Глава одиннадцатая. МЫСЛИ ИСКРЕННИЕ, МЫСЛИ СПОРНЫЕ
Есть ряд существенных, на мой взгляд, вопросов, которые возникли у меня за годы, прошедшие после крушения советского строя, и продолжают занимать меня по сей день. Правомерно ли ставить в вину какому-либо народу тяжкие преступления, совершенные людьми, к этому народу принадлежащими? Правомерно ли вообще вменять что-либо в вину целому народу? Вправе ли мы ожидать или даже требовать от всех единой оценки прошлого? В чем сходство и в чем различие двух главных тоталитарных режимов минувшего столетия? Необходимо ли официальное правовое признание советского коммунистического режима преступным, подобно тому, как был осужден нацистский режим? Что такое нравственное покаяние общества и возможно ли оно? Необходима ли идеология в качестве основополагающей программы будущего общества? Все эти вопросы легче сформулировать, нежели найти ответы на них, ибо попутно рождается множество мыслей, порой путаных и, возможно, несправедливых, спорных. Тем не менее, у меня есть желание поделиться своими поисками ответа на эти вопросы.
Когда происходят значительные, резкие виражи истории, порой до неузнаваемости меняя нашу жизнь, мы болезненно и с большим трудом прощаемся с прошлым, оно продолжает жить в нашем сознании, держит нас в жестких рамках привычных стереотипов, категорических признаний и столь же категорических отрицаний. И даже тогда, когда, казалось бы, уже наступает время для беспристрастного исследования прошлого, мы по-прежнему продолжаем нуждаться в объектах неприязни, ненависти и поэтому нередко остаемся в плену различных социально-политических манипуляций.
Сразу после восстановления государственной независимости стали появляться в печати, главным образом иностранной, материалы, отражающие опасения по поводу возрождения здесь антисемитских тенденций. 26 ноября 1991 года Альф Свенсон -- шведский министр, ведавший сотрудничеством с развивающимися странами, заявил, что помощь прибалтийским странам не будет считаться целесообразной, если там попытаются реабилитировать нацистских преступников и антисемитов. Он высказал такие опасения в связи с поступавшими из этих стран сведениями о тенденции компромисса с фашизмом и антисемитизмом.
В Латвии спектр взглядов на пережитое в прошлом был очень сложным, порой поляризованным. Человек так устроен, что часто видит лишь то, что хочет видеть, и слышит то, что хочет слышать. Объективность свойственна далеко не каждому, особенно если речь идет о том, что болит, и это вполне понятно.
В начале девяностых годов американский ученый и общественный деятель еврейского происхождения Джордж Швабе, посетивший тогда Латвию, дал интервью, опубликованное в газете "Атмода" под заголовком "В Латвию, где убивали евреев". Здесь, в Латвии, он в детстве пережил страшную трагедию: от рук нацистов погибли его близкие, а сам он лишь чудом выжил. Посещение впервые, спустя полвека, этой страны вызывало у него однозначно отрицательные ассоциации. Я прекрасно понимала это и на его месте испытывала бы те же чувства, тем более что трагедия Холокоста жива в душе каждого живущего на земном шаре еврея. Однако для тех из нас, кто после разгрома нацизма продолжал здесь жить, Латвия - не только место, где убивали евреев, каким она осталась в памяти Швабе. У нас есть и другие ассоциации, иные воспоминания: мы здесь учились, работали, любили, здесь прошла наша жизнь со всеми ее нюансами, всеми плюсами и минусами. Теперь, с крушением коммунистического режима, мы обрели то, чего были лишены, и что казалось утраченным навсегда, -- осуществили свою принадлежность к еврейской национальной культуре, обрели счастье делать то, что идет от детства, из глубины подсознания, доставляет радость, рождает свободу творчества. Мы обрели духовную свободу, и независимая Латвия сегодня для нас -- это символ благотворных перемен.
Возрождавшаяся здесь после десятилетий молчания уникальная еврейская культура проявила богатство красок жизни не для одних только евреев. Истинно художественное творчество всегда вызывает отклик, отзывчивость, ответные чувства. Произошло взаимное духовное обогащение. Помню, что еще в конце восьмидесятых годов государственный академический хор "Латвия" стал исполнять еврейские народные песни в обработке композитора Макса Гольдина. Хористы пели на идише, пели старательно, и было видно, что это им доставляет удовольствие. Интерес части латышской интеллигенции к еврейскому фольклору, к истории еврейской культуры, к истории еврейского народа оказался не кратковременным, не преходящим. Совсем недавно, в 2002 году, на авторском концерте, посвященном восьмидесяти пятилетию Макса Гольдина, еврейские народные песни на прекрасном сочном народном идише пел латышский тенор Янис Спрогис, с вдохновением играли скрипач Янис Булавс, виолончелист Марис Виллеруш. Они выступали вместе с известной латвийской оперной певицей Инессой Галант, еврейкой, любимицей латышской публики. В середине девяностых годов вышла в эфир замечательная телепередача об Иерусалиме, которую с любовью подготовила известная латышская тележурналистка Виола Лазо.
Судьба евреев в Латвии, вся история еврейского народа становятся предметом общественного и научного интереса. Истинными друзьями нашего народа проявили себя латышские ученые Янис Страдинь, Айвар Странга, Юрис Закис и некоторые другие. При поддержке и участии многих латышей за минувшее десятилетие в Риге прошло четыре международных конференции "Евреи в меняющемся мире", в Латвийском университете создан Центр изучения иудаики, привлекший внимание также и латышских студентов. В числе его преподавателей латышские историки Айвар Странга, Хейнрих Стродс, Гвидо Страубе, Илгварс Бутулис, Лео Дрибинс, Александр Фейгманис и др. Первый директор Музея оккупации Латвии канадский профессор Пауль Лазда сразу же установил контакты с израильским Национальным институтом памяти жертв Катастрофы и героизма "Яд-Вашем". Все это свидетельствует о том, что вопреки тяжелому нравственному разладу, который возник между нашими народами в прошлом, взяло верх желание понять друг друга и поддерживать взаимную дружбу и согласие.
Шаги к нормализации взаимоотношений с евреями предпринимались и в политических кругах. В Сейме было создано отделение Межпарламентского совета против антисемитизма с центром в Лондоне, объединившего более 600 парламентариев разных национальностей из 57 стран мира, депутатов Европарламента. В состав латвийского отделения вошли Анатолий Горбунов, Айвар Эндзиньш, Ивар Силарс, Андрей Пантелеев, Инесе Бирзниеце и другие депутаты. Я была секретарем отделения, вела переписку с председателем Межпарламентского совета сэром Гревилем Джаннером, который был в курсе всех фактов проявления антисемитизма в Латвии. Я неоднократно встречалась с Джаннером, беседовала с ним. Являясь активным борцом с антисемитизмом, он в то же время был и против эскалации политической конфронтации, которая, по его мнению, не только не соответствует интересам евреев той или иной страны, но и прямо им вредит. Он был против того, чтобы в угоду чьим-то политическим амбициям, спекулируя на трагедии народа, разыгрывалась еврейская карта. Это была мудрая позиция, близкая и понятная мне.
