калининграде девочка просто "заболела" пещерами. Она как будто стала жить двойной жизнью, которая продолжалась и потом - все последующие годы её взросления. Ещё там, в Калининграде, ложась спать, она каждый вечер закрывала глаза и снова видела себя в этом прекрасном Королевском зале, бродила вдоль подземного ручья, трогала ладонями громадные цветные кристаллы, растущие из-под земли, любовалась немыслимой белизной сталактитов и сталагмитов. А родной, тёплый сиреневый кристалл, посланец этого волшебного подземного мира, всегда лежал у неё под подушкой...
       Студентка геологического факультета МГУ Светлана Мартова с громадным трудом записалась в секцию спелеологии - секция была переполнена, к тому же, туда предпочитали брать мальчиков, а не девочек. Тем не менее, Света всё-таки добилась своего, и это была её первая жизненная победа. Она научилась выносить холод, темноту и одиночество пещер, пользоваться карабином и спасательным тросом, пролезать в самые узкие щели, исследовать каменные мешки, часами брести по колено в ледяной воде, в любой ситуации сохранять хладнокровие.
       Разумеется, всё это были очень полезные навыки. Но, если сказать честно, Света ожидала от спелеологии гораздо большего. Она ждала встречи с прекрасным, таинственным, волшебным миром подземелий, но ничего похожего на тот мир, который она увидела когда-то там, в Кёнигсберге, она не нашла больше нигде и никогда, хотя облазила множество пещер в самых разных уголках своей огромной советской страны. Конечно, и в этих пещерах была своя романтика, своя притягательная сила, но не было той неописуемой красоты, того волшебства, которые она ощутила там, в Калининграде, и которые она вновь создавала перед собой каждый раз, как только закрывала глаза.
       Отец болел долго и тяжело. У него открылся диабет - результат голодовки на Ленинградском фронте. Теперь Свете приходилось вставать ещё раньше - в пять часов утра, чтобы перед выездом в университет успеть вскипятить шприц на газовой плите, остудить железную коробочку с водой и шприцом до комнатной температуры и сделать отцу ежедневный укол спасительного инсулина. Многие диабетики делают себе уколы сами, но ведь однорукий Антон сделать этого, разумеется, никак не мог.
       Кёнигсбергское подземелье и особенно Королевский зал стали для Светы как бы вторым местом её существования - она мысленно уходила туда каждый раз, когда сильно уставала, когда что-то не ладилось или же окружающая жизнь подмосковного городка, с её убогостью, повальным пьянством и беспросветностью, становилась для неё слишком уж невыносимой. Только теперь девушка поняла, что такое настоящая ностальгия, о которой она читала в книгах. Уже столько лет Свете мучительно хотелось вернуться в свою потерянную сказку - Королевский зал и остаться там навеки! Никто из окружающих, в том числе и родители, даже и не подозревал, что в душе у такой смелой, энергичной и настойчивой девушки постоянно болит эта невидимая, тайная, никогда не заживающая рана...
       Между тем, Антону становилось всё хуже и хуже. Однажды, когда дома никого не было, он подозвал к себе Свету и заговорил с ней на тему совсем для неё неожиданную:
       - Дочка, ты знаешь, скоро меня не станет, вы останетесь с матерью одни. Ты, как старшая, отвечаешь за Нину и Андрюшку. Ведь и у матери здоровье тоже не очень-то хорошее, не знаю, на сколько она меня переживёт. Держитесь друг друга, помогайте друг другу всегда - ведь никого больше у вас на свете нет...
       - Папа, не говори так! Держись, ведь теперь нам так хорошо живётся - и квартира есть, и с продуктами полегче стало. На инсулине можно жить много лет, не поддавайся болезни, ты ведь у нас герой.
       - Я знаю, дочка, что говорю. Слава богу, я всё-таки успел вырастить вас всех. Правда, Андрюшка ещё школу не кончил, но и он теперь не такой уж маленький. Но я с тобой хотел поговорить о другом. После моей смерти в моём ящике письменного стола возьми пакет - на нём будет написано твоё имя. Это только тебе, не показывай никому чужому. Теперь другое время, может быть, когда-нибудь потом, ты сможешь с этим что-то сделать, а пока храни до лучших времён.
       - С чем сделать, папа, о чём ты говоришь?
       - Откроешь пакет, поймёшь, в чём дело. А пока я могу сказать только это. Потом догадаешься сама...

    *

       Когда после смерти отца Света вскрыла пакет, она увидела там знакомый медальон с немецкими готическими буквами и сложенный вчетверо листок бумаги. Да, это были те самые вещи, которые она видела в ту ночь в подземном бункере. Медальон она тогда взяла с собой, а потом отдала родителям, чтобы они наконец-то поверили ей. Но вот письмо... Ведь она его не трогала - оно так и оставалось лежать рядом с трупом немецкого солдата. Значит, отец и мама всё-таки спускались в это подземелье, видели всё, о чём она им рассказала. Кто знает, может быть, они даже похоронили этого солдата где-нибудь там же в секретном фашистском подземелье.
       Теперь Света легко смогла прочитать то, что было написано по-немецки и на медальоне, и в предсмертном письме - посланце далёкого прошлого не только самой девушки, но и того незнакомого немца, которого она видела всего два раза в жизни и которого уже давным-давно больше нет на белом свете:
       Курт Вагнер. 23.02.1913 г. Кёнигсберг. в.ч. 6/7-48
       Света вздрогнула - от родился в тот же самый день, что и она, только на двадцать три года раньше! Опять эта цифра двадцать три - прямо мистика какая-то. К тому же, что ещё удивительнее - однофамилец Дирка. А вдруг он ему не просто однофамилец, а какой-нибудь родственник? Кто знает, всё на свете может быть...
       Света развернула листок. Вот что она там прочла:
      
       Мои дорогие Дирк и Ханна!
       Когда вы почтёте это письмо, если вообще оно когда-нибудь попадёт к вам в руки, то меня уже не будет в живых. Я погиб под Кёнигсбергом - моим родным городом, но не могу сказать точнее, где именно. Я не знаю, что с вами и где вы сейчас. Но я молюсь о том, чтобы вы пережили эту кошмарную войну и у вас всё было хорошо. Я вас очень люблю. Мой дорогой Дирк, вырастай большим и никогда не становись солдатом. А ты, Ханна, дай Бог, вырастишь нашего сына хорошим человеком и сама проживёшь долгую и, может быть даже счастливую жизнь. Я вам желаю всего-всего хорошего, счастья и здоровья.
       16 августа 1946 года
       Ваш Курт Вагнер.
      
       Света вздрогнула ещё раз - господи, Дирк, да ещё и Вагнер! Нет, не может быть, это просто совпадение и всё... Мало ли сколько Дирков в этой Германии! И Вагнеров, наверняка, тоже хватает. К тому же она знала, что семья Дирка живёт в Дрездене, а о Кёнигсберге он не упоминал никогда. Но вдруг в её ушах прозвучала фраза, которую она когда-то услышала от него в первый же день их знакомства, когда они стояли около объявления о концерте Давида Ойстраха: "О, майн Гот! Да ведь это же и день рождения моего отца!" Тогда она не обратила на неё внимания, но теперь вспомнила, что сказано это было каким-то совсем другим голосом, после чего Дирк почему-то запнулся и продолжал разговор неестественно бодрым тоном.
       Значит, это всё-таки тот самый Дирк, сын Курта Вагнера, который теперь вырос и, как и мечтал его отец, не стал солдатом. Каким-то мистическим образом именно Света соединила их судьбы: сначала увидела смерть отца, а теперь, столько лет спустя, подружилась с его сыном. А сам Дирк, скорее всего, не видел своего отца никогда...
       В конце-концов Люсьену осенило: как же она не додумалась до этого раньше - ведь такого серьёзного человека можно привлечь к себе именно с помощью книги! Например, интеллектуальным разговором о последней модной новинке, которую она сейчас как раз и держала в руках! Для этого, правда, придётся прочесть её до конца, но это не так уж и трудно и даже приятно. Ну а уж потом - добиться своего и затащить паренька в постель...
       Люсьена немедленно заказала "Королевский зал" в интернет-магазине и отправила его, вместе с красивой доброржелательной открыткой, экспресс-курьером в университетское общежитие. К её удивлению, курьер вернулся с книгой в руках и сообщил, что адресат выехал в Нарьян-Мар...

    Глава 7.

    Нельзя говорить о том,

    о чём следует хранить молчание.

