Следующим утром Ингу разбудил телефонный звонок. Судя по тому, что Рита не брала трубку, она куда-то выехала, заключила Инга, подойдя к телефону.
- Алло! Алло! - произнесла она тихо, и тут же услышала голос Грегори, который ускорил биение ее сердца.
- Инга, - сказал Грегори с подчеркнутой теплотой в голосе. - Как вы? Меня Марго всегда просит докладывать ей, когда я прилетаю домой, что я и делаю.
- Грегори, ее, кажется, нет дома. Дело в том, - Инга смущенно засмеялась, - что я проспала. Мы засиделись допоздна. И судя по тому, что Рита не взяла трубку, ее нет дома. Она не хотела меня будить. Но я ей обязательно передам, что вы звонили. Спасибо еще раз за экскурсию.
- Это я должен вас благодарить, Инга. И еще, Инга... - Инга услышала дыхание на той стороне провода. Грегори молчал. После паузы он продолжал, не скрывая волнения. - Инга, мне кажется, что я стал немного другим после вчерашнего дня. Спасибо, Инга...
Грегори отключился. Инга села в кресло в ночной пижаме с трубкой в руке, не желая класть ее на рычаг, так как ей казалось, что трубка еще хранила дыхание Грегори... Она чувствовала, что что-то уже случилось с ней, чем она не в силах управлять. И сейчас ей стало ясно, что это началось, когда Грегори включил эту музыку в машине, когда вез ее из аэропорта к Рите. "Да, музыка, музыка. Это она протянула какие-то нити между нами. А ведь я что-то читала об этом, - размышляла Инга, пытаясь вспомнить... - Конечно, же "Крейцерова Соната".
Она спустилась в библиотеку и вытащила томик из стоявшего там собрания сочинений Толстого. Она стала листать страницы повести и обнаружила, что ничего не помнит, кроме основной сюжетной линии о том, что автор (герой, от имени которого ведется рассказ) повествует о встрече в поезде с человеком, который исповедуется перед ним в убийстве своей жены на почве ревности ее к музыканту - посетителю их дома на том основании, что он предполагал, что музыка, совместное ее исполнение (он на скрипке, она - на фортепиано) определяют чувственную близость между ними.
Инга помнила, что когда-то давно, при первом чтении новеллы ее, юную студентку, потрясли рассуждения Толстого (устами героя) о воздействии музыки на человека, на чувственные процессы, которые творит музыка в его душе.
Сейчас ей непременно хотелось перечитать эти рассуждения в надежде найти ответы на взволновавшие ее ныне вопросы. Она лихорадочно листала страницы. И... вот, вот, именно то, что она искала, что она хотела, чтобы оказалось здесь...
В сюжете новеллы нет ничего, что бы подтверждало физическую близость между женой страдальца-убийцы и музыкантом. И это правда. Но, правда, лишь частично. Он видел, что их единение в восприятии и исполнении музыки - это их близость, близость их душ, которая, по его понятиям, равноценна близости физической.
"Они играли "Крейцерову сонату" Бетховена. - Читала Инга с волнением, как впервые. - Знаете ли вы первое престо? Знаете?!... У!.. Страшная вещь эта соната. Именно эта часть... страшная вещь музыка. Что это такое? Я не понимаю. Что такое музыка? Что она делает? И зачем она делает то, что она делает? Говорят, музыка действует возвышающим душу образом, - вздор, неправда! Она действует, страшно действует, я говорю про себя, но вовсе не возвышающим душу образом. Она действует ни возвышающим, ни принижающим душу образом, а раздражающим душу образом..."
Инга с волнением продолжала искать то главное, что ей сейчас нужно было для решения загадки, которую перед ней поставила ее душа: "Только теперь я вспомнил их лица в тот вечер, - читала Инга, - когда они после Крейцеровой сонаты сыграли какую-то страстную вещицу, не помню кого, какую-то до похабности чувственную пьесу... Разве не ясно было, что между ними все совершилось в этот вечер? И разве не видно было, что уже в этот вечер между ними не только не было никакой преграды, но что они оба, главное она, испытывали некоторый стыд после того, что случилось с ними?"
Как представитель гуманитарной науки, Инга всегда к произведениям классиков относилась, как к научному труду в сфере изучения человека. И сейчас, читая текст Толстого, она радовалась, как ученый, которому удалось найти подтверждение своим собственным предварительным "исследованиям". И она знала по прочитанному ранее из биографии писателя, из посещения Ясной Поляны, что его рассуждения о воздействии музыки не есть плод фантазии художника, а отражение того, что он сам испытал.
Здесь же, на полке с собранием сочинений Толстого, стояла книга воспоминаний старшей дочери писателя Т.Л.Сухотиной-Толстой, издательства "Художественная литература", 1976 г. На 186 стр. Инга прочитала: "1889 г. 15 февраля. 11 утра. Среда... Говорят, Танеев собирается с Гжимали приехать к папа сыграть "Крейцерову сонату"...". В конце книги, в алфавитном указателе имен, она нашла: "Танеев Сергей Иванович (1856 -1915) - русский композитор, педагог, пианист".
Инге хотелось читать и перечитывать воспоминания дочери писателя о восприятии музыки их семьей, где открылся новый пласт душевных движений писателя, связанных именно с музыкой. Когда в силу увлечения Софьей Андреевной музыкой (после смерти сына Ванечки) Танеев занял особое место в их доме, состояние Толстого было уже идентично состоянию героя "Крейцеровой сонаты".
Как и у героя его новеллы, у Толстого не было оснований обвинять жену в физической неверности, в близости с другим мужчиной, и великому гуманисту, при всех его страданиях, не могло прийти в голову такое решение вопроса, которым он наделил героя. Однако, одолеваемый ревностью, он нашел другой выход: уйти из дома, из семьи. И 18 мая 1897 г. Толстой написал жене: "Сближение твое с Танеевым мне отвратительно, и я не могу переносить его спокойно... Остается одно - расстаться. На что я твердо решился. Надо только обдумать, как лучше это сделать" (ПСС. т.84, с. 284).
Приведенное в тексте письмо Толстой жене не вручил, - отмечается в примечании книги Татьяны Сухотиной-Толстой, - спрятал под обивку клеенчатого кресла в своем кабинете.
Инга читала и чувствовала, что руки у нее трясутся от волнения.
Какова была глубина драмы этого великого, так глубоко познавшего душу человека писателя?
Он умчался, страдал, написал и прятал это письмо, потом изымал из сокровенного места, отдавал на хранение. Хотел высказать свои страдания жене, но в то же время не хотел видеть ее страданий, вызванных этих письмом. Почему? Наверное, потому, что понимал, что по законам бытия человеческого она не виновата. Ведь никто и ничто не подтвердило, что была близость, физическая близость между женой и другим мужчиной. Но страшнее было другое - это чувственная близость душ. Это то, что нельзя засечь, нельзя представить как уличительное доказательство, это то, чего не видно, но оно существует во всей своей мощи и неуправляемости. И очевидно, единственным внешним проявлением это связи, этой близости является взгляд. И тут Инга вспомнила, что что-то читала об этом в другом произведении Толстого. Рассказ "Дьявол", следующий в этом же томе за "Крейцеровой сонатой". И тут же, не в тексте, а в эпиграфе нашла то, что искала. И ее снова потрясли тлевшие с давних времен в памяти слова из Евангелия от Матфея, которые Толстой взял в качестве эпиграфа: "А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем..." (Евангелие от Матфея V, 28, 29, 30).
Инга листала и перечитывала произведения Толстого и воспоминания его дочери. Но ее исследовательский порыв был прерван приходом Риты.