В июне 1994 года в Риге состоялся очередной съезд всемирной организации "Мемориальный фонд еврейской культуры". Выступивший перед его участниками президент государства Гунтис Улманис заявил: "Государственного антисемитизма в Латвии нет, и не будет".
Сложности, однако, возникли в связи с необходимостью основательного и всестороннего научного освещения истории Холокоста в Латвии и его оценки в широкой латышской аудитории, особенно среди учащейся молодежи. В 1992 году парламентская комиссия по правам человека Верховного Совета официально предложила Министерству образования включить в учебные программы изучение Холокоста. Осуществить это, однако оказалось непросто. Трудно сказать, что тогда сказалось больше -- тенденциозность, нежелание многих чиновников или их незнание и непрофессионализм. На протяжении полувека эта болезненная для евреев и для латышей тема здесь замалчивалась, и лишь теперь становилась предметом изучения, частично освещалась в школьных учебниках истории, авторами которых являются Индулис Кенниньш, Мартиньш Вирсис, Айвар Странга, Андрис Томашун, Гунар Курлович и др. Однако учебника надлежащего уровня так и не было создано.
Американский историк латышского происхождения Андриевс Эзергайлис был первым, кто здесь, в Латвии, стал рассказывать о роли тех латышей, которые связали себя с нацистским оккупационным режимом, и их роли в Холокосте. Уже в самом начале 90-х годов он по своей инициативе приехал сюда из Америки и выступил с лекциями, в которых подробно освещал участие латышей в уничтожении евреев, рассказывал о зловещей роли Виктора Арайса и его кровавой команды расстрельщиков. Это были результаты его многолетних исследований столь болезненной темы, которыми он занимался во времена, когда многие историки от этого воздерживались, предпочитая фигуру умолчания. Находясь в среде латышской эмиграции, часть которой в прошлом в той или иной мере сотрудничала с нацистами и была причастна к уничтожению евреев или подозревалась в этом, Эзергайлис, по моему убеждению, своими научными поисками совершил поступок, равный нравственному подвигу. И здесь, в Риге, в открытой аудитории, Эзергайлис впервые поведал итоги своего научного труда на эту, прежде запретную, монополизированную советскими органами тему. Эзергайлис неоднократно выступал и в печати, а затем издал объемистую книгу " Холокост в Латвии" сначала на английском, а затем и на латышском языке.
Публикации Эзергайлиса вызывали полемику. Многих не устраивало то, что американский историк акцентировал руководящую роль немецких нацистов в расправах местных латышей с еврейским населением в провинции. Его оппоненты не без основания настаивали на самостоятельной роли части латышей в убийствах евреев. Доля истины была в рассуждениях обеих сторон, однако, бесспорно одно: не было бы Гитлера, не было бы и Холокоста, в том числе и здесь, в Латвии. На эту тему ко мне как к единственному тогда депутату сейма еврейской национальности, поступало много писем от латышей. Письма были разноречивыми, в них были протест против якобы несправедливых обвинений, недоумение и боль, искренняя обида, но было и сожаление, сочувствие к пережившему трагедию еврейскому народу. Известный латышский писатель Миервалдис Бирзе, ныне покойный, с которым я лично знакома не была, писал мне тогда неоднократно, в течение ряда лет. Он был против реабилитации тех, кто расстреливал евреев, высказывался за справедливую кару преступникам, не понесшим еще наказания. Отношение Бирзе ко мне отражало, на мой взгляд, его отношение к народу, который я представляла, и у него было желание это свое отношение выразить. 9 декабря 1996 года Бирзе писал из Цесиса, где постоянно жил: "Прочитал в газете, что Вы снова депутат, радуюсь и поздравляю. Сейму нужны честные и знающие члены. Верю, что Вы именно такая. Желаю успехов в выполнении новых обязанностей".
В начале девяностых годов тема роли латышей в Холокосте усиленно муссировалась латышскими национал-радикалами. Появлялись откровенно антисемитские публикации некоего Висвалдиса Бринкмаиса, весьма темной личности с неясным прошлым, который с претензией на историчность настаивал на виновности в Холокосте самих евреев, на их участии в собственном уничтожении. Публиковались агрессивные статьи эмигранта Болштейна по поводу поисков нацистских преступников, якобы инспирированных евреями, которые "терроризируют всю латышскую диаспору". Подобные выступления носили, несомненно, провокационный характер и были явно рассчитаны на последующие ответные шаги, на усиление конфронтации.
В декабре 1991 года в Румбульском лесу на многолюдном траурном митинге в память расстрелянных там нацистами десятков тысяч евреев выступил с короткой заранее подготовленной речью Анатолий Горбунов, в которой допустил бестактность, высказав пожелание не только латышам, но и самим евреям переоценить свое прошлое: "Еврейский народ тоже может оценить самокритично историческую роль отдельных своих членов предыдущего поколения, особенно во время революции 1917 года и событий 1940 года в Латвии". Человек, на мой взгляд, лично далекий от антисемитизма, Горбунов, тем не менее, не избежал свойственного советской коммунистической элите отстраненного и сугубо формального отношения к трагедии еврейского народа. Думаю, что тема Холокоста ему в то время была малознакома.
С ответной речью тут же возмущенно и резко выступил Маврик Вульфсон. Он напомнил о роли латышей, которые были палачами евреев, и обвинил огромное большинство населения оккупированной немцами Латвии в молчаливо-равнодушном отношении ко всему происходившему, чуть ли не в согласии с творившимися тогда чудовищными преступлениями. Неожиданное выступление Вульфсона меня тогда озадачило. Еще совсем недавно, будучи, несомненно, хорошо осведомленным о чудовищных фактах Холокоста в Латвии, он под овации сотен тысяч латышей оказал безоглядную поддержку обретению ими государственной независимости. Сейчас же его тяжкие обвинения были обращены по существу и ко всем тем, чьим общим любимцем он был, кто еще совсем недавно носил его буквально на руках, одаривая цветами, и кого он сам с трибуны всенародно называл "мои миленькие". Что изменилось за столь короткое время в его позиции, мне было неясно. Приведу цитату из той пространной и несомненно, заранее подготовленной речи Вульфсона:
"Во-первых. Чем объясняется, что именно в Латвии немецкие фашисты нашли относительно много приспешников-коллаборационистов готовых вместо немцев и, главное, по собственной инициативе участвовать в насилии и убийствах своих еврейских сограждан, соседей и даже друзей, а потом и в дележе имущества умерщвленных?
Второй вопрос. Чем объяснить, что большинство латышей с полным равнодушием смирились с тем, что Рига -- столица Латвии и гордость латышского народа -- в годы немецкой оккупации была превращена в кладбище более чем ста тысяч жертв Холокоста?
Третий вопрос. Чем объяснить, что в свободной и независимой Латвии факт массового уничтожения евреев в период с 1941 по 1944 год в целом обходят молчанием, ограничившись лишь декларативными заявлениями парламента и уклоняясь от самоочищающего покаяния, которое единственно могло бы показать, что новый холокост на латвийской земле никогда больше не повторится".