       Света была очень довольна, что теперь у неё появилась возможность хоть иногда слышать немецкую речь: она не только говорила с Дирком исключительно по-немецки, но и несколько раз сумела выбраться с ним в посольство ГДР на немецкие фильмы. Сам же Дирк, со своей стороны, был просто счастлив проводить с любимой девушкой как можно больше времени.
       Однако он прекрасно знал, что никогда не сможет на ней жениться и даже просто признаться в любви: ведь студентов неоднократно предупреждали в посольстве, что партия посылает их за границу учиться, а не заводить романы на стороне. Жениться студентам и аспирантам категорически запрещено. Любое несогласие с этой директивой влечёт за собой исключение из института и немедленную высылку обратно на родину.
       И ещё одно удерживало Дирка от малейшего проявления нежности по отношению к любимой девушке: он боялся испортить ей жизнь. Ведь они никогда не смогут быть вместе, даже если она и ответит на его чувства. Так зачем же кружить ей голову и подавать надежды на то, что не сможет сбыться... Пусть уж лучше обратит внимание на какого-нибудь хорошего русского парня, выходит за него замуж и будет с ним счастлива. А свою горькую тайну Дирк увезёт с собой на родину, когда через несколько лет окончит МГУ и вернётся в свой Дрезден. Он с ужасом считал каждый день до того времени, когда защитит дипломную работу и будет обязан вернуться домой...
       Ради того, чтобы почаще быть возле Светы, Дирк даже пытался записаться в спелеологическую секцию, но ему было в этом отказано: экспедиции проходили по самым разным районам страны, многие из которых официально закрыты для иностранцев. Честно говоря, Дирк был этому даже рад: у него заранее вызывала отвращение необходимость лезть куда-то под землю - в темноту и холод, неизвестно для чего торчать часами в узких и грязных каменных щелях, шлёпать мокрыми ногами по жидкой грязи или в ледяной воде.
       Двадцать третьего февраля Дирк дождался Свету у дверей аудитории после окончания её последнего занятия. Он поздравил её с днём рождения и вручил подарок: красную розу и альбом Окладникова о палеолитическом искусстве первобытного человека. Света только охнула - Дирк опять оказался экстрасенсом - ведь она давно мечтала об этой книге. Сначала всё не было денег, а потом книга просто исчезла с прилавков, и её уже нигде невозможно было достать.
       Однако Света сумела взять реванш: она вдруг оказалась ещё большей ясновидящей, чем сам Дирк. Стоя у окна в факультетском коридоре, русская девушка и немецкий юноша, сами того не ведая, вели между собой разговор, который, как оказалось потом, определил всю их дальнейшую судьбу.
       - Дирк, не думай, что только ты можешь читать чужие мысли. Хочешь, я угадаю кое-что о тебе? Например, как звали твоих родителей, откуда они родом, когда родились и так далее.
       - Светочка, это просто невозможно. Ведь я никогда не говорил тебе об этом!
       - Вот именно поэтому я и говорю "угадаю", а не "вспомню".
       - Ну что ж, попробуй!
       - Значит так. Твоя мама: какие буквы вертятся у меня в голове? А, Б, В - нет, совсем не то. Л, М, Н... Пожалуй, Н подойдёт, только это не первая буква, а где-то посредине. И ещё Х, А... Получается что-то вроде Ханна. Правильно?
       Тут пришла очередь Дирка остолбенеть от удивления. Он помнил точно, что этого имени не знал никто даже из его товарищей, не было оно написано и на конвертах тех писем, которые он получал из дома, если даже когда-нибудь Света вдруг могла их случайно увидеть. А Света продолжала:
       - Так, теперь отец. Назови любую цифру или число и я угадаю день его рождения.
       - Ну что ж, попробуй. Десять.
       - Десять? Ладно. Прибавим тринадцать - будет двадцать три. Отнять восемь, будет два. Получается февраль, двадцать третье число. И ещё год: так, надо подумать... Пожалуй, тысяча девятьсот тринадцатый. Я даже и не спрашиваю, правильно или нет, я точно знаю, что угадала.
       - Света, что за мистика, скажи мне честно, что ты знаешь обо мне и откуда? Ведь раньше ты никогда не говорила со мной о моих родителях. Или, может быть, тебя запугали в КГБ и заставили в такой странной форме проверять мои анкетные данные? Я ведь никогда не скрывал, что мой отец погиб на фронте, воюя против Красной Армии, вернее говоря, пропал без вести.
       - Дирк, ты что, с ума сошёл! Разве я похожа на стукачку? Дело гораздо хуже: я сама видела своими глазами смерть твоего отца! Это было в 1946 году, мне тогда было десять лет, но я до сих пор всё помню до мельчайших деталей. Я тебе сейчас всё расскажу.
       И Света рассказала Дирку о своем давнем приключении в Калининграде - о подземном ходе, бункере, складах продуктов и оружия, о немецкоом солдате и его самоубийстве, о могиле Канта, наконец. Умолчала она только о волшебной пещере, Королевском зале, Хрустальной друзе, фигурах животных, о подземном ручье и фиолетовом кристалле, который, как амулет, всегда был с ней. Ведь это была её личная тайна, которая имела очень мало отношения к немецкому солдату и истории его гибели.
       - А где теперь этот медальон и предсмертное письмо, неужели они так и остались там, под землёй?
       - Нет. Медальон я взяла с собой ещё тогда, а письмо уже потом забрал отец, и сейчас оно тоже у меня. Только я не знаю, похоронил ли мой отец того солдата или нет. Он очень боялся, что знает эту недозволенную военную тайну и за ним в любой момень могут притти из НКВД.
       - НКВД - что это такое?
       - Это Народный Комиссариат Внутренних дел - тогда так называли КГБ. Времена-то были, сам знаешь, какие - кровавые, сталинские. Миллионы людей так и сгинули в лагерях... А моего отца теперь не спросишь - ведь он умер. Сначала я не была уверена, что это именно твой отец, но дело в том, что у нас с ним совпадает день рождения, ты же сам когда-то это сказал, поэтому я и догадалась. Уж прости меня за мистификацию. Я ведь понимаю, что вся эта история - твоя трагедия и тут совсем не до шуток...

    *

       Дирк был потрясён тем, что он узнал от Светы. Вот ведь как странно сложилась судьба: Света так много значила в его жизни не только потому что он безответно её любил, но ещё, оказывается, и потому, что была единственной цепочкой, которая связывала его с давно погибшим отцом. Она как будто бы вернула ему отца, хотя, конечно, на самом деле не могла вернуть его к жизни: просто раскрыла тайну его гибели и передала последние предметы, которые он держал в руках перед своей смертью. Любимая девушка невольно оказалась мостиком между двумя мирами - миром жизни и миром смерти... Когда-то Дирк пытался изобразить себя перед ней чуть ли не экстрасенсом, а ведь на самом деле колдуньей оказалась-то она - в средневековье её бы, точно, сожгли на костре: за нестандартность, за красоту, силу воли и бесстрашие. Ведь ему, иностранному гражданину, сыну фашиста, погибшего в войне против Советского Союза, она не должна была говорить о военных тайнах своего государства. И Света это прекрасно знала.
       - Дирк, я никогда не дарила тебе никаких подарков, ты даже не хочешь мне говорить, когда у тебя день рождения. Возьми от меня на память этот подарок - пусть хрустальный мышонок станет твоим талисманом и напоминает тебе о нашей дружбе. Ведь ты скоро уедешь из Москвы навсегда, вряд ли мы сможем переписываться - геологи знают много секретов и не имеют права общаться с иностранцами. Мне придётся оформлять допуск к секретным материалам... А эта хрустальная фигурка тоже - из того подземелья.
       Света протянула Дирку закрытую ладошку. Когда она разжала её, Дирк увидел удивительную, сверкающую игрушку - подобного он не встречал никогда. Дирк бережно взял скульптурку и поцеловал - ведь она только что лежала на светиной руке и была ещё тёплой.
       - Спасибо, Светик, теперь она будет со мной всегда, всю жизнь...

    Глава 8.

       Дирк как будто сошёл с ума. Он не мог заниматься: на улице, в общежитии, на лекциях он неотступно думал об одном и том же - о своём отце и его трагедии, о его ужасной смерти где-то в подземных казематах города, который ещё недавно был немецким, а теперь оказался занят врагом. Выхода у отца не оставалось, это ясно. А ведь до того, как его забрили, он всю жизнь проработал всего лишь обычным учителем математики в школе, которого, как и сотни тысяч других, насильно загнали в фашистскую армию.
       Придётся ждать каникул, чтобы поехать в Дрезден и рассказать всё матери - ведь она до сих пор ничего не знает. Понятно, что в письме такое писать нельзя - всем известно, что письма, отправленные отсюда за границу, читаются сначала советскими, а потом и немецкими спецслужбами. Если они узнают о Свете и её тайне, то это для неё кончится очень плохо - не может же он подставлять девушку под удар.
       Хрустальный мышонок теперь сопровождал Дирка везде. То он стоял на его письменном столе в блоке студенческого общежития, то отправлялся в нагрудном кармане хозяина на лекцию, в библиотеку или ещё куда-нибудь. Дирку даже казалось, что от мышонка, и на самом деле, исходит какая-то мистическая энергия, которая поддерживает его в эти трудные минуты. Как будто Света передала через него часть своей твёрдости и силы.
       Дирк даже не подозревал, что в Светиной душе вот уже много лет тоже совсем нет покоя: Света мучилась ностальгией по тому волшебному подземному миру, который увидела тогда, когда ей было всего десять лет и который никак не могла забыть. Этот мир манил её, звал к себе, к нему она всегда устремлялась в своих снах и мечтах. Он неотвязно преследовал её везде - дома, на улице, в университетской аудитории. Он жил с ней каждую минуту, каждую секунду. Он просто был частью её души, частью её самой. И она никому, даже Дирку, не могла рассказать о своих мучениях.
       Мечта вернуться в Калининград, снова спуститься в подземелье, теперь уже в качестве опытной альпинистки, скалолазки и спелеолога, снова увидеть волшебный подземный мир, всё сильнее и сильнее овладевала девушкой. Для неё до сих пор оставалось загадкой происхождение этого подземного царства: что было в нём природным, а что - рукотворным, и каким же образом оказалось возможным создать под землёй такие чудеса. Ей хотелось не просто вернуться в тот подземный мир, который она чувствовала своим, родным, настоящим, но и понять его, изучить, как это может сделать только профессиональный геолог, каким она теперь стала...
       Вся трудность заключалась в том, что Калининград и до сих пор был закрытым приграничным районом, и для поездки туда требовались не только серьёзные основания, но и разрешение так называемых "компетентных органов", а давать объяснения кэгэбэшникам Света, разумеется, не собиралась. Если же рискнуть и поехать туда тайком, то это может привести к непредсказуемым последствиям, вплоть до исключения из института или даже ареста... Света не знала, что же ей делать, а посоветоваться было не с кем. Если только с Дирком, хотя иностранец, да ещё и немец - тоже не лучший вариант для таких откровений. Пока Света колебалась, Дирк сам взял инициативу в свои руки. Однажды между ними состоялся очередной разговор на запретную тему.
       - Света, ты знаешь, я никак не могу притти в себя после всего, что ты мне рассказала. Ты же в курсе, что я, как иностранец, никак не могу попасть в тот район, он закрыт даже для большинства советских людей, что же говорить обо мне - немце. А вот ты сама - не собираешься ли навестить места твоего детства, или же тебе это совсем неинтересно?
       - Да я просто мечтаю попасть туда снова, но даже и мне это совсем непросто, нужно обращаться в КГБ, получать разрешение, к тому же, мне могут его и не дать - у меня ведь нет особо серьёзных оснований туда ехать. Так, детские воспоминания, кого это волнует!
       - Ну и что же ты решила? Так и откажешься от своего намерения?
       - Не знаю, может быть, попробую съездить нелегально, вдруг получится? Я ещё пока не решила. Вот начнутся зимние каникулы - будет свободное время, тогда и подумаю. Всё равно зимой не очень-то спелеологией займёшься. Но у меня пока что ещё и денег нет - билеты-то туда и обратно, сам знаешь, сколько стоят!
       - Деньги не проблема. Если решишься, то билет туда и обратно я тебе сам куплю.
       - Спасибо, Дирк, это очень существенный аргумент "за".
       - Господи, как бы я сам хотел попасть туда, увидеть своими глазами то место, где погиб мой отец, узнать, где же он всё-таки похоронен, но ведь это совершенно невозможно! Но я совсем не хочу, чтобы ты так рисковала из-за меня. Всё равно твоя поездка ничего не меняет - отца-то не вернёшь!
       - Знаешь, я поеду не только из-за этого. Я и сама столько лет мечтала туда вернуться - меня почему-то ужасно мучают мои детские воспоминания, может быть, съезжу и наконец успокоюсь после этого.

