Аннотация: Повесть о художнике-примитивисте Саше Кошкине, его друге англичанине Малове и большой собаке Жасмине. Повесть напечатана в журнале "Родомысл" #9, 2004
Ж А С М И Н
1. ВЕСНА-ЛЕТО
***
А помнишь, Малов, как мы нашли нашего Жасмина, как возились с ним, лечили, и про всю нашу остальную жизнь, или забыл?.. Ведь со времени твоего отъезда прошло сто сорок пять дней, а ты говорил, скоро вернусь, ну, шестьдесят... Одно письмо я получил, как ты выставил мои картинки, сначала никто не ходил, что за цветы, какие еще цветы... не соображают без рекламы, а потом как повалили, и ты продал одиннадцать штук, нет листов, ты ведь всегда поправляешь "не называй их штуками!"... и привезешь кучу зеленых. Знаешь, пригодятся, должен ремонт нижним соседям, потом расскажу, и откупиться от бабкиных потомков, насели, требуют свою долю за квартиру, я о них не знал, откуда взялись?..
Но я лучше по порядку, ладно?.. Хотя порядка во мне никакого, ты знаешь, и особенно сейчас, но мы все живы, это главное, ты говорил - "живи, Саша, пиши картины, живи!.." Я пробовал жить один, как ты учил меня, "принимай решения!", и что вышло? Ты что говорил?.. - "пора, Саша, не отлынивай от жизни, иначе она тебя отлынит..." Не избавился, иногда придумываю слова, хотя у меня их много, все-все, которые мама бросала в мою темноту, в окошко, со мной остались. Но, оказывается, в жизни бывают случаи и моменты... обычных слов не хватает. Как с картинками, там ведь не слова и не мысли, нет!.. Я не рассказывал тебе, как попался, начал рисовать, давай понемногу расскажу.
Я каждое утро, и вечером перед сном разговариваю с тобой, писать не люблю, ты знаешь. Я шепотом, в голове думать не умею, начинаю говорить и сразу запутываюсь, так много нужно рассказать, а порядок должен быть во всем, да?.. Но у меня не получается. Наверное, все-таки придется взять перышко или карандашик, записать, ты учил меня - основные темы, как в школе, я туда не ходил, но от тебя много знаю. И, конечно, мамин голос и все ее слова, истории, сказки, ведь она мне рассказывала десять лет, пока я молчал в своем вязком мире.
***
Я ничего не забываю, а ты плохо помнишь, только свое детство чуть получше, а вчерашний день кое-как, позавчерашний того хуже, но говоришь всегда - " помню главное, зачем мне чепуха!" Я не знаю, зачем все помню, не стараюсь, внутри у меня прорва места пустого, туда со свистом затягивает все, что вижу и слышу. С тобой моя жизнь имела порядочный вид, причесанный, я понимал, зачем все на свете, а если сомневаюсь, ты мне объясняешь, а как ты уехал, началось такое... не разобраться, ветер подхватил, несет над землей, по узким улицам, бьет об углы... я должен моментально решать, куда повернуть, что сделать, а я не могу. Ты говорил, я должен вырасти окончательно, но теперь что получается?.. - слишком быстро и непоправимо меня несет, несет... и вот принесло к концу года, а тебя все нет и нет.
Я старался, Малов - терпел, пытался, как ты говорил, " жить по разумению", а оно слабое у меня, ты же знаешь. Ты говорил - "сядь и обдумай в тишине", придумай выводы, реши и дальше живи по плану - я пробовал, не получается. Меня наталкивают, бьют носом об стенку и говорят - ну, как?.. А никак!.. Я немного устал, устал. Но я сделал все, что умел, Малов, "не убегал от трудностей", так ты учил меня, "поступал, как велит совесть", хотя не понимаю, что это за штука, просто делал как лучше, да?.. Ты говорил мне - люди разные и странные, я верил, но только теперь начинаю понимать. Или мне кажется, что понимаю?.. Но нет устойчивости во мне, и я постарел, Малов, хотя мне нет тридцати, и что, так и будет дальше, и всегда, до самого конца? Как-то все устроено странно - очень жестоко и холодно вокруг, некуда деться, скрыться... иногда я думаю, недаром десять лет не вылезал из серого мешка... Как-то сказал тебе, что, наверное, недаром, ты сначала засмеялся, а потом рассердился, усы торчком, как у Белявки, твоего кота любимого, он живой, хотя тоже постарел, недавно его крепко побили, он-то верил, что главный, неповторимый перед кошками, а настало время, все наши избалованные и любимые, красавцы ухоженные рассеялись, пришел могучий, грязный, вонючий Нашлепкин из соседнего подвала, разметал всех, а Белявку первого прибил и унизил... Вот так и я перед жизнью оказался слабосильным дураком... и потому думаю иногда, что зря вылез, хотя это нехорошо, ты кричал, " мать жизнь положила, ты должен!" и сам со мной возишься столько лет. Очень ты рассердился тогда - "надо жить, а не прятаться в вонючем углу, должен ветер быть, чтобы продул и смел темноту и плесень..." И прочие умные и смелые слова.
Да, да, да... я теперь живу, и знаю, другой жизни нет, но как непобедимо печальна та, что протекает во мне и рядом со мной тоже.
***
Я понемногу все расскажу тебе, только сначала напомню нашу историю, может, ты вовсе забыл меня, в новой-то жизни?.. Я вижу по людям и зверям, что только я один ничего не забываю. Ты ведь говорил, у меня память особая, хотя другие думают, это ненормально, псих и шизик. Ты мне объяснял, что не так, говоришь, "не думай даже, они тебе завидуют, сволочи..." Почему сволочи, мне их жаль, я бы отдал им часть памяти, мне слишком много, тяжело иногда, никак не заснешь, крутится и крутится перед глазами, все с самого начала... Когда я начал рисовать... хуже и лучше стало - сначала гораздо хуже, перед тем, как получается цветок или дерево, лицо, а потом зато легче, дышу без тонкого дрожания в груди, от которого, кажется, еще немного и возникнет звук, пронзительный, тонкий... так трясется внутри и дрожит, отдает в голову и шею. И я плачу, что ни скажи, или услышу по телеку ерунду какую-то, все важно, прелестно, ужасно, и главное для меня вовремя отвернуться, чтобы ты не увидел слезы... и что лицо у меня сморщено, как у старой обезьянки, у куклы, помнишь мне подарили, я тогда еще молчал, "сидел в окопе", как ты потом сказал мне. И мне страшно, я плохо держусь в жизни, еле касаюсь земли, ускользает из-под ног... как на банановой кожуре, помнишь, тогда?.. Я на этих бананах еще раз навернулся, да с тазиком горячей воды, ну, не очень горячей, такую не давали в тот день, и хорошо, иначе беда, а так небольшой ремонт соседям, он ничего мужик оказался, решил подождать до тепла, чтобы быстрей подсохло, а я ему обещал все сам, я же умею, ты учил меня, помнишь?... Но это просто случай, и даже смешной юмор, ты говоришь, спасает, а неустойчивость всегда во мне, постоянно чувствую, все зыбко, хотя стою вроде ничего, и с лопатой не хуже Сергея, помнишь его, он мне говорил, "ты дворник прирожденный, настоящий испытатель..."
Зыбко... а нарисую, и легче, страх улетел или растаял внутри, дышу глубоко, смотрю кругом, ведь все не так уж плохо, да?.. как ты говоришь, "чудо, что мы живы". И я чувствую - да! особенно, когда смотрю на закат, лохматые деревья у дома, на свою дорожку, она чистая, сухая...
Но сначала о Жасмине, из-за него много трудностей было, нервотрепка и суета.
***
И все-таки ты зря тогда обиделся на него, помнишь, он не ел нашей еды, сталкивал презрительной мордой миску с балкона... Ему плохо, я тебе сказал, несчастный зверь, выпавший из своей особенной жизни, а ты - "кремлевское рыло... знаю я их, и пасть у него, как у всех там - кривой скобкой, углы опущены брезгливо, и защечные мешки, обяза-а-тельно, нет, ты посмотри!.. "
Но я знаю, ты быстро забыл, и любишь его, сам ведь нашел, притащил, вызывал врача, правда, бесполезно, "выбросите, говорит, эту рухлядь или усыпите..." Малов, как может врач так говорить?.. Мы с тобой тогда сели, ты читал, я слушал, потом я читал, ты своего добился... и помаленьку разобрались, пусть не ходит, все-таки вылечили ему ноги, с виду целые и не болят почти... А как боролись с ним, помнишь?.. он же нас чуть не съел!.. И я радовался, что он сталкивает миску, пусть презирает нас за бедность, и что плохо лечим, зато живой, живой... Ты же сам говорил мне - "главное, мы живы, пусть вокруг беснуются, все разбито и потеряно, дважды засрано... прости, я не хотел, так уж вырвалось, но ты так говорил, я помню.
