Матрос Лариса Григорьевна
Григорий Яблонский об "Анне Карениной"

Lib.ru/Современная: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Помощь]
  • Комментарии: 1, последний от 10/12/2017.
  • © Copyright Матрос Лариса Григорьевна (LarisaMatros@aol.com)
  • Размещен: 27/02/2009, изменен: 24/12/2013. 58k. Статистика.
  • Очерк: Литкритика
    • Оценка: 4.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "А у Толстого срабатывает" (Заметки о статье Яблонского "Сон ясновидящего и смерть Анны")Опубликовано в литературном ежегоднике "Побережье"# 12,2003 г., Филаделфия, в Журнале "Ренессанс" # 3. 2009 г. Киев
    •   
      
      
      
      
      
      
      
      А У ТОЛСТОГО "СРАБАТЫВАЕТ"...(
      ? Заметки по поводу очерка Г. Яблонского
       "Сон ясновидящего и смерть Анны" ("Новый журнал", No 220).
      
      http://magazines.russ.ru/novyi_mi/bibl/per01.html
      
       Очерк Г. Яблонского "Сон ясновидящего и смерть Анны", посвященный
      бессмертному произведению Л. Толстого "Анна Каренина", привлек мое внимание
      формулировкой задачи, которую поставил автор: "Цель нашей работы - выделить
      одну из деталей романа, которая, может быть, гораздо более, чем деталь.
       Эта деталь и покажет, как работает спусковой механизм Рока, погубившего
      Каренину, как вырабатывается роковое решение, в каком сочетании реальности,
      полу-и нереальности, а точнее, в каком сцеплении нескольких уровней
      реальности".
       Перечитав это несколько раз, я решила, что дальнейший текст разъяснит
      мне основную цель труда Яблонского и продолжила чтение. Но уже через
      несколько строк внутренний протест вызвало "краткое" изложение автором
      основной сюжетной линии романа, которое он обосновывает ссылками на
      авторитеты. Начинает с Некрасова: "Поэт Некрасов, - пишет Яблонский, -
      пошлым образом пересказал сюжет в эпиграмме:
      
       Толстой, ты доказал с терпеньем и талантом,
       Что женщине не следует "гулять"
       Ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом,
       Когда она жена и мать".
      
       В общем-то, эта эпиграмма мне показалась шуточной, дружелюбной, и уж
      никак не пересказом сюжета. После этой цитаты Яблонский отмечает: "Самое
      удивительное, что до сих пор есть люди, которые понимают роман таким
      образом. Да что говорить, сама Анна Андреевна Ахматова примерно так и
      представляла позицию Толстого" (ссылка автора на статью А. Кушнера "Анна
      Андреевна и Анна Аркадьевна", "Новый мир", 2000, No 2).
       Поскольку автор не называет никого из тех "людей, которые "до сих пор
      понимают роман таким образом"", я решила просмотреть статью А. Кушнера, и
      позволю себе процитировать ее фрагмент: "Анна Андреевна любила Анну
      Аркадьевну и не любила Льва Николаевича. Лидии Чуковской она, например,
      говорила: "Неужели вы не заметили, что главная мысль этого великого
      произведения такова: если женщина разошлась с законным мужем и сошлась с
      другим мужчиной, она неизбежно становится проституткой. Не спорьте! Именно
      так!"".
       Это высказывание А. Ахматовой является предметом обсуждений,
      комментариев литераторов и критиков по сей день, но совершенно, очевидно,
      что оно, как и эпиграмма Некрасова, выражает интерпретацию авторами вывода,
      "морали" романа Толстого, но ни в коей мере не претендуют на пересказ его
      сюжета. "... Причина негодования Ахматовой, ее претензии к Толстому, -
      замечает Кушнер, - объясняются другим. Ахматова узнавала в Анне Карениной
      себя, идентифицировала себя с нею!". Е. Евтушенко, комментируя некоторые
      высказывания Ахматовой о литераторах и их произведениях (в том числе и
      вышеприведенного об "Анне Карениной") пишет: "Означало ли это, что она
      считала себя верховным судией всех и вся? Ее знаменитая "гордыня" была на
      самом деле самозащитой от постоянного самоосуждения себя, от изнурительного
      самоедства совести" ("Новое русское слово", 22-23 ноября, 2003).
       Свое "Краткое изложение" "событий жизни Анны" Г. Яблонский предваряет
      извинением за то, что он это делает о "читанном" и "многократно
      воспроизведенном в фильмах, балете и пр.". И в оправдание поясняет: "В этом
      я следую Набокову...". Не более, не менее!
       Для убедительности он приводит следующую цитату писателя: "Не в моем
      обычае обсуждать сюжеты, но в случае с "Анной Карениной" я сделаю
      исключение, потому что сюжет - в значительной степени моральный, клубок
      этических переплетений, и это мы должны проанализировать прежде, чем
      насладимся романом на уровне более высоком, чем сюжет".
       Здесь позволю себе заметить, что когда-то мне выпала удача посетить
      усадьбу-музей "Ясную Поляну" и выслушать превосходную лекцию о Л. Толстом
      сотрудника этого учреждения, в которой приводился такой случай (воспроизвожу
      по памяти). Однажды кто-то попросил Л. Толстого пересказать вкратце "Анну
      Каренину". Писатель в ответ вручил собеседнику том со словами: "Вот все, что
      я могу сказать вкратце. Если б я мог выбросить отсюда хоть одно слово, я бы
      это сделал".
       Подтверждением, запавшего в памяти эпизода, может послужить предисловие
      Ив. Толстого к двум лекциям по литературе В. Набокова, в котором он
      отмечает:
       "Анну Каренину", -- вразумлял Лев Толстой заезжего газетчика из
      Германии, -- никак нельзя пересказать ни коротко, ни по-немецки". Владимир
      Набоков счел бы эту реплику безупречной, - отмечает Ив. Толстой. -
      Собственно говоря, он и подобрал для своих лекционных нужд аналогичное
      высказывание. "Однажды, -- рассказывал он в аудитории, -- когда ...
      французский философ попросил ...немецкого философа Гегеля изложить свою
      мысль сжато, Гегель отрезал: "Такие предметы нельзя изложить ни сжато, ни
      по-французски"... Составляя свои лекции, Набоков, по существу, продолжал
      любой из своих романов, пользуясь на этот раз чужим словесным материалом.