    *

       Виктор Хряков ужасно ненавидел Дирка Вагнера - ведь тот постоянно крутился около Светы. Целыми днями, неделями, месяцами и даже годами. Виктор ненавидел его уже несколько лет - если бы не Дирк, то Света, скорее всего, в конце-концов всё-таки ответила бы на его ухаживания - ведь до сих пор ни одна девица не устояла перед ним. Временами Виктору хотелось плюнуть на эту гордячку, но это у него почему-то никак не получалось - он постоянно возвращался мыслями к Свете, строил с ней бесконечные воображаемые диалоги, в которых побеждал, разумеется, он, представлял её в своей постели. Но, к сожалению, дальше мечтаний, которые его просто изнуряли, дело так и не шло. Разумеется, он крутил бесконечные романы с доступными девицами, многие из которых были очень даже ничего, но никто ему не нравился больше Светы.
       В те дни вся Москва ломилась на кинофильм "Кто вы, доктор Зорге?", рассказывающий о подвигах легендарного советского супершпиона в тылу фашистского врага, причём в самых высоких эшелонах гитлеровского командования. Люди ещё хорошо помнили недавнюю Великую Отечественную войну, у многих на фронте погибли самые близкие родственники, поэтому фильм имел бешеный успех.
       Создатели фильма утверждали: он почти что документальный и основан на реальных событиях мировой истории. Зорге, в качестве немецкого журналиста, действительно, добывал для Советского Союза бесценную информацию - в частности, предупредил о дате предстоящего нападения Германии на СССР, сообщил точное количество немецких дивизий и общую схему их плана военных действий, однако Сталин не поверил этой информации, за что страна расплатилась оккупацией значительной части территории, блокадой Ленинграда и многими миллионами солдатских жизней. В 1941 году, когда нападение на СССР уже произошло, Зорге был арестован японской полицией, а в 1944 году казнён этим союзником фашистской Германии. Фактически оказалось, что этот уникальный человек пожертвовал своей жизнью совершенно зря...
       Терпение Виктора окончательно лопнуло, когда он неожиданно заметил эту ненавистную сладкую парочку в кинотеатре именно на кинофильме "Кто вы, доктор Зорге?". Они беспечно болтали, разумеется, на немецком языке, не замечая, что привлекают этим неприязненное внимание окружающих. Двухсерийный кинофильм кончился очень поздно, поэтому Дирк посадил Свету в такси, подробно объяснил шофёру, куда надо ехать, и даже авансом сам оплатил эту поездку. Всё это Виктор прекрасно видел собственными глазами, стоя недалеко от них в густой толпе зрителей, выходящих из кинотеатра.
       Несколько лет Виктор мучился тем, что никак не мог найти способ отомстить ненавистному Дирку. А гениальное, как всегда, оказалось очень просто. Сегодня, после фильма о советском шпионе, его вдруг осенило: надо написать донос в партком, и тогда Дирка за аморальное поведение отчислят из университета, а потом и вышлют на родину. Светочка лишится своего хахаля и снизойдёт до того, чтобы посмотреть и на других. Скорее всего, пострадает и она, но ведь не убьют же её - так и так останется в Москве, да ещё и наверняка, станет после этого сговорчивее.
       Только одно сомнение мучило Виктора Хрякова: стоит ли подписывать это разоблачительное письмо в факультетский партком или же послать его анонимно? Каждый способ имел свои преимущества и свои недостатки. Если подписать собственным именем - начальство поймёт, что он имеет определённые заслуги, а это, при его слабой успеваемости и бесконечных "хвостах" по многим предметам, было бы ему очень кстати. Кроме того, будущая заслуга даст возможность попасть вне очереди в квоту на вступление в компартию, без чего в дальнейшем карьеру не сделаешь. Может быть, получишь и распределение получше - не в какую-нибудь хибинскую экспедицию, а в геологическое управление...
       С другой стороны - если дать анонимный сигнал, то нет никакой опасности, что Света когда-либо узнает о том, кто на неё накапал, а ведь он хотел бы построить с ней долговременные отношения. Вот и думай тут - как же всё-таки лучше поступить...
       В скором времени на стол в факультетском парткоме геологического факультета лёг такой документ:
      
       "Уважаемые товарищи!
       Я не могу пройти мимо вопиющего факта, который не только позорит наш факультет, но и может оказаться опасным в дальнейшем, поскольку геолог - профессия стратегическая. Геологи часто имеют дело с секретными материалами, картами, с месторождениями стратегического сырья, поэтому для них общение с иностранцами просто недопустимо. Тем не менее, наша студентка Светлана Мартова имеет любовный роман с иностранцем - гражданином ГДР Д.Вагнером, обучающемся в МГУ на механико-математическом факультете
       Вот уже несколько лет они постоянно встречаются, вместе ходят в кино и, несомненно, имеют недозволенную любовную связь. Особенно настораживает то, что в целях конспирации они между собой говорят исключительно на немецком языке, так что никто из окружающих не имеет возможности получить информацию о содержании их разговоров.
       Настоятельно прошу Партком Геологического факультета разобраться в ситуации и принять надлежащие меры к указанным лицам, особенно к иностранному гражданину Дирку Вагнеру, который, пользуясь наивностью комсомолки Мартовой, просто вскружил ей голову.
       Член ВЛКСМ Виктор Хряков"

    *

       В конце-концов Света всё-таки решилась и купила билет в Калининград. Она предполагала побыть там всего два-три дня. Мама написала письмо своей старой подруге, которая с послевоенных времён после отставки мужа так и осталась в этом городе, и женщина приютила девушку у себя. Как ни странно, но билет туда и обратно в кассе выдали сразу, не требуя никакого разрешителшьного документа из соответствующих органов. Ни в поезде, ни по прибытии в город, никаких проверок не было, чему Света одновременно и удивилась, и обрадовалась. Она очень волновалась - каким-то она увидит теперь свой любимый город, о котором скучала столько лет?
       Оказалось, что теперь он стал совсем другим - таким же, как и тысячи других унылых, однообразных городов на всей территории страны: величественные, но, тем не менее, всё-таки красивые развалины убрали, а на их месте появились кварталы убогих панельных пятиэтажек. Кое-где среди них всё-таки ещё встречались уцелевшие немецие дома из прошлых довоенных времён - солидные, кирпичные, с высокими потолками, удобные для достойного человеческого житья. Пятиэтажки неуклюже торчали из голой земли - вокруг не было ни кустика, ни деревца, ни, тем более, прекрасных немецких цветников, которые когда-то ещё успела застать здесь Света.
       Самое отрадное, что Света увидела в городе - это могила Канта, сохранившаяся в своём прежнем виде. Однако территория вокруг неё была заасфальтирована, остановка пятого автобуса перенесена совсем в другое место, так что определить, где же прежде был выход из подземелья, оказалось совершенно невозможно. Значит, оставалось искать хотя бы вход в него на Львовской улице.
       Львовская улица и домики на ней сохранились, но она тоже потеряла свой прежний нарядный и зелёный вид. Домики теперь выглядели обшарпанными, деревья вокруг них были вырублены, а земля занята огородами, более нужными голодному населению, чем былая бесполезная красота. В домике напротив бесследно исчезла ограда из кустов шиповника, зато теперь во дворе валялся какой-то хлам и слышались детские голоса. Небольшой искусственный прудик в конце улицы тоже оказался уничтоженным - его для чего-то засыпали землёй, и теперь здесь просто красовался бесполезный и унылый пустырь, на котором даже не удосужились посадить ни одного деревца, ни одного кустика сирени.
       Света несколько раз прошлась по улице, приглядываясь к жизни в домиках. В её прежнем жилище исчезли все кусты сирени, и теперь с улицы хорошо было видно маленькое слуховое окошечко, ведущее в подвал. Когда-то в нём была железная рама и стёкла. Теперь железная рама оказалась выломанной, не осталось и следов стёкол - просто зияла дыра, в которую она вполне могла пролезть - ей много раз приходилось пролезать в пещерах и не в такие узкие щели. Собаки во дворе не было...
       Когда стемнело, Света ещё раз прошлась по безлюдной улице - в домиках зажглись огни, затем почти все они погасли. Её родной дом тоже спал. Детей там, кажется, не было. Света неслышно вошла в палисадник, приблизилась к окну и легко соскользнула в подвал. Увы, здесь её тоже ждало разочарование. Весь подвал был завален каким-то хламом и рухлядью - старая мебель, металлолом, не считая дров и мешков с картошкой. Разгрести его или хотя бы просто передвинуть оказалось совершенно невозможно - свободного места почти что не оставалось. Если даже разгребать нужный угол не таясь, то на это уйдёт не менее двух-трёх дней. Ну а сделать что-то тайком, за одну ночь - и совсем нереально. Света подтянулась на руках и выбралась из подвала.
       Наверное, зря она рисковала, отправляясь на встречу со своим далёким детством. Ничего интересного в эту поездку ей узнать так и не удалось, возвращение в детскую сказку не состоялась, обрадовать Дирка тоже будет нечем...
      

    Глава 26.

    Эпилог.

       Этого Люсьена понять никак не могла. Ну, предположим, не хочет он иметь с ней дела, но зачем же, спрашивается, бежать куда-то к чёрту на рога? Неужели она такое чудовище, что может его съесть за этот унизительный отказ в сексе? Не сошёлся же на нём свет клином - у неё и без него полно желающих! Они её домогаются, а не она их, а тут такая досадная осечка вышла! Ну и чёрт с ним, в конце-концов!
       Не узнавая сама себя, Люсьена засела затворницей дома, не отвечала ни на звонки, ни на послания, иногда что-то жевала, лёжа с книгой на диване и пребывая в самом отвратительном настроении.

    Глава 9.

    Они прожили жизнь во сне,

    не зная, кем и чем они были...