А потом мы тащили его на девятый, и обратно, мне было жаль тебя, я старался, чтобы тебе полегче, пусть тяжесть на меня, сто, наверное килограммов, а он еще похудел... Но я лучше по порядку, как ты учил меня.
***
Я как сейчас помню, ты прибегаешь, я у забора снег выгребал, 12 марта, около двух дня, поел горохового супа, ты есть не стал, отдал мне, "любишь его три раза в день, а меня уже запах раздражает ". До этого мы ели его недели две и ничего, держали на подоконнике, там жестокий ветрила, февральский огрызок, вмешивается во все щели, так что не мог горох испортиться, только чуть-чуть прокис. Я не обиделся, взял суп, ел по утрам, рано, ты все равно спишь, а мне идти дорожку расчищать. Утро люблю, тихо, ветер улегся после ночной беготни, новые тени на снегу, но вот дорожка от дома к забору занесена снегом, это невозможное явление. Ты всегда оправдываешь, что происходит, говоришь - природа, а мне запущенный вид причиняет боль, крутится беспокойство в груди, своеволие и суета чувств, кажется, вокруг не будет никогда покоя, одна беспричинная беготня, как на вокзале, помнишь, ты меня привез однажды и бросил, ушел в туалет, говоришь - сиди. Один раз напомнил тебе, ты возмутился, руками всплеснул, очки на нос сбились - "сто лет прошло... ты, Саша, такую ерунду простить не можешь!.." Я тебя не виню, нет, и прощать нечего, мелочь такая, а из головы никуда!.. Матери с нами не было, болела, говорит, "больше не могу, Кис, оставь его в покое, а потом, может, я сама, сама.." А ты говоришь, "пусть в последний раз" и повез меня по врачам, потом кричал "безумие какое-то", махал руками, - "ничего не понимают ничего, им бы всех к общему знаменателю..." Про знаменатель ты мне объяснял, когда я вылез из своей тины, но так и не понял, зачем, что, куда... А ты кричишь - "я не бросал тебя, никогда не бросал!". Но тогда я решил, что бросил, ты ведь думал, я в своей вязкой сети, в скорлупе, не сразу пойму, что один, все быстро кругом и непонятно для меня, а ты и прибежишь обратно, подумаешь, туалет, да?.. Но я успел понять, вспомнил, мама читала про остров, и я уже успел почувствовать, холод и страх подступают... но тут ты появился и больше не уходил, это правда. Такие глупости, да?..
Потом я вырос и не боялся в доме, что один, готовил себе, убирал, мыл посуду... Потом работать начал...
Так вот, Жасмин... Ночи еще морозные были, ты говорил, не помнишь такого марта много лет, а ведь был совсем недавно, семь лет тому назад, но я промолчал, не стал напоминать, опять твоя память, и еще, последнее время ты нервный был, все думал как поехать к сестре, встретиться, вздыхал, "хоть на час бы"... И я не стал придираться про погоду, а теперь напоминаю, и многое еще скажу, чего никогда не говорил.
***
Я у забора снег выгребал, ты прибегаешь, очки на веревочке вокруг шеи, чтобы не потерять, но все равно теряешь... Дорожку я уже расчистил, в груди тепло и тихо, дорожка мое главное дело, ведь рисовать не дело и не работа, а так, не знаю, как назвать... Но дорожка тоже не совсем дело, я ночью просыпаюсь, смотрю на нее, луна помогает, вижу, зарастает понемногу, не выдерживаю, выхожу, стараюсь тихо, ведь жильцы спят... А утром уж как следует, отскребаю снег и лед от серых, белых и коричневых плиток, которые на ней уложены, потом метлой аккуратно подметаю, чтобы от дома к забору был доступный всем путь.
И тут ты прибегаешь, кричишь, собака замерзает, наверное, упала с машины или что-то еще, может, сбросили, она лежит и едва шевелится, надо спасать. У нас дома никогда собак не было, ни у матери, ни у тебя, а почему, ты сам знаешь, не хочу об этом говорить, до сих пор не по себе. От собаки мои несчастья, мама говорила. С тех пор годы пробежали, я собак нисколько не боюсь, многих кормлю возле дома, а к себе не беру, не могу, и все... А вообще-то мы с тобой всегда кого-нибудь спасаем, ты умеешь находить, кого надо спасти, я не умею, но радостно присоединяюсь, сил у меня побольше, десять лет с лопатой и метлой, нешуточное дело. А помнишь, как это началось, я сам себе нашел работу, мама два года как умерла...
Опять у меня, опять нет порядка в словах, и все-таки напомню тебе, ты только в общих чертах схватываешь, "я - физик...", а я ничего не забываю, сам знаешь.
***
Теперь я уже давно пришел в себя, вырос, ты меня учил, работаю на дорожке, живу в своей квартире и у тебя, ведь мы соседи на девятом, и ты матери всегда был друг, "я Зинаиду уважал", говоришь, но это не вся правда, я недавно догадался, старые фотографии смотрел. Отец мой, археолог, твой друг или приятель, как узнал, что со мной произошло, все реже, реже стал появляться, а ты матери всегда помогал, из двери в дверь, день и ночь путь открыт, я ходил к тебе, сидел на диванчике в кухне, там теплей всего, а ты на машинке барабанил или готовил еду, у тебя лучше получалось, чем у матери, она все со мной да со мной, а когда уставала, говорит "иди к Кису, он тебя звал", и я иду.
А как все началось, помнишь? Нет, не началось, продолжилось, ты говоришь, просто в моей жизни разорвалось время, я снова стал обычным человеком, хотя потом выяснилось, что не совсем выздоровел, но это другое. С четырех до четырнадцати я исчез для других, все видели, ходит, но не соображает, дурак дураком, а может идиот или шизофреник, так никто и не узнал правды и до сих пор не знает. И я об этом времени мало могу объяснить, хотя все помню, все!..
Мне четырнадцать было, когда мама умерла, и я в ту же ночь обратно вывалился в громкий беспокойный мир, ты говорил - "вернулся" - а это вокруг меня в момент прорвался пузырь с мутными стенками, знаешь, как стекло, давно не мытое, и внутри вязкая жидкость, я в ней плавал, медленно шевеля руками и ногами и не говорил, хотя все слышал и видел, очень медленно понимал, даже звуки с большим опозданием доходили... Ты как-то сказал:
- Так Зинаида твоего голоса и не услышала, и "мама" ты ей не сказал ни разу.
- А как же раньше, ведь я в четыре годика, наверное говорил уже?
- Ты вспомни, как ее называл, ты же все помнишь?
Я немного обиделся, ты не ответил мне, но теперь понимаю - ты хотел, чтобы я все сам, сам, догонял "упущенное время", да?
- Я звал ее "Зи"?..
И ты заплакал, у самого глаза на мокром месте, а меня упрекаешь - "нервы, нервы..."
***
А помнишь, Малов, как меня хотели забрать в инвалидный дом или специальную школу, что ли, и тогда ты вызвал тетку матери, значит, мою двоюродную бабку, да?.. она жила в Калуге, недалеко, но у нас не бывала никогда. Она приехала, круглая румяная старушка, погладила меня по голове и говорит - "ладно, ты меня пропиши, жить буду по-прежнему у дочерей, только иногда приезжать, а вы уж тут это дело скрывайте, здесь, мол, она, отлучилась и так далее, главное, прописка, и мальчик не один. А ты, дядя..." - она быстро поняла, что к чему, это я потом десять лет соображал... - ты, дядя, позаботься от парне, Максим его бросил, ты знаешь..." Максим это археолог, он мой отец, я его больше не видел.