В речи Вульфсона не было ответов на эти вопросы. Однако он сознательно обострил эту тему и ответы, казалось, напрашивались сами собой: очевидно, существует некая историческая предрасположенность латышей к антисемитизму. Но так ли это? На мой взгляд, такая постановка вопроса неизбежно вызывает естественный протест латышей, не содействует прогрессу во взаимоотношениях между ними и евреями и снова подбрасывает искомый национал-радикалами объект ненависти, неприязни, взаимного отчуждения и подозрения. Оживляет все то, чем так успешно пользовались поработители и палачи всех мастей, чтобы направить в нужное им русло чувства и помыслы людей. У меня лично нет ощущения, что тени моих родных, расстрелянных в Румбуле, взывают ко мне с требованием добиваться того, чтобы нынешнее поколение латышей постоянно ощущало себя виновным в их гибели и принесло всеобщее и публичное покаяние. Уверена, что именно в память о погибших необходимо общими усилиями сделать все, чтобы установить дух добрососедства и взаимопонимания, идя навстречу друг другу.
Утверждение об изначальной приверженности латышей к нацизму широко распространялось советской пропагандой в послевоенные годы в качестве обоснования незаконных массовых репрессий. То, что латыши участвовали и в борьбе против фашизма, не принималось в расчет, как и то, что и в советских органах государственной безопасности -- как после революции, так и в 1940 году -- было немало латышей. Латышскому народу как таковому было по существу выражено недоверие. Этот мотив, к сожалению, присутствовал в некоторых постсоветских выступлениях и публикациях. Не надо забывать, что нацистская Германия, оккупировав оставленную советскими войсками Латвию, использовала все возможные средства, чтобы убедить латышей, тяжко травмированных первым годом советской власти, в своей освободительной миссии. Пропагандистская машина нацистов была ничуть не слабее коммунистической. Летом 1941 года по свежим следам разгула здесь органов НКВД материала для их пропаганды было достаточно. То, что часть латышей была среди союзников немцев в борьбе против коммунизма, -- это исторический факт, однако он не может служить основанием, чтобы зачислять в союзники нацизма весь латышский народ. Среди латышей были и активные противники нацистских оккупантов, были их жертвы. Надо понять, что поколение, начавшее свою самостоятельную жизнь перед Второй мировой войной -- поколение трагическое. Это относится к живущим здесь людям всех национальностей.
К сожалению, у латышей до сих пор было мало исторического времени, чтобы самостоятельно заниматься демократическим воспитанием народа, веками они были заняты лишь тем, чтобы выжить. Период их независимости между двумя мировыми войнами был слишком коротким, чтобы в народе смогли сформироваться строгие этические правила, стойкий иммунитет против крайних проявлений ненависти. К тому же после Первой мировой войны в Латвии искусственно культивировался агрессивный национализм, легально и нелегально действовали близкие нацизму организации, проповедовавшие ненависть к евреям. Ненависть, возведенная в принцип, санкционированная, стимулированная как добродетель, как служение идее высшей справедливости, приводит к страшным последствиям. Даже немцы, нация великой европейской культуры, у которых путь самостоятельности был несоизмеримо дольше, чем у латышей, в своей массе вели себя во время фашистского режима ужасно. Последующие десятилетия пребывания латышей в условиях советского тоталитарного режима, который не стимулировал, а скорее препятствовал самопознанию народа, также сыграли свою отрицательную роль: одна крайность -- жесткий запрет национализма, породила другую -- агрессивный национализм.
Упорные попытки в начале девяностых годов выдвинуть впереди всех сложных проблем еврейский вопрос не были случайными. Это был, несомненно, политический заказ. В зарубежной печати появились утверждения о том, что "латыши испытывали особые симпатии к немецким фашистам". Это была старая мелодия в новом исполнении. "У евреев особые симпатии к коммунистам", -- утверждали в свое время нацисты. Недопустимо делить народы на "хороших" и "плохих" и находить достойными сострадания только одних. Нельзя усматривать вину всего народа в совершении преступлений отдельными, пусть даже многочисленными людьми, к этому народу принадлежащими. Разве не так рассуждали гитлеровцы? Разве это не приверженность древним стереотипам ненависти, натравливания одной части населения на другую, используя различия в цвете кожи, этнической принадлежности, религии? Если это не расизм, то, что такое расизм? Внедрению в сознание взаимной ненависти служило даже великое искусство. Вспомним известную картину Иеронимуса Босха "Несение креста", созданную в XV веке, на которой Иисус изображен в окружении жестокой, грубой толпы евреев с утрированными семитскими чертами лиц и отвратительными гримасами. Эти образы впоследствии нацистская пропаганда использовала в качестве прототипов зловещего стереотипа еврея -- еврея-плутократа, еврея-коммуниста.
Известно, что немалая часть евреев поддержала в свое время большевистский переворот в России, даже приняла в нем активное участие. Большинство из них видели решение еврейского вопроса в "коммунистическом интернационализме", что впоследствии оказалось химерой. Однако руководство сионистских организаций России крайне отрицательно отнеслось к Октябрьскому перевороту и сразу начало борьбу против большевизма. Против большевиков выступали и еврейские религиозные круги. Известный на Украине раввин Гутман заявлял в 1919 году: "Большевизм с точки зрения святой Торы -- своего рода вавилонское столпотворение, поколение которого было наказано потопом, ибо не могло существовать. Также и большевизм, пытающийся подкопаться под самые основы, на которых стоит религиозная часть еврейства, не может рассчитывать на симпатии этой части. Я даю клятву от имени всех еврейских общин, что в верующей части еврейства нет места для большевизма".
Евреи, как и представители других народов России, в том числе и латыши, были в обоих противостоящих политических лагерях: и среди большевиков, и среди боровшихся против них других политических партий. Раскол нередко происходил и внутри семей. В историю вошли не только евреи Троцкий, Свердлов, Урицкий, Каганович, но и такие известные дореволюционные деятели кадетской партии, государственные и общественные деятели, как Винавер, Грузенберг, Пасманик, Слиозберг и другие, ставшие впоследствии активными деятелями белоэмиграции. Среди евреев-эмигрантов, вынужденных покинуть Россию после Октябрьского переворота, было немало видных деятелей различных партий: кадетов, эсеров, меньшевиков, бундовцев, представителей торгово-промышленных кругов.
Нельзя говорить об ответственности всех немцев или всех русских за преступления тоталитарных режимов. Понятие коллективной юридической вины противоречит основам уголовного права. Любое массовое уничтожение людей, совершенное для достижения политических или военных целей, -- это своего рода холокост. Но и попытка ввести в правовую теорию и практику принцип коллективной ответственности по любому групповому признаку -- путь к правовому холокосту. К тому же, коллективная вина обезличена, это -- вина всех и в то же время ничья. За этим ложным, расплывчатым понятием имеют возможность спрятаться, уйти от справедливого возмездия конкретные преступники. Коллективные обвинения порождают стремление к коллективной самозащите, к отрицанию несправедливо вмененной вины. Защищаясь от коллективных обвинений, отрицая свою причастность к преступлениям, люди порой отрицают и само преступление, отрицают неизвестные им лично факты и тем самым вольно или невольно выгораживают истинных виновников. Отказ от поисков "вины народа" является непременным условием беспристрастного исследования политологами и историками всех событий периода тоталитарных режимов в мире, в том числе и в Латвии.
