Аннотация: Все.
Вражеская земля.Золоченый Ильич остался за нашими спинами. Сейчас самое важное - незаметно подкрасться к зданию клуба. Настроение - тревожно-приподнятое. Но обещанный вам анекдот я все-таки дорасскажу.
Есть незаметные эпохи, не удержавшиеся ни в чьей памяти. Такова, например, эпоха Великого Освободительного Похода. Даже самая дата этого события (толи 5-ое, толи 9-ое августа толи 1985, толи 1986 года) так и осталась окончательно не установленной и пребывает сейчас в абсолютно мертвой зоне пашей памяти: практическую важность инциденты этой эпохи УЖЕ потеряли, а до исторической важности ЕЩЕ не доросли.
Между тем трагические уроки ВОП могли бы со временем стать небезынтересны потомству. Но грядущих летописцев Похода можно лишь пожалеть.
Ведь одних его участников (как, например, Кости Гачева) давно нету в живых, другие (как тот же Карссон) спились с кругу, третьи (как, например, Вован Кинг-Конг-Жив) достигли таких вершин в криминальном бизнесе, что просто так - с диктофоном и карандашом - к ним теперь не подступишься, и, наконец, четвертые (как, скажем, Стасик Сазеев) живы-здоровы, вполне доступны, почти что не пьют, но толку с них, что с козла молока, ибо Господь наделил их дырявой памятью.
Так что единственным первоисточником для грядущих историков послужат, наверно, вот эти мои записки. Именно в этих обрывочных записях не слишком-то умного, не очень-то доброго и - к сожалению - почти безгранично невежественного подростка и содержится единственное, сделанное по горячим следам описание Великого Освободительного Похода.
(Конечно, я мог бы одним-единственным взмахом пера добавить этому пацану сколько угодно ума, эрудиции и благородства, но делать этого я не хочу. Пусть все остается, как было).
Если кому интересно - читайте.
I
...Передо мною мерно колышется костлявая и длинная спина Стаса. Эта узкая, как половица, спина при каждом шаге чуточку вздрагивает, а развешенные по сторонам руки-плети странно покачиваются не в такт шагам. И вот это жутко меня раздражает. То, что они не просто раскачиваются, а раскачиваются именно не в такт шагам.
Словно почувствовав своей колючей спиной мое усиливающееся с каждым шагом негодование, Стас оборачивается и глядит на меня.
Глаза у Стаса совсем оловянные. А рот чуть-чуть приоткрыт.
- Закрой хлебальник! - кричу ему я. - Птички накакают.
Стас послушно прикрывает хлебальник.
(Стасов папа - начальник третьей очереди АЦБК. Это очень большая шишка в масштабах нашего города).
- Бутс-бутс-бутс, - повторяю я привязавшуюся пару минут назад английскую строчку и снова смотрю на Стаса.
Рот его снова чуть-чуть приоткрыт.
- Да закрой ты хлебальник! Ведь птички накакают!
- Миш, ты чего? - удивленно бормочет Стасик и растерянно лупает своим белобрысыми глазищами. - Ты чего это, Миш?
- А ни х...! Раззявил, блин, свой хлебальник!
Мне вдруг становится жалко Стаса. И на фига он вообще увязался с нами? Гулял бы себе с сыновьями начальничков.
- Вот нахезает тебе в рот какая-нибудь чайка, будешь, блин, тогда знать, - окончательно подобрев, отвечаю я и даю ему легкий подсрачничек.
Беззлобный такой подсрачничек.
Ободряющий.
Подтолкнутый моим подсрачником Стас делает лишний шаг и едва не падает. Но все же - не падает. По-птичьи взмахнув руками, он таки умудряется сохранить равновесие.
Он, вообще, у нас молодец - этот Стас.
II
...И здесь мы оба вдруг замечаем чей-то спокойный и твердый взгляд.
Это взгляд Кости Гачева.
Оказывается, Костя уже давным-давно идет рядом и внимательно смотрит на нас со Стасом. Глаза у Кости словно две виноградины. Такие же круглые, черные и блестящие. И сам он весь такой же плотный, круглый, чернявый. Ни за что на свете не скажешь, что мы с ним ровесники - я, он и Стас.
- И зачем ты, Доцент, это сделал? - негромко спрашивает Костя.
("Доцент" - это мое прозвище).
- Ты зачем обижаешь маленьких?
(А Стас идет рядом. Метр восемьдесят пять. Ни хрена себе - маленький).
- Ты же за правду, Доцент. И сам же вдруг обижаешь мелких.
- Да чего ты, Костя, - пробует защитить меня Стасик. - Это мы так. Это мы играем.
- Играете? - Костя внимательно смотрит на нас своим спокойным и твердым взглядом.
- Ага, Кость, играем.
- Ну, - довольно кивает Гачев, - значит и я... поиграю.
И здесь я получаю такого пинка, что падаю наземь. Точнее, не наземь, а на асфальт. Или, еще точнее, не падаю. В самый последний момент я все-таки успеваю упереться в асфальт руками.