Так я жил вроде с бабкой, а на самом деле с тобой. Я тихо жил, не хулиганил, на улице почти не появлялся, в школу не ходил, время было, ты говорил, "как всегда", про меня быстро забыли. Справка у меня была, что инвалид. "Главное - справка- ты говорил, - в этой стране есть справка и все тихо, никому ты не нужен, а мы проживем, проживем..."
Но так получилось, что я начал работать, сам нашел себе дело, сначала бесплатно пыхтел, вычищал дорожку, а потом стал настоящим дворником.
***
Ты помнишь, Малов, нашего бывшего дворника, Сергея?.. Конечно, помнишь, как можно забыть, сколько ты ругал его, "у дома сплошной каток", а он не виноват был, несчастный человек, летчик-испытатель, потом знаменитый в городе зубодер, потом алкаш и дворник в нашем доме, хозяин дорожки. Он как-то бросил на ней свой инструмент, только начал и забыл, спешил встретиться с друзьями, а я подкрался, давно хотелось подержать настоящую лопату и метлу. Почти шестнадцать было, рост высокий, похож на взрослого человека, хотя и сейчас не совсем взрослый. Знаешь, иногда заглядываю в зеркало, странная штука, да?.. - длинный парень, усики растут, почти тридцать, и я не верю, что тот самый мальчик, который попался в паутину, я ведь и тогда знал зеркало, иногда смотрел - бледное личико, серые глаза... Я медленно плавал в собственном соку, видел жизнь во сне. Потом оболочка прорвалась, я очнулся, и сразу - ледяной пол, осколок в ноге, боль, мелкая, но острая... кровь... Больно, страшно, и мама лежит передо мной, так и не увидела, что я вырвался. До последнего дня меня тащила, и не успела увидеть свою победу, ты говорил.
Я вырос, но взрослым не стал, хотя после твоего отъезда снова изменился, и, может, даже стану как все, но мне это не нравится, не нравится!.. Ты говоришь, главное, "рисуй, Саша, рисуй", я рисую, когда могу, пустой лист тянет непобедимо, я спокоен, когда краска на руках... А остальное время неспокойно, страшно, и только тонкий жалобный звук и плач цвета среди бесцветного простора, бесприютного... Но цветок спасает меня, я с ним снова ухожу... а зачем было просыпаться... иногда не знаю.
***
Я подметал и забыл, что взял чужие вещи, а Сергей, ну, дворник, испытатель-дантист, все видел из окна, и у него, я думаю, созрел план, он вышел и очень ласково меня позвал к себе. В ту самую однокомнатную дворницкую, которая теперь, можно сказать, мое пристанище, потому что после твоего отъезда с квартирой непонятно стало, моя или не моя, потом у меня жила Алиса, художница, но я ей разрешил, расскажу, расскажу... а потом все вынесли из моей квартиры, но она не виновата, Алиса, забыла дверь запереть, примчался ее друг и мигом утащил в Германию или Швецию, не знаю точно. У меня с ней получилась история, еще услышишь. Я тогда в больнице лежал, когда она ускакала, но ты не бойся, на несколько дней попался, на неделю, все уже прошло, конечно, расскажу.
Но я снова беспорядочно кидаюсь словами, а мне надо, чтоб ты понял, как я тебя жду, дела есть, без тебя не разобраться. И вообще... до Нового года неделя, тебя нет, а без тебя я нового не встречал никогда, так что поспеши.
Так вот, дворник-испытатель, он меня позвал, сунул водки стаканчик, маленький, но до краев, я боюсь этого запаха, ты знаешь, и отказался, а он говорит, давай, ты будешь вместо меня настоящим дворником, только наш секрет, а я тебе каждый месяц - три рубля, это ведь целая бутылка! Что мне бутылка, я обрадовался, бутылка ни к чему, настоящее дело будет, очень красивое, мне нравилось убирать мусор, хотя дома ты меня ругаешь, захламист и неряха. Но на улице другое дело - дорожка, с ней большое удовольствие разговаривать, убирать, она живая.
Сергей грамоту получил за снег и лед, все убрано, песочек, ходить безопасно, потом снова благодарность - за контейнеры в чистоте, но это недолго продолжалось, его зарезали дружки, а он был особенный, помнишь? Наверное, забыл, ты говоришь - "детали", я тебе чуть-чуть напомню. Он был летчиком-испытателем при Сталине или Хрущеве, как-то пролетел слишком низко, звук ударил по окнам, его уволили. Говорили, он уже выпивал, но я не верю, он был сталинский сокол. Тогда он вспомнил старую профессию, до самолетов трудился фельдшером-акушером, отрыл диплом, подучился на зубных курсах четыре месяца и давай драть зубы в нашей поликлинике. Лечить он не умел, а выдирал красиво, тогда выдирали чаще, чем теперь, всем, кто желает побыстрей, и он в отдельном кабинетике, "процедурная", в белом халате, коренастый, жилистый, ходит переваливаясь, не успеешь в кресло сесть, он уже с клещами у лица - "открой рот... а, вот этот!" и в одно мгновение р-раз!.. а народ хоть и терпеливый, но решительность обожает, трешки ему, трешки несет, только выдери, освободи... Это потом стали - "кариес, кариес... сладкая защита", а тогда - выдери и делу конец, и он прославился. Но водочку любил больше щипцов, как-то нашли его в собственном кресле, крутил штурвал, собирался отчалить в космос. Лечили, недолечили, он снова за горючее, заливал баки "под завязку", он так говорил... наконец, продал квартиру на пятом этаже, двухкомнатную, с видом на Оку, как у тебя, поселился в дворницкой, в ней все мои главные события родились... здесь он, как в доме говорили, до полной зелени упился и умер от ножа, долги нужно отдавать, ему сказали.
***
Дни идут, дворника нет, а на дорожке чисто, не сравнить с прошлым временем, это я старался. Приходит Афанасий, твой старый приятель, он теперь главный инженер в ЖЭКе, ты знаешь, еще говорил о нем - продался... жирный стал, седой, глазки бегают, он хороший человек, несчастный, "элитная жратва сгубила", говорит, продался за жратву и выпивку бесплатную. Он мне осетровых хвостов подарил, не пожалел, потом мне с этими хвостами не очень повезло, но это еще впереди... Так вот, он тогда посмотрел вокруг дома, на беспричинное благоустройство, скорчил рожу и говорит - "никак покойник взялся за ум, старается на старом месте..." Выяснилось легко, меня весь дом благодарил, знаешь, приятно, я понял тогда, что нужен всем, люди разные, но несчастные почти все, и скользко им, скользко... Привели меня, Афанасий глаза вытаращил, потом говорит:
- А, Зинаидин сынок, знаю, достойная вдова, бухгалтерша, я ее уважал, и Киса Клаусовича уважаю, физик, англичанин, но наш нормальный человек, пострадавший... А ты, видно, не такой уж больной, нечего бесплатно метлой махать, зачисляю в штат, возраст позволяет.
Так я стал хозяином дворницкой, ты, как узнал, сначала рассердился, а потом засмеялся - "вообще-то молодец... но занятия наши не забывай... " Я не забывал, ты знаешь, а без дворницкой на первом этаже мы бы с Жасмином не справились.
Как-то вечером я лег, передо мной как всегда картины, картины... и вдруг подумал - как это получилось, что, вот, у нас теперь Жасмин, коты в подвале, все время в жизни что-то случается, то машинка у тебя сломалась, ты говоришь - "Саша, разберись, почини...", то с телевизором беда, "от рекламы раскалился", это ты шутишь, да?.. и я снова винтики кручу-верчу, хотя ничего не понимаю, ну, ничего!.. Я думаю, ты мне специально трудности придумывал, Малов, но я не сержусь, только будь живой, не подводи нас, приезжай!..
Но я снова улетел в сторону, так вот, Жасмин, с него этой весной все началось, насчет твоей поездки еще не ясно, ты вздыхал - "мне бы ее повидать, Саша..." Еще бы, оказывается, живет около Лондона старшая сестра, сколько же ей... и ты не видел ее лет пятьдесят, хочется увидеть, конечно, и ты ждал решения, пустят или не захотят.
***
Так вот, ты прибегаешь - замерзнет пес, надо спасать.
Я тут же дело бросил, инструмент запер и побежали.
- Давай напрямик, через поле, овраг, - говорю.
