Аннотация: Ну, что тебе сказать на прощанье, город Москва? Наверное, нам нужно встречаться пореже. И, наверное, нам - таким бедным и больным - лучше не осуждать тебя, такую здоровую и богатую.
Ну-с, я начну-с.
Несмотря на всю свою лужковатость и церетелинку, нынешняя Москва - довольно красивый город. Мне, например, в современной Москве очень и очень нравится...
Да нет ведь, не так.
Начнем-ка по новой.
В древней и вечно юной красавице Москве мне, откровенно говоря, более всего пришлось по сердцу...
Гм... Снова заминка.
Откровенно говоря, в древней и вечно юной красавице Москве мне не пришлось по сердцу вообще ничего. Но надо же было начать свой рассказ хоть с какого-нибудь комплимента.
* * *
Я отлично запомнил свой самый последний визит в этот город. Дело было в августе 1997 года. Ровно за год до Катастрофы.
Безоблачным тихим утром того отчасти уже легендарного года я вышел из скорого поезда "Санкт-Петербург - Москва". На моих плечах был новый пиджак за два миллиона. С моей накачанной шеи свисал оранжевый галстук за триста тысяч. В моей правой (тоже знакомой с силовой физкультурой) руке болтался пластмассовый атташе-кейс. У самого пояса чуть топорщилась припрятанная под пиджак кенгурушка с долларами. Там было немного - тысяч восемь.
Я приехал в Москву решить кой-какие проблемы. Я тогда занимался бизнесом. В те времена это было модно.
Чиркнув взглядом по сверкающему циферблату часов "Сейко" (увы, паленых), я вновь прокрутил в уме кратенький план действий на сегодня:
Пункт "а" - посещение редакции "Independent Media" и заключение с ними всеобъемлющего договора на прямые поставки их продукции в Питер.
Пункт "b" - посещение редакции газеты "Московский комсомолец" и заключение аналогичного соглашения.
Почти идентичные по содержанию пункты "c", "d" и "e". После выполнения пункта "e" - небольшая культурная программа.
Спешащей походкой хронически занятого человека я пересек Ленинградский вокзал и, миновав четыре зеркальных киоска, вышел на длинную Комсомольскую площадь.
Вот говорят, что в Москве милиция, мол, свирепствует. Вы знаете, я не заметил. Когда у вас на плечах пиджак за два миллиона, когда с вашей шеи свисает галстук за триста тысяч, а на лице у вас - выражение человека, ежедневно (причем в неплохом ресторане) обедающего, вы ни единой полиции мира не интересны. Это проверено.
Но к делу, читатель. К делу! Business is before pleasure. К моему величайшему изумлению, в редакции "Independent Media" никого не было. То есть там никогошеньки не было ровно в восемь утра. И ровно в девять. И даже ровно в десять.
В пятнадцать минут одиннадцатого наконец пришла секретарша. Это была удивительно некрасивая и на редкость обаятельная девушка лет двадцати с чем-то. Что меня в ней сразу же пленило, так это какая-то неисчерпаемая доброжелательность к окружающей ее вселенной. Вот, например, на столе у нее стоял телефон, звонивший практически беспрерывно. И секретарша, в сотый, в двухсотый и в тысячный раз снимая трубку, выговаривала ангельским голоском: ""Independent Media", доброе утро!" - причем каждый раз она произносила свое приветствие так, будто все утро жаждала поговорить именно с этим клиентом.
"Вот, Михаил, - от скуки проводил я с самим собой политико-воспитательную беседу, - теперь ты, надеюсь, понял, почему эта столичная барышня наверняка зарабатывает больше тебя - самостоятельного санкт-петербургского бизнесмена? Да потому что это - Европа. Потому что это - Культура. Потому что это уже без пяти минут АМЕРИКА. Ведь ты, Михаил, уже после какого-нибудь пятнадцатого звонка наверняка бы ругался в эту же трубку матом".
Между тем было уже 12:30. Это на моих часах "Сейко" (увы, паленых), а на электронном табло в редакции - 12:38.
Но в огромной и гулкой приемной по-прежнему никого не было.