      Отсюда столь обильное самоупоенное цитирование. Хотя, с другой стороны,
      "Анну Каренину" коротко ведь не перескажешь"
       (см. "Иностранная литература", No 11, 1997).
       Почему же Л. Толстому так дорого и важно было каждое слово, каждая
      деталь романа, из-за чего он протестовал против краткого его пересказа?
      Очевидно потому, что все здесь было значимо для выражения сути эпохи на
      переломном этапе российской истории, всех сторон жизни героев, мотивов их
      поведения, всей глубины их драмы. Известно, что в годы работы над "Анной
      Карениной" Л. Толстой даже не вел дневник. "Я все написал в "Анне
      Карениной", - говорил он, - ничего не осталось" (Л.Н. Толстой, ПСС в 90-х
      тт., т. 62, стр.240, М., Гослитиздат, 1927-1964).
       Таким образом, вопреки известному отрицательному отношению Толстого к
      краткому изложению "Анны Карениной", первый раздел объемного очерка Г.
      Яблонского называется "Реальные события. Краткое изложение". И вот как
      выглядит в пересказе Яблонского основная сюжетная линия романа.
       "Красивая, умная и обаятельная женщина, жена петербургского чиновника
      высокого ранга Алексея Александровича Каренина, оставляет мужа ради
      блестящего офицера Алексея Вронского. Вронский покидает службу. Анна и
      Вронский уезжают вначале за границу, а потом возвращаются в Россию и
      поселяются в деревне. Муж, Каренин, "бюрократическая машина", потрясен
      уходом Анны, не знает, что делать. То он требует от Анны соблюдения
      приличий, то, стоя рядом с Вронским у постели почти умирающей Анны (она
      рожает дочь от Вронского), великодушно дает согласие на развод. Согласие это
      - временное. Светское общество отвергает Анну, что глубоко ранит ее. Боясь
      потерять Вронского, Анна болезненно ревнует его. Взаимное раздражение
      отравляет им жизнь. После одной из страшных ссор Анна убивает себя - под
      колесами вагона".
       Если допустить, что кто-то из русскоговорящих не читал, или хотя бы не
      видел фильмы по великому произведению Толстого, то после пересказа
      Яблонского у него не будет сомнения в том, что речь идет о жанре, - по
      весьма красноречивому описанию А. Либермана (НЖ, No 223, стр. 296), - романе
      "для приказчиков и особенно для приказчичьих дочек: душещипательное чтиво о
      роковой любви и красивой жизни - наивная смесь из невероятных совпадений и
      возвышенной пошлости".
       Но невозможно допустить, что кто-то из читателей "Нового Журнала" (!)
      не читал "Анну Каренину" (о чем не может не "догадываться" Г. Яблонский). И
      все же он прибегает к краткому пересказу (без оговорки о том, что Толстой
      этого не желал) для того, чтобы использовать его как отправную точку для
      дальнейших рассуждений.
       Бросается в глаза, что этот неправомерный пересказ осуществлен с
      искажением сюжета и последовательности событий. Остановлюсь только на
      некоторых примерах.
       Когда Каренин переступает порог дома, приехав к умирающей (по прогнозам
      врачей) жене, на первый вопрос к швейцару: "Что барыня?" - тот ответил:
      "Вчера разрешились благополучно" (8, стр. 438). Поэтому уточнение в скобках,
      сделанное Яблонским (она рожает дочь от Вронского) не соответствует тексту
      романа и искажает замысел писателя в этом эпизоде.
       Перечитывая "краткое изложение" Яблонского несколько раз, сначала я не
      поверила своим глазам, глядя на фразу: "То он (Каренин - Л.М.) требует от
      Анны соблюдения приличий, то, стоя рядом с Вронским у постели почти
      умирающей Анны (она рожает дочь от Вронского), великодушно дает согласие на
      развод".
       Пришлось снова вернуться к тексту романа, который каждым словом этого
      сюжета упрекал столь безответственным с ним обращением, которое допускает
      Яблонский. О каком разводе могла идти речь, когда Вронский, увидев
      приехавшего мужа своей любовницы, так "смутился, что опять сел, втягивая
      голову в плечи, как бы желая исчезнуть куда-нибудь; но он сделал усилие над
      собой, поднялся и сказал:
       "Она умирает. Доктора сказали, что нет надежды. Я весь в вашей власти,
      но позвольте мне быть тут... впрочем, я в вашей воле, я при..." (8, стр.
      438).
       Только тот, кто не читал, либо совершенно позабыл роман, может сказать,
      что "Каренин великодушно у постели умирающей Анны согласился на развод". Не
      могла забыться эта волнующая сцена - беседа мужа Анны с Вронским на третий
      день, когда "доктор сказал, что есть надежда". Процитирую лишь фрагмент
      откровений Каренина: "... я увидел ее и простил. И счастье прощения открыло
      мне мою обязанность... - Слезы стояли в его глазах, и светлый, спокойный
      взгляд их поразил Вронского. - ... я не покину ее и никогда слова упрека не
      скажу вам, - продолжал он. - Моя обязанность ясно начертана для меня: я
      должен быть с ней и буду. Если она пожелает вас видеть, я дам вам знать, но
      теперь, я полагаю, вам лучше удалиться" (8, стр. 442).
       И не могло не оставить в памяти читавшего Анну Каренину (как угодно
      давно), что именно после этой беседы Вронский решил покончить жизнь
      самоубийством. "Он почувствовал, что муж был великодушен и в своем горе, а
      он низок, мелочен в своем обмане... Он увидел ее всю во время ее болезни,
      узнал ее душу, и ему казалось, что он никогда до тех пор не любил ее. И
      теперь-то, когда он узнал ее, полюбил, как должно было любить, он был унижен
      пред нею и потерял ее навсегда, оставив в ней о себе одно постыдное
      воспоминание". (8, стр. 442-443).
       Недопустимый (особенно, в публикации) пересказ основного сюжета "Анны
      Карениной", который осуществил Яблонский, очевидно, основан на том
      определении, какое он дает роману.
       "Что важно, - подчеркивает Яблонский, - роман об обычной семейной
      жизни, не о войне, не об уголовном преступлении".
       Трудно понять, почему для Яблонского так "важно", что роман "Анна
      Каренина" "об обычной семейной жизни", но никак нельзя отнести к таковым
      этот почти девятисотстраничный труд Толстого, о котором немецкий писатель Т.