    П р о т о к о л

       заседания Парткома Геологического факультета МГУ от 12 марта 1957 г.
       Присутствовали: Секретарь Парткома доцент Орлова Н.А., члены Парткома Сергеев В.А., Нефёдова Г.И., Алтухов С.С., Слепнёва Е.П., студентка 3 курса Мартова С.А.
       Слушали: Об аморальном поведенеии студентки 3 курса Мартовой С.А.
       Орлова Н.А.: Товарищи! Сегодня у нас на повестке дня очень неприятный вопрос - личное дело студентки 3 курса Мартовой. Все мы очень хорошо знаем эту студентку - она у нас круглая отличница, общественница, спортсменка. Тем не менее, в личной жизни она оказалась очень неразборчивой - допустила интимную связь с иностранным студентом Вагнером с мехмата МГУ. И связь эта длится уже почти что три года, а мы только что спохватились - ведь можно было принять меры и прекратить её с самого начала.
       Сергеев В.А.: Если в наш Партком поступил такой серьёзный сигнал, то мы, конечно, должны принять соответствующие меры. Но прежде всего надо выслушать саму студентку Мартову, что она может сказать в своё оправдание?
       Мартова С.: Я могу сказать только, что никакой интимной связи между нами не было и нет! Мы просто дружим вот уже три года, и всё.
       Нефёдова Г.И.: Мы понимаем, конечно, что вам неудобно говорить о таких вещах, но здесь находятся ваши друзья, ваши преподаватели, которые всегда относились к вам очень хорошо. Поэтому не стоит запираться, лучше сразу признайте ваши ошибки и дайте слово в будущем не допускать подобных проступков, тогда дело может ограничиться всего лишь выговором по комсомольской линии.
       Мартова С.: Ну почему вы мне не верите? Дирк Вагнер - мой лучший друг, никто ведь не запрещает советским студентам дружить с иностранцами, тем более из социалистической страны. Если все газеты пишут о пролетарском интернационализме, то что же плохого в нашей дружбе?
       Алтухов С.С.: Но вы ведь подтверждаете, что ходите с ним в кино, ездите в такси, постоянно встречаетесь? Это трудно назвать дружбой и невозможно отрицать - слишком много свидетелей вашего странного поведения. Если это не роман, то, спрашивается, что же?
       Слепнёва Е.П.: Почему вы постоянно и так вызывающе разговариваете с ним только по-немецки, в то время как вас окружают только простые советские люди, говорящие на русском языке? Совершенно ясно - для того, чтобы окружающие не понимали ваших разговоров и не знали, о чём это вы там договариваетесь. Если бы вы, действительно, только дружили, если бы вам нечего было скрывать, то говорили только по-русски. Это и ежу понятно.
       Мартова С.: Я сама его просила говорить со мной только по-немецки, потому что не хотела забывать немецкий язык, который учила в школе. В университете я попала во французскую группу, так как немецкие были переполнены.
       Слепнёва Е.П.: Девушка, зачем, спрашивается, вам надо знать столько иностранных языков? Всем известно, что именно советские учёные стоят на переднем крае мирового научного прогресса, нашим учёным и специалистам, в том числе и геологам, вполне достаточно знать свой родной русский язык. Сейчас, наоборот, весь мир изучает именно русский язык, чему пример и ваш собственный дружок Вагнер.
       Сергеев В.А.: Иностранные студенты приезжают сюда учиться, их государство платит им стипендию совсем не для того, чтобы они крутили романы с русскими девушками. Вы, вольно или невольно, срываете государственную программу национального образования ГДР.
       Мартова С.: Но Дирк - круглый отличник.
       Нефёдова Г.И.: Это не имеет никакого значения. Тем хуже для него и для вас. Если вы отличники, то должны быть более сознательными, чем остальные студенты. Посольство ГДР требует от своих студентов, чтобы они все свои силы отдавали только учёбе, не отвлекаясь на личную жизнь, и они обязаны соблюдать государственную политику. Впрочем, мы здесь не обсуждаем их проблемы, сегодня мы обсуждаем ваше поведение. Дайте окончательный ответ на очень простой вопрос: раскаиваетесь ли вы в вашем поведении или нет, обещаете ли прекратить эти позорные, нездоровые отношения с иностранцем?
       Мартова С.: Мне не в чем раскаиваться, и я не могу прекратить то, чего нет!
       Орлова Н.А.: Товарищи, мне кажется, вопрос ясен. Предлагаю больше не терять времени и принять соответствующее решение. Предлагаю сформулировать его так: Проинформировать деканат Геологического факультета о проведённом заседании Парткома, передать в деканат протокол заседания и рекомендовать деканату отчислить студентку Мартову С.А. с геологического факультета. Соответствующие материалы передать также в бюро ВЛКСМ факультета. Прошу голосовать за данное предложение. Так, вижу, что единогласно.
       Постановили: Проинформировать деканат геологического факультета о проведённом заседании Парткома, передать в деканат протокол заседания и рекомендовать деканату отчислить студентку Мартову С. с геологического факультета. Соответствующие материалы передать также в бюро ВЛКСМ факультета.

    *

       Вызов в партком и решение об исключении стали для Светы невероятным ударом. Сначала она подумала, что раскрылась её тайная поездка в Калининград, но, как оказалось, никто о ней так и не узнал. Удар пришёл совсем с другой стороны. Кто мог возвести на неё такую напраслину и зачем - она не имела понятия.
       Время как будто остановилось. Три года она жила в бешеном ритме, и вдруг замерла на полном ходу. Кончились многочасовые поездки на электричке, вечный недосып, горы учебников дома и в библиотеке. Кончились жёсткая самодисциплина и вечная жизнь по минутам, даже чуть ли не по секундам. Кончились спелеологические походы. Теперь у неё была масса свободного времени, которое просто некуда было деть.
       Но самое ужасное переживание было связано не с исключением, а с чьим-то предательством и клеветой. Как могли эти преподаватели, которые, казалось бы, прекрасно её знали вот уже целых три года, которые ездили с ней в многодневные экспедиции и на практики, ели вместе из одного котелка, сидели рядом у костра, пели факультетский гимн, как же могли они поверить этой клевете, а её запачкать подозрениями и недоверием?
       Света не знала, что в деканат, помимо протоколов заседания парткома, пришёл ещё и сигнал из факультетского спецотдела: шофёр, который когда-то по просьбе Дирка, да ещё и на его деньги довёз Свету из кинотеатра до дома, тоже сообщил кому надо о её подозрительных связях с иностранцами. Света не знала также, что вскоре после этого всех её соседей обошёл спецагент из КГБ и расспросил об образе жизни семьи Мартовых. К счастью, Наталья была в хороших отношениях со своими соседями, поэтому никто из них не сказал о Мартовых ничего плохого. Но и самой Наталье никто из соседей никогда, даже много лет спустя, так и не шепнул об этом визите. Если бы не этот второй сигнал, то, возможно, Свету и не исключили бы из университета, а ограничились лишь строгим выговором по комсомольской линии...
       Из-за всего пережитого Света впала в глубокую депрессию, хотя в те времена советские люди, полные исторического оптимизма и одной ногой уже стоявшие на самом пороге эры всобщего коммунистического счастья, которое, по прогнозам генерального секретаря КПСС Н.С.Хрущёва должно было начаться в 1980 году, даже и не знали этого слова.
       Как когда-то и её отец, пришедший с войны инвалидом, она теперь целыми днями лежала отвернувшись к стенке и не разговаривая ни с кем. Ей не хотелось ни есть, ни пить, ни ходить или говорить, ни даже читать или думать. Ей не хотелось жить...
       В соседней комнате громогласно отпускал свои идиотские шуточки ухажёр Нины Алексей, но Света их почти не слышала. Закрыв глаза, она снова бродила по Королевскому залу, опускала руки в круговой фонтан, вечно льющийся из-под гигантской хрустальной друзы, стоящей на пьедестале посреди зала. Она ощущала прохладу и шероховатость искристых сталактонов, обнимала сверкающие фигуры зверей, стоящие вокруг фонтана. Она снова шла вдоль ручья, огибала громадные валуны, видела узкую щель в вертикальной стене, куда впадает подземный ручей. Только здесь ей было хорошо, потому что она была совсем одна, потому что её окружала неземная красота, а подлость, грязь, предательство, человеческое убожество навсегда остались где-то там, совсем в другом измерении - далеко-далеко наверху...
       Иногда она всё-таки думала о том, кто же мог совершить такую подлость по отношению к ней. Её приятельницы, провинциальные девчонки из общежития? Нет, это просто невозможно. Они слишком простодушны для этого, и все их заботы не выходят за рамки того, как сдать очередную сессию, дожить до стипендии и, если очень повезёт, выйти замуж за москвича. Избранные девицы из высокопоставленных семей? Но она с ними почти не общалась, к тому же они были заняты нарядами, развлечениями, любовниками - жили совсем в другом, чуждом мире, который у Светы вызывал только отвращение. Она, со своими отличными оценками, спелеологией и комсомольской работой, была для них слишком неинтересна и незначительна, чтобы уделять ей хоть какое-то внимание. Ребята с курса? Тоже маловероятно - они честны и бесхитростны, много раз проверены совместными походами и экспедициями. Выходит, никому не было нужно её унижение и уничтожение. Тем не менее, кто-то же это всё-таки сделал! Самый отвратительный тип на курсе, это, конечно, Хряков. Но ведь он ей симпатизирует с самого первого курса, так что Хряков тоже отпадает. Кто-то из преподавателей? Но такое ещё менее вероятно, все они всегда относились к ней очень хорошо...
       Впервые Света вдруг задумалась о том, в каком государстве она живёт: до сих пор всё было ясно и однозначно - комсомольская работа, пролетарский интернационализм, строительство коммунизма, до которого уже было подать рукой. И вот теперь, это самое государство буквально уничтожило её, унизило и оскорбило, лишило будущего, о котором она мечтала с самого детства. И никто, ни один человек с курса не пришёл ей на помощь, никто даже не позвонил по телефону, чтобы поинтересоваться, как она теперь думает жить дальше...
       А эти доблестные и всесильные кэгэбэшники! Они проворонили её действительное преступление - тайную и противозаконную поездку в Калининград, в то время как нашли криминал там, где его никогда и не было! Оказывается, она - активная комсомолка, отличница, лучшая студентка курса - самый большой враг советской власти на всём геологическом факультете МГУ!
       Андрюшка, хоть ещё и не совсем повзрослел, но очень хорошо понимал состояние своей старшей сестры. Света для него всегда была образцом: красавица, отличница, спортсменка, активистка, наконец, просто очень сильный человек. Он и представить себе не мог, что когда-нибудь увидит её в таком отчаянии. И ничем помочь ей он не мог. На все его расспросы она отвечала односложно, и чувствовалось, что эти разговоры причиняют ей чуть ли не физическую боль.
       Хрупкий белокурый мальчик с бездонными голубыми глазами подошёл к светиной кровати.
       - Свет, спишь?
       - Нет.
       Андрей положил ладонь на лоб сестры, другой рукой взял её за руку, несколько минут посидел так молча.
       - Знаешь, Андрюшка, мне так даже легче - как будто от тебя ко мне идут покой и тепло. Ты что, на меня телепатируешь?
       - Наверное. Представь себе, что у тебя в голове зажёгся маленький фонарик и его лучик медленно-медленно делает круг внутри. Один круг, второй, третий...
       - И, правда, как хорошо! Ты у нас, наверное, добрый волшебник, Андрюшка?
       - Света, ты не отчаивайся, это пройдёт, а я всегда буду с тобой.
       - Спасибо, Андрей.
       - Давай, поправляйся быстрее. А знаешь, я уже для себя решил - после школы пойду в медицинский и буду врачом. Одобряешь?
       - Конечно! И папа тоже одобрил бы, не сомневайся...

    Глава 10.