Нет, время от времени проходили какие-то элегантно одетые женщины, все примерно одного возраста - ощутимо за тридцать. Но по тем перепуганным взглядам, какие бросали они на безупречно выскобленный овал моего лица, и по тому, как смущенно и дружно тупили они после этого взоры, было, в общем, понятно, что никакие это не менеджеры, никакие не бизнес-вумен, а простые офисные сиделицы или, хуже того, - журналистки.
Правда, был среди всего этого промаршировавшего мимо меня женского батальона и один мужик - очень толстый, иссиня-выбритый, в подчеркнуто дорогом и сильно заношенном джемпере. Только вряд ли этот мужчина мог оказаться менеджером. Хотя бы и самым незначительным. Мужчина этот (что аршинными буквами было прописано у него на челе) был профессиональным бездельником со смутными обязанностями и безразмерным досугом.
- "Independent Media", доброе утро! "Independent Media", доброе утро! - поминутно отвлекаясь на телефон, своим ангельским голоском все перебивала и перебивала секретарша чересчур подробный рассказ иссиня-выбритого о том, как он месяц назад одиннадцать дней отдохнул в Испании, а потом еще пару недель прихватил на Кипре. - "Independent Media", доброе утро!.. "Independent Media", доброе утро! "Independent Media", доброе утро!..
- О Господи! - с ненавистью думал я. - Так ведь и жизнь пройдет... в этой приемной.
А на электронном табло в редакции было уже 13:09.
Потом 13:10.
Потом 13:11.
И вдруг...
- Господин Хансен! - самым краешком уха услышал я по-прежнему ровный и ангельский голосок секретарши. - Гос-по-дин Хан-сен! К вам господин из Санкт-Петербурга.
Господин из Санкт-Петербурга встал и с не слишком приличной поспешностью понесся навстречу г-ну Хансену.
В свою очередь, неторопливо шествовавший мне навстречу господин Хансен... выглядел несколько... м-м... необычно. Собственно, он походил на бюджетника. На классического бедолагу-инженера, уже лет восемь не получающего зарплату. Лоснящийся черный пиджак. Короткая неровная стрижка, наподобие той, что некогда делали мне в октябрьском Доме быта за тридцать копеек. Неуловимый и скользкий взгляд пятидесятилетнего девственника. Отвратительная привычка подхихикивать.
Собственно, из нас четверых именно господин Хансен меньше всего походил на иностранца. Не только я в своем двухмиллионном пиджаке и галстуке за триста тысяч, не только ниточка к ниточке, волосок к волоску причесанная и прибранная секретарша, но даже толстый бездельник в своем дорогущем джемпере - и тот куда больше напоминал человека с Запада, нежели господин Хансен.
...Вы, кстати, заметили, что к нам в СНГ шлют иностранцев сплошь завалящих и непородистых? Нет, я бы тоже, естественно, на ихнем бы месте иностранцев получше оставлял бы себе, но чтобы вот так - внаглую? Да посмотрите любое западное кино: мужики под два метра, бабы - красавица на красавице. А кого они шлют в СНГ? Господина Хансена?
- Каков ваш вопроска? - все тем же лающим голосом повторил господин Хансен. - Будемте говорить по-русску.
Через пару минут выяснилось, что я совершенно зря убил в этой редакции целое утро. Всего содержимого моей кенгурушки было мало, чтобы иметь дела с господином Хансеном.
Не хватало и двух кенгурушек.
И даже трех.
Таких кенгурушек нужно было иметь по меньшей мере четыре, а еще лучше - семь или восемь.
Расставшись по-западному (господин Хансен обещал серьезно подумать над моим предложением, а я, в свою очередь, тоже пообещал на досуге детально обмозговать все предложения и возражения господина Хансена), мы разошлись. Господин Хансен отправился в свой кабинет, а я начал спускаться по гулкой мраморной лестнице нетвердой походкой отвергнутого ухажера.
- "Independent Media", добрый день! - несся мне вслед не утративший ни грамма задушевности голосок секретарши. - "Independent Media", добрый день!.. "Independent Media", мы вас внимательно слушаем...
* * *
К вечеру, получив отлуп в семи, примерно, местах и похоронив примерно семь бизнес-планов, я гулял, а вернее, пытался гулять по центру города Москвы.
Исторический центр столицы нашей Родины производил впечатление странное.
Он был АБСОЛЮТНО безлюдным.