- Опять твои выдумки, - ты пыхтишь, - сколько учу и все без толку, хорошая дорога самая быстрая. Ну, ладно, пробуй, дело твое... - место описал, а я - "знаю, знаю", все здесь облазил, ночью не ошибусь. Как пришел в себя, меня не унять было, помнишь?..
Ты рысцой по дороге, а я полем, промчался через лесок, спустился в овраг, два раза навернулся, потому что скользко, колено ободрал, да пустяки, ничего!.. побежал по дну, там ручей замерзший, немного нырнул ботинком, но чувствую, разогрелся, ничего не будет. Подбежал по оврагу к дороге, там всего метра три подъемчик, но крутой, льдом оброс, из льда рваные корни кое-где торчат, я за них цепляюсь и ползу наверх, я должен раньше тебя на дороге оказаться, а то снова будешь прав! До места события метров сто, не больше, а мне не выбраться, ну, никак!
Смотрю направо, налево, везде у дороги еще круче, снег и не думает таять, сахарный, первобытный, не поддается солнцу и ветру, северная сторона. Мне даже смешно, вот сейчас ты обгонишь меня, хотя по дороге в два раза дальше шлепать, и точно, слышу наверху шаги, это ты шаркаешь, спешишь, пыхтишь без стеснения, кто здесь еще ходит, кроме нас, дураков. Я собрал силы и обдирая ногти, стал на коленях выкарабкиваться, и выполз на дорогу прямо перед тобой, руки в крови, штанину разорвал... Но ты только фыркнул и дальше, "скорей, скорей", и я за тобой, раз не засмеялся, значит дело печальное у нас и трудное.
Прошли метров сто пятьдесят и у обочины вижу настоящий холм в метр высотой, из него торчит лапа. Ну, помнишь, какая у него лапа, или ты все забыл в своем Лондоне, и меня тоже, и больше не вернешься к нам?.. Там наверное теплей и лучше кормят, а здесь мы все сами да сами... Но ты не можешь так поступить, я знаю. Так вот, лапа... Такую я у собак никогда не видел, это наверное доисторическая собака, помнишь, ты говорил об ископаемых животных, и мама читала мне книгу "Следы на камне", я слышу ее голос и каждое слово помню. Наверное саблезубый пес... как был тигр саблезубый, так, наверное, и собака была особая, ведь тепло и джунгли, дичи полно, для роста подходящая погода. А у нас мороз, хотя давно весна, снег и дорога, и в сугробе валяется лапа, грязная и неживая, но размером с мое лицо, или с твое лицо плюс лысину, правильно я сказал плюс?.. Ты всегда ругаешь меня - "твои фантазии - непомерные", и за действия с цифрами - "умеешь считать, а не любишь..." Если не люблю, то, можно сказать, не умею, что поделаешь. Но все-таки знаю, и вижу, где плюс, а где минус применить.
Раскопали сугроб, и видим, да? - великое тело, но смятое и почти неживое, только иногда дергаются лапы, и веки, и весь он лохматый и серый, а морда больше наших с тобой голов, если их сложить вместе. Иногда он дышал, наверное раз или два в минуту, но очень сильно и глубоко, это шок у него, но есть надежда, ты говоришь. А вот как его тащить?... И что если сломано внутри?.. Ты нагнулся, пощупал - обе передние лапы сломаны, вот хрустит, и вот... Ты меня всегда восхищал, откуда ни возьмись, новые знания в тебе, ты говорил, из книг. А я начну читать и закопаюсь тут же, ты знаешь.
***
Ну, что дальше объяснять, это-то помнишь?.. - сначала я телогрейку снял, и ты, мы его накрыли, ждали полчаса, продрогли, остановили, наконец, машину, у тебя везде знакомые, но в кузов побоялись его поднимать, пробовали и отказались, выпросили брезент и потащили, он плавно ехал, молча, даже не стонал, серая огромная куча шерстяного моха, из нее торчит морда, лапы, глаза закрыты, глаза.
Привезли его, а надо на девятый, а в лифт не пролезает, боимся еще что-нибудь сломать в нем, и все равно рядом встать будет некуда, хоть на одной ноге стой!.. И тут оба сразу подумали одно - "дворницкая, ключ!"
Тогда дворницкая на первом не была еще совсем моя, как сейчас, иногда художники работали, перед праздниками, сантехники с итальянскими унитазами для богатых, раз в месяц, но обязательно припрутся, уборщица хранила тряпки и щетки, уверяет, под лестницей неминуемо сопрут, а мне странно, неужели сопрут?.. но я тогда всему верил, что ни скажи, и сейчас почти такой же дурак, не могу не верить, человека обижать... И я оставлял ей ключ за электрическим щитком, ты знаешь, смеялся, "конечно, сопрут, но она там еще и забавляется, на твоем диванчике поломанном, хе-хе..." Ну, я не знаю, зачем ты это... диванчик такой грязный, что даже я не лег бы на него, только сидел и смотрел в окно, но это особый разговор, в этой дворницкой я начал рисовать, ты не все знаешь, я расскажу, расскажу...
Действительно, тащить наверх, а потом?.. а если к врачу?.. вниз-вверх, он не вынесет, ты говоришь, давай, положим у тебя внизу, пусть немного оклемается, тогда уж посмотрим, что дальше.
***
Мы все это мигом сделали, поместили его у батареи теплой, постелили мой старый ватник, его не хватило, зад и ноги на полу, но это ничего, тепло, пусть в себя приходит. Надо дать ему воды, стали лить мимо рта, но немного попало, он чихнул, глотнул несколько раз, очень громко, ты говоришь - "теперь идем, оставим его в покое, подумаем, что делать с ним".
Наверху ты рассказал мне свою теорию, она родилась пока мы волочили его по дороге. Кстати, как его зовут, ведь ясно, есть имя... Но мы не знаем его и не узнаем. Потому что пса этого надо скрывать.
- Почему скрывать? - я спросил, ну, дурак, а ты мне живо объяснил, такие псы на дороге не валяются, собака наверняка президентская, или его своры... то есть, свиты, и выбросили его из машины не случайно, наверное, взбунтовался, подчиняться перестал... а может и сам выбросился на ходу от отчаяния и протеста, ведь лапы-то сломаны, удар, сотрясение мозга...
- Вот это да!
Я всегда удивлялся твоей мудрости и знаниям, ну, никогда бы не подумал, что такой особенный зверь нам повстречался, и что его надо спрятать от всех, потому что придут и отнимут, и мало ли что с ним сделают потом... Значит, будем скрывать, тут думать и сомневаться нечего.
- Лучше нашего городка для него не придумать, - ты говоришь, - забытое богом и людьми место, когда-то наукой занимались, а теперь ученые не нужны, живут себе пенсионеры да неудачники, идиоты всякие, как мы с тобой. Ну, еще в теплое время новые люди отдыхают на природе, привозят внуков, все-таки кое-где зелень у нас.
Значит, молчим, прячем, никто не узнает. Но как тогда лечить?
- Сами вылечим - ты говоришь. Я когда-то с фельдшером дружил, в юности, у нас одна любовь была, а потом она за третьего замуж вышла, мы и подружились. Он погиб на войне.
- На какой, - спрашиваю, я знал, что войн этих была куча, и все путал.
- На третьей, если считать от первой, - говоришь. - Я еще молодым был. Пока пес не в себе, мы ему осторожно лапы поправим, чтобы не слишком искривлены были, рентген делать все равно негде, разве что в кремлевской клинике собачьей, но это его сдать врагам... Нет, все сделаем сами, поправим по виду и хрусту, наложим дощечки со всех сторон.
- А не разгрызет?
- Новые поставим. Но тебе, Саша, придется руки приложить, возьмешь книги, про собак, их медицину, мы все должны знать.
Я всегда восхищался твоими планами, Малов, и все равно ты меня каждый раз удивляешь. Если очень нужно, придется, конечно, почитать...
- Надо сразу действовать, пока он без сознания. И моли бога, чтобы внутри цело, не разорвано, иначе конец.
Ну, задачку ты мне задал и даже не заметил! Насчет бога у меня всегда недоумение, мне надо обязательно представить себе - цветок, стол или человека, тогда я говорю с ним, он живой, а бога не вижу и представить не могу, как же молить... Я вежливо отказался, ты мимо ушей пропустил, я знаю почему, - сам с ним никогда не говоришь, не веришь, - "все от природы, пусть бессмысленная дура, но среди нас, идиотов, умней ее все равно нет.