      Манн писал: "Я без колебаний назвал "Анну Каренину" величайшим социальным
      романом во всей мировой литературе" (Томас Манн. Соб. соч., т. 10. М.,
      1961), а Фет в письме Толстому определил роман, как "строгий, неподкупный
      суд всему нашему строю жизни" ("Литературное наследство", т. 37-38, стр.
      220).
       О том впечатлении, которое производил роман "Анна Каренина", как
      произведение остросоциальное, говорит высказывание Н. Н. Стахова: "О выходе
      каждой части Карениной в газетах извещают так же поспешно и толкуют так же
      усердно, как о новой битве или новом изречении Бисмарка" (В. И. Алексеев,
      "Воспоминания". Летописи Государственного литературного музея. Кн. 12, М.,
      1948. Цитируется по предисловию Э. Бабаева, том "Анна Каренина", Библиотека
      Всемирной Литературы, стр. 6).
       В этом смысле, характерна интерпретация Э. Бабаевым одной из самых
      первых фраз романа: "Все смешалось в доме Облонских".
       "Все смешалось, - пишет Бабаев, - формула лаконичная и многозначная.
      Она представляет собой тематическое ядро романа и охватывает и общие
      закономерности эпохи, и частные обстоятельства семейного быта. Толстой в
      "Анне Карениной" как бы вывел художественную формулу эпохи. "У нас теперь,
      когда все это переворотилось и только укладывается, вопрос о том, как
      уложатся условия, есть единственный важный вопрос в России" (там же, стр.
      10).
       Как отмечается в "Примечаниях" к "Анне Карениной", цитируемого мной
      издания собрания сочинений Л. Толстого: "Ни одно из произведений Толстого,
      написанных до перелома его мировоззрения, не вызывало таких споров, как этот
      роман. И мнения разделились самым решительным образом" (9, стр. 426).
       И споры эти, очевидно, не будут прекращаться никогда - столь
      многопланово это произведение. Поэтому хочу подчеркнуть, что моя статья не
      есть анализ различий моих с Яблонским точек зрения. Я хочу выразить свой
      протест против непозволительного обращения с великим романом Л. Толстого,
      искажением его замысла и текста. И в этом смысле разговор выходит за пределы
      очерка Яблонского, как такового.
       Автор значительное место в своей "рецензии" отводит анализу роли снов в
      "Анне Карениной". "Сны - это вторая реальность, реальность другого плана,
      более "редкая", но более значительная, чем первая", - пишет он.
       Отстранившись даже от осуществленного здесь "распределения" реальностей
      на "первую" и "вторую", "более редкую", "более значительную", невозможно не
      удивляться небрежности в оформлении рассуждений и использовании
      первоисточника.
       Фрагмент в романе, связанный с поездкой в поезде, наполнен ремарками
      писателя для выражения противоречий в душе Анны по возвращении ее домой
      после событий во время посещения брата и встречи там с Вронским.
       Яблонский, подгоняя рассуждения под свою концепцию о роли Рока в
      романе, акцентирует внимание лишь на символах негативных предзнаменований
      судьбы Анны (свисток паровоза, ужас метели, страшный мужик во сне), упуская
      не менее значимые позитивные стороны ее настроения, которые в совокупности с
      первыми могут представить полноту противоречий, определяющих трагедию. И не
      зря Толстой отмечает, что (в поезде), держа в руках английский роман, "Анна
      Аркадьевна читала и понимала, но ей неприятно было читать, то есть следить
      за отражением жизни других людей. Ей слишком самой хотелось жить". В
      полудреме, в поезде "Анна почувствовала, что она провалилась. Но это было не
      страшно, а весело". И после встречи с Вронским на станции, как пишет
      Толстой: "Она не спала всю ночь. Но в этом напряжении и тех грезах, которые
      наполняли ее воображение, не было ничего неприятного и мрачного; напротив,
      было что-то радостное, жгучее и возбуждающее" (8, стр.111-112, 115).
       "Анна и Вронский порознь, почти в одно и тоже время видят один и тот же
      сон, - пишет Яблонский. - Уже этого одного достаточно, чтобы вывести роман
      за рамки традиционного реализма, где все происходит "здесь и теперь". И в
      этом смысле Толстой оказывается предтечей ненавистных ему символистов
      (Андрея Белого) с их экзальтированным интересом к снам, символам и тайне".
       Приведенный тезис вызывает недоумение и вопросы. Прежде всего, хочется
      спросить - а как иначе можно видеть сны двум людям, если не порознь?! Сон
      все же не телевизор, который можно смотреть двоим одновременно, усевшись в
      обнимку на диванчике. Что означает противопоставление событий романа тому,
      "где все происходит "здесь и теперь"? И где это -"здесь", и когда это -
      "теперь"?
       Писатель показывает, что оба героя ощущают одни и те же тревоги по
      поводу проблем, из которых они не видят выхода. "Я умру", - до болезни,
      "Почему я не умерла...", - после болезни, не сходит с уст Анны почти при
      всех встречах с Вронским.. Отсюда и кошмары, и переплетения сюжетов во снах
      у нее и у него.
       О том, как автор "Анны Карениной" сам относился к снам, весьма
      недвусмысленно свидетельствует нижеприведенный фрагмент из его беседы с М.
      Горьким. (Речь идет о встречах писателей в Крыму в 1901-1902 годах).
       Л. Н. "-- Какой самый страшный сон видели вы?
       -- Я редко вижу и плохо помню сны, но два сновидения остались в памяти,
      вероятно, на всю жизнь. Однажды я видел какое-то золотушное, гниленькое небо
      ... погибли все звезды, небо стало темней, страшней, потом -- ... закипело
      и, разрываясь в клочья, стало падать на голову мне жидким студнем... Л. Н.
      сказал:
       -- Ну, это у вас от ученой книжки, прочитали что-нибудь из астрономии,
      вот и кошмар. А другой сон?
       Другой сон: ...По снегу мертвой пустыни ... стелется желтой полоской
      едва намеченная дорога, а по дороге медленно шагают серые валяные сапоги --
      пустые.
       -- ...Это -- страшно! Вы в самом деле видели это, не выдумали? Тут тоже
      есть что-то книжное.
       И вдруг как будто рассердился, заговорил недовольно, строго, постукивая
      пальцем по колену.
       -- Ведь вы непьющий? И не похоже, чтоб вы пили много когда-нибудь. А в
      этих снах все-таки есть что-то пьяное...