       После того, как партком разобрался с Мартовой, Дирк почти перестал звонить ей по телефону: он не сомневался, что её телефон прослушивается и не хотел доставлять человеку ещё большие неприятности. Как ни смешно, но на Дирке эта история совсем не отразилась - ни на мехмат, ни в посольство ГДР от бдительных советских людей на него не поступило никаких компрометирующих сигналов, поэтому он, казалось бы, продолжал спокойно учиться на своём факультете.
       Но на самом деле Дирк тоже был в отчаянии - ведь Света пострадала именно из-за него, и он ничем не мог ей помочь. Он страшно хотел её видеть, утешить, успокоить, но и навестить Свету в её доме тоже не мог - для советских людей он в этой стране так навеки и останется иностранцем, от которого лучше держаться подальше, поскольку кругом живут не только бдительные соседи, но и настоящие стукачи. Он понимал, что чем чаще они будут встречаться, тем хуже для Светы. Поэтому и их встречи, которые были так естественны в университете, и походы на немецкие фильмы, которые так любила Света, сами собой прекратились, да и Света теперь не интересовалась больше ни немецким языком, ни чем-либо другим, даже своей некогда горячо любимой спелеологией. Её все всегда считали сильным, волевым человеком, а она, оказывается, так легко сломалась, в первый же раз в жизни столкнувшись с человеческими подлостью и предательством.
       Впервые в жизни Дирк, как и Света, тоже вдруг задумался о том, в каких же государствах они живут. До сих пор для них обоих всё было ясно и однозначно - комсомольская работа, пролетарский интернационализм, строительство коммунизма, до которого уже было подать рукой. И вот теперь, это советское государство, "самое гуманное и человечное в мире", "где так вольно дышит человек", буквально уничтожило Свету, унизило и оскорбило, лишило будущего, о котором она мечтала с самого детства. И никто, ни один человек с курса не пришёл ей на помощь, никто даже не позвонил по телефону, чтобы поинтересоваться, как теперь она думает жить дальше... Только Дирк, который так страстно хотел притти ей на помощь - единственный из всех не мог этого сделать именно потому, что этого не хотело светино государство.
       Дирк думал почти теми же самыми словами, что и Света: что же теперь, после всего случившегося, можно сказать об этом "самом могучем в мире" государстве, в частности, о его "доблестных и всесильных", чуть ли не ясновидящих кэгэбэшниках! Ведь они проворонили её действительное преступление - тайную и противозаконную поездку в Кёнигсберг, которую она, рискуя очень многим, совершила именно для него, в то время как нашли криминал там, где его не было никогда! Оказывается, она - активная комсомолка, отличница, лучшая студентка курса - самый большой враг советской власти на всём геологическом факультете МГУ! Там, как ни в чём не бывало, среди прочих продолжали учиться тупицы, проститутки, бездари - не было места только для Светы. Но самое странное во всей этой истории - всё-таки то, что она никак не коснулась его, Дирка. Этому необъяснимому обстоятельству Дирк как раз и удивлялся больше всего...
       Наталья, видя, что творится с её дочерью, тоже была в отчаянии. Она, конечно, прекрасно понимала, в каком государстве живёт - ведь она пережила государственный террор тридцатых годов, отечественную войну, голод, нищету, послевоенные ужасы. Многие годы она каждый день просыпалась с кошмарной мыслью: чем сегодня накормить детей? Она ещё помнила, как её, учительскую дочь, не принимали в институт за "буржуазное происхождение", как в молодом советском государстве в школе было запрещено изучать поэзию Пушкина, так как он был "буржуазной косточкой" и не из класса пролетариев, а из проклятого "класса эксплоататоров".
       Она прекрасно помнила, как Костя Становов, самый тихий и безответный слушатель рабфака, где она когда-то училась, пришёл однажды на занятия весь сияющий и сообщил товарищам: "Ребята, сегодня мне приснился сам Иосиф Виссарионович!" Юноши и девушки окружили его, с завистью спрашивая о том, что же делал товарищ Сталин в костином сне, на что счастливец отвечал: "Он пожал мне руку и велел хорошо учиться, чтобы отдать все силы на благо родины!" На следующий день Костя на занятиях не появился. Больше никто его не видел никогда. Ни один сокурсник потом ни разу не упомянул его имени, как будто такого человека никогда и не существовало на свете...
       Однако ни Наталья, ни Антон никогда не говорили с детьми на политические темы. Дети, как и все остальные их сверстники, вступали в пионеры, потом в комсомол. Наталья хотела только одного - чтобы они были счастливы и не пережили тех ужасов, которые достались на её долю. Но теперь сразу двое её детей - и Света, и Нина попали в беду. Со Светой, ладно, дела обстояли ещё не так страшно - она человек сильный, в конце-концов придёт в себя. Может быть, даже сможет потом восстановиться в университете, а если и нет, то просто поступит на работу, когда-нибудь выйдет замуж, всё у неё наладится. Просто она взрослеет, а ведь каждый человек по мере взросления всегда сталкивается с разочарованиями, горем, предательством, человеческой подлостью. Это неизбежно, зато человек умнеет, становится менее наивным, более приспособленным ко взрослой жизни.
       А вот Нина... Тут дело обстоит гораздо хуже. Ей всего семнадцать лет, только что кончила десятилетку, пора бы поступать в институт, а у неё в голове только любовь. Добро бы нашла хорошего парня, какого-нибудь одноклассника или студента. Так нет - безумно влюблена в человека на десять лет её старше. Но и это неважно, всё бывает. Весь ужас в том, что Алексей - кэгэбэшник, и не скрывает этого. Наоборот, гордится этим и всем хвастается тем, что в их всесильном ведомстве они имеют такие льготы, такие зарплаты, которые и не снились какой-нибудь рядовой учительнице вроде Натальи. Туда кого попало не берут - там работают лучшие люди, такие, как он. Правда, этот "лучший человек" за всю свою жизнь не прочитал ни одной книжки, не мог связать и двух слов, но тем больше презирал "гнилую интеллигенцию" и ко всем окружающим относился с большим высокомерием. При этом он ещё и хвастался тем, что окончил высшую школу КГБ и называл себя не иначе, как юристом. Чем он мог покорить наивную Нину - оставалось просто загадкой. Может быть потому и покорил, что она была ещё слишком молода и наивна. Наталья дрожала от мысли, что Нина по простоте душевной расскажет Алексею о калининградской тайне.
       Но и это было ещё не всё, что так мучило Наталью. Дело заключалось в том, что своего жилья у Алексея не было. Будучи иногородним, он жил в милицейском общежитии. Нина всерьёз собралась за него замуж: они ждали только её совершеннолетия, когда им можно будет расписаться в ЗАГСе. И вот тогда Алексей заявится в их двухкомнатную "щемилку", потребует для себя и молодой жены отдельную комнату, и всем остальным - а ведь их трое, придётся жить во второй, проходной комнате, причём под неусыпным надзором этого стукача. Алексей и не скрывал от Натальи этих своих столь далеко идущих намерений. Он с наслаждением рассуждал перед ней на эту тему, уже мысленно передвигал мебель в квартире по своему вкусу. И чем больше ёжилась Наталья, слушая его разглагольствования, тем с большим наслаждением он говорил, говорил, говорил... Кажется, он был не только подлецом, скотиной и невеждой, но ещё и хорошим садистом...
       Нина же смотрела на него влюблёнными глазами, не слушала ничьих советов и, сияя от счастья, шла навстречу своей неизбежной жизненной драме. Каждый вечер он являлся к ним домой и отпускал свои идиотские шуточки, на которые Наталья просто не знала как и отвечать. Наталью он с первого же дня знакомства стал называть на "ты". Он мог, напрмер, ляпнуть такое:
       - Ну что, братцы, приуныли? Где ваш исторический оптимизм? Партия запрещает советским людям грустить и вешать нос! Где моя большая тарелка? Сейчас все подзаправимся, и сразу станет веселей! Сегодня у нас украинский борщ? Отлично! Наливай!
       Или ещё и так:
       - Ну что, тёщенька, встречай-ка своего будущего любимого зятька! Что-то я на столе блинов не вижу, в следующий раз уж постарайся. Со мной лучше быть в хороших отношениях, правильно?
       Наталья кормила всю семью обедом, а потом Алексей по-хозяйски разваливался перед телевизором и торчал в доме до самой ночи. Когда-то Наталья сама предложила дочке привести своего ухажёра в дом, чтобы с ним познакомиться и быть в курсе всех её дел, но теперь очень сожалела об этом. Её собственный дом стал для неё почти что чужим, так как Алексей торчал здесь постоянно, особенно в выходные и праздничные дни. Свободно дышалось в доме лишь тогда, когда он бывал на работе. Андрей тоже терпеть его не мог - как только появлялся Алексей, он тут же уходил из дома. Где сын болтался до самой ночи вместо того, чтобы делать дома уроки, Наталья не знала - может быть на улице, может быть у кого-нибудь из своих товарищей. Понятно, что учиться он стал намного хуже, и Наталья ничего не могла с этим поделать. Видимо, мечты о медицинском институте придётся оставить. А она так мечтала видеть его врачом! Отчаявшейся Наталье казалось, что она одновременно вдруг потеряла всех своих троих детей...
       Дни шли за днями, но настроение не улучшалось. Делать ничего не хотелось, мысли постоянно вертелись только вокруг Сергея. В конце-концов у Люсьены созрел ещё один план: она послала ему книгу экспресс-почтой с участливым письмом по его домашнему адресу в Нарьян-Мар. В письме она, в частности, осведомлялась, будет ли Сергей лично присутствовать на ближайшем заседании кафедры или же ограничится заочным присутствием в режиме телемоста. Понятно, что личное присутствие лучше, поскольку предполагается обсуждение очередной главы его научной работы.
       Она никак не могла предположить, что её ждёт такой удар: в ответном кратком послании Сергей благодарил за книгу, сообщал, что он женился и поэтому отныне, оставаясь в Нарьян-Маре, переходит полностью на дистанционное обучение...
       Люсьена как будто сошла с ума. Ей не хотелось ничего. Она почти перестала есть и только лежала на диване, отвернувшись лицом к стене. Она не могла видеть никого, да никто особенно её и не домогался - не хочет выходить в свет, дело хозяйское, другие приятели и приятельницы всегда найдутся. Дни шли за днями, а тоска не проходила...

    Глава 11.

       Легко жить тому, кто нахален, как ворона,

    дерзок, навязчив, безрассуден, испорчен.

    Но трудно жить тому, кто скромен,

    кто всегда ищет чистое, кто беспристрастен,

    хладнокровен, прозорлив, чья жизнь чиста.