- А люди, Малов?
Каждый раз, как это спрашиваю, мне приятно - всегда отвечаешь одно и то же, значит, правильно говоришь.
- Люди устроены слишком хорошо для нищих маленьких делишек, в которых погрязли. Не для них они вылупились из обезьяннего мира, но лучше себе дела не нашли, вот и дураки.
А я не знаю... Малов, наверное, все-таки плохо устроены, так мне кажется, когда рисую цветок, или дерево, или наши лица, из темноты выступающие... Перед этим мне душно, страшно, я чувствую, все во мне дрожит и плачет, отзывается на ничтожный звук, а громкие не слышу.... а рука что-то знает, и пальцы знают, а что, что... Куда мне деться, где мама, ее рука, голос, который был со мной?.. Я рисую, потом плачу и успокаиваюсь, но ненадолго, ненадолго...
- У него должно быть новое имя, думай, думай, - ты мне говоришь.
А я думать не умею, тут же сказал:
- Его зовут - Жасмин.
Ты глаза выпучил:
- Почему Жасмин! Это странно!
Потом подумал, и говоришь:
- Устами младенца... Пусть Жасмин. Хотя почему... Значит так и будет - Жасмин.
И так он начал с нами жить, пес Жасмин. Оказывается, я всегда его ждал. До этого момента была одна жизнь, а стала другая, с Жасмина начались бурные события. Третья жизнь, потому что две уже были у меня, ты знаешь, Малов. Ты помнишь, да?
Я немного подробней расскажу, вдруг ты забыл, ну, чуть-чуть...
***
В четыре года это случилось, до этого не помню ничего, ты говоришь, уже бегал и разговаривал бойко-бойко, не верится даже. Как-то играл у дома, ты видел из окна, а у нас окна в другую сторону, из-за угла выскочила собака, большая, ну, залаяла... ты говорил, она сама испугалась, но я больше, и с тех пор с каждым днем все хуже, как сейчас помню, проваливаюсь медленно в серую вязкую массу, шевелиться трудно, дышать трудно... и говорить перестал: слова кое-как рождались в голове, но до языка не доходили, по дороге стираются, а те что снаружи притекали... некоторые успевал ухватить, узнавал, но чаще пропадали. Ходил, но медленно, и все делал страшно медленно, вот так и жил до четырнадцати лет. Врачи ничего поделать не могли. Мама спасла меня, верила, что надо говорить со мной, много говорить, благодаря ей я не потерял разум, и потом, когда пришел в себя, очень правильно говорил. У нее все силы на меня ушли, из-за этих разговоров бесконечных, ей казалось, что слова падают в пустоту и пропадают... Я сидел рядом с ней, она руку держала, читала или говорила, почти все время. Нет, еще на работу ходила, но и туда меня брала очень часто. Я сидел в углу на стульчике, смотрел в окно, видел светлый мир, люди вокруг очень быстро дергались, звуки падали в вату, только отдельные слова различал... Сотрудники осуждали ее - "опять Зинаида своего идиота притащила..." Потом она заболела, давление... У меня все слилось, как один непрерывный день, что сон, что наяву, различить невозможно.
Помнишь, как я в себя пришел?.. Мама умерла.
***
Я все видел, она стояла у буфета, доставала посуду для обеда, ее слова долетали до меня с большим опозданием... А мне только важно было, что она здесь, смотрит на меня, говорит и не отворачивается, когда я не отвечаю... И вот я вижу, у нее лицо наливается красным, потом чернеет, она хватает воздух и не может вдохнуть, и сползает на пол. Я чувствую, должен что-то сделать, и не могу.
Не знаю, сколько она лежала, потом ты вбегаешь, очень оживленное лицо, трясешь какой-то газетой... Увидел.
Потом была толпа, я смутно понимал, очень туго и глухо до меня доходило...
Ты раздвинул всех, взял меня за руку и увел к себе, в соседнюю квартиру. "Поживешь у меня..."
Ночью я проснулся, встал и пошел домой. Дверь не была заперта, я вошел, мама лежала перед открытым окном... Февральский морозец... но про февраль я потом узнал.
Я сделал несколько шагов - и вдруг что-то укололо в пятку, пронзительно, резко, и чувствую - под ногой мокро. Кровь течет. Осколок ампулы, из-под лекарства, ее спасти пытались.
И что-то в один миг произошло, я проснулся. Ты знаешь, Малов, это не был сон, может, я и не болел даже, а находился в отдаленном от всех мире, может, я был как камень, он лежит миллион лет, все видит, но молчит. Нет, я был человек, говорили, идиот, и вдруг повернулся лицом ко всем умным. Знаешь, иногда в эти месяцы без тебя я жалел, что вернулся, пусть бы оставался в полутемном мешке, зато в покое, жил бы как камень или дерево... Но это иногда. Пока тебя не было, я вырос, думаю, навсегда.
А тогда я понял - вижу ясно, мне больше не тяжело стоять и двигаться, но теперь все так резко и больно ко мне относится - капли воды, стук ветра о форточку, шорохи разные, треск отстающих обоев... Сильно и больно бьет - по ушам, глазам.....
Посмотрел на маму, у нее давление, лицо темное, уши черные, она тихо лежала, без жизни, и я не подошел. Это не она.
Понял, моя жизнь изменилась, не радовался, не пугался, просто понял и почувствовал усталость, но не безмолвие и вязкость, а очень свежее чувство. Мне неодолимо захотелось спать, спать...
***
Я пришел обратно и заснул, а утром сказал тебе:
- Малов, хочу есть...
Наверное ты удивился, но виду не подал - "иди к столу", говоришь.
А потом стал возражать - "я не Малов, моя фамилия Меллоу, а зовут Кис..."
Голос был оглушительный и звонкий, мне так казалось. Мне тогда все казалось громким, ярким, а сам я был сильным, быстрым и ничего не боялся.
И вдруг ты заплакал.
- Десять лет нас мучил...
А я не мучил, мне самому было плохо, скучно, тускло, вязко и серо, и ничего не хотелось.
- Зинаида - герой, говорила и говорила с тобой, а ведь все смеялись, он же дурак, не понимает ничего...
Я не был дурак, Малов, ее слова долетали до меня, но очень медленно плыли, как пух по воздуху, а звучали тихо, и видел я через узкое окошко - просунется лицо, рука, нога, подаст тарелку... как в тюрьме, да? И про тюрьму я знал, и про необитаемый остров - мама мне читала, читала, и все время держит руку мою, теплота перетекает помаленьку, и я, очень далекий от нее, - принимал, и понимал. И тебя вспомнил, ты пробивался иногда через пелену, приникал к окошку. Мама звала тебя Кис, а мне не нравилось, какой еще Кис... Круглый, маленький, лупоглазый, прости... очки с толстенными стеклами, на голове пусто, голо, только отдельные рыжие волоски торчат.
Их было восемь, волосков, в тот день, когда очнулся. На меня напала непоседливая буйность, я бегал по квартире, сдернул скатерть, разбил вазочку на подоконнике... "Маугли, - ты говорил, смотрел на меня и смеялся - бегай, бегай, только осторожней будь, и все спрашивай у меня, если не понимаешь." И так я бегал, прыгал несколько дней, чуть с балкона не свалился, а это девятый этаж. А потом весь город облазил, овраги, по деревьям... я все должен был вернуть, что раньше потерял.
А помнишь, как ты начал меня учить?..
- Ну, что ты знаешь, с чего начнем?..
Оказалось, все помню, что мама читала и говорила, до последнего словца. И цифры знаю, но считать не умею. И писать не умею тоже. И читать.
- Считать и писать я тебя в два дня научу - ты говоришь, - а вот читать... Боюсь, время упущено.
Оказалось, все не так. Считать и писать я не хотел, научился быстро, но ленился, нет, вернее так - тяжесть снова, будто обратно в серую тину падаю, изо всех сил гребу руками, и на одном месте... Все, что я теперь остро вижу и слышу, обратно в черные значки запихать - ну, нет сил никаких!.. Читать тоже научился быстро, и начинал каждый раз охотно, мне нравилось, что здесь наоборот, значки превращались в лица и картины, я слышал, говорил с ними... Но вот другая беда - начну читать, вижу слово - "мужчина", или, еще хуже - "женщина в шляпе"... и полный тормоз, дальше не могу, начинаю представлять себе эту женщину, какая, и что... Или например - написано "стол"... Какой стол?.. Ну, и пошло - поехало. Так ни одной книги до конца не прочитал, на первой фразе спотыкаюсь... Сначала ты не знал, что делать, а потом понял, смеялся, говоришь, - "воображение мешает... Это ничего, главное, что ты теперь живой, а был - так себе, ни то, ни сё... Никаких школ, конечно, смешно и думать. Начну сам тебя учить, разговаривать будем обо всем. Может, мыслить тебя научу."