       ...Посмеялся и, должно быть, заметил, что я несколько огорчен его
      недоверием ко мне:
       -- Вы обижаетесь, что сны ваши показались мне книжными? Не обижайтесь,
      я знаю, что иной раз такое незаметно выдумаешь, что нельзя принять, никак
      нельзя, и кажется, что во сне видел, а вовсе не сам выдумал.
       ...Похлопал меня по плечу.
       -- А вы не пьяница и не распутник -- как же это у вас такие сны?
       -- Не знаю.
       -- Ничего мы о себе не знаем!
       Он вздохнул, прищурился, подумал и добавил потише:
       -- Ничего не знаем!
       Сегодня вечером, на прогулке, он взял меня под руку, говоря:
       --.... А все-таки вы очень книжный, очень! Не сердитесь, только это
      плохо и будет мешать вам.
       Едва ли я книжник больше его, а вот он показался мне на этот раз
      жестоким рационалистом, несмотря на а все его оговорочки", - заключает М.
      Горький ("Лев Толстой", М. Горький, ПСС. Изд. "Наука", Москва,1973. т. 16,
      стр. 280-283).
       Очевидно, что в "Анне Карениной" сюжеты, связанные со снами героев, -
      художественный прием, позволяющий передать как можно глубже и эмоциональней
      психофизиологическое напряжение героев в том заколдованном кругу
      неразрешимых проблем, в котором они оказались в силу субъективных и
      объективных причин.
       Толстой изучал труды ученых, философов, так как его глубоко
      интересовала загадка снов. Он выразил это в своих произведениях, в том числе
      в "Войне и мире", в "Анне Карениной", где героям во сне чудится это "что-то"
      - символ загадки смерти. Но это Яблонскому не дает оснований заявлять, что:
      "Сны в романе - играют роль ДРУГОЙ РЕАЛЬНОСТИ, пересекающейся с ПЕРВОЙ и
      двигающий сюжет". Совершенно очевидно, что автор очерка здесь путает причины
      со следствием. Сны в романе отражают настроение, события жизни героев, но
      сами они сюжет "не двигают". И ничего, определяемого снами, в жизни героев
      не происходит.
       Яблонский упоминает, что за мгновенья до смерти Анна увидела из окна
      вагона испачканного уродливого мужика в фуражке, который ей показался
      похожим на мужика, явившегося во сне. Однако, это не означает, что в романе
      присутствуют пророческие сны. Неслучайно, что самый устрашающий сон, в
      котором Анна "проснулась" от другого сна, и услышала слова Корнея: "Родами,
      родами умрете, родами, матушка" (8, стр. 387) - не оказался пророческим. Она
      не умерла от родов, а выжила при родильной горячке в одном случае из ста!
       Мне представляется, что не выдерживает никакой критики интерпретация
      Яблонским эпизода "Сон Landau".
       Предваряя раздел очерка, специально посвященный этому эпизоду,
      Яблонский пишет: "А теперь - не без волнения - я приступаю к описанию той
      детали, за которой таится один ход из лабиринта сцеплений, детали, важной
      для понимания механизма Рока".
       При этом Яблонский недоумевает из-за того, что в "критической
      литературе об "Анне Карениной" разбору этого эпизода уделяется ничтожное
      место". Здесь он пишет: "Шкловский совершенно не говорит об общем смысле
      эпизода "Сна Landau", но хотя бы упоминает его. А вот Эйхенбаум не
      упоминает, как и Набоков в своих "Лекциях по русской литературе". И даже в
      подробной книге Sydney Schultze об этом эпизоде говорится только в связи с
      истолкованием "зубной боли" как особого символа в романе (Landau - граф
      Беззубов). Нет ни одного слова об этом эпизоде и в книге Gary Edelman".
       Яблонский утверждает: "Не приходится сомневаться: эпизод "Сон Landau" -
      критический в романе. Именно здесь Landau санкционирует отказ Каренина, и
      сюжет "Анны", как спущенная стрела, летит к трагическому финалу". Позволю
      себе сказать, что такой вывод (с учетом того, что увлеченность сеансами
      спиритизма с еще большим сарказмом высмеяна Толстым позже в "Плодах
      просвещения"), может быть рожден только при невнимательном чтении романа.
       "В эпизоде "Сон Landau" все вольны говорить и поступать как им
      вздумается. - Констатирует Яблонский. - И Каренин, и Лидия Ивановна, и
      Стива, и Landau. И, наконец, Толстой - автор с его ироническим стилем. Но
      что же из этого получается? Ирония не срабатывает. Эпизод с Landau - это не
      то, что вызывает добродушную усмешку, мягкую иронию, язвительность, наконец.
      Стиве Облонскому "очень не по себе", он уходит, как из "зараженного
      дома""... "Таково общее впечатление от "Сна Landau", - заключает Яблонский,
      создавая впечатление, что его совершенно не заботит логика рассуждений.
       Но дело даже не в интерпретации эпизода Яблонским, а в том, что здесь
      искажается первоисточник. Яблонский пишет: "Немудрено, что Стива Облонский,
      глядя на эту сцену, чувствует себя нехорошо. Landau смертоносен. Он около
      смерти или сама смерть".
       Трудно объяснить, что дает основание для подобных рассуждений автору
      очерка. Весь сюжет в романе, связанный с французом, сопровождается
      ироническими ремарками, не позволяющими принимать его всерьез. Толстой
      пишет, что во время чтения (в присутствии Landau) Лидией Ивановной текста,
      где описан "путь, которым приобретается вера", Степан Аркадьич размышляет:
      "И отчего у меня такая тяжесть в голове? От коньяку или оттого, что уж очень
      все это странно? И что за вздор она читает?". Степан Аркадьич вздремнул и
      "...испуганно очнулся, чувствуя себя виноватым и уличенным ... Француз
      заснул так же, как Степан Аркадьич. Но сон Степана Аркадьича, как он думал,
      обидел бы их... а сон Landau обрадовал их чрезвычайно, особенно графиню
      Лидию Ивановну".
       В течение всего вечера пребывания у Лидии Ивановны, Стива думал только
      о том, когда бы ему найти момент, чтоб попросить графиню обмолвить о нем
      слово влиятельным людям. "Нет, уж, видно, лучше ни о чем не просить ее
      нынче, - думал он, - только бы, не напутав, выбраться отсюда" (9, 320-321).