В конце Второй мировой войны между СССР и его западными союзниками была достигнута негласная договоренность о том, что поддержке подлежат лишь те движения сопротивления фашистским оккупантам на советской территории, которые непосредственно содействовали Красной армии. Более полувека замалчивалась нелегальная деятельность Латвийского центрального совета в годы немецкой оккупации, состоявшего из представителей ряда довоенных латышских партий и возглавляемого профессором Константином Чаксте. Еще до создания этого центра в 1943 году сотни людей тайно или открыто участвовали в сопротивлении нацистскому режиму: изготавливали нелегальные воззвания, издавали листовки, распространяя информацию о преступлениях оккупантов в Латвии. Их преследовали нацисты, заключали в концентрационные лагеря, расстреливали. Главной целью Центрального совета было восстановление после разгрома гитлеризма независимой демократической Латвии. В феврале 1944 года совет направил на запад меморандум, в котором протестовал против обоих оккупационных режимов, декларировал необходимость немедленного восстановления суверенитета Латвийского государства. Документ подписали 188 видных представителей латышской интеллигенции. Многие участники Цетрального совета подверглись преследованиям нацистов, были отправлены в концлагерь Штутгоф на территории Польши и погибли, иные в конце войны эмигрировали на Запад. Оставшиеся в Латвии были репрессированы коммунистами, попали в советские лагеря. Константин Чаксте погиб в концлагере Штутгоф, где незадолго до своей смерти сумел спасти от смерти в газовой камере своего бывшего студента еврея Леона Панциса.
Не раз латыши с горечью задавали мне вопрос: "Как поступать, чтобы имя Латвии в мире не звучало параллельно с понятием антисемитизма?" Ответить на этот вопрос нелегко. Общественное мнение травмирует не только прошлое, но и настоящее, и даже такая деталь, как упрямое стремление латышей, во что бы то ни стало, использовать сегодня в Латвии древний индоевропейский орнаментальный элемент -- свастику, скомпрометированную Гитлером и ставшую повсеместно символом нацизма. Это вызывает негативные ассоциации не только у евреев. В начале девяностых годов были определенные основания подозревать некоторую часть латышского общества в антисемитских настроениях. Это были не только явно провокационные публикации ультра-националистов в некоторых периодических изданиях. Были и факты, которые заставляли серьезно задуматься над позицией людей, казалось бы, далеких от крайних политических позиций, мнение которых могло отражать взгляды, доминировавшие среди латышей. Летом 1994 года на страницах печатных изданий неожиданно развернулась широкая и скандальная лингвистическая полемика по поводу того, какое слово следует официально употреблять на латышском языке -- ebrejs (еврей) или ??ds (жид). Высказывались противоположные точки зрения. Те, кто настаивал на слове ??ds, ссылались на то, что именно оно является исторически обоснованным и верным. Противники же не без основания утверждали, что это слово стало для евреев, переживших Холокост, знаком беды и горя, национального унижения. На эту тему была даже организована специальная конференция под эгидой "Фонда Райниса и Аспазии" в помещении Союза писателей с рассылкой предполагаемым участникам изящно оформленных пригласительных билетов. Эту явно спровоцированную дискуссию вели люди, которых я до этого никак не могла заподозрить в антисемитизме: поэт Улдис Берзиньш, известный своими переводами с иврита на латышский, в частности переводом Торы (Моисеева Пятикнижия), и Вилнис Балтиньш -- один из инициаторов установления дружеских отношений Латвии с Израилем. Это наводило на мысль о возможном двоедушии этих людей. Как и многие уроженцы довоенной Латвии, я знала, что во всех официальных документах того времени фигурировало слово ??ds, не имевшее в те годы отрицательного значения. В советское время, особенно в послевоенные годы, в условиях государственного антисемитизма слово "еврей" несло значительно более отрицательную нагрузку, чем довоенное латышское ??ds. Главным является смысл, который в то или иное время вкладывается в обозначение национальности человека, само отношение к его национальной принадлежности. Однако настойчивое стремление легализовать обозначение ??ds, вопреки его травмирующей эмоциональной окраске для большей части евреев Латвии, меня глубоко возмутило. Такая дискуссия уже сама по себе носила явно оскорбительный для многих евреев характер, и этому не могло быть никаких лингвистических оправданий. С тяжелым сердцем шла я тогда на это мероприятие и с горечью оттуда уходила. 30 июня 1994 года я выступила в газете "Диена" с заметкой под заголовком "Не настало ли время поставить точку?" У меня сложилось впечатление, что вопрос тогда был поднят искусственно, что это была запланированная акция, с тем чтобы, казалось бы, чисто лингвистическую дискуссию перевести в политическую. Кто-то был инициатором, заказчиком и спонсором этого провокационного мероприятия, и трагедия евреев в очередной раз использовалась в борьбе за власть, за сферы политического влияния. В дальнейшем слово ??ds ни в официальных документах, ни в подавляющей части печатных изданий на латышском языке не употреблялось, однако в памяти людей та, теперь уже давняя, полемика оставила свой горький след.
Обоснованное раздражение в широких кругах Запада вызвала и демонстративная героизация латышских легионеров, служивших в годы Второй мировой войны в рядах германской армии в качестве составной части войск СС. С легкой руки национал-радикалов поначалу постепенно, робко, а потом все громче и настойчивее ветеранов этого легиона стали представлять борцами за освобождение Латвии от оккупантов -- сначала советских, а затем и немецко-фашистских. Однако независимо от тех или иных личных мотивов объективно они, находясь в составе войск нацистской Германии, до последних дней сражались лишь за нацистский "новый порядок", представлявший тогда смертельную опасность для всех народов мира. Поэтому сегодня легионеры-ветераны СС, шествующие по улицам со своей символикой -- это вызов общепринятым нравственным нормам. Надо признать, однако, что тема латышских легионеров, тема добровольного или вынужденного коллаборационизма на территории оккупированной Латвии, несомненно, является одной из болевых точек ее трагической и противоречивой истории. В силу моего воспитания и принадлежности к еврейскому народу, ставшему жертвой нацизма, глорификация легионеров -- части нацистской армии -- для меня неприемлема. Тем не менее, я была и остаюсь противницей их безоговорочной демонизации и, прежде всего, пытаюсь многое впервые понять сама. Тема эта имеет несколько аспектов, и, в любом случае, замалчивать ее не следует. Ведь почти в каждой семье латышей -- этого маленького, расколотого на части, народа -- были жертвы двух тоталитарных режимов, были вольные или невольные коллаборационисты. Такова жизнь, и надо научиться спокойно относиться к исповедям людей с разной судьбой, к исследованию прошлого, иначе мы никогда не узнаем всей правды о прошлом. Не стоит принимать в штыки как враждебную любую точку зрения, противоположную привычной. Бывшие легионеры с лихвой расплатились за свое добровольное или вынужденное участие в войне на стороне нацизма. Большинство оставшихся в Латвии, которых не расстреляли советские трибуналы, прошли через страшное чистилище ГУЛАГа, многие погибли в лагерях. Не думаю, что был усыпан розами и путь тех латышских легионеров, кто в конце войны покинул родину и ушел на Запад. Жизнь на чужбине, в обстановке подозрительности и всеобщего осуждения гитлеризма -- тоже наказание.