Вот с этим у нас не получилось. Говоришь мне:
- Никаких у тебя понятий не образуется, а ведь не дурак, странно... Ну, что такое стол?.
А я тебе - "какой стол?.. А ведь мне пятнадцать уже, вот ужас! Но ты не ужасался. Правда, один раз рассердился - "зачем тебе вообще говорить?.. Молчал бы - и все хорошо?.."
Я подумал, - "знаешь, Малов..."
- Не называй меня Малов, я Кис, Кис Меллоу, англичанин, российский гражданин с 9 лет.
- Знаю, знаю... Я вижу тебя, Кис, картинки всякие, переживаю, не думай, и все могу словами передать. Это не мысли, говоришь?
- Похоже, но не совсем то. Это чувства в словах, а мысли... они сразу о многом...
И ты мне все-все объяснил, а я так и не понял, зачем мысли, что мне нужно обобщать, если все разное?.. Потом немного понял, но, если честно, мыслить так и не научился.
И ты все равно остался для меня "Малов", хотя и злился.
Ты всегда меня защищал:
- Он не дурак, просто явился с опозданием. Подрастет, тогда и начнет думать как взрослые люди все.
Но ты ошибся, Малов, я не стал, как все, не получилось.
А теперь, может, все-таки получится, но я не рад, прости.
***
А помнишь, Малов, как я тебя просил - "расскажи сказку..." Каждый вечер. После смерти матери я ведь несколько лет у тебя спал, на диванчике этом. Действительно, обо мне забыли. А потом я модели стал клеить, с дворником, бывшим дантистом, и он мне свои сказки рассказывал, как на самых быстрых самолетах летал, как зубы драл и боль заговаривал, я тебя научу, говорит, болтай-болтай что хочешь, человек доверчивый зверь, а если вот эти, глазные, болят, за ухом нажми и подержи, а для этих вот, клыков, - под челюстью точка.
Потом я тебе показывал, а ты смеялся:
- Вот авантюрист... как твой отец.
- Мой отец археолог.
- Ну, да, археолог, но это не главная его профессия, - и смеешься.
Так я отца и не видел, а года два тому назад ты говоришь - "умер твой папашка..." Оказывается, он и жил недалеко, в Калуге, имел другую семью.
- Ты его прости, Саша, он сильно испугался, когда ты заболел.
Ну, я не знаю, плечами пожал, за что тут сердиться, слабый, наверное, человек, испугался, что хорошего - возиться с идиотом всю жизнь... И я не знал бы , что ему сказать, и вообще... говорить не люблю, ты знаешь.
Я бы и теперь попросил:
- Малов расскажи сказку.
- Тебе скоро тридцать, и все сказки на уме, как ты будешь жить?
А я живу, и сам теперь сочиняю сказки, цветом на бумаге.
И уже не знаю, где сказка, где быль...
***
Мы положили пса, пошли к тебе, говорили, что делать, как смотреть лапы, сначала дадим согреться, да? Потом я говорю, пойду к себе, голова болит. Ты посмотрел на меня, кивнул - "выспись, завтра с утра начнем работу с ним".
Я не домой пошел, а вниз.
Жасмин спал, иногда вздрагивал и ворчал, очень глухой и мощный звук, так, я слышал по телеку, рычит лев, когда выходит на охоту. Теперь у нас громадный зверь живет, и я хотел, чтобы он был мой друг, тогда нас станет трое, не считая Белявки, его друзей и кошек, но ты говорил, котам немного от нас нужно, они своей жизнью живут, а этого пса мы должны спасти.
На столе лежали мои краски, несколько баночек с гуашью - две красные, две желтые, черный, белый, зеленый один, а синих не было, я этого цвета не люблю. Бумажка у меня серая, оберточная, шершавая... я заранее ее нарезаю, лежит стопкой, довольно большие листы, и больше мне ничего не нужно, главное, чтоб гуашь не каменела, я подливаю к ней водички, хожу вокруг и думаю, когда же я начну рисовать, и все никак не начинаю...
Сначала это были не мои краски, художник здесь писал плакат, а бумага была ватман, гладкая, противная, но это я потом понял, а тогда не выбирал. Я не рассказывал тебе, как было в первый раз?..
***
Я уже года два дворником работал, а точней был 577-ой рабочий день. Убирал снег с дорожки, спешил, за ночь нападало, а под снегом как назло ледок, и один из той компании поскользнулся, упал на колено, они со смешками его подхватывают, и все нормально было, но он увидел меня с лопатой, и пристал. Они все были слегка пьяны, но это я потом понял, такие вещи плохо соображаю, только по запаху или если совсем шатается. Они стали задираться, обзывать меня, я только смеялся, остальные были ничего, веселые, а этот злой, я всегда таких чувствую, от них пахнет страхом, знаешь, Малов, как долго ношеные вещи пахнут. "Страх порождает злобу, а злоба - страх", я теперь понял, ты правильно сказал. Но ты не верил, что я страх и злобу чувствую на расстоянии, всегда удивлялся - "ну и выдумки у тебя... или нюх звериный?.." По запаху многое можно сказать, нюх, наверное, мне вместо ума даден. Тот парень был злой, ершистый, даром что невелик ростом, и мне стало не по себе, я старался не встречаться с ним глазами, так лучше, может, у него пройдет. А он не успокаивается - "дворник, говно... " не люблю повторять, ты говоришь, эти слова лишние, и без них можно любую мысль сказать, а еще, ты меня всегда учил, - "никакого интима..." Нет, в жизни может быть, но говорить не надо, каждый сам переживает. "И тебе нельзя сказать?" - я как-то спросил, мне было лет шестнадцать. Ты подумал и отвечаешь - "мне можно, но в общих чертах, а подробности оставь себе". Я и не думал говорить подробности, но иногда говорил, помнишь, например, про Наталью с седьмого этажа, но это успеется, потом... Тут другое дело, просто грязь и ругань, а потом он подскочил и толкнул меня в грудь. Он был гораздо ниже меня, но плотный, быстрый, и знал, куда бить, чтобы больно, а я никогда никого не трогал, ты знаешь. Я не могу, сразу представлю себе, будто меня самого бьют... А здесь и представлять нечего, вот тебе налицо, те двое, другие, говорят ему "брось", а он еще злей стал, ударил меня в шею, так быстро и ловко, что я задохнулся и сел на снег. Тогда он еще ногой в грудь, не так больно, но я упал на спину, потом сел... и не могу встать, ноги заплелись, действительно, скользко, это я виноват, а как получилось, могу объяснить: температура за ночь не упала, как обычно, а пронесся теплый воздух, разогрел, подтопил снег, потом подморозило к утру, а я эти климатические беспорядки прозевал, спал крепко. До этого вечером засиделись, ты рассказывал про Белый дом, как вы его зашищали, я после таких историй и сказок волнуюсь, а потом сплю крепче обычного. Я спросил еще, стоило ли защищать, если потом получилось, ты сказал "хреново..." Ты подумал, и говоришь - "все-таки стоило, иначе еще хуже стало бы... Хотя мы дураками были, но без дураков жизнь остановилась бы..."
Я не согласился, но промолчал, потому что сам дурак.
Так вот, ноги... не могу встать, а рядом лопата, и я потянулся, чтобы взять, опереться, а они подумали, я буду их лопатой бить, она действительно опасная, от Сергея, дантиста-хроника осталась, окована толстым жестяным листом, страшное оружие. Они быстро оттащили этого, злюку бодрого, и ушли, он еще что-то кричал, но я уже не слышал. Малов, мне обидно стало, но я чувствовал, что виноват, понимаешь, потому что не все сделал, как надо, случайно получилось, но не сошло мне, человек упал. Он, я думаю, неправ, нельзя драться, но я об этом тогда не думал, это его дело, пусть он неправ, но и я неправ тоже, оказался разгильдяй, как ты меня нередко ругаешь за квартиру, "живешь как зверь, может, в угол плюешь?"