       О том, как автор Анны Карениной представляет этот эпизод,
      свидетельствует и следующая весьма характерная цитата: "На другой день он
      (Стива - Л.М.) получил от Алексея Александровича положительный отказ в
      разводе Анны и понял, что решение это было основано на том, что вчера сказал
      француз в своем настоящем или притворном сне" (выделено мной - Л. М.) (9,
      стр.322).
       Нельзя не обратить внимание на то, что и здесь Яблонский в цитировании
      первоисточника манипулирует сюжетом, чтобы подогнать его под свою концепцию
      о "критической" роли в романе этого эпизода. Поэтому в изложении его (после
      нескольких вводных фраз), он начинает с того, как Степан Аркадьич погружался
      в дремоту. При этом он упускает подробное описание в романе пребывания Стивы
      в доме Лидии Ивановны, его ироническое отношение ко всему происходящему.
       Цитаты из романа, которые Яблонский сам приводит, опровергают его же
      утверждение о том, что в эпизоде "Сон Landau" все вольны говорить и
      поступать, как им вздумается, поскольку все описанные детали поведения
      участников этой сцены свидетельствует о том, что там все было подчинено воле
      и прихотям француза.
       И здесь я бы хотела остановиться на совершенно непозволительном факте,
      который обнаружила в работе Яблонского. И в Собрании сочинений (9, стр. 321,
      М., "Художественная литература", 1975), и в публикации романа в Библиотеке
      Всемирной литературы (Лев Толстой. Анна Каренина, стр. 702), в переводе с
      французского слова в диалоге звучат: "Извините меня, но вы, видите...
      Приходите к десяти часам, еще лучше завтра". А в очерке Яблонского, где
      цитируется этот фрагмент, записано: "Извините меня, но Вы выйдите...
      Приходите к десяти часам, еще лучше завтра".
       Такая "ошибка" меняет смысл сюжета. В первоисточнике написано:
      "Извините меня, но Вы видите...", звучит как неловкость, извинение в том,
      что нет возможности противостоять требованию француза, что не вяжется с
      утверждением о том, что "в этом эпизоде все вольны говорить и поступать как
      им вздумается". К тому же ошибка Яблонского ("вы выйдите") отрицает его же
      собственный вывод.
       Обращает на себя внимание представление Яблонским образа
      "ясновидящего". Привожу цитату из очерка.
       "А между тем, княгиня Мягкая, у которой в романе особая роль называть
      все своими именами, говорит Стиве Облонскому: "Как, Вы не знаете Jules
      Landau, Le fameux Jules Landau, Le clairvoyant? (Жюля Ландо, знаменитого
      Жюля Ландо, ясновидящего?) Он тоже полоумный, но от него зависит судьба
      Вашей сестры"... И далее: "без него ни у нее (графини Лидии Ивановны), ни у
      Алексея Александровича ничего не решается, и поэтому судьба Вашей сестры
      теперь в руках у этого Landau, иначе графа Беззубова". Сказано ясно: держит
      в руках (запомним: в руках) судьбу - не только развод, судьбу Анны! Обратим
      внимание на то, что княгиня Мягкая, которой в романе отведена роль
      "простодушной мудрости", говорит: "судьба Анны - в руках Landau", а не то,
      что медиум решит так, как это нужно Лидии Ивановне и Каренину".
       Я думаю, что комментарии здесь излишни.
       Нельзя пройти мимо и следующего фрагмента описания Яблонским
      "ясновидящего": "У Беззубова такая особенность: он внезапно засыпает. Во
      время этих внезапных снов (как говорит Толстой, "гипнотических") Landau
      принимает решения и дает советы! Так случается и на этот раз. Засыпает и
      говорит о Стиве: "Пусть он выйдет", то есть прогоняет его. Каренин,
      основываясь на реакции Landau, отказывает Анне в разводе".
       Это ли совет "ясновидящего" - "выгнать Стиву"? - хочется спросить
      Яблонского.
       Следует еще отметить, что такого "серьезного" описания "ясновидящего"
      (каковым в романе его никто не называет, кроме княгини Мягкой в упомянутом
      выше разговоре с Облонским), которое дает Г. Яблонский, ни в тексте от
      автора, ни в устах кого-либо из героев я не обнаружила в первоисточнике.
      Француз в романе представлен саркастическим рассказом о нем Стиве княгиней
      Мягкой, некоторыми репликами Лидии Ивановны (которые Облонский воспринимает
      однозначно иронически), и некоторыми ремарками от автора, типа: "Француз
      спал или притворялся, что спит...", "Наивные или плутовские глаза" у
      француза.
       "Есть еще одна поразительная деталь, роднящая "Сон Landau" со всеми
      кошмарами Анны, - пишет Яблонский, - "Что-то". "Француз... делал слабые
      движения, как будто ловя что-то". Это выдает с головой, - комментирует
      цитату Яблонский. - Все то же ужасное "что-то" ("что-то грызет", "что-то
      делал", "что-то копошится"), которое присутствует во всех кошмарах Анны и
      Вронского. Это все та же невысказанная смерть. Она здесь, рядом с Landau".
       Вызывает недоумение как можно о великом литературном произведении
      писать столь нелитературно? Так и хочется спросить Яблонского: "кому, кто,
      что "выдает с головой"?! Что значит: "Все та же невысказанная смерть"? Кому
      не высказанная, кем невысказанная, для чего невысказанная?!..
       Г. Яблонский в примечании сравнивает эпизод "Сон Landau" с
      "антиспиритической" комедией Толстого "Плоды просвещения", где " ...ирония и
      только ирония". Меня, мягко говоря, удивил вывод, который он делает при этом
      сравнении. В комедии с острым сарказмом высмеян, "спиритический" сеанс
       инспированный горничной, и ее женихом - "буфетным мужиком", который
      послушно выполняет приказания невесты сыграть роль "медиума", не имея
      представления о "спиритичестве", в которое она его втягивает. Благодаря
      удавшемуся "спектаклю" (который в конце пьесы разоблачается), они вынуждают
      барина, фанатично увлеченного спиритизмом, поставить подпись (от которой он
      ранее отказался), на якобы "свалившемся" из-за усилий "медиума" прошении
      мужиков о продаже им земли на их условиях...
       Вот тут и было б впору по аналогии обосновать ироничность "Сна Landau".
      Но это никак не вяжется с концепцией Яблонского и потому он заключает:
      "Итак, вновь у Толстого важное решение связано с медиумическим сеансом"!?..
       Остается только удивляться!