Сплошные закрытые офисы.
Сплошные белые бельма приспущенных на ночь жалюзи. (В памяти возникал старинный советский плакат "Последствия применения нейтронной бомбы".)
Но вдруг - чу! Блеснул огонек кафе.
Я стремглав помчался к нему, вошел, уткнулся в равнодушно-презрительный взгляд официантки, сдуру сделал заказ и за рюмку прескверного коньяка и наперсток моментально остывшего кофе выложил ровно четырнадцать долларов.
То есть минуту назад было у меня в бумажнике лишних четырнадцать долларов, а сейчас никаких таких лишних четырнадцати долларов в бумажнике у меня нету.
Честно говоря, немного обидно...
Ну да Бог с ним!
Ровно через квартал от кафе располагалась церковь. Народу у церкви для этих безлюдных мест собралось довольно порядочно: человек семь или восемь.
Какая-то высохшая от древности бабулька.
Какой-то дореформенный интеллигент в квадратных очках, заклеенных на переносице коричневой изолентой.
Какой-то косящий под казака неврастеник в лампасах.
Две каких-то нестарые монашки в кокетливых черных платочках.
Два каких-то полубомжа-полугеолога.
И наконец Он, выделявшийся в этом сборище неудачников, как выделяется "мерседес" в сплошном ряду "запорожцев", - Господин в Зеленом Пиджаке.
Господин стоял близ зеленого (под цвет пиджака) "вольво" и с улыбкой смотрел на выходящего из церкви отпрыска (Господин в Пиджаке был в этой церкви вместе с сыном).
Сын - мальчик лет семи-восьми, в точно таком же, как у папы, зеленом костюмчике, - выходил из церкви, как и положено, спиною вперед и мелко-мелко крестился. Хорошенький, как херувимчик, он крестился и пятился, пятился и крестился, осеняя частыми крестными знаменьями свою аккуратно подрубленную битловскую челочку, свой младенчески чистый лоб, свою идеально выглаженную кремовую сорочку, свой безукоризненно повязанный розовый галстучек и свой - уже, боюсь, слегка поднадоевший читателю - зеленый клубный пиджак, точно такой же, как у папы.
А папа при каждом новом взгляде на сына сладко жмурился и урчал, словно гигантский сибирский кот, вдоволь поевший сметаны. Елейная доброта и безграничная благостность заливали сейчас жутковатую физиономию папы.
- Э! - вдруг мысленно выкрикнул я. - Дорогой вы наш Папа! А... ведь профессия ваша достаточно ясно прописана у вас на челе. Да вы ее, профессию вашу, не очень-то и скрываете. Скажите! Э... а скольких, я извиняюсь, человек вы сегодня, выражаясь по-нашему, по-интеллигентному, ПРЕССАНУЛИ? Скольких ОПУСТИЛИ на тонну-другую баков? А скольких... нет-нет, я, естественно, понимаю, что вы этого очень не любите и по мере возможности стараетесь избегать... но скольких вы ЗАМОЧИЛИ С КОНЦАМИ?
А вот ближе к вечеру вы вдруг полностью счастливы.
И батюшка местный вам всегда очень рад.
Да и вы никогда не откажете в помощи местному батюшке.
И неведомый мне святой здешнего храма по-отечески ласково благословляет с иконостаса ваш с местным батюшкой духовный союз.
Вот ведь оно как...
Ку-ку, Папа!
* * *
А где-то часа через два ночной скорый поезд унес меня из этого страшного города в славный град святого Петра.
Я кемарил на верхней полке, время от времени рефлекторно проверяя кенгурушку с деньгами.
Ну, что тебе сказать на прощанье, город Москва? Наверное, нам нужно встречаться пореже. И, наверное, нам - таким бедным и больным - лучше не осуждать тебя, такую здоровую и богатую. Ведь в каждом таком суждении (как замечательно выразился один великий москвич) всегда припрятана "волосатая гусеница зависти".
И, учитывая все вышеизложенное, я, пожалуй, ограничусь тем, что разложу свои впечатления о тебе на две составляющих.
С одной стороны - это квадратное рыло Папы, а с другой - очаровательно-некрасивая мордочка твоей секретарши: "Independent Media", доброе утро!