Они ушли, я встал, и не знаю, что делать, вдруг кто-то смотрел в окно, видел, а я хотел поскорей забыть, было - и не было. Но отрава уже внутри, стало нехорошо, горячо, я хотел к тебе подняться и не мог, пошел в дворницкую.
***
Я всегда сюда приходил, когда муторно, страшно. Я не видел, какой из такого дурака, как я, может получиться взрослый человек, чувствую, для меня нет впереди ничего, все другие люди сильней и быстрей меня, и, главное, всегда знают, что хотят. Особенно его злоба меня убила... и он не сомневался, что прав!..
В дворницкой на большом столе, называется физический, он линолеумом покрыт, лежали куски ватмана, обрезки можно сказать, и баночки с гуашью, пять или шесть цветов, желтый, красный, зеленый, черный, пятую не помню, не использовал ее, крышка присохла и не открылась, а остальные хотя и высохли, но если расковырять пальцем, то можно поддеть немного. Лист бумаги передо мной, большой, белый, яркий, и мне захотелось его испачкать, пройтись по нему... Я взял пальцами немного желтой и намазал, не знаю, зачем, но мне легче стало, странно, да?..
А другим пальцем взял красной, и эти два пальца рядом... я смотрел на них... А потом достал комочек черной, на третий палец, и смотрел - они были раньше похожи, как розовые близнецы, а теперь стали совсем разными... Я протянул руку и начертил желтым линию, и увидел, что это стебелек, стебель, а на нем должен быть цветок, увидел центр цветка, и лепесток, один, но большой, и я быстро, не сомневаясь, желтым и красным, а потом в некоторых местах обводил третьим пальцем, который в черной краске, и снова не сомневался, где и как это делать... А потом смазал слегка внизу стебля и быстро легко провел рукой, и это оказалась земля, она лежала внизу, а цветок летел над ней, сломанный, с одним лепестком, но непобежденный... летел над миром и молчал, а я разволновался, стал доделывать стебелек, чувствую, он мягкий, не получается, я даже разозлился, взял красной горстку, смешал на ладони с черной... потом уж я понял, что лучше на бумаге мешать... и руками, пальцами, пальцами, особенно большим стал нажимать и вести вдоль стебля, и черная, которая не совсем смешалось с красным пошла тупой сильной линией, по краю, по краю стебля, и он стал выпуклый и твердый, я чувствовал, он твердеет... Потом чувствую - еще чего-то не хватает, и я ребром ладони, ребром, ребром стал вколачивать краску в бумагу, и немного смазывать как бы... а потом рука вдруг задрожала, но не мелкой дрожью, а крупной, толчками... полетела вверх и снова вниз, упала чуть поодаль, ближе к нижнему углу, и получился там обрывок лепестка, второго, и я его вколотил в бумагу, раз-два-три...
И понял, что готово, мне стало спокойно, и дышать легко, радостно.
Наверное, не те слова, а тогда вообще слов не было, только чувство такое, будто выплакался, успокоился и замер в тишине, покое, тепле, и все это за одну минуту случилось.
Так было в первый раз. А потом я даже плакал, когда видел на бумаге, что получилось, а откуда бралось, не знаю.
Я пошел наверх, спокойный, веселый, и про драку забыл, ты все спрашивал меня, что я такой особенный сегодня, ты это быстро узнавал, а я ничего не сказал тебе, не знаю почему...
А сейчас вот, рассказал.
***
А второй раз я нарисовал тоже цветок, только в нем было меньше желтого, больше черного и красного, и он висел боком, будто раненый, хотя все еще летел. Покрышкин умер.
Ты помнишь, Малов, толстого кота Нашлепкина, который является иногда в наш подвал, наводит порядок, разгоняет твоих друзей, и никто ему перечить не в силах. Хорошо, что нечасто собирается в поход, у наших котов после этого негодяя настроение сломано. Шурка, наша трехцветка, родила от него котят, про других не знаю, а одного ты нашел и притащил, мы его выкормили, помнишь, в подвале не выживет, ты сказал. Ты учил меня кормить котят из пипетки. Потом показали Шурке результат, она обрадовалась, тут же легла кормить... накормила и ушла. Ты еще смеялся - "приходящая мать!." Отличный вырос котенок, ты его водил понемногу в подвал и вокруг дома, чтобы привыкал, не любишь, чтобы звери жили только с человеком, от этого они портятся и страдают, да? И мы его знакомили с местными условиями, он уже осмотрелся, но без тебя ни шагу, погуляет и обратно забираем. А в тот вечер ты решил - "пора отпустить на ночь, пусть прошвырнется по закоулкам, а утром, Саша, притащи назад..." Он весь белоснежный был, и только на носу коричневая крышечка, как у отца, я назвал его Покрышкин, ты еще смеялся, был такой летчик-герой, говоришь.
Я долго его искал вокруг дома, и в подвале, а потом наткнулся - лежит в углу, вытянулся, я вижу, такой уже длинный вырос, большой, и не сразу сообразил, что с ним, потрогал, он уже твердый и холодный. А на шее темная полоска, я понял, его задушили, и ничего больше не мог понять на земле, что, зачем, почему люди еще живы... И главное, главное - он только-только вышел сам, в первый раз, понимаешь, в первый раз... и вот так кончилось. Я оставил его, не поможешь, потом возьму, пошел на первый, сюда, и нарисовал свой второй цветок, рисовал и плакал навзрыд, здесь никто не слышит. Потом зарыл его, а тебе не признался, пропал, говорю, Покрышкин, наверное, кто-то унес, может, добрый человек попался, и коту теперь хорошо. Ты долго беспокоился, потом забыл, как все люди забывают, а я не могу, не могу, не могу...
***
Потом я рисовал еще, и еще, не каждый день, но раз в неделю или два, и обычно уже знал, что вот сейчас что-то будет, краски меня ждали, особый голос у них, у цвета, и в руках тепло, и в горле напряжение, как перед плачем, понимаешь?.. Я теперь везде смотрел, искал бумагу, чтобы шершавая, на ней пальцам интересней, и красивей получается. Так и привык - пальцами, гораздо удобней кисточек, хватает на все цвета, это раз, мыть не нужно, всегда видишь, где какой цвет, а если много, вытрешь тряпочкой, и снова... Я рисовал цветы, почему цветы?.. не знаю, первое, что пришло в голову - цветок, один цветок, только разные лепестки, форма разная... один, два, иногда три лепестка, как-то получилось четыре, наверное, совсем летучее настроение было.
Ты меня поймал на шестой раз, помнишь, вломился, искал по срочному делу. Я уже нарисовал, листки все раскрыты на столе, я здесь не прятал их, никто не заходит, только уборщица - возьмет инструмент в передней и пошла, ей наплевать. Ты любопытный, тут же подскочил, заглянул, и застыл, шею вытянул, замер, потом говоришь - "это что?.." Отвечаю - "цветок... вот, гуашь нашел, не знаю зачем, само как-то вышло..." Ты стоишь с раскрытым ртом, глаза стали вылезать, и как заорешь - " это ты?.. и это?.. и это?.. Боже мой, боже мой... Вот оно что, а я-то дурак, дурак... "
А в чем дело, почему дурак, так и не объяснил.
Я удивился, хотя ты всегда волнуешься, громко говоришь, быстро, и я привык, но ты тогда так орал... прости за слово, не очень красивое, ты меня всегда ругаешь за такие слова, а за крик еще больше - " толком не объяснишь, только орешь и думаешь, тебя поймут?.."
Ори, не ори, все равно не поймут, Малов, теперь я знаю. И не боюсь.
А потом ни разу не спросил, не просил показать, только купил мне гуашь, бумагу очень подходящую и молча положил на стол. Я сначала не показывал, что получается, а потом понемногу начал, ты смотрел, и говоришь только - "рисуй, Саша, рисуй!"
И в письме, которое из Лондона - "рисуй, Саша, рисуй...!" Про выставку, про сестру, что встретились, поговорить успели, она через месяц умерла, а тебя потом стукнуло немного, но уже лучше... Как это стукнуло, не понял, машина, что ли, толкнула?.. Осторожней ходи Малов, ведь не привык, в нашем городке машины редко попадаются.