В годы Второй мировой войны вовлеченными в военные действия на стороне немцев оказывались при тех или иных обстоятельствах многие люди. В соответствии с советскими законами все они были предателями, врагами и подлежали самому суровому наказанию, чаще всего -- физическому истреблению. Среди них были люди разных национальностей, в том числе, и не мало русских. По разным оценкам тогда в войну на стороне германского вермахта было вовлечено до 400 тысяч русских. В течение более полувека правда о русских частях гитлеровской армии советской пропагандой замалчивалась, да и сейчас не предана широкой гласности. Наиболее известной была РОА -- Русская освободительная армия генерала Власова, в которой насчитывалось более 50 тысяч человек. Самого Власова в 1945 году поймали американцы, выдали СССР, и он был казнен. Это общеизвестный факт. Но недавно я прочитала документы о трагической истории другого военного формирования -- Первой русской национальной армии, возглавлявшейся генерал-майором германского вермахта Артуром Хольмстоном. Она сформировалась лишь в начале 1945 года и насчитывала почти 6000 человек. Настоящее имя этого генерала -- Борис Алексеевич Смысловский. Он родился в 1897 году в Финляндии, входившей тогда в состав Российской империи. В 1917 он был офицером царской армии, остался верен присяге и во время Гражданской войны боролся на стороне белогвардейцев. В период между двумя мировыми войнами Смысловский жил как эмигрант в Польше. После нападения Германии на Советский Союз он в рядах вермахта формировал русские разведывательные и агентурные части для использования их против Красной армии, организовал двенадцать агентурных батальонов.
Смысловский был во власти иллюзии, что война Гитлера с Россией является подходящей платформой для продолжения борьбы русских против коммунистов, за уничтожение этой преступной системы. Он создал в составе вермахта свою русскую армию, состоявшую из довоенных русских эмигрантов, из русских военнопленных, попавших в окружение в первые дни войны по вине советского командования, оставленных на произвол судьбы и обреченных на погибель, а также славянских рабочих, насильно угнанных в Германию. Вступив в состав германского вермахта, они оказались в роли предателей своей страны, но еще раньше они сами были жестоко преданы своей родиной, ее бесчеловечной властью. Многие из них уже с детства пережили ужасы массового голода, раскулачивания, репрессий советского режима. От генерала Власова Хольмстон отличался тем, что хотел использовать свою армию только на Восточном фронте, а не против западных союзников. Он надеялся, что после поражения Германии американцы и англичане продолжат войну против Сталина и что его армия вступит затем в освобожденную Россию.
Когда поражение Германии стало очевидным, Хольмстон со своей армией находился на Восточном фронте неподалеку от Бреслау (Вроцлава). Он направил ее на юг, не желая попасть в руки американцев или французов, так как в соответствии с решениями Ялтинской конференции это означало бы выдачу Советскому Союзу. Большая часть его армии была разгромлена, в живых остались около 500 человек. В хаосе последних дней войны в Европе в ночь со 2 на 3 мая 1945 года Хольмстону удалось отвести своих людей на запад и перейти границу между тогда еще "Великой Германией" и княжеством Лихтенштейн, где было больше шансов избежать выдачи Советскому Союзу. Там им было представлено временное убежище, и они были интернированы. В течение лета и в начале осени 1945 года большая часть рядовых русских солдат в надежде вернуться на родину к своим близким сдались французам или поддались на уговоры и посулы советской военной комиссии по репатриации. Всем им была обещана амнистия и подробное расследование того, кто виновен, а кто нет. Эта военная комиссия по репатриации во главе с генерал-майором Вихаревым, находившаяся в Швейцарии, появилась в Лихтенштейне в августе 1945 года и была очень вежливо встречена правительством и князем Лихтенштейна. Вначале старания склонить интернированных русских к возвращению на родину были даже одобрены, но в дальнейшем, обнаружив в действиях советских офицеров шантаж и угрозы, под давлением дружественно настроенного к русским солдатам населения страны, местного духовенства и Красного Креста было принято решение не выдавать их в принудительном порядке.
Я видела фотографии возвращавшихся солдат перед посадкой в поезд. Они стояли в ряд, держа в руках портрет Сталина и лозунги "Родина ждет" и "Привет горячо любимой родине СССР". Это были совсем молодые крестьянские и рабочие русские парни, скорее всего малограмотные. Их поили на дорогу русской водочкой, и они отправлялись домой с песнями под звуки гитары и аккордеона. Некоторых все же одолевали сомнения, и кое-кто в последние минуты, спрыгнув с подножки уже движущегося состава, остался в Лихтенштейне. Из Лихтенштейна не возвратилось домой 134 русских, включая 20 женщин. Те, кто не поддался тоске по родине и не поверил обещаниям советских комиссаров, обязаны Лихтенштейну своей жизнью и свободой. Лихтенштейнцы отнеслись к ним по-человечески, и оставшиеся в этой маленькой стране русские обрели здесь свою новую судьбу, стали индивидуальностями с конкретными лицами, которые уже было невозможно стереть как цифры. Те же, кто возвратился в Советский союз, канули в небытие -- о них уже никто и ничего больше не слышал. Благодаря деятельности митрополита Русской православной церкви за границей и помощи живущих в Аргентине русских, аргентинский президент Перон в 1947 году выразил готовность предоставить убежище оставшимся в Лихтенштейне русским. Сам Хольмстон-Смысловский через некоторое время вернулся в Лихтенштейн, где и умер в 1988 году.
Узнавая все новые и новые подробности человеческих судеб в критические моменты Второй мировой войны, я прихожу к выводу, что у каждого человека, вынужденно оказавшегося в тисках между двумя преступными режимами и втянутого в их военное противоборство в условиях крайне ограниченной возможности выбора или даже отсутствия таковой, была несомненно своя правда. Каждый был движим своей логикой, своей выстраданной философией, и все они были подвержены влиянию идеологии своего времени. Латышские легионеры в годы Второй мировой войны не были исключением, и это надо постараться понять и принять, как объективный факт.