       Вопреки очевидному, вопреки тексту романа, Яблонский утверждает:
      "Иронических мест можно выписать много. Но было бы ошибкой сделать вывод,
      что ирония - главное в этом эпизоде. "Здесь, - заявляет он, - исключительно
      сильно работает то, что Эйхенбаум называл "объективностью" новой манеры
      Толстого".
       В подтверждение своего тезиса Яблонский в отношении "Сна Landau"
      использует слова Толстого из его беседы с А. Д. Оболенским по поводу
      описания им "исповеди Левина", где писатель признается: "А заметил я, что
      впечатление всякая вещь, всякий рассказ производит только тогда, когда
      нельзя разобрать, кому сочувствует автор".
       Таким образом, по Яблонскому выходит, что Толстой тщательно скрывает
      свое подлинное отношение к эпизоду с "ясновидящим", а потому у писателя
      "ирония не срабатывает" и даже авторитетные критики не наделили эпизод
      должным вниманием.
       Очевидно, что этот "мазок" (эпизод с французом) Толстому в его глубоко
      реалистическом романе нужен был для того, чтобы дополнить еще одной деталью
      подлинную картину окружающей героев социальной среды, которая во многом
      определяла их частную жизнь.
       Яблонский уделяет много внимания роли развода в гибели Анны, дискутируя
      с литературоведами и самим автором романа. "Виктор Шкловский, например,
      считал, - отмечает Яблонский, - что это не главная мотивировка". В
      подтверждение цитируется Шкловский: "Толстой отрицает возможность развода,
      его целесообразность даже для Анны - все равно Сережа будет знать, что у его
      матери два мужа, и все равно Вронский будет привязан к Анне не любовью, а
      долгом, обязанностью, только иначе выраженной" (В. Шкловский, "Лев
      Толстой").
       Читая Яблонского, можно подумать, что многие страницы, посвященные
      глубочайшему анализу ситуации с разводом, психологических терзаний всех
      участников драмы его причинами и возможными последствиями, вовсе не имеют
      никакого значения, так как главным, критическим здесь является эпизод "Сон
      Landau", поскольку он определяет решение Каренина об отказе в разводе, что и
      стало "причиной самоубийства Анны".
       И здесь снова возникают подозрения в том, что Яблонский невнимательно
      читал произведение, иначе он бы, вопреки тексту, не написал: "Отказ в
      разводе стал непосредственной причиной самоубийства Анны". Хочу заметить,
      что это очередное искажение содержания романа, Яблонский мог бы избежать
      (даже не помня этот сюжет из первоисточника), если б он хоть дочитал
      цитируемую им статью Кушнира "Анна Андреевна и Анна Аркадьевна", где автор
      справедливо указывает: "... графиня Лидия Ивановна и француз Landau к
      самоубийству Анны отношения не имеют: окончательный отказ Каренина дать Анне
      развод до нее дойти не успел".
       И ведь действительно, когда, на второй день после вечера у графини
      Лидии Ивановны, Степан Аркадьич получил от Каренина "положительный отказ" в
      разводе Анне, он все же послал телеграмму, в которой Анна с Вронским
      прочитали: "ничего еще не мог добиться. На днях обещал решительный ответ". А
      "в конце еще было прибавлено: надежды мало, но я сделаю все возможное и
      невозможное" (9, стр. 330). Даже перед самой гибелью Анна, заехав к жене
      брата, услышала от нее: "Он (Каренин - Л.М.) не отказывает; напротив, Стива
      надеется" (9, стр. 342).
       Так что Анна до самого конца ничего не знала ни о "Сне Landau", ни о
      "положительном отказе" в разводе.
       Вместе с тем Яблонский, говоря о "неопределенности положения" Анны
      Карениной пишет: "И, уже прочитав телеграмму и зная об отказе Каренина дать
      развод: "Я вчера сказала, что мне совершенно все равно, когда я получу и
      даже получу ли развод...".
       Как можно так обращаться с классикой (да и вообще с любым
      опубликованным трудом)?!
       Не могу не реагировать на "анализ" Яблонским образа Каренина. В
      литературоведческих работах, в киноверсиях, театральных постановках
      по-разному интерпретируется образ Каренина, потому что роман дает "материал"
      для этого. Здесь каждый поступок, каждое слово, каждый жест, даже оттенки
      голоса имеют важное значение для характеристики этого героя, его настроения
      и поступков в разные периоды его жизни (как и всех остальных персонажей
      книги).
       Но писатель не дает оснований называть Каренина "подлецом", как это
      делает Яблонский, вырывая цитаты из текста таким образом, чтобы их подогнать
      под свои заключения. "...Алексей Александрович - подлец. Анна понимает его
      подлость", - пишет Яблонский. И далее он цитирует фрагмент диалога: "Вы
      называете жестокостью то, что муж предоставляет жене свободу, давая ей
      честный кров именно (выделено - Л.М.) только под условием соблюдения
      приличий. Это жестокость?" - спрашивает он Анну. И она вскрикивает: "Это
      хуже жестокости, это подлость, если уже вы хотите знать".
       А вот, как этот фрагмент выглядит в романе:
       "Этой, новой черты - жестокости я не знала еще в Вас. - (говорит Анна
      мужу - Л.М.).
       - Вы называете жестокостью то, что муж предоставляет жене свободу,
      давая ей честный кров имени (выделено - Л.М.) только под условием соблюдения
      приличий. Это жестокость?
       - Это хуже жестокости, это подлость, если уже вы хотите знать! - со
      взрывом злобы вскрикнула Анна и, встав, хотела уйти.
       - Нет! - закричал он своим пискливым голосом, который поднялся теперь
      еще нотой выше обыкновенного, и, схватив своими большими пальцами ее за руку
      так сильно, что красные следы остались на ней от браслета, который он
      прижал, насильно посадил ее на место. - Подлость? Если вы хотите употребить
      это слово, то подлость это то, чтобы бросить мужа, сына для любовника и есть
      хлеб мужа!
       Она нагнула голову... Она чувствовала всю справедливость его слов..."
      (8, стр.389).
       Опять ошибка, где вместо слова "имени" (кров имени - в словах Каренина
      в романе) у Яблонского слово: "именно"! Но не менее существенно то, что он
      упускает ремарку Анны о том, что "этой новой черты - жестокости, она ранее
      не знала в муже" и это дает ему основание утверждать, что "иезуитство и
      аморальность были Каренину всегда свойственны". Далее Яблонский упускает то,
      что Анна "чувствовала всю справедливость" слов мужа и это дает ему основание
      утверждать, что "Анна понимает подлость мужа".