    Дхаммапада

       Неизвестно, сколько бы времени пролежала так Света, отвернувшись к стенке и ни с кем не разговаривая, если бы в один прекрасный день в её квартире не раздался телефонный звонок. Это был Виктор Хряков. Такого поворота событий Света ожидала меньше всего. Как ни странно, она даже обрадовалась этому звонку - наконец хоть кто-то вспомнил о ней. Кажется, этот Хряков не такое уж и дерьмо, каким когда-то ей казался в той, прошлой жизни на геологическом факультете.
       Виктор поинтересовался, как она живёт, что делает, выразил сочувствие, чем Света была очень тронута, а потом совершенно неожиданно вдруг предложил заехать к ней навестить и рассказать, как идут дела в университете. Свете было так безвыходно тошно, что она согласилась...
       Хряков приехал с громадным тортом и ...конспектами лекций. Он начал уговаривать Свету взять себя в руки, начать самостоятельно заниматься, чтобы не отстать от группы. Ведь через год она сможет подать заявление на факультет с просьбой о восстановлении - это вполне реально. И тогда, чтобы не терять год, сдаст всё пропущенное и окончит университет одновременно со всеми остальными.
       - Спасибо тебе, Виктор, что ты вспомнил обо мне.
       - А к тебе кто-нибудь приезжал, кроме меня?
       - Нет, пока что никого не было. Да и я сама никого видеть не могу. Ничего не хочу, всё это очень обидно - ведь между нами никогда ничего не было!
       - Я знаю, поэтому и приехал тебя поддержать, всё это так несправедливо! Но ты не расстраивайся, я и дальше буду тебе помогать - привозить конспекты, материалы семинаров и камеральных работ. Главное - возьми себя в руки и догоняй остальной курс. Пусть они все удивятся, когда ты всё сдашь не хуже других и получишь диплом вместе со всеми. Тебе, наверняка, светит красный диплом. Если бы не эта история... Да ты плюнь на всё, соберись с силами - вот увидишь, выкарабкаешься.
       - Спасибо, Виктор, я так рада тебе. Прости меня, я раньше думала о тебе совсем по-другому. Оказывается, я слишком плохо разбираюсь в людях - ты такой хороший товарищ и человек, если сможешь, приезжай ещё, я постараюсь взять себя в руки. Ты мне так помог!
       Хряков тоже не очень-то понравился Наталье, но ведь он, единственный, кто проявил столько сочувствия к дочери, пришёл ей на помощь в такую трудную минуту. Просто, видимо, не надо быть классической злобной тёщей из русских анекдотов и отвергать всех подряд ухажёров своих дочерей. Ведь Свете тоже пора строить свою личную жизнь, тем более, что ничего другого, кроме личной жизни, у неё после исключения из университета теперь и не оставалось. К тому же, Виктор всё-таки был намного лучше, чем Алексей, поэтому в дальнейшем Наталья быстро смирилась с его частыми визитами в их дом.

    *

       Наталье было всего-то сорок с небольшим лет, но она чувствовала себя старухой. Вся жизнь, как оказалось, осталась уже позади. Уже вдова. Дети выросли - и дочери, и даже сын-школьник теперь делали только то, что считали нужным сами, не советуясь с матерью и почти никогда не ставя её в известность о своих действиях. Между ними и матерью как бы установилась какая-то невидимая стена, хотя внешне всё и выглядело как прежде. Овдовев, Наталья почувствовала себя совсем одинокой, хотя сначала наивно надеялась, что это как раз и сблизит её с детьми ещё больше. На самом же деле всё получилось наоборот.
       Как древняя старуха, она теперь не жила будущим, которого, как оказалось, у неё просто нет. Она постоянно вспоминала прошлое, даже то, которого не видела сама, а лишь знала из рассказов своей матери. Когда Наталье было всего пять лет, её родители, бросив всё нажитое, с пустыми руками бежали с разорённой гражданской войной Украины в Россию и с невероятными трудностями обосновались где-то в Подмосковье. Оставаться на Украине было просто невозможно: на их село, где учительствовали отец с матерью, постоянно набегали банды - то красных, то белых, то синих, зелёных, жёлтых, то ещё не пойми каких. Они отличались друг от друга только названиями - на самом же деле все банды одинаково грабили, жгли и убивали.
       Из рассказов матери знала Наталья и такой эпизод. Однажды зимой, когда мать пришла из школы домой, она не нашла там свего ребёнка. Дом был пуст. Соседи сказали, что девочку увезла с собой очередная банда и показали направление, куда она направилась. Даже не одевшись, как была в лёгком платьице и домашних тапочках обезумевшая мать бросилась по глубокому снегу за бандитами. Она догнала их только в соседнем селе, где банда устроила свою очередную стоянку. Мать влетела в избу атамана и увидела свою крохотную дочь за общим столом перед миской дымящейся пшённой каши. Так как девочка была ещё очень мала и не дотягивалась до миски, то она, держа в руке огромную деревянную ложку, ела на стуле стоя, а не сидя. Мать, не говоря ни слова, бросилась к ребёнку - все в избе одновременно замолкли. Девочка встала на стуле на колени и начала целовать матери руки... Оказывается, скучающим бандитам очень понравилась хорошенькая нарядная девочка и они просто так захватили её с собой как живую куклу. Прижав девочку к груди, мать, по-прежнему полураздетая, по снегу и морозу отправилась в обратный путь. Как ни удивительно, но ни она сама, ни Наталья после этого приключения даже не кашлянули...
       Ещё Наталья вспоминала, как после окончания школы два года отработала учётчицей на торфоразработках под Шатурой. Ей пришлось сделать это потому, что как человек ущербного непролетарского происхождения она не могла сразу поступить в институт - необходим был не менее чем двухгодичный пролетарский стаж. Мечтала учиться в архитектурном, хорошо рисовала, но пришлось поступать в торфяной, который в те времена существовал в Москве, куда ей дали хорошую характеристику и комсомольскую рекомендацию с места работы.
       Когда в СССР начался голодомор, унёсший многие миллионы жизней, Наталья только что вышла замуж, и детей у неё ещё не было. Обречённые люди пытались бежать с голодающей Украины, некоторые из них добредали до Подмосковья и даже до Москвы. Видеть обтянутые кожей иссохишие или наоборот разбухшие от голода трупы, валяющиеся прямо под ногами прохожих, можно было тогда довольно часто.
       Однажды Наталья проходила мимо умершей от голода молодой женщины. Лица её не было видно, да никто и не смотрел на труп - это стало слишком обычным явлением. Но дело в том, что по трупу ползал маленький мальчик с ангельским личиком. Ему было не больше годика - белокурые волосёнки, огромные глаза, просто херувимчик со средневековой картины на религиозную тематику. У Натальи оборвалось сердце. Ей хотелось броситься к малышу, прижать к груди, спасти, взять к себе домой. Но ведь не могла она усыновить ребёнка, не посоветовавшись с мужем, слишком серьёзных это шаг, к тому же молодым негде было жить, да и сами они, оба студенты, тоже едва сводили концы с концами. Наталья, как и все прочие прохожие, прошла мимо, хотя этот ребёнок так и остался навеки в её сердце...
       Много лет спустя, когда родился Андрюшка, Наталья с ужасом заметила его удивительное сходство с тем мальчиком, который когда-то погибал на улице на её глазах. Каждый раз, когда она брала сына на руки, ей чудилось, что она кормит, ласкает, спасает не его, а того безымянного малыша, которого могла спасти, но не спасла, и которому так страшно не повезло родиться именно в этой проклятой богом стране.
       В войну Наталья осталась с двумя маленькими детьми на руках. Четыре военных года, да и ещё долго потом, семья смогла выжить только благодаря крохотному огородику, где Наталья вместе с отцом и матерью выращивала картошку, морковь, свёклу. Кое-что из урожая удавалось продать на рынке и благодаря этому, в дополнение к тому, что отоваривалось по карточкам, купить ещё хоть сколько-нибудь чёрного хлеба. Антон, курсант военного училища, ушёл на войну с самого первого её дня - 22 июня 1941 года. Вернулся же - смертельно раненый и безнадёжно больной - только в 1944 году. Жили они, вместе с мужем и двумя детьми, в крохотной квартирке натальиных родителей. К пятерым жильцам вскоре прибавился и шестой - родился Андрюшка, который вернул Антона к жизни и продлил его земной век ещё на добрый десяток лет.
       В годы войны Наталье как-то приснился вещий сон, который она потом помнила всю жизнь. Стоит она на улице - а мимо идут и идут бесконечные колонны наших солдат. У всех опущены головы, глаз солдаты не поднимают, лица мертвенно-бледные. Наталья знает, что они идут умирать, их путь лежит на тот свет. И вдруг среди них она видит своего Антона. Он тоже опустил голову и ни на кого не смотрит. Наталья не видит его глаз. Она бросается к колонне, кричит, зовёт Антона, но он, как неживой, ничего не видит и не слышит. Он уходит от неё, она бежит за колонной, отчаянно кричит, и вдруг, о чудо, Антон оборачивается, их глаза встречаются. Антон вздрагивает, останавливается, с трудом выдирается из общих рядов. Вот, наконец, он совсем рядом, они бросаются навстречу друг другу... Потом гадалка сказала Наталье, что её муж будет смертельно ранен, но выживет и вернётся к ней. Так всё и случилось на самом деле...
       Казалось бы, война позади, карточки давно отменены, дети выросли, семья не голодает, живёт в новой квартире - чего еще теперь нехватает для счастья? А у Натальи постоянное чувство опустошённости и отчаяния. Для чего были все эти годы лишений, усилий, самоотречения? Семьи, как таковой, на самом деле больше уже нет. Одна дочь - вещь в себе, собственными руками испортившая себе жизнь, другая - тоже отрезанный ломоть. Сын тоже всё дальше и дальше уходит от неё неизвестно куда. Дома хозяйничает чужой, совершенно невыносимый человек. А потом, несомненно, будет только ещё хуже. Наталья - хозяйка и мать, в этом доме теперь просто лишняя. Ценой невероятных лишений она вырастила своих троих детей, но в конце-концов оказалась не нужна никому из них. Кажется, она прожила свою жизнь зря...

    Глава 12.

       Самое сильное отличие человека от животного

    составляет совесть. Её господство выражено

    в коротком и выразительном слове "должен".

    Чарльз Дарвин

    Делай, что должно,

    и будь, что будет...