Нередко приходится слышать, что между нацистским и коммунистическим режимом существует принципиальная разница, и, несмотря на целый ряд общих черт, идеологическая природа этих режимов была различной. Советский режим, по крайней мере, декларировал благие намерения, в то время как сущность нацизма уже изначально была всецело человеконенавистнической и открыто несла угрозу всему человечеству. Я думаю, что такая позиция, в определенной мере извиняющая один из двух тоталитарных режимов, является неверной. Как у коммунистов, так и у нацистов хватало ложных постулатов, крайне привлекательных для одной части общества и смертельно опасных для другой его части. И та, и другая идеология изначально предполагала "последний и решительный бой" с врагами, во имя "светлого будущего народа". Нацизм и коммунизм -- та же идея насилия одной части общества над другой. Нацисты объявляли врагами "мировое еврейство" и всех остальных представителей "низшей расы", коммунисты -- "мировой капитализм" и весь остальной "социально чуждый элемент". В результате этой идеологически мотивированной кровавой вакханалии, ставшей голгофой для десятков миллионов ни в чем неповинных людей, наступили тяжелые последствия, окончательный итог которых все еще трудно предсказать.
Любая система политических рассуждений, если она является абсолютно некритической по отношению к себе, оказывается безумством, даже если первоначально в ее основе были самые возвышенные идеи и цели. На мой взгляд, эксплуатация большевиками благородных идей свободы, равенства и братства лишь усугубляет их вину перед историей. Они превратили эти идеи в религию ненависти ко всем инакомыслящим, служившей обоснованием братоубийства с целью захвата и удержания власти любой ценой. Как нацизм, так и коммунизм прибегали для достижения своих целей к изощренному мифотворчеству. Нацизм декларировал свою цель открыто -- установить мировое господство, ввести свой "новый порядок". Германский нацизм на пути к осуществлению своих целей в отведенные ему историей двенадцать лет физически уничтожил шесть миллионов евреев и наделал еще много других бед. Коммунистический режим в Советском Союзе декларировал такие же цели лишь в более завуалированной форме и осуществлял их на практике в течение более семидесяти лет. Нацистский Холокост был не единственным кошмаром двадцатого века; то, что творилось на Лубянке и за колючей проволокой, быть может, страшнее газовых камер -- кто сегодня это измерит? У мертвых уже не спросишь... В лагерях люди умирали от непосильного труда и голода, их расстреливали палачи -- как гитлеровские, так и сталинские, бросали голых, как собак, в яму, сжигали трупы, а на смену им шли все новые и новые этапы -- миллионы жертв.
Самоистребление России началось уже в 1917 году. В книге Льва Троцкого "Моя жизнь" я прочитала: "В тягчайшей обстановке Гражданской войны, спешных и бесповоротных решений, среди которых могли быть и ошибочные, Ленин ставил заранее свою подпись под всяким решением, которое я найду нужным вынести в будущем. Между тем от этих решений зависела жизнь и смерть человеческих существ... Самая мысль о таком необычайном документе могла возникнуть у Ленина только потому, что он лучше моего знал или подозревал источники интриг и считал необходимым дать им наивысший отпор".
Уже сразу после Октябрьского переворота начался массовый расстрел заложников "из буржуазии и офицерства", уничтожение людей только по признаку их социального положения при старом режиме. После убийства председателя Петроградской ЧК Урицкого "Красная газета", официальный орган Петроградского Совета, писала: "Кровь за кровь. Без пощады, без сострадания мы будем избивать врагов десятками, сотнями. Пусть их наберутся тысячи. Пусть они захлебнуться в собственной крови!.. Пусть прольется кровь буржуазии и ее слуг, -- больше крови!" Как не увидеть здесь родство с нацизмом, объявившим спустя всего шестнадцать лет, что великая цель оправдывает любые средства, любые жертвы и тот, кто хочет ее достигнуть, должен отрешиться от жалости и сомнений, ни перед чем не останавливаясь. Как среди нацистов, так и среди коммунистов были люди, которые фанатично и искренне верили, что для достижения всеобщего счастья все дозволено. Впоследствии они гибли и сами.
Как нацистский, так и коммунистический режимы ознаменовались идеологической, принципиальной отменой нравственного закона. Пожелать завладеть чужим имуществом, силой захватить чужое -- в этом главный побудительный мотив коммунистической идеи. Поскольку никто добровольно своего добра не отдаст, то следовало уничтожение "социально чуждых элементов", т.е. насилие и убийство. При обоих режимах преступления идеологически оправдывались ложью, ложь всецело заступала на место правды.
Иван Бунин писал в 1924 году о "кошмарно-кровавом балагане, чудовищные последствия которого неисчислимы и, быть может, непоправимы". Это были пророческие слова. По данным созданной Хрущевым в 1960 году комиссии Шверника, только за шесть с половиной лет большого террора, развернутого в стране с 1 января 1935 по 1 июня 1941 года, было арестовано 19 840 000 человек и из них расстреляно 7 000 000. Расправы над командирами вооруженных сил дали впоследствии Гитлеру возможность первых легких побед на Восточном фронте, привели к тому, что миллионы советских солдат сразу же попали в плен. Это же стало одной из причин трагической блокады Ленинграда. Море крови, пролитое коммунистами, не имеет равных в истории. Перечитывая "Шум времени" Осипа Мандельштама, я думала о его дальнейшей страшной судьбе. О том, что такое уникально сложное создание, как этот великий поэт, сформированное временем, традициями, различными культурными веяниями, книгами, музыкой, архитектурой, находясь в условиях тоталитарного режима находит совсем простой конец -- в коммунистическом в ГУЛАГе. Мракобесие и не спровоцированная жестокость перечеркнули жизни великих творцов, рожденных временем, -- Всеволода Мейерхольда, Николая Вавилова, сотен тысяч уникальных человеческих созданий. Чем больше мы пытаемся разумно объяснить эти страшные явления истории, тем безумнее и непонятнее они для нас становятся. У нацистов были свои жесткие правила террора, террор же сталинский носил явно схоластический характер. "При Гитлере, -- говорил Исайя Берлин, -- какой-нибудь почтальон, если он был немец и в необходимых случаях механически делал "хайль", мог и не разделять идей наци, и при этом жить совершенно спокойно, зная, что его как законопослушного гражданина никто не арестует. При Сталине не существовало той суммы условий, исполнение которых гарантировало спасение от лагерей. В этом смысле коммунизм в отличие от фашизма -- абсолютное, никакими, даже человеконенавистническими правилами не управляемое, зло. Абсолютное зло".
Знаменательно, что уже с двадцатых годов прошлого века Сталин поддерживал Германию, вопреки запрету Версальского мира оказывал ей военную помощь, помогал ее вооружению. Советское ГПУ сотрудничало с нацистским гестапо в тридцатые годы, советские специалисты обучали немецких военных летчиков. Военная психология обоих режимов была близка. Параллели возникают и при чтении воспоминаний Льва Троцкого "Моя жизнь". Создатель и организатор армии большевистского государства писал: "Главнокомандующим Восточного фронта в 1918 году был назначен полковник Вацетис, который командовал до этого дивизией латышских стрелков. Это была единственная часть, сохранившаяся от старой армии. Латышские батраки, рабочие, бедняки-крестьяне ненавидели балтийских баронов. Эту социальную ненависть использовал царизм в войне с немцами. Латышские полки были лучшими в царской армии. После Февральского переворота они почти сплошь обольшевичились и в Октябрьской революции сыграли большую роль. Вацетис был предприимчив, активен, находчив. В противоположность другим военным академикам он не терялся в революционном хаосе, а жизнерадостно барахтался в нем, пуская пузыри, призывал, поощрял и отдавал приказы, даже когда не было надежды на их выполнение... Нельзя строить армию без репрессий. Нельзя вести массы людей на смерть, не имея в арсенале командования смертной казни. До тех пор, пока гордые своей техникой, злые, бесхвостые обезьяны, именуемые людьми, будут строить армии и воевать, командование будет ставить солдат между возможной смертью впереди и неизбежной смертью позади..."