       "Я слыхала, что женщины любят людей даже за их пороки, - вдруг начала
      Анна (в беседе с братом после выздоровления - Л.М.), - но я ненавижу его за
      его добродетели... Ты поверишь ли, что я, зная, что он добрый, превосходный
      человек, что я ногтя его не стою, я все-таки ненавижу его. Я ненавижу его за
      его великодушие" (8, стр. 455).
       Такое впечатление, что мимо внимания Яблонского прошли все сюжеты,
      связанные с нравственными исканиями Каренина, которым Толстой посвятил
      немало страниц на протяжении всей книги. Кроме того ремарки, искусственные
      "натяжки" и здесь искажают содержание романа.
       "Алексей Александрович "... положил свою руку в руку француза (совсем
      как раньше он подал свою руку Вронскому над постелью Анны)...", - утверждает
      Г. Яблонский, чем нарушает общепринятую этику цитирования. В приведенном
      выше высказывании он не отметил, что примечание в скобках, сделано им, а это
      может создать ложное впечатление о тексте первоисточника, хотя каждый кто
      помнит роман, сразу бы догадался, что Толстой не мог написать, что Каренин
      положил свою руку в руку "ясновидящего" совсем так, как ранее подал руку
      Вронскому.
       Для иллюстрации обращусь снова к первоисточнику. Фрагмент эпизода у
      постели Анны.
       "Вронский подошел к краю кровати и, увидев ее, закрыл лицо руками.
       - Открой лицо, смотри на него. Он святой, - сказала она. - Да открой,
      открой лицо! - сердито заговорила она. - Алексей Александрович, открой ему
      лицо! Я хочу его видеть.
       Алексей Александрович взял руки Вронского и отвел их от лица, ужасного
      по выражению страдания и стыда, которые были на нем.
       - Подай ему руку. Прости его.
       Алексей Александрович подал ему руку , не удерживая слез, которые
      лились из его глаз" (8, стр. 441).
       А это фрагмент эпизода с "ясновидящим" в романе: "Француз спал или
      притворялся, что спит, прислонив голову к спинке кресла, и потною рукой,
      лежавшею на колене, делал слабые движения, как будто ловя что-то. Алексей
      Александрович встал, хотел осторожно, но, зацепив за стол, подошел и положил
      свою руку в руку француза..." (9, стр. 320).
       Сопоставление Яблонским поведения Каренина в этих эпизодах искажает их
      подлинное назначение в романе.
       В сюжете, связанном с поведением Каренина у постели умирающей жены
      перед лицом смерти, он обретает свободу быть самим собой и поступать так,
      как ему позволяют его личные нравственные принципы.
       "... Муж, обманутый муж, представлявшийся до сих пор жалким существом,
      случайною и несколько комическою помехой его счастью, вдруг ею же самой был
      вызван, вознесен на внушающую подобострастие высоту, и этот муж явился на
      этой высоте не злым, не фальшивым, не смешным, но добрым, простым и
      величественным..." (8, стр. 443).
       В эпизоде с "ясновидящим", Каренин предстает, как человек, ожесточенный
      неразрешимостью семейной проблемы, зависимостью от религиозных и светских
      принципов общества, к которому он принадлежит. "...Я, как человек верующий,
      не могу в таком важном деле поступить противно христианскому закону ...Я
      должен обдумать и поискать указаний...", (фрагменты из ответов Каренина
      брату Анны о разводе для сестры перед эпизодом "Сон Landau").
       Искажением замысла Толстого, на мой взгляд, является толкование
      Яблонским темы Рока применительно к роману "Анна Каренина". В частности, в
      параграфе "Толкование" (!), он пишет: "Нам представляется возможным
      присутствие Рока как особой силы в жизни Анны и всех главных героев
      трагедии. Почему Рок? На это, конечно же, ответа нет".
       Зачем же Яблонскому посвящать очерк теме Рока в романе, если у него
      "конечно же нет ответа", почему Рок присутствует как особая сила в жизни
      Анны и других героев. Я не поняла этой мысли, так же как и содержание
      приведенных ниже фрагментов текста Яблонского. "И главное клеймо Рока - на
      Анне, - пишет Яблонский. - Рок ревет ей "свистком паровоза". Ей открывается
      прекрасный "ужас метели". Ей снятся кошмары с жутким "что-то", предвещающими
      смерть. Это сбывается: Анна на краю гибели ("родильная горячка")... Но Рок
      не может погубить ее сразу: еще слишком сильно кольцо любви, окружающее
      Анну. Каренин и Вронский соединяют руки над ее постелью. Анна
      выздоравливает. Рок не может погубить ее сам. Нужно еще что-то...".
       И Яблонский "расшифровывает", что он имеет в виду, утверждая, что "Рок
      не может погубить ее (Анну - Л.М.) сам. Нужно еще что-то": " Ни
      нечеловеческий Рок, ни земное Зло-Мщение в отдельности не могут погубить
      Анну. Но когда они заключают союз, когда соединяют руки, когда Алексей
      Александрович "...положил свою руку в руку француза (совсем как раньше он
      подал свою руку Вронскому над постелью Анны), тогда-то и происходит короткое
      замыкание, возникает страшный разряд, который поражает Анну. Противостоять
      ему Анна уже не в состоянии...".
       Так и хочется спросить: " что такое "нечеловеческий рок"? И как
      заключают союз "нечеловеческий Рок и земное Зло-Мщение"? И когда происходит
      короткое замыкание, возникает страшный разряд, который поражает Анну?!..
       А вот как описывает Толстой мысли Анны в предсмертные мгновенья, когда
      она подводит итог своим проблемам (фрагмент): "Разве я не знаю, что он не
      стал бы обманывать меня, что не имеет видов на Сорокину, что он не влюблен в
      Кити, что он не изменит мне? Я все это знаю, но мне от этого не легче. Если
      он, не любя меня, из долга будет добр, нежен ко мне, а того не будет, чего я
      хочу, - да это хуже в тысячу раз даже, чем злоба! Это - ад!" И далее: "Ну я
      получу развод и буду женой Вронского. Что же, Кити перестанет так смотреть
      на меня, как она смотрела нынче? Нет. А Сережа перестанет спрашивать или
      думать о моих двух мужьях? А между мною и Вронским какое же я придумаю новое
      чувство? Возможно ли какое-нибудь не счастье уже, а только не мученье? Нет и
      нет! - ответила она себе теперь без малейшего колебания. - Невозможно!" (9,
      стр.348).