Но и я свою машину нашел.
Потом написано про Жасмина, как его кормить, про квартиру твою, "считай своей, ничего не бойся, главное - не бойся..." а чего мне не бояться, не понял.
***
Теперь у нас будет собака, я тогда подумал, Жасмин, как он попал в наши края, особенный пес, и что с ним будет, полюбит ли он нас или так и будет только страдать, вспоминать прошлую жизнь?..
И я не знал, и даже ты, выживет ли он, и что с нами со всеми будет.
Нет, я мечтал, представлял себе, как мы его вылечим, пойдем гулять к реке, все трое, там буйная трава, деревья по колено в воде, воздух вкусный, веселый... и много еще всякого, а в жизни как получилось?.. Не знаю, мне кажется, жизнь похожа на бесконечное вылупливание из яйца, невозможно долгое, с болью, страхом, вот ты и пишешь мне про страх, да?..
И вот, рядом с Жасмином, думая о нем, я нарисовал новый цветок, и назвал его Жасмин, хотя в цветах не разбираюсь, как выглядит настоящий жасмин не знаю, и, стыдно сказать, Малов, мне не интересно, потому что у нас свой Жасмин, и свой теперь цветок, тоже Жасмин, он, как всегда, летит над землей, а внизу утро. Тут впервые я пожалел, что нет синего, крошечку бы не помешало, а потом вспомнил, ты купил мне пастель, я еще не рисовал ею, вытащил из коробки синий мелок, накрошил в водичку, сбегал наверх за яйцом, капнул в краску желтка, чтобы погуще, и добавил полоску над землей, получилось неплохо. Про желток ты мне рассказывал, так писали старые мастера, я вовремя вспомнил. Значит, пес Жасмин - и цветок Жасмин.
Жасмин повернулся, застонал, сломанные лапы мешали ему, а что мы сможем сделать... Ты сказал - "никто не поможет, людям помочь не хотят, что им собаки..."
Но мы сделаем все, что можем, и еще немного, так ты любишь говорить.
***
Но утром произошла история, я не ожидал, пришла уборщица, хотя у нее выходной. В субботу в жизни не убирала, наверное, приперлась не одна, интим приспичил, и страшно перепугалась - у батареи лежит кто-то огромный и сопит... Она тут же Афанасию домой звонить, семью переполошила, хоть бы с меня начала, а она ему на ухо визжать... Он, правда, не поверил, насмотрелась телека, говорит, может там еще привидение или вампир притаился?.. Позвонил Ольге-соседке, меня зовет, я ему тут же про раненого пса выложил, а он добрый человек, говорит, дело твое, только утряси с Татьяной, слабонервная, пусть не вопит больше в трубку. Я нашел эту девку, перепуганную, объяснил, немного успокоил, завтра его не будет, говорю, а сам думаю, надо что-то делать с Жасмином... Прибежал к тебе, помнишь, они долго терпеть не будут, говорю. Ты рассердился на меня, - "отстоять своих не можешь", а потом решил - "затащим наверх, здесь даже лучше, светлей, и с лапами легче разобраться, эфира притащу из Института, мы его слегка оглушим, чтобы он нас не разорвал на мелкие кусочки... Потом схожу к Афанасию, старый знакомый, договорюсь, а ты с уборщицами и сантехником лучше язык находишь." Это правда, мне и стараться не приходится, говорю все как есть, они понимают.
Ты сбегал днем в ЖЭК, а я к своим, как ни уговаривал, все боятся - вдруг взбесится, перекусает... Все-таки договорились, сначала подержим наверху, пока больной, зато потом, как выздоровеет, будет жить на балконе дворницкой, это бывшая квартира, есть кухня и балкон, и там он целыми днями может лежать. А я решил, вытащу пару прутьев из загородки, и он через дырку сможет сам уходить и приходить, когда привыкнет, там до земли полметра, не больше. А жить ему лучше на открытом воздухе, шкура требует.
Но сначала надо вылечить его. Ты сказал тогда:
- Нужно верить, иначе пропадет он.
А я тогда и не сомневался, конечно, вылечим.
***
Значит, тащить на девятый... Медлить нельзя, в тот же вечер решили тащить. Как, на чем нести?.. Мы задумались, особенно ты, выдумки всегда за тобой, а я исполнитель. Ты все жаловался, "когда же сам начнешь решать?.." Но что тут решать, все равно в технике тебе нет равных.
- Надо сколотить помост, тащить его как лиллипуты Гулливера.
Я знал, о чем ты, мне мама читала.
- На колесиках, что ли, покатим? По лестнице?..
- Ну, ты все буквально понимаешь... Помост сколотить надо, а потащим на плечах.
Я зажмурился, представил себе, как он нас сверху лапами бьет и кусает в шею..
- Ничего другого предложить не можешь, помогай проекту, - ты говоришь.
И я помогал, нашел доски, сколотил помост, поставили на пол рядом с Жасмином, он и не заметил ничего, глаза закрыты, только уши да лапы дергаются.
К вечеру подготовились, все по плану, а ты говоришь - "не радуйся, главные трудности впереди". Осторожно перевалили пса на помост, он снова не заметил ничего, и потащили.
Сначала показалось не так уж тяжело, да?.. Первые три-четыре этажа. А потом запыхтели. Жасмин не возражал, храпит понемногу, но все время на меня сползает. Я снизу шел, потому что выше, но не настолько, чтобы выравнять помост, и пес скоро задними ногами у меня на шее оказался, душный, вонючий, не передать. Слова - слабосильная команда, трудно чувство выразить, тем более, запах!..
На шестом ты говоришь, надо бы передохнуть, я и сам не против, но как его поставишь, опоры нет... Устроили кое-как на перилах, держим, стоим, Жасмин молчит, только похрапывает, да ушами изредка трясет. Ты на лапы посмотрел, ладно, говоришь, что-нибудь придумаем, а голос нехороший, тусклый, видно сильно устал, или лапы показались страшными, разбитыми, уж не знаю...
- Ничего... эфира ему подольем, чтобы застраховаться, а то он в себя придет, нас в клочки разнесет по закоулочкам...
И эти слова я помнил, хотя не знал, откуда они, мама читала.
С богом, ты говоришь, и потащили. И тут Жасмин, не просыпаясь, решил облегчиться, а я ведь сзади, и наклон в мою сторону. Я говорю ему, Жасмину, конечно:
- Эй, эй, не надо! Так нельзя!
И с ужасом понимаю, что так, наоборот, можно, и даже нужно, но не мне, а ему, а на меня наплевать. Ты оглянулся, понял, отчего с меня стекает, и как захохочешь - дико, на все этажи, а ведь ночь уже была! Чуть не опрокинули помост. Я говорю, ничего смешного, даже хорошо, значит живой, и останавливаться незачем, дело сделано, одежда насквозь и хуже не будет. Из него так хлестало, что я успокоился, значит все, запасов после такого быть не может.
- Несем? - Тебя, я вижу, трясет от смеха, но сдерживаешься, вообще ты деликатный, но местами впадаешь в буйный юмор, особенно, если с другим случается.
- Ну, несем, потом отмоюсь, что делать.
Принесли наконец, на девятый, ты говоришь:
- Надо к тебе, там просторней.
Хотя однокомнатная, но действительно, простор, я старые вещи выкинул, а новые так и не купил, сплю на раскладушке третий год. Зато телек современный, видик, приемник, это я люблю. И книги, от матери остались, я на них люблю смотреть, на корешки, а читать не могу, начну и сразу... Но я уже говорил об этом, наверняка помнишь, такие вещи не забываешь никогда. " Плохо, что не читаешь..." и так далее, но что поделаешь, я застреваю, погружаюсь и выплыть не могу, не могу... Ты уж прости меня за огорчение, не то, чтоб не любил книги, боюсь их, вот.
***
Втащили, поставили с трудами и кряхтением помост у батареи в кухне, там теплей всего, и светлей. Ты решил, пусть на помосте останется, совсем неплохо. Мы догадались на доски накинуть несколько пустых мешков, настоящий лен, мне из бывшего колхоза картошку приносили, ворованную, колхозов нет, а картошку носят по домам - купи, купи... довольно дешево, я в свое время купил, съел, а мешки остались.
- И осматривать будет легче на помосте, - ты говоришь.