Близки и даже идентичны оказались и внешнеполитические стратегические цели обеих империй зла; это привело к величайшей трагедии в истории человечества -- Второй мировой войне. Сталину был выгоден военный пожар в Европе, чтобы в итоге захватить власть в мире. Не сбылась мечта Гитлера об установлении "нового порядка", но осуществился замысел Сталина: в результате Второй мировой войны именно им был установлен новый порядок в Восточной Европе. А идеология и практика коммунизма не стали предметом правовой оценки, объектом официального международного осуждения, каким стал гитлеровский нацизм после его разгрома.
Нюренбергский процесс 1945--1946 годов над главными нацистскими военными преступниками явился первой попыткой мирового сообщества наказать организаторов миллионных человекоубийств. Главный обвинитель от США Роберт Джексон на процессе заявил: "Преступления, которые мы стремимся осудить, столь преднамеренны и злостны, имеют столь разрушительные последствия, что цивилизация не может потерпеть, чтобы их игнорировали, так как она погибнет, если они повторятся". Члены Международного трибунала и обвинители от США, Франции и Великобритании были гражданскими юристами, а все советские представители были военными и неизменно являлись на заседания в военной форме. Чудовищность и колоссальные масштабы совершенных нацизмом преступлений, их наглядность и очевидность последствий лежали здесь же, недалеко -- в руинах Европы. Но именно в силу невообразимого масштаба преступлений их юридическая доказуемость затруднялась. Жертв было так много, что понятие преступления тонуло, растворялось в море смерти и крови. Тем не менее, Нюренбергский трибунал осудил преступления нацизма и его организаторов, однако в то же самое время захлопнул двери перед раскрытием преступлений коммунистического режима СССР -- страны-победителя.
С молчаливого согласия обвинителей стран-союзников -- Америки, Англии и Франции -- были соблюдены навязанные тогда советской делегацией условия игры: не допустить обсуждения предвоенных советско-германских отношений, их тайных договоров, судьбы прибалтийских республик и Польши, не касаться общественно-политического устройства, внутренней и внешней политики СССР. 1 апреля 1946 года в ходе допроса обвиняемого Риббентропа адвокаты Зайдль и Зиммер сумели преодолеть демарш главного обвинителя от СССР Романа Руденко и огласили факт существования секретных протоколов к пакту Молотова -- Риббентропа. Произошел грандиозный конфуз, жертвой которого стал помощник главного советского обвинителя Николай Зоря, ответственный за документальное обеспечение процедур допроса. 23 мая там же, в Нюрнберге, он погиб "при чистке личного оружия". Огромные людские потери, массовые репрессии, чудовищные преступления советского режима оказались оправданными перед лицом победы СССР над гитлеровской Германией. Это, в свою очередь, обусловило новую эскалацию закрытости и жестокости власти в СССР и за его пределами.
Уже, начиная с весны 1945 года, сотни тысяч иностранцев были арестованы в зоне советской оккупации и под конвоем отправлены на восток. Среди них были немецкие, румынские, венгерские и итальянские солдаты, освобожденные узники нацистских концлагерей, депортированные рабочие из Голландии, Бельгии, Франции, известные деятели, подобные Раулю Валленбергу. Большинство из них пропали без вести, сгинули в лагерях. Спаслись лишь считанные, которые затем рассказали о том, что с ними произошло.
В течение многих послевоенных лет юдофобия советского режима была связующим звеном между СССР и полуфашистскими режимами на Востоке, куда после разгрома гитлеровской Германии бежали тысячи нацистов, нашедших в Египте, Сирии, Ираке, Саудовской Аравии не только политическое убежище, но и работу в их правительственном, военном и пропагандистском аппарате. Кремль налаживал и развивал в этом регионе тесное военно-политическое, экономическое и идеологическое сотрудничество, важнейшими элементами которого были не только враждебное отношение к Израилю, но и ненависть к демократии, тоталитаризм. Это явилось важной составляющей той эскалации вражды и экстремизма, которая в конечном итоге привела к нынешнему международному терроризму, к смертельной угрозе всему цивилизованному миру.
Ущерб, нанесенный гитлеризмом огромен, но сталинизмом -- неизмеримо больший. Хотя бы потому, что многократно большими были время его властвования и масштабы распространения. Неисчислимы людские потери в результате Гражданской войны, голода и бесправия советского села, массовых репрессий. Через советские лагеря прошли сорок миллионов человек, половина из них погибли. Жизнь показала, что гитлеризм за двенадцать лет своего властвования не смог привести свой народ к той степени социального разрушения, к которому привел за семьдесят три года своего владычества тоталитаризм в России. Я счастлива, что участвовала в похоронах этого страшного режима.
Еще в девяностых годах неоднократно поступали предложения принять воззвание к народам мира о созыве международного военного трибунала "Нюренберг-2" для того, чтобы совершенные под руководством большевистской партии преступления были официально признаны преступлениями против человечества, не имеющими срока давности, а КПСС, КГБ и другие репрессивные органы -- преступными организациями, подлежащими полной ликвидации. Главных виновников предлагалось предать суду Международного трибунала. Однако устроить такой процесс, как тогда, в Германии, после войны, теперь было невозможно. В то время только военная победа союзников, в числе которых был и сталинский Советский Союз, переживавший тогда апогей своего тоталитаризма, сделала возможным и сам Нюрнбергский процесс, и осуществление оккупационными властями последующей программы денацификации. Тогда был конкретный субъект преступления, виновник -- руководство разгромленной гитлеровской Германии, нынешний же -- СССР прекратил существование. Он был побежден не внешней силой, не восстанием снизу, а был демонтирован самой партийной элитой. Ушли из жизни и главные виновники преступлений, а остальные растворились в массе.
В одном из своих выступлений журналист Абрам Клецкин справедливо заметил: "Для того, чтобы убить миллионы ни в чем неповинных людей, были нужны миллионы других, которые убивали, охраняли лагеря, убеждали, что это справедливо, необходимо, и еще миллионы, десятки миллионов, которые в это искренне верили". Я согласна с ним. То, что сегодня выглядит массовым безумием и ослеплением, было социальной психологией того времени, и сегодня трудно отделить преступников от народа. Нельзя политически судить или реабилитировать какие-то группы людей, можно лишь попытаться доказать конкретную вину в конкретном преступлении конкретного человека, строго соблюдая при этом презумпцию невиновности. Нет сегодня международных организаций, которые занимаются розысками преступников коммунистического режима, подобно тому, как известный всему миру Центр Визенталя разыскивает бывших нацистов. Я противница "политического фейерверка" -- суда над каким-нибудь старым и уже немощным человеком. До нынешнего поколения дошла уже запоздалая правда, время сделало свое дело -- ушло в небытие поколение палачей и жертв. И все меньше становиться людей, способных назвать подлинный грех эпохи, заставить память заговорить во весь голос и призвать себя и всех к осознанию прошлого, к нравственной оценке, возможно, даже к покаянию.