    Из Библии

       Между тем, жизнь шла своим чередом. Нина наконец-то вышла замуж за Алексея, и он окончательно поселился в натальиной квартире. О её поступлении в институт не было и речи. Наталья чувствовала, хоть Алексей этого и не говорил, что ему не очень-то хочется иметь рядом более образованную, чем он сам, жену. После замужества дочери и появления в доме всем, кроме Нины, ненавистного человека, Наталья сразу как-то постарела, съёжилась, старалась вести себя дома как можно незаметнее.
       Понятно, что Андрюшка после школы по-прежнему домой не являлся, а где-то пропадал до самой ночи. Учиться он стал совсем неважно - ни о каком институте уже и не думал. Самой большой мечтой его было пойти служить во флот, потому что срок службы там самый длительный - целых четыре года вдали от такого ненавистного ему теперь родного дома.
       Неожиданно осложнилась жизнь и для Светы. Она вдруг стала замечать, что Алексей бросает на неё двусмысленные сальные взгляды, отпускает скользкие шуточки. Света резко пресекала такие вещи, но её отпор был для Алексея как с гуся вода. Единственное, что его останавливало - так это присутствие Виктора, поэтому Света относилась к его визитам всё благосклоннее и благосклоннее. Можно сказать, что она начала видеть в нём друга, защитника и даже кавалера.
       Наконец-то Света вышла из своего болезненного состояния отчаяния и равнодушния ко всему: начала активно учиться, заочно догонять свою группу, хотя об этом не знал никто, кроме неё и Виктора. Он чуть ли не каждый вечер исправно привозил ей не только торт или шоколадку, но и конспекты лекций, лабораторные работы, записи семинаров и контрольных работ.
       Через год Света подала заявление, и её сразу же, даже не вызвав для приличия в партком и не поинтересовавшись, исправилась она или нет, осознала свои ошибки или нет, восстановили на факультете. Она попросила разрешения на индивидуальную сдачу экзаменов, к удивлению педагогов успешно сдала их все и даже не потеряла год учёбы. Дирк к тому времени окончил свой мехмат и с разбитым сердцем уехал к себе в ГДР. Перед отъездом он даже не сделал попытки встретиться со Светланой - с одной стороны потому, что не хотел причинять ей лишние неприятности, а с другой - потому что Виктор ему сообщил: Света теперь его невеста...
       Обстановка дома была просто невыносимой - тихая, какая-то забитая мать, наглый и самодовольный Алексей, чужой, потерянный Андрюшка... Если бы хоть Нина была счастлива! Но до счастливой семейной жизни ей было очень и очень далеко. Она оставила мечту поступить в институт, хотя всегда мечтала стать филологом. Муж устроил её машинисткой в своё родное ведомство - кажется, ведомству повезло с такой машинисткой, отличавшейся врождённой абсолютной грамотностью. Света даже и представить себе не могла, как Нина проводит целые дни в окружении таких же убожеств, как её муж. Сама Света от такого окружения тут же просто сошла бы с ума. В работе сестры было одно-единственное преимущество - высокая кэгэбэшная зарплата, даже близко не сравнимая с зарплатой её матери учительницы с двадцатилетним стажем работы в школе.
       Света чувствовла, что неумолимо приближается день, когда ей придётся отиветить согласием на предложением Виктора выйти за него замуж. Она, сама не зная почему, всячески оттягивала этот день, но ведь вечно увиливать невозможно. К тому же, обстановка в доме становилась всё невыносимее, а Виктор, фактически, спас её от отчаяния, вытащил из депрессии, заставил учиться. Она получила диплом только благодаря ему, он проявил столько благородства, заботы и внимания, что не ответить на его чувства было бы просто чёрной неблагодарностью с её стороны...
       Как говорится, чему быть - того не миновать, и в один прекрасный день Света появилась в доме Виктора в качестве его жены. Фамилию она оставила свою. И не потому, что Хрякова звучало бы уж слишком неблагозвучно, нет. Просто она не могла отказаться хотя бы от своей фамилии, если уж отказалась от себя. И ещё - она хранила память об отце, которому война двух людоедских режимов - гитлеровского и сталинского - испортила жизнь и не дала дожить до старости. Смена фамилии казалась ей каким-то предательством по отношению к отцу...
       Оказалось, что Виктор жил со своей матерью - тихой доброй женщиной, с которой у Светы сразу же сложились вполне хорошие отношения. А вот отца своего не знал никогда - тот бросил семью давным-давно, когда сыну не было ещё и года. Света и Виктор начали работать в одном из геологических управлений Москвы, однако Света круглый год сидела в картографическом отделе, в то время как Виктор каждое лето на три-четыре месяца выезжал в экспедиции. Спелеологией она тоже теперь не занималась...
       Казалось бы, их семейная жизнь текла тихо и мирно, но что-то постоянно настораживало Свету. После экспедиций муж приезжал домой загорелый, похудевший, с азартным блеском в глазах. Первое время ему то и дело звонили какие-то женщины, но Света не обращала на это никакого внимания. С одной стороны, она не хотела унижать себя ревностью, ну и, кроме того, если честно признаться, ей всё это было довольно безразлично. Она прекрасно знала обстановку в экспедициях - водка, панибратство, распущенность, обилие незамужних, легкодоступных, чаще всего некрасивых, девушек и женщин, которые всего-то три-четыре месяца в году и могут рассчитывать на так называемую "личную жизнь". Таких женщин Свете всегдла было жалко, ну а насчёт Виктора она никогда и не заблуждалась - ещё в институте знала о его постоянных любовных похождениях, вряд ли теперь он вдруг стал более разборчив.
       Виктор же был своей семейной жизнью вполне доволен - жена попалась покладистая, к тому же красивая, образованная, с матерью ладит - чего ещё желать? Единственное, что Виктор заявил сразу же и категорически - никаких детей и точка! На это Света тоже была согласна...

    *

       Одно удивляло Свету: на работе между нею и коллегами как будто бы стояла невидимая стеклянная стена. Она относилась ко всем так доброжелательно, старалась помочь, брала на себя любую работу, но стоило ей войти в комнату, как разговоры прекращались. Никто не разговаривал с нею с глазу на глаз на какие-нибудь посторонние темы: что читали, где были, с кем встречались. Светлана никак не могла понять причины такого насторожённого отношения до тех пор, пока однажды не увидела в женском туалете надпись мелом на зеркале над умывальником: "В.Х. - стукач". И хотя в управлении работали многие десятки людей, она поняла сразу, что "В.Х." - это именно её муж Виктор Хряков...
       Света стёрла надпись носовым платком и ничего не сказала мужу. Но теперь она вдруг взглянула на него совсем другими глазами - так, как смотрела тогда, будучи ещё студенткой первого курса. И вдруг поняла: никогда и ни за что ей нельзя было соглашаться на этот брак. Как бы ни помог ей Виктор в трудную минуту, она из обострённого чувства благодарности предала себя...
       Внешне ничего не изменилось. Они так же, как и прежде, разговаривали друг с другом, вместе ездили на работу и домой, но Света вдруг ощутила себя рядом с Виктором и его матерью, в их доме, совсем чужим человеком. Объяснить это Виктору было невозможно да и не нужно, он всё равно ничего бы не понял. Да он, собственно говоря, ни в чём и не был виноват перед нею - просто он такой, какой есть, и всё, почему надо требовать от человека невозможного. Ошибку совершила она сама - ни в коем случае не надо было выходить за него замуж!
       Виктор, конечно, бабник и легкомысленный человек, но ведь у него есть и хорошие качества, причём по нашим временам даже немало: не пьёт, легко смотрит на жизнь, ни из чего не делает трагедии, любит делать подарки, никогда не был скупым или завистливым. Самое главное - надо понять, действительно ли он стукач или нет. Если да - то дальнейшая жизнь с ним просто невозможна. Нельзя жить с человеком, которого презираешь и испытываешь чувство брезгливости. В их семье никогда не было стукачей. Если же нет - то, скорее всего, всё-таки придётся смириться - ведь её семейная жизнь далеко не из самых худших. Пора перестать быть идеалисткой и требовать от жизни невозможного.
       Света начала внимательно наблюдать за Виктором. Увы, ждать пришлось недолго. Она обратила внимание на то, что один из ящиков его письменного стола всегда заперт. Однажды, когда Света болела гриппом и сидела дома на бюллетене, а Виктор был на работе, она порылась в других ящиках письменного стола и в конце-концов нашла заветный ключик. То, что она обнаружила в запертом ящике, окончательно рассеяло её подозрения. На самом дне лежал недописанный отчёт о том, что и с кем в течение прошедшего месяца говорили сотрудники его отдела, какие анекдоты рассказывали в курилке. Света положила всё обратно - точно в том же порядке, как это и было вначале, сунула на место ключик и, как ни в чём не бывало, встретила мужа с работы.
       Только теперь Света наконец-то поняла, кто же именно написал на неё тогда донос в партком геологического факультета. Сначала Виктор оклеветал, унизил, сломал жизнь, а потом сыграл роль друга и спасителя - и всё только для того, чтобы подчинить её себе, завладеть её телом. А душа её не была нужна ему никогда...
       После своего открытия Света затаилась и начала хладнокровно искать выход из создавшегося положения. Страшно подумать, что ей предстоит прожить вот такую лицемерную, притворную жизнь ещё несколько десятков лет! Развестись и уйти? Но куда? К матери - невозможно, там этот стукач с Ниной, у которой, к тому же, скоро появится ребёнок. А потом ещё и Андрей вернётся из армии, четыре года пролетят быстро. Он тоже вполне может привести в дом жену. Если ещё и Света появится там, то дурдом всем обеспечен.
       Отчаяние снова навалилось на неё, но теперь она была старше, опытнее и уже научилась скрывать свои чувства. Ни Виктор, ни, тем более, его мать, даже не почувствовали её состояния. Всё было как всегда. Семейная жизнь текла тихо и мирно. Но всю жизнь так продолжаться не могло - это была бы прямая дорога в сумасшедший дом. И вдруг Свету осенило: Королевский зал! Она может вернуться в Калининград и остаться там навсегда.
       Теперь свою зарплату она стала целиком откладывать на сберкнижку, объясняя это тем, что летом хочет поехать в отпуск куда-нибудь подальше, может быть, даже и на Дальний Восток, которого ещё никогда не видела. Виктор, надо отдать ему должное, совсем не возражал.
       Светлана часто думала о калининградском подземелье: пещера, несомненно, была творением природы, но человек её сильно усовершенствовал и изменил в соответствии со своим представлением о пркрасном. Ведь в одном месте просто не могут быть в таком количестве сконцентрированы столь разные по происхождению и геологическим условиям формирования минералы, драгоценные и полудрагоценные камни. Фонтан, скульптуры, хрустальная друза в центре Королевского зала - это тоже, несомненно, гениальное творение безымянных художников, скульпторов, архитекторов. Света не сомневалась, что такую роскошь и такие траты мог себе позволить только чрезвычайно богатый и могущественный человек, которым несомненно, был только сам Гитлер, и никто больше. Тем более, что он, как известно, увлекался мистикой, восточныыми учениями, эзотерикой. Он, видимо, готовил себе там тайное убежище, соответствующее его идеалам о прекрасном, но которое в конце-концов ему так и не пригодилось. Работы велись с такой строгой секретностью, что никогда и нигде Света не встречала никакого упоминания об этом подземелье, в то время как о янтарной комнате, похищенной фашистами из Ленинграда и якобы спрятанной тоже где-то в районе Кёнигсберга, не писал только ленивый.
       Какое счастье, что она так никогда и не рассказала ни одной душе о гигантской пещере и Королевском зале, не показала специалистам свой фиолетовый кристалл. Конечно, теперь её не расстреляли бы и не отправили на много лет в сталинский концлагерь, как этого когда-то боялись Антон с Натальей. И всё же, вполне возможно, что последствия оказались бы гораздо хуже, хотя и не для неё лично: в подземелье ринулись бы люди, загадили и изуродовали его, как это уже произошло со множеством уникальных памятников природы. Королевский зал оказался бы осквернён, скльптуры повреждены или разбиты, а от изумительных друз вандалы до тех пор откалывали куски себе на сувениры или на продажу, пока наконец не превратили бы их просто в жалкие огрызки когда-то прекрасных и бесценных творений природы. Света не простила бы себе, если бы невольно вдруг оказалась виновницей гибели Кёнигсбергской пещеры и Королевского зала...
       Когда-то давно она совершенно интуитивно поступила правильно и теперь была очень рада этому: она спасла от разграбления это восьмое чудо света, не открыла его людям, которые всегда и везде действуют на земле как вандалы, временщики и мародёры. Пусть чудо сохранится до тех времён, пока человечество наконец-то не поумнеет и не научится беречь то, что по какому-то недоразумению попало к нему в его алчные лапы. Хотя, скорее всего, люди погубят и себя, и свою землю ещё до того, как наступят такие времена... Но она должна, обязана сделать всё, что в её силах для спасения Королевского Зала. Света вспомнила слова стражника ворот, когда-то сказанные им о Конфуции: "Не тот ли это, кто знает, что ничего не получится, но всё равно действует?" Вот и она теперь оказалась почти что на месте Конфуция, только у того были ученики и последователи, а она - совсем одна во всей Вселенной...
       На самом деле у Светы уже созрел такой план: накопив денег, она тайком снова уедет в Калининград и просто-напросто купит свой прежний дом. Из писем подруги к матери она уже знала, что военно-инженерное училище давно было переведено в другой город, военного городка больше не существовало, а в пряничных домиках теперь поселились случайные люди. Что она будет делать в Калининграде - Света ещё не решила. На всякий случай она всё же "временно" взяла под расписку свою трудовую книжку из отдела кадров якобы для того, чтобы снять с неё копию.
       Приближалось лето, Виктор готовился к очередной экспедиции. Как только он уехал, Света начала осуществлять свой план. Она решила, что накопила уже достаточно денег для покупки старого немецкого дома без удобств, который вряд ли теперь стоит слишком дорого, и успеет сделать всё задуманное, пока наконец-то муж хватится её в конце осени, когда приедет из экспедиции. А поскольку она никогда и никому, кроме Дирка, не рассказывала о своём детском приключении, Виктор будет искать её где угодно, только не в Калининграде. Значит, успех плана был по обеспечен крайней мере наполовину. Вторая половина успеха снова зависела не от неё: особый режим приграничной Калининградской области по-прежнему сохранялся, а разрешение на поездку Света ни у каких компетентных органов просить не собиралась. Однако ей повезло и на этот раз - билет, только в один конец, она купила безо всяких затруднений. После этого послала по почте в своё геологическое управление заявление об увольнении по собственному желанию.