"Чтоб ты сдох! - думаю я про себя, вставая. - Чтоб ты сдох! Скотина чернявая".
Мои ладони содраны в кровь и облеплены жирной дорожной грязью. Пятая точка от боли раскалывается.
"Чтоб ты сдох, падла!!!"
- Ну, - все с тем же невозмутимым спокойствием спрашивает меня Костя Гачев, - ты уже наигрался, Доцент? Тебе хватит?
- Хватит-хватит, - смущенно хихикаю я.
III
- Ах! - думаю я про себя сейчас, ровно восемнадцать лет спустя, в году 2005. - Каким бы все-таки человеком МОГ БЫ стать Костя Гачев, если бы...
Нет-нет, я, конечно, не знаю, КЕМ БЫ ему суждено было стать: бизнесменом, бандитом, спецназовцем, но я абсолютно уверен, что он наверняка бы стал охуительно КРУТЫМ челом, потому что даже его правая рука, даже его, по большому счету, шестак Вован Кинг-Конг-Жив, и даже (покуда не спился) шут гороховый Карссон стали людьми далеко не последними среди новодвинской околокриминальной элиты.
Так кем бы тогда мог бы стать сам Костя?
Мог бы, если бы... если бы, выпив однажды пару бутылок "Молдавского розового", не поперся бы сдуру на пляж, не залез бы в холодную майскую воду и не утонул бы у самого берега Двина-реки.
Случилось это два года спустя после Великого Освободительного Похода. Ровно шестнадцать лет назад.
И мне его - не жалко. Слышишь, читатель? Даже сейчас, шестнадцать лет спустя, мне его НЕ ЖАЛКО.
Вот такая я сволочь, читатель.
V
- Значит, хватит?
- Ага. Хватит.
- Ну как знаешь.
И Костя возвращается на свое законное место во главе колонны. А я торопливо отряхиваюсь и снова встаю в строй.
- Прости меня, Миш, - шепчет мне на ухо Стасик, - прости, пожалуйста.
- Иди на х...!
- Ну, пожалуйста, Миш, ну, пожалуйста.
- Иди на х...! - глотая слезы, шепчу я Стасу на ухо. - На х...! На х...!! На х...!!!
До Абрамовой Горки осталось два километра. И здесь шут гороховый Карссон выбегает из строя и громко поет, вытанцовывая какую-то странную помесь лезгинки и русского бального:
Укусила мышка
со-бач-ку. . (Асса!)
За больное место
за-срач-ку . (Асса!)
Как тебе, мышка,
не-стыд-но. . (Асса!)
Ведь собачке
боль-но-и-обид-но.
. (Асса!)
Между прочим, идем мы в Абрамову Горку именно из-за Карссона.
Ну да, из-за Карссона. Троянская война началась из-за прекрасной Елены, а Великий Освободительный Поход - из-за шута горохового Карссона. Этот самый Карссон тот еще, между прочим, мудила.
Вы вот хотя бы знаете, кто он по национальности? Думаете, еврей? Ну это, может, у вас все друзья евреи. А Карссон итальянец. Его настоящая фамилия - Валиотти.
(Наш город после войны строили пленные немецко-фашистские захватчики. И вот среди них каким-то странным макаром затесался один итальянец - родной дед Карссона).
Здесь Карссон снова подпрыгнул, потешно задрыгал толстыми ляжками и заорал, выговаривая слова с каким-то узбекско-армянским акцентом:
Обизиян-павиян-жёпь-весь-красный-как-сафьян.
Она ходит по карнизем,
Занимается онанизем.
Наш отряд заржал во все сорок восемь глоток.
Вот таким же придурком был, наверное, и дед Карссона.
Между прочим, у нас в Новодвинске кого только нет! Каждой твари по паре. Например, Вован Кинг-Конг-Жив - мордвин. А Костя Гачев - болгарин. Стас - тот да, тот еврей. Один Вавила украинец. Что за Вавила? Ну об этом нужно рассказывать долго.
VI
...В нашем целлюлозно-бумажном тереме было, короче, три офигенно накачанных чела.
Костя, Вован и Вавила.
Самым крутым из них считался как бы Костя. Но вот именно: как бы. Нет, Костя, конечно же, был офигенно накачанным: двухпудовку он выжимал от плеча двадцать четыре раза, а полуторапудовку и вообще мог поднять, зацепив одним мизинцем, но, если б вы видели, какими машинами были Вован с Вавилой, то вы б согласились сразу, что Костя давил их, скорее, морально. По крайней мере - Вована. Потому что Вавила, тот как бы и в счет не шел, ибо был ... ну... немножко со странностями.
С утра и до вечера он качался. То звенел чугунными гирями в тесном качковском подвальчике, то, пыхтя, приседал со штангой в пустом физкультурном зале, то отжимался и подтягивался на детской площадке. И до того он доотжимался и доподтягивался, что вечно ходил с растопыренными вбок локтями, потому что обложившие все его тело мышцы мешали держать ему руки по-нормальному. И никого он за всю свою жизнь даже пальцем не тронул. По крайней мере - первым. А трогать первым Вавилу желающих не было.