Надолго забытый поэт России Максимилиан Волошин писал в ноябре 1917 года в Коктебеле:
С Россией кончено... На последях
Ее мы прогалдели, проболтали,
Пролузгали, пропили, проплевали,
Замызгали на грязных площадях,
Распродали на улицах. Не надо ль
Кому земли, республик, да свобод,
Гражданских прав? И родину народ
Сам выволок на гноище, как падаль.
О, Господи, разверзни, расточи,
Пошли на нас огнь, язвы и бичи.
Германцев с запада, монгол с востока,
Отдай нас в рабство вновь и навсегда,
Чтоб искупить смиренно и глубоко
Иудин грех до Страшного Суда!
На постсоветском пространстве преступное прошлое официально так и не проклято. Запрет коммунистической партии, объявленный Борисом Ельциным в августе 1991 года, Конституционный суд России уже в ноябре 1992 года отменил. Получив легитимность, компартия стала быстро консолидировать свои ряды, покрывая молчанием преступления эпохи или даже оправдывая их. В мае 1995 года, к 55-тилетию победы во Второй мировой войне, в России появилась 200-рублевая монета с изображением Сталина. Вождя-полководца снова пытаются возвеличивать. Звучат голоса в защиту Берии, в подчинении которого в течение пятнадцати лет были все репрессивные органы и который повинен во множестве искалеченных судеб и гибели невинных жертв. В опубликованных мемуарах бывших крупных чекистов, ответственных работников советских разведорганов -- Судоплатова, Воскресенской-Рыбкиной и других, -- хотя и предаются гласности преступные методы ВЧК--КГБ, однако наряду с этим идеализируется и романтизируется деятельность "легендарных", "блистательных" разведчиков, обладавших превосходным даром общения, владевших многими европейскими языками. Они все еще самоотверженные герои, хотя фактически действовали не в интересах своего народа, а единственно с целью сохранения и упрочения режима, несовместимого с интересами народа, были преданными слугами этого режима, проповедовавшего исступленную социальную ненависть. Они служили не своему отечеству, а преступной системе власти. Все чаще приводится утешительная и все извиняющая фраза "Такие были времена"... Судоплатов полностью реабилитирован, просидев "ни за что" пятнадцать лет. Также признан невиновным и посмертно в 1990 году реабилитирован Эйтингон -- непосредственный руководитель и организатор убийства Льва Троцкого.
Ни одно государство не может обойтись без своей тайной агентуры, это понятно. Но надо провести грань между осуществлением необходимых разведывательных функций и деятельностью, ставящей под угрозу общество, население. Еще в 1921 году, при Ленине, была создана токсикологическая лаборатория под названием "Специальный кабинет" для разработки ядов. В последующие десятилетия она располагалась за Лубянской тюрьмой. Ее "продукция" применялась для приведения в исполнение смертных приговоров и ликвидации неугодных лиц по прямому решению советского правительства. Работники советской разведки неоднократно проводили подобные акции за рубежом с использованием ядов. Сегодня, правда, люди на Западе уже не опасаются, " красных русских", на первом плане теперь -- вооруженные террористы, религиозные экстремисты, экологические преступники. Молодое поколение мало знает о прошлом, уже путает Ленина с певцом Джоном Ленноном, тем не менее, опасность возрождения в том или ином виде коммунистической идеологии, чреватой разрушительными последствиями все еще существует.
Полагаю, что на практике самого коммунистического учения Маркса не было нигде и никогда. Был лишь набор мероприятий, соответствующих моменту захвата власти, а затем и ее удержанию, якобы с целью осуществления этого учения. Я вообще считаю опасным заблуждением уверенность в существовании непреложной научной истины, владея которой можно предвидеть будущее и менять по своему усмотрению ход истории. Исайя Берлин отмечал, что существует колоссальная разница между социализмом как идеей, как спроектированными условиями человеческого существования, и социализмом, как реальной формой жизни. Это доказывает сравнение более или менее благородной идеи социализма с реальностью социализма во всем диапазоне -- от шведского до русского. Никакого социализма никогда не было, утверждал Берлин, он никогда и нигде не воцарялся, социалистического государства не существовало. Социализм может получиться только тогда, если все будут проникнуты желанием быть социалистами, и не будет оппозиции. Социализм заключает в себе элемент деспотизма общества над человеком. Поэтому Берлин был не за социалистов.
В своем труде "Четыре эссе о свободе", изданном в 1992 году в Лондоне, Берлин писал, что выстраданное столькими прогрессивными умами понятие всеобщего осуществления человеческих возможностей оказалось "формальным противоречием, метафизической химерой". "Наше время нуждается не столько в пылкой вере или сильном руководстве, сколько как раз в противоположном. Поменьше мессианского пыла и поболее просвещенного скептицизма, терпимости к различиям свободы для каждого меньшинства". Берлин создал свою оригинальную концепцию "негативной свободы", т.е. свободы не "во имя" идеалов, сверхценных идей, а для осуществления реальных потребностей человека. "Позитивные свободы" соответствуют гражданским правам и определяют возможность человека участвовать в процессе принятия политических и общественных решений для достижения общественного согласия. "Негативная свобода" -- право человека самостоятельно принимать решения, касающиеся личной жизни, и нести за это личную ответственность. Эти рассуждения Исайи Берлина мне близки, в них я вижу перспективу выхода из идеологических тупиков, в которое все мы были загнаны идеологией и практикой минувшего века.
Известный хирург академик Николай Амосов, который долгие годы был искренним сторонником социализма, впоследствии, получив доступ к закрытым библиотекам, пришел к выводу, что социализм как условие существования человека "не биологичен", не способен задействовать естественные стимулы развития общества. Как и агрессивный национализм, это попытка возбудить в обществе инстинкт стаи и заставить его сплотиться ради борьбы с врагом. Я уверена, что развитие человеческого общества обусловлено, в первую очередь и главным образом, не социальными переменами, вызванными сознательной и заранее спланированной деятельностью людей, а общими, глобальными, в первую очередь, природными закономерностями.
Изменения последнего десятилетия колоссальны. С одной стороны, они обогащают жизнь, с другой -- создают тревогу и затрудняют оценку жизни. Иным стал мир, иными стали мы, и надо теперь осознать, что жить в мире иллюзий и ностальгии уже невозможно. Сейчас нужно усилие, чтобы угнаться за временем, найти свое место в стремительно движущемся потоке дней и попытаться понять смысл этого движения. Надо стремиться к тому, чтобы соединиться с миром, слиться с ним, со своим временем, с историей, с людьми, а не противостоять ему, во что бы то ни стало. Надо прощаться с прошлым -- окончательно и бесповоротно.