    *

       На этот раз Света с трудом узнала свою Львовскую улицу, которая со времён детства так и стояла перед её глазами нарядной, зелёной, полной цветущего шиповника, сирени и сказочных немецких домиков. В её второй приезд улица уже заметно пострадала, но её всё-таки ещё можно было узнать. Но теперь это была совсем не та улица, которую Света так любила всю жизнь, хотя и родилась совсем в другом месте, и прожила здесь сравнительно недолго: облезлые дома, загаженные каким-то барахлом палисадники без цветов и деревьев, покосившиеся заборы, пыль и грязь - словом, типичное убожество заштатного провинциального российского городка.
       Светин дом, разумеется, оказался на своём прежнем месте, но и он тоже выглядел не лучше, чем остальные дома на этой улице. На этот раз вокруг него не было даже огорода: новые жильцы, вырубив все кусты и деревья, так и не удосужились вскопать землю и посадить хоть что-нибудь - картошку, морковь или свёклу. Сорняки заполонили весь бывший огород, но это, видимо, совсем не волновало жильцов. Такие погибшие огороды Света часто видела в Подмосковье в семьях алкоголиков или одиноких старух.
       Оказалось, что в доме проживает всего один человек - очень старая женщина, мечтавшая уехать "в Россию" к своему сыну, который, скорее всего, видеть её не жаждал, иначе уже давно бы забрал к себе. Старуха была просто счастлива, что хоть кто-то захотел купить её аварийное жилище - многие уезжали из Калининграда просто бросая свои обветшалые дома на произвол судьбы. Людям надоело жить с печным отоплением, без воды, газа и центрального отопления, а покупателей на такие дома что-то не находилось.
       Став владелицей своего "роскошного" особняка, Света была просто счастлива. Конечно, всё здесь было совсем не так, как в детстве, но у неё не проходило ощущение того, что после долгого и опасного путешествия она наконец-то вернулась к себе домой. Теперь она даже удивлялась: почему не сделала этого раньше?
       Понятно, что первым делом Света бросилась в подвал. Сначала пришлось его очистить от всякого хлама, с чем Света справилась сама, без посторонней помощи, всего за несколько дней. Она двигала и поднимала такие тяжести, что сама себе себе удивлялась. Наконец подвал был расчищен и открылся доступ к люку. Как ни удивительно, но плита, ведущая в подземелье, оставалась на своём прежнем месте - видимо за все эти годы никто её не обнаружил и не трогал. Даже отцовский кинжал, которым дети когда-то приподнимали цементную плиту, Света обнаружила где-то в углу подвала, и теперь он ей очень пригодился для тех же самых целей.
       Однако, подняв плиту, Света пришла в отчаяние: весь ход до самого верха был завален пустыми ящиками и банками от тушёнки. Так вот куда их сбрасывали родители - подальше от глаз соседей, которые могли что-то заподозрить, и, заодно, маскируя опасный ход в подземелье. Пришлось снова заняться расчисткой, только теперь не подвала, а глубокого вертикального колодца. Перетаскав бесчисленные мешки с мусором на дальнюю помойку, Света наконец расчистила и вертикальный колодец. Она работала как проклятая, почти ничего не ела, потому что жалела тратить время на готовку, но не чувствовала никакой усталости - наоборот, была полна вдохновения и необъяснимых физических сил.
       Наступил последний день её усилий. Завтра она наконец спустится в подземелье, пройдёт тем же самым коридором, откроет последнюю бронированную дверь и снова окажется в сказке своего детства - Королевском зале. Её мучил только один вопрос - похоронен ли отец Дирка или же она найдёт там под землёй его скелет, завёрнутый в истлевшую немецкую форму? Она всё-таки надеялась, что родители сумели его тайно похоронить, может быть даже где-нибудь в садике около собственного дома.
       Волнение не оставляло Свету всю ночь перед возвращением. Она почти не спала, но не чувствовала себя невыспавшейся. Наконец наступил долгожданный рассвет, и Света отправилась в своё последнее путешествие. Она не жалела ни о чём - вся её прошлая жизнь казалась ей такой далёкой, такой чужой и нереальной... Она вспомнила строчку из какого-то романса, которая так верно отражала её теперешнее состояние: "Всё прошедшее кажется сном...". Это, точно, про неё...
       Света, именно так, как она себе это представляла тысячи раз за свою жизнь, прошла по подземному коридору с бронированными дверями, в котором - просто неверояно! - по-прежнему горело электричество, так что фонарик ей не пригодился. К счастью, здесь уже не было никаких следов того немецкого солдата, значит, он всё-таки был когда-то похоронен в своей родной немецкой земле, хотя и неизвестно где. Судя по всему, с тех пор никто так и не заходил в это подземелье, что Свету невероятно обрадовало - значит, она столько лет хранила свою тайну не зря.
       Света вошла в Королевский зал и зажмурила глаза - он светился и сверкал, он был прекрасен как и прежде, как всегда. И вдруг она поняла: с прошлой жизнью покончено совсем. Это её зал, её место здесь и только здесь. Больше ничто не связывает её с тем, что осталось там наверху. Там все эти годы всё было для неё чужим. И только здесь - её настоящеее место. Она останется здесь навсегда...
       Света вышла на середину Королевского зала, прижалась к такой родной сверкающей хрустальной обезьяне - кажется, та с того далекого времени ещё хранила тепло их детских рук и тоже была страшно рада этой встрече. Если бы у Светы был голос, она бы спела здесь что-нибудь вроде "Аве Мария", но таким талантом она никогда не обладала. И всё-таки ей очень хотелось громко сказать волшебному подземелью, что она, после стольких лет разлуки, наконец-то пришла сюда, что теперь они всегда будут вместе, что она его не предала, не отдала в алчные, безжалостные руки людей. Неожиданно для самой себя Света вдруг начала декламировать свои любимые стихи, которые гулко раздавались в зале, многократно отражённые эхом от его стен, колонн и перегородок:
       И земля - не моя,
       И страна - не моя.
       Я - никто,
       и нигде,
       и ничья...
       И эпоха и планета - не мои.
       Но вы тоже - никто и ничьи!
      
       Я страшно устала,
       Ужасно устала:
       Так долго жила
       И так много видала.
      
       Как жаль, нет привала
       На нашем пути,
       Где можно присесть,
       Если тяжко идти.
      
       Где можно простить,
       Забыть, отдохнуть.
       Но счастье,
       что смертью
       кончается путь...

    *

       В доме напротив, где когда-то, много лет тому назад, так красиво цвела живая ограда из шиповника, теперь жила семья хронических алкоголиков - ещё сравнительно молодые муж с женой, совсем потерявшие человеческий облик, и их многочисленные дети. Детей у матери-героини было штук десять, но соседи не знали точно - сколько, так как никто с этим семейством не общался. Детки, ещё несовершеннолетние, курили, сквернословили, были вечными второгодниками, били окна у соседей, воровали морковь с чужих огородов, а старшие уже и хороводились со всякой шпаной из местных банд.
       На днях Колька с Витькой обнаружили, что в доме напротив появилась новая жиличка, которая дни и ночи торчит в своём подвале. Что она могла там делать - неизвестно. Но стоило узнать - а вдруг она прячет в подвале что-то стоящее, тогда это можно украсть и продать, тем более, без особых усилий: подвальное окно вот уже много лет как выломано.
       Как только в доме напротив погас свет, Колька с Витькой, захватив на всякий случай фонарик, двинулись на дело. Они прошли пустой палисадник, спрыгнули в подвал. Как ни странно, подвал был совершенно пуст. Только в одном углу валялся старый немецкий штык в форме кинжала. Витька поднял кинжал, взглянул на него, но совсем им не заинтересовался - таких здесь хватало. Парнишка швырнул его на пол - под цементной плитой зазвенела пустота. Это было уже интересно. Подцепив плиту кинжалом пацаны обнаружили под нею вертикальный тёмный колодец вниз по которому уходила ржавая металлическая лестница.
       - Так вот в чём дело! Эта баба прячет свои сокровища в подземелье!
       - Но сначала надо проверить - нет ли в колодце воды. Ищи какой-нибудь камешек. Если воды нет - сразу полезем вниз, а что найдём - делим пополам, и никому ни слова! Лады?
       - Естественно! А то ведь наши придурки-старики сразу всё пропьют. А мы себе мотоцикл купим, конфет и что-нибудь ещё - там видно будет...
       Камешек звонко ударился о дно - воды не было. Освещая стенку колодца фонариком, Колька и Витька начали спускаться вниз...
       В один прекрасный день в самом конце сентября 2060 года сильно пхудевшая Люсьена вышла из дома и села в свой аэр. Она повела его к Рыбинскому водохранилищу, которое, как ни в чём не бывало, сверкало под сентябрьским солнцем, как будто на Земле не было отчаяния, одиночества и безысходности. Люсьена подняла аэр повыше, в последний раз взглянула на ровную водную гладь и, направив аппарат резко вниз, решительно отключила управление...
      
      
  • Комментарии: 11, последний от 27/09/2022.
  • © Copyright Мальханова Инна
  • Обновлено: 17/02/2009. 457k. Статистика.
  • Роман: Проза
    • Оценка: 3.61*7  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.