Так он себе, короче, качался, подтягивался и его огромное туловище с каждым днем обрастало все новыми и новыми мышечными слоями, и локти его при ходьбе растопыривались все дальше и дальше, и все, возможно, закончилось в общем и целом нормально, если бы... если бы на горизонте Вавилы вдруг однажды не нарисовалась Марьяна.
Собственно, эта Марьяна испокон веку училась в нашем целлюлозно-бумажном тереме (курсом старше Вавилы, меня и Вована). И девочка она была... не для таких, как мы с вами.
(И, как выяснилось где-то месяцем позже, не для таких, как Вавила).
А Вавила по самые уши влюбился в Марьяну. И, что характерно, кач свой забросил наглухо. Он больше не пыхтел, не звенел, не подтягивался, а целыми сутками пропадал на улице Пятидесятилетия Октября (близ дома Марьяны) и, вздыхая, смотрел в ее окно.
(Он даже - что и звучит-то немного странно - за это время чуть-чуть похудел. Т. е. локти-то шли врастопырку по-старому, а вот щеки ввалились и глаза чуть запали).
Марьяна же была на Вавилу ноль внимания. Она и вообще была девочка правильная, а с тех пор, как в составе комсомольско-молодежной делегации съездила на две недели в Италию, и вообще немного спрыгнула с ума.
Она вдруг на полном серьезе всем стала рассказывать, что у нее, мол, в Италии есть жених. По имени Марио.
- Мой Марио, - раз по двадцать на дню говорила она, - запрещает мне курить "Мальборо".
Никто ей, конечно, и на копейку не верил, но где-то к апрелю-маю она всем предъявила и самого жениха.
Толстенького такого и маленького. До ужаса старого. Лет сорока. Но, правда, действительно - итальянца. Причем итальянца не липового, вроде нашего Карссона, а самого что ни на есть фирменного, из города Парма.
Причем этот импортно-фирменный Марио хорошо понимал, что Марьяна - девочка правильная и соглашался оформить все официально. И был даже согласен сыграть комсомольскую свадьбу в новодвинском кафе "Чайка".
И вот в солнечный день 10 мая состоялась и самая свадьба. Ну, что я могу вам сказать?
Мда-а...
Свадьба была - шикарная. Даже сын начальника АЦБК женился на пару порядков беднее. А здесь было все: итальянские тети и дяди, черный ЗИС-117 из гаража обкома партии, армянский коньяк "Ани", вермут "Чинзано" и горы красной икры на фарфоровых блюдах. И единственное, что слегка омрачило свадьбу, было, наверное, то, что именно 10 мая в пустом физкультурном зале повесился В. Черновил.
Потом долго судачили, что, мол, у Вавилы с Марьяной в ночь перед свадьбой что-то было. А вот что у них было во всем городе знаю только я один. И хотите знать, почему?
Да просто потому, что я все это видел.
VII
Дело было, короче, так. Я шел вдоль улицы Третьей Пятилетки в два часа ночи. Мне не спалось. Почему? Ну (если не врать), то... из-за этого самого. Уже неделю подряд я мог думать только о сексе. Самообслуживание не помогало и уже которую ночь я кружился, как полный дурак, по городу и чутко вслушивался в тишину. Мне почему-то казалось, что вот именно сейчас, с этим шумом, скрипом и шорохом в мою жизнь - наконец-то! - войдет настоящая женщина.
(Все это были, конечно, только мечты. Я и поныне девственник. В свои шестнадцать с половиной лет я не только еще ни разу не трахался, но даже ни разу не ходил с настоящей девкой в кино... Ха-ха-ха! Как смешно! Ведь - смешно? Офигенно смешно).
...А в нашем, короче, маленьком городе тишина по ночам почти стопроцентная. И прошло уже больше часа, как в ресторане "Северное сияние" затих оркестр и говорливые усачи развели по домам своих пахнущих вином и духами женщин.
("Сейчас они их уже трахают", - с печалью подумал я).
Потом еще один одинокий, вроде меня, долго-долго гулял по городу с включенным магнитофоном:
Розовые розы
Светке Со-о-околовой...
Пела его "Яуза".
Но потом угомонился и он. (Наверное, тоже какого-нибудь снял).
И в нашем маленьком городке опять воцарилась мертвая тишина.
(За каждой дверью, понятное дело, трахались, по-второму, по-третьему разу трахались, но трахались тихо - без звука).
А потом тревожно скрипнула дверь. (Нет, не то).
Потом в районе улицы Ворошилова какой-то далекий пьяный вдруг заорал:
Р-родина ма-ая,
Хочу, шоб ус-лы-ха-ла,
Ты иш-шо а-адно
Пр-р-ризнание в лубви!
А потом опять все затихло. Прошло еще минут тридцать. Я успел пару раз пройти всю улицу Третьей Пятилетки и свернуть на улицу Пятидесятилетия Октября.
И вот именно здесь - на улице Пятидесятилетия (мы называем ее Центральной) эту почти стопроцентную тишину вдруг разрезал истошный девичий визг: "Пусти, скотина! Пусти, скотина!".