       И все - от причин до следствия - реально и без мистики. Яблонский
      цитирует этот фрагмент предсмертных мыслей Анны в контексте его рассуждений
      о "неопределенности положения" героини, где снова повторяет недопустимое
      искажение первоисточника: "Все время от телеграммы до самоубийства Анна в
      вихре отчаянья".
       Яблонский заключает свой очерк следующим: "Анна Каренина живет и
      умирает в мире, где плиты плотной реальности порой внезапно расходятся, где
      в приоткрытые щели видны другие миры и это наполняет душу вечным страхом. В
      мире, где регулярно, по определенным правилам, чередуются явь и неявь и
      возникают их комбинации. В мире, где действуют рок и земное зло - то
      независимо, а то объединяясь в странном ("постыдном") сцеплении, складывая
      фатальную комбинацию.
       Это - мир Анны. Мы не будем выходить за рамки этого утверждения. Не мир
      вообще. Не мир Л. Н. Толстого. И даже не мир романа Толстого "Анна
      Каренина". Мир Анны Карениной".
       И снова хочется спросить Яблонского: по каким "определенным" правилам
      чередуются "явь и неявь"? Что такое "постыдное сцепление", объединяющее рок
      и земное зло, и как можно отделить "мир романа "Анна Каренина" от мира Анны
      Карениной - его главной героини?!..
       Вызывают недоумение первый эпиграф очерка Яблонского: "Каренина села в
      карету... Л. Н. Толстой, ПСС, т. 18, стр. 70)".
       Признаюсь, что, прочитав его, я даже заглянула в словарь, чтоб
      удостовериться в том, правильно ли я понимаю содержание слова "эпиграф". И
      словарь подтвердил, что эпиграф - это "Короткий текст (обычно цитата
      откуда-нибудь, пословица, изречение и т.п., помещаемый автором впереди
      своего произведения или его отдельной части, и придающей своеобразное
      освещение основной идее произведения" (Толковый словарь русского языка. Под
      ред. Ушакова. М., 1994).
       Что могут символизировать, взятые из остросоциального объемного романа
      слова: "Каренина села в карету..."? Можно подумать, что каким-то пояснением
      служат размышления Яблонского о мистическом созвучии некоторых слов,
      символизирующие наличие Рока в судьбе Анны: "Возникает транспортная цепочка
      ассоциаций: Landau-ландо-карета (которая везла Анну к поезду)
      Каренина-поезд...".
       Но такой "транспортной цепочки" с каретой, который бы символизировал
      "роковой" исход трагедии Анны, не получается, потому что "кареты и коляски"
      не играют здесь символизирующей роли. Первое появление Анны, завязка ее
      романа-драмы, связаны с поездом, так же, как и ее трагическая смерть. Как
      отмечает Э. Бабаев "в романе Толстого все было современным: и общий замысел,
      и подробности. И все, что попадало в поле его зрения, приобретало
      обобщенный, почти символический характер. Например, железная дорога. Она
      была в те годы великим техническим новшеством, переворотившим все привычные
      представления о времени, пространстве и движении" (Библиотека Всемирной
      Литературы. Т. Лев Толстой. "Анна Каренина").
       Поэтому, помещенный Яблонским эпиграф, мягко говоря, просто не уместен,
      как впрочем, и само название очерка, так как "сон ясновидящего" никакого
      отношения к смерти Анны не имеет.
       Очевидно, что, когда обзор, очерк, рецензия пишется на произведение,
      вышедшее более 120 лет тому назад, то само собой разумеется, что в нем
      должны быть либо новые литературоведческие открытия, либо демонстрация
      нового восприятия произведения современностью. Но открытия в очерке Г.
      Яблонского мне не открылись. И свою цель: "...выделить одну из деталей
      романа, которая может быть, гораздо больше, чем деталь" и которая
      "...покажет как работает спусковой механизм Рока, погубившего Каренину",
      Яблонский достичь не мог, так как она не вяжется с подлинным реализмом
      великого социального произведения Толстого.
       Что касается исследования романа с позиции современности, в одном из
      пунктов примечаний к своему очерку Яблонский называет книгу Антони Пираино
      (Anthony Piraino. A psychological Study of Tolstoy's Anna Karenina. Em.
      Text. San Francisco, 1993), о которой он пишет: "Нет сомнений, что д-р
      Пираино считает, что если бы Анне довелось пройти его курс когнитивной
      терапии, она не кончила бы жизнь столь трагично...". В предисловии к этой
      книге журналистки Luanne Pfeifer, - пишет далее Яблонский, - эта интересная
      мысль выражена еще резче: "Американка или русская, любая Анна нуждается в
      помощи. Русский писатель Толстой не оказал ее, американский доктор, написав
      подобную книгу, такую помощь предоставляет".
       Хочется спросить: как же быть с главной концепцией очерка Г. Яблонского
      - смертоносным "ясновидящим", с "Роком", с "объединением рока и земного
      зла", которые образуют "фатальную комбинацию", предопределяющую смерть Анны.
      И правомерно ли в обзоре литературного произведения, написанного более 120
      лет назад, приводить достижения современной медицины, да еще с такими
      комментариями, которые он, очевидно, посчитал очень важными для современного
      понимания "Анны Карениной": "Luanne Pfeifer писала это предисловие в Москве
      в 1991 году, когда... "американские ученые, журналисты и бизнесмены всех
      классов стали миссионерами Демократии в России". Вот как!".
       Вот уж действительно - вот так!
       Есть такой афоризм: "У каждой Анны есть свой Вронский, но не у каждой
      Анны есть свой Лев Толстой". Анне Карениной повезло - у нее был Толстой,
      который пытался разобраться в ее жизни и трагедии. Если он не мог ее спасти,
      то хотя бы увековечил и вряд ли ему нужны такие "помощники", как автор
      очерка "Сон ясновидящего и смерть Анны".
      
      
      
      
      
      
  • Комментарии: 1, последний от 10/12/2017.
  • © Copyright Матрос Лариса Григорьевна (LarisaMatros@aol.com)
  • Обновлено: 24/12/2013. 58k. Статистика.
  • Очерк: Литкритика
    • Оценка: 4.00*3  Ваша оценка:
    Связаться с программистом сайта.